Диковинный романъ Уэлльса

I

Появленіе незнакомца

Незнакомецъ появился въ началѣ февраля. День былъ совсѣмъ зимній — пронзительный вѣтеръ и вьюга — послѣдняя въ году.

Онъ пришелъ черезъ дюны, пѣшкомъ съ Брамбльгорстской станціи, плотно укутанный съ головы до ногъ, и принесъ въ рукахъ, на которыхъ били толстыя перчатки, маленькій черный саквояжъ. Изъ-подъ полей его мягкой пуховой шляпы, надвинутой на глаза, не было видно ровно ничего, кромѣ блестящаго кончика его носа; снѣгъ завалилъ ему грудь и плечи и увѣнчивалъ бѣлымъ гребнемъ его саквояжъ. Полуживой приплелся онъ въ гостиницу «Повозка и лошадь» и сбросилъ на полъ свою ношу.

— Затопите каминъ, ради самого Бога, — крикнулъ онъ, — дайте мнѣ комнату и затопите!

Онъ отряхнулъ съ себя снѣгъ въ общей залѣ, пошаркалъ ногами и, отправившись въ пріемную вслѣдъ за хозяйкой, мистрессъ Галль, условился съ нею насчетъ платы, бросилъ на столъ два соверена впередъ н безъ дальнѣйшихъ околичностей водворился въ гостиницѣ.

Мистрессъ Галль затопила каминъ и покинула гостя, чтобы собственноручно состряпать ему завтракъ. Пріѣзжій въ Айпингѣ зимою, да еще постоялецъ отнюдь не прижимистый — счастіе неслыханное, и мистрессъ Галль рѣшила доказать, что она его заслуживаетъ.

Когда ветчина была почти готова, и Милли, лимфатической помощницѣ мистрессъ Галлъ, придано нѣчто въ родѣ расторопности посредствомъ немногихъ, но мѣткихъ выраженій презрѣнія, хозяйка снесла скатерть, тарелки и стаканы въ пріемную и начала съ возможно большей пышностью накрывать ка столъ. Хотя каминъ топился очень жарко, гость, къ ея удивленію, такъ и остался въ пальто и шляпѣ и, стоя къ пей спиною, смотрѣлъ въ окно на валившій на дворѣ свѣтъ.

Руки его въ перчаткахъ были заложены назадъ, и онъ казался погруженнымъ въ глубокую задумчивость. Мистрессъ Галль замѣтила, что остатки снѣга таяли у него на плечахъ и вода капала на ея коверъ.

— Не угодно ли, я возьму вашу шляпу и пальто, сэръ, — спросила она, — и хорошенько просушу ихъ на кухнѣ?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ пріѣзжій, не оборачиваясь.

Мистрессъ Галль, думая, что онъ, можетъ быть, не разслышалъ вопроса, хотѣла было повторить его. Но незнакомецъ обернулъ голову и взглянулъ на нее черезъ плечо.

— Я предпочитаю остаться какъ есть, — сказалъ онъ съ разстановкой, и мистрессъ Галль впервые замѣтила его большіе синіе очки съ выпуклыми стеклами и взъерошенные бакенбарды, выбивавшіеся изъ-за воротника пальто и совершенно закрывавшіе лицо и щеки.

— Это какъ вамъ будетъ угодно, — сказала она, — какъ вамъ будетъ угодно. Въ комнатѣ скоро нагрѣется, сэръ.

Онъ не отвѣчалъ и снова отвернулся, а мистрессъ Галль, почувствовавъ несвоевременность своихъ попытокъ завязать разговоръ, разставила остальную посуду быстрымъ staccato и шмыгнула вонъ изъ комнаты. Когда она вернулась, пріѣзжій стоялъ все на томъ же мѣстѣ неподвижно, какъ истуканъ, сгорбившись и поднявъ воротникъ пальто, а поля нахлобученной шляпы, съ которыхъ капалъ растаявшій снѣгъ, все такъ же вплотную закрывали его лицо и уши.

Хозяйка съ азартомъ поставила на столъ ветчину и яйца и доложила, сильно возвышая голосъ:

— Завтракъ готовъ, сэръ, пожалуйте.

— Благодарю, — поспѣшно отозвался пріѣзжій, но тронулся съ мѣста только тогда, когда она уже затворяла за собою дверь; тутъ онъ быстро обернулся и почти бросился къ столу.

Проходя черезъ буфетъ въ кухню, мистрессъ Галль услышала тамъ повторявшійся съ равными промежутками звукъ. Чиркъ, чиркъ, чиркъ — доносилось мѣрное позвякиванье ложки, которою что-то размѣшивали.

— Ужъ эта мнѣ дѣвчонка! — проговорила про себя мистрессъ Галль. А у меня-то и изъ головы вонъ! Этакая копунья, право!

И, собственноручно оканчивая затираніе горчицы, она наградила Милли нѣсколькими словесными щелчками за чрезвычайную медлительность. Пока сама она, хозяйка, состряпала ветчину и яйца, накрыла на столъ и все устроила, Милли (ужъ и помощница, нечего сказать!) успѣла только опоздать съ горчицей! А еще гость-то совсѣмъ новый и собирается пожить! Тутъ мистрессъ Галль наполнила банку горчицей, не безъ торжественности, поставивъ ее на черный съ золотомъ подносъ, понесла въ гостиную.

Она постучалась и вошла тотчасъ. Незнакомецъ при ея входѣ сдѣлалъ быстрое движеніе, точно искалъ чего-нибудь на полу, и ей только мелькнулъ какой-то бѣлый предметъ, исчезающій подъ столомъ. Мистрессъ Галль крѣпко стукнула горчичной банкой, ставя ее на столъ, и тутъ же замѣтила, что пальто и шляпа сняты и лежатъ на стулѣ передъ каминамъ, а пара мокрыхъ сапогъ грозитъ ржавчиной стальной рѣшеткѣ ея камина. Она рѣшительно направилась къ этимъ предметамъ.

— Теперь ужъ, я думаю, можно и просушить ихъ? — спросила она тономъ, не терпящимъ возраженій.

— Шляпу оставьте, — отвѣчалъ посѣтитель задушеннымъ голосомъ, и, обернувшись, мистрессъ Галль увидѣла, что онъ поднялъ голову, сидитъ и смотритъ на нее.

Съ минуту она простояла молча, глядя на него, до того пораженная, что не могла вымолвить ни слова.

Передъ нижней частью лица — чѣмъ и объяснялся его задавленный голосъ — онъ держалъ какую-то бѣлую тряпицу; это была привезенная имъ съ собою салфетка; ни рта, ни челюстей не было видно вовсе. Но не это поразило мистрессъ Галль: весь его лобъ, вплоть до темныхъ очковъ, былъ плотно замотанъ бѣлымъ бинтомъ; другой бинтъ закрывалъ уши, и изъ всего лица не было видно ровно ничего, кромѣ остраго, розоваго носа. Румяный, яркій носъ лоснился попрежнему. Одѣтъ былъ пріѣзжій господинъ въ коричневую бархатную куртку съ высокимъ, чернымъ поднятымъ вокругъ шеи воротникомъ на полотняной подкладкѣ. Густые, черные волосы, выбиваясь, какъ попало, изъ-подъ пересѣкавшихъ другъ друга бинтовъ, торчали удивительными вихрами и рожками и придавали своему обладателю самый странный видъ. Эта увязанная и забинтованная голова такъ мало походила на то, чего ожидала мистрессъ Галль, что на минуту она просто окаменѣла на мѣстѣ.

Пріѣзжій не отнялъ лица салфетки и продолжалъ придерживать ее обтянутою коричневой перчаткой рукою и смотрѣть на хозяйку своими непроницаемыми, слѣпыми очками.

— Шляпу оставьте, — повторилъ онъ изъ-за салфетки.

Нервы мистрессъ Галль начали понемногу успокаиваться. Она положила шляпу на прежнее мѣсто передъ каминомъ.

— Я не знала, сэръ, — начала она, — право, не знала, что… — и запнулась въ замѣшательствѣ.

— Благодарю, — сказалъ онъ сухо, поглядывая то на мистрессъ Галль, то на дверь.

— Такъ я сейчасъ же прикажу хорошенько ихъ просушить, сэръ, — сказала мистрессъ Галль и понесла платье изъ комнаты.

На порогѣ она оглянулась было на забинтованную голову и выпученные слѣпые очки, но незнакомецъ продолжалъ закрывать лицо салфеткой. Съ легкимъ содроганіемъ затворила она за собой дверь, и на лицѣ ея выразилось недоумѣніе и смущеніе.

— Батюшки-свѣты! — шептала она про себя, — ну и дѣла!

Она совсѣмъ тихонько пошла въ кухню, до такой степени занятая своими мыслями, что даже не справлялась, что еще набѣдокурила Милли въ ея отсутствіе.

А пріѣзжій послѣ ея ухода все еще сидѣлъ попрежнему и прислушивался къ ея удаляющимся шагамъ. Онъ вопросительно взглянулъ на окно и потомъ уже отнялъ отъ лица салфетку и продолжалъ прерванный завтракъ. Поѣлъ немножко и опять подозрительно оглянулся на окно; поѣлъ еще чуть-чуть, всталъ, придерживая рукою салфетку, подошелъ къ окну и спустилъ штору до бѣлой кисеи, которой были завѣшены нижнія стекла. Комната погрузилась въ полумракъ. Незнакомецъ, повидимому, успокоенный, вернулся къ столу и завтраку.

«Бѣдняга. Вѣрно, съ нимъ былъ какой-нибудь несчастный случай, или операція, или еще что-нибудь», размышляла мистрессъ Галль. «Задали же мнѣ страху эти бинты, ну ихъ совсѣмъ!»

Подложимъ въ печь углей, она развернула козлы для платья и разложила на нихъ пальто пріѣзжаго. «А наглазники-то! Вотъ ни датъ, ни взятъ, водолазный шлемъ, а не то, что человѣчье существо!» Она развѣсила шарфъ на углу козелъ. «И все-то время, какъ есть, закрывши ротъ платкомъ, и говоритъ-то сквозь платокъ! Да у него и ротъ-то, того гляди, изуродованъ; что жъ, мудренаго мало.»

Тутъ мистрессъ Галль обернулась, какъ будто что-то вспомнила, и мысли ея сразу приняли совсѣмъ иной оборотъ.

— Господи Іисусе Христе! Неужели все еще копаешься съ блинчиками, Милли?

Когда мистрессъ Галль пришла собирать со стола, она еще болѣе убѣдилась, что несчастный случай, котораго, по ея догадкамъ, сталъ жертвой ея постоялецъ, изуродовалъ ему ротъ. Постоялецъ на этотъ разъ курилъ трубку, но во все время, пока мистроссъ Галль пробыла въ комнатѣ, онъ ни разу не взялъ въ ротъ чубука, для чего ему пришлось бы сдвинуть шелковую повязку, скрывавшую нижнюю часть лица; и поступалъ онъ такъ, очевидно, не изъ разсѣянности, потому что нѣсколько разъ поглядывалъ на подергивавшійся пепломъ табакъ. Сидя въ уголкѣ, спиною къ занавѣшенному окну, согрѣвшійся и сытый, онъ заговорилъ теперь съ меньшею раздражительной краткостью, чѣмъ прежде. Огромные очки въ красноватомъ блескѣ камина какъ будто ожили.

— У меня есть багажъ на Брамльгорстской станціи, — сообщилъ онъ, сталъ разспрашивать хозяйку о способахъ его оттуда получить и совсѣмъ вѣжливо кивнулъ своей забинтованной головой въ знакъ благодарности за полученныя разъясненія.

— Завтра? — переспросилъ онъ. А нельзя ли раньше?

Отрицательный отвѣтъ, казалось, огорчилъ его.

— Вы увѣрены, что нельзя? Никого нѣтъ такого, кого можно было бы послать на станцію съ подводой?

Мистрессъ Галль весьма охотно отвѣчала на всѣ вопросы и не преминула завязать разговоръ.

— По дюнамъ дорога крутая, сэръ, — сказала она по поводу вопроса о подводѣ и поспѣшила воспользоваться представлявшимся случаемъ: — на самой этой дорогѣ, съ годъ этакъ назадъ, опрокинулась телѣга. И джентльменъ былъ убить, да и кучеръ тоже. Долго ли до бѣды, сэръ! Несчастію случиться — одна минута, сэръ, не правда ли!

Но постояльца не такъ-то легко было вовлечь въ откровенности.

— Правда, — отвѣчалъ онъ сквозь шарфъ, спокойно гляди на нее своими непроницаемыми очками.

— Случаются-то они скоро, а вотъ поправляться послѣ нихъ — долгонько, сэръ, не такъ ли! Вотъ хоть бы мой племянникъ Томъ, и всего-то, порѣзалъ руку косой — споткнулся на нее на полѣ, а повѣрите ли? — три мѣсяца не снималъ бинтовъ! Чудеса, да и только. Съ тѣхъ поръ я и глядѣть-то боюсь на косу, сэръ.

— Понятное дѣло, — отвѣчалъ гость.

— Одно время мы даже опасались, какъ бы не пришлось дѣлать ему операціи. Ужъ очень плохъ былъ, сэръ.

Гость вдругъ расхохотался и хохотъ этотъ, похожій на лай, какъ будто сейчасъ же закусилъ и убилъ въ своей глоткѣ.

— Такъ плохъ былъ? — спросилъ онъ.

— Плохъ, сэръ. И тѣмъ, кто ходилъ за нимъ, скажу и вамъ, было не до смѣху. А ходила-то за нимъ я, у сестры много дѣла съ меньшими ребятами. И забинтовывать приходилось и разбинтовывать. Такъ что, смѣю сказать, сэръ…

— Дайте мнѣ, пожалуйста, спичекъ, — прервалъ гость довольно рѣзко, — у меня трубка погасла.

Мистрессъ Галль вдругъ осѣклась. Конечно, грубо было съ его стороны такъ обрывать ее послѣ того, что она ему сейчасъ она ему сейчасъ говорила; она посмотрѣла на него съ минуту, разинувъ ротъ, но вспомнила два соверена и пошла за спичками,

— Благодарствуйте, — сказалъ онъ кратко, когда она поставила спички на столъ, обернулся спиною и опять началъ смотрѣть въ окно.

Операціи и бинты были, очевидно, предметомъ, къ которому онъ относился крайне чувствительно. А мистрессъ Галль, въ концѣ концовъ, такъ и не «посмела сказать». Обидная выходка незнакомца раздражила ее и Милли въ тотъ день досталось изрядно.

Гость просидѣлъ въ пріемной до четырехъ часовъ и не подумалъ извиниться въ своемъ безцеремонномъ вторженіи. Онъ велъ себя все время очень тихо, должно быть, курилъ въ сумеркахъ передъ каминомъ или дремалъ.

Разъ или два до любопытнаго слуха могла бы донестись его возня у корзины съ углями, да минуть пять раздавались шаги взадъ и впередъ по комнатѣ. Онъ какъ будто говорилъ что-то самъ съ собой. Потомъ кресло скрипнуло: онъ сѣлъ снова.

II

Первыя впечатлѣнія мистера Тедди Генфрея

Въ четыре часа, когда уже почти совсѣмъ стемнѣло, и мистрессъ Галль собиралась съ духомъ, чтобы пойти спросить пріѣзжаго, не хочетъ ли онъ чаю, въ буфетъ пошелъ часовщикъ Тедди Генфрей.

— Что за погода, батюшки вы мои! проговорилъ онъ, — а я-то въ легкихъ сапогахъ!

Снѣгъ въ это время пошелъ сильнѣе. Мистрессъ Галль согласилась, что погода ужасная, и замѣтила, что Тедди Генфрей принесъ свой мѣшокъ.

— Разъ вы уже тутъ, мистеръ Тедди, сказала они, очень было бы кстати, кабы вы взглянули, что такое со старыми часами въ гостиной. Идутъ-то они идутъ и бьютъ отлично, да вотъ только часовая стрѣлка стоить себѣ на шести и ни съ мѣста.

Мистрессъ Галль подошла къ двери гостиной, постучалась и вошла. Пріѣзжій сидѣлъ въ креслѣ, у камина, забинтованная голова его свѣсилась на сторону, — повидимому, онъ дремалъ.

Комната освѣщалась только алымъ отблескомъ камина. Мистрессъ Галль, еще ослѣпленной свѣтомъ лампы, которую она только что зажгла въ буфетѣ, тутъ показалось что-то очень темно, красно и хаотично; ей вдругъ почудилось, что у человѣка, на котораго она смотрѣла, огромный, широко открытый ротъ, гигантская невѣроятная пасть, поглощавшая всю нижнюю часть его лица Впечатлѣніе длилось всего минуту: забинтованная голова, чудовищные, торчащіе глаза и зіяющая пасть подъ ними.

Онъ пошевелился, вскочилъ и поднялъ руку. Мистрессъ Галль отворила дверь настежь и при снѣгѣ, ворвавшемся въ комнату, увидала незнакомца яснѣе: онъ былъ какъ прежде, только вмѣсто салфетки придерживалъ улица шарфъ.

«Какую, однако, штуку сыграла со мною тѣни отъ камина!» подумала она и, оправившись отъ своего мимолетнаго испуга, спросила:

— Васъ не обезпокоитъ, сэръ, если тутъ одинъ человѣкъ придетъ посмотрѣть часы?

— Посмотрѣть часы? — повторилъ онъ, сонно озираясь по сторонамъ; затѣмъ, проснулся окончательно и прибавилъ:- Пускай себѣ посмотритъ, — всталъ и потянулся.

Мистрессъ Галль пошла за лампой и, когда принесла ее, вошедшій за ней слѣдомъ Тедди Генфрей очутился лицомъ къ лицу съ забинтованнымъ господиномъ, что порядочно его огорошило, какъ онъ разсказывалъ впослѣдствіи.

— Добрый вечеръ, — сказалъ незнакомецъ и «уставился на меня какъ какой-нибудь морской ракъ», сообщалъ потомъ мистеръ Генфрей, очевидно, сильно озадаченный темными очками.

— Надѣюсь, я не мѣшаю вамъ? — спросилъ мистеръ Генфрей.

— Нисколько, — отвѣчалъ тотъ. Хотя я считаю, впрочемъ, что комната эта моя, — добавилъ онъ, обращаясь къ мистрессъ Галль, — и предназначается исключительно для личнаго моего употребленія.

— Я думала, сэръ, что вамъ можетъ быть удобнѣе, если часы…

— Конечно, конечно. Я только предпочитаю вообще, чтобы ко мнѣ не входили и не мѣшали мнѣ.

Незнакомецъ обернулся спиною къ камину и сложилъ за спиною руки.

— А потомъ, когда часы будутъ починены, — сказалъ онъ, — я попросилъ бы чаю. Но не прежде, чѣмъ будутъ починены часы.

Мистрессъ Галль уже собралась было уйти; она не имѣла на этотъ разъ никакихъ поползновеній вступать въ разговоръ, такъ какъ не желала получатъ щелчки въ присутствіи мистера Генфрея; но пріѣзжій самъ остановилъ ее вопросомъ, не сдѣлала ли она какихъ распоряженій относительно багажа въ Брамбльгорстѣ, на что она и отвѣтила ему, что уже переговорила съ почтальономъ, и артельщикъ доставить багажъ завтра утромъ.

— И, навѣрное, раньше нельзя?

Мистрессъ Галль съ замѣтной холодностью подтвердила свои слова.

— Слѣдуетъ объяснить вамъ то, чего я не могъ объяснятъ раньше, потому что слишкомъ усталъ и озябъ. Я занимаюсь экспериментальной химіей.

— Вотъ что, сэръ! — проговорила мистрессъ Галль, на которую новость произвела сильное впечатлѣніе.

— И въ багажѣ у меня аппараты и снадобья.

— Вещи очень полезныя, сэръ, — сказала мистрессъ Галль.

— Мнѣ, само собой разумѣется, хочется поскорѣе приняться за занятія.

— Разумѣется, сэръ.

— Въ Айпингъ я пріѣхалъ потому, — продолжалъ онъ съ разстановкой, — потому что искалъ одиночества. Мнѣ хочется, чтобы мнѣ не мѣшали работать. Кромѣ занятій, еще бывшій со мной несчастный случай…

— Такъ я и думала, — сказала про себя мистрессъ Галль.

— Требуетъ нѣкотораго уединенія. У меня такъ слабы глаза и такъ болятъ иногда, что приходится сидѣть въ комнатѣ цѣлыми часами, запираться въ темной комнатѣ. Иногда, но не постоянно. Не теперь, конечно. Когда это дѣлается, — малѣйшее безпокойство, то, что кто-нибудь войдетъ въ комнату, ужасно для меня мучительно. Все это не лишне принять къ сведенію.

— Конечно, сэръ, сказала мистрессъ Галль. Осмѣлюсь спросить васъ, сэръ…

— Вотъ, кажется, и все, — отрѣзалъ незнакомецъ съ той спокойной и непреклонной окончательностью, на которую былъ такой мастеръ.

Мистрессъ Галль приберегла свои вопросы и сочувствіе до болѣе удобнаго случая.

Послѣ ея ухода незнакомецъ продолжалъ стоять у камина и, — по выраженію Тедди Генфрея, — «пялить свои страшныя буркалы на починку часовъ». Мистеръ Генфрей работалъ подъ самой лампой, и зеленый абажуръ бросалъ яркій свѣтъ на его руки, колесики и раму часовъ, оставляя въ тѣни всю остальную комнату.

Когда онъ поднялъ глаза, передъ ними плавали пестрыя пятна. Мистеръ Генфрей былъ отъ природы любопытенъ и развинтилъ часы, въ чемъ не было никакой надобности, исключительно для того, чтобы протянуть время, а, можетъ быть, и разговориться съ незнакомцемъ. Но незнакомецъ стоялъ передъ нимъ совершенно неподвижно и молча, — такъ неподвижно, что это начало, наконецъ, дѣйствовать на нервы мистера Генфрея. Ему все чудилось, что онъ одинъ въ комнатѣ; онъ поднялъ голову, — нѣтъ, вонъ она, туманная, сѣрая, забинтованная голова, огромные, пристально выпученные темные очки и зеленоватыя пятна, цѣлой кучей плывущіе мимо. Все это показалось Генфрею такъ странно, что съ минуту оба джентльмена, точно застывшіе, одинаково неподвижно смотрѣли другъ на друга. Потомъ Генфрей снова опустилъ глаза. Пренеловкое положеніе! Хоть бы сказать что-нибудь! Не замѣтить ли, что на дворѣ холодно не по сезону? Онъ поднялъ глаза, какъ бы прицѣливаясь передъ этимъ вступительнымъ выстрѣломъ.

— Погода… — началъ онъ.

— Что вы не кончаете и не уходите? — проговорилъ неподвижный образъ съ еле сдерживаемой яростью. Вамъ вѣдь только и нужно, что укрѣпить часовую стрѣлку на оси. Вы просто вздоръ какой-то дѣлаете.

— Конечно, сэръ… Сейчасъ, сэръ, одну минуту. Я тутъ просмотрѣлъ было кое-что.

Мистеръ Гефрей кончилъ и ушелъ, но ушелъ чрезвычайно раздраженный.

— Чертъ знаетъ, что такое! — ворчалъ онъ про себя. Развѣ можно часамъ да безъ починки? А на тебя ужъ и глядѣть, что ли нельзя, уродъ этакій? И впрямь нельзя, должно статься. Ужъ очень ты увязанъ да обмотанъ, голубчикъ. Ужъ не полиція ли тебя разыскиваетъ?

На углу Тедди встрѣтилъ Галля, недавно женившагося на хозяйкѣ гостиницы «Повозка и лошади» и отвозившаго случавшихся иногда пассажировъ на Сиддербриджскую станцію въ айпингскомъ омнибусѣ. Теперь онъ какъ разъ возвращался со станціи и, судя по манерѣ правитъ, очевидно, «задержался на минутку» въ Сиддербриджѣ.

— Здорово, Тедди! — крикнулъ онъ мимоходомъ.

— Чудной какой-то тамъ у васъ! — крикнулъ въ отвѣтъ Тедди.

Галль очень любезно остановилъ лошадей.

— Чего? — спросятъ онъ.

— Диковинный какой-то постоялецъ пріѣхалъ въ «Повозку и лошади». Чудной какой-то, Богъ его знаетъ!

И Тедди яркими красками описалъ удивительнаго гостя мистрессъ Галль.

— Похоже, что переодѣтый онъ, вотъ что! Кабы у меня кто остановился, я бы полюбопытствовать перво-наперво, какая у него рожа, — продолжалъ Тедди. Да вѣдь бабы — народъ довѣрчивый, особенно насчетъ чужихъ. Онъ нанялъ у тебя комнату. Галль, и даже имени своего не сказалъ.

— Врешь? — воскликнулъ Галлъ, не отличавшійся быстротою соображенія.

— Право слово. Нанялъ на недѣлю. Каковъ онъ ни есть, а раньше недѣли ты отъ него не отдѣлаешься. А завтра, говоритъ, привезутъ ему багажъ. Дай Богъ, Галль, чтобъ въ сундукахъ-то не были камни.

И онъ разсказалъ Галлю, какъ его въ Гастингсѣ надулъ проѣзжій съ пустыми сундуками, послѣ чего Галль пришелъ въ состояніе смутной подозрительности.

— Ну, старуха, поворачивайся! — крикнулъ онъ на лошадь. Надо все это оборудовать.

Тедди продолжалъ свой, значительно успокоенный.

Но, вмѣсто того, чтобы «все это оборудовать», Галль по возвращеніи домой получилъ отъ жены порядочную трепку за то, что опоздалъ въ Сиддербриджѣ, а на осторожныя свои разспросы — рѣзкіе и не идущіе къ дѣлу отвѣты. И, тѣмъ не менѣе, сѣмена подозрѣнія, посѣянныя въ душѣ Галля Генфреемъ, пустили тамъ ростки, не смотря на всѣ неблагопріятныя обстоятельства. «Бабы-то немного что смыслятъ», говорилъ онъ про себя и рѣшилъ при первой возможности разузнать что-нибудь о гостѣ. А потому какъ только гость ушелъ спать, — что случилось въ половинѣ десятаго, — мистеръ Галль съ вызывающимъ видомъ вошелъ въ пріемную и сталъ пристально смотрѣть на мебель своей супруги, собственно затѣмъ, чтобы показать, что пріѣзжій — тутъ не хозяинъ; съ презрѣніемъ окинулъ онъ взглядомъ страницу математическихъ вычисленій, забытую пріѣзжимъ, и, отправляясь спать, наказалъ женѣ обратить особенное вниманіе на багажъ, который долженъ прибыть завтра утромъ.

— Не суйся не въ свое дѣло, Галль, — замѣтила на это мистрессъ Галль. Справятся и безъ тебя.

Она тѣмъ болѣе расположена была язвить Галля, что незнакомецъ и, дѣйствительно, былъ очень страннаго сорта человѣкъ, и сама она относилась къ нему съ большимъ сомнѣніемъ, Въ серединѣ ночи она проснулась: ей снились огромныя бѣлыя головы, въ родѣ рѣпъ, они ползли за нею на безконечныхъ шеяхъ и смотрѣли на нее огромными черными глазами. Но мистрессъ Галль была женщина разсудительная; она прогнала свои страхи, повернулась на другой бокъ и заснула снова.

III

Тысяча и одна бутылка

Тамъ вотъ какъ случилось, что 29 февраля, въ самомъ началѣ оттепели, это странное существо было выкинуто изъ безконечности въ деревню Айпингъ. На слѣдующій день привезли по слякоти его багажъ, а багажъ былъ очень замѣчательный. Была въ немъ, правда пара чемодановъ, которые могли бы принадлежать любому разумному человѣку, но, кромѣ того, былъ ящикъ съ книгами, объемистыми, толстыми книгами, частью написанными весьма неразборчивымъ почеркомъ, и больше дюжины плетеныхъ корзинъ, ящиковъ, коробокъ съ какими-то уложенными съ солому предметами, какъ показалось Голлю, полюбопытствовавшему запустить руку въ солому, — стеклянными бутылками. Незнакомецъ не вытерпѣлъ и, пока Галль заболтался немножко, готовясь помогать при выгрузкѣ багажа, вышелъ навстрѣчу Фиренсайдовой телѣгѣ, закутанный, по обыкновенію, въ пальто и шарфъ, въ шляпѣ и перчаткахъ. Онъ подошелъ, не замѣчая Фиренсайдовой собаки, которая обнюхивала ноги Голли съ интересомъ диллетанта.

— Вносите-ка поскорѣе ящики, — сказалъ онъ, — я ужъ и такъ ждалъ порядочно.

И, сойдя съ крыльца къ задку телѣги, онъ хотѣлъ было взять тамъ одну изъ корзинъ. Но едва завидѣла его собака Фиренсайда, какъ сердито зарычала и ощетинилась, а когда онъ сбѣжалъ со ступенекъ, — сдѣлала нерѣшительное движеніе впередъ и потомъ прямо бросилась на него и вцѣпилась ему въ руку.

— Цыцъ! — крикнулъ, отскакивая, не отличавшійся мужествомъ по отношенію къ собакамъ Галль.

— Кушъ! — заревѣлъ, хватаясь за хлыстъ, Фиренсайдъ.

Зубы собаки скользнули по рукѣ незнакомца, послышался ударъ, собака подпрыгнула бокомъ и рванула его за затрещавшія панталоны. Но въ эту минуту тонкій конецъ Фиренсайдова хлыста достигъ, наконецъ, его собственности, и собака съ отчаяннымъ визгомъ скрылась подъ телѣгой. Все это произошло въ нѣсколько секундъ. Никто не говорилъ, всѣ кричали. Незнакомецъ быстро оглянулся на свою ногу и разорванную перчатку, нагнулся было къ ногѣ и опрометью бросился по ступенькамъ въ гостиницу. Слышно было, какъ онъ стремглавъ бѣжалъ по корридору и вверхъ по лѣстницѣ, въ свою спальню.

— Ахъ ты, негодница! — говорилъ между тѣмъ Фиренсайдъ, слѣзая съ телѣги съ хлыстомъ въ рукѣ.

Собака внимательно наблюдала за нимъ черезъ спицу колеса.

— Пожалуй-ка сюда! — продолжалъ Фиренсайдъ. Ну, вылѣзай, что ли!

Галль глядѣлъ на низъ, разинувъ ротъ.

— А вѣдь тяпнула она его! — сказалъ онъ. Пойти посмотрѣть, что съ нимъ такое.

И онъ поплелся вслѣдъ за незнакомцемъ. Въ корридорѣ ему попалась мистрессъ Галль.

— Возчикова собака… — сказалъ онъ ей и прошелъ прямо наверхъ.

Дверь въ комнату пріѣзжаго была полуотворена; Галль толкнулъ ее и вошелъ безъ всякихъ церемоній, такъ какъ обладалъ отъ природы сострадательнымъ сердцемъ.

Штора была спущена, и въ комнатѣ сумрачно. Передъ глазами Галля мелькнуло на мгновеніе что-то очень странное, — какъ будто рука безъ кисти, взмахнувшая въ его сторону, и лицо изъ трехъ огромныхъ неопредѣленныхъ бѣлыхъ пятенъ, очень похожая на громадную блѣдную чашечку Анютиныхъ глазокъ. Затѣмъ что-то сильно ударило его въ грудь, вышвырнуло вонъ, дверь съ трескомъ захлопнулась и заперлась изнутри.

Все это произошло такъ быстро, что онъ не успѣлъ ничего разобрать. Взмахнули какія-то неопредѣленныя формы, его толкнуло, — и вотъ онъ стоялъ теперь одинъ на темной площадкѣ лѣстницы и недоумѣвалъ, что такое было т о, что онъ видѣлъ. Минуты черезъ двѣ, когда Галль вернулся къ маленькой группѣ, собравшейся у входа въ гостиницу, Ференсайдъ вторично разсказывалъ съ самаго начала все происшествіе, мистрессъ Галль ворчала, что собакамъ вовсе не полагается кусать ея жильцовъ; мистеръ Гокстеръ, лавочникъ съ противоположной стороны улицы, разспрашивалъ, а Санди Уоджерсъ изъ кузницы давалъ совѣты; кромѣ того, женщины и дѣти дѣлали глупыя замѣчанія; «Ужъ меня-то она бы не укусила, шалишь! — Такихъ собакъ и держать-то не годится. — А за что жъ она его укусила-то?» и т. д.

Галлю глазѣвшему на нихъ съ крыльца и прислушивавшемуся къ разговорамъ, самому казалось теперь невѣроятнымъ, чтобы наверху, на его глазахъ могло произойти нѣчто до такой степени необыкновенное. Лексиконъ его, вдобавокъ, быть слишкомъ ограниченъ для передачи его впечатлѣній.

— Да говоритъ: ничего ему не нужно, — отвѣчалъ онъ на разспроси жены.

— Давайте-ка лучше внесемъ багажъ.

— Сейчасъ же надо прижечь, — сказалъ мистеръ Гокстеръ, — особенно, если воспалилось.

— Я бы ее застрѣлила, вотъ что! — сказала женщина въ толпѣ.

Вдругъ собака опять зарычала.

— Пошевеливайтесь! — крикнулъ сердитый голосъ изъ двери, и на порогѣ появилась закутанная фигура незнакомца съ поднятымъ воротникомъ и опущенными внизъ полями шляпы.

— Чѣмъ скорѣе вы внесете вещи, тѣмъ лучше.

По словамъ очевидца, панталоны и перчатки на незнакомцѣ были другія.

— Вы поранены, сэръ? — спросилъ Фиренсайдъ. Я очень жалѣю, что собака…

— Пустяки, — отвѣчалъ незнакомецъ, — даже не оцарапанъ. Поспѣшите съ вещами.

Далѣе, по увѣренію мистрессъ Галль, слѣдовало произнесенное про себя ругательство.

Какъ только первая корзина, по приказанію незнакомца была внесена въ пріемную, онъ бросился на нее съ большимъ азартомъ и началъ ее распаковывать, разбрасывая кругомъ солому, съ полнымъ пренебреженіемъ еъ коврамъ мистрессъ Галль. Изъ соломы появлялись бутылки: маленькіе, пузатые пузыречки съ порошками, тонкія и длинныя стклянки съ цвѣтными и бѣлыми жидкостями, узкія бутылочки съ надписями: «ядъ», круглыя бутылки съ длинными горлышками, большія бутыли изъ бѣлаго стекла, бутылки со стеклянными пробками, бутылки съ сигнатурками, съ притертыми пробками, съ кранами, съ деревянными шляпками, изъ-подъ вина, изъ-подъ прованскаго масла, — в всѣ эти бутылки онъ разставлялъ рядами на шифоньеркѣ, на каминѣ, на столѣ, подъ окномъ, на полу, на книжныхъ полкахъ, — всюду. Во всей Брамбльгорстской аптекѣ не набралось бы и половины всего этого… Зрѣлище было внушительное. Одинъ за другимъ, распаковывались коробы, нагруженные бутылками, пока, наконецъ, не опустѣлъ шестой, и не выросла на столѣ цѣлая груда соломы; кромѣ бутылокъ и пузырьковъ, въ коробахъ было нѣсколько пробирныхъ трубокъ и тщательно упакованные вѣсы.

Какъ только все это было разложено, незнакомецъ сейчасъ же подошелъ къ окну и принялся за работу, нисколько не заботясь о разбросанной всюду соломѣ, потухшемъ каминѣ, оставшемся па дворѣ ящикѣ съ книгами, чемоданахъ и прочемъ багажѣ, отправленномъ наверхъ.

Когда мистрсссъ Галль принесла ему обѣдать, онъ былъ уже такъ погруженъ въ занятія, что сначала и не замѣтилъ ея. Она смела солому и съ нѣкоторымъ ожесточеніемъ, которое объяснялось состояніемъ пола, поставила на столъ подносъ съ посудой. Тутъ только незнакомецъ слегка повернулъ къ ней голову и тотчасъ опять отвернулся, но она успѣла замѣтить, что очковъ на немъ не было, — они лежали на столѣ рядомъ и ей показалось, что глазныя впадины у него удивительно какія глубокія. Онъ тотчасъ надѣлъ очки и повернулся къ ней лицомъ.

Мистрессъ Галль только-что хотѣла пожаловаться на заваленный соломой полъ, но незнакомецъ предупредилъ ее.

— Прошу васъ не входить не постучавшись, — сказалъ онъ тономъ неестественнаго раздраженія, по видимому, особенно ему свойственнаго.

— Я стучалась… да должно быть…

— Можетъ быть, вы и стучались, но въ моихъ изслѣдованіяхъ, въ моихъ чрезвычайно важныхъ и необходимыхъ изслѣдованіяхъ, малѣйшій перерывъ, скриръ двери… Я долженъ просить васъ…

— Конечно, сэръ. Вы вѣдь можете запирать двери, если вамъ угодно. Во всякое время.

— Это мысль хорошая.

— А солома-то, сэръ. Если осмѣлюсь замѣтить…

— Не зачѣмъ. Если солома вамъ мѣшаетъ, поставьте ее въ счетъ.

И онъ пробормоталъ про себя что-то очень похожее на ругательство.

Стоя противъ мистрессъ Галль съ вызывающимъ и сдержанно разъяреннымъ видомъ, съ пузырькомъ въ одной рукѣ и пробирной трубкой въ другой, незнакомецъ производилъ такое странное впечатлѣніе, что мистрессъ Галль просто испугалась. Но это была женщина рѣшительная.

— Въ такомъ случаѣ я бы желала знать, сэръ, что вы считаете…

— Шиллингъ, поставьте шиллингъ. Шиллинга довольно?

— Будь по вашему, — сказала мистрессъ Галль, развертывая и разстилая на столѣ скатерть. Если вамъ такъ удобно, то, конечно…

Незнакомецъ отвернулся и сѣлъ, закрывшись воротникомъ пальто.

До самыхъ сумерекъ проработалъ онъ взаперти и, по свидѣтельству мистриссъ Галль, большею частью, совершенно беззвучно. Но одинъ разъ послышался будто толчокъ, зазвенѣли бутылки, точно пошатнулся столъ, потомъ задребезжало стекло посуды, которую бѣшено швыряли объ полъ, и заходили взадъ и впередъ по комнатѣ быстрые шаги.

Боясь, что что-нибудь не благополучно, и мистрессъ Галль подошла къ двери и стала прислушиваться, но постучать не рѣшилась,

— Не могу продолжать, — говорилъ онъ, какъ въ бреду, не могу продолжать! Триста тысячъ! Четыреста тысячъ! Какое громадное количество! Обмануть! На это можетъ уйти вся моя жизнь. Терпѣніе… Ну его, терпѣніе! Дуракъ, дуракъ!

Изъ буфета донесся стукъ гвоздей по каменному полу, и мистрессъ Галль очень неохотно удалилась, не дослушавъ конца монолога. Когда она пришла назадъ, въ комнатѣ было снова тихо; только поскрипывало иногда кресло да звякала бутылка. Все было кончено; незнакомецъ снова принялся за работу.

Въ сумерки, когда она принесла ему чай, она увидѣла въ углу, подъ зеркаломъ, кучу битаго стекла и кое-какъ вытертое золотистое пятно на полу. Она указала на нихъ незнакомцу.

— Поставьте въ счетъ! — рявкнулъ онъ. Ради самого Бога, не приставайте ко мнѣ! Если что-нибудь окажется испорченнымъ; поставьте въ счетъ.

И онъ продолжалъ отмѣчать что-то въ лежавшей передъ нимъ тетрадкѣ.

* * *

— Я имѣю тебѣ кое-что сообщить, — сказалъ Фиренсайдъ таинственно.

Дѣло было подъ вечеръ, и пріятели сидѣли въ маленькой айпингской распивочной.

— Ну? — спросилъ Тедди Генфрей.

— Насчетъ этого молодца, о которомъ ты все толкуешь, того самаго, что укусила моя собака. Ну-съ, такъ вотъ что: молодецъ-то черный по крайней мѣрѣ ноги. Я видѣлъ въ дыру на панталонахъ и въ дыру на перчаткѣ. Поглядѣлъ, — думалъ, тамъ будетъ просвѣчивать этакое, въ родѣ какъ розовое. Ахъ нѣтъ, ничуть не бывало, чернота одна. Говорю тебѣ, онъ черный, вотъ какъ моя шляпа.

— Господи Іисусе Христе! — сказалъ Генфрей. Очень что-то чудно все это. Вѣдь носъ-то у него — самый, что ни на есть, розовый!

— Знаю, — сказалъ Фиренсайдъ. Такъ-то оно такъ. А знаешь, что я думаю? Вотъ что: парень-то пѣгій, Тедди. Кое-гдѣ черный, кое-гдѣ бѣлый, — пятнами. И ему это конфузно. Должно, онъ — помѣсь какая-нибудь; а кровь-то вмѣсто того, чтобы смѣшаться, пошла пятнами. Я и прежде слыхалъ, что это бываетъ. А съ лошадьми такъ случается постоянно. Кто жъ этого не знаетъ!

IV

Мистеръ Коссъ бесѣдуетъ съ незнакомцемъ

Чтобы дать понятіе читателю о странномъ впечатлѣнія, которое произвелъ незнакомецъ, я довольно подробно описалъ обстоятельства его пріѣзда въ Айпингъ. Но, кромѣ двухъ нѣсколько загадочныхъ эпизодовъ, все послѣдующее его пребываніе въ гостиницѣ, вплоть до удивительнаго дня праздника въ клубѣ, можетъ быть изложено весьма кратко. Не разъ бывали у него стычки съ мистрессъ Галь по поводу разныхъ хозяйственныхъ вопросовъ, но онъ всегда выходилъ побѣдителемъ изъ этихъ стычекъ посредствомъ предложенія лишней платы — всегда вплоть до конца апрѣля, когда начали обнаруживаться у него первые признаки безденежья. Галлю онъ не нравился, и Галль при всякомъ удобномъ случаѣ говорилъ о желательности отъ него избавиться; но эта антипатія выражалась, главнымъ образомъ, въ очень явномъ стараніи скрыть ее и избѣгать, по возможности, встрѣчи съ жильцомъ.

— Погоди до лѣта, — разсудительно совѣтовала мистрессъ Галль, — погоди, пока не начнутъ съѣзжаться живописцы, тогда посмотримъ. Что онъ дерзокъ немножко — это, пожалуй, правда: но что по счетамъ платитъ — аккуратно, это все-таки нимъ остается, что тамъ не говори.

Незнакомецъ не ходилъ въ церковь и ничѣмъ не отличалъ воскресенья отъ прочихъ дней, даже одѣвался одинаково. Работалъ онъ, какъ казалось мистрессъ Галль, очень внимательно: иные дни сходилъ внизъ рано и занимался безъ отдыха, другіе — вставалъ поздно, ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, цѣлыми часами ворчалъ что-то себѣ подъ носъ, курилъ или спалъ въ креслѣ, передъ каминомъ. Никакихъ сообщеній съ внѣшнимъ міромъ за предѣлами деревни у него не было. Настроеніе попрежнему измѣнялось безпрестанно; но, по большей части, онъ велъ себя какъ человѣкъ, котораго раздражаютъ и мучатъ невыносимо, и раза два въ припадкахъ страшнаго бѣшенства принимался все вокругъ себя швырять, рвать и разбивать. Привычка его тихонько разговаривать съ собою все усиливалась, но, сколько ни прислушивалась мистрессъ Галль, она рѣшительно ничего не могла понять изъ его словъ.

Днемъ онъ выходилъ рѣдко, но въ сумеркахъ гулялъ, закутанный такъ, что его совсѣмъ не было видно, — все равно, было ли на дворѣ тепло или холодно, — и выбиралъ для этого самыя уединенныя дорожки и самыя тѣнистыя мѣста. Два-три раза его выпученные очки и призрачное, забинтованное лицо подъ навѣсомъ шляпы съ непріятной внезапностью появлялись изъ темноты возвращавшимся домой рабочимъ, а Тедди Генфрей, пошатываясь, выходившій однажды изъ трактира въ десятомъ часу вечера, былъ перепуганъ постыднѣйшимъ образомъ черепообразной головою (шляпу незнакомецъ несъ въ рукѣ), неожиданно озаренной отворившейся дверью трактира. Ребятамъ, видавшимъ его подъ вечеръ, снился бука, и трудно опредѣлить, чье отношеніе было враждебнѣе: его ли къ нимъ или ихъ къ нему, — антипатія была обоюдная и очень сильная.

Человѣкъ такой странной наружности и поведенія доставлялъ, само собою разумѣется, обильную пищу для разговоровъ въ Айпингѣ мнѣнія о его занятіяхъ рѣзко раздѣлялись, это было больное мѣсто мистрессъ Галль, она старательно отвѣчала на всѣ разспросы, что онъ занимается «экспериментальной химіей», при чемъ осторожно переступала съ одного слога на другой, какъ будто боясь провалиться.

Когда ей задавали вопросъ: «А что такое экспериментальная химія?» — она объясняла, съ оттѣнкомъ высокомѣрія, что должно быть извѣстно всякому образованному человѣку, и что незнакомецъ просто «открывалъ разныя разности».

— Съ нимъ быть несчастный случай, — продолжала она, отъ котораго лицо и руки у него на время перемѣнили цвѣтъ, что онъ, по своему чувствительному характеру, всячески старался скрывать отъ публики,

За спиною мистрессъ Галль между тѣмъ сильно распространялась молва, что незнакомецъ преступникъ, скрывающійся отъ глазъ правосудія, и костюмъ его объяснялся желаніемъ сбить съ толку полицію. Мысль эта впервые зародилась въ мозгу мистера Тедди Генфрея. Съ середины и до конца февраля не было, однако, слышно ни о какомъ замѣчательномъ преступленіи. Мистеръ Гульдъ, временно исполнявшій должность ассистента въ національной школѣ, развилъ и дополнилъ эту теорію: незнакомецъ, по его мнѣнію, былъ просто переодѣтый анархистъ, изготовлявшій взрывчатыя вещества; и мистеръ Гульдъ рѣшилъ заняться тайнымъ разслѣдованіемъ этого дѣла, насколько позволитъ время. Разслѣдованіе, ограничившееся тѣмъ, что онъ пристально смотрѣлъ на незнакомца при встрѣчахъ съ нимъ и задавалъ по поводу его замысловатые вопросы людямъ, которые и въ глаза его не видывали, — не открыло ничего.

Другая партія придерживалась гипотезы мистера Фиренсайда насчетъ пестроты незнакомца, развивая ее въ различныхъ направленіяхъ. Сайласъ Дурганъ, напримѣръ, выразилъ убѣжденіе, что «вздумай онъ показываться на ярмаркахъ — мигомъ собралъ бы цѣлую прорву денегъ», а такъ какъ Сайласъ смыслилъ кое-что въ богословіи, то и сравнивалъ пріѣзжаго съ человѣкомъ, у котораго былъ единый талантъ. Существовало и еще толкованіе, объяснявшее все дѣло, просто-напросто, сумасшествіемъ незнакомца; эта теорія имѣла одно преимущество: она разомъ разрѣшала всѣ недоумѣнія. Между названными выше группами стояли еще люди, сомнѣвавшіеся и допускавшіе компромиссы. Народъ въ Суффолькѣ вовсе не суевѣренъ, и только послѣ событій въ началѣ апрѣля мысль о сверхъестественномъ зародилась въ нѣкоторыхъ головахъ; да и то ее допускали и выражали втихомолку исключительно однѣ женщины.

Но что бы ни думали о пріѣзжемъ обитатели Айпинга, антипатіи къ нему раздѣлилась всѣми. Его раздражительностъ, можетъ быть, и понятная для столичнаго жителя, занимающагося умственнымъ трудомъ, ставила втупикъ простодушныхъ туземцевъ. Неистовые жесты, которые имъ случалось иногда подсмотрѣть; стремительность походки, когда кто-нибудь натыкался на пріѣзжаго, мчавшагося въ глухую полночь по самымъ пустыннымъ перекресткамъ; безчеловѣчное сопротивленіе всякимъ заискиваніямъ любопытныхъ; любовь къ сумраку, выражавшаяся въ опущенныхъ шторахъ, затворенныхъ дверяхъ, потушенныхъ свѣчахъ и лампахъ, — все это были вещи, которыя трудно было допустить. Многіе сторонились при встрѣчахъ съ незнакомцемъ въ деревнѣ, а юныя юмористы поднимали за его спиной воротники, опускали поля шляпъ и нервнымъ шагомъ шли за нимъ вслѣдъ, подражая его загадочному поведенію. Въ то время была въ ходу пѣсня, которая называлась «Оборотень». Миссъ Сатчель пѣла ее въ школьномъ концертъ — на лампадки въ церковь — и послѣ этого, какъ только встрѣчались двое или трое обитателей деревушки, и появлялся незнакомецъ, кто-нибудь непремѣнно начиналъ насвистывать въ мажорномъ ли или въ мажорномъ тонѣ, куплетъ изъ пѣсни. Опоздавшіе спать ребятишки кричали ему вслѣдъ: «Оборотень!» и удирали въ неистовомъ восторгѣ.

Коссъ, деревенскій лѣкарь, сгоралъ отъ любопытства. Бинты возбуждали въ немъ профессіональный интересъ, слухи о тысячѣ и одномъ пузырькѣ — завистливое удивленіе. Весь апрѣль и весь май онъ выискивалъ случая поговорить съ пріѣзжимъ, а около Троицына дня окончательно потерялъ терпѣніе и пустилъ въ ходъ подписной листъ дли сбора пожертвованій на сестру милосердія. Оказалось, къ его удивленію, что мистрессъ Галль не знаетъ имени своего жильца.

— Называть-то онъ себя называлъ, — объяснила мистрессъ Ралль съ полнымъ пренебреженіемъ къ истинѣ,- да я, правду сказать, не разслышала.

Она боялась, что не знать имени своего постояльца можетъ показаться съ ея стороны ужъ очень глупо.

Коссъ постучался въ двери гостиной и вошелъ. Изнутри явственно послышалось ругательство.

— Простите, что вторгаюсь къ вамъ, — сказалъ Коссъ.

Дверь затворилась, и остального разговора мистрессъ Галль не слыхала.

Въ послѣдующія десять минутъ до нея доносился неопредѣленный говоръ, затѣмъ крикъ удивленія, топотъ, грохотъ упавшаго стула, хохотъ, похожій на лай, быстрые шаги къ двери, и появился Коссъ, совершенно блѣдный, выпученными глазами оглядывавшійся черезъ плечо. Онъ не затворилъ за собою двери, не глядя на мистрессъ Галлъ прошелъ черезъ залу, сошелъ съ крыльца, и она услышали его торопливо удалявшіеся по дорогѣ шаги. Шапку онъ несъ въ рукахъ. Мистрессъ Галль стояла за прилавкомъ и смотрѣла въ отворенную дверь пріемной. До нея донеслись тихій смѣхъ пріѣзжаго и его шаги черезъ комнату. Потомъ дверь захлопнулась, и все смолкло.

Мистеръ Коссъ пошелъ вверхъ по деревенской улицѣ, прямо къ священнику Бонтингу.

— Не сумасшедшій ли я? — началъ онъ безъ всякихъ предисловій, входя въ убогій и тѣсный кабинетъ мистера Бойтинга. Не похожъ ли я съ виду на помѣшаннаго?

— Что случилось? — спросилъ священникъ, кладя аммонитовое прессъ-папье на разрозненные листы своей будущей проповѣди.

— Этотъ господинъ въ гостиницѣ…

— Ну?

— Дайте выпить чего-нибудь, сказалъ Коссъ и сѣлъ.

Когда нервы его нѣсколько успокоились благодаря стакану дешевенькаго хереса, — единственнаго напитка, находившагося въ распоряженіи добрѣйшаго священника, — Коссъ разсказалъ о своемъ свиданіи съ пріѣзжимъ.

— Вхожу это я, — началъ онъ прерывающимся голосомъ, — и прошу подписать на сестру, а онъ, какъ я пошелъ, сунулъ руки въ карманы и грохнулся въ кресло. Засопѣлъ. Такъ и такъ говорю, — «слышалъ, что вы интересуетесь наукой». «Да», говоритъ и опять засопѣлъ. Все время сопѣлъ, — должно-бытъ, подцѣпилъ гдѣ-нибудь здоровенный насморкъ, и немудрено, коли такъ кутается. Я сталъ разсуждать насчетъ сестры, а самъ гляжу во всѣ глаза. Сткляни разныя, химическія снадобья всюду, вѣсы, пробирки, пузырьки и запахъ ночныхъ фіалокъ. «Подпишитесь?» спрашиваю. «Подумаю», говорятъ. Тутъ я и брякни прямо: «Занимаетесь изслѣдованіями?» — Говоритъ: «Да». — «И что жъ», спрашиваю, — очень мѣшкотно ваше теперешнее изслѣдованіе?. Насупялся. — «Чортъ его знаетъ, какое мѣшкотное», говоритъ. — «Да неужели?» — говорю. Тутъ какъ прорветъ его, точно пробка изъ бутылки выпалила! Въ немъ это, знаете, и такъ накипѣло, а отъ моихъ словъ совсѣмъ черезъ край пошло. И разсказалъ онъ мнѣ свою печаль: получилъ онъ отъ кого-то рецептъ, драгоцѣннѣйшій рецептъ, котораго онъ мнѣ не сказалъ. — «Медицинскій?» — «Убирайтесь къ чорту!» говоритъ: «Къ чему это вы подбираетесь?» — Я извинился. Тутъ онъ опять засопѣлъ, откашлялся съ достоинствомъ и продолжалъ. Сталъ онъ читать рецептъ. Пять ингредіентовъ, положилъ на столъ, отвернулся, а тутъ какъ разъ вѣтеръ изъ окна подхватилъ бумагу. Зашуршала, полетѣла. А работалъ-то онъ въ комнатѣ съ каминомъ. Не успѣлъ оглянуться, в рецептъ-то въ каминѣ. Загорѣлся и вылетѣлъ въ трубу. Онъ бросился къ камину, — а ужъ рецепта и слѣдъ простылъ Вотъ оно что. И какъ разъ въ эту минуту для большаго эффекта и махни онъ рукой…

— Ну такъ что же?

— Ничего. Руки-то не было, пустой рукавъ. Господи Іисусе Христе, подумалъ я, совсѣмъ калѣка! Навѣрное у него есть пробковая рука, да снялъ онъ ее пока. А все-таки, думаю себѣ, чудно что-то. Ну какъ, чертъ возьми, могъ рукавъ держаться открытымъ и подниматься, коли въ немъ ничего не было? А въ немъ ничего не было, это я вамъ вѣрно говорю. Пустой до самаго сгиба. Я видѣль его внутри до самаго локтя, и въ маленькую дырочку на матеріи проходилъ свѣтъ. «Господи Боже мой!» воскликнулъ я. Онъ вдругъ остановился и выпучилъ свои огромныя буркалы сначала на меня, потомъ на рукавъ.

— Ну?

— Ну и ничего. Ни слова не сказалъ, только поглядѣлъ и поскорѣе сунулъ опятъ рукавъ въ карманъ. «Такъ вотъ, я говорилъ, что рецептъ-то сгорѣлъ, не такъ ли?» — онъ вопросительно кашлянулъ. — «Какимъ образомъ, чортъ возьми, можете вы двигать пустымъ рукавомъ?» — спросилъ я. — «Пустымъ рукавомъ?» — «Да, пустымъ рукавомъ.» — «Такъ это, по-вашему, пустой рукахъ? Вы видѣли, что онъ пустой?» Онъ вдругъ всталъ и отошелъ отъ меня. Я тоже всталъ. Онъ сдѣлалъ ко мнѣ шага три, очень медленно, остановился передъ моимъ носомъ и засопѣлъ сердито. Я не сробѣлъ, хотъ этотъ забинтованный его набалдашникъ и наглазники, тихонько на меня надвигавшіеся, могли бы хоть на кого нагнать тоску. «Вы говорите, что это пустой рукавъ?» — «Конечно.» Онъ все глазѣлъ на меня и молчалъ. Потомъ тихонько вынулъ рукавъ изъ кармана и протянулъ его ко мнѣ, какъ будто хотѣлъ показать еще разъ. И дѣлалъ онъ это все медленно, премедленно. Я взглянулъ. Казалось прошла цѣлая вѣчность. «Ну, что жъ», сказалъ я, наконецъ, прочищая горло, «пустой и есть». Что-нибудь нужно было сказать. Мнѣ начинало становиться жутко… Я видѣлъ весь рукавъ внутри, во всю его длину. Онъ протягивалъ его ко мнѣ тихо, тихо, — вотъ такъ, — пока обшлагъ не очутился всего вершковъ на шесть отъ моего лица. Чудная это штука видѣть, какъ лѣзетъ на тебя такимъ манеромъ пустой рукавъ! И тутъ…

— Ну?

— Что-то такое, по ощущенію, точь-въ-точь большой и указательный палецъ, — ущипнуло меня за носъ.

Бонтингъ захохоталъ.

— Да вѣдь тамъ не было ничего! — возопилъ Коссъ, почти до крика возвышая голосъ на «н_и_ч_е_г_о». Хорошо вамъ смѣяться, а я, по правдѣ сказать, такъ былъ пораженъ, что изо всей мочи хватилъ его по обшлагу, да и давай Богъ ноги!

Коссъ замолчалъ. Въ искренности его ужаса не было никакого сомнѣнія. Онъ безпомощно отвернулся и выпилъ второй стаканъ плохенькаго хереса милѣйшаго священника.

— Когда я хватилъ его по обшлагу, ощущеніе было точь-въ-точь такое, будто я ударялъ по рукѣ. А руки-то вѣдь не было! Ни тѣни никакой руки!

Мистеръ Бонтингъ задумался и подозрительно взглянулъ на Косса.

— Исторія очень замѣчательная, — сказалъ онъ съ глубокомысленнымъ и серіознымъ видомъ и продолжалъ внушительно и проникновенно:

— Исторія, дѣйствительно, въ высшей степени любопытная!

V

Кража въ церковномъ домѣ

Обстоятельства кражи въ церковномъ домѣ извѣстны намъ главнымъ образомъ черезъ священника и его жену. Произошла эта кража передъ разсвѣтомъ, въ Духовъ день, знаменуемый обыкновенно въ Айпингѣ клубнымъ праздникомъ. Мистрессъ Бонтингъ, какъ видно изъ ея разсказовъ, внезапно проснулась въ предразсвѣтной тишинѣ: ей совершенно ясно показалось, что дверь въ спальню отворилась и затворилась. Сначала она не разбудила мужа, а села на постели и прислушалась. До нее явственно донеслось шлепанье босыхъ ногъ изъ сосѣдней комнаты, уборной, по коридору къ лѣстницѣ. Убѣдившись въ этомъ, она осторожно разбудила преподобнаго мистера Бонтинга. Не зажигая свѣчи, онъ надѣлъ свои очки, ее капотъ и свои купальные туфли, вышелъ на площадку и сталъ прислушиваться. Онъ явно услышалъ какую-то возню у конторки въ кабинетѣ и вслѣдъ затѣмъ отчаянное чиханье.

Вернувшись въ спальню, мистеръ Бонтингъ вооружился самымъ замѣтнымъ для глазъ оружіемъ — кочергою и на цыпочкахъ сошелъ съ лѣстницы. Мистрессъ Бонтингъ вышла на площадку. Было около четырехъ часовъ, и ночь уже на исходѣ. Въ залѣ чуть брезжился свѣтъ, но дверь въ кабинетъ зіяла непроницаемой чернотой. А все было тихо, только чуть-чуть поскрипывали ступеньки подъ ногами мистера Бонтинга, да кто-то тихонько возился въ кабинетѣ. Потомъ что-то щелкнуло, отворился ящикъ, и зашуршала бумага. Послышалось ругательство, чиркнула спичка и кабинетъ озарился желтымъ свѣтомъ. Мистрессъ Бонтингъ былъ теперь уже въ залѣ, и въ щелку двери ему видна была конторка, отворенный ящикъ и горящая свѣча на конторкѣ. Но вора ему не было видно. И вотъ мистеръ Бонтингъ сталъ среди залы, не зная, что жъ теперь дѣлать, а мистрессъ Бонтингъ съ блѣднымъ и сосредоточеннымъ лицомъ тихонько кралась къ нему. Одно обстоятельство поддерживало мистера Бонтинга — убѣжденіе, что воръ непремѣнно изъ его прихода.

Супруги услышали звонъ монеты и поняли, что воръ нашелъ деньги, отложенные на домашнія расходы, — два фунта десять шиллинговъ полусоверенами. Звукъ этотъ воодушевилъ мистера Бонтинга и пробудилъ въ немъ энергію. Ухвативъ кочергу, покрѣпче, онъ бросился въ кабинетъ, а вслѣдъ за нимъ и мистрессъ Бонтингъ.

— Сдавайся! — свирѣпо крикнулъ мистеръ Бонтингъ и въ изумленіи остановился.

Въ комнатѣ, повидимому, не было ровно никого. Но они такъ ясно слышали, что тамъ кто-то возился всего за какую-нибудь минуту, что сомнѣваться не было возможности.

Нѣсколько секундъ простояли они въ оцѣпенѣніи, послѣ чего мистрессъ Бонтингъ прошла чрезъ кабинетъ и глянула за ширмы, и мистеръ Бонтингъ, по тому же побужденію, заглянулъ подъ конторку. Потомъ мистрессъ Бонтингъ распахнула занавѣса, а мистеръ Бонтингъ заглянулъ въ каминную трубу и пошарилъ въ ней кочергой. Мистрессъ Бонтингъ осмотрѣла воронку для бумаги, а мистеръ Бонтингь открылъ ящикъ для угля. И, въ концѣ концовъ, они остановились другъ противъ друга и стали смотрѣть другъ на друга вопросительно.

— Готовъ поклясться… — началъ мистеръ Бонтингъ.

— А свѣча-то! — воскликнула мистрессъ Бонтингъ. Кто же зажегъ свѣчу?

— А ящикъ-то! — воскликнулъ мистеръ Бонтингъ. И денегъ — какъ ее бывало!

Они поспѣшно направилась къ двери.

— Изъ всѣхъ удивительныхъ случаенъ…

Въ коридорѣ кто-то громко чихнулъ. Они бросились вонъ изъ комнаты; въ эту минуту дверь изъ кухни хлопнула.

— Свѣчу давай! — крикнулъ мистеръ Бонтингъ и побѣжалъ впередъ.

Оба они слышали, какъ кто-то поспѣшно отодвигалъ желѣзные болты. Открывъ кухонную дверь, Бонтингъ увидѣлъ черезъ кладовую, какъ отворилась наружная, и въ нее мелькнули слабо освѣщенныя зарею, темныя, массы деревьевъ въ саду. Что изъ двери не вышелъ никто, — это не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію. Она отворилась, постояла съ минуту отворенной и съ шумомъ захлопнулась; пламя свѣчи, принесенной мистрессъ Бонтингъ изъ кабинета, закачалось и вспыхнуло ярче. Прошла минута, а, можетъ быть, и больше, прежде чѣмъ мистеръ и мистрессъ Бонтингъ рѣшились войти въ кухню.

Тамъ было пусто. Они снова заперли наружную дверь, подробно осмотрѣли кухню, кладовую и чуланъ и, наконецъ, сошли въ погребъ; но сколько ни искали, — во всемъ домѣ не нашли ни души.

Когда взошло солнце, маленькіе супруги, при ненужномъ свѣтѣ обтаявшей свѣчи, все еще стояли въ нижнемъ этажѣ своего домика, одѣтые весьма странно и погруженные въ недоумѣніе.

— Изъ всѣхъ необыкновенныхъ случаевъ… — въ двадцатый разъ начать священникъ.

— Другъ мой, — сказала мистрессъ Бонтингъ, — вонъ входить Сюзи. Подожди-ка здѣсь, пока она пройдетъ въ кухню, и проберись тихонько наверхъ.

VI

Взбѣсившаяся мебель

А между тѣхъ, какъ разъ на разсвѣтѣ Духова дня, когда не вставала еще даже многострадальная Милли, мистеръ и мистрессъ Галль оба встали и беззвучно спустилось въ свой погребъ. Дѣло, которое ихъ туда призывало, имѣло характеръ совершенно частныя и отношеніе къ специфическому составу ихъ пава.

Не успѣли они сойти въ погребъ, какъ мистрессъ Галль спохватилась, что забыла въ спальнѣ бутылку съ сассапарелью, а такъ какъ экспертомъ и главной исполнительницей въ этомъ дѣлѣ была она, то Галль безпрекословно отправился ха бутылкой наверхъ.

На площадкѣ онъ, къ своему удивленію, замѣтилъ, что дверь въ комнату пріѣзжаго полуотворена, а, пройдя въ спальню, отыскалъ тамъ бутылку, по указаніямъ мистрессъ Галль, и, возвращаясь съ нею обратно, увидѣлъ, что болтъ на наружной двери выдвинутъ, такъ что дверь въ сущности, заперта только на щеколду. Озаренный внезапнымъ вдохновеніемъ, Галль сопоставилъ отворенный болты съ отворенной дверью въ комнату постояльца и со словами мистера Тедди Генфрея. Онъ помнилъ ясно, что держалъ свѣчу, пока мистрессъ Галль запирала дверь на ночь, и, увидя ее отпертою, остановился, разинувъ рогъ отъ удивленія; потомъ вошелъ опять наверхъ, какъ былъ, съ бутылкой въ рукахъ, и постучался къ незнакомцу. Отвѣта не послѣдовало. Онъ постучался еще разъ, отворилъ дверь настежь и вошелъ.

Ожиданія его оправлялись: кровать и комната были пусты, и, — что показалось особенно странно даже ему, съ его тяжеловѣсными мозгами, — на стулѣ, около постели, и на спинкѣ кровати было разбросано платье незнакомца, насколько ему было извѣстно, единственное платье, и бинты; даже мягкая шляпа съ широкими полями молодцевато торчала на спинкѣ кровати.

— Джорджъ! — послышался нетерпѣливый и раздраженныя голосъ мистрессъ Галль изъ глубины погреба, — что же ты не несешь, что нужно!

Галль поспѣшно сошелъ внизъ.

— Дженни, — крикнулъ онъ черезъ перила погребной лѣстницы, — а вѣдь Генфрей-то говорилъ правду. Въ комнатѣ его нѣтъ, и входная дверь отперта.

Сначала мистрессъ Галль не поняла, а когда поняла, — пожелала сама взглянуть на пустую комнату. Галль, все еще съ бутылкой въ рукахъ, пошелъ впередъ.

— Коли самого его тутъ и нѣтъ, — сказалъ онъ, — одежда его тутъ. А куда-жъ онъ пойдетъ безъ одежды-то? Чудно что-то.

Пока они шли по погребной лѣстницѣ, обоимъ имъ, какъ впослѣдствіи оказалось, послышался стукъ наружной двери, которая отворялась и затворялась, но, не видя около нея никого, они въ то время слова другъ другу не сказали. Въ корридорѣ мистрессъ Галль опередила мужа и побѣжала наверхъ первая. На лѣстницѣ кто-то чихнулъ. Галль, шедшій шагахъ въ шести позади, думалъ, что это чихнула его жена; а мистрессъ Галль осталась подъ тѣмъ впечатлѣніемъ, что это чихнулъ ея мужъ. Она отворила дверь и остановилась, заглядывая въ комнату.

— Такой странности въ жизни моей не… — начала она.

Прямо за ея головой раздалось сопѣнье, и, обернувшись, она съ удивленіемъ увидѣла Галля шаговъ за двѣнадцать позади на верхней ступенькѣ лѣстницы. Онъ тотчасъ подошелъ къ ней. Она наклонилась и стала ощупывать подушку и простни.

— Холодные, — сказала она, — такъ и есть. Онъ всталъ уже съ часъ или больше.

Въ эту минуту случилось нѣчто очень странное. Простыни и одѣяла сгреблись въ кучу, посреди которой вскочило нѣчто въ родѣ пика, и стремглавъ перепрыгнули черезъ спинку кровати. Точь-въ-точь такъ, какъ будто ихъ схватила и швырнула рук. Вслѣдъ за симъ шляпа незнакомца соскочила со столбика кровати, описала въ воздухѣ дугу и бросилась прямо въ лицо мистрессъ Галль. Также полетѣла и губка съ туалетнаго стола, потомъ стулъ небрежно спихнулъ съ себя куртку и панталоны незнакомца и, захохотавъ сухимъ смѣхомъ, очень похожимъ на смѣхъ незнакомца, повернулся къ мистрессъ Галь всѣми четырьмя ножками, прицѣливался съ минуту и грянулъ на нее. Она съ крикомъ обратилась вспять, а ножки стула, осторожно, но рѣшительно упершись въ ея спину, вытолкали въ комнаты и ее и Галля. Дверь съ шумомъ захлопнулась и заперлась изнутри. Стулъ и кровать, судя по звукамъ, исполнили краткій побѣдный танецъ, — потомъ все вдругъ смолкло.

Мистрессъ Галль тѣмъ временемъ почти безъ чувствъ лежала въ объятіяхъ мистера Галля на площадкѣ. Съ величайшимъ трудомъ удалось мистеру Галлю и Милли, разбуженной испуганнымъ крикомъ хозяйки, снести ее внизъ и примѣнить обычныя въ такихъ случаяхъ средства.

— Это нечистая сила, — говорила мистрессъ Галль, — духи… Знаю… Въ вѣдомостяхъ читала… Столы и стулья скачутъ и пляшутъ…

— Выпей еще немножко, Дженни, — сказалъ Галль, — это тебя успокоитъ.

— Запри дверь и не впускай его, — продолжала мистрессъ Галль. Не впускай, когда воротится. Мнѣ и самой сдавалось… Могла бы, кажется, догадаться. И буркалы эти его вылупленные, и голова забинтованная, и въ церковь никогда не ходятъ, и бутылокъ такая пропасть. Ну, какому порядочному человѣку нужна такая пропасть бутылокъ? Вотъ и заворожилъ мою мебель и засадилъ въ нее духовъ! Добрую мою старую мебель! Въ этомъ самомъ креслѣ сиживала, помню, моя бѣдная матушка, когда я была еще малюткой. Подумать только, что оно теперь пошло противъ меня…

— Выпей еще, Дженни, — сказалъ Галль. Ты совсѣмъ разстроена.

Они послали Милли черезъ улицу, залитую золотистымъ свѣтомъ ранняго утра, разбудитъ кузнеца мастера Санди Уоджерса и сообщить ему, что, дескать, мистеръ Галль ему кланяется, а мебель ведетъ себя удивительно странно. Не зайдетъ ли мистеръ Уоджерсъ?

Мастеръ Уоджерсъ былъ человѣкъ знающій и догадливый. Онъ отнесся къ дѣлу очень серіозно.

— Провались я на этомъ мѣстѣ,- сказалъ онъ, — если тутъ не замѣшана нечистая сила. Ужъ куда жъ вамъ справиться съ такимъ народомъ!

Онъ пришелъ въ гостиницу сильно озабоченный. Хозяева просили его пройти первымъ въ комнату наверху; но онъ, повидимому, съ этимъ не спѣшилъ и предпочиталъ бесѣдовать въ коридорѣ. Изъ табачной дамочки напротивъ вышелъ приказчикъ мистера Гокстера и началъ отворять ставни. Его тотчасъ познали на совѣтъ, и онъ, само собою разумѣется, пришелъ. Способности англо-саксовъ къ конституціонному правленію выразились тутъ вполнѣ, говорили много, но не предпринимали ничего опредѣленнаго.

— Установимъ сначала факты, — предлагалъ Санди Уоджерсъ. Рѣшимъ правильно ли мы поступимъ, коли взломаемъ эту дверь? Коли дверь не взломана, ее всегда можно взломать, но коли дверь взломана, ее ужъ ни какъ нельзя сдѣлать невзломанной.

И вдругъ совершенно неожиданно дверь распахнулась сама собой, и, ко всеобщему удивленію, на лѣстницѣ показалась закутанная фигура незнакомца; онъ спускался внизъ, пристально глядя на присутствующихъ болѣе чѣмъ когда-либо слѣпымъ и темнымъ взоромъ своихъ непомѣрно огромныхъ стеклянныхъ глазъ. Медленно, какъ деревянный, сошелъ онъ съ лѣстницы, все продолжая смотрѣть, прошелъ по коридору и остановился.

— Глядите! — сказалъ онъ, и, слѣдуя указанію его обтянутаго перчаткой пальца, они увидали бутылку сассапарели у самой двери потреба.

Незнакомецъ вошелъ въ пріемную, и быстро, внезапно, злобно захлопнулъ дверь передъ самымъ ихъ носомъ.

Никто не сказалъ ни слова, пока не замерли послѣдніе отголоски этого звука; всѣ молча смотрѣли другъ на друга.

— Ну, ужъ чуднѣе этого… — началъ мистеръ Уоджерсъ и не окончилъ фразы.

— На вашемъ мѣстѣ я бы пошелъ и поразспросилъ бы его, — продолжалъ онъ черезъ минуту, обращаясь къ мистеру Галлю, — потребовалъ бы объясненія.

Но не такъ-то легко было склонить хозяйкина мужа на это предпріятіе. Наконецъ, онъ все-таки постучался въ дверь и отворилъ ее.

— Извините… — началъ было онъ.

— Убирайся къ чорту! — въ то же мгновеніе заревѣлъ незнакомецъ дикимъ голосомъ, — убирайся и дверь затвори!

Такъ и покончилось это краткое объясненіе.

VII

Незнакомецъ разоблаченъ

Незнакомецъ ушелъ въ маленькую пріемную гостиницы около половины шестого утра и пробылъ до полудня, опустивъ шторы и запершись. Послѣ пріема, оказаннаго мистеру Галлю, никто не рѣшался пойти.

Все это время незнакомецъ, повидимому, ничего не ѣлъ. Три раза онъ звонилъ, въ третій разъ громко и отчаянно, но никто не явился на его звонокъ.

— Очень нужно! — говорила мистрессъ Галль. Ругатель этакій! Вотъ тебѣ и «Убирайся къ чорту»!

Вскорѣ пронеслась смутная молва о кражѣ въ домѣ священника, и оба происшествія были сопоставлены, Галль въ сопровожденіи Уоджорса пошелъ къ судьѣ, мистеру Шатлькоку, за совѣтомъ. Наверхъ никто не отваживался. Что дѣлалъ въ это время незнакомецъ — неизвѣстно. Иногда онъ начиналъ нетерпѣливо бѣгать изъ угла въ уголъ, раза два разражался громкими ругательствами, рвалъ какую-то бумагу, колотилъ бутылки.

Несмотря на всеобщій испугъ, маленькая кучка любопытныхъ постепенно росла. Явилась мистрессъ Ройстеръ, нѣсколько веселыхъ парней, щеголявшихъ черными куртками домашняго приготовленія и бѣлыми галстуками, — въ честь Духова дня, — присоединились къ толпѣ, задавая сбивчивые и нелѣпые вопросы. Молодой Арчи Гарнеръ отличился: онъ зашелъ со двора и попытался заглянуть подъ опущенныя шторы. Видѣть онъ ничего не могъ, во притворился, что видѣлъ. Вскорѣ присоединилась къ нему и прочая айпингская молодежь.

День былъ великолѣпный; вдоль деревенской улицы уже стояло рядкомъ около двѣнадцати балагановъ и навѣсъ для стрѣльбы, а на лужайкѣ, у кузницы расположились три желтыхъ съ коричневымъ фургона, и живописные незнакомцы обоего пола устраивали приспособленія для игры къ кокосовые орѣхи. Нм джентльменахъ были синія джерсе, на дамахъ — бѣлыя фартуки и совсѣмъ модныя шляпки съ огромными перьями. Удьеръ изъ «Краснаго Оленя» и мистеръ Джаггерстъ, сапожникъ, торговавшій, кромѣ того, дешевенькими велосипедами, развѣшивали поперекъ улицы рядъ національныхъ флаговъ и королевскихъ знаменъ, послужившихъ первоначально для прославленія Викторіи.

А между тѣмъ въ искусственномъ полумракѣ гостиной, куда проникалъ только одинъ тоненькій лучъ солнечнаго свѣта, незнакомецъ, голодный, по всей вѣроятности, и испуганный прятался въ свое черезчуръ теплое платье, напряженно читалъ что-то сквозь темные очки, позвякивалъ грязными пузырьками и разражался неистовыми ругательствами на мальчишекъ, которыхъ было хотя и не видно, но слышно подъ окнами. Въ углу у камина лежали осколки съ полъ-дюжины разбитыхъ бутылокъ, а въ воздухѣ стоялъ острый запахъ хлора. Все это сдѣлалось извѣстнымъ изъ того, что въ то время слышали въ комнатѣ и увидѣли, когда вошли.

Около полудня незнакомецъ вдругъ отворилъ дверь пріемной и всталъ на порогѣ, мрачно озирая троихъ или четверыхъ собравшихся въ залѣ людей.

— Мистрессъ Галль! — проговорилъ онъ.

Кто-то вышелъ не безъ опаски и робко позвалъ мистрессъ Галль. Черезъ нѣкоторое время она появилась какъ бы запыхавшаяся немного, но вслѣдствіе этого еще болѣе свирѣпая. Галля же еще не было дома. Мистрессъ Галль обдумала предстоящую сцену и явилась теперь съ маленькимъ подносикомъ, на которомъ лежалъ неоплаченный счетъ.

— Вы спрашиваете счетъ, сэръ? — сказала она.

— Почему мнѣ не подали завтрака? Почему вы не приготовили мнѣ завтрака и не отвѣчаете на звонки? Что же, по-вашему, воздухомъ, что ли, я питаюсь?

— А почему, желала бы я знать, — сказала мистрессъ Галль, — вы не платите мнѣ по счету?

— Говорилъ же я вамъ три дня тому назадъ, что скоро получу съ почты деньги?

— А я вамъ говорила три дня тому назадъ, что никакой вашей почты дожидаться не хочу. Велика бѣда, что вамъ пришлось подождать немного съ завтракомъ, коли вотъ уже пять дней какъ я жду со счетомъ?

Незнакомецъ выругался кратко, но сильно.

— Ну, ну! — послышалось изъ-за прилавка.

— Прошу покорно не ругаться, сэръ, — сказала мистресс Галль.

Незнакомецъ, стоя въ дверяхъ, болѣе чѣмъ когда-либо походилъ на сердитый водолазный шлемъ, но всѣ присутствовавшіе почувствовали, что мистрессъ Галль одолѣваетъ, что подтвердилось и послѣдующими его словами.

— Послушайте, голубушка….- началъ онъ.

— Никакая я вамъ не голубушка, — оборвала мистрессъ Галль.

— Я говорилъ вамъ, что переводъ еще не пришелъ.

— Ужъ и переводъ? — уязвила мистрессъ Галль.

— Но все-таки въ карманѣ у меня, можетъ быть, найдется…

— Три дня тому назадъ вы мнѣ говорили, что въ карманѣ у васъ найдется, много-много, что какой-нибудь соверенъ мелочью…

— Ну, а теперь нашлось еще.

— Эге! — раздалось изъ-за прилавка.

— Какъ же это такъ нашлось, смѣю спросить? — освѣдомилась мистрессъ Галль.

Вопросъ, по видимому, очень раздражилъ незнакомца. Онъ топнулъ ногой.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Да что не знаю, какъ это такъ вдругъ «нашлось», — пояснила мистрессъ Галль. И прежде чѣмъ я буду начинать съ вами новые счеты, готовить вамъ завтраки и все такое, извольте-ка объяснить-съ нѣкоторыя вещи-съ, которыхъ ни я и никто здѣсь не понимаетъ-съ и всѣ очень хотѣли бы понять. И почему, позвольте спросить, васъ не было въ вашей комнатѣ, и какъ вы туда попали-съ? Мои жильцы входятъ въ домъ черезъ двери-съ, такой ужъ у насъ заведенъ порядокъ-съ; а вы вошли вовсе не тамъ, это ужъ вѣрно… И какъ же вы вошли, позвольте спросить? Кромѣ того…

Вдругъ незнакомецъ поднялъ свои руки въ перчаткахъ, сжалъ кулаки, топнулъ и съ такимъ необыкновеннымъ бѣшенствомъ крикнулъ: «Стойте!», что мистрессъ Галль замолчала мгновенно.

— Вы не понимаете, кто я и что я, — проговорилъ медленно онъ. А вотъ я вамъ сейчасъ покажу. Чортъ возьми! Я покажу вамъ!

Онъ поднесъ открытую ладонь къ лицу и отнялъ ее. Середина лица обратилась въ черную яму.

— Вотъ! — сказалъ онъ, сдѣлалъ шагъ впередъ и подалъ что-то мистрессъ Галль, — что-то, что она машинально приняла, углубленная въ созерцаніе его преобразившейся физіономіи. Но вслѣдъ затѣмъ, увидѣвъ, что это было, громко взвизгнула, уронила предметъ, который держала въ рукѣ, и, едва устоявъ на ногахъ, отскочила назадъ. Носъ, — это былъ носъ незнакомца, красный и лоснящійся, — полетѣлъ на полъ, издавая звукъ пустого картона. Вслѣдъ затѣмъ незнакомецъ сдернулъ очки, и у всѣхъ присутствующихъ захватило дыханіе. Онъ сбросилъ шляпу и въ бѣшенствѣ началъ срывать съ себя бинты, но бинты поддались не сразу. Прошла минута томительнаго ожиданія.

— О, Господи! — сказалъ кто-то.

Бинты соскочили.

Хуже ничего совсѣмъ и быть не могло. Мистрессъ Гальь, стоявшая все время разинувъ ротъ и цѣпенѣвшая отъ ужаса, громко взвизгнула при видѣ того, что увидала, и бросилась вонъ изъ дома. За нею слѣдомъ двинулись и остальные. Всѣ ожидали ранъ, увѣчья, опредѣленныхъ ужасовъ, были къ нимъ готовы, и вдругъ ничего! Бинты и парикъ полетѣли черезъ корридоръ въ буфетъ и чуть не задѣли какого-то отскочившаго во-время мальчугана. Давя другъ друга, все общество кубаремъ летѣло съ лѣстницы, и не мудрено: человѣкъ, стоявшій въ дверяхъ и оравшій какія-то безсвязныя объясненія, до воротника пальто представлялъ изъ себя плотную, сильно жестикулирующую фигуру, — а дальше была пустота, полное отсутствіе чего бы то ни было.

Въ деревнѣ слышали визгъ и крики, потомъ видѣли стремительно вырывающуюся изъ гостиницы толпу. Видѣли, какъ упала мистрессъ Гилль, и перепрыгнулъ черезъ нее чуть не споткнувшійся было Тедди Годфрей; слышали страшныя вопли Милли, которая выскочила изъ кухни на шумъ и прямо наткнулись на стоявшаго къ ней спиной незнакомца безъ головы. Но вопли эти внезапно смолкли,

И тотчасъ же, тѣ кто былъ на улицѣ,- торговецъ пряниками, хозяинъ тира и его помощникъ, хозяинъ качелей, мальчишки и дѣвчонки, расфранченная молодежь, старики въ блузахъ, цыгане въ фартукахъ, — всѣ они бросилась бѣжать по направленію къ гостиницѣ, и въ удивительно короткое время толпа человѣкъ въ сорокъ, быстро увеличиваясь, заколыхалась передъ заведеніемъ мистрессъ Галль, сновала, кричала, разспрашивала, восклицала и давала совѣты. Всѣмъ хотѣлось говорить сразу, и въ результатѣ получалось вавилонское столпотвореніе. Маленькая кучка народу суетилась вокругъ мистрессъ Галль, которую подняли безъ чувствъ. Царствовало полное смятеніе, среди котораго какой-то очевидецъ, что было мочи, горланилъ свои совершенно невѣроятныя показанія:

— Оборотень!

— Такъ что жъ такое онъ сдѣлалъ-то?

— Дѣвчонку приколотилъ!

— Съ ножомъ на нее бросился, вотъ что.

— Да говорю жъ я вамъ: безголовый! Не то, что, какъ говорятъ, «безголовый», а просто безъ головы!

— Вздоръ это, фокусъ какой-нибудь.

— Какъ снялъ онъ это бинты, тутъ, братцы мои, и…

Стараясь заглянуть въ отворенную дверь, толпа сплотилась въ нѣчто въ родѣ напиравшаго впередъ клина, вершину котораго, обращенную къ гостиницѣ, составляли наиболѣе смѣлые.

— Стоитъ это онъ, я дѣвчонка какъ заоретъ, — онъ и обернись! Она давай Богъ ноги, а онъ за ней… Всего какая-нибудь минута пришла, а онъ ужъ назадъ и ножикъ въ рукѣ, я въ другой коврига хлѣба, и всталъ, будто глядитъ. Вотъ сейчасъ только… Въ эту дверь вошелъ… Говорю жъ я вамъ: башки у наго никакой и въ поминѣ! Кабы вы раньше, сами бы…

Позади началось смятеніе, и ораторъ умолкъ. Онъ посторонился, чтобы дать пройти маленькой процессіи, твердымъ шагомъ направлявшейся прямо къ дому; во главѣ ея шелъ мастеръ Галль, красный и рѣшительный, за нимъ мистеръ Бобби Джефферсъ, деревенскій констэбль, и позади всѣхъ осмотрительный мистеръ Уоджерсъ. Они явились, вооруженные приказомъ объ арестѣ.

Толпа кричала противорѣчивыя наказанія о послѣднихъ событіяхъ.

— Съ головой ли, безъ головы ли, — говорилъ мистеръ Джафферсъ, — а арестовать надо непремѣнно, и я его арестую.

Мистеръ Галль торжественно поднялся по лѣстницѣ и торжественно подошелъ къ двери пріемной.

— Констэбль, — сказалъ омъ, — исполняйте вашу обязанность.

Джафферсъ вошелъ въ пріемную, а нимъ — Галль, а за Галлемъ — Уоджерсъ.

Имъ предстала въ полумракѣ безголовая фигура съ обглоданною коркой хлѣба въ одной, обтянутой перчаткой, рукѣ и кускомъ сыру въ другой.

— Вотъ онъ, — сказалъ Галль.

— Куда вы лѣзете, черти? — раздалось надъ воротникомъ пальто.

— Чудной-то вы чудной, сударь мой, что и говорить, — сказалъ Джафферсъ, — да насчетъ головы въ приказѣ ничего особеннаго не значатся; сколько есть, столько и арестуемъ. Что нужно, то нужно.

— Не подходи! — заревѣла безголовая фигура, отскакивая.

Въ одно мгновеніе незнакомецъ швырнулъ хлѣбъ и сырь, и мистеръ Галль едва успѣлъ поймать и спрятать упавшій на столъ ножикъ. Перчатка слетѣла съ лѣвой руки незнакомца и шлепнулась прямо въ лицо Джафферса. Черезъ минуту, прервавъ начатое было объясненіе касательно арестовъ вообще, Джафферсъ схватилъ незнакомца за лишенную кисти руку и невидимое горло. Звонкій ударъ по ляжкѣ заставилъ его вскрикнуть, но онъ не разжалъ рукъ. Гальь Галль толкнулъ черезъ столъ ножикъ Уоджерсу исполнявшему обязанность какъ бы судебнаго пристава со стороны наступленія, и сдѣлалъ шагъ впередъ, между тѣлъ какъ Джафферсъ и незнакомецъ, сцѣпившись и колотя другъ друга, надвигались пошатываясь прямо на него. На дорогѣ попался имъ стулъ и съ трескомъ грохнулся объ полъ, а за нимъ растянулись и сами противники.

— Берите за ноги, — промычалъ, сквозь зубы Джафферсъ.

Мистеръ Галль, пытаясь выполнить инструкцію, получилъ здоровенный ударъ въ грудь, на минуту совсѣмъ его ошеломившій, а мистеръ Уоджерсъ, видя, что безголовый незнакомецъ очутился теперь уже поверхъ Джафферса, съ ножомъ въ рукѣ отступилъ къ двери, гдѣ и наткнулся прямо на мистера Гокстера и сиддербриджскаго ломового, явивишхся на выручку закона и порядка. Въ ту же минуту со шкафа слетѣло три или четыре стклянки, и въ воздухѣ пахнуло какимъ-то ѣдкимъ запахомъ.

— Сдаюсь! — крикнулъ незнакомецъ, хоть и подмялъ подъ себя Джафферса, и черезъ минуту всталъ на ноги.

Онъ задыхался и представлялъ весьма странную фигуру, — безъ головы и безъ рукъ, такъ какъ теперь снялъ уже и лѣвую перчатку.

— Дѣлать нечего! — прибавилъ онъ захлебывающимся, почти рыдающимъ голосомъ.

Удивительно странно было слышать этотъ голосъ, исходящій какъ бы изъ пустого пространства, но суссэкскіе крестьяне — можетъ быть, самый положительный народъ въ мірѣ. Джефферсъ тоже всталъ и вынулъ ручные кандалы, но тутъ онъ выпучилъ глаза.

— Да что же это? — проговорилъ онъ, огорошенный смутнымъ сознаніемъ несообразности всего происшедшаго. Чортъ возьми!.. Того… Куда жъ ихъ?

Незнакомецъ провелъ рукою вдоль жилета, и будто чудомъ всѣ пуговицы, къ которымъ обращался пустой рукавъ, разстегивались сами собою, потомъ онъ сказалъ что-то о своихъ ногахъ, наклонился, и видно было, что онъ возятся со своими башмаками и носками.

— Батюшки! — вдругъ воскликнулъ Гокстеръ. Да вѣдь это совсѣмъ даже и не человѣкъ никакой! Просто пустая одежа!.. Глядите-ка! Черезъ воротъ-то все насквозь видно, всю подкладку, какъ есть! Руку можно просунуть.

Онъ протянулъ было руку, но какъ будто наткнулся ею на что-то въ воздухѣ и отдернулъ ее съ громкимъ крикомъ.

— Потрудитесь не совать мнѣ пальцевъ въ глаза, — произнесъ воздушный голосъ тономъ свирѣпой укоризны. Въ сущности, вѣдь я весь тутъ: голова, руки, ноги и все прочее; только такъ случилось, что я невидимъ. Случай очень непріятный, чортъ бы его побралъ, но оно такъ, и это не причина, чтобы всякій айпингскій болванъ могъ безнаказанно тыкать въ меня пальцами. Понимаете?

И пара платья, теперь вся разстегнутая и свободно висѣвшая на своихъ невидимыхъ опорахъ, остановилась среди комнаты, держа руки фертомъ.

Вошло еще нѣсколько человѣкъ, и стало тѣсно.

— Невидимъ, ишь ты! — сказалъ Гокстеръ, игнорируя брань незнакомца. Да слыханное ли это дѣло?

— Оно дѣйствительно странно, но все же это не преступленіе. Почему на меня вдругъ накинулся полицейскій?

— А! Ну, это особая статья, — сказалъ Джафферсъ. Конечно, васъ трудненько разглядѣть при этомъ свѣтѣ, но приказъ, — вотъ онъ, и все законнымъ порядкомъ. Кого тамъ видно, кого не видно, — это до меня не касается, а вотъ воровство — дѣло другое. Въ одинъ домъ забрались воры и стащили деньги.

— Ну?

— И обстоятельства, несомнѣнно, указываютъ…

— Вздоръ и чепуха, — сказалъ Невидимый.

— Надѣюсь, сэръ. Но я получилъ приказанія…

— Хорошо, — сказалъ незнакомецъ, — пойду. Пойду. Только безъ кандаловъ.

— Такъ полагается, — сказалъ Джафферсъ.

— Безъ кандаловъ, — рѣшилъ незнакомецъ.

— Извините, — сказалъ Джафферсъ.

Вдругъ фигура сѣла, и прежде чѣмъ кто-либо могъ что-либо сообразить, туфли, носки и панталоны полетѣли подъ спитъ. Потомъ Невидимый вскочилъ и сбросилъ пиджакъ.

— Стой, этакъ не годится! — воскликнулъ Джафферсъ, вдругъ понявъ, въ чемъ дѣло. Онъ ухватился за жилетъ, жилетъ сопротивлялся, потомъ оттуда выскочила рубашка и оставила его, пустой и мягкій, въ рукахъ Джафферса.

— Держи его! — крякнулъ Джафферсъ. Коли онъ все сниметъ…

— Держи его! — закричали всѣ и бросились на трепетавшую въ воздухѣ рубашку, представлявшую теперь уже послѣднее, что осталось отъ незнакомца.

Рукавъ рубашки ловкой оплеухой остановилъ Галля, который придвинулся было, разставивъ руки, и отбросилъ его назадъ, на стараго пономаря Тутстона; еще минута, — и вся рубашка приподнялась, судорожно задергалась и безсильно замахала повисшими рукавами, точь-въ-точь такъ, будто кто-нибудь снималъ ее черезъ голову. Джафферсъ вцѣпился въ нее, но отъ этого она только скорѣе снялась. Что-то изъ воздуха дало ему въ зубы, онъ выхватилъ свою дубинку и неистово ударилъ ею по макушкѣ Тедди Геяфрея.

— Берегись! — кричали всѣ, колотя наобумъ и ни во что не попадая. Держи его. Запри дверь! Не выпускай! Я что-то поймалъ! Вотъ онъ!

Поднялось просто какое-то вавилонское столпотвореніе. Всѣмъ какъ будто доставалось одновременно, и Санди Уоджерсъ, со своей обычной сообразительностью и еще освѣженный крѣпкимъ ударомъ въ носъ головою, отворилъ дверь и началъ отступленіе. Остальные тотчасъ поваляли за нимъ и въ уголкѣ у двери происходила съ минуту страшная давка. Удары продолжались. У Фиппса, унитарія, былъ вышибленъ зубъ, а у Генфрея повреждено ухо. Джафферсъ получилъ пощечину и, обернувшись, поймалъ что-то, что отдѣляло его въ давкѣ отъ Гокстера и мѣшало имъ сойтись. Онъ ощупалъ мускулистую грудь, а черезъ минуту вся куча борющихся, неистовство павшихъ людей вывалилась въ полныя народомъ сѣни.

— Поймалъ! — гаркнулъ Джафферсъ захлебываясь.

Онъ кружась пробирался сквозь толпу и, весь красный, съ надувшимися на лбу жилами, боролся съ невидимымъ противникомъ. Толпа отшатывалась направо и налѣво передъ удивительнымъ поединкомъ, который качаясь несся къ выходу и кубаремъ слетѣлъ съ шеста ступенекъ крыльца. Джафферсъ вскрикнулъ задавленнымъ голосомъ, все еще не выпуская противника и сильно работая колѣнями, перекувырнулся и, подмятый имъ, со всего размаха ударился годовою о землю. Только тогда онъ разжалъ пальцы.

Раздались тревожные крики: «Держи его!», «Невидимка!» и т. д., и какой-то молодой человѣкъ, никому изъ присутствующихъ незнакомый и имя котораго такъ и осталось неизвѣстныхъ, тотчасъ бросился впередъ, что-то поймалъ, кого-то выпустилъ и упалъ на распростертое тѣло констэбля. Посреди дороги крикнула женщина, кѣмъ-то задѣтая; собака, которую, повидимому, кто-то ударилъ, завизжала и съ воемъ бросилась во дворъ Гокстера, — тѣмъ и завершилось прохожденіе Невидимаго. Съ минуту толпа стояла, изумленная и жестикулирующая, затѣмъ наступила паника и размела ее по деревнѣ, какъ порывъ вѣтра разметаетъ сухіе листья. Но Джафферсъ лежалъ совсѣмъ тихо, съ обращеннымъ кверху лицомъ и согнутыми колѣнями, у подножія лѣстницы трактира.

VIII

На пути

Восьмая глава чрезвычайно коротка и повѣствуетъ о томъ, какъ мѣстный любитель-натуралистъ Гиббинсъ тихонько дремалъ себѣ, лежа на широкой открытой дюнѣ и воображая, что вокругъ, по крайней мѣрѣ, за версту нѣтъ ни души, какъ вдругъ услышалъ совсѣмъ рядомъ, какъ будто кто-то чихалъ и кашлялъ, и бѣшено ругался про себя. Онъ оглянулся, но не увидѣлъ ни кого. Тѣмъ не менѣе голосъ звучалъ явственно и продолжалъ ругаться, съ разнообразіемъ и широтою, свойственными ругани образованныхъ людей, возвысился до крайняго продѣла, потомъ началъ затихать и замеръ въ отдаленіи, направляясь какъ будто въ Абердинъ. Донеслось еще одно отчаянное чиханіе, и все смолкло. Гиббинсъ нечего не зналъ объ утреннихъ событіяхъ, но феноменъ, по своему поразительному и тревожному характеру, нарушилъ его философское спокойствіе; онъ поспѣшно всталъ, сошелъ съ крутого холма и изо всѣхъ силъ заторопился въ деревню.

IX

Мистеръ Томасъ Марвель

Предстаньте себѣ мистера Томаса Марвеля: это былъ человѣкъ съ толстымъ, дряблымъ лицомъ, цилиндрически выдающимся впередъ носомъ, влажнымъ, огромнымъ, подвижнымъ ртомъ и щетинистою бородою самаго страшнаго вида. Фигура его имѣла наклонность къ полнотѣ, и короткіе члены дѣлали эту наклонность еще болѣе замѣтной. На немъ была опушенная мѣхомъ шелковая шляпа, а частая замѣна недостающихъ пуговицъ бичевками и башмачными шнурками, въ самыхъ критическихъ пунктахъ его туалета, обнаруживала закоренѣлаго холостяка.

Мистеръ Томасъ Марвель сидѣлъ, опустивъ ноги въ канаву, у дороги черезъ дюны въ Абердинъ, мили за полторы отъ Айпинга. На ногахъ у него, кромѣ носковъ неправильной шкурной работы, не было ничего и большіе пальцы ихъ, широкіе съ на заостренными концами, напоминали уши насторожившейся собаки. Не спѣша, — онъ все дѣлалъ не спѣша, собирался онъ примѣрить пару сапогъ. Уже давно не попадалось ему такихъ крѣпкихъ сапогъ, но они были велики, между тѣмъ какъ прежніе въ сухую погоду были какъ разъ въ пору, но для сырой — подошвы ихъ оказывались слишкомъ тонкими. Мистеръ Томасъ Марвель терпѣть не могъ просторныхъ сапогъ, но онъ терпѣть не могъ также и сырости. Онъ никогда до сихъ поръ не обдумывалъ основательно, что изъ этого было хуже, и теперь день выдался прекрасный, и дѣлать ему было больше нечего. И вотъ, составивъ изъ четырехъ сапогъ изящную группу на газонѣ, онъ сѣлъ и началъ на нихъ смотрѣть. Но среди злаковъ и молодого лопушника обѣ пары вдругъ показались ему удивительно безобразными. Раздавшійся позади его голосъ нисколько не удивилъ его.

— Какъ ни какъ, а сапоги! — сказалъ голосъ.

— Благотворительскіе сапоги, — замѣтилъ мистеръ Томасъ Марвель, нагнувъ голову на бокъ и косясь на нихъ непріязненно, и которая самая дрянная пара въ цѣломъ свѣтѣ, ей Богу, ужъ и сказать не могу,

— Гмъ… — промычалъ голосъ.

— Нашивалъ и похуже, случалось и безъ всякихъ обходиться, но этакихъ чортовыхъ уродовъ, съ позволенія сказать, никогда не видалъ! Ужъ съ какихъ поръ стараюсь сапогами раздобыться: очень мнѣ эти-то опротивѣли. Крѣпкіе, оно точно; но вѣдь, коли ты всегда на ногахъ, сапоги для тебя первое дѣло. И вотъ, вѣришь ли, нѣтъ ли, во всей округѣ ни шиша, только вотъ эти одни. А погляди-ка на нихъ! Вообще тутъ насчетъ сапогъ, можно сказать, раздолье! Только мнѣ не везетъ, — шабашъ! Можетъ, лѣтъ десять забираю сапоги въ этой сторонѣ, и вотъ, наконецъ, того… какъ они со мной поступаютъ!

— Сторона поганая, — сказалъ голосъ, — и народъ свинскій.

— Это точно, — согласился сэръ Томасъ Марвель. Господи Іисусе! Ну, и сапоги! Просто изъ рукъ вонъ!

Онъ обернулъ голову черезъ плечо направо, чтобы взглянуть для сравненія на сапоги своего собесѣдника, но на томъ мѣстѣ, гдѣ должны были быть эти сапоги, не было ни ногъ, ни сапогъ, обернулъ голову черезъ плечо налѣво, но и тамъ не было ни того, ни другого. Заря глубокаго удивленія занялась въ его мозгу.

— Да гдѣ жъ это ты? — проговорилъ онъ черезъ плечо, становясь на четвереньки.

Передъ нимъ разстилалась огромная пустота дюнъ, по которымъ разгуливалъ вѣтеръ, а вдали чуть зеленѣли макушками кустики дрока.

— Неужто я пьянъ? — сказалъ про себя мистеръ Марвель. Или по мнѣ почудилось? Или я говорилъ самъ съ собой? Какого чорта!

— Не пугайся, — сказалъ голосъ.

— Пожалуйста, безъ фокусовъ, — сказалъ Томасъ Марвель. быстро вскакивая на ноги. Гдѣ ты тамъ? «Не пугайся», — каковъ!

— Не пугайся, — повторялъ голосъ.

— Самъ сейчасъ испугаешься, дуракъ. Гдѣ ты? Вотъ погоди, дай только наѣду тебя, такъ…

— Ужъ не въ землю ли ты зарытъ? — спросилъ митръ Томясь Марвелъ черезъ минуту.

Отвѣта не послѣдовало. Мистеръ Томасъ Марвелъ стоялъ неподвижно, босой и изумленный, почти сбросивъ куртку.

— Пиивитъ! — крикнула вдали пиголица.

— Какой еще тамъ «пиивитъ», — отозвался мистеръ Томасъ Марвель. Совсемъ не кстати дурачишься.

На востокъ, на западъ, на сѣверъ и югъ разстилались пустынныя дюны; дорога, со своими неглубокими канавами и бѣлыми столбами, пустая и гладкая, бѣжала съ юга на сѣверъ; въ небѣ, кромѣ, пиголицы, было также пусто.

— Съ нами крестная сила! — сказалъ Томасъ Марвель, снова надѣвая на плечи куртку. — Все это водка! Могъ бы догадаться.

— Вовсе не водка, — сказалъ голосъ. Пожалуйста, не трусь.

— Охъ! — вырвалось у мистера Томаса Марвеля, и лицо его побѣлѣло подъ угрями.

— Водка, — беззвучно повторили его губы.

Широко выпучивъ глаза онъ медленно оборачивался кругомъ.

— Готовъ поклясться, что слышалъ чей то голосъ, — прошепталъ онъ.

— Конечно, слышалъ.

— Опять!

И мистеръ Марвель, зажмуривъ глаза, трагическимъ жестомъ схватился за голову. Его вдругъ схватили за шиворотъ и крѣпко встряхнули, отчего мысли его спутались еще больше.

— Не дурачься! — сказалъ голосъ.

— Спятилъ! — проговорилъ мистеръ Марвелъ. Въ башкѣ у меня не ладно. Что станешь дѣлать? Все проклятыя сапоги меня доѣхали!.. Спятилъ… Или пьянъ!

— Ни того, ни другого, — сказалъ голосъ. Слушай…

— Рехнулся! — сказалъ мистеръ Марвель.

— Да погоди же ты, — произнесъ голосъ убѣдительно, почти дрожа отъ усилія сдерживаться.

— Ну? — сказалъ мистеръ Томясь Марвелъ съ страннымъ ощущеніемъ; какъ будто кто-то толкнулъ его въ грудь пальцемъ.

— По-твоему, я просто одно воображеніе, — воображеніе и больше ничего?

— А то что жъ еще? — спросилъ мистеръ Томасъ Марвелъ, потирая затылокъ.

— Отлично, — отвѣчалъ голосъ тономъ облегченія. Въ такомъ случаѣ я буду бросать въ тебя камнями, пока ты не убѣдишься въ противномъ.

— Да гдѣ же ты?

Голосъ не отвѣчалъ. Свистнулъ, какъ будто брошенный изъ воздуха, камень и пролетѣлъ мимо самаго плеча мистера Марвеля. Мистер Марвель, обернувшись увидѣлъ другой камень, который быстро поднялся на воздухъ, очертилъ фигуру и съ почти неуловимой быстротой брякнулся, ему в ноги. Удивленіе его было такъ такъ велико, что онъ даже не отскочилъ.

Камень свистнулъ и, ударивъ рикошетомъ на голые пальцы, упалъ въ канаву. Мистеръ Томасъ Марвель привскочилъ на цѣлый футъ и заревѣлъ во все гордо. Потомъ онъ бросился бѣжать, запнулся о невидимое препятствіе и, перекувырнувшись, очутился къ сидячемъ положеніи.

— Ну, что же? — сказалъ голосъ, и третій камень поднялся кверху и повисъ въ воздухѣ надъ головою бродяги. Я все еще воображеніе?

Мистеръ Марвель вмѣсто отвѣта всталъ было на ноги, но его сейчасъ повалили опять.

Съ минуту онъ пролежалъ неподвижно.

— Если ты еще будешь упрямиться, — сказалъ голосъ, — я брошу камнемъ тебѣ въ голову.

— Штука хоть куда! — сказалъ мистеръ Томасъ Марвель, принимая сидячее положеніе.

Онъ взялся рукою за свою раненную ногу и не сводилъ глазъ съ третьяго камня.

— Не понимаю. Камни летаютъ сами собою. Камни разговариваютъ. Воротись на землю! Пропади! Я сдаюсь.

Третій камень упалъ.

— Это очень просто, — сказалъ голосъ:- я невидимъ.

— Ты скажи что-нибудь новенькое, — сказалъ мистеръ Марвель, отъ боли едва переводя духъ. Гдѣ ты прячешься, кокъ ты это дѣлаешь вотъ чего я не знаю. Отказываюсь.

— Да больше ничего и нѣтъ, — сказалъ голосъ. Я невидимъ, пойми ты это.

— Да это-то всякій видитъ. Нечего такъ изъ за-этого хорохориться, сударь мой. Ну, выкладывай, что ли. Какъ ты прячешься-то?

— Я невидимъ. Въ этомъ-то вся и штука. И вотъ что мнѣ надо объяснить тебѣ.

— Да гдѣ же? — прервать мистеръ Марвель.

— Здѣсь, противъ тебя, футовъ за шесть.

— Ишь, болтаетъ зря! Я вѣдь не ослѣпъ, слава Богу. Говори ужъ за разъ, что просто ты — какъ есть, одинъ воздухъ. Я вѣдь не какой-нибудь невѣжда-бродяга.

— Да. Я одинъ воздухъ. Ты смотришь сквозь меня.

— Какъ? Да неужто жъ въ тебѣ такъ и нѣтъ совсѣмъ никакого матеріала? Vox et… какъ бишь это?.. разговоръ одинъ. Такъ что ли?

— Я обыкновенное человѣческое существо, плотное, нуждающееся въ пищѣ и питьѣ, нуждающееся и въ одеждѣ. Только я невидимъ. Понимаешь? Невидимъ. Очень просто, невидимъ.

— Неужели и взаправду?

— Взаправду,

— Ну-ка, дай мнѣ руку, — сказалъ мистеръ Марвель, — коли ты есть и въ самомъ дѣлѣ. Все не такъ будетъ чудно.

— Батюшки! — вскрикнулъ онъ. Какъ ты меня напугалъ! Ну, можно ли такъ хватать?

Свободными пальцами онъ ощупалъ руку, схватившую его за кисть; пальцы его робко двинулись по этой рукѣ вверхъ, потыкали мускулистую грудъ и изслѣдовали бородатое лицо. Собственное лицо Марвеля было сплошнымъ недоумѣніемъ.

— Ума не приложу! — сказалъ онъ. Да это даже почище пѣтушинаго боя! Очень любопытно! Вонъ я вижу прямо сквозь тебя зайца, этакъ, примѣрно, за версту! И ничего-то изъ тебя не видно, ну, ни синь-пороха, кромѣ…

Онъ внимательно всматривался въ пустое, повидимому, пространство.

— Ты ѣлъ хлѣбъ съ сыромъ? — спросилъ онъ, не выпуская невидимой руки.

— Вѣрно. Они еще не успѣли усвоиться организмомъ.

— А-а, — сказалъ мистеръ Марвель. Все-таки оно жутко маленько,

— Конечно, все это вовсе не такъ чудесно, какъ тебѣ кажется.

— При моихъ скромныхъ требованіяхъ достаточно, — сказалъ мистеръ Томасъ Марвель. Какъ это ты устраиваешь, скажи на милость? Какимъ это манеромъ, чортъ возьми?

— Слишкомъ долго разсказывать. Да вдобавокъ…

— Право, никакъ въ толкъ не возьму, — продолжалъ мистеръ Марвель.

— Что мнѣ нужно сказать тебѣ теперь, такъ это слѣдующее: я нуждаюсь въ помощи… Вотъ до чего дошло! Я вдругъ наткнулся на тебя. Бродилъ, почти обезумѣвъ отъ злобы, голый и безпомощный. Могъ бы убить кого-нибудь… И увидѣлъ тебя…

— Господи Іисусе! — сказалъ мистеръ Марвель.

— Я вышелъ на тебя сзади, сначала колебался и продолжалъ идти своей дорогой.

Лицо мистера Марвеля было краснорѣчиво.

— Потомъ остановился. «Вотъ», подумалъ, «такой же отверженный, какъ я. Какъ разъ подходящій человѣкъ.» Повернулъ назадъ и пришелъ къ тебѣ. И…

— Господи Іисусе! — повторилъ мистеръ Марвель. Просто, голова идетъ кругомъ. Позволь спросить, что жъ это такое? Какой же тебѣ понадобилось помощи? Невидимый, ишь ты!

— Мнѣ нужно, чтобы ты помогъ мнѣ добытъ платье и пристанище и еще разныя другія вещи. Я не могу дольше бросать ихъ. Если же не поможешь, — н-ну!.. Но ты поможешь, долженъ помочь.

— Погоди-ка, — сказалъ мистеръ Марвелъ. Просто извелъ ты меня совсѣмъ. Дай передохнуть. Отпусти. Дай прійти въ себя. И ты почти сломалъ мнѣ палецъ на ногѣ. Все это такъ нелѣпо: пустыя дюны, пустое небо, на много миль кругомъ ничего, кромѣ лона природы, и вдругъ голосъ… Голосъ съ неба! И камни. И кулакъ… Господа Іисусе Христе.

— Оправься, — сказалъ голосъ, — соберись съ духомъ, потому что, какъ ни какъ, а тебѣ придется таки взять на себя дѣло, которое я тебѣ назначилъ.

Мистеръ Марвель надулъ щеки и глаза его покруглѣли.

— Я выбралъ тебя, — сказалъ голосъ. Кромѣ нѣсколькихъ дураковъ тамъ, въ деревнѣ, тебѣ одному извѣстно, что существуетъ такое явленіе, какъ невидимый человѣкъ. Ты долженъ быть моимъ помощникомъ. Помоги мнѣ, и я сдѣлаю для тебя великія вещи. Невидимый человѣкъ — человѣкъ очень сильный.

Онъ остановился, чтобы чихнуть.

— Но если ты меня выдашь, — продолжалъ онъ, — если не исполнишь моихъ приказаній…

Онъ замолкъ и крѣпко ударилъ мистера Марвеля по плечу. Мистеръ Марвель при его прикосновеніи вздрогнулъ отъ ужаса.

— Да я вовсе не собираюсь тебя выдавать! — сказалъ мистеръ Марвель, осторожно пятятсь въ противоположномъ отъ пальцевъ направленіи. Выкинь ты это изъ головы, сдѣлай милость. Одного хочу — помочь тебѣ. Ты скажи только, что мнѣ дѣлать-то? Господи Іисусе! все что прикажешь, все сдѣлаю даже съ превеликимъ удовольствіемъ.

X

Мистеръ Маравель въ Айпингѣ

Когда затихла первая буря паники, Айпингъ началъ разсуждать. (Вдругъ поднялъ голову скептицизмъ, — скептицизмъ довольно робкій, вовсе не увѣренный въ своей основательности, но, тѣмъ не менѣе, скептицизмъ. Не вѣрить въ Невидимаго было гораздо легче, а тѣхъ, кто видѣлъ, какъ онъ разсѣялся въ воздухѣ, или чувствовалъ силу его руки, можно было сосчитать по пальцамъ. Изъ числа этихъ свидѣтелей, къ тому же, вскорѣ оказались выбывшими мастеръ Уоджерсъ который заперся на всѣ замки и запоры и сидѣлъ дома, какъ въ неприступной крѣпости, и Джафферсъ, лежавшій безъ памяти въ пріемной «Повозки и лошадей». Великія и необычныя идеи, превышающія опытъ, часто имѣютъ на людей менѣе вліянія, чѣмъ болѣе мелкія, но существенныя соображенія. Айпингъ пестрѣлъ флагами и обитатели его были разряжены по праздничному. О Духовомъ днѣ мечтали за мѣсяцъ и болѣе. Часамъ къ двумъ даже тѣ, кто вѣрилъ въ Невидимаго, начали осторожно приниматься за свои маленькія увеселенія, утѣшая себя мыслью, что онъ ушелъ окончательно, а для скептиковъ онъ успѣлъ обратиться въ шутку. Все народонаселеніе, однако, — какъ вѣрующіе, такъ и невѣрующіе, — обнаруживало весь этотъ день удивительную общительность. На Гейсманскомъ лугу красовалась палатка, гдѣ мистрессъ Бойтингъ и другія дамы приготовляли чай, между тѣмъ какъ снаружи дѣти изъ воскресной школы бѣгали взапуски и играли и въ разныя игры, подъ шумнымъ предводительствомъ священника, миссъ Коссъ и миссъ Сакботъ. Конечно, въ воздухѣ чувствовалось еще что-то тревожное, но почти всѣмъ хватало благоразумія скрывать испытываемый ими фантастическій трепетъ. На деревенскомъ лугу натянутая покато веревка, по которой можно было стремглавъ слетать на мѣшокъ внизу, держась за двигавшуюся на блокѣ ручку, пользовалась большимъ расположеніемъ юношества, равно какъ и качели и тиръ. Было тутъ и гулянье и паровой органъ, привязанный къ не большому катальному креслу и распространявшій въ воздухѣ острый запахъ масла и не менѣе пронзительную музыку. Члены клуба, побывавшіе утромъ въ церкви, щеголяли теперь роскошными розовыми съ зеленымъ значками, и нѣкоторые болѣе предпріимчивые даже шляпы украсили яркими бантами. Старый Флетчеръ, имѣвшій весьма суровыя понятія о соблюденіи праздника, виднѣлся сквозь жасмины своего окна или въ отворенную дверь (кому какъ угодно было смотрѣть) и, осторожно стоя на доскѣ, прилаженной на двухъ стульяхъ, бѣлилъ потолокъ своей передней комнаты.

Часовъ около четырехъ въ деревню вошелъ со стороны дюнъ какой-то незнакомецъ. Это былъ маленькій, толстый человѣчекъ въ необыкновенно истрепанной шляпѣ, повидимому, сильно запыхавшійся. Щеки его то отвисали, то крѣпко надувались. Покрытое пятнами лицо имѣло выраженіе боязливое, а двигался онъ какъ бы съ какой-то насильственной торопливостью. Онъ завернулъ за уголь, около церкви и направился къ «Повозкѣ и лошадямъ». Между прочимъ и старый Флетчеръ помнитъ, что видѣлъ его, старый джентльменъ былъ даже такъ пораженъ его очевиднымъ волненіемъ, что совсѣмъ и не замѣтилъ, какъ струя разведенной известки сбѣжала по кисти прямо ему въ рукамъ,

Незнакомецъ этотъ, какъ показалось обладателю тира, говорилъ самъ съ собой, то же самое замѣчено было и мистеромъ Гокстеромъ. Онъ остановился у подножія лѣстницы въ «Повозку и лошади» и, судя по словамъ мистера Гокстера, какъ будто выдержалъ сильную внутреннюю борьбу, прежде чѣмъ рѣшился войти въ домъ. Наконецъ, онъ поднялся на крыльцо, и мистеръ Гокстеръ видѣлъ, какъ онъ повернулъ налѣво и отворилъ дверь пріемной. До мистера Гокстера донеслись голоса и изъ пріемной и изъ буфета, сообщавшіе незнакомцу объ его ошибкѣ.

— Это частное помѣщеніе! — объяснилъ ему Галль, и незнакомецъ, неловко затворивъ дверь, пошелъ въ буфетъ.

Черезъ нѣсколько минуть онъ появился снова, вытирая губы обратной стороною руки, съ видомъ спокойнаго удовольствія, показавшагося Гокстеру напускнымъ. Съ минуту простоялъ онъ, оглядываясь по сторонамъ, потомъ Гокстеръ видѣлъ, что онъ какъ-то странно, какъ бы украдкой, пробирается къ воротамъ двора, на который выходили окна гостиной. Послѣ минутнаго колебанія онъ прислонился къ одному изъ столбовъ у воротъ, вынулъ короткую трубку и стиль набивать ее. Пальцы его дрожали. Онъ неловко зажегъ ее и, скрестивъ руки, сталъ курить въ лѣнивой позѣ, совершенно не согласовавшейся съ зоркими взглядами, которые онъ бросалъ по временамъ внутрь двора.

Все это мистеръ Гокстеръ видѣлъ, изъ-за жестянокъ въ окнѣ табачной лавочки, и странность поведенія незнакомца побудила его остаться на своемъ посту.

Въ скоромъ времени незнакомецъ вдругъ выпрямился и положилъ трубку въ карманъ. Затѣмъ онъ исчезъ во дворѣ. Тутъ мистеръ Гокстеръ, думая, что сталъ свидѣтелемъ какого-нибудь мелкаго воровства, выскочилъ изъ-за прилавка и бросился на улицу, чтобы задержать вора. Въ ту же минуту появился вновь и мистеръ Марвель, въ сбившейся на бокъ шляпѣ, съ большимъ узломъ, завязаннымъ въ синюю скатерть, въ одной рукѣ и тремя связанными вмѣстѣ книгами въ другой. Какъ оказалось впослѣдствіи, связаны онѣ были помочами священника. Едва завидѣвъ Гокстера, онъ какъ-то странно охнулъ и, круто повернувъ налѣво, опрометью пустился бѣжать.

— Держи, держи его! — крикнулъ Гокстеръ и бросился за нимъ.

Слѣдующія ощущенія мистера Гокстера были кратки, но сильны. Онъ видѣлъ незнакомца прямо передъ собою; видѣлъ, какъ тотъ быстро обогнулъ уголъ церкви по дорогѣ къ дюнамъ; видѣлъ деревенскія флаги и празднества по ту сторону улицы и обратившіяся къ нему два-три лица. «Держи вора!» заоралъ онъ снова и молодецки бросился впередъ. Но не успѣлъ онъ сдѣлать и десяти шатокъ, какъ что-то схватило его за ногу самымъ таинственнымъ образомъ, и онъ оказался уже не бѣгущимъ, а летящимъ по воздуху съ неимовѣрной быстротой. Земля внезапно предстала ему въ самомъ близкомъ разстояніи отъ его головы. Весь міръ какъ будто разсыпался цѣлымъ вихремъ несмѣтныхъ искръ, и «дальнѣйшія событія перестали его интересовать».

XI

Въ гостиницѣ

Однако, чтобы ясно понять, что произошло въ гостиницѣ, намъ нужно вернуться къ той минутѣ, когда мистеръ Марвелъ впервые предсталъ передъ окномъ мистера Гокстера.

Въ эту самую минуту мистеръ Коссъ и мистеръ Бонтингъ находились въ пріемной. Они серіозно обсуждали утреннія происшествія и, съ позволенія мистера Галля, тщательно изслѣдовали имущество Невидимаго. Джафферсъ уже оправился отчасти отъ своего паденія и сочувствующіе друзья доставили его домой. Разбросанное всюду платье незнакомца было прибрано мистрессъ Галль, и комната приведена въ порядокъ. А на столѣ, подъ окномъ, гдѣ обыкновенно работалъ незнакомецъ, мистеръ Коссъ почти сразу напалъ на три большія рукописныя книги, озаглавленныя «Дневникъ».

— Дневникъ! — сказалъ Коссъ, кладя всѣ три книги на столъ. Ну, теперь, по крайней мѣрѣ, мы что-нибудь да узнаемъ.

— Дневникъ, — повторилъ онъ, сѣлъ, положилъ два тома другъ на друга, чтобы поддерживать третій, и открылъ его. Гмъ, никакого имени на заглавномъ листѣ. Что за пропасть!.. Цифры и условные знаки.

Священникъ подошелъ и заглянулъ ему черезъ плечо.

Коссъ перевертывалъ страницы съ выраженіемъ внезапнаго разочарованія.

— Чтобъ его… Господи! Да это все цифры, Бонтингъ.

— Нѣтъ ли диаграммъ? — спросилъ мистеръ Бонтингъ, — или какихъ-нибудь изображеній, могущихъ броситъ свѣтъ…

— Глядите сами, — сказалъ мистеръ Коссъ. То все цифры, а то по-русски или на какой-нибудь такомъ языкѣ, судя по буквамъ, а мѣстами по-гречески. Ну, относительно греческаго, я думаю, вы…

— Конечно, — сказалъ мистеръ Бонтингъ, вынимая и протирая очки и почувствовавъ себя вдругъ чрезвычайно неловко, какъ какъ греческій уже давно испарился изъ его головы. Да, греческій, конечно, можетъ дать намъ какое-нибудь указаніе,

— Я отыщу вамъ мѣсто,

— Мнѣ бы хотѣлось сначала просмотрѣть всѣ томы, — сказалъ Бонтингъ, все еще протирая очки. Сначала впечатлѣніе, Коссъ, а потомъ, знаете, поищемъ и указаній.

Онъ кашлянулъ, надѣлъ очки, тщательно укрѣпилъ ихъ на косу, опять кашлянулъ и сильно желалъ все время, чтобы что-нибудь случилось, что избавило бы его отъ неизбѣжнаго позора. Потомъ не спѣша, взялъ томъ, протягиваемый ему Коссомъ. И нѣчто, дѣйствительно, случилось: кто-то вдругъ отворилъ дверь.

Оба пріятеля сильно вздрогнули, обернулись и съ облегченіемъ увидѣли румяную физіономію подъ опушенной мѣхомъ шелковой шляпой.

— Распивочная? — спросила физіономія и остановилась выпучивъ глаза.

— Нѣтъ, — отвѣчали оба джентльмена разомъ.

— По другую сторону, голубчикъ, — сказалъ мистеръ Бонтингъ.

— И, пожалуйста, затвори на собой дверь, добавилъ мистеръ Коосъ съ раздраженіемъ.

— Ладно, — сказалъ вошедшій, какъ будто понижая голосъ, какъ-то странно не похожій на сиплый звукъ его перваго вопроса,

— Это вѣрно, — прибавилъ онъ прежнимъ голосомъ, — проваливай!

И онъ исчезъ, затворивъ за собой дверь.

— Матросъ, какъ мнѣ кажется, — сказалъ мистеръ Бонтингъ. Презабавный они народъ. «Проваливай», вотъ тебѣ на! Это, вѣроятно, морской терминъ, имѣющій отношеніе къ его выходу изъ комнаты.

— Вѣроятно, — сказалъ Коссъ. Какъ у меня нервы-то нынче разгулялись! Я просто такъ и привскочилъ, когда дверь такъ неожиданно отворилась.

Мистеръ Бонтингъ улыбнулся, будто самъ и не думалъ привскакивать.

— А теперь, — сказалъ онъ со вздохомъ, — за книги.

— Одну минуту, — сказалъ Коссъ, всталъ и заперъ дверь. Теперь ужъ, навѣрное, никто намъ не помѣшаетъ.

При этихъ словахъ его кто-то чуть слышно фыркнулъ.

— Одно несомнѣнно, — сказалъ Бонтингъ, придвигая свой стулъ къ стулу Косса; — въ Айпингѣ за послѣдніе дни случались странные вещи, очень странныя. Я не могу, конечно, повѣрить нелѣпой исторіи о невидимости…

— Невѣроятная исторія. — подтвердилъ Коссъ, — невѣроятная. Но фактъ все-таки остается фактомъ: я несомнѣнно видѣлъ сквозь его рукавъ во всю длину.

— Полно, видѣли ли? Увѣрены ли вы въ этомъ? Можетъ быть, какое-нибудь зеркало, напримѣръ… Такъ легко производятся галлюцинаціи! Не знаю, видали ли вы когда-нибудь хорошаго фокусника?…

— Не будемъ больше этого поднимать, Бонтингъ, — сказалъ Коссъ, — все это мы уже говорили. Ну-ка, примемся лучше за книги. А, вотъ это, кажется по-гречески, Конечно, это — греческій алфавитъ.

Онъ указалъ на середину страницы. Мистеръ Бонтингъ слегка покраснѣлъ, придвинулъ лицо поближе, какъ будто находя какое-то неудобство въ своихъ очкахъ. Греческія познанія маленькаго человѣчка были изъ самыхъ эфемерныхъ, а между тѣмъ онъ былъ твердо убѣжденъ, что всѣ прихожане считаютъ его знатокомъ и греческаго и еврейскаго текста. Что жъ теперь дѣлать? Признаться? Удрать? Вдругъ онъ почувствовалъ на затылкѣ что-то странное, попробовалъ пошевелить головой и встрѣтилъ непреодолимое сопротивленіе. Чувство было очень любопытное: странное давленіе, будто нажимъ тяжелой и твердой руки, непреодолимо пригибавшей его подбородокъ къ столу.

— Не шевелитесь, малыши, — прошепталъ чей-то голосъ, — или я размозжу головы вамъ обоимъ.

Бонтингъ взглянулъ въ лицо Косса рядомъ съ его лицомъ и увидѣлъ полное ужаса отраженіе своего собственнаго болѣзненнаго удивленія.

— Очень сожалѣю, что приходится прибѣгать къ энергичнымъ мѣрамъ, сказалъ голосъ, — но иначе нельзя.

— Съ какихъ поръ научились вы совать носы въ частныя записки ученаго? — сказалъ голосъ, и одновременно стукнули по столу два подбородка, и одновременно щелкнули два комплекта зубовъ.

— Съ какихъ поръ научились вы вторгаться къ частное помѣщеніе человѣка, котораго постигла бѣда? — и толчокъ повторился.

— И куда дѣвали мое платье? Послушайте, — сказалъ голосъ, — окна заперты, и я вынулъ ключъ изъ двери. Человѣкъ я сильный, и у меня подъ рукою кочерга, кромѣ того, что я невидимъ? Не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, что если бы только захотѣлъ, я могъ бы убить васъ обоихъ и уйти безъ всякихъ затрудненій. Понимаете? Отлично. Если я васъ отпущу, обѣщаете ли вы мнѣ не пробовать никакихъ пустяковъ и сдѣлать то, что я вамъ велю?

Священникъ и докторъ посмотрѣли другъ на друга, и лицо доктора вытянулось.

— Да, — сказалъ мистеръ Бонтингъ, а нимъ повторилъ и докторъ. Тутъ давленіе на шеяхъ ослабѣло, докторъ и священникъ выпрямились, оба очень красные, и стали вертѣть головами.

— Пожалуйста, не сходите съ мѣста, — сказалъ Невидимый, — вотъ кочерга. Видите? Когда я вошелъ въ комнату, — продолжалъ онъ, поочередно подставляя кочергу къ кончику носа обоихъ гостей, — я не ожидалъ, что кого-нибудь въ ней застану, а ожидалъ, что найду, кромѣ томовъ моего дневника, еще пару платья. Гдѣ оно? Нѣтъ, не вставаніе; самъ вижу, что оно исчезло. Хотя теперь, пока, днемъ еще такъ тепло, что невидимый человѣкъ можетъ бѣгать и нагишомъ, но по вечерамъ холодно. Мнѣ нужно платье и другія вещи. Эти три книги мнѣ нужны также.

ХІІ

Невидимый выходитъ изъ терпѣнія

Въ этомъ пунктѣ разсказъ долженъ быть прерванъ снова по одной весьма печальной причинѣ, которая скоро обнаружится. Пока все выше описанное происходило въ гостиной, и пока мистеръ Гокстеръ наблюдалъ за мистеромъ Марвелемъ, курившимъ у воротъ, всего за какіе-нибудь двѣнадцать ярдовъ мистеръ Голль и Тедди Генфрей въ смутномъ недоумѣніи обсуждали айпингскую злобу дня.

Вдругъ по двери гостиной что-то громко стукнуло, раздался пронзительный крикъ, и все смолкло.

— Гей! — крикнулъ Тедди Генфрей.

— Ге-ей! — донеслось изъ пивной.

Мистеръ Галль усваивалъ вещи медленно, но вѣрно.

— Что-то неладно, — сказалъ онъ и, выйдя изъ-за прилавка, направился къ двери гостиной.

Онъ и Тедди вмѣстѣ подошли къ двери съ напряженнымъ вниманіемъ на лицахъ. Глаза ихъ соображали.

— Не ладно что-нибудь, — повторилъ Галль, и Генфрей кивнуть въ знакъ согласія.

На и ихъ пахнуло непріятнымъ аптечнымъ запахомъ. Глухо доносился говоръ, очень быстрый и тихій.

— У васъ тамъ все благополучно? — спросилъ Галль, постучавшись.

Тихій говоръ внезапно смолкъ; послѣдовало минутное молчаніе, потомъ опять говоръ, свистящимъ шепотомъ, потомъ пронзительный крикъ; «Нѣтъ нѣтъ, ни за что!» И вдругъ поднялась какая-то возня, упалъ стулъ, произошла какъ бы краткая борьба, — и опять молчаніе.

— Кой чортъ! — воскликнулъ вполголоса Галль.

— Все ли у васъ благополучно? — громко повторилъ онъ.

Ему отмѣчалъ голосъ викарія, странно прерывистой интонаціей.

— Со-вер-ше-енно… Пожалуйста, не прерывайте.

— Странно! — сказалъ мистеръ Генфрей.

— Странно! — сказалъ мистеръ Галль.

— Говорятъ: «Не прерывайте!», — сказалъ Генфрей.

— Слышалъ, — сказалъ Галль.

— И кто-то фыркнулъ, — прибавилъ Генфрей.

Они продолжали прислушиваться. Разговоръ продолжался вполголоса и очень быстро.

— Не могу! — вдругъ сказалъ мистеръ Бонтингъ, возвышая голосъ. Говорю вамъ, сэръ, не могу и не стану.

— Что это было? — спросилъ Генфрей

— Говоритъ: «Не стану», — сказать Галль. Намъ, что ли, это онъ?

— Гнусно! — проговорилъ изнутри мистеръ Бонтингъ.

— «Гнусно», — повторялъ мистеръ Генфрей, — я слышалъ своими ушами.

— Кто жъ это теперь говорить?

— Должно, мистеръ Коссъ. Вы разбираете что-нибудь?

Молчаніе. Звуки изнутри неопредѣленные и непонятные.

— Словно бросаютъ по комнатѣ скатерть, — сказалъ Галль.

За прилавкомъ появилась мистрессъ Галль. Галль началъ дѣлать ей знаки молчанія и приглашенія. Это возбудило супружескую оппозицію мистрессъ Галль.

— Чего это ты тамъ подслушиваешь, Галль? — спросила она. Неужто тебѣ больше нечего дѣлать? Это нынче-то в самое горячее время?

Галль попытался все объяснить гримасами и мимикой, но мистрессъ Галль стояла на своемъ. Она возвысила голосъ. Тутъ и Гемфрей и Галль, оба довольно смущенные, сильно жестикулируя, прокрались на цыпочкахъ назадъ къ прилавку, чтобы объяснить ей, въ чемъ дѣло.

Сначала она отказалась видѣть что-либо особенное въ томъ, что они ей передали, потомъ потребовала, чтобы Галль молчалъ, а всю исторію разсказалъ ей Гемфрей. Произшествіе она склонна была считать сущимъ вздоромъ: можетъ быть, просто передвигали мебель.

— Я слышалъ: «Гнусно», право, слышалъ, — сказалъ Галль.

— И я слышалъ, мистрессъ Галль, — сказалъ Гемфрей.

— Чего доброго… — начала мистрессъ Гилль.

— Тсс! — прервалъ Тедди Генфрей. Никакъ это окно?

— Какое окно?

— Окно въ гостиную.

Всѣ трое стояли напряженно прислушивались. Глаза мистрессъ Галль, устремленные прямо впередъ, видѣли и не видѣли длинный свѣтлый четыреугольникъ трактирной двери, ослѣпительную бѣлую дорогу и фасадъ Гокстеровой лавочки, пёкшейся на іюньскомъ солнцѣ. Вдругъ дверь Гокстера отворилась, и показался самъ Гокстеръ, съ выпученными отъ волненія глазами и сильно жестикулировавшій.

— Караулъ! — заревѣлъ Гокстеръ. Держи его!..

Онъ перебѣжалъ наискось четыреугольникъ двери къ воротамъ Галлей и исчезъ.

Въ ту же минуту въ гостиной поднялась суматоха, и послышался запиравшихся оконъ.

Галль, Гемфрей и все человѣческое содержимое пивной, въ безпорядкѣ высыпало на улицу.

Они увидѣли, какъ кто-то махнулъ за уголъ по дорогѣ къ дюнамъ, и какъ мистеръ Гокстеръ исполнилъ въ воздухѣ сложный прыжокъ, окончившійся паденіемъ на плечо и голову. По улицѣ бѣжалъ къ нимъ и толпился изумленный народъ.

Мистеръ Гокстеръ лежалъ безъ памяти. Гемфрей остановился было, чтобы это констатировать, но Галль и два рабочихъ въ распивочной тотчасъ бросилась къ углу, издавая безсвязныя восклицанія, и видѣли, какъ мистеръ Марвель исчезъ за церковной оградой. Они, повидимому, пришли къ невозможному заключенію, что это и былъ самъ Невидимый, вдругъ обратившійся въ видимаго, и немедленно пустились ему вдогонку.

Но не пробѣжалъ Галль и двѣнадцати ярдовъ, какъ съ громкимъ крикомъ стремглавъ отлетѣлъ въ сторону, схватился за одного изъ рабочихъ и повалилъ его вмѣстѣ съ собою.

Что-то сшибло его съ ногъ точно такъ, какъ это дѣлается при игрѣ въ мячъ. Второй рабочій обернулся, описавъ въ воздухѣ кругъ, посмотрѣлъ съ удивленіемъ и, думая что Галль, оступившись, упалъ самъ собою, побѣжалъ было дальше, но лишь для того, чтобы получить такую же подножку, какую получилъ Галль.

Тутъ первый рабочій съ трудомъ всталъ было на ноги, но его огорошили сбоку ударомъ, который могъ бы свалить и быка.

Когда онъ упалъ, потокъ людей, стремившійся изъ деревни, показался изъ-за угла. Впереди всѣхъ бѣжалъ владѣлецъ тира, дюжій парень въ синей курткѣ. Къ удивленію своему, онъ не увидѣлъ на проселкѣ ровно никого, кромѣ троихъ людей, пренелѣпо барахтавшихся на землѣ. Но тутъ съ его шагнувшей впередъ ногой случилось что-то, отчего онъ потерялъ равновѣсіе и кубаремъ отлетѣлъ въ сторону, какъ разъ во время, чтобы сшибить съ ногъ своего брата и компаньона, непосредственно слѣдовавшаго за нимъ. Послѣ чего на нихъ стало спотыкаться и падать, стало давить ихъ и осыпать ругательствами цѣлое множество черезчуръ торопливаго люда.

Между тѣмъ, когда Галль, Генфрей, и рабочіе выбѣжали изъ дому, мистрессъ Галль, дисциплинированная многолѣтнимъ опытомъ, осталась за прилавкомъ у кассы. И вдругъ дверь въ гостиную отворилась. На порогѣ появился мистеръ Коссъ и, даже не взглянувъ на хозяйку, опрометью бросился съ крыльца на уголъ.

— Держи его! — кричать онъ. Не давай ему кинуть узелъ! Пока узелъ при немъ, его видно!

Существованіе мистера Марвеля было ему неизвѣстно, такъ какъ Невидимый передалъ книги и узелъ на дворѣ. Лицо у мистера Косса было гнѣвное и рѣшительное, но туалетъ его оставлялъ желать весьма многаго: онъ заключался въ чемъ-то въ родѣ крошечной бѣлой юбочки, которая могла бы кое-какъ сойти развѣ только въ Греціи.

— Держи его! — ревѣлъ онъ. У него мои панталоны и платье священника, все до послѣдней нитки!

— Сейчасъ посмотрю, что съ нимъ, крикнулъ онъ Генфрею, минуя распластаннаго на землѣ Гокстера и огибая уголь, чтобы присоединиться къ погонѣ, но быль тотчасъ сшибленъ съ ногъ въ неприличнѣйшее положеніе. Кто-то, во весь опоръ мчавшійся мимо, со всего размаха наступилъ ему на палецъ. Онъ взвизгнулъ, попробовалъ встать, его опять повалили, онъ опять упалъ на четвереньки и сообразилъ, что участвуетъ уже не въ погонѣ, а въ отступленіе. Всѣ бѣжали назадъ въ деревню. Мистеръ Кассъ поднялся, получилъ здоровенную затрещину въ ухо. Пошатываясь, пустился онъ въ обратный путь къ трактиру, перескочивъ попутно черезъ забытаго и уже сидящаго теперь на землѣ Гокстера.

Уже поднявшись на первыя ступени крыльца, онъ услышалъ позади себя внезапный крикъ ярости, рѣзко выдѣлявшійся на общемъ фонѣ криковъ, и звонкую пощечину. Въ крикѣ онъ призналъ голосъ Невидимаго, и интонація его была интонаціей человѣка, внезапно разъяренного сильнымъ ударомъ.

Въ то же мгновеніе мистеръ Коссъ очутился въ гостиной.

— Назадъ идетъ, Бонтингъ! — крикнулъ онъ врываясь. Спасайся!

Мастеръ Бонтингъ стоялъ у окна и былъ занять попыткой одѣться въ маленькій коврикъ и «Западно-Сюррейскую газету».

— Кто идетъ? — спросилъ онъ и такъ сильно вздрогнулъ, что чуть было не разстроилъ своего костюма.

— Невидимый! — воскликнулъ Коссъ, и бросился къ окну. Лучше убираться по-добру, по-здорову! Буянитъ! Бѣшеный какой-то! Ужасъ!

Еще минута, и отъ былъ уже на дворѣ.

— Великій Боже! — вымолвилъ мистеръ Бонтингъ, колеблясь между двумя страшными альтернативами. Въ коридорѣ гостиницы послышалась ужасная возня, и рѣшеніе его было принято. Онъ вылѣзъ изъ окна, торопливо прилаживая свой костюмъ и пустился бѣжать по деревнѣ съ всею быстротою, на какую была способна его толстыя, коротенькія ножки.

* * *

Начиная съ яростнаго крика Невидимаго и достопамятнаго бѣгства мистера Бонтинга по деревнѣ, послѣдовательный отчетъ объ айпингскихъ событіяхъ становятся невозможнымъ. Можетъ быть, первоначальнымъ намѣреніемъ Невидимаго было просто скрыть отступленіе мистера Марвеля съ книгами и платьемъ. Но терпѣніе, которымъ онъ и вообще не отличался, совершенно измѣнило ему при какомъ-то случайно полученнымъ имъ щелчкѣ,- онъ окончательно вышелъ изъ себя и принялся всѣхъ тузить и разшвыривать направо и налѣво просто ради удовольствія причинить боль.

Представьте себѣ улицу съ бѣгущею по ней толпой, хлопанье дверей, драки изъ-за мѣстъ, гдѣ можно спрятаться. Представьте вліяніе суматохи на нетвердое равновѣсіе Флетчеровой доски и двухъ стульевъ и бѣдственные его результаты. Представьте испуганную парочку, застигнутую бѣдою на качеляхъ. Затѣмъ весь этотъ бурный вихрь миновалъ. Айпингская улица со своими флагами и праздничнымъ убранствомъ, покинута всѣми, кромѣ продолжающаго бѣсноваться на ней Невидимаго, и въ безпорядкѣ завалена кокосовыми орѣхами, опрокинутыми парусинными щитами и разсыпавшимся товаромъ съ лотка торговца лакомствами. Отовсюду раздается стукъ затворяющихся ставней и задвигающихся болтовъ, и единственный видимый признавъ человѣка — какой-нибудь глазъ подъ приподнятой бровью, мелькающій иногда въ уголкѣ оконной рамы. Невидимый позабавился немного, перебивъ всѣ окна въ «Повозкѣ и лошадяхъ», потокъ просунулъ уличный фонарь въ окно гостиной мистрессъ Грограмъ. Онъ же, вѣроятно, обрѣзалъ телеграфную проволоку, какъ разъ за котэджемъ Гиггинсовъ, на Адердинской дорогѣ. Затѣмъ, какъ допускали то его особыя свойства, совершенно исчезъ изъ сферы человѣческихъ наблюденій, и въ деревушкѣ его не видали, не слыхали и не ощущали больше никогда. Онъ пропалъ окончательно.

Но добрыхъ два часа прошло прежде, чѣмъ какое-либо человѣческое существо отважилось сунуть носъ въ пустыню Айпингъ-Стрита.

XIII

Мистеръ Марвелъ обсуждаетъ свою отставку

Когда начало уже смеркаться, и Айпингъ выползалъ потихоньку на развалины своего праздничнаго великолѣпія, низенькій, коренастый человѣкъ въ истрепанной шелковой шляпѣ тяжело ковылялъ сквозь сумракъ за березовымъ лѣсомъ, по дорогѣ въ Брамбльгорсгь. Онъ несъ съ собою три книги, связанныя вмѣстѣ чѣмъ-то въ родѣ нарядной эластической ленты, и узелъ въ синей скатерти. Багровое лицо его выражало ужасъ и утомленіе, и въ торопливости его было что-то конвульсивное. Онъ шелъ въ сопровожденіи голоса, иного, чѣмъ его собственный, и, то и дѣло, корчился подъ прикосновеніемъ невидимыхъ рукъ.

— Если ты опять удерешь отъ меня, — говорилъ голосъ, — если ты попробуешь отъ меня удрать…

— Батюшки! — прервалъ мистеръ Марвелъ. Плечо-то у меня и безъ того одинъ сплошной синякъ.

— Честное слово, — продолжалъ голосъ, — я тебя убью!

— Я вовсе и не думалъ отъ тебя удирать, — сказалъ Марвелъ голосомъ, въ которомъ слышались близкія слезы, — не думалъ… Ну, ей Боту, не думалъ! Просто, не зналъ этого проклятаго поворота, вотъ и все. Какимъ чортомъ могъ я знать этотъ проклятый поворотъ? Меня ужъ и такъ трепали, трепали…

— Погоди, братецъ, будутъ, пожалуй, трепать еще гораздо больше, если не остережешься, сказалъ голосъ, и мистеръ Марвелъ вдругъ замолчалъ.

Онъ надулъ щеки, и въ глазахъ его выразилось отчаяніе.

— Довольно ужъ и того, что эти безмозглые горланы всюду теперь разгласятъ мою тайну, а тутъ еще и ты вздумалъ улепетнуть съ моими книгами! Счастливъ ихъ Богъ, что они во время удрали… А то бы… Никто вѣдь не зналъ, что я невидимъ, а теперь что я буду дѣлать?

— А я что? — спросилъ Марвель вполголоса.

— Все теперь вышло наружу… Пожалуй, попадетъ въ газеты. Всѣ будутъ меня искать, всѣ будутъ насторожѣ….

Голосъ закончилъ отчаянными ругательствами и смолкъ. Отчаяніе на лицѣ мистера Марвеля усугубилось, а походка его замедлялась.

— Ну, иди, что ли! — сказалъ голосъ. Лицо мистера Марвеля въ промежуткахъ между своими красными островками сдѣлалось сѣрымъ.

— Не роняй книгъ-то, дуракъ! — рѣзко осадить его голосъ. Дѣло въ томъ, — продолжалъ онъ, — что мнѣ придется пустить въ ходъ тебя. Ты — орудіе плохое, но все таки придется.

— Орудіе самое скверное, — сказалъ Марвель.

— Это правда.

— Самое скверное, какое только вы могли найти. Я не крѣпокъ, — продолжалъ онъ послѣ молчанія, не предвѣщавшаго ничего хорошаго.

— Я не особенно крѣпокъ, — повторилъ онъ.

— Нѣтъ?

— И сердце у меня слабое. Это дѣльце-то… Ну, конечно, я его обдѣлалъ, но, повѣрите ли, просто, думалъ: свалюсь сейчасъ.

— Ну?

— И силы у меня не хватитъ и духу не хватитъ на то, что намъ нужно.

— Ну ужъ это я самъ позабочусь, чтобы хватило.

— Нѣтъ, нѣтъ, что вы!.. Мнѣ не хотѣлось бы, понимаете, путать ваши дѣда. Но вѣдь я могу и спутать! Просто, что тяжко ужъ очень, да и струшу…

— Лучше не пробуй, — сказалъ голосъ спокойно, но внушительно.

— Хоть бы умереть, что ли — сказалъ Марвель. Несправедливо это, — продолжалъ онъ. Должны же вы согласиться… Мнѣ кажется, я имѣю полное право…

— Пошелъ! — крикнулъ голосъ.

Мистеръ Марвель исправилъ свою походку, и нѣкоторое время они шли молча.

— Чертовски трудно, — сказалъ мистеръ Марвель.

Это не произвело никакого впечатлѣнія. Онъ попробовалъ другой аргументъ:

— Да и какая мнѣ въ этомъ прибыль-то? — началъ онъ тономъ нестерпимой обиды.

— Будетъ! — крикнулъ голосъ съ неожиданной, удивительной энергіей. Я о тебѣ позабочусь, только дѣлай, что тебѣ велятъ. Сдѣлать это ты сумѣешь. Хоть ты и дуракъ, а все-таки сумѣешь.

— Говорю вамъ, сэръ, я совсѣмъ на это не гожусь. Со всѣмъ къ вамъ уваженіемъ…. но все-таки не гожусь.

— Если ты не замолчишь сію же минуту, я опять буду вывертывать тебѣ руку, — сказалъ Невидимый. Мнѣ надо подумать.

Вскорѣ два продолговатыхъ четыреугольника желтаго цвѣта блеснули между деревьями, и въ сумракѣ затемнѣла квадратная башня церкви.

— Я буду держать руку у тебя на плечѣ,- сказалъ голосъ, пока мы не пройдемъ деревню. Иди и не пробуй дурачиться. Если попробуешь, — тѣмъ хуже для тебя.

— Это я знаю, — сказалъ мистеръ Марвель. Все это я прекрасно знаю.

Горемычнаго вида человѣкъ и въ старой шелковой шляпѣ прошелъ со своею ношей по улицѣ маленькой деревушки и пропалъ, въ сгущавшемся мракѣ за предѣлами огней въ окнахъ.

XIV

Въ Портъ-Стоу

Въ десять часовъ слѣдующаго утра мистеръ Марвель, небритый, грязный и запыленный, глубоко засунувъ руки въ карманы и безпрестанно надувая щеки, съ видомъ усталымъ, тревожнымъ и разстроеннымъ, сидѣлъ на скамейкѣ у дверей маленькой гостиницы, въ предмѣстьяхъ Портъ-Стоу. Рядомъ съ нимъ лежали книги, но теперь онѣ были связаны веревкой. Узелъ былъ брошенъ въ сосновомъ лѣсу за Брамбльгорстомъ, согласно нѣкоторой перемѣнѣ въ планахъ Невидимаго. Мистеръ Марвель сидѣлъ на скамейкѣ и, хотя никто не обращалъ на него ни малѣйшаго вниманія, волновался до крайности. Руки его съ лихорадочнымъ безпокойнымъ любопытствомъ, то и дѣло, ощупывали его различные карманы.

Но когда онъ просидѣлъ, такимъ образомъ, уже почти цѣлый часъ, изъ гостиницы вышелъ старый матросъ съ газетой въ рукахъ и помѣстился рядомъ съ нимъ.

— Славный денекъ! — сказалъ матросъ.

Мистеръ Марвель посмотрѣлъ вокругъ съ чѣмъ-то очень похожимъ на ужасъ.

— Да, — сказалъ онъ.

— Какъ разъ подходящая ко времени погода, — продолжалъ матросъ тономъ, не терпящимъ возраженій.

— Совершенно, — сказалъ сказалъ мистеръ Марвель.

Матросъ вынулъ зубочистку и на насколько минутъ занялся исключительно ею. Глаза его между тѣмъ могли на свободѣ разсматривать запыленную фигуру мистера Марвеля и книги, лежавшія съ нимъ рядомъ. Подходя къ мистеру Марвелю, онъ слышалъ что-то очень похожее на звонъ падающихъ въ карманъ монетъ, и контрастъ между такимъ симптомомъ богатства и внѣшностью мистера Марвеля показался ему очень удивительнымъ; но затѣмъ мысль его снова вернулась къ нѣкоему предмету, странно поразившему его воображеніе.

— Книги? — спросилъ онъ внезапно, шумно оканчивая свои операціи съ зубочисткой.

Мистеръ Марвелъ встрепенулся и посмотрѣлъ на него.

— О, да, — сказалъ онъ. Это книги,

— Пречудныя бываютъ въ книгахъ вещи. — замѣтилъ матросъ.

— Вѣрно, — сказалъ мистеръ Марвелъ.

— Да и не въ однѣхъ книгахъ онѣ бываютъ, — сказалъ матросъ.

— И то правда, — сказалъ мистеръ Марвелъ, пристально взглянулъ на собесѣдника и посмотрѣлъ кругомъ.

— Пречудныя, къ примѣру, бываютъ штуки и въ газетахъ, — продолжалъ матросъ.

— Бы ваютъ.

— Вотъ я въ этой.

— А?

— Естьтутъ, напримѣръ, одна исторія, — и матросъ взглянулъ на мистера Марвеля твердо и серіозно, — одна исторія: о невидимомъ человѣкѣ.

Мистеръ Марвель скривилъ ротъ и почесалъ щеку; онъ почувствовалъ, что у него загорѣлись уши.

— Чего только не напишутъ, — проговорилъ онъ слабымъ голосомъ. Въ Австраліи, что ли, или въ Америкѣ?

— Ничуть, — сказалъ морякъ. Здѣсь.

— Господи?

Мистеръ Марвель сильно вздрогнулъ.

— Когда я творю, «здѣсъ», продолжалъ морякъ, къ величайшему облегченію мистера Марвеля, — я, конечно, не разумѣю вотъ тутъ, а такъ въ округѣ.

— Невидимый человѣкъ? — проговорилъ мастеръ Марвелъ. Да что жъ онъ такое дѣлаетъ-то?

— Чего только ни дѣлаетъ, — сказалъ матросъ, держа Марвеля подъ своимъ взглядомъ, и прибавилъ въ видѣ дополненія:- Какъ есть, все, что угодно.

— Я не видалъ газетъ послѣдніе четыре дня, — сказалъ Марвель.

— Показался онъ въ Айпингѣ.

— Да неужто жъ?

— Показался въ Айпингѣ. И откуда взялся — никому неизвѣстно. Вотъ оно: «За-мѣ-чательное событіе въ Айпингѣ». О-че-видность, говоритъ, то есть это въ листкѣ-то сказываютъ… Очевидность полная, за-мѣ-чательная, значитъ. Въ свидѣтеляхъ тоже одинъ тамъ священникъ да лѣкарь одинъ — видѣли собственными глазами…. что бишь я! — не видали… Жилъ онъ, значитъ, въ «Повозкѣ съ лошадьми», и никто, говоритъ, не зналъ объ его бѣдѣ, пока не произошло въ гостиницѣ споткновеніе, и у него съ головы сорвали бинты. Тутъ и примѣтили, значитъ, что головы-то у него чтой-то не видать. И сейчасъ, говоритъ, сдѣлали попытку задержать его… Не тутъ то было, — скинулъ, говоритъ, одежду, и удалось ему спастись бѣгствомъ, но не иначе, говорить, какъ послѣ отчаянной борьбы, въ которой онъ нанесъ тяжкія поврежденія, говоритъ, тяжкія поврежденія нашему уважаемому констэблю, мистеру Джафферсу. Складно написано, а? И имена и все!

— Господи Іисусе! — проговорилъ мистеръ Марвель, нервно оглядываясь по сторонамъ и пробуя сосчитать деньги въ карманѣ однимъ только непосредственнымъ чувствомъ осязанія.

Ему пришла новая и странная мысль,

— Экія диковины! — сказать онъ.

— А то нѣтъ? Говорю, за-мѣ-чательно! Никогда и не слыхивалъ прежде о невидимыхъ людяхъ; ну да теперь слышишь столько за-мѣ-чательнаго что…

— И это все, что онъ сдѣлалъ? — спросилъ Марвель, стараясь казаться равнодушнымъ.

— А тебѣ мало что ли?

— Не возвращался назадъ? Бѣжалъ да все тутъ?

— Что это ты? — сказалъ матросъ. Что это ты, да развѣ не довольно?

— За-глаза, — сказалъ Марвель.

— Еще бы не за-глаза. Чего еще?

— А товарищей у него не было? Ничего не говорится о товарищахъ? съ безпокойствомъ сказалъ мистеръ Марвель.

— А тебѣ и такихъ понадобилось? — спросилъ матросъ. Нѣтъ, благодареніе Богу, можно сказать еще такихъ не бывало.

Онъ медленно покачалъ головой.

— Какъ подумаешь, даже оторопь беретъ, — рыщетъ онъ теперь по всей округѣ! На волѣ, значитъ, и по нѣкоторымъ свидѣтельствамъ, — это въ листкѣ-то, — можно заключить, что онъ направился въ Портъ-Стоу. А мы тутъ и есть! Ужъ это не то, что какіе-то американскіе фокусы. Ты подумай только, что онъ натворить-то можетъ! Ну, что подѣлаешь, коли онъ хватитъ лишнюю рюмку, да на тебя накинется? А коли обокрасть вздумаетъ, — кто ему помѣшаетъ? Можно ему теперь и грабятъ, и воровать, и черезъ цѣлый кордонъ полицейскихъ пройти, все ровно, какъ намъ съ тобой отъ слѣпого удрать. Куда, — легче! Слѣпые-то эти слышатъ, будто, ужъ очень хорошо. И если гдѣ вино какое ему по вкусу…

— Конечно, положеніе его очень выгодное… — сказалъ мистеръ Марвель. И…

— Ужъ что и говорить, — прервалъ матросъ. Просто хоть-куда.

Мистеръ Марвель между тѣмъ все время смотрѣлъ по сторонамъ, напряженно прислушивался, улавливая чуть слышные шаги или какое-нибудь не замѣтное движеніе.

Казалось, имъ было принято какое-то очень важное рѣшеніе. И вотъ онъ кашлянулъ въ руку, опять осмотрѣлся, прислушался, повернулся къ матросу и понизилъ голосъ.

— Дѣло въ томъ, что мнѣ случайно извѣстны нѣкоторыя вещи о невидимомъ человѣкѣ… Изъ частныхъ рукъ.

— Ой? — протянулъ матросъ. Тебѣ?

— Да, — сказалъ мистеръ Марвель, — мнѣ.

— Ишь ты! А позволь тебя спросить…

— Удивляешься? — сказалъ мистеръ Марвель, прикрывая рукою ротъ. Просто страсть, что такое.

— Ишь ты!

— Дѣло въ томъ, — съ жаромъ началъ мистеръ Марвель конфиденціальнымъ шопотомъ.

Но тутъ выраженіе его лица внезапно измѣнилось самымъ чудеснымъ образомъ.

— О-о! — простоналъ онъ и какъ-то странно приподнялся на скамейкѣ, лицо его ясно говорило о физическомъ страданіи.

— Уоу! — сказалъ онъ.

— Что такое? — съ участіемъ освѣдомился матросъ.

— Зубъ, — сказалъ мистеръ Марвель, и провелъ рукой по уху.

Онъ схватилъ книги.

— Однако мнѣ пора, — сказалъ онъ и началъ странно пятиться на скамейкѣ прочь отъ своего собесѣдника.

— А какъ же ты хотѣлъ разсказать мнѣ объ этомъ Невидимомъ-то, — попробовалъ протестовать морякъ.

Мистеръ Марвель задумался, какъ бы соображая.

— Враки! — сказалъ чей-то голосъ.

— Да вѣдь въ листкѣ написано? — сказалъ матросъ.

— Все равно, враки… Я знаю молодца, который все это выдумалъ. Никакого нѣтъ невидимаго человѣка. Болтаютъ зря.

— А какъ же въ листкѣ-то? Неужели-жъ ты говоришь…

— Враки отъ слова до слова, непоколебимо утверждалъ мистеръ Марвель.

Матросъ, все еще съ газетой въ рукѣ, выпучилъ глаза.

— Погоди, — сказалъ онъ медленно, вставая. Такъ ты говоришь…

— Говорю, — сказалъ митръ Марвель.

— Такъ чего жъ ты раньше-то молчалъ? Чего-жъ не остановилъ-то меня, когда я разводилъ тебѣ всю эту околесицу? Я передъ тобой этакаго дурака разыгрывалъ, а ты что жъ? Это что значитъ, а?

Мистеръ Марвель надулъ щеки. Матросъ вдругъ побагровѣлъ и сжалъ кулаки.

— Я, можетъ. минутъ десять раздарабарывалъ, а ты, пузанъ проклятый, поганая рожа, хотя бы…

— Не изволь со мной ругаться, — сказалъ мистеръ Марвелъ.

— Ругаться! Вотъ погоди еще!

— Ступай! — сказалъ голосъ.

Что-то повернуло мистера Марвеля, и онъ странной судорожной походкой зашагалъ въ сторону.

— Убирайся-ка по добру, по-здорову! — крикнулъ ему матросъ. Такъ-то оно лучше!

— Кто жъ убирается-то? — спросилъ мистеръ Марвель.

Онъ бокомъ пятился прочь со странною торопливостью и внезапными рѣзкими скачками. Уже отойдя немного по дорогѣ, онъ началъ тихій монологъ, въ которомъ слышались будто протесты и упреки.

— Чортъ безмозглый! — крикнулъ матросъ, широко разставимъ ноги, уперевъ руки въ бока и наблюдая за удалявшейся фигурой. Вотъ я покажу тебѣ, болванъ, какъ морочить меня! Въ листкѣ вѣдь написано!

Мистеръ Марвель отвѣчалъ несвязно и вскорѣ скрылся за изгибомъ дороги, но матросъ продолжалъ стоять въ прежней побѣдоносной позѣ, пока не согнала его съ мѣста телѣга мясника. Тутъ онъ повернулъ въ Портъ-Стоу.

— За-мѣ-чательное дурачье! — тихонько проговорилъ онъ про себя. Видно, хотѣлъ осадить меня маленько, — вотъ и вся его дурацкая штука. Въ листкѣ — вѣдь!

Вскорѣ пришлось ему услышатъ и еще одну замѣчательную вещь, случавшуюся очень отъ него близко. Это было сверхъестественное появленіе пригоршни монетъ (не болѣе, ни менѣе), путешествовавшей безъ всякихъ видимыхъ посредниковъ вдоль стѣны, за угломъ Сентъ-Майкельсъ-Лэна. Это удивительное зрѣлище видѣлъ въ то самое утро одинъ изъ собратьевъ-матросовъ, и хотѣлъ было схватятъ деньги, но былъ тотчасъ сшибленъ съ ногъ, а когда всталъ, — мотылькообразныя деньги исчезли. Нашъ матросъ, по его же увѣренію, готовъ былъ въ эту минуту повѣрить чему угодно, но послѣдній разсказъ показался ему «ужъ черезчуръ». Впослѣдствіи разсказъ, однако, заставилъ его призадуматься.

Исторія о летящихъ деньгахъ была достовѣрна. И по всему-то околодку, даже изъ августѣйшей банкирской конторы «Лондонъ и Графство», изъ кассъ магазиновъ и трактировъ, гдѣ всѣ двери, благодаря прекрасной погодѣ стояли настежъ, — деньги въ этотъ день беззвучно и проворно выбирались себѣ вонъ и преспокойно летѣли по стѣнкамъ и темнымъ закоулкамъ, пригоршнями и свитками, искусно увертываясь отъ взора попадавшихся на пути людей. И деньги эти, хотя никто не сослѣдилъ ихъ, неизбѣжно оканчивали свой таинственный полетъ въ карманѣ сильно взволнованнаго джентльмена въ истрепанной шелковой шляпѣ, сидѣвшаго у входа въ трактирчикъ на окраинахъ Порть-Стоу.

Только черезъ десять дней, — когда исторія въ Бордокѣ, въ сущности, уже совсѣмъ устарѣла, — матросъ сопоставилъ всѣ эти факты и началъ понимать, какъ близко ему пришлось быть отъ диковиннаго невидимаго человѣка.

XV

Бѣглецъ

Раннимъ вечеромъ докторъ Кемпъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ, въ бельведерѣ на вершинѣ холма надъ Бордокомъ. Кабинетъ этотъ былъ очень уютной комнаткой въ три окна, — на сѣверъ, западъ и югъ, — съ книжными полками, полными книгъ и научныхъ изданій, просторнымъ письменнымъ столомъ и микроскопомъ у сѣвернаго окна, среди разныхъ миніатюрныхъ инструментиковъ, стеклышекъ, нѣсколькихъ культуръ въ стклянкахъ и всюду разставленныхъ въ безпорядкѣ пузырьковъ съ реактивами. Электрическая лампа доктора Кемпа была уже зажжена, хотя небо еще сіяло зарею, и шторы подняты, такъ какъ любопытныхъ прохожихъ, которые могли бы заглядывать въ окна, опасаться не приходилось.

Докторъ Кемпъ былъ высокій и стройный молодой человѣкъ, съ бѣлокурыми волосами и почти бѣлыми усами, а работа, которою онъ былъ теперь занятъ, цѣнилась имъ такъ высоко, что онъ надѣялся получить за нее знаніе члена Королевскаго общества.

Спустя нѣкоторое время глаза его, оторвавшись отъ бумаги, стали блуждать вокругъ и устремились на пламя заката за холмомъ напротивъ. Съ минуту онъ просидѣлъ съ перомъ во рту, любуясь пышными золотыми тонами надъ вершиной холма; затѣмъ вниманіе его привлекла маленькая фигурка, черная какъ чернила, бѣжавшая къ нему по косогору, — фигурка низенькаго человѣчка въ высокой шляпѣ, бѣжавшаго такъ быстро, что ноги его буквально только мелькали.

— Еще одинъ изъ этихъ ословъ, — подумалъ докторъ Кемпъ. Не хуже того, что бросился на меня нынче со своимъ: «Невидимка идетъ, сэръ!» И что только съ ними сдѣлалось? Точно тринадцатый вѣкъ, право!

Онъ всталъ, подошелъ къ окну и началъ смотрѣть на окутанный сумракомъ холмъ и стремительно несущуюся къ нему маленькую фигурку.

— Очень, кажется, спѣшитъ, — сказать докторъ Кемпъ, — только толку-то изъ этого какъ будто мало. Будь у него всѣ карманы набиты свинцомъ, онъ не могъ бы бѣжать тяжелѣе. Совсѣмъ умаялся, голубчикъ.

Черезъ минуту верхняя изъ виллъ, разбросанныхъ по холму около Бордока, скрыла бѣжавшаго. Онъ опять мелькнулъ на секунду, мелькнулъ еще и еще, три раза въ промежуткахъ между тремя слѣдующими домами, и скрылся за насыпью.

— Ослы! — повторилъ докторъ Кемпъ, повернулся на каблукахъ возвратился къ письменному столу.

Но тѣ, кто сами были внѣ дома, видѣли бѣглеца вблизи и замѣтили дикій ужасъ на его вспотѣвшемъ лицѣ, не раздѣляли презрѣнія доктора. Человѣкъ улепетывалъ, что было мочи, и, переваливаясь на ходу, громыхалъ, какъ туго набитый кошелекъ. Онъ не оглядывался ни направо, ни налѣво, но его расширенные глаза смотрѣли прямо передъ собою, внизъ холма, туда, гдѣ начинали зажигаться фонари и толпился на улицахъ народъ. Уродливый ротъ его былъ открыть, и на губахъ выступила густая пѣна. Дышалъ онъ громко и хрипло. Всѣ прохожіе останавливались и начинали оглядывать дорогу съ зарождающимся безпокойствомъ, спрашивая другъ друга о причинѣ такой поспѣшности.

Потомъ гдѣ-то гораздо выше играющая ни дворѣ собака завизжала и бросилась подъ ворота, и, пока прохожіе недоумѣвали, что это такое, какой-то вѣтеръ, какъ будто шлепанье разутыхъ ногъ и звукъ какъ бы тяжкаго дыханія, пронесся мимо.

Поднялся крикъ. Прохожіе бросились прочь съ дороги и инстинктивно бѣжали внизъ. Они кричали уже на улицахъ города, когда Марвель былъ всего на полдорогѣ, врывались въ дома и захлопывали за собою двери, всюду распространяя свои извѣстія. Марвель слышалъ крики и напрягалъ послѣднія силы. Но страхъ обогналъ его, страхъ бѣжалъ впереди его и черезъ минуту охватилъ весь городъ.

— Невидимый идетъ! Невидимый!

XVI

Въ трактирѣ «Веселые игроки»

Трактиръ «Веселые игроки- стоитъ какъ ризъ у подножіи холма, тамъ, гдѣ начинаются линіи конокъ.

Трактирщикъ, опершись на прилавокъ своими толстыми, красными руками, бесѣдовалъ о лошадяхъ съ малокровнымъ извозчикомъ, а чернобородый человѣкъ въ сѣромъ грызъ сухари, ѣлъ сыръ, пилъ Бортонъ и разговаривалъ по-американски съ отдыхавшимъ полицейскимъ.

— Чего это орутъ? — спросилъ малокровный извозчикъ, внезапно прерывая разговоръ и стараясь разглядѣть поверхъ грязной, желтой занавѣски въ низенькомъ окнѣ трактира, что дѣлалось на холмѣ.

— Пожаръ, можетъ бытъ — сказалъ трактирщикъ.

Приближались шаги, тяжелые и торопливые, дверь съ шумомъ расхлопнулась, и Марвель, растрепанный, весь къ слезахъ и безъ шляпы, съ разорваннымъ воротомъ куртки, ворвался въ комнату и, обернувшись судорожнымъ движеніемъ, попробовалъ затворить дверь. Блокъ держалъ ее полуотворенной.

— Идетъ! — проревѣлъ онъ, и голосъ его отъ ужаса возвышался до визга. Идетъ! Невидимка! За мной!.. Ради Христа! Караулъ! Караулъ! Караулъ.

— Затворите двери, — сказалъ полицейскій. Кто идетъ? Что случилось?

Онъ подошелъ къ двери, отцѣпилъ ремень, и дверь хлопнула. Американецъ затворитъ другую.

— Пустите меня дальше, — говорилъ Марвель, шатаясь и всхлипывая, но все еще крѣпко держа книги. Пустите, заприте гдѣ-нибудь… Говорю жъ я вамъ, онъ за мной гонится… Я отъ него сбѣжалъ. Онъ обѣщалъ убить меня и убьетъ!

— Никто тебя не тронетъ, — сказалъ человѣкъ съ черной бородой. Дверь заперта. Что случилось-то?

— Пустите меня въ домъ! — сказалъ мистеръ Марвель и громко взвизгнулъ, когда дверь вдругъ затряслась подъ сильнымъ ударомъ, и за нею послышались крики и торопливый стукъ.

— Гей! — окликнулъ полицейскій. Кто тамъ?

Мистеръ Марвель началъ какъ безумный кидаться на панели, принимая ихъ за двери.

— Онъ меня убьетъ! У него ножикъ или еще что-нибудь! Ради Христа!..

— Вотъ, — сказалъ трактирщикъ, — иди сюда.

И онъ поднялъ полу прилавка. Мистеръ Марвель бросился за прилавокъ при повторявшихся крикахъ снаружи.

— Не отворяйте двери! — взвизгивалъ онъ. Ради Бога, не отворяйте двери! Куда жъ я спрячусь?

— Такъ это, значитъ, и есть Невидимка? — спросилъ человѣкъ съ черной бородой, заложивъ руку за спину. Сдается мнѣ, что намъ пора и поглядѣть его.

Окно трактира вдругъ разлетѣлось вдребезги, и на улицѣ поднялись визгъ и бѣготня. Полицейскій стоялъ на скамейкѣ, вытянувъ шею, чтобы разсмотрѣть, кто былъ за дверью. Онъ сошелъ поднявши брови.

— Такъ и есть, — сказалъ онъ.

Трактирщикъ всталъ передъ дверью въ сосѣднюю комнату, гдѣ теперь заперли мистера Марвеля, покосился на разбитое окно и присоединился къ двоимъ товарищамъ.

Все вдругъ затихло.

— Жаль, что со мной нѣтъ дубинки, — сказалъ полицейскій, нерѣшительно подходя къ двери. Коли отворить, онъ войдетъ: ничѣмъ его не удержишь.

— Не торопитесь ужъ больно съ дверью-то — съ безпокойствомъ замѣтилъ малокровный извозчикъ.

— Отодвиньте болты. Если онъ войдетъ….

И чернобородый показалъ револьверъ, который держалъ въ рукѣ.

— Не годится, — сказалъ полицейскій, — убійство…

— Я вѣдь знаю, въ какой я странѣ,- сказалъ чернобородый. Буду мѣтить въ ноги. Отодвиньте болты.

— А ты угодишь мнѣ прямо въ спину! Нѣтъ, спасибо! — сказалъ трактирщикъ, вытягивая шею, чтобы заглянуть за занавѣску.

— Ладно.

И человѣкъ съ черной бородой, наклонившись съ револьверомъ въ рукѣ, самъ отодвинулъ болты. Трактирщикъ, извозчикъ и полицейскій обернулись къ двери.

— Войдите, — сказалъ вполголоса чернобородый отступая, и всталъ противъ открытой двери.

Никто не вошелъ, а дверь осталась закрытой. Минутъ черезъ пять второй извозчикъ осторожно просунулъ въ нее голову; они все еще ждали. Изъ сосѣдней комнаты выглянула испуганная рожа.

— Всѣ ли двери къ докѣ заперты? — спросилъ Марвель. Онъ рыщетъ кругомъ, вынюхиваетъ. Хитеръ какъ бѣсъ.

— Господи, Боже мой! — воскликнулъ дюжій трактирщикъ. А задняя-то? Поглядѣть ихъ надо, двери-то. А я было…

Онъ растерянно посмотрѣлъ вокругъ. Дверь въ сосѣднюю комнату хлопнула, и ключъ щелкнулъ въ замкѣ.

— Есть еще дверь во дворъ и задній ходъ. Дверь во дворъ…

Онъ выскочилъ изъ пивной и вернулся черезъ минуту съ кухоннымъ ножомъ въ рукѣ.

— Дверь во дворъ была отворена, — сказать онъ, и толстая нижняя губа его отвисла.

— Можетъ, онъ ужъ и теперь къ домѣ,- сказалъ первый извозчикъ.

— Въ кухнѣ его нѣтъ, — сказалъ трактирщикъ. Тамъ двѣ женщины, и я все обошелъ вотъ этимъ рѣзунчикомъ, ни вершка не оставилъ. Онѣ говорятъ: должно, не приходилъ. Замѣтили…

— Заперли ли вы ее? — опросамъ первый извозчикъ.

— Не вчера родился, слава Богу, — сказалъ трактирщикъ.

Человѣкъ съ бородой спряталъ револьверъ. Но въ ту же минуту дверца прилавка захлопнулась, звякнула задвижка, дверной крюкъ отскочить съ оглушительнымъ грохотомъ и дверь въ сосѣднюю комнату отворилась. Мистеръ Марвелъ взвизгнулъ какъ пойманный заяцъ, и всѣ полѣзли черезъ прилавокъ ему на выручку. Послышался выстрѣлъ изъ револьвера, и зеркало по ту сторону гостиной покрылось звѣздобразными трещинами и въ дребезгахъ полетѣло на полъ.

Войдя въ комнату, трактирщикъ увидѣлъ мистера Марвеля, странно корчившагося и боровшагося какъ будто съ дверью въ кухню. Пока трактирщикъ стоялъ въ нерѣшительности, дверь эта отворилась, и что-то потащило въ нее мистера Марвеля. Раздался крикъ и звонъ посуды. Марвель, опустивъ голову отчаянно упирался, но его притащили къ наружной двери кухни и отперли болты.

Полицейскій, старавшійся опередить трактирщика, ворвался въ кухню съ однимъ изъ извозчиковъ, схватилъ за кисть невидимую руку, которая держала за шиворотъ Марвеля, получилъ здоровую оплеуху и, едва устоявъ на ногахъ, попятился назадъ. Дверь отворилась и Марвелъ сдѣлалъ отчаянное усиліе спрятаться за нее. Тутъ извозчикъ что-со охватилъ.

— Вотъ онъ! — крякнулъ онъ.

Красныя руки трактирщика вцѣпились въ невидимое.

— Поймалъ! — крикнулъ онъ.

Освобожденный мистеръ Марвель шлепнулся на полъ и пробовалъ проползти между ногами боровшихся. Драка путалась вокругъ края отворенной двери. Тутъ впервые послышался голосъ Невидимаго, онъ громко вскрикнулъ: полицейскій наступилъ ему на ногу.

Потомъ Невидимый сталъ вопить съ ожесточеніемъ, и кулаки его залетали вокругъ съ неимовѣрной силой. Извозчикъ охнулъ и скрючился, получивъ ударъ подъ ложечку. Дверь изъ гостиной въ кухню захлопнулась и покрыла отступленіе мистера Марвеля. Люди въ кухнѣ неожиданно увидѣли, что сцѣпились и борятся съ пустотою.

— Куда онъ дѣлся? — спросилъ бородачъ. Наружу?

— Сюда, — сказалъ полицейскій, шелъ во дворъ и остановился.

Кусокъ черепицы просвистѣлъ мимо его головы и разбился среди посуды на кухонномъ столѣ.

— Вотъ покажу жъ я ему! — крикнулъ чернобородый.

За плечомъ полицейскаго блеснулъ револьверъ, и пять пуль одна за другой полетѣли въ сумракъ по тому направленію откуда была брошена черепица. Стрѣляя, чернобородый описывалъ рукою горизонтальную дугу, такъ что выстрѣлы разлетались по маленькому двору какъ спицы въ колесѣ.

Послѣдовало молчаніе.

— Пять пуль, — сказалъ чернобородый. Вотъ это дѣльно. Эй, кто-нибудь, добудьте-ка фонарь, да пощупаемъ, гдѣ тутъ тѣло.

XV

Посѣтитель доктора Кемпа

Докторъ Кемпъ продолжалъ писать въ своемъ кабинетѣ, пока вниманіе его не привлекли выстрѣлы. «Пафъ, пафъ, пафъ!» слѣдовали они одинъ за другимъ.

— О-го! — проговорилъ докторъ Кемпъ, снова взявъ перо въ губы и прислушиваясь. Кто-то въ Бордокѣ разряжаетъ револьверы. Что тамъ затѣяли еще эти ослы?

Онъ подошелъ къ южному окну, поднялъ его и, облокотившись на подоконникъ, сталъ смотрѣть на сѣтку оконъ, ожерелья газовыхъ фонарей и лавокъ, съ темными промежутками крышъ и домовъ, представлявшія городъ ночью. «Точно толпа тамъ, на холмѣ», сказалъ онъ, «рядомъ съ „Игроками“, и продолжалъ наблюдать. Потомъ глаза его оставили городъ и скользнули дальше, туда, гдѣ свѣтились огоньки кораблей и сіяла пристань, — маленькій, освѣщенный, многогранный павильончикъ, — какъ драгоцѣнный камень желтаго цвѣта. Луна въ первой четверти висѣла надъ холмомъ на западѣ, и звѣзды горѣли ясно и почти тропически ярко.

Минутъ черезъ пять, въ теченіе которыхъ мысль его скользнула въ далекія соображенія о соціальномъ строѣ будущаго и затерялась окончательно въ опредѣленіи времени, докторъ Кемпъ опомнился, со вздохомъ спусти окно, и вернулся къ письменному столу.

Приблизительно черезъ часъ въ наружную дверь позвонили. Со времени выстрѣловъ Кемпъ писалъ довольно вяло, съ промежутками разсѣянности. Теперь онъ прислушался. Онъ слышалъ, какъ служанка отворила дверь, и ждалъ ея обратныхъ шаговъ по лѣстницѣ, но она не шла. „Что тамъ такое, желалъ бы я узнать?“ сказалъ про себя Кемпъ.

Онъ попробовалъ снова приняться за работу, но напрасно, всталъ, сошелъ внизъ, изъ кабинета на площадку, позвонилъ и крикнулъ черезъ перила горничной, появившейся въ передней внизу.

— Письмо, что ли? — спросилъ онъ.

— Просто шальной звонокъ, сэръ, — отвѣчала она.

— Я сегодня что-то не въ своей тарелкѣ,- подумалъ про себя Кемпъ, вернулся въ кабинетъ и на этотъ разъ очень рѣшительно принялся за дѣло.

Вскорѣ онъ снова погрузился въ работу, и въ комнатѣ не стало слышно ничего, кромѣ тиканья часовъ да тихаго скрипа пера, бѣгавшаго въ самомъ центрѣ свѣтлаго круга, который лампа бросала на столъ.

Было уже два часа, когда Кемпъ кончилъ на ночь свою работу. Онъ всталъ, зѣвнулъ и пошелъ наверхъ ложиться. Уже снявъ пиджакъ и жилетъ, онъ сообразилъ, что хочетъ пить, взялъ свѣчу и сошелъ внизъ въ столовую за сифономъ и бутылкой виски.

Научныя занятія доктора Кемпа сдѣлали его человѣкомъ очень наблюдательнымъ, и, вторично проходя черезъ сѣни, онъ замѣтилъ на линолеумѣ, рядомъ съ коврикомъ, внизу лѣстницы, маленькое темное пятнышко. Онъ пошелъ наверхъ, но вдругъ это темное пятнышко почему-то заинтересовало его. Что могло оно значить? Повидимому тутъ дѣйствовалъ элементъ чего-то безсознательнаго. Какъ бы то ни было, онъ вернулся съ своей ношей, прошелъ въ сѣни, поставилъ на полъ сифонъ и виски и, наклонившись, тронулъ пятнышко. Безъ особеннаго удивленія замѣтилъ онъ, что пятнышко имѣло цвѣтъ и липкость запекшейся крови.

Онъ опять взялъ сифонъ и виски и вернулся наверхъ, соображая и стараясь объяснить присутствіе крови. На площадкѣ онъ увидѣлъ нѣчто и остановился въ изумленіи: ручка двери въ его спальню была въ крови.

Онъ взглянулъ на свою собственную руку. Рука была чистая, да къ тому же онъ вспомнилъ, что, когда пришелъ изъ кабинета, дверь была отворена, — слѣдовательно, онъ не трогалъ ручку вовсе.

Онъ вошелъ прямо въ спальню, съ лицомъ совершенно спокойнымъ, можетъ быть, нѣсколько болѣе рѣшительнымъ, чѣмъ обыкновенно. Взглядъ его, вопросительно блуждая вокругъ, упалъ на постель. На одѣялѣ была лужа крови, а простыня была разорвана. Когда онъ раньше входилъ въ комнату, онъ этого не замѣтилъ, такъ какъ прошелъ прямо въ туалетному столу. Съ противоположной стороны постель была примята, какъ будто кто-нибудь только-что сидѣлъ на ней.

Тутъ у него явилось странное впечатлѣніе, — ему будто послышалось, что кто-то сказалъ вполголоса: „Боже мой, Кемпъ!“ Но докторъ Кемпъ ни въ какіе голоса не вѣрилъ.

Онъ стоялъ и смотрѣлъ на скомканныя простыни. Неужели это, въ самомъ дѣлѣ, былъ голосъ? Опять оглянулся вокругъ, но не замѣтилъ ничего, кронѣ взбудораженной и окровавленной постели. Потомъ онъ ясно услышалъ какое-то движеніе по комнатѣ около умывальника. Во всѣхъ людяхъ, даже образованныхъ, таится нѣкоторое суевѣріе. Чувство сверхъестественнаго охватило Кемпа, и ему стало жутко. Онъ затворилъ дверь, подошелъ къ туалетному столу, поставилъ сифонъ и вдругъ вздрогнулъ: между нимъ и умывальникомъ висѣла въ воздухѣ окровавленная тряпка.

Онъ смотрѣлъ на нее, выпучивъ глаза. Это былъ пустой бинтъ, бинтъ, завязанный но всѣмъ правиламъ, но совершенно пустой. Докторъ Кемпъ шагнулъ впередъ, чтобы схватить его, но его остановило чье-то прикосновеніе и голосъ, говорившій совсѣмъ рядомъ.

— Кемпъ, — сказалъ голосъ.

— А? — сказалъ Кемпъ, разинувъ ротъ.

— Не робѣйте, Кемпъ, — продолжалъ голосъ. Я — Невидимый.

Кемпъ нѣкоторое время не отвѣчалъ, только смотрѣлъ на бинтъ.

— Невидимый? — проговорилъ онъ наконецъ.

Исторія, надъ которой онъ такъ издѣвался еще нынче утромъ, сразу припомнилась Кемпу. Кажется онъ, в эту минуту даже не очень испугался и не очень удивился. Сообразилъ онъ все только впослѣдствіи.

— Я думалъ, все это выдумка, — сказалъ онъ.

Преобладавшая въ головѣ его мысль была о тѣхъ аргументахъ, которые онъ столько разъ приводилъ нынче утромъ.

— На васъ бинтъ? спросилъ онъ.

— Да, — отвѣчалъ Невидимый.

— О! — вырвалось у Кемпа, но онъ овладѣлъ собой. Постойте, — сказалъ онъ. Но вѣдь это все вздоръ… Какой-нибудь фокусъ.

Онъ вдругъ шагнулъ впередъ, и его протянутая къ бинту рука встрѣтила невидимые пальцы. Онъ отшатнулся и поблѣднѣлъ.

— Не теряйте головы, Кемпъ, ради Бога! Я тамъ нуждаюсь въ помощи. Погодите.

Рука схватила руку Кемпа у локтя. Кемпъ ударилъ по ней.

— Кемпъ! — крикнулъ голосъ. Кемпъ, не бойся.

И рука еще крѣпче сжала руку Кемпа.

Изступленное желаніе высвободиться овладѣло Кемпомъ. Кисть перевязанной руки вцѣпилась ему въ плечи, его вдругъ сшибли съ нотъ и бросали навзничь на постель. Онъ открылъ было ротъ, чтобы крикнуть, но уголъ простыни очутился у него между зубами. Невидимый держалъ его крѣпко, но руки Кемпа были свободны, и онъ какъ бѣшеный колотилъ ими наобумъ.

— Будьте же благоразумны, толкомъ вамъ говорю! — сказалъ Невидимый, не выпуская его, несмотря и удары, которые сыпалась ему въ ребра. Боже праведный, вы доведете меня до бѣшенства.

— Тише, дуракъ! — заревѣть Невидимый на ухо Кемпу.

Кемпъ боролся еще минуту, потомъ пересталъ.

— Если вы крикните, я размозжу вамъ физіономію, — сказалъ Невидимый, вынимая простыню у него изо рта. Я Невидимый. Это не вздоръ и не волшебство. Я въ самомъ дѣлѣ невидимый человѣкъ. И мнѣ нужна ваша помощь. Вредить вамъ я вовсе не хочу, но ели вы будете вести себя какъ олухъ и невѣжда, — иначе нельзя. Развѣ вы не помните меня, Кемпъ? Гриффинъ изъ Университетской коллегіи.

— Дайте мнѣ встать, — сказалъ Кемпъ. Я никуда не уйду. Дайте посидѣть минутку спокойно.

Онъ всталъ и пощупалъ себѣ шею.

— Я Гриффинъ изъ Унивеситетской коллегіи и я сдѣлалъ себя невидимымъ. Я, просто, самый обыкновенный человѣкъ, и человѣкъ вамъ знакомый, только ставшій невидимымъ.

— Гриффинъ? — повторилъ Кемпъ.

— Гриффинъ, — отвѣчалъ голосъ. Студентъ помоложе васъ, почти альбиносъ, шести футовъ росту и широкоплечій, съ бѣлымъ и розовымъ лицомъ и красными глазами, получившій медаль по химіи.

— Ничего не понимаю, — сказалъ Кемпъ. У меня голова идетъ кругомъ. При чемъ тутъ Гриффинъ?

— Гриффинъ — это я.

Кемпъ подумалъ съ минуту.

— Это ужасно, — сказалъ онъ. — Но какая же должна произойти чертовщина, чтобы человѣкъ могъ стать невидимымъ?

— Никакой чертовщины. Это — процессъ вполнѣ нормальны! И удобопонятый.

— Ужасно! — повторилъ Кемпъ. Какимъ же образомъ?

— Ужасно-то оно ужасно. Но я раненъ, мнѣ очень больно и я усталъ… Боже мой, Кемпъ, вы — мужчина, отнеситесь къ дѣлу спокойно. Дайте мнѣ поѣсть и напиться и позвольте посидѣть вотъ тутъ.

Кемпъ видѣлъ, какъ бинтъ задвигался по комнатѣ, какъ тащилось по полу плетеное кресло и остановилось у камина. Оно скрипнуло и сидѣніе опустилось на четверть вершка, по крайней мѣрѣ. Кемпъ протеръ глаза и опять пощупалъ шею.

— Да это почище духовъ, — сказалъ онъ и глупо засмѣялся.

— Вотъ такъ то лучше. Слава Богу, вы становитесь благоразумнѣе!

— Или дурѣю, — сказалъ Кемпъ, прижимая кулаками глаза.

— Дайте мнѣ виски. Я еле живъ.

— Ну, этого я не замѣтилъ. Гдѣ вы? Если встану, можетъ бытъ, и угожу прямо въ васъ? Ахъ, тутъ… Ну, ладно. Виски, вотъ… Куда жъ мнѣ его дѣвать?

Кресло заскрипѣло, и Кемпъ почувствовал, что у него берутъ стаканъ. Онъ выпустилъ его съ усиліемъ», инстинктъ его былъ противъ. Стаканъ ушелъ и остановился въ воздухѣ, вершковъ на двадцать надъ переднимъ краемъ кресла. Кемпъ смотрѣлъ на него въ безконечномъ недоумѣніи.

— Это… Это долженъ быть гипнотизмъ. Вы, навѣрное, внушаете, что вы невидины.

— Вздоръ! — сказалъ голосъ.

— Просто безуміе какое-то!

— Выслушайте меня…

— Нынче утромъ и доказать вполнѣ убѣдительно, что невидимость…

— Что ни тамъ доказали это все равно. Я умираю съ голоду, — сказалъ голосъ, — и ночь очень холодна для человѣка безъ платья.

— Ѣсть? — спросилъ Кемпъ.

Стаканъ виски опрокинулся.

— Да, сказалъ Невидимый, стукнувъ имъ по столу. У васъ найдется халатъ?

Кемпъ пробормоталъ какое-то восклицаніе. Потомъ подошелъ къ своему гардеробу и вынулъ оттуда темнокрасный халатъ.

— Годится? — спросилъ онъ.

Халатъ взяли. Съ минуту онъ повисѣлъ неподвижно въ воздухѣ, потомъ странно заколыхался, всталъ во весь ростъ, чинно застегиваясь, и сѣлъ въ кресло.

— Кальсоны, носки и туфли были бы кстати, — сказалъ Невидимый отрывисто. И пища.

— Что угодно, но это самое нелѣпѣйшее происшествіе во всей моей жизни.

Кемпъ выпотрошилъ ящика комода, отыскивая необходимые предметы, потомъ сошелъ внизъ порыться въ буфетѣ, вернулся съ холодными котлетами и хлѣбомъ и, придвинувъ маленькій столикъ, поставилъ ихъ передъ гостемъ.

— И безъ ножей, все равно, — сказалъ гость, и котлета повисла въ воздухѣ, послышался звукъ жеванія.

— Я всегда предпочитаю надѣтъ что-нибудь, прежде чѣмъ ѣсть, — сказалъ Невидимый, набивъ ротъ и съ жадностью пожирая котлеты, — странная причуда.

— А рука — ничего? — спросилъ Кемпъ.

— Ничего, — сказалъ Невидимый.

— Изъ всѣхъ удивительныхъ и диковинныхъ…

— Именно. Но какъ это странно, что я попалъ для перевязки именно къ вамъ. Первая моя удача! Впрочемъ, я и такъ собирался переночевать нынче здѣсь. Вы ужъ это потерпите. Какая пакость, однако, что кровь-то моя вѣдь видна! Ишь какъ напачкалъ. Становится видно, когда свертывается, должно быть. Я измѣнилъ только живыя ткани и только на то время, пока живъ… Вотъ уже три часа, какъ я здѣсь…

— Но какъ же это дѣлается? — началъ Кемпъ тономъ крайняго раздраженія. Чортъ знаетъ, что такое! Все это такъ неразумно съ начала до конца.

— Совершенно разумно, — сказалъ Невидимый, — какъ нельзя болѣе разумно.

Онъ потянулся за бутылкой виски и взялъ ее. Кемпъ во всѣ глаза смотрѣлъ на жадно ѣвшій халатъ. Лучъ свѣта отъ зажженной свѣчи, проходя сквозь дырочку, прорванную на правомъ плечѣ халата, образовалъ свѣтлый треугольникъ подъ ребрами налѣво.

— Что такое были эти выстрѣлы? — спросить Кемпъ. Какъ началась стрѣльба?

— Да былъ тамъ дуракъ одинъ, — нѣчто въ родѣ моего союзника, — чтобъ ему провалиться совсѣмъ! Такъ онъ вздумалъ украсть у меня деньги… Да и укралъ.

— И онъ тоже невидимъ?

— Нѣтъ.

— Ну?

— Нельзя ли мнѣ сначала еще поѣстъ, а ужъ потомъ разсказывать? Я голоденъ и страдаю, а вы хотите, чтобы я разсказывалъ вамъ какія-то исторіи!

Кемпъ всталъ.

— Это не вы стрѣляли? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ гость. Какой-то болванъ, котораго я никогда не видалъ, выпалилъ наобумъ. Они всѣ тамъ перетрусили. Перепугались меня! Чортъ бы ихъ побралъ! Но послушайте, Кемпъ, я еще хочу ѣсть: мнѣ итого мало.

— Пойду посмотрю, не найдется ли внизу еще чего-нибудь съѣдобнаго, — сказалъ Кемпъ. Боюсь, что найдется немного.

Покончивъ съ ѣдой, — а съѣлъ онъ очень много, — Невидимыя попросилъ сигару. Онъ свирѣпо куснулъ конецъ, не данъ Кемпу времени отыскать ножикъ, и выругался, когда наружный листъ отсталъ.

Странно было видѣть его курящимъ: ротъ его и горло, зѣвъ и ноздри, — все обнаружилось въ видѣ слѣпка изъ крутящагося дыма.

— Благословенный даръ это куреніе, — сказалъ Невидимый и крѣпко затянулся. Для меня очень счастливо, что я напалъ именно на васъ, Кемпъ. Вы должны мнѣ помочь. Какъ разъ вотъ на васъ-то я и наткнулся, — каково! Со мной приключалась сквернѣйшая исторія, я поступилъ какъ помѣшанный, право. Подумать только, черезъ что я прошелъ! Но мы еще кое-что сдѣлаемъ, вотъ увидите, Кемпъ.

Онъ налилъ себѣ еще виски и содовой воды. Кемпъ всталъ, оглянулся вокругъ и принесъ себѣ пустой стаканъ изъ сосѣдней комнаты.

— Все это нелѣпо. Но, я думаю, мнѣ все-таки можно выпить.

— Вы не очень перемѣнились, Кемпъ, за эти двѣнадцать лѣтъ. Блондины мѣняются мало. Вы хладнокровны и методичны… Погодите-ка, что я вамъ скажу… Будемъ работать вмѣстѣ?

— Да какъ вы все это сдѣлали? — спросилъ Кемпъ. Какъ стали такимъ?

— Ради Христа, позвольте мнѣ покурить немножко на свободѣ, а потомъ ужъ я начну вамъ разсказывать.

Но исторія такъ и осталась неразсказаной. У Невидимаго разболѣлась рука; его лихорадило, онъ усталъ, и его пораженному воображенію неотступно мерещилась погоня на холмѣ драка у трактира. Онъ началъ было разсказъ и спутался. Несвязно говорилъ о Марвелѣ, курилъ быстрѣе, и голосъ его становился сердитымъ. Кемпъ старался извлечь изъ всего этого что-нибудь понятное.

— Онъ меня боялся… Я видѣлъ, что онъ меня боится, — повторялъ Невидимый опять и опять. Онъ хотѣть отъ меня удрать, постоянно объ этомъ думалъ. Какой я былъ дуракъ! Мерзавецъ!.. Я былъ внѣ себя… Убилъ бы его!..

— Гдѣ вы достали деньги? — внезапно прервалъ Кемпъ.

Невидимый помолчалъ съ минуту.

— Сегодня я не могу вамъ этого сказать.

Онъ вдругъ застоналъ и нагнулся впередъ, опирая невидимую голову на невидимыя рука.

— Кемпъ, — сказалъ онъ, — я не спалъ почти трое сутокъ, въ трое сутокъ раза два только вздремнулъ на часочекъ, да и того меньше. Сонъ мнѣ совершенно необходимъ.

— Такъ возьмите мою комнату, вотъ эту.

— Да какъ же я могу спать? Если я засну, онъ уйдетъ… Уфъ! Не все ли равно!

— Какъ васъ ранила пуля? — спросить Кемпъ.

— Пустяки, — царапина. Кровь. О, Господи! Какъ мнѣ нуженъ сонъ.

— Такъ почему же бы вамъ не заснуть?

Невидимый какъ будто посмотрѣлъ на Кемпа.

— Потому что мнѣ особенно не хочется быть пойманнымъ моими ближними, — проговорилъ онъ медленно.

Кемпъ вздрогнулъ.

— Дуракъ я! воскликнулъ Невидимый, ударивъ по столу кулакомъ. Я подалъ вамъ эту мысль!

XVIII

Невидимый спитъ

Несмотря на свое утомленіе и боль отъ раны, Невидимый не захотѣлъ положиться на слово Кемпа, что на свободу его не будетъ сдѣлано никакихъ покушеній. Онъ осмотрѣлъ оба окна въ спальнѣ, поднять шторы и оглядѣлъ ставни, чтобы убѣдиться, что Кемпъ говоритъ правду, и что бѣжать этимъ путемъ было возможно. Снаружи ночь была тихая и безмолвная, и новый мѣсяцъ заходилъ надъ дюнами. Невидимый осмотрѣлъ еще ключи спальни и двѣ двери въ уборную, чтобы убѣдиться, что и этимъ путемъ можно было оградить свою свободу, послѣ чего призналъ себя удовлетвореннымъ. Онъ всталъ передъ каминомъ, и Кемпъ услышалъ зѣвокъ.

— Очень жалѣю, — сказалъ Невидимый, — что не могу разсказать вамъ сегодня всего, что я сдѣлалъ. Но я страшно усталъ. Конечно, все это нелѣпо… Все это ужасно! Но, повѣрьте мнѣ, Кемпъ, вопреки вашимъ утреннимъ аргументамъ, все это — вещь вполнѣ возможная. Я сдѣлалъ открытіе, хотѣлъ оставятъ его при себѣ. Не могу: мнѣ нуженъ компаньонъ. А вы… Чего только мы не сдѣлаемъ! Но завтра. А теперь, Кемпъ, мнѣ кажется, или спать, или умереть,

Кемпъ стоялъ среди комнаты, глядя на безголовое платье.

— Мнѣ надо васъ оставить, значитъ. Нѣтъ, просто невѣроятно!.. случись только три такія вещи, ниспровергающія всѣ мои теоріи, — я просто соду съ ума. Но все это въ самомъ дѣлѣ. Не нужно ли вамъ еще чего-нибудь?

— Только проститься съ вами, сказалъ Гриффинъ.

— Прощайте, — сказалъ Кемпъ и потрясъ невидимую руку.

Онъ бокомъ попятился къ двери. Вдругъ халатъ поспѣшно зашагалъ къ нему.

— Поймите меня! — сказалъ халатъ. Никакихъ попытокъ задержать меня или поймать! Не то…

Кемпъ слегка измѣнился въ лицѣ.

— Кажется, я далъ вамъ слово, — сказалъ онъ, и тихонько затворилъ за собой дверь.

Изнутри щелкнулъ ключъ. Пока Кемпъ стоялъ на мѣстѣ съ лицомъ, выражавшимъ пассивное удивленіе, быстрые шаги подошли къ двери уборной и она также заперлась. Кемпъ ударилъ себя рукою но лбу.

— Брежу я, что ли? Я ли сошелъ съ ума или весь міръ помѣшался?

Онъ захохоталъ и потрогалъ запертую дверь.

— Выгнанъ изъ собственной спальни вопіющей нелѣпостью!

Онъ подошелъ къ верхушкѣ лѣстницы и оглянулся на запертыя двери.

— Фактъ, — сказалъ онъ и дотронулся до своей слегка оцарапанной шея. Несомнѣнный фактъ! Но…

Онъ безнадежно потрясъ головою, повернулся и пошелъ внизъ; зажегъ лампу въ столовой, вынулъ сигару и началъ ходить изъ угла въ уголъ, издавая безсвязныя восклицанія и по временамъ разсуждая вслухъ.

— Невидимъ! — говорилъ онъ. Существуетъ ли такая вещь, какъ невидимое животное?.. Въ морѣ, да… Тысячами, милліонами! Всѣ личинки, всѣ мелкія навиліи и торнаріи, всѣ микроскопическія животныя — всѣ слизистыя. Въ морѣ больше невидимыхъ, чѣмъ видимыхъ существъ! Я никогда прежде объ этомъ не думалъ. А въ прудахъ-то! Всѣ эти маленькія прудовыя жизни — кусочки безцвѣтной, прозрачной слизи. Но въ воздухѣ… Нѣтъ! Это не можетъ быть… Да, въ концѣ концовъ, почему же? Если бы человѣкъ былъ сдѣланъ изъ стекла, онъ все-таки былъ бы видимъ.

Кемпъ глубоко задумался. Три сигары разсыпались по ковру бѣлымъ пепломъ, прежде чѣмъ онъ заговорилъ снова. И тутъ онъ издалъ лишь одно восклицаніе, свернулъ в сторону, вышелъ изъ комнаты, прошелъ въ свою маленькую докторскую пріемную и зажегъ тамъ газъ. Комната была маленькая, такъ какъ докторъ Кемпъ не жилъ практикой и тамъ были сложены послѣднія газеты. Утренній номеръ валялся тутъ же, развернутый и небрежно брошенный въ сторону. Кемпъ схватилъ его, перевернулъ листы и прочелъ разсказъ о «Странной исторіи въ Айпингѣ», съ такимъ трудомъ прочитанный матросомъ въ Портъ-Стоу Марвелю. Кемпъ пробѣжалъ его быстро.

— Закутанъ! Переодѣть! Скрывался! «Никто, повидимому, не знаетъ о его несчастіи!» Куда, къ чорту, онъ мѣтилъ?

Кемпъ уронилъ листокъ, и глаза его какъ будто чего-то искали.

— А-а, — проговорилъ онъ и взялъ «Сенъ-Джемскую газету», лежавшую свернутой, какъ пришла. Теперь мы добьемся правды.

Онъ разорвалъ газету и открылъ ее. Въ глаза ему бросились дна столбца. «Внезапное помѣшательство цѣлой деревни въ Суссексѣ», стояло на заголовкѣ.

— Великій Боже! — сказалъ Кемпъ, читая съ жадностью недовѣрчивый отчетъ о вчерашнихъ событіяхъ въ Айпингѣ.

На другой страницѣ былъ перепечатанъ параграфъ изъ утреннихъ газетъ. Кемпъ перечелъ его: «Бѣжалъ по улицѣ и дрался направо и налѣво. Джафферсъ въ безсознательномъ состояніи. Мистеръ Гокстеръ сильно страдаетъ, все еще не можетъ передать, что видѣлъ. Тяжелое оскорбленіе священника. Женщина, заболѣвшая отъ страха. Окна перебиты. Эта удивительная исторія — вѣроятно, вымыселъ. Слишкомъ любопытна, чтобы ее не напечатать — cum grano.»

Кемпъ выронилъ листъ и безсмысленно смотрѣлъ передъ собою.

— Вѣроятно, вымыселъ.

Онъ опять схватилъ газету и перечелъ все сначала.

— Но при чемъ же тутъ этотъ бродяга? Какого черта вздумалось ему гоняться за бродягой?

Онъ вдругъ сѣлъ на свой хирургическій диванъ.

— Не только невидимый, — сказалъ онъ, — но и помѣшанный! Манія убійства.

Когда взошла заря, и блѣдность ея стала примѣшиваться къ свѣту лампы и сигарному дыму въ столовой, — Кемпъ все еще ходилъ изъ угла въ уголъ, стараясь постичь невозможное.

Онъ былъ слишкомъ взволнованъ, чтобы спать. Сонные слуги, сойдя внизъ, нашли его тамъ же и пришли къ заключенію, что чрезмѣрныя занятія повредили его здоровью. Онъ отдалъ имъ странное, но совершенно опредѣленное приказаніе: накрыть завтракъ на двоихъ въ кабинетѣ наверху, а самимъ держаться исключительно въ нижнемъ и подвальномъ этажѣ. Потомъ Кемпъ снова зашагалъ по комнатѣ до прихода утреннихъ газетъ. Въ газетахъ говорилось очень многое, но сказано было мало, почти ничего, кромѣ подтвержденія вчерашнихъ извѣстія и очень плохо составленнаго отчета о другомъ замѣчательномъ происшествіи, въ Портъ-Стоу. Изъ этого отчета Кемпъ понялъ сущность событій въ «Веселыхъ игрокахъ» и узналъ имя Марвеля. «Онъ продержалъ меня при себѣ цѣлыя сутки», заявилъ Марвель. Къ айпингской исторіи было прибавлено еще нѣсколько мелкихъ фактовъ, между прочимъ то, что проволока деревенскаго телеграфа была обрѣзана. Но ничто не бросало никакого свѣта на отношеніе Невидимаго къ бродягѣ, такъ какъ мистеръ Марвелъ ничего не сказалъ о книгахъ и деньгахъ, которыми было начинено его платье. Недовѣрчивый тонъ газетъ исчезъ, и цѣлые рои репортеровъ и изслѣдователей уже принялись за тщательное разсмотрѣніе всего дѣла.

Кемпъ прочелъ статью отъ доски до доски, послалъ горничную купить всѣ утреннія газеты и съ жадностью поглотилъ также и ихъ.

— Онъ невидимъ, — говорилъ себѣ Кемпъ, — и, судя по тому, что пишутъ тутъ пахнетъ буйнымъ помѣшательствомъ, переходящимъ въ манію. Что только онъ можетъ надѣлать! Что только онъ можетъ надѣлать! А между тѣмъ, вонъ онъ тамъ, у меня, наверху, свободенъ какъ вѣтеръ… Что мнѣ дѣлать, Господи Боже мой! Было ли бы это, напримѣръ, безчестно, если бы… Нѣтъ.

Онъ подошелъ къ маленькой неопрятной конторкѣ въ углу и начать писать записку, разорвалъ ее, дописавъ до половины, и написалъ другую, перечелъ и задумался. Потомъ взялъ конвертъ и надписалъ адресъ: «Полковнику Эдай, въ Портъ-Вордокъ».

Невидимый проснулся какъ разъ въ то время, какъ Кемпъ былъ, такимъ образомъ, занятъ, и проснулся въ очень дурномъ настроенія. До чутко насторожившагося Кемпа донеслось порывистое шлепанье его босыхъ ногъ по спальнѣ наверху, потомъ грохнулся стулъ, и разлетѣлся вдребезги стаканъ съ умывальника. Кемпъ поспѣшилъ наверхъ и торопливо постучалъ въ дверь.

XIX

Нѣкоторые первые принципы

— Что случилось? — спросилъ Кемпъ, когда Невидимый впустилъ его.

— Ничего.

— Что жъ это былъ за грохотъ, чортъ побери?

— Вспылилъ, — сказалъ Невидимый. Забылъ руку-то, а она болитъ.

— А вы подвержены такого рода вспышкамъ?

— Подверженъ.

Кемпъ прошелъ на ту сторону комнаты и подобралъ осколки стекла.

— Всѣ факты о васъ стали извѣстны, — сказалъ онъ, стоя съ осколками въ рукѣ,- все, что случилось въ Айпингѣ и подъ горой. Міръ знаетъ теперь о своемъ невидимомъ гражданинѣ. Но никто не знаетъ, что вы здѣсь.

Невидимый выругался.

— Тайна открыта. Думаю, что это была тайна. Я не знаю вашихъ плановъ, но, конечно хочу помочь вамъ.

Невидимый селъ на постель.

— Наверху готовъ завтракъ, — сказалъ Кемпъ, какъ можно непринужденнѣе, и очень обрадовался, когда его странный гость всталъ съ большою готовностью.

Кемпъ пошелъ первый по узенькой лѣстницѣ въ бельведеръ.

— Прежде чѣмъ что-либо начинать, — сказалъ онъ, — мнѣ необходимо сколько-нибудь уяснить себѣ, что такое эта ваша невидимость.

Онъ сѣлъ и безпокойно оглянулся въ окно съ видомъ человѣка, которому предстоитъ, во что бы то ни стало, поддерживать разговоръ. Сомнѣнія въ реальности всего происходившаго мелькнули въ его головѣ и исчезли при видѣ Гриффина, сидѣвшаго ха завтракомъ, — этого безголоваго, безрукаго халата, вытиравшаго невидимыя губы чудесно державшейся въ воздухѣ салфеткой.

— Вещь довольно простая и вѣроятная, — сказалъ Гриффинъ, положивъ салфетку.

— Для васъ, конечно, но…

Кемпъ засмѣялся.

— Ну да, и мнѣ она, несомнѣнно, казалась на первыхъ порахъ чѣмъ-то чудеснымъ, а теперь… Господи Боже мой! Но мы свершимъ еще великія вещи! Я въ первый разъ напалъ на нее въ Чезильстоу.

— Въ Чезильстоу?

— Я отправился туда прямо изъ Лондона. Вы вѣдь знаете, что я бросилъ медицину и занялся физикой. Нѣтъ? Ну да, физикой: меня плѣнялъ свѣтъ.

— А-а!

— Оптическая непроницаемость. Весь этотъ вопросъ — цѣлая сѣть загадокъ, сквозь которую обманчиво мелькаетъ сѣть разгадокъ. А такъ какъ мнѣ было всего двадцать два года, и былъ юноша очень восторженный, я сказалъ себѣ: «Положу на это всю жизнь. Стоитъ того. Вы знаете, какими дураками мы бываемъ въ двадцать два года!

— Тогда ли дураками, или теперь? — замѣтилъ Кемпъ.

— Какъ будто одно знаніе можетъ кого нибудь удовлетворять! Тѣмъ не менѣе я принялся за работу и работалъ какъ каторжный. И не успѣлъ я проработать и продумать и шести мѣсяцевъ, какъ вдругъ въ одну изъ дырочекъ сѣтки мелькнулъ мелькнулъ свѣтъ, да какой, — ослѣпительный! Я нашелъ общій законъ пигментовъ и рефракціи, формулу, геометрическое выраженіе, включающее четыре измѣренія. Дураки, обыкновенные люди, даже обыкновенные математики и не подозрѣваютъ, что можетъ значить какое-нибудь общее выраженіе при изученіи молекулярной физики. Въ книгахъ, — въ книгахъ, которыя стащилъ этотъ бродяга, есть чудеса, вещи удивительныя! Но это не былъ методъ, это была идея, могущая навести на методъ, посредствомъ котораго, не измѣняя никакихъ другихъ свойствъ матеріи, кромѣ цвѣта въ нѣкоторыхъ случаяхъ, можно понизить коэффиціентъ преломленія нѣкоторыхъ веществъ, — твердыхъ ли или жидкихъ, — до коэффиціента преломленія воздуха, что касается всѣхъ вообще практическихъ результатовъ.

— Фью! — свистнулъ Кемпъ. Странно что-то! Но все-таки для меня не совсѣмъ ясно… Я понимаю, что можно испортить такимъ образомъ драгоцѣнный камень, но до личной невидимости еще очень далеко.

— Именно, — сказалъ Гриффинъ. Но, подумайте, видимость зависитъ вѣдь отъ дѣйствія видимыхъ тѣлъ на свѣтъ. Позвольте изложить намъ элементарные факты, какъ будто вы изъ не знаете: такъ вы яснѣе меня поймете. Вы отлично знаете, что тѣла или поглощаютъ свѣтъ, или отражаютъ его, или преломляютъ. Если тѣло не поглощаетъ, не отражаетъ и не преломляетъ свѣта, оно не можетъ быть видимо само по себѣ. Видишь, напримѣръ, непрозрачный красный цвѣтъ, потому что цвѣтъ поглощаетъ нѣкоторую долю свѣта и отражаетъ остальное, всѣ красные лучи. Если бы ящикъ не поглощалъ никакой доли свѣта, а весь его отражалъ бы, онъ оказался бы блестящимъ бѣлымъ ящикомъ. Серебрянымъ! Брилліантовый ящикъ поглощалъ бы немного свѣта, и общая его поверхность отражала бы его также немного, только мѣстами, на болѣе благопріятныхъ плоскостяхъ, свѣтъ отражался бы и преломлялся, давая намъ блестящую видимость сверкающихъ отраженій и прозрачностей. Нѣчто вродѣ свѣтового скелета. Стеклянный ящикъ блестѣлъ бы меньше, былъ бы не такъ отчетливо виденъ, какъ брилліантовый, потому что въ немъ было бы меньше отраженія и меньше рефракціи. Понимаете? Съ извѣстныхъ точекъ вы ясно видѣли бы сквозь него. Нѣкоторыя сорта стекла были бы болѣе видимы, чѣмъ другія, — хрустальный ящикъ блестѣлъ бы сильнѣе ящика изъ обыкновеннаго оконнаго отекла. Ящикъ изъ очень тонкаго обыкновеннаго стекла при дурномъ освѣщеніи даже трудно было бы различить, потому что онъ не поглощалъ бы почти никакихъ лучей, а отраженіе и преломленіе были бы также очень слабы. Если же положить кусокъ обыкновеннаго бѣлаго стекла въ воду, и тѣмъ болѣе, если положить его въ какую-нибудь жидкость гуще воды, оно исчезнетъ почти совершенно, потому что свѣтъ, проходящій сквозь воду на стекло, преломляется и отражается очень слабо и вообще не подвергается почти никакому воздѣйствію. Стекло становится почти столь же невидимымъ, какъ струя углекислоты или водорода въ воздухѣ,- и по той же самой причинѣ.

— Да, — сказалъ Кемпъ, — это-то очень просто и въ наше время извѣстно всякому школьнику.

— А вотъ и еще фактъ, также извѣстный всякому школьнику. Если кусокъ стекла растолочь, Кемпъ, превратитъ его въ порошокъ, онъ становится гораздо болѣе замѣтнымъ въ воздухѣ,- онъ становятся непрозрачнымъ, бѣлымъ порошкомъ. Происходитъ это потому, что толченіе умножаетъ поверхности стекла, производящія отраженіе и преломленіе. У куска стекла только двѣ поверхности; въ порошкѣ свѣтъ отражается и преломляется каждою крупинкой, черезъ которую проходитъ, и сквозь порошокъ его проходитъ очень мало. Но если бѣлое толченое стекло положить въ воду, оно сразу исчезнетъ. Толченое стекло и вода имѣютъ приблизительно одинаковый коэффиціентъ преломленія, то есть, переходя отъ одного къ другому, свѣтъ преломляется и отражается очень мало. Положивъ стекло къ какую-нибудь жидкость съ почти одинаковымъ съ нимъ коэффиціентомъ преломленія, вы дѣлаете его невидимымъ: всякая прозрачная вещь становится невидимой, если ее помѣстить въ среду съ одинаковымъ съ ней коэффиціентомъ преломленія. Достаточно подумать самую малость, чтобы убѣдиться, что стекло возможно сдѣлать невидимымъ въ воздухѣ, если устроить такъ, чтобы его коэффиціентъ преломленіи равнялся коэффиціенту воздуха, потому что тогда, переходя отъ стекла къ воздуху, свѣтъ не будетъ ни отражаться, ни преломляться вовсе.

— Да, да, сказалъ Кемпъ. Но вѣдь человѣкъ — не то, что толченое стекло.

— Нѣтъ, — сказалъ Гриффинъ, — о_н_ъ п_р_о_з_р_а_ч_н_ѣ_е.

— Вздоръ!

— И это говоритъ докторъ! Какъ все забывается, Боже мой! Неужели въ эти десять лѣтъ мы успѣли совсѣмъ забыть физику? Подумайте только, сколько вещей прозрачныхъ кажутся намъ непрозрачными! Бумага, напримѣръ, состоитъ изъ прозрачныхъ волоконцъ, и она бѣла и непроницаема только потому же, почему бѣлъ и непроницаемъ стеклянный порошокъ. Намаслите бѣлую бумагу, наполните масломъ промежутки между волоконцами, такъ, чтобы преломленіе и отраженіе происходило только на поверхностяхъ, — и бумага станетъ прозрачной какъ стекло, и не только бумага, а волокна ваты, волокна полотна, волокна шерсти, волокна дерева и кости, Кемпъ, мясо, Кемпъ, волосы, Кемпъ ногти и нервы Кемпъ. Словомъ весь составъ человѣка, кромѣ краснаго вещества въ его крови и темнаго пигмента волосъ, все состоитъ изъ прозрачной, безцвѣтной ткани; вотъ какъ немногое дѣлаетъ насъ видимыми другъ другу! По большей части, фибры живого человѣка не менѣе прозрачны, чѣмъ вода.

— Конечно, конечно! — воскликнуть Кемпъ. Я только вчера вечеромъ думалъ о морскихъ личинкахъ и медузахъ.

— Теперь вы меня поняли! Вы поняли все, что я узналъ, и что было у меня на умѣ черезъ годъ послѣ моего отъѣзда изъ Лондона, — шесть лѣтъ назадъ. Но я держать языкъ за зубами. Работать мнѣ приходилось при страшно неблагопріятныхъ условіяхъ. Гоббема, мой профессоръ, быть научный шалопай, воръ чужихъ идей, и онъ постоянно за мной подглядывалъ. А вѣдь вамъ извѣстны мошенническіе нравы ученаго міра! Но я ни за что не хотѣть разглашать смою находку и дѣлиться съ нимъ ея честью. Не хотѣлъ, да и только. Я продолжалъ работать и все болѣе приближался къ обращенію формулы въ опытъ, въ дѣйствительность, не говоря никому ни слова: мнѣ хотѣлось сразу ослѣпить весь міръ своей работой и прославиться сразу. Я занялся вопросомъ о пигментахъ, чтобы пополнять нѣкоторые пробѣлы, и вдругъ, — нечаянно, совершенно случайно, — сдѣлалъ открытіе въ физіологіи…

— Да?

— Вы знаете окрашивающее кровь красное вещество; оно можетъ быть превращено въ бѣлое, безцвѣтное, не теряя ни одного изъ прочихъ своихъ свойствъ.

Кемпъ издалъ восклицаніе недовѣрчиваго изумленія.

Невидимый всталъ и зашагалъ взадъ и впередъ по маленькому кабинету.

— Вы удивляетесь, — и не мудрено. Я помню эту ночь. Было уже очень поздно; днемъ меня осаждали безмозглые, любопытные студенты, и я работалъ иногда до зари. Помню мысль эта поразила меня внезапно, явилась мнѣ вдругъ во всемъ блескѣ и всей полнотѣ. „Можно сдѣлать животное, — ткань, — прозрачной! Можно сдѣлать его невидимымъ! Все, кромѣ пигментовъ. Я могу быть не видимъ!“ сказалъ я себѣ, внезапно сообразивъ, что значило, при такомъ познаніи, быть альбиносомъ. Тутъ было что-то ошеломляющее. Я бросилъ фильтръ, надъ которымъ возился, отошелъ и сталъ смотрѣть въ огромное окно на звѣзды. „Я могу быть невидимъ“, повторилъ я. Сдѣлать такую вещь значило бы заткнуть за поясъ самоё магію. Передо мной предстало, не омраченное никакими сомнѣніями, великолѣпное видѣніе того, что могла значить для человѣка невидимость, таинственность, власть, свобода. Никакихъ отрицательныхъ сторонъ я не видѣлъ. Подумайте только! Я, убогій, бѣдствующій, загнанный профессоръ-демонстраторъ, учившій дураковъ въ провинціальномъ коллэджѣ, могъ вдругъ стать — вотъ этимъ. Я спрашиваю тебя, Кемпъ, если бы ты… Всякія, повѣрь, кинулся бы на такое открытіе. Я проработалъ еще три года, и съ вершины каждой горы затрудненій, которыя превозмогалъ, открывалась еще такая же гора. Какое неисчислимое количество подробностей! Какое постоянное раздраженіе! И постоянное шпіонство профессора, провинціальнаго профессора. „Когда же вы издадите, наконецъ, свою работу?“ спрашивалъ онъ меня безпрерывно. И эти студенты и эта нужда! Три года прожилъ я такимъ образомъ. И черезъ три года мукъ и скрытничанья убѣдился, что докончить работу мнѣ невозможно… Невозможно!..

— Какъ это? — спросилъ Кемпъ.

— Деньги!.. — сказалъ Невидимый, отошелъ къ окну и сталъ смотрѣть и него.

Вдругъ онъ обернулся.

— Я обокралъ старика: обокралъ отца… Деньги были чужія, и онъ застрѣлился.

XX

Въ домѣ на Портландъ-Стритѣ

Съ минуту Кемпъ просидѣлъ молча, глядя въ спину безголовой фигуры у окна. Потомъ онъ вздрогнулъ, пораженный какой-то мыслью, всталъ, взялъ Невидимаго за руку и отвелъ его отъ окна.

— Вы устали, — сказалъ онъ, — и все ходите, а я сижу. Возьмите мое кресло.

Онъ помѣстился между Гриффиномъ и ближайшимъ окномъ.

Гриффинъ помолчалъ немного, потомъ вдругъ заговорилъ опять.

— Когда это случилось, — сказалъ онъ, — я уже бросилъ Чизельстоускій коллэджъ. Это было въ декабрѣ прошлаго года. Я нанялъ въ Лондонѣ большую комнату безъ мебели въ огромномъ, весьма неблагоустроенномъ домѣ, въ глухомъ переулкѣ, около Портландъ-Стрита. Комната моя была загромождена разными приспособленіями, которыя я купилъ за его деньги, и работа подвигалась, — медленно и успѣшно, — подвигалась и концу. Я былъ похожъ на человѣка, вышедшаго изъ густого лѣса и вдругъ наткнувшагося на какую-то безсмысленную трагедію. Я поѣхалъ хоронить отца. Голова моя была всецѣло занята моими изслѣдованіями, и я пальцемъ не шевельнулъ, чтобы спасти его репутацію. Помню я похороны: дешевенькій гробъ, убогую церемонію, открытый всѣмъ вѣтрамъ, промерзшій косогоръ и стараго товарища отца по университету, совершавшаго надъ нимъ погребальный обрядъ, — бѣднаго, чернаго, скрюченнаго старичка, страдавшаго сильнымъ насморкомъ. Помню, какъ я шелъ назадъ въ опустѣвшій домъ, по бывшей прежде деревнѣ, обращенной теперь въ уродливое подобіе города, заваленной мусоромъ и заросшей по окраинамъ, на мѣстѣ прежнихъ, заброшенныхъ теперь полей, мокрымъ непролазнымъ бурьяномъ. Помню себя къ видѣ тощей черной фигуры, бредущей по скользкому, блестящему тротуару, помню свое странное чувство отчужденности отъ убогой добродѣтели и мелкаго торгашества окружающаго міра… Отца я не жалѣлъ вовсе, Онъ казался мнѣ жертвой собственной глупой сантиментальностью. Общепринятое ханжество требовало моего присутствія на похоронахъ, но лично мнѣ не было до нихъ никакого дѣла. Однако, когда я возвращался по Гай-Стриту, мнѣ вдругъ припомнилось на мгновеніе прошлое.

Я встрѣтилъ дѣвушку, которую знавалъ десять лѣтъ назадъ. Глаза наши встрѣчалась… Что-то толкнуло меня повернуть назадъ и заговоритъ съ ней. Она оказалась существомъ самымъ зауряднымъ. Все это было похоже на сонъ, весь мой пріѣздъ въ старое гнѣздо. Я не чувствовалъ себя одинокимъ, не сознавалъ, что пришелъ изъ міра къ пустыню, сознавалъ въ себѣ потерю симпатіи къ окружающему, по приписывалъ ее общей пустотѣ жизни. Возвращеніе въ мой кабинетъ показалось мнѣ возвращеніемъ къ дѣйствительности; тамъ были предметы знакомые мнѣ и любимые, стоялъ аппаратъ, ожидали подготовленные опыты. Теперь не предвидѣлось уже никакихъ затрудненій; оставалось только обдумать подробности. Когда-нибудь я разскажу вамъ, Кемпъ, всѣ эти сложные процессы; теперь намъ не зачѣмъ ихъ касаться. По большей части, за пропусками нѣкоторыхъ вещей, которыя я предпочиталъ хранить въ памяти, они записаны шифрованной азбукой въ книгахъ, украденныхъ этимъ бродягою. Намъ нужно изловить его: нужно добыть книги обратно. Но главнымъ фазисомъ всей процедуры было помѣщеніе прозрачнаго предмета, коэффиціентъ преломленія котораго надлежало понизить, между двумя свѣтящимися центрами нѣкотораго рода эфирной вибраціи, потомъ я поговорю съ вами о ней подробнѣе. Нѣтъ, нѣтъ, это не Рентгеновскіе лучи! О моихъ, кажется, никто еще не писалъ, хотя очевидность ихъ несомнѣнна. Мнѣ понадобились главнымъ образомъ двѣ маленькіе динамо-машины, которыми я работалъ посредствомъ дешевенькаго газоваго аппарата. Первый свой опятъ я провелъ надъ лоскуткомъ бѣлой шерстяной матеріи. Удивительно странно было видѣть, какъ эта матерія бѣлая и мягкая, въ прерывистомъ мерцаніи лучей постепенно начала таять, какъ струя дыма и исчезла. Я просто не вѣрилъ своимъ глазамъ; сунулъ руку въ пустоту, — матерія была тутъ, такая же плотная, какъ и прежде. Я ощупалъ ее съ нѣкоторымъ волненіемъ и сбросилъ на полъ. Найти ее потомъ было довольно трудно. Затѣмъ послѣдовалъ очень любопытный опытъ. Позади меня раздалось мяуканье, и, обернувшись, я увидѣлъ на водосточной трубѣ за окномъ очень грязную и худую бѣлую кошку. Въ голову мнѣ вдругъ пришла мысль. «Все готово для тебя, голубушка», сказалъ я, подошелъ къ окну, отворилъ его и тихонько позвалъ кошку. Она вошла съ мурлыканьемъ, и я далъ ей молока. Вся моя пища хранилась въ шкафу въ углу комнаты. Послѣ молока кошка пошла все обнюхивать, очевидно, собираясь устроиться какъ дома. Невидимая тряпка немного встревожила ее: кабы вы только видѣли, какъ она на нее зафыркала! Но я устроилъ ей очень удобное помѣщеніе на подушкѣ своей выдвижной кровати и далъ ей масла, чтобы заставить ее умываться.

— И вы произвели надъ ней свой опытъ?

— Произвелъ. Но заставитъ что-нибудь принимать, Кемпъ, дѣло не шуточное, скажу вамъ! Опытъ не удался.

— Не удался?

— Въ двухъ отношеніяхъ; по отношенію къ когтямъ и этому пигменту, — какъ бишь его! — этой штукѣ позади глаза кошки. Знаете?

— Tapetum.

— Да, tapetum. Онъ не исчезалъ. Когда я уже далъ снадобья для выбѣливанія крови и продѣлалъ надъ ней еще нѣкоторые другія вещи, я далъ ей опіума и положилъ ее, вмѣстѣ съ подушкой, на которой она спала, на аппаратъ. Когда все прочее уже стерлось и исчезло, — все еще оставались два маленькіе призрака ея глазъ.

— Странно.

— Я не могу этого объяснитъ. Конечно, она была забинтована и связана, такъ что не могла уйти, но она проснулась полупьяная и стала жалобно мяукать, а въ дверь между тѣмъ кто-то стучался. Это была старуха снизу, подозрѣвавшая меня въ вивисекціи, — пропитанное водой существо, не имѣвшее въ мірѣ никакихъ привязанностей, кромѣ кошки.

Я выхватилъ хлороформъ, примѣнилъ его и отворилъ дверь. «Что это мнѣ послышалось тутъ, — будто кошка», — сказала старуха. «Ухъ не моя ли?» — «Здѣсь нѣтъ», отвѣчалъ я вѣжливо. Она какъ будто не совсѣмъ мнѣ повѣрила и пыталась заглянуть мнѣ черезъ плечо въ комнату, вѣроятно, показавшуюся ей довольно странной: голыя стѣны, окна безъ занавѣсокъ, походная кровать и вибрирующая газовая машина, двѣ свѣтящіяся точки и легкій, тошный запахъ хлороформа въ воздухѣ. Этимъ ей пришлось удовлетвориться, и она ушла.

— А сколько взяло все это времени?

— Да часа три или четыре, — собственно кошка. Послѣдними исчезли кости, сухожилія и жиръ, да еще кончики окрашенной шерсти. А задняя часть глаза, какъ я уже говорилъ, эта крѣпкая радужная штука, не исчезала вовсе. Задолго до окончанія всей процедуры на дворѣ стемнѣло, и ничего не было видно, кромѣ смутныхъ глазъ да когтей. Я остановилъ газовую машину, нащупалъ и погладилъ кошку, все еще находившуюся въ безсознательномъ состояніи, развязалъ ее и, чувствуя сильную усталость, оставилъ спать на невидимой подушкѣ самъ легъ на постель. Но заснуть мнѣ оказалось трудно. Я лежалъ и не спалъ, думалъ безсвязно и смутно, опять и опять перебиралъ въ головѣ подробности опыта или грезилъ, какъ въ бреду, что все вокругъ меня затуманивалось и исчезало, пока не исчезала, наконецъ, и сама земля изъ-подъ ногъ, и меня охватывало томительное кошмарное чувство паденія. Часа въ два кошка замяукала и стала ходить по комнатѣ. Я пытался успокоить ее и разговаривалъ съ ней, потомъ рѣшилъ ее прогнать. Помню странное впечатлѣніе, когда я зажегъ спичку: передо мной были два круглыхъ, свѣтившихся зеленымъ свѣтомъ глаза и вокругъ нихъ — ничего. Хотѣлъ дать ей молока, но у меня его не было. Она все не унималась, сѣла у двери и продолжала мяукать. Я пробовалъ ее поймать, чтобы выпустить въ окно, но не могъ; она пропала и стала мяукать уже въ разныхъ частяхъ комнаты. Наконецъ, я отворилъ окно и началъ шумѣть. Вѣроятно, она вышла. Я больше никогда не видѣлъ и не слыхалъ ея. Потомъ, — Богъ знаетъ почему, — пришли мнѣ въ голову похороны отца и пригорокъ, гдѣ вылъ вѣтеръ; они мерещились мнѣ до самой зари. Я окончательно убѣдился, что не засну, и, заперевъ за собой дверь, вышелъ на улицу.

— Неужели вы хотите сказать, что и теперь по бѣлу свѣту бродитъ невидимая кошка? — спросилъ Кемпъ.

— Если только ея не убили, — сказалъ Невидимый. Почему жъ бы и нѣтъ?

— Почему жъ и нѣтъ? — повторилъ Кемпъ. Но я не хотѣлъ прерывать васъ.

— Очень вѣроятно, что ее убили, — продолжалъ Невидимый. Черезъ четыре дня послѣ того, я знаю, что она была жива и сидѣла подъ рѣшеткой люка въ Тичфильдъ-Стритѣ, потому что видѣлъ вокругъ толпу, старавшуюся догадаться, откуда происходило мяуканье.

Онъ помолчалъ съ минуту, потомъ вдругъ опять заговорилъ стремительно:

— Утро передъ перемѣной отчетливо засѣло у меня въ памяти. Должно быть, я прошелъ Портландъ-Стритъ, потому что помню казармы Альбани-Стрита съ выѣзжающей оттуда кавалеріей, и очутился затѣмъ на вершинѣ Примрозъ-Гилля. Я сидѣлъ на солнцѣ и чувствовалъ себя какъ-то странно, чувствовалъ себя совсѣмъ больнымъ. Былъ ясный январскій день, одинъ изъ тѣхъ солнечныхъ, морозныхъ дней, которые въ прошломъ году предшествовали снѣгу. Мой усталый мозгъ старался формулировать положеніе, составить планъ будущихъ дѣйствій. Я съ удивленіемъ видѣлъ, что теперь, когда до желанной цѣли было уже такъ близко, достиженіе ея какъ будто теряло смыслъ. Въ сущности, я слишкомъ усталъ; почти четыре года постоянной, страшно напряженной работы отняли у меня всякую силу и чувствительность. На меня нашла апатія, и я напрасно старался вернуться къ восторженному настроенію моихъ первыхъ изслѣдованій, къ страстной жаждѣ открытій, благодаря которой я не пощадилъ даже сѣдой головы отца. Мнѣ было все — все равно. Я понималъ, что это настроеніе преходящее; причиненное чрезмѣрной работой и недостаткомъ сна, и что лѣкарствами ли или отдыхомъ я могъ еще возстановить въ себѣ прежнюю энергію. Ясно я сознавалъ одно: дѣло нужно было довести до конца; мною продолжала управлять та же навязчивая идея. И довести его до конца нужно было скорѣе, потому что деньги, которыя у меня были, уже почти что вышли. Я смотрѣлъ вокругъ на дѣтей, игравшихъ на склонѣ холма, и на присматривавшихъ за ними нянюшекъ и старался думать о фантастическихъ преимуществахъ, которыми можетъ пользоваться на бѣломъ свѣтѣ невидимый человѣкъ. Спустя нѣкоторое время я приплелся домой, поѣлъ немного, принялъ сильную дозу стрихнина и, одѣтый, заснулъ на неприбранной постели. Стрихнинъ — великое средство, Кемпъ, чтобы не дать человѣку раскиснуть.

— Это самъ чортъ, — сказать Кемпъ, — самъ чортъ въ пузырькѣ.

— Проснулся я гораздо бодрѣе и въ нѣсколько раздражительномъ состояніи. Знаете?

— Стрихнинъ-то? Знаю.

— И кто-то стучался въ дверь. Это былъ квартирный хозяинъ съ угрозами и допросами, старый польскій жидъ въ длинномъ сѣромъ камзолѣ и просаленныхъ туфляхъ. Ночью я, навѣрное, мучилъ кошку, — говорилъ онъ (старуха, очевидно, болтала). Онъ требовалъ объясненій. Законы страны, воспрещающіе вивисекцію, очень строги, — его могутъ привлечь къ отвѣтственности. Кошку я отрицалъ. Кромѣ того, по его словамъ, вибрація маленькой газовой машины чувствовалась во всемъ домѣ. Это была, несомнѣнно, правда. Онъ старался пробраться бoчкомъ въ комнату, минуя меня, и зорко поглядывалъ туда сквозь свои нѣмецкія серебряныя очки, такъ что мнѣ вдругъ стало страшно, какъ бы онъ не похитилъ что-нибудь изъ моей тайны. Я старался заслонить отъ него устроенный мною концентрирующій аппаратъ, и это только усилило его любопытство. Что такое я дѣлалъ? Почему всегда былъ одинъ и какъ будто что-то скрывалъ? Было ли это законно? Было ли безопасно? Я не приплачивалъ за наемъ ничего сверхъ установленной суммы. Домъ его былъ всегда самымъ благопристойнымъ домомъ (въ самой неблагопристойной мѣстности). Вдругъ терпѣніе мое лопнуло. Я велѣлъ ему убираться. Онъ началъ протестовать, болтать о своемъ правѣ входа. Еще минута, — и я схватилъ его за шиворотъ, что-то треснуло — и онъ кубаремъ вылетѣлъ въ коридоръ. Я захлопнулъ и заперъ дверь и, дрожа всѣмъ тѣломъ, сѣлъ. Хозяинъ поднялъ за дверью шумъ, на который я не отозвался, и черезъ нѣкоторое время ушелъ. Но это довело дѣло до кризиса. Я не зналъ, что онъ предприметъ, не зналъ даже, что онъ можетъ предпринять. Перемѣна квартиры была бы проволочкой, а у меня оставалось всего на все двадцать фунтовъ въ банкѣ,- и проволочки я не могъ допустить. И_с_ч_е_з_н_у_т_ь! Это было непреодолимо. Но тогда будетъ слѣдствіе, и комнату мою разграбятъ. При мысли о томъ, что работа моя можетъ получить огласку и быть прерванной передъ самымъ своимъ окончаніемъ, я разсердился, и ко мнѣ вернулась энергія. Я вышелъ со своими тремя томами замѣтокъ и чековой книжкой, — всѣ это теперь у босяка, — и отправилъ ихъ изъ ближайшаго почтоваго отдѣленія въ контору для доставки писемъ и посылокъ въ Портландъ-Стритѣ. Я старался выйти какъ можно тише и, вернувшись, я увидѣлъ, что хозяинъ тихонько пробирается наверхъ, вѣроятно, онъ слышалъ, какъ за мной затворилась дверь. Когда я обогналъ его на площадкѣ, онъ поспѣшно отскочилъ въ сторону и метнулъ на меня молніеносный взглядъ. Я такъ хлопнулъ дверью, что затрясся весь домъ, а старикъ прошлепалъ за мною вверху, постоялъ за дверью, какъ будто въ нерѣшимости, и опять сошелъ внизъ. Тутъ я, не теряя времени, принялся за свои приготовленія. Въ тотъ вечеръ и ночь все было кончено. Пока я сидѣлъ, одурманенный и разслабленный обезцвѣчивающими кровь снадобьями, раздался продолжительный стукъ въ дверь. Потомъ онъ превратился, его замѣнили удаляющіеся шаги, вернулась, и стукъ возобновился. Кто-то пытался просунуть что-то подъ дверь, — какую-то синюю бумагу. Въ припадкѣ раздражительности я всталъ, подошелъ къ двери и распахнулъ ее настежь. «Ну?» сказалъ я. Это былъ мой хозяинъ съ приказомъ объ очисткѣ квартиры или чѣмъ-то въ этомъ родѣ. Онъ протянулъ мнѣ бумагу, но, должно быть, руки мои показались ему странными, и онъ поднялъ глаза на мое лицо. Съ минуту стоялъ онъ, разинувъ ротъ, потомъ издалъ безсвязный крикъ, выронилъ и свѣчу и бумагу и бросился бѣжать по темному коридору къ лѣстницъ. Я затворилъ дверь, заперъ, подошелъ къ зеркалу и понялъ его ужасъ: лицо у меня было бѣлое, какъ изъ бѣлаго камня… Все это было ужасно. Я не ожидалъ такихъ страданій. Цѣлая ночь прошла въ невыразимыхъ мукахъ, тошнотѣ и обморокахъ. Я сцѣпилъ зубы, всю кожу на мнѣ палило, какъ огнемъ, палило все тѣло; я лежалъ неподвижно, какъ мертвый. Теперь я понималъ, почему кошка мяукала пока я ее не захлороформировалъ. Счастіе еще, что я жилъ одинъ, безъ прислуги. По временамъ я рыдалъ, стоналъ и говорилъ съ собой, но такъ и не сдался… Я потерялъ, наконецъ, сознаніе и совсѣмъ ослабѣвшій очнулся въ темнотѣ. Ночь прошла. «Я убиваю себя», подумалъ я, но мнѣ было все равно. Никогда не забуду этой зари, страннаго ужаса, охватившаго меня при видѣ моихъ рукъ, какъ будто сдѣланныхъ изъ тусклаго стекла и становившихся все тоньше, все прозрачнѣе по мѣрѣ того, какъ восходило солнце, пока я не сталъ, наконецъ, различать сквозь нихъ болѣзненный безпорядокъ комнаты, хотя и закрывалъ свои прозрачныя вѣки. Члены мои сдѣлались какъ бы стеклянными, кости и жилы стерлись, пропали, маленькіе бѣлые нервы исчезли послѣдними. Я скрежеталъ зубами, но вытерпѣлъ до конца. Наконецъ, остались только мертвые кончики моихъ ногтей, бѣлые и блѣдные, да коричневое пятно какой-то кислоты у меня на пальцахъ. Я сдѣлалъ усиліе и всталъ. Сначала я былъ безпомощенъ какъ запеленатый ребенокъ, двигая членами, которыхъ не могъ видѣть. Я былъ слабъ и очень голоденъ… Я подошелъ къ зеркалу, передъ которымъ обыкновенно брился, и сталъ смотрѣть въ него, сталъ вглядываться въ «ничто» и разсмотрѣлъ въ этомъ ничто дна чуть замѣтныхъ туманныхъ пятна, — слѣды пигмента, еще уцѣлѣвшаго за сѣтчатой оболочкой моихъ глазъ. Мнѣ пришлось при этомъ держаться за столь и опираться лбомъ въ стекло зеркала. Неистовымъ усиліемъ воли я притащился назадъ къ аппарату и докончилъ процессъ. Я проспалъ все утро, закрывъ глаза простыней, чтобы оградить ихъ отъ свѣта, а около полудня меня опять разбудилъ стукъ въ дверь. Силы мои вернулась. Я сѣлъ, сталъ прислушиваться, услышалъ шопотъ и тотчасъ вскочилъ на ноги, началъ беззвучно разбирать по частямъ свой аппаратъ и разбрасывать эти части по комнатѣ, чтобы устройство его не могло подать поводъ ни къ какимъ догадкамъ. Вскорѣ стукъ возобновился и послышались голоса, — сначала голосъ моего хозяина, потомъ два другихъ. Чтобы выиграть время, я отвѣчалъ имъ. Невидимый лоскутъ и подушка попались мнѣ подъ руку, я отворилъ окно и сунулъ ихъ на крышку водоема. Пока и открывалъ окно, за дверью раздался оглушительный трескъ; кто-то ударилъ въ нее, думая сломать замокъ. Но крѣпкіе болты, привинченные мною всего нѣсколько дней назадъ, не поддались. Это испугало и разсердило меня, и я началъ дѣлать все на-спѣхъ. Собравъ въ кучу посреди комнаты какія-то валявшіяся тутъ же бумаги, немного соломы, оберточной бумаги и всякаго хлама, я отвернулъ газовый кранъ. Въ дверь между тѣмъ такъ о сыпались тяжелые удары. Я не могъ найти спичекъ и въ бѣшенствѣ сталъ колотить по стѣнѣ кулаками. Потомъ опять завернулъ газъ, вылѣзъ изъ окна на крышу цистерны, тихонько опустилъ раму и сѣлъ, — безопасно и невидимо, но тѣмъ не менѣе дрожа отъ гнѣва, — наблюдать событія. Я видѣлъ, какъ оторвали отъ двери доску; еще минута, — и отлетѣли скобки болтовъ, и на порогѣ отворенной двери появились мои посѣтители. Это былъ хозяинъ и его два пасынка, дюжіе парни лѣтъ двадцати трехъ, двадцати четырехъ. Позади нихъ мелькала старая вѣдьма снизу. Можете себѣ представить ихъ удивленіе, когда комната оказалась пустою. Одинъ изъ парней бросился къ окну, раскрылъ его и выглянулъ. Его выпученные глаза, губастая, бородатая рожа была на какой-нибудь футъ отъ моего лица. Меня такъ и разбирало хватитъ по ней, но я во время остановилъ свой крѣпко сжатый кулакъ. Онъ смотрѣлъ какъ разъ насквозь меня. То же стали дѣлать, подойдя къ нему, и остальные. Потомъ старикъ подошелъ къ постели, заглянулъ подъ нее, и всѣ они бросились къ шкафу. Тутъ послѣдовали длинные переговоры на самомъ варварскомъ лондонскомъ нарѣчіи, Посѣтители мои пришли къ заключенію, что я совсѣмъ не отвѣчалъ имъ, что это имъ такъ показалось. Уже не гнѣвъ, а чувство торжества охватило меня, пока я сидѣлъ, такимъ образомъ, за окномъ и наблюдалъ этихъ четырехъ людей, — потому что старуха тоже пробралась въ комнату и подозрительно, какъ кошка, поглядывала кругомъ, — этихъ четырехъ людей, старавшихся разрѣшить загадку моего существованія. Старикъ, насколько я понималъ его жаргонъ, соглашался со старухой, что я занимаюсь вивисекціей. Сыновья утверждали на ломаномъ англійскомъ нарѣчіи, что я — электротехникъ, и указывали въ доказательство на динамо-машины и радіаторы. Всѣ они трусили моего возвращенія, хотя, какъ я узналъ впослѣдствіи, наружная дверь была ими заперта. Старуха заглянула въ шкафъ и подъ кровать. Одинъ изъ моихъ сосѣдей по квартирѣ, торговецъ фруктами, дѣлившій съ мясникомъ комнату напротивъ, появился на площадкѣ лѣстницы, былъ позванъ и говорилъ что-то очень безсвязное. Мнѣ пришло въ голову, что мои особаго устройства радіаторы, попадись они въ руки догадливаго и знающаго человѣка, могли слишкомъ выдать меня. Я выбралъ удобную минуту, сошелъ съ подоконника въ комнату, проскочилъ мимо старухи и столкнулъ одну изъ динамо-машинъ съ другой, на которой она стояла, разбивъ оба аппарата. Какъ перетрусили мои гости! Потомъ, пока они старались объяснить себѣ катастрофу, я тихонько выкрался изъ комнаты и сошелъ внизъ. Пойдя въ одну изъ гостиныхъ, я дождался тамъ ихъ возвращенія. Они все еще продолжали обсуждать происшествіе и искать ему объясненій, нѣсколько разочарованные тѣмъ, что не нашли никакихъ «ужасовъ», и нѣсколько недоумѣвающіе, какое положеніе занимали относительно меня по закону. Какъ только они сошли въ подвальный этажъ, я опять прокрался наверхъ съ коробкой спичекъ, поджегъ свою кучу бумагъ и хлама, навалилъ на нее стулья и постель, провелъ ко всему этому газъ посредствомъ гуттаперчевой трубки.

— Вы подожгли домъ! — воскликнулъ Кемпъ.

— Поджегъ. Это было единственное средство скрыть свои слѣды, и домъ былъ, вѣроятно, застрахованъ.

Я тихонько отодвинулъ болты наружной двери и вышелъ на улицу, я былъ невидимъ и въ первый разъ началъ понимать всѣ преимущества, которыя давала мнѣ невидимость. Въ головѣ моей уже кипѣли планы тѣхъ удивительныхъ и чудесныхъ вещей, которыя я могъ теперь сдѣлать безнаказанно.

XXI

Въ Оксфордъ-Стритѣ

— Въ первый разъ, спускаясь по лѣстницѣ, я встрѣтилъ неожиданное затрудненіе въ томъ, что не видѣлъ своихъ ногъ; раза два я даже споткнулся, а хвататься за перила было тоже какъ-то непривычно-неловко. Не глядя внизъ, однако, по ровному мѣсту мнѣ удалось идти довольно твердо. Настроеніе мое, какъ я говорилъ, было самое восторженное. Я чувствовалъ себя подобно зрячему человѣку, — съ подбитыми ватой подошвами и беззвучной одеждой, — въ городѣ слѣпыхъ и испытывалъ непреодолимое желаніе шутить, пугать встрѣчныхъ, хлопать ихъ по спинѣ, сбивать съ нихъ шляпы и вообще прилагать къ дѣлу исключительныя преимущества своего положенія. Но едва я вышелъ въ Портландъ-Стритъ, гдѣ жилъ рядомъ съ большимъ магазиномъ суконныхъ товаровъ, какъ позади меня раздался сильный толчокъ и дребезжаніе, и меня что-то со всего размаха ударило въ спину; я обернулся и увидѣлъ человѣка съ полной корзиной сифоновъ сельтерской воды, въ изумленіи взирающаго на свою ношу. Хотя мнѣ было и очень больно, но онъ показался мнѣ такимъ невозможно смѣшнымъ въ своемъ удивленіи, что я громко захохоталъ. «Въ корзинѣ-то чортъ», сказалъ я и выдернулъ ее у него изъ рукъ. Онъ выпустилъ ее безпрекословно, и я повѣсилъ всю эту тяжесть высоко въ воздухѣ. Но тутъ какой-то дуракъ-извозчикъ, стоявшій у дверей трактира, бросился вслѣдъ за корзиной, и его протянутые пальцы съ весьма непріятною силой ударили меня прямо въ ухо. Я выпустилъ корзину, съ трескомъ полетѣвшую на извозчика, и тутъ, среди криковъ и топота, среди выбѣгавшихъ изъ лавокъ людей и останавливающихся экипажей, поднялъ, что я надѣлалъ и, проклиная свою глупость, попятился къ окну магазина и началъ бочкомъ выбираться изъ суматохи. Еще минута, — и толпа окружила бы меня и накрыла. Я столкнулъ съ дороги мальчишку изъ мясной лавки, къ счастію, не обернувшагося и не видавшаго пустоты, которая почти сшибла его съ ногъ, и юркнулъ за извозчичью пролетку. Не знаю, чѣмъ окончилась эта исторія. Я перебѣжалъ улицу, къ моему благополучію, довольно пустынную, и, почти не замѣчая дороги въ охватившемъ меня теперь страхѣ, пустился прямо въ запруженный въ этотъ часъ народомъ Оксфордъ-Стритъ. Я попытался попасть въ потокъ народа, но толпа была слишкомъ густа и мнѣ сейчасъ же всѣ стали наступать на ноги. Я пошелъ по мостовой, неровности которой больно рѣзали мнѣ ноги, и дышло тащившагося мимо кабріолета угодило мнѣ прямо въ лопатку, напомнимъ, что я уже и прежде получилъ сальный ушибъ. Я убрался кое-какъ съ дорога кабріолета, конвульсивнымъ движеніемъ увернулся отъ наѣзжавшей на меня ручной телѣжки и очутился позади пролетки. Меня спасла счастливая мысль: я пошелъ слѣдомъ за пролеткой, медленно подвигавшейся по улицѣ, пошелъ и испуганный и удивленный оборотомъ своихъ приключеній, дрожа отъ страха и трясясь отъ холода. Былъ ясный январскій день, на мнѣ не было ни единой нитки, а грязь на мостовой почти замерзла. Какъ это ни кажется мнѣ теперь глупо, но я совсѣмъ упустилъ изъ виду, что, прозрачный или непрозрачный, буду все-таки подверженъ дѣйствію погоды и всѣмъ его послѣдствіямъ. Вдругъ меня озарила блестящая мысль. Я забѣжалъ съ боку и вскочилъ въ кэбъ. Весь дрожащій, испуганный, съ симптомами начинавшагося насморка и все болѣе и болѣе привлекавшими мое вниманіе синяками на спинѣ, я медленно проѣхалъ по Оксфордъ-Стриту и мимо Тотенгэмъ-Кортъ-Рода. Теперешнее мое настроеніе ничуть не походило на то, въ которомъ десять минутъ назадъ я вышелъ изъ дома. Такъ вотъ оно что значитъ, невидимость-то! Единственной моей мыслью теперь было выпутаться изъ бѣды, въ которую я попалъ. Мы проплелись мимо Мьюди, и тамъ какая-то рослая женщина съ пятью или шестью книгами въ желтыхъ обложкахъ позвала моего извозчика, и я выскочилъ какъ разъ во время, чтобы удрать отъ нея, едва не попавъ при этомъ подъ желѣзнодорожный вагонъ. Я побѣжалъ по дорогѣ въ Блумсбэри-Скверъ, намѣреваясь повернуть за музеемъ къ сѣверу, чтобы добраться до менѣе многолюднаго квартала. Мнѣ было теперь страшно холодно, и странность моего положенія такъ дѣйствовала на мои нервы, что на бѣгу я все время всхлипывалъ. На западномъ углу сквэра, изъ конторы Фармацевтическаго общества выбѣжала маленькая бѣленькая собачка и прямо направилась ко мнѣ, уткнувшись носомъ въ землю. Я никогда прежде не представлялъ себѣ ясно, что носъ для собаки — все равно что глазъ для зрячаго человѣка. Запахъ прохожаго воспринимается собаками точно такъ же, какъ его внѣшній видъ людьми. Эта бѣлая собака начала бросаться и лаять, показывая, на мой взглядъ слишкомъ ясно, что она знаетъ о моемъ присутствіи. Я перебѣжалъ на ту сторону Россель-Стрита, все время оглядываясь черезъ плечо, и очутился на Монтесъ-Стритѣ, самъ не понимая хорошенько — куда я бѣгу. Вдругъ загремѣла музыка, и изъ Россель-Сквэра повалила толпа народа, предшествуемая красными куртками и знаменами «Арміи Спасенія». Пробраться черезъ такую толпу, — поющихъ среди улицы и насмѣхающихся надъ ними по тротуарамъ, — я не имѣлъ никакой надежды, а назадъ вернуться боялся. Въ одну минуту рѣшеніе мое было принято: я вбѣжалъ въ бѣлые ступени какого-то зданія, напротивъ рѣшетки музея, чтобы переждать тамъ, пока не отхлынетъ толпа. Къ счастію собака остановилась, заслышавъ музыку, постояла въ нерѣшимости и, поджавъ хвостъ, бросилась назадъ въ Блумсбэри-Сквэръ. Приближаясь, хоръ ревѣлъ съ безсознательной ироніей какой-то гимнъ на слова: «Когда мы ликъ Его узримъ?»; и время, пока не схлынулъ потокъ народа на тротуаръ рядомъ со мной, показалось мнѣ безконечно длиннымъ. «Тумъ, тумъ, тумъ», гремѣлъ барабанъ гулко и отрывисто, и я не тотчасъ замѣтилъ двухъ мальчугановъ, остановившихся рядомъ со мной. «Погляди-ка», говорилъ одинъ изъ нихъ. «Что поглядѣть-то?» спросилъ другой. «Ишь — слѣды. Кто-то босой. Знать, по грязи ходилъ.» Я взглянулъ внизъ: мальчишки остановились и глядѣли, разинувъ ротъ, на грязные слѣды моихъ могъ по только-что выбѣленнымъ ступенямъ. Прохожіе толкали мальчишекъ и оттирали ихъ прочь, но ихъ проклятая смекалка была насторожѣ. «Тумъ, тумъ, тумъ… Когда, тумъ, мы ликъ Его, тумъ, узримъ, тумъ, тумъ.» «Чтобъ мнѣ провалиться», говорилъ одинъ изъ мальчишекъ, «если по этимъ ступенькамъ не взошелъ кто-то босикомъ». «И назадъ не сходилъ; а изъ ноги-то у него кровь текла.» Самая густая толпа между тѣмъ уже миновала. «Гляди, Тэдъ!» воскликнулъ младшій изъ сыщиковъ тономъ самаго глубокаго удивленія и прямо показалъ мнѣ на ноги. Я посмотрѣлъ внизъ и тотчасъ увидѣлъ смутный очеркъ ихъ формы, обрисованный брызгами грязи. На минуту я остолбенѣлъ. «Чудно!» сказалъ старшій. «Право слово, чудно! Будто привидѣніе ноги, ишь ты!» Онъ нерѣшительно подходилъ ко мнѣ, протянувъ руку. Какой-то прохожій остановился посмотреть, что такое онъ ловитъ, потомъ дѣвушка. Еще минута, — и онъ бы тронулъ меня. Тутъ я понялъ, что мнѣ дѣлать. Шагнувъ впередъ, при чемъ мальчикъ съ крикомъ отскочилъ прочь, я быстрымъ движеніемъ перемахнулъ черезъ ограду въ портикъ сосѣдняго дома. Но меньшой мальчикъ зорко уловилъ это движеніе, и не успѣлъ я сойти со ступенекъ на тротуаръ, какъ, оправившись отъ своего минутнаго изумленія, онъ уже кричалъ, что ноги теперь перепрыгнули черезъ стѣну. Всѣ бросились смотрѣть и видѣли, какъ съ быстротою молніи появлялись на свѣтъ Божій мои новые слѣды на нижней ступени и на тротуарѣ. «Что тамъ такое?» спросилъ кто-то. «Ноги! Глядите! Ноги бѣгутъ!» Весь народъ на улицѣ, кромѣ моихъ трехъ преслѣдователей, стремился за «Арміей спасенія», и этотъ потокъ задерживалъ не только меня, но и ихъ. Поднялись восклицанія, удивленіе и разспросы. Кувыркомъ перелетѣвъ черезъ какого-то парня, я все-таки выбрался таки изъ толпы и черезъ минуту бѣжалъ, сломя голову, вокругъ Россель-Сквэра, съ шестью или семью изумленными людьми, гнавшимися за мною по слѣду. Объясняться имъ было некогда, а то вся толпа, навѣрное, бросилась бы за мною. Дважды я огибалъ углы, трижды перебѣгалъ черезъ улицу и возвращался назадъ тою же дорогой, и когда ноги мои стали горѣть и высыхать, мокрые слѣды потускнѣли, наконецъ, я смогъ улучить минуту отдыха, воспользовался ею, чтобы оттереть ноги руками, и, такимъ образомъ, скрылся окончательно. Послѣднее, что я видѣлъ изъ погони, была маленькая кучка человѣкъ въ двѣнадцать, разсматривавшихъ въ безграничномъ недоумѣніи медленно высыхавшій слѣдъ ноги, причиненный лужею въ Тавистокъ-Сквэрѣ,- слѣдъ, столь же одинокій и необъяснимый, какъ единственная находка Робинзона Крузоэ въ его пустынѣ. На бѣгу я согрѣлся до нѣкоторой и бодрѣе продолжалъ свой путь по окружавшей меня теперь сѣти глухихъ переулковъ. Спина у меня болѣла и коченѣла, челюсть ныла отъ пальцевъ извозчика, и кожа на шеѣ была содрана его ногтями, въ ногахъ я чувствовалъ сильную боль и хромалъ немного отъ порѣза одной изъ нихъ. Встрѣтился мнѣ тутъ же какой-то слѣпой, и я, прихрамывая, бросился отъ него бѣжать, боясь чуткости его воспріятій. Раза два наталкивался я на прохожихъ и изумлялъ ихъ неизвѣстно откуда происходившими ругательствами. Потомъ въ лицо мнѣ стало потихоньку спускаться что-то мягкое, и весь сквэръ покрылся тонкимъ слоемъ медленно падавшихъ хлопьевъ снѣга. Я простудился и, несмотря на всѣ старанія, то и дѣло, чихалъ. Всякая собака, попадавшаяся мнѣ по дорогѣ, со своимъ уткнутымъ въ землю носомъ и любопытнымъ пофыркиваньемъ, была для меня источникомъ ужаса. Вскорѣ мнѣ стали попадаться бѣжавшіе и кричавшіе на бѣгу люди, сначала немногіе, потомъ еще и еще. Въ городѣ былъ пожаръ. Они бѣжали по направленію къ моей квартирѣ, и, оглянувшись на одной улицѣ, я увидѣлъ клубы чернаго дыма надъ крышами и телефонными проволоками. Это горѣла, навѣрное, моя квартира; мое платье, аппараты, все мое имущество, кромѣ чековой книжки и трехъ томовъ замѣтокъ, оставленныхъ мною въ Портлэндъ-Стритѣ,- были въ этой квартирѣ. Все это горѣло! Ужъ и правду сказать, я дѣйствительно сжегъ свои корабли. Весь домъ пылалъ.

Невидимый остановился и задумался. Кемпъ тревожно посмотрѣлъ въ окно.

— Да, сказалъ онъ. Продолжайте.

XXII

Въ магазинѣ

— Итакъ, въ январѣ прошлаго года при начинавшейся вьюгѣ,- вьюгѣ, которая могла меня выдать, если бы я остался подъ нею. усталый, озябшій, больной, невыразимо несчастный и только на половину убѣжденный къ своей невидимости, — вступилъ я въ новую жизнь, къ которой присужденъ теперь навѣки. У меня не было пристанища, не было никакихъ средствъ и никого въ цѣломъ мірѣ, кому я могъ бы довѣряться. Раскрыть тайну — значило бы погубитъ себя: сдѣлать себя простою рѣдкостью и предметомъ любопытства. Тѣмъ не менѣе я уже подумывалъ подойти въ какому-нибудь прохожему и просить о помощи. Но я слишкомъ ясно понималъ, какимъ ужасомъ и грубою жестокостью будутъ встрѣчены моя слова. На улицѣ я не составлялъ никакихъ плановъ будущаго. Единственнымъ моимъ желаніемъ было укрыться отъ снѣга, закутаться и согрѣться, — тогда уже можно подумать и о будущемъ. Но даже для меня, невидимаго человѣка, ряды лондонскихъ домовъ стояли запертые, непроницаемые и неприступные, какъ крѣпости. Я видѣлъ ясно передъ собою только одно: холодъ, безпріютность и муки ненастной ночи. Но тутъ мнѣ пришла блестящая мысль. Я повернулъ въ одинъ изъ переулковъ съ Гоуэръ-Стрита въ Тотенгамъ-Кортъ-Родъ и очутился рядомъ съ «Омніумомъ», этимъ огромнымъ заведеніемъ, гдѣ ведется торговля всевозможными товарами, — вы его знаете, — мясомъ, сухой провизіей, бѣльемъ, мебелью, даже масляными картинами; это громадный лабиринтъ разнокалиберныхъ магазиновъ скорѣе, чѣмъ одинъ магазинъ. Я думалъ найти двери открытыми, но они были затворены. Пока я стоялъ, однако, на широкомъ подъѣздѣ, къ нему подкатила карета, и человѣкъ въ мундирѣ,- вы вѣдь ихъ знаете, еще «Omnium» на шляпѣ,- отворилъ дверь. Я юркнулъ въ нее, прошелъ первую лавку, — отдѣленіе перчатокъ, чулокъ, лентъ и всякой всячины въ этомъ родѣ,- и очутился въ болѣе просторномъ помѣщеніи корзинъ и плетеной мебели. И тутъ, однако, я не чувствовалъ себя въ безопасности: было очень людно; я съ безпокойствомъ началъ шнырять всюду, пока не напалъ на огромное отдѣленіе въ верхнемъ этажѣ, сплошь заставленное кроватями.

Кое-какъ протискавшись между ними, я нашелъ, наконецъ, пріютъ на огромной грудѣ сложенныхъ поперекъ шерстяныхъ матрацовъ. Въ магазинѣ уже зажгли огонь, и было пріятно-тепло; зорко наблюдая за кучкой копошившихся тутъ же приказчиковъ и покупателей, я рѣшилъ прятаться пока въ своей засадѣ. Когда магазинъ запрутъ, думалъ я, можно стащить въ немъ и пищу и платье и все, что угодно, обойти его кругомъ, осмотрѣть всѣ его рессурсы, пожалуй, выспаться на одной изъ постелей. Планъ этотъ казался удовлетворительнымъ. Я мечталъ раздобыться платьемъ, которое бы превратило меня въ укутанную, но все же приличную фигуру, достать денегъ, выручить свои книги, нанять гдѣ-нибудь квартиру и тогда уже приступить къ планамъ полнаго примѣненія тѣхъ преимуществъ, которыя, какъ я воображалъ, невидимость давала мнѣ надъ моими ближними. Время запирать магазинъ наступило очень скоро. Не прошло и часу съ тѣхъ поръ, какъ я занялъ свою позицію на тюфякахъ, какъ я замѣтилъ, что шторы на окнахъ спускаются и покупателей выпроваживаютъ вонъ. Потокъ цѣлая куча очень проворныхъ молодыхъ людей начала съ большимъ рвеніемъ прибирать оставшіеся разбросанными товары. Когда толпа порѣдѣла, я покинулъ свое логовище и осторожно прокрался въ менѣе отдаленные части магазина, удивляясь быстротѣ, съ которой всѣ эти юноши и дѣвицы смахивали товары, выставленные днемъ на показъ. Всѣ картонки, развѣшанныя матеріи, фестоны изъ кружевъ, коробки сигаръ въ колоніальномъ отдѣленіи, вывѣшенные и выставленные для продажи предметы, — все это снималось, свертывалось, засовывалось въ маленькіе ящички, и то, что уже нельзя было ни снять, ни спрятать, покрывалось чехлами изъ какой-то грубой матеріи. Наконецъ все стулья были взгромождены на прилавки, и остались голые полы. Окончивъ свое дѣло, каждый изъ молодыхъ людей спѣшилъ къ дверямъ съ выраженіемъ такого одушевленія, какого я никогда прежде не видывалъ на лицѣ приказчика. Затѣмъ появилась цѣлая стая мальчишекъ съ ведрами, щетками и опилками, которыми они и засыпали полъ. Мнѣ пришлось увертываться отъ нихъ очень искусно, но все-таки опилки попали мнѣ въ ногу и разбередили ее. Бродя по завѣшаннымъ и темнымъ отдѣленіямъ, я долго еще слышалъ звукъ работающихъ щетокъ, и только черезъ часъ или больше послѣ закрытія магазина стали щелкать въ дверяхъ замки. Воцарилось глубокое молчаніе, и я очутился одинъ въ огромномъ лабиринтѣ лавокъ, галлерей и магазиновъ. Было очень тихо, — помню, какъ въ одномъ мѣстѣ, проходя мимо одного изъ выходовъ на Тотенгамъ-Родъ, я прислушивался къ топанью каблуковъ проходившихъ мимо пѣшеходовъ. Первымъ долгомъ я посѣтилъ то отдѣленіе, гдѣ видѣлъ раньше чулки и перчатки. Было темно, и мнѣ чертовски трудно было найти спички, оказавшіяся въ маленькій конторкѣ для мелочи. Потомъ надо было добыть свѣчу. Мнѣ пришлось стаскивать чехлы и обшаривать множество коробокъ и ящиковъ; свѣчи нашлись, наконецъ, въ ящикѣ, на ярлыкѣ котораго стояло: «Шерстяныя панталоны и шерстяныя фуфайки». Я добылъ себѣ башмаки, толстый шарфъ, пошелъ въ отдѣленіе платья, досталъ широкую куртку, панталоны, пальто и мягкую шляпу, — въ родѣ священнической, съ широкими отвернутыми книзу полями, — и началъ снова чувствовать себя человѣкомъ. Слѣдующая моя мысль была о пищѣ. Наверху я нашелъ буфетъ, а въ немъ холодное мясо и оставшійся въ кофейникѣ кофе, который тутъ же я и разогрѣлъ посредствомъ зажженнаго мною газа. Вообще, устроился недурно. Потомъ, бродя по магазину въ поискахъ за постелью (мнѣ пришлось довольствоваться въ концѣ концовъ кучей стеганыхъ пуховыхъ одѣялъ) я напалъ на колоніальное отдѣленіе со множествомъ шоколаду и фруктовъ въ сахарѣ, которыхъ я чуть не объѣлся, и нѣсколькими бутылками бургонскаго. Рядомъ было игрушечное отдѣленіе, подавшее мнѣ блестящую мысль; тамъ я нашелъ картонные носы, — игрушечные носы, знаете, — и мнѣ пришли въ голову темные очки. Но у «Омніума» нѣтъ оптическаго отдѣленія. Носъ мой представлялся до сихъ поръ вопросомъ крайне затруднительнымъ, и я подумывалъ уже о краскѣ; но сдѣланное мною открытіе навело меня на мысль о шарикѣ, маскѣ или чемъ-нибудь въ этомъ родѣ. Наконецъ, я заснулъ на кучѣ пуховыхъ одѣялъ, гдѣ было тепло и уютно. Еще ни разу, со времени моего превращенія, не было у меня такихъ пріятныхъ мыслей, какъ теперь, передъ сномъ. Я былъ въ состояніи физической безмятежности, отражавшейся на моемъ настроеніи. Утромъ, думалось мнѣ, можно будетъ незамѣтно выбраться изъ магазина въ моемъ теперешнемъ наряде, обернувъ лицо добытымъ мною тутъ же бѣлымъ шарфомъ, купить на украденныя деньги очки и довершить, такимъ образомъ, свой маскарадный костюмъ. Потомъ мнѣ стали въ безпорядкѣ чудиться всѣ случившіяся за послѣдніе дни фантастическія происшествія. Я видѣлъ уродливаго маленькаго жида-хозяина, орущаго въ своей квартирѣ, его недоумѣвающихъ сыновей, корявое лицо старухи, справлявшейся о кошкѣ. Я вновь испытывалъ странное впечатлѣніе исчезновенія суконной тряпки; наконецъ, пришелъ я и къ пригорку на вѣтру, къ старому священнику, шамкавшему: «Ты еси земля и въ землю обратишься», надъ открытой могилой моего отца. «И ты тоже», сказалъ какой-то голосъ, и меня потащило къ могилѣ. Я сопротивлялся, кричалъ, взывалъ о помощи ко всѣмъ присутствующимъ, но они, какъ каменные, продолжали слѣдить за службой, старый священникъ тоже ни разу не запнулся, продолжая читать однообразно и сипло. Я понялъ, что никто меня не видитъ и не слышитъ, что я во власти какихъ-то невѣдомыхъ силъ; сопротивлялся, — но напрасно; и стремглавъ полетѣлъ въ могилу; гробъ глухо загудѣлъ подо мною и сверху полетѣли на меня пригоршни носку. Никто не замѣчалъ меня, никто не зналъ о моемъ существованіи. Я забился къ судорогахъ и проснулся. Блѣдная лондонская заря уже взошла, и комната была наполнена холоднымъ сѣрымъ свѣтомъ, струившимся сквозь щели шторъ. Я сѣлъ и не могъ сначала понять, что значила эта огромная зала съ прилавками, кучами свернутыхъ матерій, грудой одѣялъ и подушекъ, и желѣзными подпорками. Потомъ память вернулась ко мнѣ, и я услышалъ говоръ. Вдали, въ болѣе яркомъ свѣтѣ уже поднявшаго свои шторы отдѣленія, показались два шедшіе ко мнѣ человѣка. Я вскочилъ, отыскивая глазами, куда бѣжать, но самое это движеніе выдало имъ мое присутствіе. Вѣроятно, они увидали только беззвучно и быстро уходившую фигуру. «Кто это?» крикнулъ одинъ. «Стой!» крикнулъ другой. Я бросился за уголъ, — безлицая фигура, не забудьте, — и прямо наткнулся на тощаго пятнадцатилѣтняго парнишку. Онъ заревѣлъ во все горло; я сшибъ его съ ногъ, перескочилъ черезъ него, обогнулъ другой уголъ и, по счастливому вдохновенію, бросился плашмя за прилавокъ. Кто минута — и я услышалъ шаги и крики: «Держите двери, держите двери!», вопросы: «Что такое?» и совѣщанія, томъ, какъ поймать меня. И лежалъ на полу, испуганный до полусмерти, но, какъ это ни странно, мнѣ не приходило въ голову раздѣться, что было бы всего проще. Я заранѣе рѣшилъ уйти въ платьѣ, и это-то, вѣроятно, и руководило мною безсознательно. Затѣмъ по длинной перспективѣ прилавковъ раздался ревъ: «Вотъ онъ!» Я вскочилъ, схватилъ съ прилавка стулъ и швырнулъ имъ въ закричавшаго дурака, обернулся, наткнулся за угломъ на другого далъ ему затрещину и бросился вверхъ по лѣстницѣ. Онъ устоялъ на ногахъ, зауськалъ, какъ на охотѣ и полетѣлъ за мною. По лѣстницѣ были нагромождены кучи этихъ пестрыхъ расписныхъ посудинъ… какъ бишь ихъ!..

— Художественные горшки, подсказалъ Кемпъ.

— Вотъ именно! Художественные горшки. Ну, такъ вотъ я остановился на верхней ступени, обернулся, выхватилъ одинъ изъ кучи и запалилъ имъ прямо въ голову бѣжавшаго за мной идіота. Вся куча рухнула разомъ, и я услышалъ со всѣхъ сторонъ быстро приближающіеся крики и топотъ бѣгущихъ ногъ. Какъ безумный кинулся я въ буфетъ, но тамъ какой-то человѣкъ, одѣтый въ бѣлое, тотчасъ подхватилъ погоню. Я сдѣлалъ послѣдній отчаянный поворотъ и очутился въ отдѣленіи лампъ и желѣзныхъ издѣлій. Тутъ я забился за прилавокъ, сталъ поджидать своего повара и, какъ только онъ показался во главѣ погони, — съѣздилъ его лампой. Поваръ упалъ, а я, прикурнувъ за прилавкомъ, началъ съ величайшей поспѣшностью сбрасывать съ себя платье. Пальто, куртка, панталоны, башмаки слетѣли въ одну минуту, но шерстяная фуфайка липнетъ къ человѣку, какъ собственная его кожа. Я слышалъ, какъ прибѣжали еще люди (поваръ мой лежалъ себѣ, молча, по ту сторону прилавка, ошеломленный или испуганный до потери голоса), — и мнѣ пришлось удирать снова, какъ зайцу, выгнанному изъ кучи хвороста. «Сюда, господинъ полицейскій!» крикнулъ кто-то. Я опять очутился въ отдѣленіи кроватей, съ цѣлымъ сонмомъ шкафовъ въ противоположномъ концѣ, бросился туда и, пробравшись между ними, лягъ на полъ. Съ огромнымъ усиліемъ я вывернулся таки кое-какъ изъ своей фуфайки и сталъ на ноги свободнымъ человѣкомъ, задыхающійся и испуганный. Какъ разъ въ эту минуту полицейскій и трое приказчиковъ появились изъ-за угла. Они кинулись на куртку и кальсоны и вцѣпились въ панталоны. «Онъ бросаетъ свою добычу», сказалъ одинъ изъ приказчиковъ. «Навѣрное, здѣсь гдѣ-нибудь.» Но они такъ и не нашли меня. Я простоялъ нѣкоторое время, наблюдая за поисками и проклиная свою неудачу. Платье-то свое я вѣдь все-таки потерялъ. Потомъ я пошелъ въ ресторанъ выпилъ немножко молока и сѣлъ у камина обдумывать свое положеніе. Очень скоро вошли два приказчика и начали съ большимъ оживленіемъ и совершенію по-дурацки обсуждать происшествіе. Я услышалъ преувеличенный разсказъ о совершенныхъ мною опустошеніяхъ и догадки о томъ, гдѣ я теперь нахожусь. Тутъ я снова принялся строятъ планы. Добыть въ магазинѣ нужныя мнѣ вещи, особенно послѣ происшедшаго въ немъ переполоха было уже страшно трудно. Я сошелъ въ амбаръ посмотрѣть — нельзя ли уложить и адресовать тамъ посылку, но не могъ понятъ систему чековъ. Часовъ въ одиннадцать я рѣшилъ, что «Омніумъ» безнадеженъ, и, такъ какъ выпавшій снѣгъ растаялъ, и погода была теплѣе и лучше, чѣмъ наканунѣ, вышелъ на улицу, взбѣшенный своей неудачей и съ самыми смутными планами будущаго.

XXIII

Въ Дрэри-Лэнѣ

— Теперь вы начинаете понимать, — продолжалъ Невидимый, — всю невыгодность моего положенія. У меня не было ни крова, ни одежды; добыть себѣ платье значило лишиться всѣхъ своихъ преимуществъ, сдѣлаться чѣмъ-то страннымъ и страшнымъ. Я голодалъ, потому что ѣсть, наполнять себя не ассимилированнымъ веществомъ значило снова стать безобразно видимымъ.

— Я и не подумалъ объ этомъ, — сказалъ Кемпъ.

— И я тоже… А снѣгъ предупредилъ меня еще и о другихъ опасностяхъ. Мнѣ не годилось попадать подъ снѣгъ, потому что онъ бы облѣпилъ меня и выдалъ. Дождь также превращалъ меня въ водяной очеркъ, и блестящую поверхность человѣка, въ пузырь. А туманъ-то! Въ туманѣ я превращался въ болѣе смутный пузырь, въ оболочку, влажный проблескъ человѣка. Кромѣ того, въ моихъ странствіяхъ по улицамъ, на лондонскомъ воздухѣ, на ноги мнѣ набиралась грязь, на кожу насаживалась пыль и кляксы. Я не зналъ еще, черезъ сколько времени сдѣлаюсь видимымъ, также и по этой причинѣ, но понималъ ясно, что это должно было случиться скоро.

— Въ Лондонѣ-то? Еще бы!

— Я отправился въ глухой кварталъ рядокъ съ Портландъ-Стритомъ и вышелъ на конецъ той улицы, гдѣ прежде жилъ. По ней я не пошелъ, боясь толпы, которая продолжала глазѣть на дымившіяся развалины подожженнаго мною дома. Первой моей задачей было добытъ платье. Попавшаяся мнѣ по дорогѣ лавочка, гдѣ продавались самые разнообразные предметы, — газеты, сласти, игрушки, канцелярскія принадлежности, завалявшіеся святочные предметы, между прочимъ, цѣлая коллекція масокъ и носовъ, — снова навела меня на мысль, появившуюся у меня при видѣ игрушекъ въ «Омніумѣ». Я повернулъ назадъ уже болѣе не безцѣльно и окольными путями, избѣгая многолюдныхъ мѣстъ, направился къ лежащимъ по ту сторону Странда глухимъ переулкамъ; мнѣ помнилось, что въ этомъ кварталѣ,- хотя, гдѣ именно, я хорошенько не зналъ, — было нѣсколько лавокъ театральныхъ костюмеровъ. День былъ холодный, съ пронзительнымъ сѣвернымъ вѣтромъ. Я шелъ быстро, чтобы никто не наткнулся на меня сзади. Каждый переходъ черезъ улицу былъ опасностью, каждый прохожій требовалъ зоркаго наблюденія. Какой-то человѣкъ, котораго я нашелъ въ концѣ Бедфордъ-Стрита, неожиданно обернулся и сшибъ меня съ ногъ, я упалъ прямо на мостовую, почти подъ колеса проѣзжавшаго мимо кэба; стоявшіе тутъ же извозчики подумали, что у него случилось нѣчто въ родѣ удара. Это столкновеніе такъ меня напугало, что я пошелъ на Ковентгарденскій рынокъ и присѣлъ тамъ, въ укромномъ уголкѣ, у лотка съ фіалками, весь дрожа и съ трудомъ переводя духъ; тамъ я просидѣть довольно долго, но чувствовалъ, что простудился опять. Я принужденъ былъ уйти, чтобы не привлечь чьего-нибудь вниманія своимъ чиханіемъ. Наконецъ, я достигъ цѣли своихъ поисковъ; это была грязная, засиженная мухами лавчонка въ переулкѣ близъ Дрэри-Лэна съ выставленными въ окнѣ платьями изъ мишурной парчи, фальшивыми драгоцѣнными камнями, париками, туфлями, домино и карточками актеровъ. Лавка была старомодная, темная и низкая, и надъ нею громоздились еще четыре этажа мрачнаго и угрюмаго дома. Я заглянулъ въ окно и, не увидавъ никого, вошелъ. Отворенная мною дверь привела въ движеніе колокольчикъ. Я оставилъ ее отворенной, обогнулъ пустую подставку для костюмовъ и спрятался въ уголкѣ за большимъ трюмо. Съ минуту никто не приходилъ. Потомъ я услышалъ гдѣ-то тяжелые шаги, и въ лавку вошли. У меня уже былъ теперь опредѣленный планъ. Я думалъ пробраться въ домъ, спрятаться наверху, выждать и, когда все стихнетъ, разыскать себѣ парикъ, маску, очки, костюмъ и явиться на свѣтъ Божій, хоть и въ довольно нелѣпомъ, но все же приличномъ видѣ. Кромѣ того, случайно, конечно, я могъ украсть въ домѣ какія ни на есть деньги. Вошедшій въ лавку былъ низенькій, слегка горбатый человѣчекъ съ нависшими бровями, длинными руками и очень короткими кривыми ногами. Повидимому, я засталъ его за ѣдой. Онъ оглянулъ лавку какъ бы въ ожиданіи, которое смѣнилось сначала удивленіемъ, потомъ гнѣвомъ, когда оказалось, что лавка пуста. «Чортъ бы побралъ этихъ мальчишекъ!» сказалъ онъ, выходя на улицу и оглядывая ее въ обѣ стороны. Черезъ минуту онъ возвратился, съ досадой захлопнулъ дверь ногою и, бормоча то-то про себя, пошелъ къ двери въ квартиру. Я послѣдовалъ было за нимъ, но при звукѣ моего движенія онъ остановился, какъ вкопанный. Я также остановился, пораженный его чуткостью. Онъ захлопнулъ дверь квартиры передъ самымъ моимъ носомъ. Я стоялъ въ нерѣшимости. Вдругъ послышались возвращавшіеся назадъ шаги, и дверь снова отворилась. Онъ оглянулъ магазинъ, какъ будто все еще въ нѣкоторомъ сомнѣніи, проворчалъ что-то, посмотрѣлъ на прилавокъ, заглянулъ за шкафы и остановился въ недоумѣніи. Дверь за собою онъ оставилъ отворенной; я юркнулъ въ сосѣднюю комнату. Это была странная конурка, очень скудно меблированная, со множествомъ большихъ масокъ въ углу. На столѣ стоялъ запоздалый завтракъ; слышать запахъ кофе и видѣть, какъ вернувшійся хозяинъ лавки преспокойно принялся за ѣду, раздражало меня до нельзя. И манеры его при ѣдѣ были такія противныя! Въ комнату выходило три двери, — одна наверхъ, другая внизъ, но всѣ онѣ были затворены. Выйти при немъ я не могъ, не смѣть даже пошевелиться, боясь его чуткости, а въ спину мнѣ дуло. Два раза я чуть было не чихнулъ. Зрительная сторона моихъ впечатлѣній была любопытна и нова, но я все-таки страшно усталъ и пришелъ въ сильнѣйшее раздраженіе задолго до того, какъ хозяинъ покончилъ съ ѣдою. Но онъ кончилъ-таки, наконецъ, поставилъ обгрызенныя тарелки на черный жестяной подносъ, на которомъ прежде стоялъ чайникъ, и, собравъ крошки съ испачканной горчицей скатерти, приготовился все это выносить. Тяжелый подносъ помѣшалъ ему затворять за собой дверь, что онъ иначе сдѣлалъ бы непремѣнно. Никогда не видалъ я такого охотника затворять двери! Я сошелъ за нимъ въ очень грязную кухню и кладовую въ подвальномъ этажѣ, имѣлъ удовольствіе видѣть, какъ онъ мылъ посуду, и, найдя свое дальнѣйшее присутствіе безполезнымъ и кирпичные полы черезчуръ холодными, для босыхъ ногъ, вернулся наверхъ и сѣлъ въ кресло передъ каминомъ. Каминъ топился плохо, и почти безсознательно я подложилъ туда немного угля. Шумъ, который я при этомъ произвелъ, тотчасъ привлекъ хозяина. Онъ грозно всталъ среди комнаты, потомъ началъ обшаривать всѣ углы и чуть не коснулся меня. Но и этотъ обзоръ, кажется, не удовлетворилъ его. Уходя, онъ остановился на порогѣ и еще разъ окинулъ взглядомъ комнату. Ждать въ маленькой гостиной мнѣ пришлось очень долго; наконецъ онъ вернулся, отворилъ дверь наверхъ, и я тихонько пошелъ за нимъ. На лѣстницѣ онъ вдругъ остановился, и я чуть было не наскочилъ сзади на него. Онъ постоялъ съ минуту, глядя мнѣ прямо въ лицо и прислушиваясь. «Честное слово», проговорилъ онъ, «точь-въ-точь…» Его длинная волосатая рука теребила нижнюю губу, глаза перебѣгали вверхъ и внизъ по лѣстницѣ. Потомъ онъ еще что-то проворчалъ, опять вошелъ наверхъ, уже держась за ручку двери, снова остановился, и на лицѣ его выразилось прежнее сердитое недоумѣніе. Очевидно, онъ началъ замѣчать легкій шорохъ моихъ движеній у себя за спиною. Слухъ у него, должно быть, былъ удивительный. Вдругъ имъ овладѣло бѣшенство. «Если въ домѣ кто-нибудь есть…» крикнулъ онъ съ проклятіемъ и, не докончивъ угрозы, сунулъ руку въ карманъ, не нашелъ того, что искалъ, и, рванувшись мимо меня, шумно и сердито помчался внизъ. Но я не пошелъ за нимъ; я сѣлъ на верхней ступени лѣстницы ждать его возвращенія. Вскорѣ онъ вернулся, все еще бормоча что-то про себя, отворилъ дверь и, не давъ мнѣ времени войти, захлопнулъ ее передъ моимъ косомъ. Я рѣшилъ осмотрѣть домъ, что потребовало довольно много времени, такъ какъ нужно было подвигаться какъ можно тише. Домъ былъ очень старъ, ветхъ, сыръ такъ, что обои въ верхнемъ этажѣ совсѣмъ отвисли, и полонъ крысъ. Большинство дверныхъ ручекъ заржавѣло, и я боялся ихъ повертывать. Многія изъ осмотрѣнныхъ мною комнатъ были совсѣмъ пустыя, другія завалены театральнымъ хламомъ, судя по виду, купленнымъ изъ вторыхъ рукъ. Въ комнатѣ рядомъ съ комнатой хозяина я нашелъ кучу стараго платья, сталь рыться въ ней и такъ увлекся, что опять забылъ очевидную тонкость его слуха. Послышались крадущіеся шаги, и, поднявъ голову какъ разъ во время, я увидѣлъ хозяина; онъ высовывался изъ-за груды развороченнаго платья, и въ рукахъ у него былъ стариннаго устройства револьверъ. Я простоялъ, не двигаясь ни однимъ членомъ, пока онъ подозрительно оглядывался кругомъ, разинувъ ротъ и выпучивъ глаза. «Должно, она», проговорилъ онъ медленно. «Чортъ бы ее побралъ!» Онъ тихонько затворилъ дверь, и тотчасъ же въ замкѣ щелкнулъ ключъ. Шаги его стали удаляться. Я вдругъ понялъ, что запертъ, и сначала не зналъ, что дѣлать; прошелъ отъ двери къ окну и обратно и остановился въ недоумѣніи. Меня охватила злоба. Я рѣшилъ, однако, прежде всего пересмотрѣть платье, и при первой своей попыткѣ въ этомъ направленіи уронилъ большой узелъ съ верхней полки. Это опять привлекло хозяина, уже совершенно разсвирѣпѣвшаго. На этотъ разъ онъ прямо коснулся меня, отскочилъ въ изумленіи и замеръ на мѣстѣ, не зная, что подумать. Черезъ нѣкоторое время онъ какъ будто успокоился. «Крысы», сказалъ онъ вполголоса, приложивъ пальцы къ губамъ, очевидно, нѣсколько испуганный. Я преспокойно вышелъ изъ комнаты, но подо мною скрипнула половица. Тутъ проклятый старикашки пошелъ рыскать по всему дому, всюду запирая двери, а ключа пряталъ въ карманъ. Когда я понялъ, что онъ затѣялъ, у меня сдѣлался припадокъ бѣшенства, и я съ трудомъ сдержался настолько, чтобы дождаться удобной минуты; уже зная теперь, что онъ въ домѣ одинъ, я безъ дальнѣйшихъ околичностей стукнулъ его по головѣ.

— Стукнулъ его по головѣ? — воскликнулъ Кемпъ.

— Да, оглушилъ его, пока онъ сходилъ съ лѣстницы, хватилъ его сзади стуломъ, что былъ тутъ же, на площадкѣ. Онъ полетѣлъ внизъ, какъ мѣшокъ со старыми сапогами.

— Но, какъ же это, знаете? Обыкновенныя условія общежитія…

— Годятся для обыкновенныхъ людей. Дѣло въ томъ, Кемпъ, что мнѣ совершенно необходимо было выбраться изъ дому одѣтымъ, и такъ, чтобы онъ меня не замѣтилъ. Потомъ я замоталъ ему ротъ камзоломъ à la Louis XIV и завязалъ его въ простыню.

— Завязали въ простыню?

— Сдѣлалъ ему что-то въ родѣ мѣшка. Прекрасное было средство угомонить и напугать этого болвана: вылѣзти изъ мѣшка ему было бы трудно, чортъ побери. Милый Кемпъ, что вы уставились на меня, какъ будто я совершилъ убійство? У него вѣдь быль револьверъ. Если бы онъ меня хоть разъ увидѣлъ, онъ могъ бы описать меня…

— Но все же, — сказалъ Кемпъ, — въ Англіи, въ наше время! И человѣкъ этотъ былъ въ своемъ собственномъ домѣ, а вы… Ну да, вы обкрадывали его.

— Обкрадывалъ! Чортъ знаетъ что! Еще того не доставало, чтобы вы назвали меня воромъ. Но вы, конечно, не такъ глупы, Кемпъ, чтобы плясать по старинной дудкѣ. Развѣ вы не понимаете моего положенія?

— А также и его положенія! — сказалъ Кемпъ.

Невидимый вскочилъ.

— Что вы хотите этимъ сказать?

Лицо Кемпа сдѣлалось немного жесткимъ. Онъ хотѣлъ что-то сказать, но удержался.

— Въ концѣ концовъ, — замѣтилъ онъ, — оно и дѣйствительно было, пожалуй, неизбѣжно: положеніе ваше было безвыходно. А все-таки…

— То-то и дѣло, что безвыходное, дьявольски безвыходное! А онъ къ тому же разозлилъ меня: гонялся за мной по дому съ этимъ дурацкимъ револьверомъ, запиралъ и отпиралъ двери. Этакій несносный! Вы вѣдь не вините меня, не правда ли?

— Я никогда не виню никого, — сказалъ Кемпъ, — это совсѣмъ вышло изъ моды. Что же вы стали дѣлать потомъ?

— Я былъ голоденъ; внизу нашлась коврига хлѣба и немного прогорьклаго сыру, болѣе чѣмъ достаточно чтобы насытиться. Я выпилъ немного водки съ водою и прошелъ мимо своего импровизированнаго мѣшка, — онъ лежалъ совсѣмъ неподвижно, — въ комнату со старымъ платьемъ. Она выходила на улицу, и окно было завѣшено кружевной, коричневой отъ грязи, занавѣской. Я выглянулъ. На дворѣ былъ яркій день, — по контрасту съ коричневой тьмою мрачнаго дома, гдѣ я находился, день ослѣпительно яркій. Шла оживленная торговля. Телѣги съ фруктами, извозчики, ломовикъ, тачка рыбнаго торговца. Я обернулся къ темнымъ шкафамъ позади себя, и въ глазахъ у меня заплавали пестрыя пятна. Возбужденіе мое смѣнялось яснымъ сознаніемъ своего положенія. Въ комнатѣ носился легкій запахъ бензина, служившаго, вѣроятно, для чистки платья. Я началъ систематическій обзоръ всего дома. По видимому, горбунъ уже довольно долго жилъ одинъ. Это было существо очень любопытное… Собравъ все, что могло мнѣ пригодиться, въ кладовую стараго платья, я сдѣлалъ тщательный выборъ. Нашелъ дорожную сумку, которая показалась мнѣ вещью полезной, пудру, румяна и липкій пластырь. Сначала я думалъ выкрасить и напудрить лицо, шею и руки, чтобы сдѣлать себя видимымъ, но неудобство этого заключалось въ томъ, что для того, чтобы опять исчезнуть, мнѣ понадобился бы скипидаръ, нѣкоторыя другія вещи и довольно много времени. Наконецъ я выбралъ довольно приличный носъ, немного смѣшной, правда, но не особенно выдающійся изъ большинства человѣческихъ носовъ, темные очки, бакенбарды съ просѣдью и парикъ. Бѣлья я не могъ найти, но его можно было купить впослѣдствіи, а теперь пока я завернулся въ коленкоровыя домино и бѣлыя кашемировые шарфы; башмаковъ также не нашелъ, но сапоги на горбунѣ были просторные и годились. Въ конторкѣ въ лавкѣ было три соверена и шиллинговъ на тридцать серебра, а въ запертомъ шкафу, который я взломалъ, восемь фунтовъ золотомъ. Обмундированный такимъ образомъ, я могъ теперь снова я виться на свѣтъ Божій. Но тутъ напала на меня странная нерѣшительность. Была ли, въ самомъ дѣлѣ, прилична моя наружность? Я осмотрѣлъ себя со всѣхъ сторонъ въ маленькое туалетное зеркальцѣ, стараясь отыскать какую-нибудь упущенную мною щелку. Я былъ чудёнъ въ театральномъ духѣ,- какой-то театральный нищій, — но физической невозможности не представлялъ. Набравшись смѣлости, я снесъ зеркальце въ лавку, опустилъ шторы и со всѣхъ возможныхъ точекъ зрѣнія осмотрѣлъ себя въ трюмо. Нѣсколько минутъ собирался я съ духомъ, потомъ отперъ дверь лавки и вышелъ на улицу, предоставляя маленькому горбуну выбираться изъ простыни по своему усмотрѣнію. Казалось, никто не обратилъ на меня особеннаго вниманія. Послѣднее затрудненіе было, повидимому, превзойдено.

Онъ опять остановился.

— А горбуна вы такъ-таки и оставили на произволъ судьбы? — спросилъ Кемпъ.

— Да, — сказалъ Невидимый. Не знаю, что съ нимъ сталось. Вѣроятно, онъ развязалъ мѣшокъ или, скорѣе, разорвалъ его: узлы были здоровенные.

Онъ замолчалъ, подошелъ къ окну и началъ смотрѣть въ него.

— Что же произошло, когда вы вышли на Стрэндъ?

— О, опять разочарованіе. Я думалъ, что мои невзгоды пришли къ концу, что въ практическомъ отношеніи и получилъ теперь возможность дѣлать все, что бы не вздумалось, рѣшительно все, только бы не выдать своей тайны. Такъ я воображалъ. Что бы я ни сдѣлалъ, какія бы не были послѣдствія этого, — было для меня безразлично; стоило только сбросить платье и исчезнуть. Никто не могъ задержать меня. Деньги можно было брать, гдѣ придется. Я рѣшилъ задать себѣ великолѣпный пиръ, поселиться въ хорошей гостиницѣ и обзавестись новымъ имуществомъ. Самоувѣренность моя не имѣла границъ; не особенно пріятно вспоминать, какъ я былъ осломъ. Я пошелъ въ трактиръ и уже заказывалъ себѣ завтракъ, какъ вдругъ сообразилъ, что не могу ѣсть, не обнаруживъ своего невидимаго лица. Я кончилъ заказывать завтракъ, сказалъ лакею, что вернусь черезъ десять минутъ, и ушелъ взбѣшенный. Не знаю, были ли вы когда-нибудь обмануты въ своемъ аппетитѣ, Кемпъ.?

— Не до такой ужъ степени, сказалъ Кемпъ, — но могу себѣ это представить.

— Я готовь быль просто искромсать всѣхъ этихъ тупоумныхъ дьяволовъ. Наконецъ, совсѣмъ обезсилѣнный жаждой вкусной пищи, я зашелъ въ другой трактиръ и спросилъ отдѣльную комнату. «Я изуродованъ», сказалъ я, «получилъ сильные ушибы». Лакеи посмотрѣли на меня съ любопытствомъ, но, конечно, это ихъ не касалось, и завтракъ мнѣ подали. Онъ былъ не особенно хорошъ, но я наѣлся до-сыта и, когда кончилъ, закурилъ сигару и сталъ обдумывать планъ будущихъ дѣйствій. А на дворѣ начиналась вьюга. Чѣмъ больше и размышлялъ, Кемпъ, тѣмъ яснѣе мнѣ становилось, какую безпомощную нелѣпость представляетъ невидимый человѣкъ въ холодномъ и сыромъ климатѣ, въ многолюдномъ, цивилизованномъ городѣ! Передъ совершеніемъ своего безумнаго опыта я мечталъ о всякихъ преимуществахъ. Теперь все мои мечты, казалось, разлетѣлись въ прахъ. Я перечислилъ въ головѣ всѣ вещи, какихъ можетъ желать человѣкъ. Конечно, невидимость дѣлала возможнымъ ихъ достиженіе, но пользованіе ими она дѣлала невозможнымъ. Честолюбіе? Какой толкъ въ высокомъ званіи, если вы не можете въ немъ появляться? Камой толкъ въ любви женщины, если имя ея непремѣнно будетъ Далила? Я не имѣлъ никакого вкуса къ политикѣ, къ подонкамъ извѣстности, къ филантропіи, къ спорту. Что же мнѣ было дѣлать? Такъ вотъ для чего я обратился въ завернутую тряпками тайну, въ забинтованную и запеленатую карикатуру на человѣка!

Онъ замолчалъ и, судя по позѣ, смотрѣлъ въ окно.

— Но какъ вы попали въ Айпингъ? спросилъ Кемпъ, стараясь, во что бы то ни стало, поддержать разговоръ,

— Я поѣхалъ туда работать. У меня была одна надежда; это была смутная мысль, она есть у меня и теперь, но теперь она созрѣла вполнѣ: вернуться назадъ! Поправить сдѣланное, когда понадобится; когда совершу невидимо все то, что хочу. Объ этомъ-то, длиннымъ образомъ, мнѣ и нужно теперь съ нами поговорить.

И вы прямо поѣхали въ Айпингъ?

— Да. Только добылъ свои три тома замѣтокъ, и чековую книжку, запасся бѣльемъ и всѣмъ необходимымъ, заказалъ химическія снадобья, посредствомъ которыхъ думалъ привести въ исполненіе свою мысль (покажу вамъ свои вычисленія, какъ только получу книги), и выѣхалъ. Боже, какая была метель, и какихъ хлопотъ мнѣ стоило не давать таявшему снѣгу вымочить мой картонный носъ!

— Наконецъ, — сказалъ Кемпъ, — третьяго дни, когда васъ открыли, судя по газетамъ, вы нѣсколько…

— Да, я «н_ѣ_с_к_о_л_ь_к_о»… Покончилъ, что ли, я этого дурака-полицейскаго?

— Нѣтъ, — сказалъ Кемпъ, — говорятъ, онъ выздоровѣетъ.

— Ну, значитъ, ему особенно повезло. Я совсѣмъ вышелъ изъ себя. Что это за дураки! Что они ко мнѣ привязались? Ну, а болвана-лавочника?

— Никакихъ смертей не предвидится, — сказалъ Кемпъ.

— Что касается моего бродяги, — сказалъ Невидимый съ непріятнымъ смѣхомъ, — это это еще неизвѣстно. Боже мой, Кемпъ, люди, подобные вамъ, не понимаютъ, что что значитъ бѣшенство. Работать цѣлыми годами, составлять планы, замыслы и потомъ встрѣтить на своемъ пути безмозглаго, безтолковаго идіота, который путаетъ всѣ ваши дѣла! Всѣ сорта дураковъ, какіе только можно себѣ вообразить, и какіе когда-либо существовали, были посланы, чтобы ставить мнѣ палки въ колеса! Еще немного — и я совсѣмъ ошалѣю и начну косить ихъ направо и налѣво. Ужъ и теперь, благодаря имъ, положеніе мое стало въ тысячу разъ труднѣе.

XXIV

Неудавшійся планъ

— Ну, — сказалъ Кемпъ, косясь въ окно, — что же мы теперь предпримемъ?

Онъ придвинулся ближе къ гостю, чтобы не дать ему замѣтятъ троихъ людей, поднимавшихся вверхъ по холму, — поднимавшихся, какъ показалось Кемпу, съ невыносимой медленностью.

— Что вы намѣревались дѣлать, отправляясь въ Портъ-Бордокъ? У насъ былъ какой-нибудь планъ?

— Я намѣревался удрать отсюда, но съ тѣхъ поръ, какъ встрѣтилъ васъ, планъ этотъ нѣсколько измѣнился. Мнѣ казалось разумнымъ теперь, когда погода потеплѣла и невидимость стала возможной, пробраться на югъ. Главнымъ образомъ потому, что моя тайна открыта, и здѣсь всѣ будутъ высматривать маскированнаго и забинтованнаго человѣка. Отсюда вѣдь есть пароходное сообщеніе съ Франціей? Я думалъ сѣсть на пароходъ и рискнуть переправой. Изъ Франціи я могъ бы добраться по желѣзной дорогѣ до Испаніи или уѣхать въ Алжиръ. Это было бы нетрудно. Тамъ можно навсегда остаться невидимымъ и все-таки жить и дѣлать разныя вещи. Бродягу этого я употребилъ, просто, въ качествѣ носильщика багажа въ то время, пока не рѣшилъ еще, какъ устроить, чтобы за мной выслали книги и вещи.

— Это ясно.

— И вдругъ этой грязной скотинѣ вздумалось обокрасть меня! Онъ припряталъ мои книги, Кемпъ! Навѣрное, припряталъ… Коли мнѣ только удастся его поймать!..

— Лучше всего сначала добыть отъ него книги.

— Но гдѣ онъ? Развѣ вы знаете?

— Онъ въ городскомъ полицейскомъ участкѣ запертъ, по своей собственной просьбѣ, въ самую крѣпкую тюремную камеру, какая только тамъ есть.

— Мерзавецъ! — сказалъ Невидимый.

— Но это немного задерживаетъ исполненіе вашихъ плановъ.

— Намъ надо добытъ книги; книги существенно необходимы.

— Конечно, — сказать Кемпъ немножко нервно: снаружи ему какъ будто послышались шаги, — конечно, намъ нужно добытъ книги. Но это будетъ не трудно, разъ онъ не будетъ знать, что онѣ для васъ.

— Нѣтъ, — сказалъ Невидимый и задумался.

Кемпъ старался что-нибудь выдумать, чтобы поддержать разговоръ, но Невидимый заговорилъ самъ.

— То, что я попалъ къ вамъ, Кемпъ, — сказалъ онъ, — мѣняетъ всѣ мои планы, потому что вы человѣкъ понимающій. Несмотря на все, что случилось, несмотря на эту огласку, потерю книгъ, все, что я вытерпѣлъ все же остаются великія, громадныя возможности… Вы никому не говорили, что я здѣсь? — спросилъ спросилъ онъ внезапно.

Кемпъ колебался.

— Это было условлено, — сказалъ онъ.

— Никому? — настаивалъ Гриффинъ.

— Ни одной душѣ.

— А, ну…

Невидимый всталъ и, уперевши руки въ бока, сталъ ходить по комнатѣ.

— Предпринять такую вещь одному было съ моей стороны ошибкой, Кемпъ, огромной ошибкой: трата силъ, времени, шансовъ. Одинъ. Удивительно, какъ мало можетъ человѣкъ сдѣлать одинъ. Немножко украсть, кого-нибудь слегка пристукнуть — вотъ и все. Что мнѣ надо, Кемпъ, такъ это пристанище, человѣка, который всегда могъ бы укрыть меня и помочь мнѣ; какое-нибудь мѣсто, гдѣ я могъ бы ѣсть, спать и отдыхать спокойно, не возбуждая подозрѣній. Мнѣ нужно сообщника. При сообщникѣ, пищѣ и отдыхѣ возможно нее. До сихъ поръ я дѣйствовалъ очень неопредѣленно. Намъ нужно обсудить все, что подразумѣваетъ невидимость, и все, чего она не даетъ. Для подслушиванія и такъ далѣе толку въ ней немного: шумишь! Въ воровствѣ или чемъ-нибудь въ этомъ родѣ толкъ отъ нея не великъ, но все-таки есть. Разъ меня поймаютъ, засадить меня въ тюрьму вовсе не трудно; но, съ другой стороны, поймать-то меня ужъ очень трудно. Въ сущности, невидимость хороша только въ двухъ случаяхъ: она помогаетъ бѣжать и помогаетъ подкрасться. Слѣдовательно, она особенно полезна при убійствѣ, я могу обойти человѣка вокругъ, какое бы ни было при немъ оружіе, выбрать пунктъ, ударить, какъ хочу, улизнуть, какъ хочу, бѣжать, какъ хочу.

Кемпъ погладилъ усы. Ужъ не двинулся ли кто-то тамъ, въ нижнемъ этажѣ?

— И намъ надо заняться убійствомъ, Кемпъ.

— Намъ надо заняться убійствомъ, — повторилъ Кемпъ. Я выслушиваю ваши планы, Гриффинъ; но, помните, я не соглашаюсь на нихъ. Зачѣмъ убійствомъ?

— Не подлымъ убійствомъ, а разумнымъ умерщвленіемъ. Дѣло видите ли, стоитъ такъ: они знаютъ что существуетъ невидимый человѣкъ, такъ же знаютъ это, какъ мы съ вами, — и этотъ невидимый человѣкъ, Кэмпъ, долженъ установить теперь царство террора, Да, конечно, вы поражены, но я говорю серіозно царство террора. Ему нужно завладѣть какимъ-нибудь городомъ, въ родѣ нашего Бордока, напримѣръ, запугать его и поработить. Ему нужно издавать свои декреты, распоряженія. На это найдется тысяча способовъ; достаточно однихъ засунутыхъ подъ дверь клочковъ бумаги. И всѣхъ, кто ослушается его приказаній, онъ долженъ убивать. убивать также и тѣхъ, кто будить защищать ихъ.

— Гмъ, — промычалъ Кемпъ, слушая уже болѣе не Гриффина, а звукъ отворившейся и затворившейся входной двери.

— Мнѣ кажется, Гриффинъ, — сказалъ онъ, чтобы скрыть свою разсѣянность, что нашъ сообщникъ былъ бы въ затруднительномъ положеніи.

— Никто не зналъ бы, что онъ мой сообщникъ, — съ жаромъ возразилъ Невидимый и вдругъ осѣкся:- Тсъ, что это внизу?

— Ничего, — сказалъ Кемпъ и вдругъ наговорилъ громко и быстро:- Я не согласенъ съ вами, Гриффинъ. Поймите меня, я не согласенъ. Зачѣмъ мечтать о борьбѣ съ человѣчествомъ? Развѣ можно надѣяться достичь счастія такимъ путемъ? Не будьте одинокимъ волкомъ. Обнародуйте ваше открытіе; довѣрьте его миру или, по крайней мѣрѣ, нашей странѣ. Подумайте, что вы могли бы сдѣлать съ милліономъ помощниковъ.

Невидимый прервать его, вытянувъ руку.

— Шаги наверхъ, — сказалъ онъ.

— Вздоръ, сказалъ Кемпъ.

— Дайте я посмотрю.

И Невидимый, все еще съ вытянутой впередъ рукою, двинулся къ двери.

Тутъ все пошло очень быстро. Кемпъ колебался одно мгновеніе, потомъ бросился ему наперерѣзъ. Невидимый вздрогнулъ и остановился. «Предатель!» крикнулъ голосъ, и вдругъ халатъ распахнулся и сѣлъ. Невидимый началъ раздаваться. Кемпъ сдѣлалъ три быстрыхъ шага къ двери, при чемъ Невидимый (ноги его уже исчезли) съ крикомъ вскочилъ. Кемпъ распахнулъ дверь настежь, и въ нее ясно послышались внизу торопливые шаги и голоса.

Быстрымъ движеніемъ Кемпъ оттолкнулъ Невидимаго и захлопнулъ дверь. Снаружи былъ заранѣе воткнуть ключъ. Еще минута, — и Гриффинъ одинъ былъ бы аапертъ въ кабинетѣ бельведера, кабы не одно маленькое обстоятельство: ключъ въ то утро всунули второпяхъ; когда Кемпъ захлопнулъ дверь, онъ съ шумомъ вывалился на коверъ.

Лнцо у Кемпа побѣлѣло. Онъ пытался обѣими руками удержать ручку двери, съ минуту онъ ее сдерживалъ, потомъ дверь подалась вершковъ на шесть, но онъ опять ее затворилъ. Во второй разъ она раскрылась на цѣлый футъ, и въ отверстіе сталъ протискиваться красный халатъ. Невидимые пальцы схватили Кемпа за горло и онъ выпустилъ ручку, чтобы защищаться. Его оттѣснили назадъ, повалили и со всѣхъ силъ швырнули въ уголъ площадки, а поверхъ него былъ брошенъ пустой халатъ.

На половинѣ лѣстницы стоялъ полковникъ Эдай, адресатъ Кемпова письма и начальникъ бордокской полиціи. Онъ въ нѣмомъ изумленіи смотрѣлъ на внезапное появленіе Кемпа, за которымъ слѣдовало удивительное зрѣлище пустой одежды, метавшейся въ воздухѣ. Онъ видѣлъ, какъ повалили Кемпа, какъ онъ опять всталъ на ноги. Видѣлъ, какъ Кемнъ пошатнулся, бросился впередъ и опять упалъ какъ подкошенный.

И вдругъ его самого что-то ударило. Ударило «ничто». Казалось, будто на него прыгнула огромная тяжесть, чья-то рука сдавила ему горло, чье-то колѣно уперлось ему въ животъ и онъ стремглавъ слетѣлъ съ лѣстницы. Невидимая нога ступила ему на спину, и послышалось мчавшееся съ лѣстницы шлепанье босыхъ ногъ; два полицейскихъ въ передней что то крикнули и бросились бѣжать. Наружная дверь захлопнулась съ оглушительнымъ шумомъ.

Онъ приподнялся и сѣлъ, выпучивъ глаза. Съ лѣстницы пошатываясь сходилъ Кемпъ, растрепанный и запыленный. Одна щека его побѣлѣла отъ удара, изъ губъ сочилась кровь: въ рукахъ онъ несъ красный халатъ и другія туалетныя принадлежности.

— Боже! — крикнулъ Кемпъ. Ну, будетъ теперь потѣха! Онъ бѣжалъ!

XXV

Травля Невидимаго

Сначала Кемпъ говорилъ слишкомъ безсвязно, чтобы Эдай могъ понятъ только-что происшедшее съ такою быстротою.

Она стояли на площадкѣ. Кемпъ все еще держалъ на рукѣ странныя одежды Гриффина и торопливо разсказывалъ. Черезъ нѣкоторое время Эдай началъ, однако, кое-что понимать.

— Онъ помѣшанъ, — говорилъ Кемпъ, — онъ безчеловѣченъ. Это одинъ голый эгоизмъ. Ему дѣла нѣтъ ни до чего, кромѣ собственной выгоды и собственной безопасности. Нынче утромъ я выслушалъ цѣлую исторію самаго грубаго эгоизма. Онъ калѣчилъ людей. Будетъ убивать, если мы ему не помѣшаемъ. Создастъ панику. Ничто его не остановитъ. Теперь онъ на волѣ — бѣшеный!

— Его надо поймать, — сказалъ Эдай. Это несомнѣнно.

— Но какъ? — воскликнулъ Кемпъ, и тотчасъ въ головѣ его закишѣли планы:- Вамъ надо принять мѣры сейчасъ же: привлечь къ этому дѣлу все населеніе, не дать Гриффину оставить нашихъ мѣстъ. Разъ онъ бѣжитъ отсюда, онъ пойдетъ калѣчить и убивать по всей странѣ. Онъ мечтаетъ о царствъ террора! О царствѣ террора, слышите? Вамъ надо учредить надзоръ по всѣмъ желѣзнымъ дорогамъ, по всѣмъ проселкамъ, на всѣхъ пароходахъ. Войско должно помогать. Телеграфируйте о помощи. Единственное, что можетъ его здѣсь задержать, это надежда выручить свои записныя книги, которыя онъ очень цѣнитъ. Я разскажу вамъ: въ вашемъ полицейскомъ участкѣ содержится нѣкій Марвель…

— Знаю, — сказалъ Эдай, — знаю. Книги-то, — да. Но вѣдь бродяга…

— Бродяга отрицаетъ, чтобы онѣ у него были; но онъ говоритъ, что онѣ у него. Вы должны сдѣлать такъ, чтобы не дать ему возможности ни питаться, ни спать; день и ночь весь край долженъ быть насторожѣ. Пищу надо запирать и прятать, чтобы онъ не имѣлъ къ ней доступа. Дома также запирать крѣпко-накрѣпко… Дай намъ Богъ холодныя ночи и дожди!.. Вся округа должна тотчасъ приняться ловить его, ловить, пока не поймаютъ. Говорю вамъ, Эдай, онъ — гибель и бѣдствіе, онъ страшно опасенъ: если его не схватятъ и не запрутъ, одинъ Богъ знаетъ, что можетъ произойти. Страшно и подумать!

— Что же еще намъ дѣлать? — спросилъ Эдай. Мнѣ надо тотчасъ отправляться и начать все устраивать. Но почему бы и вамъ не пойти со мною? Да, пойдемте-ка! Пойдемъ и соберемъ нѣчто въ родѣ военнаго совѣта, призовемъ на помощь Гоппса и желѣзнодорожное начальство. Пойдемте и разскажите мнѣ все по дорогѣ. Что же еще мы можемъ сдѣлать?… Да бросьте эту дрянь!

Черезъ минуту Эдай уже сходилъ съ лѣстницы, а за нимъ Кемпъ. Они нашли наружную дверь отворенной, а за нею двухъ полицейскихъ, глазѣвшихъ въ пустое пространство.

— Удралъ, сэръ, — сказалъ одинъ изъ нихъ.

— Намъ тотчасъ нужно отправиться въ центральное отдѣленіе, — сказалъ Эдай. Сходите, кто-нибудь, за извозчикомъ и пошлите его намъ навстрѣчу, да поживѣе. Ну, Кемпъ, еще что же?

— Собакъ, — сказалъ Кемпъ, — достаньте собакъ: онѣ его не видятъ, да чуютъ. Достаньте собакъ.

— Ладно, — сказалъ Эдай. Это между нами, но тюремному начальству въ Гальстидѣ извѣстенъ одинъ человѣкъ, у котораго есть ищейки. Собакъ, значитъ. Еще что?

— Помните, — сказалъ Кемпъ, — его пища видна. Когда онъ поѣсть, его пища видна, пока она не усвоится организмомъ. Поѣвши, онъ долженъ прятаться. Надо искать вездѣ, обыскивать каждый кустъ, каждый укромный уголокъ. И всякое оружія, все предметы, которыя можно обратить въ оружіе, надо прятать. Подолгу носить съ собою такія вещи онъ не можетъ. Все, что можетъ попасться ему подъ руку, и чѣмъ онъ можетъ драться, надо спрятать.

— И это ладно, — сказалъ Эдай. Поймаемъ его, погодите!

— А по дорогамъ… — началъ Кемпъ и запнулся.

— Ну? — сказалъ Эдай.

— Толченаго стекла… Я знаю, это жестоко… Но подумайте только, что онъ можетъ сдѣлать!

Эдай со свистомъ втянулъ воздухъ между зубами.

— Это ужъ что-то того, — сказалъ онъ, — будто не по чести… Ужъ и не знаю, право… Велю все-таки приготовить; если онъ зайдетъ слишкомъ далеко…

— Говорю жъ я вамъ, онъ сталъ совсѣмъ безчеловѣченъ, — оказалъ Кемпъ. Я также увѣренъ, что онъ установитъ царство террора, — когда оправится отъ волненія своего теперешняго побѣга, — какъ въ томъ, что говорю съ вами. Единственная наша надежда — опередить его. Онъ порвалъ всѣ связи cъ людьми. Пусть кровь его падетъ на его собственную голову!

XXVI

Убійство Уинстида

Невидимый, должно быть, вырвался изъ дома Кемпа въ состояніи слѣпого бѣшенства. Маленькій ребенокъ, игравшій у воротъ Кемпа, былъ поднятъ на воздухъ и брошенъ на землю съ такой силой, что нога у него оказалась сломанной, послѣ чего Невидимый исчезъ на нѣсколько часовъ изъ области человѣческихъ воспріятій. Никто не знаетъ навѣрное, куда онъ дѣвался и что онъ дѣлалъ. Но легко вообразить себѣ, что онъ бѣжалъ по зною іюльскаго полудня на холмъ и дальше, на открытыя дюны, за Портъ-Бордокъ, въ отчаяніи и бѣшенствѣ на свою превратную судьбу и, усталый и измученный, нашелъ пріютъ въ кустарникахъ Гинтондина, гдѣ и укрылся, чтобы принести въ порядокъ свои крушившіеся замыслы противъ рода человѣческаго. Вѣроятно, онъ именно тамъ избралъ себѣ пріютъ, потому что тамъ обнаружилось его присутствіе часа въ два того же дня зловѣще-трагическимъ образомъ.

Нельзя съ точностью опредѣлить, въ какомъ онъ былъ во то время настроеніи и какіе строилъ планы. По всѣмъ вѣроятіямъ, онъ былъ почти до экстаза взбѣшенъ предательствомъ Кемпа; и хотя мы можемъ понять мотивы, которые повели къ этому обману, но все же можемъ себѣ представить и злобу, возбужденную такой неожиданностью, и даже отчасти сочувствовать ей. Можетъ быть, къ нему вернулось нѣчто въ родѣ того тупого недоумѣнія, которое онъ испыталъ во время приключеній въ Оксфордъ-Стритѣ, такъ какъ на содѣйствіе Кемпа въ своей звѣрской мечтѣ о терроризаціи вселенной онъ, повидимому, возлагалъ большія надежды. Какъ бы то ни было, онъ исчезъ изъ сферы человѣческихъ наблюденій около полудня, и ни одно живое существо не знаетъ, что онъ дѣлалъ до половины третьяго. Для человѣчества это было, можетъ быть, очень счастливо, но для него самого такое бездѣйствіе имѣло роковыя послѣдствія. Въ это время принялось за дѣло постепенно возраставшее количество людей, всюду разсѣянныхъ по округѣ. Утромъ Невидимый былъ еще просто сказкой, пугаломъ; къ полудню, благодаря, главнымъ образомъ, составленной въ самыхъ краткихъ выраженіяхъ прокламаціи Кемпа, онъ обратился уже въ реальнаго врага, котораго слѣдовало бить, схватить и уничтожить, и весь край началъ снаряжаться съ неимовѣрной быстротою. Даже въ два часа Невидимый все еще могъ спастись, забравшись въ поѣздъ желѣзной дороги; но послѣ двухъ часовъ это стало невозможнымъ: пассажирскіе поѣзда всѣхъ линій на пространствѣ большого параллелограмма, между Соутэмптономъ, Винчестеромъ, Брайтономъ, Горшамомъ шли съ запертыми дверями, а движеніе товарныхъ поѣздокъ прекратилось почти совсѣмъ. По большому кругу миль въ двѣнадцать, центромъ котораго былъ Нордикъ, дороги и поля обходили кучки людей, человѣка по три, по четыре, съ ружьями, дубинами и собаками.

Верховые полицейскіе ѣздили по окрестнымъ проселкамъ, останавливаясь у каждой избы и предупреждая жителей, чтобы они запирали двери и, если не имѣютъ оружія, — не выходили изъ дома; всѣ школы были закрыты въ три часа, и испуганныя дѣти тѣсными кучками спѣшили домой.

Часа въ четыре или пять указъ Кемпа, правда, подписанный Эдаемъ, былъ уже расклеенъ по всему околотку. Въ немъ сжато, но ясно излагались всѣ условія борьбы, необходимость не давать Невидимому возможности ѣсть и спать, необходимость неусыпной бдительности и быстрыхъ мѣръ въ случаѣ, если обнаружатся какіе-либо признаки его присутствія. Дѣйствія начальства были такъ быстры и рѣшительны, всеобщая вѣра въ это странное существо распространилась такъ скоро, что до наступленія ночи вся страна, на протяженіи нѣсколькихъ сотъ квадратныхъ миль, была приведена въ самое напряженье осадное положеніе. И до наступленія ночи, вдобавокъ, по всему перепуганному и насторожившемуся краю пронесся трепетъ ужаса; изъ шепчущихъ устъ въ уста, быстрая и опредѣленная, распространилась всюду молва объ убійствѣ мистера Уикстида.

Если вѣрно наше предположеніе, что пріютомъ Невидимому послужили Гинтондинскіе кустарники, онъ, должно быть, вышелъ оттуда тотчасъ послѣ полудня съ какимъ-нибудь намѣреніемъ, требовавшимъ оружія для своего исполненія. Какое это было намѣреніе, мы знать не можемъ, но для меня, по крайней мѣрѣ, кажется вполнѣ доказаннымъ, что желѣзный прутъ былъ въ рукахъ Невидимаго еще до встрѣчи съ Уикстидомъ.

Конечно, о подробностяхъ этой встрѣчи мы не можемъ сказать ни чего достовѣрнаго. Она произошла нм краю песочной ямы, всего ярдовъ въ двѣсти отъ воротъ лорда Бордока. Все указываетъ на отчаянную борьбу, — притоптанная земля, многочисленныя раны Уикстида, его сломанная трость; но что, кромѣ бѣшеной маніи убійства, могло быть причиной нападенія — невозможно себѣ представить. Теорія сумасшествія кажется неизбѣжной. Мистеръ Уикстидъ былъ управляющій лорда Бордока, человѣкъ лѣтъ сорока-пяти, сорока-шести, самаго безобиднаго нрава и вида, послѣднее въ мірѣ существо, способное возбудятъ противъ себя такого страшнаго врага. Противъ него-то Невидимыя, повидимому, вооружился желѣзнымъ прутомъ, вырваннымъ изъ сломанной загородки. Онъ остановилъ этого безобиднаго джентльмена, спокойно шедшаго домой завтракать, напалъ на него, отнялъ у него его немудреныя средства защиты, сломалъ ему руку, повалилъ его и размозжилъ ему голову.

Конечно, онъ долженъ быть вынуть прутъ изъ загородки до встрѣчи со своей жертвой, — вѣроятно, несъ его съ собою.

Кромѣ вышеизложеннаго, только двѣ маленькія подробности бросаютъ нѣкоторый свѣтъ на это происшествіе. Во-первыхъ, то обстоятельство, что песочная яма была не прямо по дорогѣ мистера Уикстида домой, за футовъ за двѣсти въ сторону. Во-вторыхъ, разсказъ одной маленькой дѣвочки, шедшей послѣ перемѣны въ школу: по ея словамъ, она видѣла, какъ убитый «трусилъ» какимъ-то особеннымъ образомъ по полю къ песочной ямѣ. Ея изображеніе этого дѣйствія напоминало человѣка, что-то преслѣдующаго по землѣ передъ собою и время отъ времени тыкающаго въ это преслѣдуемое тростью. Дѣвочка послѣдняя видѣла мистера Уинстида въ живыхъ. Пропавши у нея изъ виду, онъ шелъ на смерть, и борьба была скрыта отъ нея только купой буковъ да легкой неровностью почвы.

Такія обстоятельства, по крайней мѣрѣ, въ глазахъ пишущаго эти строки, несомнѣнно, уменьшаютъ чудовищность убійства. Кажется весьма правдоподобнымъ, что Гриффинъ взялъ желѣзный прутъ въ качествѣ оружія, но безъ опредѣленнаго намѣренія употребить его на убійство. Тутъ могъ появиться Уинстидъ и замѣтить странную палку, неизвѣстно почему двигавшуюся по воздуху. Вовсе не думая о Невидимомъ, — такъ какъ Портъ-Бордокъ оттуда миляхъ въ двадцати, — онъ могъ пойти вслѣдъ за палкой. Весьма возможно, что онъ никогда даже не слыхивалъ о Невидимомъ. Легко представить себѣ, что Невидимый улепетывалъ себѣ потихоньку, боясь обнаружить свое присутствіе въ околоткѣ, а Уинстидъ, взволнованный и заинтересованный, преслѣдовалъ необъяснимо двигавшійся предметъ и, наконецъ, ударилъ по нему.

Конечно, Невидимый при обыкновенныхъ обстоятельствахъ могъ безъ труда обогнать своего пожилого преслѣдователя, но поза, въ которой нашли тѣло Уинстида, показываетъ, что онъ имѣлъ несчастіе загнать свою добычу въ уголъ между густою порослью крапивы и песочной ямой. Для тѣхъ, кто знаетъ удивительную раздражительность Невидимаго — заключеніе этой встрѣчи представить нетрудно.

Но все это однѣ догадки. Единственные несомнѣнные факты, — такъ какъ на разсказы дѣтей вполнѣ полагаться не слѣдуетъ, — это обнаруженіе тѣла убитаго Уинстида и окровавленнаго желѣзнаго прута, валявшагося въ крапивѣ. То, что прутъ былъ брошенъ Гриффиномъ, показываетъ, что въ волненіи, овладѣвшимъ имъ въ эту минуту, онъ забылъ свой первоначальный планъ, если такой планъ и существовалъ дѣйствительно. Конечно, Невидимы былъ большой эгоистъ и человѣкъ безсердечный, но видъ его жертвы, его первой жертвы, окровавленной и жалкой, безпомощно валявшейся у его могъ, могъ открыть въ немъ давно задержанный источникъ раскаянія, въ которомъ могли потонуть на минуту всякіе, какіе бы ни были у него, планы.

Послѣ убійства мистера Уинстида онъ, повидимому, бѣжалъ по дорогѣ къ дюнамъ. Разсказывають, что двое рабочихъ въ полѣ у Фернъ-Боттома слышали какой-то голосъ. Голосъ этотъ вылъ и хохоталъ, рыдалъ и стоналъ, а по временахъ вскрикивалъ. Странный, должно быть, былъ голосъ. Онъ пронесся по клеверному полю и замеръ по направленію къ дюнамъ.

Въ это время Невидимый уже зналъ, вѣроятно, какъ быстро воспользовался Кемпъ подъ секретомъ сообщенными ему свѣдѣніями. Онъ нашелъ уже всѣ двери запертыми; бродя вокругъ желѣзнодорожныхъ станцій и заглядывая въ гостиницы, навѣрное, прочелъ развѣшенныя всюду объявленія и понялъ, какая на него устраивалась облава. Съ наступленіемъ вечера поля усѣялись группами людей и огласились лаемъ собакъ. Охотники на человѣка получили особыя инструкціи, какъ помогать другъ другу въ случаѣ встрѣчи съ врагомъ. Но отъ всѣхъ нихъ онъ увернулся. Намъ понятно отчасти его бѣшенство, которое не уменьшалось, вѣроятно, и тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ самъ доставилъ свѣдѣнія, такъ безжалостно употреблявшіяся теперь противъ него. Въ этомъ день, по крайней мѣрѣ, онъ палъ духомъ: почти цѣлыя сутки, за исключеніемъ встрѣчи съ Уинстидомъ, его травили. Ночью онъ, вѣроятно, поѣлъ и поспалъ, такъ какъ къ утру оправился и опятъ сталъ самимъ собою, — сильнымъ и дѣятельнымъ, гнѣвнымъ и злобнымъ, готовымъ къ своей послѣдней великой борьбѣ противъ міра.

XXVII

Осада дома Кемпа

Кемпъ прочелъ странное посланіе, написанное карандашомъ на засаленномъ клочкѣ бумаги.

«Вы были удивительно энергичны и умны», стояло въ письмѣ, «хотя что вы этимъ выиграете — я не могу себѣ представить. Вы противъ меня. Вы травили меня цѣлый день и старались не дать мнѣ отдыха ночью. Нo я ѣлъ вопреки вамъ, спалъ вопреки вамъ, и игра еще только начинается. Ничего не остается, кромѣ установленія террора. Объявляю вамъ о его первомъ днѣ. Портъ-Бордокъ отнынѣ уже не подъ властью королевы, скажите это вашему полковнику и полиціи и всѣмъ, — онъ подъ моею властью, — подъ властью террора! Нынѣшнее число — Первое число перваго года новой эры — эры Невидимаго, Я — Невидимый Первый. Сначала правленіе мое будетъ милостиво. Въ первый день будетъ всего одна казнь, ради примѣра, казнь человѣка, имя которому — Кемпъ. Сегодня его настигаетъ смерть. Пусть запирается, пусть прячется, пусть окружитъ себя стражей, пусть закуетъ себя въ броню, — смерть, невидимая смерть идетъ къ нему. Пусть принимаетъ мѣры предосторожности, это произведетъ впечатлѣніе на мой народъ. Смерть двинется изъ почтоваго ящика нынче въ полдень. Письмо будетъ положено передъ самыхъ приходомъ почтальона — и добрый путь. Игра начинается. Смерть идетъ къ нему. Не помогай ему, народъ мой, чтобы и тебя не постигла смерть. Сегодня Кемпъ умретъ.»

Кемпъ дважды перечелъ это письмо.

— Это не мистификація, — сказалъ онъ. Это его голосъ! И онъ не шутитъ.

Онъ перевернулъ свернутый листокъ и увидалъ на сторонѣ адреса штемпель Гинтондинъ. и прозаическую прибавку: «Уплатятъ 2 d.»

Кемпъ медленно всталъ съ мѣста, оставивъ завтракъ неоконченнымъ, письмо пришло въ часъ, — и пошелъ въ кабинетъ. Онъ позвонилъ экономку, велѣлъ ей тотчасъ обойти весь домъ, осмотрѣть всѣ задвижки на окнахъ и запереть ставни; ставни въ кабинетѣ затворилъ самъ, вынулъ изъ запертаго ящика въ спальнѣ маленькій револьверъ, тщательно осмотрѣлъ его и положилъ въ карманъ куртки. Потомъ написалъ нѣсколько короткихъ записокъ, между прочимъ полковнику Эдаю, и поручилъ служанкѣ отнести ихъ, давъ ей при этомъ подробныя инструкціи о способѣ выйти изъ дома.

— Опасности нѣтъ, — сказалъ онъ и прибавилъ про себя «для васъ».

Окончивъ все это, онъ задумался, потомъ вернулся къ остывающему завтраку.

Онъ ѣлъ съ перерывами глубокаго раздумья и, наконецъ, ударилъ кулакомъ по столу.

— Мы поймаемъ таки его! И приманкой буду я. Онъ зайдетъ слишкомъ далеко.

Кемпъ поднялся въ бельведеръ, тщательно затворяя за собой всѣ двери.

— Это игра, — сказалъ онъ, — игра странная, но всѣ шансы за меня, мистеръ Гриффинъ, несмотря на вашу невидимость и вашъ задоръ, Гриффинъ, contra mundum, что и говорятъ…

Онъ посмотрѣлъ въ окно на раскаленный косогоръ.

— Вѣдь каждый день ему надо добывать себѣ пищу, — ну, не завидую! А правда ли, что прошлую ночь онъ спалъ? Гдѣ-нибудь, подъ открытымъ небомъ, чтобы никто не могъ на него споткнуться. Хорошо, кабы завернули холода и слякоть, вмѣсто жаровъ-то… А вѣдь онъ, можетъ быть, слѣдитъ за мной и въ эту самую минуту.

Кемпъ подошелъ ближе къ окну и вдругъ отскочилъ въ испугѣ: что-то крѣпко стукнуло въ стѣну надъ косякомъ.

— Однако, нервенъ же я! — проговорилъ онъ про себя, но снова подошелъ къ окну не ранѣе, какъ минутъ чрезъ пять.

— Воробьи, должно быть, — сказалъ онъ.

Вскорѣ у наружной двери послышался звонокъ. Кемпъ сошелъ внизъ, отодвинулъ болты, отперъ дверь, осмотрѣлъ цѣпь, поднялъ ее и, не показываясь, тихонько отворилъ. Его привѣтствовалъ знакомый голосъ. Это былъ Эдай.

— На вашу горничную напали, Кемпъ, сказалъ онъ сквозь дверь.

— Что вы! — воскликнулъ Кемпъ.

— Отняли у нея вашу записку… Онъ гдѣ-нибудь близко. Впустите меня.

Кемпъ снялъ цѣпь, и Эдай протиснулся кое-какъ въ узенькую щелку и стоялъ теперь въ передней, съ большимъ облегченіемъ глядя, какъ Кемпъ снова запиралъ дверь.

— Записку вырвали у нея изъ рукъ. Страшно ее напугали… Теперь она въ участкѣ: истерика. Онъ тутъ гдѣ-нибудь… Что вы писали мнѣ?

Кемпъ выругался.

— И я-то дуракъ, — сказалъ онъ, — могъ бы догадаться: отсюда до Гинтондина меньше часа ходьбы. Поспѣть!

— Въ чемъ же дѣло? — спросилъ Эдай.

— Вотъ посмотрите!

Кемпъ повелъ Эдая въ кабинетъ и подалъ письмо Невидимаго. Эдай прочелъ его и тихонько свистнулъ.

— А вы что же?

— Предложилъ ловушку, какъ идіотъ, — сказалъ Кемпъ, — и предложеніе послалъ съ горничной. Прямо ему.

— Онъ удеретъ, — сказалъ Эдай, выждавъ, пока Кемпъ отвелъ душу крѣпкими ругательствами.

— Ну, нѣтъ, — сказалъ Кемпъ.

Сверху донесся оглушительный грохотъ разбитаго стекла. Эдаю мелькнулъ серебряный блескъ маленькаго револьвера, торчавшаго изъ кармана Кемпа.

— Это окно наверху, — сказалъ Кемпъ и первый пошелъ по лѣстницѣ.

При входѣ въ кабинетъ они увидѣла два разбитыхъ окна, полъ заваленный осколками, большой булыжнякъ на письменномъ столѣ и остановились на порогѣ, глядя на все это разрушенье. Кемпъ опять выругался и въ эту минуту третье окну лопнуло съ залпомъ пистолетнаго выстрѣла, съ минуту повисѣло въ звѣздообразныхъ трещинахъ и трепещущими, зазубренными треугольниками, грохнулось на полъ.

— Это для чего? — спросилъ Эдай.

— Для начала, — сказалъ Кемпъ.

— А влѣзть сюда нельзя?

— Даже и кошкѣ, оказалъ Кемпъ.

— Ставней нѣтъ?

— Здѣсь нѣтъ. Во всѣхъ нижнихъ комнатахъ… Ого!

Трахъ! послышался снизу трескъ досокъ подъ тяжелымъ ударомъ.

— Чортъ бы его подралъ! Это должно быть… Да, это одна изъ спаленъ. Онъ хочетъ оборудовать весь домъ. Дуракъ! Ставни закрыты, и стекло будетъ сыпаться наружу. Онъ изрѣжетъ себѣ ноги,

Еще окно возвѣстило о своемъ разрушеніи. Кемпъ и Эдай въ недоумѣніи стояли на площадкѣ.

— Вотъ что, — сказалъ Эдай, — дайте-ка мнѣ палку или что-нибудь такое; я схожу въ участокъ и велю принести собакъ. Тогда конецъ ему!

Вылетѣло еще окно.

— У васъ нѣтъ револьвера? — спросилъ Эдай.

Кемпъ сунулъ руку въ карманъ и остановился въ нерѣшимости.

— Нѣтъ… лишняго.

— Я принесу его назадъ, — сказалъ Эдай. Вы здѣсь въ безопасности.

Кемпъ, стыдясь своего минутнаго отступленія отъ истины, подалъ ему оружіе.

Пока они въ нерѣшимости стояли въ залѣ, одно изъ оконъ въ спальнѣ перваго этажа загремѣло и разлетѣлось вдребезги. Кемпъ пошелъ къ двери и началъ какъ можно тишѣ отодвигать болты. Лицо его было немного блѣднѣе обыкновеннаго.

— Выходите сразу, — сказалъ Кемпъ.

Еще минута, и Эдай былъ уже за порогомъ, и болты вдвигались въ скобки. Съ минуту онъ колебался, — стоять спиною къ двери было спокойнѣе; потомъ зашагалъ прямо и твердо внизъ по ступенямъ, прошелъ лугъ и подошелъ къ воротамъ. По травѣ будто прибѣжалъ вѣтерокъ; что-то зашевелилось совсѣмъ рядомъ.

— Погодите минуту, — сказалъ голосъ.

Эдай остановился какъ вкопанный и крѣпче сжалъ въ рукѣ револьверъ.

— Ну, — сказалъ Эдай, блѣдный и угрюмый, и всѣ нервы его напряглись.

— Попрошу васъ вернуться въ домъ, — сказалъ голосъ такъ же угрюмо и напряженно, какъ говорилъ Эдай.

— Очень сожалѣю, — сказалъ Эдай немного хрипло и провелъ языкомъ по засохшимъ губвмъ.

Голосъ быть у него слѣва. «Что если попытать счастія, — броситься вправо?» думалъ онъ.

— Зачѣмъ вы идете? — спросилъ голосъ.

Оба они сдѣлали быстрое движеніе, и въ раскрытомъ карманѣ Эдая сверкнуло солнце.

Эдай отказался отъ своего намѣреніи и задумался.

— Куда я иду, — проговорилъ онъ медленно, — это дѣло мое.

Не успѣлъ онъ выговорить этихъ словъ, какъ за шею его схватила рука, въ спину уперлось колѣно и онъ шлепнулся навзничь. Кое-какъ вытащивъ револьверъ, онъ выстрѣлилъ нелѣпѣйшимъ образомъ, послѣ чего его треснули въ зубы и вырвали револьверъ. Онъ сдѣлалъ тщетную попытку ухватить скользкую ногу, попробовалъ встать и упалъ снова.

— Чортъ! — сказалъ Эдай.

Голосъ захохотать.

— Я бы убилъ тебя, кабы не жаль было пули, — сказалъ онъ.

Эдай видѣлъ направленный на него и висѣвшій въ воздухѣ, револьверъ, футахъ въ шести.

— Ну? — сказалъ онъ.

— Вставай, — сказалъ голосъ.

Эдай всталъ.

— Слушай! — сказалъ голосъ и продолжалъ повелительно: — Не пробуй со мной никакихъ штукъ. Помни, что твое лицо мнѣ видно, а тебѣ мое — нѣтъ. Ты долженъ вернуться назадъ въ домъ.

— Онъ меня не впуститъ, — сказалъ Эдай.

— Это очень жаль, — сказалъ Невидимый, — къ тебѣ я никакого зла не питаю.

Эдай снова облизнулъ губы. Онъ оторвалъ глаза отъ дула револьвера, увидѣлъ вдали море, очень темное и очень синее подъ полуденнымъ солнцемъ, гладкія, зеленыя дюны, бѣлые утесы на верху горы, многолюдный городъ, — и жизнь вдругъ показалась ему прекрасной. Глаза его вернулись къ маленькой металлической вещицѣ висѣвшей за шесть футовъ, между небомъ и землей.

— Что жъ мнѣ дѣлать? — спросилъ онъ угрюмо.

— А мнѣ что? — спросилъ Невидимый. Тебѣ помогутъ. Возвращайся только домой, больше ничего не нужно.

— Попробую… Обѣщаешься ли ты, если онъ впустятъ меня, не вламываться въ дверь?

— Съ тобой я не имѣю причины ссориться, — сказалъ голосъ.

Выпустивъ Эдая, Кемпъ поспѣшилъ наверхъ, на четверенькахъ проползъ среди разбитаго стекла къ окну кабинета и осторожно заглянулъ за подоконникъ; онъ увидѣлъ Эдая, бесѣдовавшаго съ пустотою.

— Что жъ онъ не стрѣляетъ? — шепнулъ про себя Кемпъ.

Тутъ револьверъ немного двинулся и засверкалъ на солнцѣ. Заслонивъ глаза отъ свѣта, Кемпъ попытался прослѣдить движеніе ослѣпительнаго луча.

— Сомнѣній нѣтъ, — сказалъ онъ, — Эдай отдалъ револьверъ.

— Обѣщай не вламываться въ дверь, — говорилъ между тѣмъ Эдай. Не злоупотребляй своей удачей… Уступи что-нибудь и мнѣ.

— Ступай въ домъ. Говорю прямо: я не обѣщаю ничего.

Эдай, казалось, вдругъ рѣшился. Онъ поворотилъ къ дому и пошелъ медленно, заложивъ руки на спину. Кемпъ въ недоумѣніи слѣдилъ за нимъ. Револьверъ исчезъ, опять блеснулъ на мгновеніе, опять исчезъ и обнаружился, наконецъ, въ видѣ темной точки, слѣдовавшей за Эдаемъ.

Тутъ вдругъ все пошло очень быстро. Эдай отскочилъ назадъ, обернулся, хотѣлъ схватить маленькій темный предметъ, не поймалъ его, вскинулъ руки и упалъ на лицо, оставивъ за собой маленькій синій дымокъ. Выстрѣла Кемпъ не слышалъ. Эдай задергался въ судорогахъ, приподнялся на одну руку, упалъ и затихъ.

Кемпъ постоялъ нѣкотороя время пристально глядя на небрежно-спокойную позу Эдая. День былъ жаркій и безвѣтреный, — казалось, въ цѣломъ мірѣ не шевелилось ничто, кромѣ двухъ желтыхъ бабочекъ, гонявшихся кругъ за другомъ въ кустарникахъ, между домомъ и воротами.

Эдай лежалъ на травѣ, у воротъ. Шторы во всѣхъ виллахъ во холму были спущены, но въ одной маленькой зеленой бесѣдкѣ виднѣлась бѣлая фигура, фигура старика, который спалъ. Кемпъ осмотрѣлъ окрестности дома, ища глазами револьвера, но онъ исчезъ. Глаза Кемпа снова вернулись къ Эдаю. Потѣха начиналась не на шутку.

Тутъ у наружной двери поднялся стукъ и звонъ, вскорѣ ставшіе оглушительными, но, по полученнымъ отъ Кемпа инструкціямъ, прислуга заперлась по своимъ комнатамъ. Затѣмъ наступило молчаніе. Кемпъ прислушивался и по временахъ заглядывалъ украдкой въ разбитыя окна. Онъ вышелъ на лѣстницу, тревожно насторожившись, постоялъ тамъ, прошелъ въ спальню, гдѣ взялъ кочергу, и снова отправился осматривать внутренніе затворы оконъ въ низшемъ этажѣ. Все было крѣпко и надежно. Онъ вернулся въ бельведеръ. Эдай все такъ же неподвижно лежалъ у края песчаной дорожки.

По дорогѣ мимо виллъ шли горничная и двое полицейскихъ.

Все молчало, точно умерло. Трое людей подвигались, казалось Кемпу, необыкновенно медленно. Онъ соображалъ, что дѣлаетъ теперь его противникъ.

Вдругъ онъ вздрогнулъ: внизу раздался трескъ. Сначала Кемпъ колебался, потомъ сошелъ. Весь домъ огласился рѣзкими ударами, — что-то рубили. Слышался трескъ росщепляемаго дерева и звонъ желѣзныхъ задвижекъ на ставняхъ. Кемпъ повернулъ ключъ и отворилъ дверь въ кухню. Какъ разъ въ эту минуту, разрубленныя и расщепленныя ставни полетѣли въ комнату. Кемпъ сталъ какъ вкопанный: рама, кромѣ одной перекладины, была еще цѣла, — но въ ней оставались только одни маленькіе зубчики стекла. Ставни были взломаны топромъ, и теперь топоръ со всего размаха билъ по рамѣ и желѣзной рѣшеткѣ, защищавшей окно. Но вдругъ отъ шмыгнулъ въ сторону и пропалъ.

Кемпъ увидѣлъ, какъ лежавшій на тропинкѣ за окномъ револьверъ прыгнулъ кверху, и едва успѣлъ онъ отскочить, какъ раздался выстрѣлъ; выстрѣлъ запоздалъ на какую-нибудь секунду, и щепка отъ края затворявшейся двери пролетѣла надъ головою Кемпа. Онъ захлопнулъ и заперъ дверь и, стоя за нею, слышалъ хохотъ и крики Гриффина.

Затѣмъ удары топора съ трескомъ разрубленнаго и расщепленнаго дерева возобновилось съ новой силой.

Кемпъ стоялъ въ коридорѣ и старался думать. Еще минута, — и Невидимый будетъ въ кухнѣ. Дверь задержатъ выстрѣлъ его очень не на-долго, и тогда… Въ наружную дверь позвонили опять. Навѣрное, полицейскіе. Кемпъ выбѣжалъ въ переднюю, отнялъ цѣпь и, отодвинувъ болты, окликнулъ горничную, не выпуская изъ рукъ цѣпи. Затѣмъ всѣ трое пришедшихъ кучей ввалились въ домъ, и Кемпъ опять захлопнуть дверь.

— Невидимый, — проговорить Кемпъ. У него револьверъ. Осталось два заряда… Убилъ Эдая… то есть выстрѣлилъ въ него… Видѣли — на лугу? Онъ тамъ.

— Кто? — спросилъ одинъ изъ полицейскихъ.

— Эдай, — сказалъ Кемпъ.

— Мы прошли заднимъ ходомъ, — сказала горничная.

— Что это за гвалтъ? — спросилъ полицейскій.

— Онъ въ кухнѣ или скоро тамъ будетъ. Нашелъ топоръ…

Вдругъ весь домъ загудѣлъ оглушительными ударами Невидимаго по кухонной двери.

Горничная покосилась на кухню и юркнула въ столовую. Кемпъ спокойно старался объяснить положеніе. Они слышали, какъ грохнулась кухонная дверь.

— Сюда! — крикнулъ Кемпъ, объятый лихорадочной дѣятельностью, и толкнулъ полицейскаго въ дверь столовой.

— Кочергу!

И Кемпъ бросился къ камину. Принесенную съ собой кочергу онъ отдалъ одному полицейскому, кочергу изъ столовой другому и вдругъ отскочилъ назадъ. «Гопъ» крикнулъ первый полицейскій и, приловчившись, попалъ въ топоръ кочергою. Пистолетъ выпалилъ предпослѣднимъ своимъ зарядомъ и прорвалъ драгоцѣннаго Сидней Купера. Какъ будто отмахиваясь отъ осы, второй полицейскій ударилъ по маленькому темненькому предмету, и онъ со звономъ полетѣлъ на полъ.

Горничная вскрикнула, какъ только началась суматоха, покричала съ минуту у камина и бросилась отворять ставни, думая, вѣроятно, спастись въ разбитое окно.

Топоръ выбрался въ коридоръ и остановился фута на два отъ пола. Слышно было тяжелое дыханіе Невидимаго.

— Эй вы, отойдите прочь! — сказалъ онъ Мнѣ нуженъ Кемпъ.

— А намъ нуженъ ты!

И первый полицейскій, быстро шагнувъ впередъ, ударилъ кочергой по направленію голоса: но Невидимый, вѣроятно, успѣлъ увернуться, и кочерга попала въ стойку для зонтиковъ.

Полицейскій едва устоялъ на ногахъ, ошеломленный силой собственнаго удара, и въ ту же минуту топоръ стукнулъ его по головѣ, приплюснувъ каску, и онъ кубаремъ вылетѣлъ на кухонную лѣстницу.

Но второй полицейскій прицѣлился кочергой за топоръ и попалъ во что-то мягкое; что-то щелкнуло, раздался громкій крикъ боли, и топоръ упалъ на полъ. Полицейскій опять ударилъ по пустотѣ и не попалъ ни во что, онъ наступилъ на топоръ и ударилъ еще разъ, потомъ всталъ, держа кочергу на плечѣ, и весь насторожился, пытаясь уловить какое-нибудь движеніе.

Онъ услышалъ стукъ окна въ столовой и быстрые шаги. Товарищъ его приподнялся и сѣлъ; кровь текла у него по виску.

— Гдѣ онъ?

— Не знаю… Я попалъ въ него. Стоитъ гдѣ-нибудь въ передней, если только не прокрался мимо тебя. Докторъ Кемпъ!.. Сэръ!

Второй полицейскій съ трудомъ поднялся на ноги. Вдругъ съ кухонной лѣстуницы донеслось осторожное шлепанье босыхъ ногъ. «Ухъ!» — и первый полицейскій швырнулъ на лѣстницу кочергою. Она разбила маленькую газовую лампу.

Онъ бросился было въ догонку Невидимому, но раздумалъ и вошелъ въ столовую.

— Докторъ Кемпъ… — началъ онъ и запнулся. Докторъ Кемпъ — герой, — сказалъ въ отвѣтъ на взглядъ, который товарищъ бросалъ ему черезъ плечо.

Оно столовой было открыто настежь: и горничной, ни Кемпа не было видно.

Мнѣніе второго полицейскаго о докторѣ Компѣ было изложено имъ въ весьма опредѣленныхъ и энергичныхъ выраженіяхъ.

XXVIII

Травля ловчаго

Мистеръ Гиласъ, владѣлецъ ближайшей отъ Кемпа виллы, спалъ въ своей бесѣдкѣ, когда началась осада Кемпова дома. Мистеръ Гиласъ былъ одинъ изъ того крѣпкоголоваго большинства, которое отказывалось мѣрить «всему этому вздору насчетъ невидимаго человѣка». Жена его, однако, какъ ему пришлось впослѣдствіи припомнить, вздору этому вѣрила. Онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, вышелъ въ садъ гулять и по своей многолѣтней привычкѣ, заснулъ въ два часа, проспалъ все время, пока происходило битье оконъ, и вдругъ проснулся со странной увѣренностью, что что-то неладно. Взглянувъ на домъ Кемпа, протеръ глаза и опять взглянулъ. Потомъ спустилъ ноги на землю и сѣлъ прислушиваясь. Помянулъ чорта, но странное зрѣлище не исчезало; домъ имѣлъ такой видъ, какъ будто его забросили уже давнымъ-давно, послѣ страшнаго погрома: всѣ окна были разбиты и всѣ они, кромѣ оконъ въ кабинетѣ бельведера, были слѣпыя отъ закрытыхъ внутри ставней.

— Готовъ поклясться, что все было благополучно, — онъ взглянулъ на часы, — всего двадцать минутъ назадъ.

До него доносились издали мѣрные удары и звонъ стекла. Мистеръ Гиласъ сидѣлъ, въ изумленіи разинувъ ротъ, какъ вдругъ случилось нѣчто еще болѣе странное: ставни въ столовой распахнулись, и въ окнѣ появилась горничная, одѣтая какъ будто для прогулки и отчаянно старавшаяся поднять раму. Вдругъ позади нея показался еще кто-то, помогавшія ей; это былъ самъ докторъ Кемпъ! Еще минута, — и окно открылось, горничная вылѣзла изъ него, бросилась бѣжать и исчезла въ кустахъ. Мистеръ Гиласъ всталъ, издавая неопредѣленныя и страстныя восклицанія по поводу всѣхъ этихъ удивительныхъ событій. Онъ видѣлъ, какъ Кемпъ влѣзъ на подоконникъ, выпрыгнулъ изъ окна и почти тотчасъ мелькнулъ въ кустахъ. Бѣжалъ Кемпъ скрючившись, какъ будто стараясь не быть замѣченнымъ, исчезъ за кустомъ ракиты, показался опять, перемахнулъ черезъ заборъ, выходившій на открытыя дюны, въ одно мгновеніе и, сломя голову, понесся внизъ по косогору къ мистеру Гиласу.

— Боже мой! — воскликнулъ пораженный нѣкой мыслью мистеръ Билась. Это все тотъ скотина Невидимый! Значитъ, правда, въ концѣ концовъ.

Для мистера Гиласа подумать такую вещь значило дѣйствовать, и кухарка его, наблюдая за нимъ изъ окна въ верхнемъ этажѣ, съ удивленіемъ увидѣла, что онъ помчался къ дому съ быстротою добрыхъ десяти миль въ часъ.

Поднялось хлопанье дверей, звонъ колокольчиковъ и дикій ревъ мистера Гиласа:

— Заприте двери, запирайте окна, заприте все! Невидимый идетъ!

Тотчасъ несъ домъ наполнился криками, приказаніями и топотомъ бѣгущихъ ногъ. Мастеръ Гиласъ самъ побѣжалъ затворитъ французскія окна на веранду, и въ эту самую минуту изъ-за забора показались солома, плечи и колѣно доктора Компа. Еще минута, — и Кемпъ продрался сквозь гряду спаржи и летѣлъ по лужайкѣ къ дону.

— Нельзя, — сказалъ мистеръ Гиласъ, задвигая болты. Очень сожалѣю, если онъ гонятся за вами, но войти вамъ нельзя.

Къ стеклу прижалось ужасное лицо Кемпа, поперемѣнно то стучавшаго въ окно, то въ бѣшенствѣ потрясавшаго раму. Видя, что усилія его безплодны, онъ пробѣжалъ по верандѣ, спрыгнулъ съ нея и началъ барабанить въ заднюю дверь. Потомъ обѣжалъ вокругъ дома къ его фасаду и выскочилъ на дорогу. И едва успѣлъ онъ исчезнуть изъ главъ мистера Гиласа, съ искаженнымъ отъ страха лицомъ все время смотрѣвшаго въ окно, какъ спаржу затоптали невидимыя ноги. Тутъ мистеръ Гиласъ поспѣшилъ наверхъ; продолженія охоты онъ не видалъ, но, проходя мимо окна, на лѣстницѣ слышалъ, какъ хлопнула боковая калитка.

Выскочивъ на горную дорогу, Кемпъ, естественно, побѣжалъ по ней внизъ, и, такимъ образомъ, ему пришлось собственной особой продѣлать то самое упражненіе, за которымъ онъ слѣдилъ столь критическимъ взоромъ изъ окна бельведера четыре дня назадъ. Для человѣка, не получившаго никакой подготовки, онъ бѣжалъ хорошо и, хотя лицо его было блѣдно и мокро, до послѣдней минуты сохранялъ полное хладнокровіе. На бѣгу онъ широко разставлялъ ноги и, видя когда попадались неудобныя мѣста, — кучи острыхъ камней или ярко блестѣвшаго на солнцѣ битаго стекла, — ступалъ прямо по нимъ, предоставляя невидимымъ босымъ ногамъ выбирать путь по своему усмотрѣнію. Въ первый разъ въ жизни Кемпъ открылъ теперь, что дорога по холму удивительно длинна и утомительна, что предмѣстья города тамъ, внизу, у подножія холма начинаются необыкновенно далеко, и что бѣжать самый тяжелый и медлительный способъ передвиженія. Всѣ эти мрачныя виллы, спавшія подъ полуденнымъ солнцемъ, казались наглухо запертыми и заколоченными; конечно, онѣ были заперты и заколочены по его собственнымъ приказаніямъ, но все же хозяева ихъ могли бы предвидѣть возможность какого-нибудь случая въ родѣ теперешняго.

Но вотъ на горизонтѣ началъ подниматься городъ, море исчезло за нимъ, и народъ внизу зашевелился. Къ подножію холма подъѣзжала конка. Далѣе былъ полицейскій участокъ. Но что жъ это сзади? Неужели шаги? У-ухъ!

Снизу на него глазѣлъ народъ, двое или трое людей куда-то побѣжали. Дыханіе разрывало ему грудь. Теперь конка была совсѣмъ близко, и «Веселые игроки» шумно запирали свои двери. За станціей конки были столбы и кучи песку канализаціонныхъ роботъ.

Сначала у него мелькнула мысль прыгнуть въ конку и запереть двери, но потомъ онъ рѣшилъ лучше добраться до полиціи. Еще минута, — я онъ миновалъ «Веселыхъ игроковъ» и очутился уже на улицѣ среди человѣческихъ существъ.

Кучеръ конки и его помощникъ изумленные такой поспѣшностью, смотрѣли на него во всѣ глаза, стоя рядомъ съ распряженными лошадьми. Далѣе, надъ кучами песку торчали удивленныя рожи матросовъ.

Кемпъ нѣсколько замедлилъ было шагъ, но тотчасъ услышалъ позади быстрое шлепанье своего преслѣдователя и припустился опять.

— Невидимый! — крикнулъ онъ матросамъ, неопредѣленнымъ жестомъ показывая назадъ и по счастливому вдохновенію перескакивая канаву, такъ что между нимъ и непріятелемъ очутилась цѣлая группа рабочихъ. Тогда, бросивъ мысль о полиціи, онъ повернулъ въ переулокъ, стремглавъ пролетѣлъ мимо телѣги зеленщика, пріостановился на десятую долю секунды у дверей колоніальной лавочки и помчался по бульвару, опять-таки выходящему на Гилль-Стритъ. Двое или трое игравшихъ тамъ дѣтей съ крикомъ разбѣжались при его появленіи; стали растворяться двери и окна, и испуганныя матери начали изливать свои чувства. Онъ снова выскочилъ на Гай-Стритъ, ярдовъ за триста отъ станціи конно-желѣзной дороги, и тотчасъ замѣтилъ тамъ какую-то суматоху и гвалтъ.

Онъ взглянулъ вверхъ по улицѣ къ холму. За какихъ-нибудь двѣнадцать ярдомъ бѣжалъ огромный матросъ, громко и отрывочно ругался и отчаянно нахалъ заступомъ: по пятамъ его несся, сжавъ кулаки, кондукторъ конки. Подальше за ними слѣдовало еще нѣсколько громко кричавшихъ и что-то бившихъ на бѣгу людей. По дорогѣ съ холма къ городу сбѣгался народъ, и Кемпъ замѣтилъ человѣка, вышедшаго изъ лавки съ палкой въ рукѣ.

— Держи, держи его! — крикнулъ кто-то.

Кемпъ понялъ измѣнившіяся условія травли, остановился и посмотрѣлъ кругомъ, едва переводя духъ.

— Онъ здѣсь, гдѣ-нибудь близко! — крикнулъ онъ. Станьте въ рядъ поперекъ…

Его крѣпко треснули въ ухо; онъ зашатался, стараясь обернуться къ невидимому и съ трудомъ устоялъ на ногахъ, ударилъ по пустому и пространству и полетѣлъ на землю, сшибленный съ ногъ здоровенной пощечиной. Еще минута, и въ грудь ему уперлось колѣно, а въ горло ему влѣпились двѣ разъяренныхъ руки, но одна изъ нихъ была слабѣе другой. Кемпъ схватилъ ихъ за кисти, раздался громкій крикъ боли, и надъ головой у Кемпа свистнулъ заступъ матроса, ударившій во что-то мягкое. На лицо Кемпа упали капли. Руки, державшія его за горло, вдругъ ослабѣли, онъ высвободился судорожнымъ усиліемъ, вцѣпился въ безсильное плечо и навалился на невидимое, у самой земли придерживая невидимые локти.

— Поймалъ, — взвизгнулъ Кемпъ. Помогите, помогите, держите!.. Свалилъ!.. Держите ноги!..

Еще секунда, — и на мѣсто драки ринулась толпа, и если бы на дорогѣ случился посторонній зритель, онъ могъ бы подумать, что тутъ происходила какая-нибудь дикая игра. Послѣ крика Кемпа никто уже болѣе не кричалъ, слышалась только удары, топотъ и пыхтеніе.

Страшнымъ усиліемъ Невидимый поднялся на ноги. Кемпъ висѣлъ у него на груди, шить собака на оленѣ, и дюжина рукъ цѣплялись и рвали пустоту. Кондукторъ конки поймалъ шею и свалилъ его опять, и опять вся куча дерущихся людей закопошилась на землѣ. Боюсь, что побои были жестокіе. Потомъ вдругъ раздался дикій вопль: «Пощадите! Пощадите!» и быстро замеръ въ какомъ-то задавленномъ звукѣ.

— Оставьте, болваны! — глухо крикнулъ Кемпъ, и вся дюжая толпа подалась и заколыхалась. Онъ раненъ, говорю жъ и вамъ! Прочь!

Послѣ краткой борьбы удалось кое-какъ очистить свободное мѣсто, и посреди круга сплотившихся, напряженныхъ лицъ показался докторъ, стоявшій на колѣняхъ какъ будто въ воздухѣ и придерживавшій на землѣ невидимыя руки. За нимъ полицейскій держалъ невидимыя ноги.

— Не выпущай! — крикнулъ огромный матросъ, махая окровавленнымъ доступомъ. Прикидывается!

— Не прикидывается, — сказалъ докторъ, осторожно поднимая колѣно. Я подержу его.

Лицо у доктора было разбито и уже начинало краснѣть; говорилъ онъ съ трудомъ, потому что изъ губъ текла кровь, онъ высвободилъ одну руку и ощупывалъ невидимое лицо.

— Ротъ весь мокрый, — сказалъ онъ. Боже праведный!

Докторъ вдругъ поднялся и всталъ на колѣни рядомъ съ незримою вещью. Вокругъ началась давка и толкотня, слышался топотъ вновь прибывавшихъ и присоединявшихся къ тѣсной толпѣ людей. Изъ домовъ выходили. Двери «Веселыхъ игроковъ» вдругъ отворились настежь. Говорили очень мало. Кемпъ водилъ рукою по воздуху, какъ бы отыскивая что-то.

— Не дышитъ, — сказалъ онъ. Не слышу сердца. Бокъ… О, Господи!

Старуха, выглядывавшая изъ-подъ локтя огромнаго матроса, вдругъ громко вскрикнула.

— Глядите! — сказала она и протянула впередъ морщинистый палецъ.

И, взглянувъ по тому направленію, куда она показывала, всѣ увидѣли тонкую и прозрачную, будто сдѣланную изъ стекла, — такъ что можно было разсмотрѣть всѣ жилы и кости, — неподвижную, безсильно повисшую руку. Она туманилась и мутнѣла на ихъ глазахъ.

— Ого! — крикнулъ полицейскій. Вотъ и ноги показываются!

И такъ, начиная съ рукъ и ногъ и медленно расползаясь по членамъ до жизненныхъ центровъ тѣла, продолжался этотъ странный переходъ къ видимой тѣлесности. Это было похоже на медленное распространеніе яда. Прежде всего показывались тонкія бѣлыя жилки, дававшія какъ бы слабый очеркъ органа, затѣмъ стекловидныя кости и сложныя артеріи, затѣмъ мясо и кожа, сначала въ видѣ легкаго тумана, но быстро тускнѣвшія и плотнѣвшія. Вскорѣ стало видно раздавленную грудь и плечи, и тонкій очеркъ осунувшагося, разбитаго лица.

Когда, наконецъ, толпа дала Кемпу встать на ноги, на свободномъ пространствѣ посрединѣ обнаружилось распростертое на землѣ голое и жалкое тѣло молодого человѣка, лѣтъ тридцати, избитое и искалѣченное. Брови и волосы у него были бѣлыя, не сѣдые, какъ у стариковъ, а бѣлой бѣлизной альбиноса, глаза — какъ гранаты. Руки были судорожно стиснуты, глаза раскрыты, на лицѣ застыло выраженіе гнѣва и ужаса.

— Покройте ему лицо! крикнулъ кто-то. Ради Бога, закройте ему лицо!

Его покрыли простыней, которую кто-то пронесъ изъ «Веселыхъ игроковъ», и внесли въ домъ.

Такимъ-то образомъ, на грязной постели, въ убогой, полутемной конурѣ, среди невѣжественной, возбужденной толпы окончилъ въ невыразимомъ бѣдствіи свою странную и ужасную карьеру Гриффинъ, первый изъ людей ставшій невидимымъ, Гриффнъ, — самый даровитый физикъ, какого когда-либо видѣлъ свѣтъ.

Эпилогъ

Такъ кончается исторія странной и злой судьбы Невидимаго. Если вы хотите узнать о немъ еще что-нибудь, ступайте въ маленькую гостиницу близъ Портъ-Стоу и поговорите съ хозяиномъ. Вывѣска этой гостиницы — пустая доска, гдѣ изображена къ одномъ углу шляпа, въ другомъ сапоги, а названіе ея стоить въ заголовкѣ этой книги. Хозяинъ — низенькій и толстенькій человѣчекъ съ цилиндрическимъ носомъ, щетинистыми волосами и спорадическимъ румянцемъ лица. Пейте не скупясь, и онъ не скупясь разскажетъ вамъ все, что случилось съ нимъ послѣ описанныхъ выше событій, разскажетъ и о томъ, какъ судъ старался «облапошить» его, отобравъ найденныя у него деньги.

— Какъ увидали они, что деньги-то совсѣмъ неизвѣстно чьи, такъ и стали, — чортъ бы ихъ побралъ! — на то воротить, будто я — все равно, какъ кладъ. Ну, какой же я кладъ, посудите сами! Потомъ одинъ баринъ давалъ мнѣ по гинеѣ въ вечеръ, чтобы я разсказывалъ все, какъ было, въ одномъ увеселительномъ собраніи. «Такъ», говоритъ, своими словами разсказывай, только одного не поминай.

Если же вы захотите сразу прервать потокъ его воспоминаній, — стоитъ только спросить, не были ли замѣшаны въ дѣлѣ какія-то рукописныя книги. Онъ согласится, что были, и начнетъ объяснять вамъ, что и теперь многіе воображаютъ, будто онѣ у него, но помилуйте, что вы это! — у него ихъ нѣтъ.

— Ихъ взялъ, и упряталъ куда-то самъ Невидимый, еще когда я въ Портъ-Стоу удралъ. Что онѣ у меня, — это все выдумки мистера Кемпа.

Затѣмъ онъ впадаетъ въ задумчивость, наблюдаетъ за вами украдкой, съ безпокойствомъ теребитъ очки и, наконецъ, уходитъ изъ-за прилавка.

Онъ — холостякъ, испоконъ вѣка имѣлъ наклонность къ холостой жизни, и въ домѣ нѣтъ ни одной женщины. Внѣшнимъ образомъ онъ застегивается, — чего требуетъ его положеніе, — но въ болѣе существенныхъ и интимныхъ пунктахъ своего туалета, въ дѣлѣ помочей, напримѣръ, все еще обращается къ бичевкамъ. Въ занятіи своемъ онъ не обнаруживаетъ большой предпріимчивости, но въ заведеніи его царитъ величайшій декорумъ. Движенія хозяина медленны, и онъ частенько задумывается. Въ деревнѣ ему приписываютъ большой умъ и самую почтенную скаредность, а относительно знанія дорогъ въ южной Англіи онъ заткнетъ за поясъ самого Кобета.

Въ воскресенье, по утрамъ, каждое воскресенье круглый годъ, пока онъ запертъ отъ внѣшняго міра, и каждый вечеръ, послѣ десяти часовъ, онъ уходить въ свою маленькую гостиную, неся съ собою стаканъ джина слегка разбавленнаго водой, ставитъ его на столъ, запираетъ дверь, задергиваетъ шторы и даже заглядываетъ подъ столъ. Затѣмъ, убѣдившись въ своемъ полномъ одиночествѣ, отпираетъ шкафъ, ящикъ въ шкафу и отдѣленіе этого ящика и вынимаетъ оттуда три тома въ коричневыхъ кожаныхъ переплетахъ, которые и выкладываетъ торжественно на середину стола. Переплеты истрепаны и подернуты зеленой плѣсенью, такъ какъ книги однажды ночевали въ канавѣ; нѣкоторыя страницы совсѣмъ смыла грязная мода. Хозяинъ садятся и кресло и медленно набиваетъ длинную глиняную трубку, пожирая глазами книги. Потомъ онъ тянетъ къ себѣ одну изъ нихъ, открываетъ ее и глубокомысленно перевертываетъ страницы то съ начала, то съ конца.

Брови его сдвинуты, и губы усиленно двигаются.

— Шесть, маленькое два повыше, крестикъ… и закорючка. Ну, и голова же была, нечего сказать!

Черезъ нѣкоторое время вниманіе его ослабѣваетъ, онъ откидывается на спинку кресла и щурится сквозь дымъ въ глубину комнаты, на невидимые простому глазу предметы.

— Сколько тайнъ, — говорить онъ, — сколько самыхъ диковинныхъ таймъ! Стоитъ мнѣ одолѣть ихъ, и… Господи ты Боже мой! Я бы не такъ, какъ онъ… А просто бы…

Онъ затягивается трубкой и погружается въ мечты или, вѣрнѣе, въ единую, чудесную мечту всей его жизни. И, несмотря на всѣ непрестанныя усилія Кемпа, ни одно человѣческое существо, кромѣ хозяина, не знаетъ, гдѣ эти книги съ сокрытою въ нихъ тайною невидимости и множествомъ другихъ удивительныхъ тайнъ.

И никто этого не узнаетъ до самой его смерти.

КОНЕЦЪ.

1897