Въ Дрэри-Лэнѣ
— Теперь вы начинаете понимать, — продолжалъ Невидимый, — всю невыгодность моего положенія. У меня не было ни крова, ни одежды; добыть себѣ платье значило лишиться всѣхъ своихъ преимуществъ, сдѣлаться чѣмъ-то страннымъ и страшнымъ. Я голодалъ, потому что ѣсть, наполнять себя не ассимилированнымъ веществомъ значило снова стать безобразно видимымъ.
— Я и не подумалъ объ этомъ, — сказалъ Кемпъ.
— И я тоже… А снѣгъ предупредилъ меня еще и о другихъ опасностяхъ. Мнѣ не годилось попадать подъ снѣгъ, потому что онъ бы облѣпилъ меня и выдалъ. Дождь также превращалъ меня въ водяной очеркъ, и блестящую поверхность человѣка, въ пузырь. А туманъ-то! Въ туманѣ я превращался въ болѣе смутный пузырь, въ оболочку, влажный проблескъ человѣка. Кромѣ того, въ моихъ странствіяхъ по улицамъ, на лондонскомъ воздухѣ, на ноги мнѣ набиралась грязь, на кожу насаживалась пыль и кляксы. Я не зналъ еще, черезъ сколько времени сдѣлаюсь видимымъ, также и по этой причинѣ, но понималъ ясно, что это должно было случиться скоро.
— Въ Лондонѣ-то? Еще бы!
— Я отправился въ глухой кварталъ рядокъ съ Портландъ-Стритомъ и вышелъ на конецъ той улицы, гдѣ прежде жилъ. По ней я не пошелъ, боясь толпы, которая продолжала глазѣть на дымившіяся развалины подожженнаго мною дома. Первой моей задачей было добытъ платье. Попавшаяся мнѣ по дорогѣ лавочка, гдѣ продавались самые разнообразные предметы, — газеты, сласти, игрушки, канцелярскія принадлежности, завалявшіеся святочные предметы, между прочимъ, цѣлая коллекція масокъ и носовъ, — снова навела меня на мысль, появившуюся у меня при видѣ игрушекъ въ «Омніумѣ». Я повернулъ назадъ уже болѣе не безцѣльно и окольными путями, избѣгая многолюдныхъ мѣстъ, направился къ лежащимъ по ту сторону Странда глухимъ переулкамъ; мнѣ помнилось, что въ этомъ кварталѣ,- хотя, гдѣ именно, я хорошенько не зналъ, — было нѣсколько лавокъ театральныхъ костюмеровъ. День былъ холодный, съ пронзительнымъ сѣвернымъ вѣтромъ. Я шелъ быстро, чтобы никто не наткнулся на меня сзади. Каждый переходъ черезъ улицу былъ опасностью, каждый прохожій требовалъ зоркаго наблюденія. Какой-то человѣкъ, котораго я нашелъ въ концѣ Бедфордъ-Стрита, неожиданно обернулся и сшибъ меня съ ногъ, я упалъ прямо на мостовую, почти подъ колеса проѣзжавшаго мимо кэба; стоявшіе тутъ же извозчики подумали, что у него случилось нѣчто въ родѣ удара. Это столкновеніе такъ меня напугало, что я пошелъ на Ковентгарденскій рынокъ и присѣлъ тамъ, въ укромномъ уголкѣ, у лотка съ фіалками, весь дрожа и съ трудомъ переводя духъ; тамъ я просидѣть довольно долго, но чувствовалъ, что простудился опять. Я принужденъ былъ уйти, чтобы не привлечь чьего-нибудь вниманія своимъ чиханіемъ. Наконецъ, я достигъ цѣли своихъ поисковъ; это была грязная, засиженная мухами лавчонка въ переулкѣ близъ Дрэри-Лэна съ выставленными въ окнѣ платьями изъ мишурной парчи, фальшивыми драгоцѣнными камнями, париками, туфлями, домино и карточками актеровъ. Лавка была старомодная, темная и низкая, и надъ нею громоздились еще четыре этажа мрачнаго и угрюмаго дома. Я заглянулъ въ окно и, не увидавъ никого, вошелъ. Отворенная мною дверь привела въ движеніе колокольчикъ. Я оставилъ ее отворенной, обогнулъ пустую подставку для костюмовъ и спрятался въ уголкѣ за большимъ трюмо. Съ минуту никто не приходилъ. Потомъ я услышалъ гдѣ-то тяжелые шаги, и въ лавку вошли. У меня уже былъ теперь опредѣленный планъ. Я думалъ пробраться въ домъ, спрятаться наверху, выждать и, когда все стихнетъ, разыскать себѣ парикъ, маску, очки, костюмъ и явиться на свѣтъ Божій, хоть и въ довольно нелѣпомъ, но все же приличномъ видѣ. Кромѣ того, случайно, конечно, я могъ украсть въ домѣ какія ни на есть деньги. Вошедшій въ лавку былъ низенькій, слегка горбатый человѣчекъ съ нависшими бровями, длинными руками и очень короткими кривыми ногами. Повидимому, я засталъ его за ѣдой. Онъ оглянулъ лавку какъ бы въ ожиданіи, которое смѣнилось сначала удивленіемъ, потомъ гнѣвомъ, когда оказалось, что лавка пуста. «Чортъ бы побралъ этихъ мальчишекъ!» сказалъ онъ, выходя на улицу и оглядывая ее въ обѣ стороны. Черезъ минуту онъ возвратился, съ досадой захлопнулъ дверь ногою и, бормоча то-то про себя, пошелъ къ двери въ квартиру. Я послѣдовалъ было за нимъ, но при звукѣ моего движенія онъ остановился, какъ вкопанный. Я также остановился, пораженный его чуткостью. Онъ захлопнулъ дверь квартиры передъ самымъ моимъ носомъ. Я стоялъ въ нерѣшимости. Вдругъ послышались возвращавшіеся назадъ шаги, и дверь снова отворилась. Онъ оглянулъ магазинъ, какъ будто все еще въ нѣкоторомъ сомнѣніи, проворчалъ что-то, посмотрѣлъ на прилавокъ, заглянулъ за шкафы и остановился въ недоумѣніи. Дверь за собою онъ оставилъ отворенной; я юркнулъ въ сосѣднюю комнату. Это была странная конурка, очень скудно меблированная, со множествомъ большихъ масокъ въ углу. На столѣ стоялъ запоздалый завтракъ; слышать запахъ кофе и видѣть, какъ вернувшійся хозяинъ лавки преспокойно принялся за ѣду, раздражало меня до нельзя. И манеры его при ѣдѣ были такія противныя! Въ комнату выходило три двери, — одна наверхъ, другая внизъ, но всѣ онѣ были затворены. Выйти при немъ я не могъ, не смѣть даже пошевелиться, боясь его чуткости, а въ спину мнѣ дуло. Два раза я чуть было не чихнулъ. Зрительная сторона моихъ впечатлѣній была любопытна и нова, но я все-таки страшно усталъ и пришелъ въ сильнѣйшее раздраженіе задолго до того, какъ хозяинъ покончилъ съ ѣдою. Но онъ кончилъ-таки, наконецъ, поставилъ обгрызенныя тарелки на черный жестяной подносъ, на которомъ прежде стоялъ чайникъ, и, собравъ крошки съ испачканной горчицей скатерти, приготовился все это выносить. Тяжелый подносъ помѣшалъ ему затворять за собой дверь, что онъ иначе сдѣлалъ бы непремѣнно. Никогда не видалъ я такого охотника затворять двери! Я сошелъ за нимъ въ очень грязную кухню и кладовую въ подвальномъ этажѣ, имѣлъ удовольствіе видѣть, какъ онъ мылъ посуду, и, найдя свое дальнѣйшее присутствіе безполезнымъ и кирпичные полы черезчуръ холодными, для босыхъ ногъ, вернулся наверхъ и сѣлъ въ кресло передъ каминомъ. Каминъ топился плохо, и почти безсознательно я подложилъ туда немного угля. Шумъ, который я при этомъ произвелъ, тотчасъ привлекъ хозяина. Онъ грозно всталъ среди комнаты, потомъ началъ обшаривать всѣ углы и чуть не коснулся меня. Но и этотъ обзоръ, кажется, не удовлетворилъ его. Уходя, онъ остановился на порогѣ и еще разъ окинулъ взглядомъ комнату. Ждать въ маленькой гостиной мнѣ пришлось очень долго; наконецъ онъ вернулся, отворилъ дверь наверхъ, и я тихонько пошелъ за нимъ. На лѣстницѣ онъ вдругъ остановился, и я чуть было не наскочилъ сзади на него. Онъ постоялъ съ минуту, глядя мнѣ прямо въ лицо и прислушиваясь. «Честное слово», проговорилъ онъ, «точь-въ-точь…» Его длинная волосатая рука теребила нижнюю губу, глаза перебѣгали вверхъ и внизъ по лѣстницѣ. Потомъ онъ еще что-то проворчалъ, опять вошелъ наверхъ, уже держась за ручку двери, снова остановился, и на лицѣ его выразилось прежнее сердитое недоумѣніе. Очевидно, онъ началъ замѣчать легкій шорохъ моихъ движеній у себя за спиною. Слухъ у него, должно быть, былъ удивительный. Вдругъ имъ овладѣло бѣшенство. «Если въ домѣ кто-нибудь есть…» крикнулъ онъ съ проклятіемъ и, не докончивъ угрозы, сунулъ руку въ карманъ, не нашелъ того, что искалъ, и, рванувшись мимо меня, шумно и сердито помчался внизъ. Но я не пошелъ за нимъ; я сѣлъ на верхней ступени лѣстницы ждать его возвращенія. Вскорѣ онъ вернулся, все еще бормоча что-то про себя, отворилъ дверь и, не давъ мнѣ времени войти, захлопнулъ ее передъ моимъ косомъ. Я рѣшилъ осмотрѣть домъ, что потребовало довольно много времени, такъ какъ нужно было подвигаться какъ можно тише. Домъ былъ очень старъ, ветхъ, сыръ такъ, что обои въ верхнемъ этажѣ совсѣмъ отвисли, и полонъ крысъ. Большинство дверныхъ ручекъ заржавѣло, и я боялся ихъ повертывать. Многія изъ осмотрѣнныхъ мною комнатъ были совсѣмъ пустыя, другія завалены театральнымъ хламомъ, судя по виду, купленнымъ изъ вторыхъ рукъ. Въ комнатѣ рядомъ съ комнатой хозяина я нашелъ кучу стараго платья, сталь рыться въ ней и такъ увлекся, что опять забылъ очевидную тонкость его слуха. Послышались крадущіеся шаги, и, поднявъ голову какъ разъ во время, я увидѣлъ хозяина; онъ высовывался изъ-за груды развороченнаго платья, и въ рукахъ у него былъ стариннаго устройства револьверъ. Я простоялъ, не двигаясь ни однимъ членомъ, пока онъ подозрительно оглядывался кругомъ, разинувъ ротъ и выпучивъ глаза. «Должно, она», проговорилъ онъ медленно. «Чортъ бы ее побралъ!» Онъ тихонько затворилъ дверь, и тотчасъ же въ замкѣ щелкнулъ ключъ. Шаги его стали удаляться. Я вдругъ понялъ, что запертъ, и сначала не зналъ, что дѣлать; прошелъ отъ двери къ окну и обратно и остановился въ недоумѣніи. Меня охватила злоба. Я рѣшилъ, однако, прежде всего пересмотрѣть платье, и при первой своей попыткѣ въ этомъ направленіи уронилъ большой узелъ съ верхней полки. Это опять привлекло хозяина, уже совершенно разсвирѣпѣвшаго. На этотъ разъ онъ прямо коснулся меня, отскочилъ въ изумленіи и замеръ на мѣстѣ, не зная, что подумать. Черезъ нѣкоторое время онъ какъ будто успокоился. «Крысы», сказалъ онъ вполголоса, приложивъ пальцы къ губамъ, очевидно, нѣсколько испуганный. Я преспокойно вышелъ изъ комнаты, но подо мною скрипнула половица. Тутъ проклятый старикашки пошелъ рыскать по всему дому, всюду запирая двери, а ключа пряталъ въ карманъ. Когда я понялъ, что онъ затѣялъ, у меня сдѣлался припадокъ бѣшенства, и я съ трудомъ сдержался настолько, чтобы дождаться удобной минуты; уже зная теперь, что онъ въ домѣ одинъ, я безъ дальнѣйшихъ околичностей стукнулъ его по головѣ.
— Стукнулъ его по головѣ? — воскликнулъ Кемпъ.
— Да, оглушилъ его, пока онъ сходилъ съ лѣстницы, хватилъ его сзади стуломъ, что былъ тутъ же, на площадкѣ. Онъ полетѣлъ внизъ, какъ мѣшокъ со старыми сапогами.
— Но, какъ же это, знаете? Обыкновенныя условія общежитія…
— Годятся для обыкновенныхъ людей. Дѣло въ томъ, Кемпъ, что мнѣ совершенно необходимо было выбраться изъ дому одѣтымъ, и такъ, чтобы онъ меня не замѣтилъ. Потомъ я замоталъ ему ротъ камзоломъ à la Louis XIV и завязалъ его въ простыню.
— Завязали въ простыню?
— Сдѣлалъ ему что-то въ родѣ мѣшка. Прекрасное было средство угомонить и напугать этого болвана: вылѣзти изъ мѣшка ему было бы трудно, чортъ побери. Милый Кемпъ, что вы уставились на меня, какъ будто я совершилъ убійство? У него вѣдь быль револьверъ. Если бы онъ меня хоть разъ увидѣлъ, онъ могъ бы описать меня…
— Но все же, — сказалъ Кемпъ, — въ Англіи, въ наше время! И человѣкъ этотъ былъ въ своемъ собственномъ домѣ, а вы… Ну да, вы обкрадывали его.
— Обкрадывалъ! Чортъ знаетъ что! Еще того не доставало, чтобы вы назвали меня воромъ. Но вы, конечно, не такъ глупы, Кемпъ, чтобы плясать по старинной дудкѣ. Развѣ вы не понимаете моего положенія?
— А также и его положенія! — сказалъ Кемпъ.
Невидимый вскочилъ.
— Что вы хотите этимъ сказать?
Лицо Кемпа сдѣлалось немного жесткимъ. Онъ хотѣлъ что-то сказать, но удержался.
— Въ концѣ концовъ, — замѣтилъ онъ, — оно и дѣйствительно было, пожалуй, неизбѣжно: положеніе ваше было безвыходно. А все-таки…
— То-то и дѣло, что безвыходное, дьявольски безвыходное! А онъ къ тому же разозлилъ меня: гонялся за мной по дому съ этимъ дурацкимъ револьверомъ, запиралъ и отпиралъ двери. Этакій несносный! Вы вѣдь не вините меня, не правда ли?
— Я никогда не виню никого, — сказалъ Кемпъ, — это совсѣмъ вышло изъ моды. Что же вы стали дѣлать потомъ?
— Я былъ голоденъ; внизу нашлась коврига хлѣба и немного прогорьклаго сыру, болѣе чѣмъ достаточно чтобы насытиться. Я выпилъ немного водки съ водою и прошелъ мимо своего импровизированнаго мѣшка, — онъ лежалъ совсѣмъ неподвижно, — въ комнату со старымъ платьемъ. Она выходила на улицу, и окно было завѣшено кружевной, коричневой отъ грязи, занавѣской. Я выглянулъ. На дворѣ былъ яркій день, — по контрасту съ коричневой тьмою мрачнаго дома, гдѣ я находился, день ослѣпительно яркій. Шла оживленная торговля. Телѣги съ фруктами, извозчики, ломовикъ, тачка рыбнаго торговца. Я обернулся къ темнымъ шкафамъ позади себя, и въ глазахъ у меня заплавали пестрыя пятна. Возбужденіе мое смѣнялось яснымъ сознаніемъ своего положенія. Въ комнатѣ носился легкій запахъ бензина, служившаго, вѣроятно, для чистки платья. Я началъ систематическій обзоръ всего дома. По видимому, горбунъ уже довольно долго жилъ одинъ. Это было существо очень любопытное… Собравъ все, что могло мнѣ пригодиться, въ кладовую стараго платья, я сдѣлалъ тщательный выборъ. Нашелъ дорожную сумку, которая показалась мнѣ вещью полезной, пудру, румяна и липкій пластырь. Сначала я думалъ выкрасить и напудрить лицо, шею и руки, чтобы сдѣлать себя видимымъ, но неудобство этого заключалось въ томъ, что для того, чтобы опять исчезнуть, мнѣ понадобился бы скипидаръ, нѣкоторыя другія вещи и довольно много времени. Наконецъ я выбралъ довольно приличный носъ, немного смѣшной, правда, но не особенно выдающійся изъ большинства человѣческихъ носовъ, темные очки, бакенбарды съ просѣдью и парикъ. Бѣлья я не могъ найти, но его можно было купить впослѣдствіи, а теперь пока я завернулся въ коленкоровыя домино и бѣлыя кашемировые шарфы; башмаковъ также не нашелъ, но сапоги на горбунѣ были просторные и годились. Въ конторкѣ въ лавкѣ было три соверена и шиллинговъ на тридцать серебра, а въ запертомъ шкафу, который я взломалъ, восемь фунтовъ золотомъ. Обмундированный такимъ образомъ, я могъ теперь снова я виться на свѣтъ Божій. Но тутъ напала на меня странная нерѣшительность. Была ли, въ самомъ дѣлѣ, прилична моя наружность? Я осмотрѣлъ себя со всѣхъ сторонъ въ маленькое туалетное зеркальцѣ, стараясь отыскать какую-нибудь упущенную мною щелку. Я былъ чудёнъ въ театральномъ духѣ,- какой-то театральный нищій, — но физической невозможности не представлялъ. Набравшись смѣлости, я снесъ зеркальце въ лавку, опустилъ шторы и со всѣхъ возможныхъ точекъ зрѣнія осмотрѣлъ себя въ трюмо. Нѣсколько минутъ собирался я съ духомъ, потомъ отперъ дверь лавки и вышелъ на улицу, предоставляя маленькому горбуну выбираться изъ простыни по своему усмотрѣнію. Казалось, никто не обратилъ на меня особеннаго вниманія. Послѣднее затрудненіе было, повидимому, превзойдено.
Онъ опять остановился.
— А горбуна вы такъ-таки и оставили на произволъ судьбы? — спросилъ Кемпъ.
— Да, — сказалъ Невидимый. Не знаю, что съ нимъ сталось. Вѣроятно, онъ развязалъ мѣшокъ или, скорѣе, разорвалъ его: узлы были здоровенные.
Онъ замолчалъ, подошелъ къ окну и началъ смотрѣть въ него.
— Что же произошло, когда вы вышли на Стрэндъ?
— О, опять разочарованіе. Я думалъ, что мои невзгоды пришли къ концу, что въ практическомъ отношеніи и получилъ теперь возможность дѣлать все, что бы не вздумалось, рѣшительно все, только бы не выдать своей тайны. Такъ я воображалъ. Что бы я ни сдѣлалъ, какія бы не были послѣдствія этого, — было для меня безразлично; стоило только сбросить платье и исчезнуть. Никто не могъ задержать меня. Деньги можно было брать, гдѣ придется. Я рѣшилъ задать себѣ великолѣпный пиръ, поселиться въ хорошей гостиницѣ и обзавестись новымъ имуществомъ. Самоувѣренность моя не имѣла границъ; не особенно пріятно вспоминать, какъ я былъ осломъ. Я пошелъ въ трактиръ и уже заказывалъ себѣ завтракъ, какъ вдругъ сообразилъ, что не могу ѣсть, не обнаруживъ своего невидимаго лица. Я кончилъ заказывать завтракъ, сказалъ лакею, что вернусь черезъ десять минутъ, и ушелъ взбѣшенный. Не знаю, были ли вы когда-нибудь обмануты въ своемъ аппетитѣ, Кемпъ.?
— Не до такой ужъ степени, сказалъ Кемпъ, — но могу себѣ это представить.
— Я готовь быль просто искромсать всѣхъ этихъ тупоумныхъ дьяволовъ. Наконецъ, совсѣмъ обезсилѣнный жаждой вкусной пищи, я зашелъ въ другой трактиръ и спросилъ отдѣльную комнату. «Я изуродованъ», сказалъ я, «получилъ сильные ушибы». Лакеи посмотрѣли на меня съ любопытствомъ, но, конечно, это ихъ не касалось, и завтракъ мнѣ подали. Онъ былъ не особенно хорошъ, но я наѣлся до-сыта и, когда кончилъ, закурилъ сигару и сталъ обдумывать планъ будущихъ дѣйствій. А на дворѣ начиналась вьюга. Чѣмъ больше и размышлялъ, Кемпъ, тѣмъ яснѣе мнѣ становилось, какую безпомощную нелѣпость представляетъ невидимый человѣкъ въ холодномъ и сыромъ климатѣ, въ многолюдномъ, цивилизованномъ городѣ! Передъ совершеніемъ своего безумнаго опыта я мечталъ о всякихъ преимуществахъ. Теперь все мои мечты, казалось, разлетѣлись въ прахъ. Я перечислилъ въ головѣ всѣ вещи, какихъ можетъ желать человѣкъ. Конечно, невидимость дѣлала возможнымъ ихъ достиженіе, но пользованіе ими она дѣлала невозможнымъ. Честолюбіе? Какой толкъ въ высокомъ званіи, если вы не можете въ немъ появляться? Камой толкъ въ любви женщины, если имя ея непремѣнно будетъ Далила? Я не имѣлъ никакого вкуса къ политикѣ, къ подонкамъ извѣстности, къ филантропіи, къ спорту. Что же мнѣ было дѣлать? Такъ вотъ для чего я обратился въ завернутую тряпками тайну, въ забинтованную и запеленатую карикатуру на человѣка!
Онъ замолчалъ и, судя по позѣ, смотрѣлъ въ окно.
— Но какъ вы попали въ Айпингъ? спросилъ Кемпъ, стараясь, во что бы то ни стало, поддержать разговоръ,
— Я поѣхалъ туда работать. У меня была одна надежда; это была смутная мысль, она есть у меня и теперь, но теперь она созрѣла вполнѣ: вернуться назадъ! Поправить сдѣланное, когда понадобится; когда совершу невидимо все то, что хочу. Объ этомъ-то, длиннымъ образомъ, мнѣ и нужно теперь съ нами поговорить.
И вы прямо поѣхали въ Айпингъ?
— Да. Только добылъ свои три тома замѣтокъ, и чековую книжку, запасся бѣльемъ и всѣмъ необходимымъ, заказалъ химическія снадобья, посредствомъ которыхъ думалъ привести въ исполненіе свою мысль (покажу вамъ свои вычисленія, какъ только получу книги), и выѣхалъ. Боже, какая была метель, и какихъ хлопотъ мнѣ стоило не давать таявшему снѣгу вымочить мой картонный носъ!
— Наконецъ, — сказалъ Кемпъ, — третьяго дни, когда васъ открыли, судя по газетамъ, вы нѣсколько…
— Да, я «н_ѣ_с_к_о_л_ь_к_о»… Покончилъ, что ли, я этого дурака-полицейскаго?
— Нѣтъ, — сказалъ Кемпъ, — говорятъ, онъ выздоровѣетъ.
— Ну, значитъ, ему особенно повезло. Я совсѣмъ вышелъ изъ себя. Что это за дураки! Что они ко мнѣ привязались? Ну, а болвана-лавочника?
— Никакихъ смертей не предвидится, — сказалъ Кемпъ.
— Что касается моего бродяги, — сказалъ Невидимый съ непріятнымъ смѣхомъ, — это это еще неизвѣстно. Боже мой, Кемпъ, люди, подобные вамъ, не понимаютъ, что что значитъ бѣшенство. Работать цѣлыми годами, составлять планы, замыслы и потомъ встрѣтить на своемъ пути безмозглаго, безтолковаго идіота, который путаетъ всѣ ваши дѣла! Всѣ сорта дураковъ, какіе только можно себѣ вообразить, и какіе когда-либо существовали, были посланы, чтобы ставить мнѣ палки въ колеса! Еще немного — и я совсѣмъ ошалѣю и начну косить ихъ направо и налѣво. Ужъ и теперь, благодаря имъ, положеніе мое стало въ тысячу разъ труднѣе.