Злоключения принца.
Мы оставили Джона Кэнти в ту минуту, когда он тащил подлинного принца во Двор объедков, среди шумного восторга толпы, преследовавшей его по пятам. Нашелся только один человек, который осмелился вступиться за пленника, но этого человека никто не стал слушать, да вряд ли кто и расслышал его — так громки были визги и крики. Принц продолжал отбиваться, защищая свою свободу и гневаясь на такое грубое и жестокое обращение. Джон Кэнти наконец потерял и ту малую долю терпения, которая была отпущена ему от природы, и в ярости замахнулся на принца дубинкой. Единственный заступник мальчика подбежал, чтобы предотвратить избиение, и удар пришелся ему по руке.
— Что ты лезешь? — заревел Джон Кэнти. — Вот же тебе, получай!
Тяжелая дубинка нанесла защитнику принца сокрушительный удар по голове; раздался стон, тело свалилось на землю, под ноги набежавшей толпы. Через минуту толпа уже бежала дальше; этот случай не омрачил ее веселья; убитый остался лежать один в темноте.
Тем временем принц очутился в берлоге у Джона Кэнти. Наружная дверь была заперта от всех посторонних; при тусклом свете сальной свечи, вставленной в бутылку, принц едва мог рассмотреть очертания грязной трущобы и ее обитателей. В углу, у стены, с видом животных, привыкших к жестокостям, сидели, скорчившись на полу, две замарашки-девочки и женщина средних лет; теперь они и ждали побоев и очень боялись их. Из другого угла выползла скрюченная старая ведьма, седая, растрепанная, со сверкающими злобой глазами.
— Погляди-ка, — обратился к ней Джон Кэнти, — тут у нас идет такая комедия, что любо. Только ты погоди, не вмешивайся, пока не позабавишься всласть, а потом уж бей его, сколько хочешь. Поди сюда, малый! Ну-ка, повтори свои дурацкие речи, если еще не забыл их! Как тебя зовут? Ты кто такой?
От обиды кровь снова прихлынула к щекам юного принца, и он посмотрел Джону прямо в лицо пристальным, негодующим взором.
— Ты кто такой?
— Ты грубиян! — сказал он. — Ты не смеешь приказывать мне. Повторяю тебе, что говорил; я Эдуард, принц Уэльский.
Старая ведьма была так ошеломлена этим ответом, что ноги ее буквально приклеились к полу; у нее даже дух захватило. С глупым недоумением уставилась старуха на принца, и это показалось ее бездушному сыну таким забавным, что он разразился хохотом.
Но на мать и сестер Тома Кэнти слова принца произвели совсем другое впечатление: за минуту перед тем они боялись, что отец исколотит несчастного, теперь же эта тревога сменилась другою. С выражением горя и ужаса они подбежали к принцу и заголосили все вместе:
— О, бедный Том! Бедный мальчик!
Мать упала на колени перед принцем, положила руки ему на плечи и сквозь слезы скорбно глядела ему в глаза, говоря:
— Бедный ты мой мальчик! Твои глупые книжки сделали наконец свое недоброе дело и взяли у тебя твой рассудок. Ах, зачем ты так зачитывался ими? Сколько раз я предостерегала тебя! Ты разбил мое материнское сердце.
Принц посмотрел ей в лицо и ласково сказал:
— Твой сын здоров и не терял рассудка, добрая женщина! Успокойся! Отпусти меня во дворец, где он находится ныне, и король, мой августейший родитель, возвратит тебе его без промедления.
— Король — твой родитель! О, дитя мое! Умоляю тебя, не повторяй этих слов, грозящих тебе смертью и всем твоим близким — погибелью. Стряхни с себя этот пагубный сон! Память твоя заблудилась, верни ее на истинный путь! Посмотри на меня! Разве я не твоя мать, которая родила тебя и любит тебя?
Принц покачал головой и неохотно ответил:
— Богу известно, как мне тяжело огорчать тебя, но, право же, я никогда не видал твоего лица.
Женщина опять села на пол и разразилась душу раздирающими рыданиями и воплями.
— Продолжайте ломать комедию! — заревел разъяренный Кэнти. — Эй, вы, Нэн и Бэт! Что же вы стоите в присутствии принца? Этакие невежи! На колени, вы, нищенское отродье, да кланяйтесь ему хорошенько!
И он снова задрожал от смеха. Девочки робко вступились за брата.
— Пошли его спать, отец! — сказала Нэн. — Отдых и сон вернут ему рассудок. Вели ему ложиться поскорее.
— Отпусти его, отец! — сказала Бэт. — Он сегодня чересчур утомился — больше, чем всегда. Завтра он вернется домой не с пустыми руками.
Эти слова отрезвили отца, и веселость его мгновенно исчезла. Мысли его направились на деловые заботы.
Он сердито повернулся к принцу и сказал:
— Завтра нам надо заплатить два пенса хозяину этой норы. Два пенса за полгода… квартирная плата… экая уйма денег! Иначе нас выгонят вон. Покажи, что ты собрал сегодня! Тебе, лодырю, и просить неохота.
Принц сказал:
— Не оскорбляй меня своей грязною речью! Повторяю тебе, я — сын короля.
Раздался звонкий удар; тяжелая рука Джона Кэнти опустилась с размаху на плечо принца, и тот упал бы, если бы его не подхватила мать Тома; прижимая его к своей груди, она собственным телом защищала его от града пинков и ударов. Перепуганные девочки забились в угол, но на помощь сыну поспешила пылавшая злобой бабка. Принц вырвался из рук миссис Кэнти и крикнул:
— Ты не должна страдать из-за меня! Пусть эти свиньи тешатся надо мною одним.
Услыхав это, «свиньи» до того рассердились, что, не теряя времени, набросились на принца и жестоко исколотили его, да кстати прибили и девочек с матерью за выражение сочувствия к жертве.
— Ну, — скомандовал Кэнти, — теперь все марш спать! Эта комедия утомила меня.
Погасили огонь, улеглись. Когда Джон и бабка захрапели, девочки пробрались к тому месту, где лежал принц, и заботливо укрыли его от холода соломой и лохмотьями. Потом к нему подкралась их мать и гладила его по волосам и плакала над ним, шепча ему на ухо несвязные слова жалости и утешения. Она сберегла для него немного еды, но от боли мальчик потерял аппетит, — по крайней мере черные невкусные корки нисколько не привлекали его. Принц был тронут ее состраданием и смелым заступничеством и, поблагодарив ее в изысканных выражениях, посоветовал ей пойти спать и попытаться забыть свое горе. Он прибавил, что король, его отец, не оставит ее верности и доброты без награды. Это возвращение к «безумию» сокрушило сердце бедной матери; она снова и снова прижимала его к груди и наконец ушла вся в слезах на свое жалкое ложе.
И вот, в то время как она плакала, раздумывая обо всем происшедшем, в голову ее закралась мысль, что в этом мальчике есть что-то такое — неуловимое, почти незаметное, чего не было в Томе Кэнти, будь он безумный или в здравом уме. Она не смогла бы сказать, что это именно такое, но тонкий материнский инстинкт подсказал ей, что чем-то этот мальчик — чужой. Что, если он ей и вправду не сын? О, нелепость! Она чуть не улыбнулась при этой мысли, несмотря на все свои тревоги и горести. И, однако, навязчивая мысль не покидала ее. Эта мысль преследовала ее, смущала ее, изнуряла ее, женщина не в силах была отогнать эту мысль от себя. Наконец женщина поняла, что ей не будет покоя, пока она не подвергнет мальчика испытанию и не узнает наверное, ее ли он сын, или нет, иначе ей не отогнать докучных и невыносимых сомнений. Да, конечно, то был лучший способ покончить со всеми тревогами, и она стала тут же придумывать, к какому ей прибегнуть испытанию, но как она ни раскидывала умом, ни одно придуманное ею испытание не казалось ей абсолютно верным, абсолютно надежным, а ненадежные были для нее непригодны. Очевидно, она напрасно ломает себе голову, надо отказаться от этой затеи. Но в ту минуту, как она пришла к такому грустному заключению, слуха ее коснулось ровное дыхание спящего; мальчик наконец-то уснул. Она стала прислушиваться к этому мерному дыханию; вдруг спящий тихонько вскрикнул, как вскрикивают во время тревожного сна. Эта случайность мгновенно подсказала ей план, стоивший всех остальных. С лихорадочной поспешностью, но бесшумно, она стала зажигать свечу, бормоча про себя: «Если бы я увидала его в ту минуту, я бы сразу узнала всю правду. С самых его младенческих лет, с того дня, как у него перед глазами взорвало порох, у него появилась привычка прикрывать глаза не ладонью вниз, а ладонью наружу, то есть не так, как прикрывают другие. Стоит испугать его во время сна или сильной задумчивости, и он непременно сделает этот удивительный жест. Я видела сотни раз: он всегда поступает так и всегда одинаково. Теперь я узн а ю, узн а ю!»
Со свечою в руке, заслонив пламя, она неслышно подкралась к спящему мальчику, осторожно наклонилась над ним, чуть дыша от волнения, и вдруг придвинула свечку к самым его глазам и отняла руку, закрывавшую пламя, и в ту же минуту у самого его уха стукнула пальцами об пол. Спящий широко раскрыл глаза, повел вокруг себя удивленным взглядом, но не сделал никаких особенных жестов.
Она осторожно наклонилась над ним.
Бедная женщина чуть ее лишилась чувств от изумления и горя, но сумела скрыть свою тревогу и успокоила мальчика, так что он снова уснул; тогда она ушла от него, грустно размышляя о плачевных результатах своего испытания. Она хотела убедить себя, что Том позабыл свои привычные жесты под влиянием безумия, но это ей никак не удалось.
«Нет, — говорила она, — ведь руки-то у него не безумные! Они не могли отвыкнуть от такой старой привычки в такое короткое время. О, как тяжел для меня этот день!»
Но теперь упрямые сомнения сменились в ее сердце такой же упрямой надеждой; она была не в состоянии заставить себя примириться с той истиной, которую так достоверно узнала теперь. «Надо попробовать с начала, — эта неудача случайная». И она второй и третий раз неожиданно будила мальчика, но, как и в первый раз, он спросонок не сделал никакого движения рукой. Она едва добрела до постели и погрузилась в сон совсем разбитая.
«Но я не могу отречься от него! Нет, не могу, не могу! Я не хочу допустить, чтобы это был не мой сын».
Теперь, когда бедная мать уже не тревожила принца, его огорчения мало-помалу утратили власть над ним, страшная усталость взяла верх, и веки его сомкнулись в глубоком, покойном сне. Часы проходили, а он все спал как убитый. Так прошло четыре часа или пять. Потом оцепенение, сковывавшее его по рукам и ногам, ослабело, он пошевелился и, наполовину проснувшись, пробормотал:
— Сэр Вильям!
И через минуту опять:
— Сэр Вильям!
И дальше:
— Поди-ка сюда, послушай, какой странный сон мне привиделся… Сэр Вильям, ты слышишь? Мне приснилось, что меня подменили, что я стал нищим и… Эй, сюда! Стража! Сэр Вильям! Как? Здесь даже нет дежурного лакея? Ну, погодите же! Я вам задам!..
— Что с тобой? — прошептал чей-то голос. — Кого ты зовешь?
— Сэра Вильяма Герберта. А ты кто такая?
— Я? Кому же тут еще быть, как не сестре твоей Нэн? О, Том, я и забыла! Ты все еще сумасшедший! Бедняга, ты все еще сумасшедший! Лучше бы мне не просыпаться, чем видеть тебя сумасшедшим. Но прошу тебя — придержи свой язык, не то нас всех изобьют до смерти!
Изумленный принц приподнялся было с пола, но острая боль от побоев привела его в себя, и он со стоном упал назад, на грязную солому.
— Увы! Значит, это не было оном! — воскликнул он.
Все его тревоги и печали, о которых он совсем позабыл во время глубокого сна, снова вернулись к нему; он вспомнил, что он уже не любимейший сын короля, на которого с обожанием смотрит народ, но нищий, отверженный, покрытый лохмотьями пленник в конуре, пригодной для животных, в обществе воров и попрошаек.
Среди этих грустных мыслей он не сразу расслышал веселые крики. Они раздавались поблизости — у одного из соседних домов. Через минуту в дверь громко постучали. Джон Кэнти перестал храпеть и крикнул:
— Кто там стучит? Чего надо?
Чей-то голос ответил:
— Знаешь ли ты, кого уложил ты дубинкой?
— Не знаю и знать не желаю.
— Скоро запоешь другую песню. Если хочешь спасти свою шею, беги: только бегство может спасти тебя. Человек этот уже умирает. Это наш поп, отец Эндрью.
— Господи, помилуй! — крикнул Кэнти.
Он разбудил всю семью и хрипло скомандовал:
— Вставайте живей и бегите! Если вы останетесь тут, вы пропали.
Пять минут спустя все семейство Кэнти уже мчалось по улице, спасая свою жизнь. Джон Кэнти держал принца за руку и тащил за собою по темному переулку.
— Смотри, сумасшедший дурак, держи язык за зубами и не смей произносить наше имя. Я выберу себе новое имя, чтобы сбить с толку этих собак, полицейских. Говорю тебе, держи язык за зубами!
То же самое он внушил и всей остальной родне.
— Если нам случится расстаться, пусть каждый идет к Лондонскому мосту и, как дойдет до крайней лавки суконщика, пусть там поджидает других. Потом мы пойдем все в Саутворк.
В ту минуту семья Кэнти неожиданно вступила из тьмы в область яркого света и очутилась среди шумной толпы, собравшейся на берегу реки. Толпа пела, плясала, кричала; вверх и вниз по всей Темзе на набережной горели костры; Лондонский мост был весь иллюминован, и Саутворкский мост тоже. Вся река сверкала разноцветными огнями; поминутно с треском лопались ракеты, взвиваясь к небу, и с неба сыпался дождь ослепительно ярких искр, почти превращавших ночь в день. Всюду виднелись толпы пирующих; казалось, весь Лондон охвачен весельем.
Джон Кэнти отвел душу ужасным ругательством и скомандовал своим спутникам воротиться опять в темноту, но было уже поздно. И он, и его семья были поглощены кишащим человеческим ульем и безнадежно разлучены друг с другом.
Джон Кэнти продолжал крепко держать за руку принца. Сердце мальчика радостно забилось в надежде на избавление.
Стараясь протиснуться сквозь толпу, Кэнти сильно толкнул какого-то дюжего лодочника, разгоряченного выпитой водкой, и тот своей огромной ручищей схватил его за плечо.
— Куда ты так торопишься, друг? Зачем грязнишь свою душу какими-то ничтожными делишками, когда у всех добрых людей и верноподданных его величества — праздник?
— Не суйся в чужие дела, — грубо отрезал Кэнти. — Убери руку и дай мне пройти.
— Нет, брат, коли так, мы тебя не пропустим, пока ты не выпьешь за здоровье принца Уэльского. Это уж я тебе говорю: не пропустим, — сказал лодочник, решительно загораживая ему дорогу.
— Так давайте чашу, да поскорей, поскорей!
Тем временем этой сценой заинтересовались другие гуляки.
— «Чашу любви»! «Чашу любви»! — закричала толпа. — Заставьте этого грубого плута выпить «Чашу любви», иначе мы его бросим на съедение рыбам.
Принесли огромную «Чашу любви»; лодочник взял ее за одну из ее рукоятей и, поднимая другою рукою конец воображаемой салфетки, поднес ее, как полагалось по обычаю, Джону Кэнти, который взялся одной рукою за другую рукоять, а другой должен был снять крышку, как велит древний обычай.[16] Таким образом, ему пришлось на секунду выпустить руку принца. А тот, не теряя времени, воспользовался этим, нырнул в целый лес человеческих ног, окружавший его, и был таков!.. Через минуту найти его в этом живом, волнующемся море было бы так же трудно, как найти монету, брошенную в Атлантический океан. Принц очень скоро постиг, что дело обстоит именно так, и поспешил заняться своими собственными делами, не думая больше о Джоне Кэнти. И другое стало ясно ему: а именно, что город чествует вместо него — самозванного принца Уэльского.
…и был таков.
Из этого принц мог вывести только одно: что маленький нищий, Том Кэнти, умышленно воспользовался преимуществом своего необычайного положения и бессовестно захватил его власть.
Оставалось последнее средство: разыскать дорогу в ратушу, явиться туда и обличить самозванца. Принц тут же решил, что Тома нужно повесить, утопить и четвертовать по тогдашнему закону и обычаю, как виновного в государственной измене.