Пастбища лунных чудовищ
Таким образом мы, двое несчастных земных путешественников, затерянных в этой непроходимой лунной чаще, ползали в неописуемом страхе перед доносившимися до нас таинственными звуками. Ползли мы, как нам казалось, уж долгое время, но все не видали ни одного лунного жителя, селенита, ни лунных животных, хотя мычание и хрюканье последних доносилось до нас все яснее и яснее. Мы ползли через каменистые овраги, через снежные сугробы, по грибам, лопавшимся под нами, как тонкие пузыри, и выпускавшим из себя водянистую жидкость; мы ползли, так сказать, по мостовой из грибов, под нескончаемой сетью кустарников, и наши взоры все безнадежно высматривали покинутый нами шар. Шум, доносившийся от лунных животных, был то продолжительный, ровный звук, похожий на мычание теленка, то энергичный гневный рев, как будто эти невидимые существа мычали все сразу, разыскивая себе корм.
В первый раз они промелькнули так далеко, что мы не могли разглядеть их хорошенько. Кавор в это время полз впереди, и первый заметил их близость. Он остановился, сделав мне знак тоже не шевелиться.
Треск веток, хрустевших под ногами лунных животных, двигался, повидимому, прямо на нас; и пока мы сидели на корточках, прислушиваясь и стараясь определить близость и направление этого шума, вдруг страшное мычание раздалось позади нас, и до того сильное, что верхушки колючего кустарника закачались от вызванного им сотрясения воздуха, и мы почувствовали горячее и влажное дыхание животного, издававшего эти оглушительные звуки. Обернувшись, мы смутно увидали сквозь чащу качавшихся стеблей длинные очертания туловища у лунного чудовища.
Само собой разумеется, мне трудно сказать, что именно я увидел в то время, так как тогдашние мои первые впечатления были исправлены и дополнены последующими наблюдениями. Прежде всего мне бросились в глаза огромные размеры животного: обхват его тела, казалось, был не менее восьмидесяти, а длина туловища не менее двухсот футов. Бока его вздувались и опадали от тяжкого дыхания. Я заметил, что его исполинское мягкое, лишенное почти всякой упругости тело покоилось во всю длину на земле, и кожа у него была морщинистая, в складках, и белого цвета, только на спине черная. Ног же его не было видно. Мне кажется, что мы видели еще тогда хотя профиль его почти безмозглой головы, с толстенной шеей, мокрым, всепожирающим ртом, маленькими ноздрями и крепко зажмуренными глазами (это чудовище всегда закрывает глаза от солнечного света). Мы мельком видели его необъятную красную пасть, когда оно разинуло рот, чтобы поблеять и помычать немного; мы ощущали дыхание этой пасти; затем чудище поплелось дальше, как судно, которое волокут по отмели, стягивая в бесчисленные складки всю свою шкуру; таким образом оно прошло мимо нас, проложив тропу средь кустарника и быстро скрывшись из наших глаз в густой чаще. За ним появилось другое такое же чудовище, на большем от нас расстоянии, за ним еще и еще несколько, и, наконец, промелькнул селенит, как будто направлявший эти одушевленные массы говядины к пастбищу. Я судорожно уцепился за ногу Кавора при виде этого лунного обитателя; мы замерли на месте и долго смотрели в ту сторону, когда он уже скрылся у нас из виду.
В сравнении с чудовищами он казался пигмеем, муравьем, едва ли достигавшим 5 футов роста. На нем была одежда из какого-то особого вещества вроде кожи, так что никакой части его тела не было видно; но тогда мы об этом, конечно, не знали. Он имел вид плотного щетинистого существа, представлявшего какое-то подобие суставчатого насекомого, с длинными бичеобразными щупальцами и доходившими до пят руками, вылезавшими из цилиндрического туловища. Форма его головы была скрыта огромным, усаженным острыми гвоздями, шлемом — впоследствии мы узнали, что он пользовался этими остриями для бодания упрямых чудовищ, — и на металлическом забрале красовались окуляры из темного стекла. Долговязые руки его болтались по бокам, и он бодро держался на коротких ногах, которые, хотя и были обернуты чем-то, казались, на наш земной взгляд, крайне неуклюжими. У них были слишком короткие бедра, неимоверно длинные голени и маленькие ступни.
Несмотря на это, повидимому, тяжелое одеяние, он шел, с земной точки зрения, очень большими шагами и размахивал все время руками. Его походка в ту минуту, когда он проходил вдали мимо нас, изобличала поспешность и некоторый гнев; вскоре после того, как мы потеряли его из виду, протяжное мычание чудовища перешло вдруг в короткий и резкий визг. Звуки удалялись от нас, становились все тише и, наконец, совсем смолкли, вероятно, потому, что пастбища были достигнуты.
Мы прислушивались — везде в лунном мире царила тишь; тогда мы поползли снова, в поисках за пропавшим шаром.
Когда мы опять увидали чудовищ, они находились довольно близко от нас, на громадном обвале. Пологие бока скал густо поросли каким-то растением, с зелеными, пятнистыми листьями, которые и ощипывались чудовищами. Мы остановились на опушке чащи, по которой ползли, в виду чудовищ, наблюдая их и посматривая кругом, нет ли где селенита. Чудовища лениво развалились, жадно и шумно пожирая корм. Они представлялись жирными тушами, крайне неуклюжими и неповоротливыми, так что смитфильдский бык в сравнении с ними был бы образцом проворства. Их искривленные, жующие рты и зажмуренные глаза, вместе с аппетитными звуками чавканья, производили впечатление животного наслаждения, которое подействовало на нас очень возбуждающе при наших пустых желудках.
— Это свиньи! — воскликнул Кавор, с необычайной живостью. — Отвратительнейшие свиньи!
И бросив на чудовищ сердитый и завистливый взгляд, он пополз через кусты вправо. Я же задержался достаточно долго, чтобы убедиться, что растение, пожираемое чудовищами, совершенно непригодно для человеческого питания; затем я пополз вслед за Кавором, грызя конец стебля от этого растения.
Теперь мы были опять остановлены появлением вблизи нас селенита, и на этот раз могли лучше его рассмотреть. Мы увидали, что верхний покров его действительно был костюмом, а не скорлупой, как у раковидных животных. По виду он был совершенно похож на ранее виденного нами мельком селенита, с той лишь разницей, что у этого еще на затылке болтались какие-то косички. Он стоял на выступе скалы и поворачивал голову в ту и другую сторону, как бы осматривая кратер. Мы притаились неподвижно, боясь привлечь его внимание нашим ползанием. Постояв несколько времени, он повернулся и исчез.
Далее мы наткнулись на другое стадо мычавших чудовищ, поднимавшееся по скату оврага; потом мы проходил через место, где раздавались звуки, похожие на стук машин, как будто какая-то огромная фабрика находилась недалеко от поверхности. Пока эти звуки еще доносились до нас, мы достигли окраины большого открытого пространства, пожалуй до двухсот ярдов в диаметре. Если не считать лишаев, кое-где высунувшихся мысками по краям его, вся площадь была совсем голая, усеянная лишь желтоватой пылью. Сначала мы боялись пуститься по этой пыльной равнине, но так как она представляла менее препятствий нашему ползанию, чем непролазный колючий кустарник, то мы, наконец, решились спуститься на нее, и начали осторожно прокрадываться вдоль края.
На некоторое время подземный гул прекратился, и всюду, помимо слабого шороха от быстро развивавшейся буйной растительности, было совсем тихо. Потом вдруг раздался снова стук, более громкий и более резкий, чем слышанный ранее. Стук этот, несомненно, исходил откуда-то снизу. Инстинктивно мы плотно прижались к почве, готовые при малейшей опасности нырнуть в соседнюю чащу. Каждый удар вибрировал, как будто пронизывая наши тела. Все громче и громче становился стук, и все усиливалась эта порывистая вибрация, пока, наконец, весь лунный мир не пришел в какое-то мерное содрогание, подобное биению пульса.
— Прячьтесь! — прошептал Кавор, и я шмыгнул по направлению к кустам.
В этот момент раздался оглушительный удар, словно выстрел из пушки, и затем… произошел эпизод, воспоминание о котором и теперь еще часто тревожит меня в сновидениях… Я повернул голову, чтобы посмотреть на Кавора, и по обыкновению протянул руку вперед, но — о ужас! — рука моя не встретила ничего, погрузилась внезапно в зияющую бездну!
Я ударился грудью о что-то твердое, и мой подбородок очутился на краю неизмеримой пропасти, внезапно разверзшейся подо мною; моя рука была протянута в пустое пространство. Вся эта плоская, кругообразная равнина была ни что иное, как гигантская крышка, сдвигавшаяся теперь с шахты, которую она прикрывала, в приготовленную для нее выемку.
Если бы не Кавор, поспешивший ко мне на помощь, я, вероятно, так и остался бы, оцепенелый, в этом положении, повиснув на краю огромной пропасти, пока бы не был увлечен в ее бездну. Но Кавор, по счастию, не испытал впечатления, парализовавшего меня. Он был немного далее меня от края, когда крышка начала отодвигаться, и, заметив опасное положение, в котором я очутился, схватил меня за ноги и оттащил в сторону. Я пополз прочь от края на четвереньках, затем привстал, шатаясь, и побежал за Кавором по гремящему и трясущемуся металлическому листу. Повидимому, это было колебание с постоянно возрастающей скоростью, и кусты впереди меня как будто уносились в сторону, по мере того, как я бежал.
Вскоре спина Кавора исчезла в густой чаще, и пока я карабкался вслед за ним, чудовищная покрышка со звоном задвинулась совершенно. Долгое время лежали мы, затаив дыхание и не смея приблизиться к отверстию шахты.
Но, наконец, как нельзя осторожнее, мы приползли на позицию, откуда можно было посмотреть вниз. Кусты вокруг нас трещали и колыхались от ветерка, дувшего в шахту. Сначала мы не видели ничего, кроме гладких, отвесных скал, падавших в непроницаемый мрак; но потом понемногу приметили внизу массу едва уловимых огоньков, перебегавших туда и сюда.
На время эта таинственная пропасть поглотила все наше внимание, так что мы даже забыли о нашем шаре. Когда глаза наши достаточно привыкли к темноте, мы могли разглядеть крохотные прозрачные фигурки, двигавшиеся между этими тускло светящимися точками. Ошеломленные, не веря своим глазам, мы молча наблюдали это явление, настолько непонятное для нас, что мы не знали, что и подумать. Мы не могли различить ничего, что бы дало нам указание на значение этих копошившихся на дне пропасти фигурок.
— Что бы это могло быть? — спросил я.
— Горный промысел!.. Они, должно быть, проводят ночь в этих пещерах, а днем выходят на поверхность.
— Кавор, — сказал я, — может быть, это некоторое подобие людей?
— Нет, это не люди. Нельзя особенно рисковать!
— Нам нельзя ничего делать, пока не найдем шара.
Он согласился со вздохом и, осмотревшись кругом, указал управление. Мы стали пробираться вновь через чащу. Первое время мы ползли решительно, но затем энергия наша стала ослабевать. Вдруг между большими кустами послышались топот и раздались крики вокруг нас. Мы приостановились и легли пластом; звуки долго раздавались то тут, то там, и временами очень близко к нам подходили. Но в это время мы не видали ничего. Я попробовал было шепнуть Кавору, что едва ли долго буду в состоянии продолжать путь без пищи, но мой рот чересчур пересох для шептания.
— Кавор, — сказал я, — мне нужно подкрепиться.
Он обернулся и с ужасом посмотрел на меня.
— Надо потерпеть! — сказал он.
— Но мне необходимо утолить жажду, — настаивал я. — Взгляните на мои губы!
— Я тоже иногда чувствую жажду.
— Ах, если бы остался хоть кусочек того снега!
— Нет, он растаял весь до-чиста! Мы перенеслись из арктического пояса в тропический, со скоростью одного градуса в минуту…
Я стал глодать руку.
— Шар! — сказал Кавор. — В нем одно наше спасение.
Подстрекаемые надеждой отыскать шар, мы с удвоенной энергией пустились в дальнейшее странствование ползком. Мои мысли были всецело устремлены на различные яства, на шипучие и пенистые прохладительные напитки; в особенности мне страстно хотелось пива. Я вспомнил о ящике пива, который остался у меня на погребе в Лимпне. Припомнилась мне также и соседняя кладовая с съестными припасами, между которыми были особенно соблазнительны для меня в ту минуту кусок говядины и паштет из почек, т. е. нежный бифштекс и пирог, полный почек, с густой и сочной подливой. Припадки голодной зевоты начали одолевать меня чаще и чаще. Мы выбрались на ровные места, покрытые красными, мясистыми растениями, на подобие коралла, которые с треском разламывались от легкого толчка. Я поглядел на поверхность излома. Проклятое растение, несомненно, имело удобнокусаемую ткань. Затем мне показалось, что оно и пахнет весьма недурно.
Я отломил сучок и стал его нюхать.
— Кавор! — воскликнул я хриплым голосом.
Он взглянул на меня. Лицо его искривилось в улыбку.
— Нельзя, — сказал он.
Я бросил сучок, и мы продолжали пробираться ползком через эти заманчивые мясистые растения.
— Кавор, — спросил я, — почему нельзя?
— Это ядовитые растения, — ответил он, не оборачиваясь.
Мы проползли еще порядочное пространство, наконец, я не решился.
— Я все-таки попробую, — сказал я.
Он сделал запоздалый жест, чтобы отклонить меня от моего намерения. Но я уже набил себе полный рот. Он присел, наблюдая мое лицо; его собственное лицо страшно исказилось.
— Это недурно, — сказал я.
— О, Господи! — вскричал он.
Он наблюдал, как аппетитно я чавкаю; на лице его выражалось колебание между желанием и запретом; наконец, он не выдержал и, в свою очередь, жадно накинулся на эту предательскую снедь.
Пожираемое нами растение несколько походило на земные грибы, но ткань его была гораздо более рыхлая, и при проглатывании оно першило в горле. В начале мы испытывали просто механическое удовлетворение от наполнения пустоты в желудке, потом кровь у нас стала двигаться быстрее, и мы ощутили зуд на губах и в пальцах; затем новые и довольно несуразные идеи ключом забили в нашем мозгу.
— Тут хорошо, — сказал я, — адски хорошо! Какое прекрасное жилище для избытка нашего населения! Для нашего несчастного лишнего населения!
И я наломал себе новую приличную порцию.
Мысль, что на луне есть такая хорошая пища, наполнила мою душу несказанным восторгом. Удрученное состояние духа, вызванное голодом, сменилось теперь беспричинною радостью и веселостью. Страх и скверное состояние, в котором я жил до этого времени, исчезли бесследно. Я смотрел уже на луну не как на планету, с которой желательно бы поскорее убраться, а как на чудное прибежище для обездоленного человечества. Я, кажется, забыл совершенно о селенитах и о лунных чудовищах, и о проклятой крышке шахты и о пугавших нас звуках, едва только отведал лунных грибов.
Кавор в ответ на мое повторенное в третий раз замечание об «избыточном населении», ответил словами одобрения. Я почувствовал головокружение, но приписал это возбуждающему действию пищи после долгого поста.
— Великолепное открытие ваше, Кавор! — сказал я. — Оно уступает только картофелю.
— Что вы хотите сказать? — удивился Кавор. — Открытие луны, уступающее только картофелю?!
Я посмотрел на него, удивленный хрипотой его голоса и несвязным выговором произносимых им слов. Я мигом сообразил, что он опьянел, вероятно, от этого предательского гриба. Я сообразил также, что он заблуждается, полагая, будто открыл луну, — он только добрался до нее. Я положил руку на его плечо и попробовал разъяснить ему это обстоятельство, но мои объяснения оказались слишком мудреными для его мозга. Да и мне было трудненько объясняться. После минутной тщетной попытки уразуметь мои слова — припоминаю, что от грибов глаза у меня, как и у него, стали похожи на рыбьи, — он пустился в разглагольствование на свою собственную тему.
— Мы, — объявил он, торжественно икая при этом, — существа, созидаемые нашей пищей и питием.
Он повторил эту сентенцию, и так как я в этот момент был в настроении, склонном к лукавому мудрствованию, то решил оспаривать такое положение. Возможно, что я немного уклонился в сторону от предмета, но Кавор все равно вовсе не слушал меня. Он с усилием поднялся на ноги, опираясь рукой о мою голову, и стоял, озираясь кругом, повидимому, вполне чуждый страха перед лунными обитателями.
Я пытался доказывать, что так стоять опасно, по причине, не особенно ясной для меня самого; но слово «опасно» как-то спуталось у меня со словом «нескромно» и вышло что-то похожее на слово «нахально»; попытавшись распутать эти понятия, я резюмировал свои доводы, обращаясь преимущественно к посторонним, но более внимательным слушателям — к коралловидным растениям, стоявшим по обе стороны нашего привала. Я чувствовал, что необходимо разом выяснить эту путаницу между луной и картофелем, и пустился в пространные рассуждения о важности точного определения употребляемых в доказательство выражений. При этом я старался игнорировать тот факт, что мои физические ощущения не были уже так приятны, как в первый момент после трапезы.
Каким-то путем, не припомню, мой ум вновь вернулся к проекту колонизации.
— Мы должны аннексировать эту луну, — сказал я. — Тут не должно быть никаких сомнений и колебаний. Это часть миссии белого человека. Кавор, мы — hic! — сатапы!.. Я хочу сказать сатрапы. Это империя, о какой не мечтал даже Цезарь… Будет пропечатано во всех газетах. Ко… компания Кавореция. Бедфордеция. Бедфордеция. Hic — ограниченная… Я хочу сказать — неограниченная.
Очевидно, я был пьян. Я пустился в перечисление всех бесконечных благодеяний, которые наше прибытие может принести луне, причем запутался в сложных доказательствах, что прибытие Колумба было, в конце концов, благодетельно для Америки; наконец, я забыл, что, собственно, намеревался доказать и продолжал повторять: «Подобно Колумбу, подобно Колумбу», чтобы заполнить паузу.
С этого момента мои воспоминания о действий гнусного гриба становятся туманными. Я едва помню, что мы выказали намерение не выносить глупых выходок со стороны каких-то идиотских насекомых, и решили, что для нас позорно прятаться здесь, на каком-то спутнике земли; помню также, что мы запаслись большими охапками коралловых грибов, не знаю, для метательных ли целей или так, просто, на всякий случай, и, не обращая внимания на уколы колючих кустарников, пустились в дальнейшее странствие к солнечному свету.
Почти тотчас же нам пришлось натолкнуться на лунных жителей — селенитов. Их было шестеро, они шли гуськом по каменистой равнине, издавая несодеянный писк и визг. Повидимому, они сразу приметили нас, мгновенно все смолкли и остановились, как вкопанные, повернувшись лицом в нашу сторону.
Я вмиг отрезвился.
— Насекомые, — пробормотал Кавор, — насекомые! И они воображают, что я буду ползать перед ними на животе, на моем позвоночном животе! На животе! — повторил он с негодованием.
Затем вдруг с бешеным криком он сделал три размашистых шага и прыгнул по направлению к селенитам. Прыгнул он неважно: несколько раз перекувырнулся в воздухе, покружился как раз над самыми насекомыми, и исчез, громко шлепнувшись где-то среди пузатых кактусов. Как отнеслись селениты к этому ошеломившему их и, на мой взгляд, неблагородному вторжению непрошенного гостя с иной планеты — не сумею сказать. Припоминается мне только вид их спин, когда они разбежались в различные стороны… а впрочем, не утверждаю это положительно. Все последние инциденты перед наступившим у меня потом беспамятством оставили в моем мозгу очень слабое и неясное впечатление. Знаю только, что я сделал шаг, чтобы последовать за Кавором, но споткнулся и растянулся во весь рост между камнями. Нет сомнения, мне внезапно сделалось дурно, и я утратил сознание. Кажется, происходила жесткая схватка, отчаянная борьба, и в результате я очутился в каких-то железных объятиях.
…………………………………………………………….
Мои последующие ясные воспоминания застают нас уже пленниками на неведомой глубине под лунной поверхностью; мы пребывали в непроглядном мраке, среди странных, невесть откуда исходивших звуков; тело у нас было покрыто царапинами и шишками, голова же трещала от боли.