Страницы моего дневника за первые десять дней октября 1930 года не отличаются завидной внешностью. Некоторые листы смяты. Почерк местами неразборчив. Часто попадаются сокращения слов. Кое-где видны жирные пятна. Это потому, что записи делались в обстановке, очень далекой от всяких удобств. Все писалось в походных условиях — многое около примуса, в тесной, полузанесенной снегом палатке; другое — в лежачем положении, в спальном мешке; третье — просто на санях, под ветром.
Эти страницы едва ли не самое дорогое в двухлетнем дневнике. Они рассказывают о первом нашем успехе, о том, как сбылась наша мечта (да и только ли наша?) попасть на нехоженые берега Северной Земли.
Если выбросить из записей теперь уже ненужные многочисленные цифры, показывающие часы и минуты, магнитные азимуты курсов, отметки о пройденном расстоянии на том или ином направлении и о расходе продуктов, то записи в дневнике будут выглядеть так:
«1 октября 1930 г.
Минул месяц после прощального гудка „Седова“.
Наше настроение приподнятое, почти праздничное, но в то же время и серьезное, точно перед экзаменом на аттестат зрелости. Первый санный поход обещает нам осуществление нашей мечты о выходе на нехоженую землю. Он должен показать, на что мы способны в поле. Достижение Северной Земли покажет обоснованность и осуществимость наших планов, расчетов и надежд…
Еще вчера вечером мы загрузили и увязали сани, а собак посадили на цепи, чтобы утром не тратить время на поимку непокорных. Несмотря на это, сегодня только к полудню закончили все сборы. Облачаемся в походную одежду. Сажусь к столу и пишу радиограмму в Москву:
„Нарты увязаны. Собаки рвутся в упряжках. Выходим на Северную Землю. Впереди манящая неизвестность и красный флаг на Северной“.
Взгляд пробегает написанные строчки. Где-то в сознании рождается мысль — серенькая и осторожная, как скребущая мышь: „Даешь обещание! А вдруг почему-либо не дойдешь. Может быть, лучше не посылать телеграммы?“ Но воля протестует: „Надо дойти. Должны дойти. Поэтому дойдем!“ Ставлю подпись, передаю радиограмму остающемуся на базе Ходову, даю ему последние советы, жму руку и выхожу к упряжке.
Засидевшиеся собаки с лаем и визгом берут с места. Поход начался.
Чтобы не пересекать с грузом лежащий на пути Средний остров, мы решили обогнуть его с западной стороны и затем уже повернуть на восток. Поэтому от базы сначала идем на северо-запад. Продвигаемся быстро. Груз на санях не велик — в среднем на каждую собаку по 30 килограммов, включая вес человека. В будущем эта цифра вырастет до 50–60. Сейчас надо учитывать, что дорога еще не совсем установилась, а собаки настоящей работы не знают и с грузом идут впервые. При этих условиях указанную нагрузку надо считать достаточной и даже при ней следует ожидать скорого утомления наших „самолетов“.
Пока сани быстро скользят вперед. Мы уже обогнули Средний остров, переменили курс на северо-восток и по ровному морскому льду мчимся навстречу начинающемуся ветру.
Наша мечта сбывается. Партия, советское правительство, великий Сталин и вся Советская страна предоставили нам возможность исследовать Северную Землю. Выполняя это поручение, мы идем к ее берегам.
Вчера Арктика подарила нам ясный день. Тренируя собак, мы километров двенадцать прошли на восток от своей базы. Сильная рефракция строила на востоке фантастические ледяные города. Они точно плавали в воздухе, поднимались, росли и исчезали, как в сказке. Но больше, чем они, нас интересовало другое. На северо-востоке был виден высокий берег. Это, без сомнения, Северная Земля. Расстояние до нее мы определили в 60–80 километров.
Может быть, мы ошиблись. Возможно, что до берегов, замеченных нами при усиленной рефракции, наберутся все 100 километров. Но и это совсем немного, если бы эти километры лежали не в Арктике. По прежнему опыту мы знаем, что здесь они бывают „длиннее“, чем где бы то ни было. В Арктике нередко при преодолении лишь нескольких километров иссякают силы собак и надламывается воля человека.
Восточный ветер усиливается. Начинает мести снег. Движение замедляется.
Накрывает молочно-белый туман. Поземка переходит в метель. Ориентироваться можно только по компасу. Держать собак на правильном курсе против встречного ветра все труднее и труднее. Но мы идем вперед. Вторая упряжка хорошо идет по следу. На пробитой дороге меньше чувствуется тяжесть пути. Все же во время короткой передышки мой спутник говорит о неудачно выбранной погоде. Чувствуется намек на возможность возвращения. Отвечаю на это поговоркой полярных охотников: „Из дома погоду не выбирают“. И мы поднимаем собак.
Остановиться лагерем и переждать метель нельзя. Слишком близко открытое море. Надо уйти от него насколько хватает сил и этим уменьшить риск быть оторванными и унесенными в океан. Поэтому — только вперед.
Местами свежий снег полностью сметен ветром. Старый лед обнажен. Сани по нему скользят легко. Собаки оживают и, несмотря на встречную метель, быстро бегут вперед. На свежем рыхлом снегу труднее. Упряжка начинает останавливаться, перестает слушаться команды. У меня начинает болеть глотка от криков, а лицо ломит и жжет от ветра и беспрерывных уколов снежных игл.
Перед сумерками ветер начал слабеть. Но собаки, еще не привычные к работе и попавшие сразу в такую переделку, окончательно вымотались. Надо остановиться.
Одометры показывают 18 километров, пройденных от базы. Открытое море позади нас, на расстоянии 14–15 километров. Пожалуй, можно спокойно заснуть. Спокойствие будет, конечно, относительным, но все же полтора десятка километров имеют какое-то значение.
Обычной заботой в арктическом санном путешествии является выбор места для лагеря. Палатка — единственное убежище от метели, ее надо беречь. Устанавливать ее надо прочно и тщательно, так как сильный порыв ветра может не только сорвать парусину с кольев, но изодрать в клочья. Как правило, для лагеря выбирается участок с глубоким, утрамбованным ветром и смерзшимся снежным забоем. Тщательно натянутая палатка с кольями, на 35–40 сантиметров вбитыми в такой снег, может выдержать любой шторм.
Хотелось бы и нам найти такой снежный покров. Но все наши поиски тщетны. Сказывается раннее зимнее время. Вокруг нас снег лежит тонким рыхлым слоем, не более 15 сантиметров глубины. Закрепить на нем палатку нельзя. Поэтому делаем, что возможно — натягиваем ее между двух саней. Приходится располагать наше полотняное жилище боком к ветру, а не тыловой стороной, как это делается обычно, иначе ветер сдвинет сани. В таком виде прочность палатки не внушает уверенности, но что делать — другого выхода нет.
Вечер проводим у свечи и примуса. В плохо растянутой палатке очень тесно, но скоро мы „утрясаемся“, находим возможность готовить ужин, отдыхать и даже писать.
Снаружи продолжается низовая метель. Иногда показываются клочки чистого неба, две-три звезды, пробегает луч полярного сияния. Термометр показывает — 15°.
После ужина расстилаем на снегу по оленьей шкуре. Поверх кладем спальные мешки. Это наши постели. Раздевшись, укладываемся спать. За тонкой парусиновой стенкой визгливо и злобно воет метель — как будто протестует против вторжения в ее владения.
2 октября 1930 г.
Спал крепко. Проснувшись, услышал посвистывание ветра.
Снаружи продолжалась метель. Собак не было видно. Они спали под толстым снежным одеялом. Над снегом были видны только полузанесенные ящики, сани замело совсем.
Разожгли примус, растопили снег, вскипятили чай и разогрели консервы. После завтрака не решаемся сразу покидать лагерь из опасения, что через километр снова придется разбивать его при еще худших условиях. Небо ясно, восток горит багровым пламенем, но сильный северо-восточный ветер густо метет снег на высоте человеческого роста. Собаки в таких условиях скоро откажутся тащить груженые сани. Мы хотим окончательно убедиться, что это не начало новой метели, а последние порывы бушевавшей ночью непогоды, и не покидаем палатки.
Только около десяти часов утра ветер начинает слабеть, и стена несущегося снега делается не столь плотной.
Откапываем сани и, снявшись с бивуака, начинаем новый рабочий день.
Мучительное предприятие! Скоро убеждаемся, что даже против ослабевшего ветра собаки недолго выдержат. Начинаем лавировать, точно под парусом. Отклоняемся от курса то вправо, то влево, с таким расчетом, чтобы ветер не бил в глаза собакам. Движемся медленно. За два часа прошли два с половиной километра по прямой.
Но ветер продолжает слабеть. Метель, наконец, прекращается. Собаки оживают. К полудню, перестав лавировать, направляем караван прямо на северо-восток.
Там на горизонте лежат огромные кучевые облака. Они неподвижны и создают полную иллюзию горной страны. Сначала подумали, что перед нами высокие горы Северной Земли, и принялись громко восторгаться их красотой. Но вот „горы“ потеряли свои мягкие очертания, начали клубиться, оторвались от горизонта и, дробясь на отдельные клочья, медленно поплыли к югу. Мы смущены, но тут же забываем ошибку. Из-под уплывших облаков вырисовываются действительные берега и настоящие горы, хотя и значительно ниже исчезнувших. Видны две отдельные столовые возвышенности. Одна из них прямо на нашем курсе заканчивается высоким мысом. На него и решаем продолжать путь.
Слева от курса вырисовывается новый берег. Он кажется низким и идет почти параллельно нашему пути. Что-то уж очень много берегов! Мы теряемся в догадках. Что это? Неужели опять отдельные мелкие острова? Или мы идем глубоким заливом и перед нами все же сама Северная Земля. Курса упрямо не меняем.
Погода совсем выправилась. Полный штиль. Дорога тоже улучшилась. Только иногда попадаются участки голого, колючего, старого льда. Здесь приходится сдерживать собак, чтобы не изрезали лапы. Пока они бегут весело, и мы с каждым часом яснее видим таинственные берега.
В 16 часов делаем короткий привал. Даем собакам по куску мяса. Не разбивая палатки, под защитой саней разжигаем примус, растапливаем снег, разогреваем консервы. Бесконечное снежное поле служит скатертью. Охотник меня в шутку спрашивает, сколько можно было бы посадить гостей за этот стол. После обеда снова вперед без приключений и каких-либо трудностей.
Закат удивительно хорош. Огромный багровый диск солнца медленно плывет низко над горизонтом. На западе ни одного облачка. Небо пылает всеми переливами красного цвета — от густобордового до нежнейшего розового. В зените господствует теплый фиолетовый оттенок. Редкие кучевые облака на севере и северо-востоке то кажутся перламутровыми, то теряют блеск и напоминают причудливые матовые узоры на старом китайском фарфоре. Позади — наш след, бесконечной сине-фиолетовой лентой уходящий далеко-далеко, прямо к нависшему над горизонтом солнцу, а впереди — розовый снег, по которому скользят густофиолетовые тени собак. Мыс вырисовывается все отчетливее. Сейчас он кажется лиловым на фиолетовом бархате неба. Поразительные краски! Такие можно видеть только в Арктике. Голова кружится от их богатства оттенков и неожиданных контрастов. В морозном воздухе звонко раздаются наши голоса. Картина фантастическая. Реальна только одна наша маленькая группа, затерявшаяся во льдах.
Мы опять обманулись. Благодаря необычайной чистоте воздуха мыс кажется совсем близко. А наше общее желание поскорее достигнуть его еще больше сокращает расстояние. Во время привала, внимательно всмотревшись, мы определили, что итти осталось 16–17 километров. После этого мы прошли 10 километров, а мыс все в том же отдалении. Слева, на севере, попрежнему тянется низкий берег.
К вечеру краски тускнеют. Сгущаются сумерки. Появляются вспышки полярного сияния. Делаем привал. За день прошли 23,6 километра. Мы довольны. Палатка кажется уютнее, и даже как-то бодрее шумит примус.
На беспредельном ледяном поле лагерь выглядит маленькой точкой.
3 октября 1930 г.
Морозный, солнечный, тихий день.
Впереди ровный лед. Никаких признаков торошения. Столовые горы видны отчетливо. Под ними уже можно различить террасу. Берег уходит с юга на север до пределов видимости. Слева от курса, над замеченным вчера низким берегом, вырисовался высокий щит с отлогими и плавными склонами — судя по всему, ледяной. Никаких признаков отдельных вершин на нем нет.
Отдохнувшие за ночь собаки дружно берутся за работу. Наше настроение ясное, как небо над головой. На пути — ни торосов, ни метели. Кажется, что за несколько часов прокатим остающееся расстояние и ступим на таинственный берег.
Но это настроение скоро улетучивается. Мы убеждаемся, что Арктика может ставить перед человеком самые неожиданные препятствия. Каждый шаг к цели здесь требует борьбы. От полярника постоянно требуется нравственное и физическое напряжение.
Быстро проскочив несколько километров, мы попадаем на широкую полосу сухого рыхлого снега. Словно пух, он покрывает лед слоем от 20 до 30 сантиметров. Поверхность его искрится под лучами яркого солнца, кажется необычайно красивой. Но ведь нам надо не любоваться, а итти через него. Как только моя упряжка попадает на этот мягкий снег, собаки проваливаются по брюхо и еле волочат погрузившиеся сани. Такой рыхлый, несмерзшийся снег в Арктике называется „убродным“. Не найдется ни одного полярника, который, попав в „уброд“, не проклинал бы его. Моя упряжка еле пробивает путь. Собаки одна за другой начинают выдыхаться. Скоро я уже впрягаюсь сам. Даже спутник, идущий по пробитой дороге, должен впрячься в лямку. И так несколько километров.
Как легко мы вздохнули, пройдя полосу „уброда“. И тут же попали на совершенно голый лед. Это работа последней метели. Ветер начисто подмел снег на одном участке и завалил другой. Там, из-за отсутствия сильных морозов, снег не успел смерзнуться, а здесь обнажилась колючая, как гигантская терка, поверхность льда. Одно не лучше другого. Правда, полозья скользят по льду хорошо, собаки снова оживают, движение ускоряется, но через час на поверхности льда появляются капельки крови. Собаки режут о колючую поверхность еще не огрубевшие в работе лапы. Чем дальше, тем больше рубиновых пятен. Собака с разбитыми лапами не работник. А путь еще далек. Но ничего не поделаешь: надо итти. Единственное, что в наших возможностях, — сдерживать собак. Это совсем не вяжется с желанием скорее попасть на неизвестный берег.
Он все отчетливее выступает на голубом фоне неба. В бинокль уже можно рассмотреть отдельные камни. Осталось не более 12–15 километров. И снег пошел крепкий, смерзшийся, отполированный ветром.
Но… если бы перед походом мы нарочно стали придумывать трудности пути и препятствия, которые сумеет поставить перед нами Арктика, то и тогда наша фантазия не изобрела бы того, что встретили на последнем десятке километров перед Северной Землей.
Что это за красные пятна появились на снегу? Чем дальше, тем их становится больше. Площадь их увеличивается. Сначала мы принимаем их за „красный снег“. Это явление знакомо каждому полярнику. Оно вызывается присутствием одноклеточных водорослей пурпурного цвета, в большом количестве размножающихся на поверхности снега. Только почему же сани, попав на красное пятно, перестают скользить? Словно выезжаешь на песок. Собаки сразу останавливаются. Они уже утомлены трудностями пути — метелью, убродом и колючим льдом. Теперь новое неожиданное препятствие окончательно выматывает их силы.
Как только останавливаются сани, собаки тут же свертываются клубками и ложатся. Поднять их с каждым разом становится труднее. Они так жалобно смотрят в глаза, что занесенная с кнутом рука виснет в воздухе. Нехватает сил ударить. Лучше пройти вдоль упряжки, поднять каждую руками и приласкать. Тогда животные, словно поняв необходимость продвигаться дальше, натягивают постромки и, напрягая оставшиеся силы, снова волочат тяжелые сани.
В моей упряжке, пожалуй, самые сильные псы, но они больше всех измучены, так как им пришлось пробивать путь. Прекрасно работают Полюс и Варнак. Не плох Мишка. Выделяется Юлай. Белые глаза Юлая говорят о том, что если и не он сам, то его предки родились на далекой Колыме. Юлай горд и добросовестен. Держится он с достоинством и редко ласкается. В эту поездку он идет рядом с передовиком Мишкой. Прижав острые уши и быстро перебирая сильными лапами, он, как струну, натягивает свою постромку и, несмотря на всю тяжесть пути, работает превосходно. Неплохо держатся и другие.
Но что мне делать с Ошкуем? Он хуже всех. Свою кличку он получил за внешний вид. Ошкуем поморы называют белого медведя. Первое время этот пес своей флегматичностью, спокойствием, кажущейся неповоротливостью действительно напоминал медведя. Теперь же, разжиревший, с густой скатанной шерстью и с обрубком хвоста, он больше похож на курдючную овцу. Во время кормежки Ошкуй теряет свою флегматичность. Он успевает съесть не только свой кусок, но еще отбить порции у одного-двух соседей. Поэтому он так и отъелся. Последнее время его пробовали сажать на цепь и заставлять поститься по нескольку дней. Однако и это мало помогало. По характеру он — не плохой пес. Хочет работать, но… не может. Утром Ошкуй подхватывает сани и несется сломя голову, не отставая от других. Но скоро наступает перелом. Начинает одолевать одышка. Язык Ошкуя высовывается изо рта и треплется сбоку. Кажется, вот-вот он его потеряет. Бока тяжело вздымаются, глаза мутнеют, и постромка виснет в воздухе. Через час Ошкуй еле тащится. Сегодня мне надоело с ним возиться. Я выбросил его из упряжки, и он в одиночестве плетется вслед за караваном.
Вообще наши собаки требуют большой тренировки. Этот поход, не будь он первым, был бы значительно легче. Я уверен, что в будущем мы сможем доходить от нашей базы до Северной Земли за один перегон. Но это в будущем. Сейчас же очень тяжело и собакам и людям.
Как бы то ни было, мы идем вперед, одну за другой преодолевая широкие загадочные и все ярче и ярче выраженные полосы красного снега. С каждым шагом ближе Земля. Несмотря на усталость, настроение приподнятое. Чем больше приближаемся мы к Земле, тем скорее хочется почувствовать ее под ногами. Чтобы приблизить этот момент, мы работаем в упряжках наравне с собаками. В нескольких километрах от Земли проходим полосу глубоких, твердых, как сахар, снежных застругов. Какой же здесь бывает ветер, если он успел создать эти гряды в самом начале зимы?
Наконец в наступающих сумерках мои собаки перелезли через последнюю снежную гряду и остановились перед крутым берегом.
Усталости как не бывало. Хочется смеяться, петь, обниматься.
Мечта сбылась. Мы первые ступили на эти берега, так манившие людей. Суровая природа Арктики долгие годы не допускала сюда человека. Но сегодня Советская страна может записать новую победу. Ее люди добились цели, поставленной перед ними.
Сумерки сгущаются. Загорается полярное сияние. Волны призрачного света, скользя между появившимися облаками, смутно освещают суровую картину. Высокий берег образует здесь широкую террасу, километрах в двух от моря круто переходит в невысокую столообразную возвышенность. Все покрыто снегом. По широкой террасе, над белой пеленой снега, разбросаны крупные обломки красных песчаников. Вечером они черны, и самые высокие из них кажутся таинственными существами. Полная тишина. Безмолвие здесь кажется физически ощутимым. Оно подчиняет настроение, заставляет подтянуться, сосредоточиться.
Этот берег еще не знает ни человеческих голосов, ни шумной песни, ни веселого смеха. Ему знакомо только чередование мертвого безмолвия с диким воем полярной метели.
Ничего! Теперь он услышит и смех и песни. Я уже слышу, как Журавлев, расправляя палатку, поет:
Никто пути пройденного
У нас не отберет…
Понятны и смысл песни и настроение. Мысленно окинув пройденный нами путь, я пытаюсь тверже поставить ногу, чтобы еще раз как следует почувствовать под ней Северную Землю. Потом включаюсь в хлопоты по устройству палатки.
Небо быстро заволакивает облаками. Астрономические наблюдения приходится отложить.
Собакам выдаем удвоенную порцию. Они заслужили ее. Сами забираемся в палатку на отдых. Мы тоже его заслужили».