Тысяча и одна бутылка
Там вот как случилось, что 29 февраля, в самом начале оттепели, это странное существо было выкинуто из бесконечности в деревню Айпинг. На следующий день привезли по слякоти его багаж, а багаж был очень замечательный. Была в нем, правда пара чемоданов, которые могли бы принадлежать любому разумному человеку, но, кроме того, был ящик с книгами, объемистыми, толстыми книгами, частью написанными весьма неразборчивым почерком, и больше дюжины плетеных корзин, ящиков, коробок с какими-то уложенными с солому предметами, как показалось Голлю, полюбопытствовавшему запустить руку в солому, — стеклянными бутылками. Незнакомец не вытерпел и, пока Галль заболтался немножко, готовясь помогать при выгрузке багажа, вышел навстречу Фиренсайдовой телеге, закутанный, по обыкновению, в пальто и шарф, в шляпе и перчатках. Он подошел, не замечая Фиренсайдовой собаки, которая обнюхивала ноги Голли с интересом диллетанта.
— Вносите-ка поскорее ящики, — сказал он, — я уж и так ждал порядочно.
И, сойдя с крыльца к задку телеги, он хотел было взять там одну из корзин. Но едва завидела его собака Фиренсайда, как сердито зарычала и ощетинилась, а когда он сбежал со ступенек, — сделала нерешительное движение вперед и потом прямо бросилась на него и вцепилась ему в руку.
— Цыц! — крикнул, отскакивая, не отличавшийся мужеством по отношению к собакам Галль.
— Куш! — заревел, хватаясь за хлыст, Фиренсайд.
Зубы собаки скользнули по руке незнакомца, послышался удар, собака подпрыгнула боком и рванула его за затрещавшие панталоны. Но в эту минуту тонкий конец Фиренсайдова хлыста достиг, наконец, его собственности, и собака с отчаянным визгом скрылась под телегой. Все это произошло в несколько секунд. Никто не говорил, все кричали. Незнакомец быстро оглянулся на свою ногу и разорванную перчатку, нагнулся было к ноге и опрометью бросился по ступенькам в гостиницу. Слышно было, как он стремглав бежал по корридору и вверх по лестнице, в свою спальню.
— Ах ты, негодница! — говорил между тем Фиренсайд, слезая с телеги с хлыстом в руке.
Собака внимательно наблюдала за ним через спицу колеса.
— Пожалуй-ка сюда! — продолжал Фиренсайд. Ну, вылезай, что ли!
Галль глядел на низ, разинув рот.
— А ведь тяпнула она его! — сказал он. Пойти посмотреть, что с ним такое.
И он поплелся вслед за незнакомцем. В корридоре ему попалась мистресс Галль.
— Возчикова собака… — сказал он ей и прошел прямо наверх.
Дверь в комнату приезжего была полуотворена; Галль толкнул ее и вошел без всяких церемоний, так как обладал от природы сострадательным сердцем.
Штора была спущена, и в комнате сумрачно. Перед глазами Галля мелькнуло на мгновение что-то очень странное, — как будто рука без кисти, взмахнувшая в его сторону, и лицо из трех огромных неопределенных белых пятен, очень похожая на громадную бледную чашечку Анютиных глазок. Затем что-то сильно ударило его в грудь, вышвырнуло вон, дверь с треском захлопнулась и заперлась изнутри.
Все это произошло так быстро, что он не успел ничего разобрать. Взмахнули какие-то неопределенные формы, его толкнуло, — и вот он стоял теперь один на темной площадке лестницы и недоумевал, что такое было то, что он видел. Минуты через две, когда Галль вернулся к маленькой группе, собравшейся у входа в гостиницу, Ференсайд вторично рассказывал с самого начала все происшествие, мистресс Галль ворчала, что собакам вовсе не полагается кусать ее жильцов; мистер Гокстер, лавочник с противоположной стороны улицы, расспрашивал, а Санди Уоджерс из кузницы давал советы; кроме того, женщины и дети делали глупые замечания: «Уж меня-то она бы не укусила, шалишь!» — «Таких собак и держать-то не годится». — «А за что ж она его укусила-то?» и т. д.
Галлю глазевшему на них с крыльца и прислушивавшемуся к разговорам, самому казалось теперь невероятным, чтобы наверху, на его глазах могло произойти нечто до такой степени необыкновенное. Лексикон его, вдобавок, быть слишком ограничен для передачи его впечатлений.
— Да говорит: ничего ему не нужно, — отвечал он на расспроси жены.
— Давайте-ка лучше внесем багаж.
— Сейчас же надо прижечь, — сказал мистер Гокстер, — особенно, если воспалилось.
— Я бы ее застрелила, вот что! — сказала женщина в толпе.
Вдруг собака опять зарычала.
— Пошевеливайтесь! — крикнул сердитый голос из двери, и на пороге появилась закутанная фигура незнакомца с поднятым воротником и опущенными вниз полями шляпы. — Чем скорее вы внесете вещи, тем лучше.
По словам очевидца, панталоны и перчатки на незнакомце были другие.
— Вы поранены, сэр? — спросил Фиренсайд. Я очень жалею, что собака…
— Пустяки, — отвечал незнакомец, — даже не оцарапан. Поспешите с вещами.
Далее, по уверению мистресс Галль, следовало произнесенное про себя ругательство.
Как только первая корзина, по приказанию незнакомца была внесена в приемную, он бросился на нее с большим азартом и начал ее распаковывать, разбрасывая кругом солому, с полным пренебрежением к коврам мистресс Галль. Из соломы появлялись бутылки: маленькие, пузатые пузыречки с порошками, тонкие и длинные стклянки с цветными и белыми жидкостями, узкие бутылочки с надписями: «яд», круглые бутылки с длинными горлышками, большие бутыли из белого стекла, бутылки со стеклянными пробками, бутылки с сигнатурками, с притертыми пробками, с кранами, с деревянными шляпками, из-под вина, из-под прованского масла, — в все эти бутылки он расставлял рядами на шифоньерке, на камине, на столе, под окном, на полу, на книжных полках, — всюду. Во всей Брамбльгорстской аптеке не набралось бы и половины всего этого… Зрелище было внушительное. Один за другим, распаковывались коробы, нагруженные бутылками, пока, наконец, не опустел шестой, и не выросла на столе целая груда соломы; кроме бутылок и пузырьков, в коробах было несколько пробирных трубок и тщательно упакованные весы.
Как только все это было разложено, незнакомец сейчас же подошел к окну и принялся за работу, нисколько не заботясь о разбросанной всюду соломе, потухшем камине, оставшемся на дворе ящике с книгами, чемоданах и прочем багаже, отправленном наверх.
Когда мистрисс Галль принесла ему обедать, он был уже так погружен в занятия, что сначала и не заметил ее. Она смела солому и с некоторым ожесточением, которое объяснялось состоянием пола, поставила на стол поднос с посудой. Тут только незнакомец слегка повернул к ней голову и тотчас опять отвернулся, но она успела заметить, что очков на нем не было, — они лежали на столе рядом и ей показалось, что глазные впадины у него удивительно какие глубокие. Он тотчас надел очки и повернулся к ней лицом.
Мистресс Галль только что хотела пожаловаться на заваленный соломой пол, но незнакомец предупредил ее.
— Прошу вас не входить не постучавшись, — сказал он тоном неестественного раздражения, по видимому, особенно ему свойственного.
— Я стучалась… да должно быть…
— Может быть, вы и стучались, но в моих исследованиях, в моих чрезвычайно важных и необходимых исследованиях, малейший перерыв, скрип двери… Я должен просить вас…
— Конечно, сэр. Вы ведь можете запирать двери, если вам угодно. Во всякое время.
— Это мысль хорошая.
— А солома-то, сэр. Если осмелюсь заметить…
— Не зачем. Если солома вам мешает, поставьте ее в счет.
И он пробормотал про себя что-то очень похожее на ругательство.
Стоя против мистресс Галль с вызывающим и сдержанно разъяренным видом, с пузырьком в одной руке и пробирной трубкой в другой, незнакомец производил такое странное впечатление, что мистресс Галль просто испугалась. Но это была женщина решительная.
— В таком случае я бы желала знать, сэр, что вы считаете…
— Шиллинг, поставьте шиллинг. Шиллинга довольно?
— Будь по-вашему, — сказала мистресс Галль, развертывая и расстилая на столе скатерть. — Если вам так удобно, то, конечно…
Незнакомец отвернулся и сел, закрывшись воротником пальто.
До самых сумерек проработал он взаперти и, по свидетельству мистрисс Галль, большею частью, совершенно беззвучно. Но один раз послышался будто толчок, зазвенели бутылки, точно пошатнулся стол, потом задребезжало стекло посуды, которую бешено швыряли об пол, и заходили взад и вперед по комнате быстрые шаги.
Боясь, что что-нибудь не благополучно, и мистресс Галль подошла к двери и стала прислушиваться, но постучать не решилась.
— Не могу продолжать, — говорил он, как в бреду, не могу продолжать! Триста тысяч! Четыреста тысяч! Какое громадное количество! Обмануть! На это может уйти вся моя жизнь. Терпение… Ну его, терпение! Дурак, дурак!
Из буфета донесся стук гвоздей по каменному полу, и мистресс Галль очень неохотно удалилась, не дослушав конца монолога. Когда она пришла назад, в комнате было снова тихо; только поскрипывало иногда кресло да звякала бутылка. Все было кончено; незнакомец снова принялся за работу.
В сумерки, когда она принесла ему чай, она увидела в углу, под зеркалом, кучу битого стекла и кое-как вытертое золотистое пятно на полу. Она указала на них незнакомцу.
— Поставьте в счет! — рявкнул он. Ради самого Бога, не приставайте ко мне! Если что-нибудь окажется испорченным; поставьте в счет.
И он продолжал отмечать что-то в лежавшей перед ним тетрадке.
* * *
— Я имею тебе кое-что сообщить, — сказал Фиренсайд таинственно.
Дело было под вечер, и приятели сидели в маленькой айпингской распивочной.
— Ну? — спросил Тедди Генфрей.
— Насчет этого молодца, о котором ты все толкуешь, того самого, что укусила моя собака. Ну-с, так вот что: молодец-то черный по крайней мере ноги. Я видел в дыру на панталонах и в дыру на перчатке. Поглядел, — думал, там будет просвечивать этакое, в роде как розовое. Ах нет, ничуть не бывало, чернота одна. Говорю тебе, он черный, вот как моя шляпа.
— Господи Иисусе Христе! — сказал Генфрей. — Очень что-то чудно все это. Ведь нос-то у него — самый, что ни на есть, розовый!
— Знаю, — сказал Фиренсайд. — Так-то оно так. А знаешь, что я думаю? Вот что: парень-то пегий, Тедди. Кое-где черный, кое-где белый, — пятнами. И ему это конфузно. Должно, он — помесь какая-нибудь; а кровь-то вместо того, чтобы смешаться, пошла пятнами. Я и прежде слыхал, что это бывает. А с лошадьми так случается постоянно. Кто ж этого не знает!