День коронации.
Вернемся на несколько часов назад и займем место в Вестминстерском аббатстве в четыре часа утра в памятный день коронации. Мы здесь не одни: хотя на дворе еще ночь, но освещенные факелами хоры уже полны народа; множество людей забралось сюда уже с вечера. Они готовы просидеть шесть-семь часов, лишь бы увидеть зрелище, которое трудно надеяться увидеть два раза в жизни, — коронацию короля. Да, Лондон и Вестминстер поднялись на ноги с трех часов ночи, когда грянули первые пушки, и уже целая толпа не именитых, но зажиточных граждан, заплатив деньги за доступ на хоры, теснится у входов, предназначенных для людей их сословия.
Часы тянутся довольно тоскливо. Всякая суматоха мало-помалу стихла, так как хоры давно уже набиты битком. Присядем и мы: у нас довольно времени, чтобы осмотреться и подумать. Со всех сторон, куда ни бросишь взгляд, из полумрака, царящего в соборе, выступают части хоров и балконов, усеянные зрителями; другие же части тех же хоров и балконов скрыты от глаз колоннами и лепными украшениями. Нам ясно виден весь огромный северный придел собора — пустой в ожидании избранной публики. Нам виден также большой помост, устланный богатыми тканями. Посредине его, да возвышении, к которому ведут четыре ступени, помещается трон. В сидение трона вделан неотесанный плоский камень — Сконский камень,[33] на котором короновались многие поколения шотландских королей; обычай и время настолько освятили его, что теперь на нем коронуются английские короли. И трон и его подножие обтянуты золотой парчой.
Вокруг царит тишина, факелы светят тускло, часы лениво ползут. Но вот, наконец, рассветает, факелы потушены, мягкий свет разливается по огромному зданию. Теперь ясно можно различить все очертания этого благородного храма, но они вырисовываются мягко, как бы во сне, так как солнце слегка подернуто тучами.
В семь часов сонная монотонность этого ожидания впервые нарушается: с последним ударом в Северном приделе появляется первая знатная лэди, одетая, как Соломон в его славе; распорядитель в шелку и бархате провожает ее к отведенному для нее месту; другой, такой же нарядный, подобрав длинный шлейф леди, идет за нею и, когда она уселась, укладывает шлейф у нее на коленях. Затем он подставляет ей под ноги скамеечку и кладет неподалеку корону, чтобы лэди могла найти ее, когда настанет время всем представителям аристократии возложить на себя свои короны.
Появляется первая знатная лэди.
Супруги пэров появляются одна за другой, блестящей вереницей, а между ними мелькают нарядные распорядители, усаживая их и устраивая. Теперь внутренность храма представляет собою довольно оживленное зрелище. Везде жизнь, движение, яркие мелькающие краски. Немного погодя водворяется снова тишина; лэди все пришли и все уселись на свои места, целый акр человеческих цветов, пестрый и, как Млечный путь, сверкающий морозной пылью брильянтов. Тут перед вами все возрасты: старухи, сморщенные, желтые, седые — чуть не столетние, которые помнят коронацию Ричарда III и его смутные, давно забытые времена, и красивые пожилые дамы, и прелестные молоденькие женщины; есть и хорошенькие нежные девушки с блестящими глазами и свежими щеками; легко может статься, что они даже не сумеют надеть своих усыпанных алмазами коронок, когда придет великая минута: для них это дело новое, и справиться с волнением им будет не легко. Впрочем, нет, — мы шутим, — этого не может случиться, ибо у всех этих дам прическа устроена таким образом, чтобы можно было по первому сигналу быстро и безошибочно посадить коронки на надлежащее место.
Мы уже видели, что разодетые лэди усыпаны брильянтами, мы уже знаем, что это зрелище прелестно; однако настоящие чудеса еще впереди. Около девяти часов небо внезапно проясняется, и потоки солнечного света заливают внутренность собора, скамьи с нарядным дамами; каждый ряд горит ослепительными разноцветными огнями, и внезапная яркость этого зрелища пронзает нас, как электрический ток! Но вот в полосу света вступает чрезвычайное посольство из какой-то дальней восточной земли, замыкающее шествие других иностранных послов, — и у вас захватывает дыхание, такой блеск оно разливает вокруг себя; послы с головы до ног усыпаны драгоценными каменьями и при каждом движении сыплют вокруг пляшущие снопы алмазных искр.
Но переведем наш рассказ ради удобства в прошедшее время. Прошло часа два, два с половиной; глухой артиллерийский залп возвестил о прибытии короля и процессии; утомленная ожиданием толпа обрадовалась. Все знали, что придется еще подождать, так как королю надо одеться и приготовиться к торжественной церемонии; но теперь ожидание можно будет приятно заполнить разглядыванием пэров королевства, появляющихся во всем их пышном одеянии. Каждого пэра распорядители с почетом отводили на место и клали возле него его корону; зрители на хорах с живым любопытством наблюдали за всем: большинство из них впервые видели графов, герцогов и баронов, имена которых прославляются историей уже в течение пятисот лет. Когда, наконец, все пэры уселись, с хоров открылось столь дивное зрелище, что, действительно, стоило взглянуть на него, чтобы потом помнить всю жизнь.
Теперь на подмостки вступали один за другим епископы в парадном облачении, в митрах и занимали отведенные им места; за ними следовал лорд-протектор и другие важные сановники, а за сановниками — гвардейцы, закованные в сталь с ног до головы.
Наступила минута напряженного ожидания: наконец по сигналу грянула торжественная музыка, и Том Кэнти, в длинной мантии из золотой парчи, появился в дверях и поднялся на подмостки. Вся толпа, как один человек, встала, и началась церемония коронования.
Все аббатство наполнилось звуками торжественного гимна, и под звуки этого гимна Тома Кэнти подвели к трону. Один за другим совершались издревле установленные обряды, величавые и торжественные, и зрители жадно следили за ними; но чем скорее приближался конец церемонии, тем бледнее становился Том Кэнти, тем сильнее терзало отчаяние его кающуюся душу.
Наконец наступил последний обряд. Архиепископ кентерберийский взял с подушки корову Англии и поднял ее над головой дрожавшего всем телом мнимого короля. В тот же миг словно радуга озарила внутренность собора, так как все дворяне, как один человек, взяли свои коронки, возложили себе на головы и замерли.
Аббатство наполнилось смутным гулом. В эту торжественную минуту вдруг появилось новое действующее лицо, никем раньше не замеченное. То был мальчик, с непокрытой головой, в рваных башмаках, в грубой плебейской одежде. С торжественностью, совсем не подходившей к его грязному платью и жалкой внешности, он поднял руку и крикнул:
— Запрещаю вам возлагать корону Англии на эту преступную голову! Я — король!
В один миг мальчик был схвачен множеством негодующих рук. Но Том Кэнти в своем царственном одеянии прыгнул вперед и звонким голосом крикнул:
— Отпустите его и не троньте! Он действительно король!
Паника овладела собравшимися; пораженные, все приподнимались на своих местах и, переглядываясь, рассматривали главных действующих лиц этой странной сцены, словно не понимая, наяву они это видят или во сне. Лорд-протектор был изумлен не меньше других, но скоро овладел собой и воскликнул властным голосом:
— Не обращайте внимания на слова его величества: им опять овладел недуг. Схватите бродягу!
Его послушались бы, если бы мнимый король не топнул ногой и не крикнул:
— Под страхом смерти запрещаю вам трогать его: он — король!
Руки отдернулись. Все собрание замерло: никто не двигался, никто не говорил; правду сказать, никто и не звал, что делать и что говорить, — так странно и неожиданно было все случившееся. Пока все старались овладеть собою и собраться с мыслями, виновник переполоха подходил все ближе и ближе, с гордой осанкой и поднятым челом; он ни разу не остановился; и, пока все колебались в растерянности, он взошел на подмостки. Мнимый король с радостным лицом бросился ему навстречу, упал перед ним ка колени и воскликнул:
— О, государь! позволь бедному Тому Кэнти первому присягнуть на верность тебе и сказать: возложи на себя свою корону и вступи в свои права!
Том упал перед ним на колени…
Суровый взор лорда-протектора остановился на лице пришельца; но тотчас же лицо его смягчилось, и суровость сменилась выражением безмерного удивления. То же удивление выразилось и на лицах других сановников. Они переглянулись и невольно все разом отступили. У каждого мелькнула одна и та же мысль: «Какое странное сходство!»
Лорд-протектор подумал минуту, потом выговорил серьезно и почтительно:
— С вашего позволения, сэр, я желал бы предложить вам несколько вопросов…
— Я отвечу на них, милорд!
Герцог стал спрашивать его о покойном короле, о дворе, о принце, о принцессах. Мальчик отвечал на все безошибочно и не задумываясь. Он описал парадные комнаты во дворце, апартаменты покойного короля и покои принца Уэльского.
Это было странно; это было удивительно, да, это было необъяснимо. Дело принимало благоприятный оборот, и Том Кэнти надеялся, что течение уже несет настоящего короля к трону, но лорд-протектор покачал головой и сказал:
— В самом деле, это изумительно, но ведь это не больше того, что может сделать и государь наш король.
Замечание лорда-протектора опечалило Тома Кэнти — его всё еще называли королем, и он почувствовал, что теряет надежду.
— Это еще не доказательства, — прибавил лорд-протектор.
Волны оставили Тома Кэнти на троне, а настоящего короля уносили в открытое море.
Лорд-протектор поник головой, он подумал: «И для государства, и для всех нас опасно долго возиться с этой роковою загадкой: это может поселить раздор в народе и подорвать основы королевской власти». Он повернулся и сказал:
— Сэр Томас, арестуйте этого… нет, погодите!
Лицо его прояснилось, и он ошеломил оборванного кандидата на престол вопросом:
— Где государственная печать? Ответь на этот вопрос, и загадка будет разгадана, ибо на этот вопрос может ответить только принц Уэльский!
Это была счастливая мысль, удачная мысль. Так подумали все важные сановники, и в их заблестевших взорах выразилось безмолвное одобрение. Да! только настоящий принц мог разрешить до сих пор не разгаданную тайну исчезновения государственной печати. Маленький самозванец хорошо выучил свой урок, но здесь он споткнется, так как даже тот, кто научил его всему, не может ответить на этот вопрос. Хорошо! Очень хорошо! Теперь мы скоро выйдем из этого странного и опасного положения. Каждый кивал головой и усмехался от удовольствия в надежде, что дерзкий мальчик онемеет от смущения в сознании своей вины.
И как же все были удивлены, когда ничего подобного не случилось, — мальчик тотчас же спокойно и твердо сказал:
— В этой загадке нет ничего трудного.
И, даже не спросив позволения, он повернулся и отдал приказ с непринужденностью человека, привыкшего повелевать:
— Милорд Сент-Джон, ступай в мой кабинет во дворце, — никто не знает его лучше тебя, — и там, возле самого пола, в левом углу, самом дальнем от двери, выходящей в переднюю, ты найдешь медный гвоздь; нажми шляпку гвоздя, — и перед тобой откроется маленький тайничок, о существовании которого даже ты не знаешь и ни одна живая душа не знает, кроме меня да того мастера, который его устраивал для меня. Первое, что тебе попадется на глаза, будет большая государственная печать, — принеси ее сюда!
— Принеси ее сюда!
Все дивились этой речи и еще больше дивились тому, что маленький нищий не задумываясь выбрал из всех лордов Сент-Джона и назвал его по имени так просто и спокойно, как будто знал его всю свою жизнь. Вельможа чуть было не кинулся исполнить приказ. Он даже шагнул вперед, но во-время опомнился, и легкая краска выдала его промах. Том Кэнти обернулся к нему и резко сказал:
— Что же ты медлишь? Разве ты не слыхал королевского приказа? Ступай!
Лорд Сент-Джон отвесил глубокий поклон; многие заметили, что этот поклон удивительно осторожен; чтобы как-нибудь не компрометировать себя, лорд Сент-Джон не поклонился ни одному из королей в отдельности, но обоим зараз, или, вернее, нейтральному пространству между обоими. И вышел.
В нарядной группе сановников, стоявших на подмостках, началась движение, вначале едва заметное, но непрерывное, словно в калейдоскопе, когда мелкие частицы пестрой фигуры отпадают от одного центра и переходят к другому, образуя новую фигуру. Так и здесь, постепенно, едва заметно, блестящая толпа сановников, окружавшая Тома Кэнти, переместилась поближе к пришельцу. Том Кэнти остался почти один. Наступило напряженное ожидание, в течение которого немногие мягкосердечные люди, еще остававшиеся возле Тома Кэнти, набрались храбрости и один за другим, шмыгнув в сторону, присоединились к большинству. И теперь Том Кэнти, в царской одежде и самоцветных каменьях, стоял совсем одинокий, окруженный пустотой.
Лорд Сент-Джон вернулся. Лишь только его заметили у входа, все разговоры смолкли, и в соборе водворилась глубокая тишина; только его шаги глухо отдавались под высокими сводами. Все, затаив дыхание, с напряженным любопытством следили за ним; все глаза были устремлены на него. Он взошел на подмостки, помедлил немного, затем, отвесив низкий поклон Тому Кэнти, сказал:
— Государь, печати там нет!
— Государь, печати там нет!
Если бы на улице показался вдруг зачумленный, чернь шарахнулась бы прочь от него не с такой стремительностью, с какой это сборище побледневших, испуганных царедворцев отхлынуло от жалкого маленького претендента на английский престол. Миг — и он остался совершенно один под перекрестным огнем гневных и презрительных взглядов. Лорд-протектор запальчиво крикнул;
— Выбросьте этого нищего на улицу и прогоните его по всему городу, бичуя плетьми! Этот наглец не заслужил ничего лучшего.
Гвардейцы кинулись к мальчику, но Том Кэнти властно отстранил их рукой.
— Назад! Кто дотронется до него, ответит головой.
Лорд-протектор пришел в полное недоумение. Он спросил Сент-Джона:
— Хорошо ли вы искали? Впрочем, об этом бесполезно и спрашивать. В высшей степени странно! Когда мелкие вещи, безделушки пропадают бесследно, этому не удивляешься. Но каким образом такая объемистая вещь, как английская государственная печать, могла исчезнуть без следа и так, что никто не может найти ее? Такой тяжелый золотой круг…
Том Кэнти с заблестевшими глазами подскочил к нему и крикнул:
— Стойте! Какая она была? круглая? толстая? На ней были вырезаны буквы и девизы? Да? О, теперь я знаю, что такое эта большая печать, которую вы все так долго искали! Если б вы описали мне ее раньше, вы бы получили ее три недели тому назад. Я отлично знаю, где она лежит, но не я первый положил ее туда.
— А кто же, государь? — спросил лорд-протектор.
— Тот, кто стоит перед вами, — законный король Англии! И он сам скажет вам, где она лежит, — тогда вы поверите, что он знал это с самого начала. Подумай, государь! потрудись припомнить! Это было последнее, самое последнее, что ты сказал в тот день, прежде чем выбежал из дворца, переодетый в мои лохмотья, чтобы наказать обидевшего меня солдата.
Наступило гробовое молчание — ни звука, ни топота! Все глаза были устремлены на того, от кого ждали ответа; а он стоял, наклонив голову и наморщив лоб, и рылся в своей памяти, стараясь среди множества не имеющих цены воспоминаний уловить один-единственный ускользающий пустяк, зная, что, если он поймает этот пустяк, — он будет на троне, если же нет, — навсегда останется нищим изгнанником.
Проходили мгновения, проходили минуты, мальчик напрягал свою память и молчал. Наконец, подавив вздох, он медленно, покачал головой и выговорил дрожащими губами, с отчаянием в голосе;
— Я припомнил весь тот день, но что я сделал с печатью, — припомнить не могу.
Он помолчал, потом поднял глаза и проговорил с кротким достоинством:
— Милорды и джентльмены, если вы лишите вашего законного государя его достояния только оттого, что у него нет доказательства, я не останусь здесь, потому что я бессилен. Но…
— О, государь, какое безумие! — в ужасе воскликнул Том Кэнти. — Погоди! Подумай! Не сдавайся так скоро! Дело еще не потеряно! Слушай, что я тебе скажу, следи за каждым моим словом! Я вызову в твоей памяти этот день во всех подробностях, каждую мелочь. Мы разговаривали. Я рассказывал тебе о своих сестрах Нэн и Бэт, — ну вот, ты это помнишь? И о бабке, и о том, как мы, мальчишки, играем на Дворе объедков, — ты и это помнишь? Отлично! Следи только за мной, — ты все припомнишь. Ты дал мне есть и пить и с царственной любезностью отослал придворных, чтобы мне не было стыдно перед ними за свою невоспитанность… Ага, ты и это помнишь!
Том перечислял все подробности одну за другой, и принц кивал головою в знак того, что он припоминает; а сановники слушали и дивились: все это было так похоже на правду, между тем откуда могла возникнуть эта невозможная дружба между принцем и нищим? Никогда еще никакая толпа не была охвачена таким любопытством и не чувствовала себя столь ошеломленной, растерянной.
— Ради шутки, государь, мы поменялись одеждами. Потом мы стали перед зеркалом, и оказалось, что мы оба так похожи один на другого, будто и не переодевались совсем, — ты помнишь и это, да? Потом ты заметил, что солдат сильно ушиб мне руку, — смотри, я и до сих пор не могу держать ею даже перо, так одеревянели мои пальцы. Увидев это, твое высочество вскочил, поклявшись, что ты отомстишь солдату, и побежал к двери. Тебе надо было пройти мимо стола. Эта штука, которую вы называете печатью, лежала на столе, — ты схватил ее, озираясь вокруг, как бы ища, куда ее положить, потом увидал…
— Стой! Довольно! Благодарение богу, я вспомнил! — воскликнул взволнованным голосом оборванный претендент на престол. — Иди, мой добрый Сент-Джон: в рукавице миланского панцыря, что висит на стене, ты найдешь государственную печать!
— Верно, государь, верно! — воскликнул Том Кэнти. — Теперь английская держава — твоя, и тому, кто вздумает оспаривать ее у тебя, лучше бы родиться немым! Спеши, милорд Сент-Джон! Пусть твои ноги превратятся в крылья!
Все сборище было теперь на ногах. Оно прямо-таки обезумело от беспокойства, тревоги и жгучего любопытства. Весь собор гудел, как пчелиный улей. Все сразу заговорили возбужденно и пылко, внизу и на помосте — повсюду. Никто ничего не слышал и не интересовался ничем, кроме того, что кричал ему в ухо сосед или что он сам кричал в ухо соседу. Время промчалось мгновению.
Наконец по собору пронесся шопот, и на подмостках появился Сент-Джон. В поднятой над головою руке он держал государственную печать. Сразу же грянул крик:
— Да здравствует истинный король!
Минут пять в соборе стон стоял от кликов и грома музыки; вихрь носовых платков реял в воздухе; а тот, к кому относились все эти приветствия, маленький оборванец — отныне первый человек в Англии — стоял на виду у всех, посредине подмостков, счастливый и гордый; щеки его пылали румянцем, и вассалы его склоняли перед ним колени.
Затем все встали, и Том Кэнти воскликнул:
— Теперь, о государь, возьми назад твое царское одеяние и отдай бедному Тому, слуге твоему, его рубище!
Лорд-протектор отдал приказание:
— Разденьте этого маленького негодяя и бросьте его в Тауэр!
Но король, истинный, новый король, заявил:
— Не позволю! Только благодаря ему я получил обратно свою корону, — не смейте трогать и обижать его! А ты, милейший дядя, ты милорд-протектор, — неужели ты не питаешь никакой благодарности к этому бедному мальчику? Ведь, как я слышал, он пожаловал тебя в герцоги, — протектор покраснел, — но он, оказывается, не был настоящим королем — значит, чего стоит теперь твой громкий титул? Завтра ты через его посредство будешь ходатайствовать предо мной об утверждении тебя в этом звании, иначе тебе придется распрощаться с твоим герцогством и ты опять станешь простым графом.
После такой отповеди его светлость герцог Сомерсетский предпочел на время отойти в сторону. Король повернулся к Тому и ласково сказал:
— Мой бедный мальчик, как ты мог вспомнить, куда я спрятал печать, если я и сам не мог вспомнить?
— Ах, государь, это было не трудно, ибо я не раз употреблял ее в дело.
— Употреблял ее в дело… и не мог сказать, где она находится?
— Да ведь я не знал, что они ее ищут. Они мне не говорили, какая она, ваше величество!
— Что же ты с нею делал?
Щеки Тома густо покраснели; он потупил глаза и молчал.
— Говори, добрый мальчик, не бойся! — успокоил его король. — Что же ты делал с большой государственной печатью Англии?
Том опять запнулся и наконец смущенно выговорил:
— Я щелкал ею орехи!
Бедный ребенок! Эти слова были встречены таким взрывом хохота, что он едва устоял на ногах. Но если кто-нибудь еще сомневался в том, что Том Кэнти не был королем Англии, этот ответ рассеял все сомнения.
Эти слова были встречены взрывом хохота.
Тем временем с Тома сняли роскошную мантию и накинули ее на плечи королю. Мантия прикрыла его нищенские лохмотья. После этого прерванная коронация возобновилась. Настоящий король был помазан миром,[34] на голову его возложили корону, а пушечные выстрелы возвестили эту радость городу, и весь Лондон гудел от восторга.