У городской мертвецкой, у самых ворот,
Праздно бродя, пробираясь подальше от шума,
Я с любопытством замедлил шаги, потому что — вот
проститутка, брошенное жалкое тело,
Сюда принесли её труп, он лежит на мокром кирпичном
помосте, никто не пришёл за ним,
Святыня-женщина, женское тело, я вижу тело, я только на
него и гляжу.
На этот дом, когда-то богатый красою и страстью, ничего
другого я не вижу,
Промозглая тишина не смущает меня, ни вода, бегущая из
крана, ни трупный смрад,
Но этот дом, удивительный дом, этот изящный, красивый
развалина-дом,
Этот бессмертный дом, который больше, чем все наши
здания, какие когда-либо были построены,
Чем наш Капитолий, с белым куполом, увенчанным гордой
фигурой [21], или старинные соборы с воздетыми
к небу шпилями,
Этот маленький дом, который больше их всех, несчастный,
отчаянный дом,
Этот прекрасный и страшный развалина-дом, обитель души,
сам душа,
Никому не нужный, пренебрегаемый всеми, — прими же
дыхание губ задрожавших моих
И слезу одинокую, как поминки от меня, уходящего,
Ты, сокрушённый, разрушенный дом, — дом греха и безумия,
ты, мертвецкая страсти,
Дом жизни, недавно смеявшийся, шумный, но бедный дом
и тогда уже мёртвый,
Месяцы, годы звеневший, украшенный дом, но мёртвый,
мёртвый, мёртвый.