Степа Сухожилкин свое дело сделал, съагитнул ребят на Акимову линию. И в тот же вечер, как собрал у себя мужиков Пантелей Кишкодер, всей гурьбой ребята вкатились.
Запоздравляли ребята Акима Ольху, жали руки, шутили: в Акимову хибарку. Загудела изба, затопырились непривычные к многоголосью стены, замигала от разговоров красным языком лампа.
И всем было задорно и весело. А с ребятами и Аким Ольха повеселел. Возился около ничего в чулане, делал занятой вид, а сам глядел на ребят и думал:
— Эка, задору-то в них!.. Настроить их на верную дорогу сколько наворошить можно?.. Ничего, настроим…
Степа Сухожилкин встал:
— Имею слово для доклада. Кто против?
— Никого.
— Ну, дак вот… Помню я, когда еще вовсе мальчишкой был, говорили про Акима Ольху, будто он с чортом связался. Помните, как его поп через пристава да через урядника в острог засадил?
Все помнили.
— А за что парня упекли? Кто мог доказать, что вправду он с чортом спознался? Никто! Ну, да не в том толк, нам-то про чертей не втолкуешь. Мы-то знаем, что никаких чертей нету.
Вскочил Аким Ольха из своего угла и голос подал:
— Товарищи! Не в чертях дело! Ну, их!.. Пущай они у попа остаются. Обидно мне, что травят, как волка. Вот, что обидно! Всю жизнь был я настоящим мужиком, работал… А взяли да и разорили. Ладно. А думу не разоришь! Выдумка-то при мне осталась. Машину-то у меня из головы не вырвешь!
— Верно, Аким!
— Правильно, товарищ!
— Вот. А добираются до машины. Темнота наша горемычная, серость да неграмотность… Сожгли однажды… Я другую построил. Помогите вы мне, ребята, до весны! Знаю, полезут мужики, так не отстанут. Недаром говорят про нечистую силу, на этом всю свою политику поп с Пантелеем держат. А весной пробу при всех сделаем, запашем. Все увидят мою правду, тогда не тронут.
Ребята молчали. Аким оглядел их:
— Ну, братцы, согласны?
— Знамо, согласны!
— Валяй, Аким, оборудывай!
— Строй машину!
— Поможем!
Аким стоял перед собранием потный и дрожащим голосом сказал:
— Спасибо, товарищи. За доверие спасибо. А я уж вам скажу, что испробована у меня машина. Действует!
— Магарыч с тебя, Ольха! Беспременно!..
— Вспрыски!
Аким засмеялся:
— Ладно, ребята. Для такого случая закажу ведро самогону. Всех угощу!
— Во-от!
— Ну, и попраздноваем.
— Вот попьем-то!.. Всю неделю пьяные будем.
— А ты нас на своей машине прокатишь?
— Прокачу! Только тарантас надо будет приспособить. Это можно!
Весело было у Акима. До полночи протолклись у него ребята, прослушали. А Аким рад стараться, пошел перед ребятами расписывать.
— Охранную грамоту получу, патент. Штука эта, ветроплуг-то мой, кажной деревне нужон будет. Денег заработаю и на эти деньги свое хозяйство направлю, а остальные на специальное училище пожертвую! Машины заведем.
Разошелся Аким, про все обиды позабыл. А ребята слушали и удивлялись, — дескать, эво, какой Аким Ольха! А они-то и не знали, что рядом с таким человеком живут…
Когда уходили, Степа Сухожилкин положил Акиму на плечо руку и похвалил:
— Святой ты человек, дядя Аким! Ей-богу.
И от этой простой похвалы чуть не выпрыгнуло сердце у Акима, от радости в дыху сперло и слова застопорило. Только, когда проводил ребят, отошел маленько. Сообразил все, и затопал частыми шагами по избе.
— Победа! Победа, мать честная!.. — и бегал, бегал по избе, чтоб поугомонить небывалую радость.
Где тут спать, когда в голове дума на думу наскакивает? Тянет на огород выбежать, отпереть сараюшку и бродить кругом машины, любоваться ею, подчищать, подхаливать. Чтоб вид у нее был радостный, глаз веселил. Чтоб у каждого сердце весельем вздыбилось при одном виде машины…
Так и не утерпел Аким. Накинул на плечи полушубок, натянул на голову картуз, сунул в карман коробок спичек и выскочил из избы. "Гараж" у Акима близехонько от избы, на огород выйдешь, так и упрешься в него.
На улице — тишина. Погода теплая, ласковая. До вербного воскресенья две недели, а уже в воздухе носится радость вербная, сырая и талая…
Тихо кругом и снежно. И в тишине чувствует Аким, как тает сам в себе поразбухший снег, как капля по капле просачивается сквозь самого себя до земли.
Глянул на соседскую крышу — сырая темь. И будто тепло идет с крыши…
— Да-а… Недолго весны ждать!.. — крякнул Аким и заскрипел по тропинке на огород. На огороде снова остановился и снял шапку.
…Эх ты, тишь деревенская, предвесенняя!.. Ночь-то, ночь!.. Раскуделилась по всей земле, обмотала теплым одеялом поле и деревню, дышит отдыхом и еще неслышной жаворонковой песнью дразнит уши… Так бы вот и распластался Аким в этой ночи, слился бы с нею, ушел бы весь в отдых…
Только что за шорох в "гараже"? Неужто собака соседская в стружки спать забралась?
Вот я тебе задам!.. — нахмурился Аким и осторожно пошел к сараю.
У сарая остановился и прислушался. Шум оттуда. Но это не собака возится. Похоже, будто человек пилкой орудует. Что ж такое?..
Аким на цыпочках ближе, подошел к самому сараю, приложил ухо к стене… Вправду, пила слышна… Неужто какой злоумышленник?.. Да ведь он, окаянный, самое дорогое для Акима погубит!..
Забыл Аким про самого себя, про то, что он один, а в сарае может несколько человек быть. Кинулся к воротам, распахнул их и заорал:
— Сволочь! Сволочь! Мою машину!?. Дьявол!..
Шум замолк. Чиркнул Аким спичку, осветил сарай и увидел Пантелея Кишкодера с ножевкой в руках, а за ним Петруху Дубина и Миколу Пупа. Увидел, что все трое перепугались и не знают, что им делать. Схватил в руки полено да в темноте как тарарахнет по Пантелеевым рукам! Взвыл тот от боли. А в это время опамятовались Петруха и Микола, засопели и, не подавая голоса, двинулись на Акима огромными тушами. Аким от них, выскочил из сарая и захлопнул ворота. Подпер снаружи колом и захохотал. А из сарая забарабанили и подали голос:
— Отвори, адово отродье!
— Нет, не отворю! Попались мне, голубчики! Молитесь богу, настал ваш последний час… Всех живьем спалю! Никого не выпущу!..
Из сарая по воротам такой грохот в три пары рук, что доброму грому в пору. А за грохотом голоса:
— Выпусти! а не то и машину твою вдрызг разнесем!
— Отворяй!
— Не дури, Аким! Побойся бога…
Это Пантелей Кишкодер елейным голосом запел в щелку. Аким захохотал:
— Бога? Ха-ха-ха!.. А ты побоялся бога машину-то мою пилить? Побоялся?
— Отопри, вражья сила! — заорал Петруха Дубин, грохоча в ворота. — Разнесу весь сарай и с тебя живого не слезу!
Аким Ольха подумал и ответил:
— Вот, что мужики. Выпустить я вас выпущу. Но только один уговор.
— Какой уговор? Отворяй, нечисть!
— Ты не шебарши! Говорю — спалю сволочей и на суде оправдают за такую погань! Согласны на уговор али нет?
— Да согласны, — запел Пантелей, — отпирай…
— Нет, ты сперва выслушай. Уговор такой: до весны чтобы не трогать моей машины. А весной на первой проталине пробу сделаем.
— Да ты на чорте и зимой ее сделаешь…
— Не на чорте! Зови попа, пущай молебен служит. Ежели тогда не пойдет машина, делайте со мной что хочете. Тогда, значит, правда ваша, продался я чорту.
В сарае молчали. Аким повторил:
— Согласны на этот уговор?
— На это согласны, — ответили ему.
— Ну, ладно.
Аким отпер сарай. Мужики вывалились в снег, вскочили на ноги и застрекотали через огород от Акима. Пантелей бежал и оглядывался. Придерживал левой рукой килу, правой частил кресты, а ртом — матершину.