После похода 7—20 марта и создания продовольственного депо на северо-восточном выходе из пролива Красной Армии на севере мы стояли крепко. Намечавшийся маршрут для выяснения простирания земли к северу и западу и исследования всего северного района, таким образом, был обеспечен. Тем более, что в нашем непосредственном тылу, на мысе Серпа и Молота, хранились большие запасы собачьего корма и продовольствия.
Теперь наступила очередь создать примерно такие же условия в центральной части Земли. Для осуществления этой задачи мы решили выдвинуть еще одно продовольственное депо на восточную сторону Земли. Значительно легче это было сделать на западном берегу Северной Земли, со стороны Карского моря, то-есть следуя вдоль берега Земли к югу от мыса Серпа и Молота. В таком случае, при маршруте вокруг центральной части Северной Земли, мы вышли бы на депо уже в последней четверти пути и нам не пришлось бы везти с собой все запасы. Это имело большой смысл и вместе с тем значительно облегчало создание депо, так как нам не приходилось бы при этом варианте пересекать Землю.
Но этот путь мог поставить нас в будущем перед большим риском. Вторичное пересечение Земли в обратном направлении, с востока на запад, мы намеревались при съемочных работах начать на широте залива Шокальского. Но наметить хотя бы приблизительную точку выхода на сторону Карского моря не представлялось возможным. Направление пути при пересечении Земли на собаках целиком зависело от рельефа местности. А каков этот рельеф и куда он мог вывести нас на западном берегу — предугадать было нельзя. Мы могли выйти далеко к югу или северу от продовольственного депо и тогда, даже при наличии продовольствия в этом районе, рисковали оказаться перед голодовкой.
Правда, по мере постепенного ознакомления с Землей, у нас все больше и больше крепло убеждение в том, что вместо отмеченного Гидрографической экспедицией на карте залива Шокальского в действительности мы найдем пролив. Но все же это было только предположение, и планировать место оборудования продовольственного депо только на этом предположении было бы слишком неосмотрительно. Именно от правильного расположения этого продовольственного склада зависел не только успех работы, но и сама наша жизнь.
Все это заставило нас остановиться на варианте заброски продовольствия на восточную сторону Земли, а самую точку закладки депо должна была определить доступность пути через Землю. Положительной стороной осуществления такого варианта было и то, что мы впервые проникали во внутренние области страны, выявляли их доступность и вместе с этим перспективы намечаемого на весну маршрута.
Перед новой большой поездкой надо было дать передышку собакам и хорошенько подкормить их. Запасы мяса, как мы и рассчитывали осенью, к светлому времени начали истощаться и теперь пришли к концу. Мясной склад опустел и стоял открытым. После нашего возвращения с мыса Ворошилова мы вынуждены были даже дома кормить собак пеммиканом. Он был не столь питателен в сравнении с мясом, а кроме того, как и прежде, мы по возможности старались экономить этот портативный и удобный в походных условиях продукт для неизвестного будущего.
Надо было возобновить запасы свежего мяса. И мы решили несколько дней посвятить охоте.
У острова Голомянного — крайнего западного в группе островов Седова, держались вскрытые льды. Здесь, на разводьях, мы надеялись увидеть нерп. А где есть нерпы, там должны бродить и медведи.
23 марта было чудесным солнечным днем. Мороз держался около 40°. Журавлев погрузил на свои сани «Люрик» — маленькую фанерную лодочку, сделанную им зимой, и мы оставили базу. Через два часа были уже на месте. Пристанище здесь имелось. Еще в начале зимы на западной оконечности острова нами была установлена брезентовая охотничья палатка.
Море оказалось плотно закрытым льдом. Вдоль берега лежала узкая ровная полоса припая. За ней шла полоса сильно торошенных льдов — последствия нажимных ветров. Некоторые торосы, особенно ближние к берегу, достигали высоты 8–9 метров. Дальше в море, вплоть до горизонта, виден был слегка торошенный лед с перемычками из больших обломков ровных полей. Местами темнели небольшие участки пайды — молодого, еще не окрепшего льда.
Воды не было видно. На первый взгляд условия для охоты были мало обещающими. Но стоило выйти на границу торосов, чтобы услышать потрескивание и писк льдин, трущихся друг о друга. Это означало, что лежащие перед нами льды были разломаны и сейчас их сжимало только приливное течение. При отливе они должны были разойтись.
И действительно, когда мы терпеливо дождались отлива, льды на наших глазах начало разводить. Сначала появились узкие кривые щели, потом небольшие разводья и, наконец, полынья до 400–500 метров шириной.
Сильный мороз, ясное небо и штиль дали нам возможность наблюдать интересное явление. На наших глазах рождались облака. В то время как температура воздуха была — 40°, температура морской воды не достигала — 2°. Теплая, по сравнению с воздухом, вода начала испаряться. Словно огромную кастрюлю с горячей водой вынесли на мороз. Пары воды, попадая в холодный воздух, тут же конденсировались, и над поверхностью полыньи собирался туман. Он быстро рос, и скоро над полыньями поднялись огромные столбы. По контрасту с покрытыми снегом льдами и белесоватым зимним небом пары воды казались темными, почти бурыми и напоминали дым фабричных труб. Только на высоте 250–300 метров слабый поток воздуха обрывал концы столбов, сматывал туман в клубки и в виде небольших облачков медленно уносил на юго-запад. Через два-три часа такие облака четкой шеренгой вытянулись до пределов видимости. А «фабрика» все еще продолжала работать. Полынья дымилась и давала новое «сырье» для образования облаков.
Морская охота на этот раз выдалась не особенно удачная. Тюленей было мало. Одна нерпа допустила неосторожность и высунула голову против Журавлева. Через три минуты она уже была вытащена на лед. Следующую нерпу, убитую мною, течение затянуло под лед: Журавлев не успел подъехать на своем вертлявом «Люрике». После этого в продолжение целого часа зверь не появлялся над водой.
Нам надоело «сидеть у моря и ждать погоды» да еще при 40-градусном морозе. В такую погоду мы всегда предпочитали охотиться не выходя из палатки, сидя у примуса и попивая горячий чаек или даже лежа в спальном мешке. При этом, если я напоминал Журавлеву известную пословицу о том, что под лежачий камень вода не течет, охотник, как правило, твердо отвечал:
— А все-таки просачивается!
Правда, для того чтобы «все-таки просачивалась», надо было провести кое-какие мероприятия. Обычно, ложась в спальные мешки, если в палатке была печурка, мы бросали в огонь хороший кусок звериного жира и спокойно засыпали. Аромат горящего жира уносился ветром далеко во льды, там перехватывался медведем, притягивал его к лагерю, а наши собаки встречали гостя и подымали нас на охоту.
На этот раз был применен другой метод.
Я освежевал тушку нерпы, сняв с нее, как обычно, вместе со шкурой и толстый слой сала. Журавлев в это время сходил к палатке и вернулся оттуда с упряжкой собак. Шкуру нерпы привязали позади саней, перевернули сальной мездрой на снег, и упряжка, оставляя за собой кровавый след, понеслась вдоль кромки неподвижных льдов. Через два часа Журавлев вернулся в лагерь. Мы поели и легли спать. Если где-либо поблизости бродил медведь, он должен был сам прийти к нам. Запах нерпичьего сала и крови привлечет его, как пчелу аромат цветов.
…Меня разбудил толчок в бок. Журавлев, пригнувшись, с карабином в руках, уже сидел перед выходом из палатки. Тявкали собаки. Их лай бывает далеко не одинаков. Они по-разному лают — на человека, на сорвавшуюся с цепи и свободно разгуливающую собаку, на беспокойного, не дающего отдыхать соседа, на кусок мяса, до которого не дает дотянуться цепь, и на зверя. Медведя они встречают сначала нерешительным, но тревожным, раздельным и негромким гавканьем, будто желая только обратить внимание хозяина и в то же время не испугать зверя. Если медведь, не обращая на это внимания, подходит ближе, лай переходит в более громкий, возбужденный и полный злобы.
Когда меня разбудил Журавлев, лай собак был еще сдержанным. Выглянув наружу, я увидел, что по окровавленному следу идет крупный медведь. От нас его отделяло не более 100–120 метров. На мой шопот — «почему не стреляешь?» — охотник уверенно ответил: «Далеко мясо таскать. Пусть подойдет ближе».
Зверь приближался с опаской. Он уже заметил собак. Пройдя десять-пятнадцать метров, он останавливался, поднимался на задние лапы, втягивал носом воздух, рассматривал лагерь и встревоженных собак. А они, не видя нас, по мере приближения зверя, лаяли все тревожнее. Медведь останавливался в нерешительности, но след от протащенной нерпичьей шкуры притягивал его, точно магнит.
Журавлев ждал. Ему все еще казалось, что «далеко будет таскать мясо», хотя зверь подошел уже на 45–50 метров. В дело вмешался сорвавшийся с цепи Ошкуй. В этом увальне, как всегда, при виде медведя проснулась удаль. Вихрем он понесся навстречу зверю. Остальные собаки подняли оглушительный содом. Медведь остановился. Пора было стрелять. Первая же пуля уложила его наповал.
Скоро зверь был освежеван. Собаки проглотили огромные куски мяса и успокоились. Мы в ожидании, пока на сковороде поджарится свежина, баловались чаем и обсуждали характер и привычки медведей. Подзадоривая охотника, я говорил, что медведь все же подошел к нам случайно; а Журавлев убежденно доказывал, что зверь далеко почувствовал запах нерпичьего сала, напал на след от шкуры и уже не мог от него оторваться. Дав ему выговориться, я вылез из палатки и тут увидел, что по следу к нашему лагерю идет второй медведь.
Наевшиеся собаки крепко спали. Тихий лагерь не вызывал у зверя никаких опасений. Он спокойно обнюхивал след, подходил к нам все ближе. Иногда даже бежал рысью — торопился, очевидно, был очень голоден.
Мы, скрывшись за палаткой, ожидали гостя. Подойдя к шкуре освежеванного медведя, он принялся сдирать с нее оставшееся сало. Журавлев торопливым выстрелом только ранил его. Медведь бросился наутек. Еще несколько пуль, как обычно в таких случаях, просвистели мимо. Очень близко лежали торошенные льды. Добыча могла уйти. Спущенные собаки бросились вдогонку, но по дороге наткнулись на тушу первого медведя и, должно быть, следуя поговорке «лучше синицу в руки, чем журавля в небе», занялись готовым мясом, тем более, что этой «синицы» могло хватить на всю свору. Но и зверь повел себя необычно. Несмотря на рану, он остановился на границе торосов, за которыми его ждало верное спасение. И вдруг бросился обратно. Добежав до собак, он с рычанием начал рассыпать затрещины; раскидал в разные стороны соперников и сам занялся мясом своего собрата. Собаки оправились от тумаков и перешли в контратаку. Деле принимало нежелательный оборот. Голодный, рассвирепевший зверь мог искалечить наших собак.
Несколькими выстрелами мы прекратили эту борьбу. Зверь оказался крупным. На безмене, лежавшем в палатке, мы частями взвесили тушу. Вес ее был около 400 килограммов. Домой вернулись с санями, доотказа нагруженными мясом и двумя шкурами.
* * *
Мяса было достаточно, и можно бы спокойно заняться подготовкой к новому походу, не думая пока об охоте. Но совсем неожиданно мы убили третьего медведя, чему и сами были не рады — достался он нам слишком дорогой ценой.
Случилось это через день после возвращения с Голомянного. Утром Вася Ходов вышел из домика и скоро вернулся с сообщением, что собаки вылезли из загородки и всей сворой держат в торосах медведя. Мы бросились на лай, доносившийся из льдов.
Собаки окружили небольшого медведя в ледяной яме между двумя торосами. Молодой, сильный зверь крутился, как волчок. При его наскоках собакам некуда было отступать в тесном проходе. Тем более, что в яме собралась вся стая. Вместе с отъявленными медвежатниками на зверя наседали и те собаки, которые никогда не отличались охотничьим азартом, предпочитая охоте нарубленную медвежатину. Даже четырехмесячные щенки неумело ввязались в дело, создавая еще большую тесноту и суматоху.
Медведь пользовался этим и наносил удар за ударом. К нашему приходу Козел уже прыгал на трех лапах, а Гиена, скорчившись, скулила на гребне тороса. Увидев нас, стая с еще большим остервенением бросилась на зверя. С трудом я выбрал момент для выстрела. Пораненный зверь, облепленный собаками, свалился в агонии. После следующего выстрела он окончательно затих. И тогда перед нами раскрылась печальная картина побоища.
Рядом с тушей медведя ползал с парализованным задом один из наших лучших медвежатников — Тяглый. Не имея сил встать на ноги, он все еще пытался вцепиться во врага. А по другую сторону туши лежал с разбитым черепом мой Мишка. Не то разрывная пуля моего карабина, прошедшая сквозь зверя, не то лапа медведя прервали жизнь лучшего передовика в упряжке.
Тяглому зверь, повидимому, вывихнул позвоночник. Когда оторвали собаку от убитого медведя и взяли на руки, чтобы отнести домой, у нее что-то хрустнуло в спине, и только после этого пес, хотя и с трудом, начал вставать на ноги. Гиене медведь распорол бок, а Козлу прокусил лапу. В общем три собаки на какой-то срок вышли из строя, а четвертая — Мишка — погибла безвозвратно.
Собаки были нашими верными помощниками и друзьями. Мы знали их индивидуальные особенности, характеры, наклонности и привычки, умели различать их настроения. Поощряли трудолюбивых, наказывали лодырей. Каждый из нас наедине даже разговаривал с ними, а они отвечали умным, понимающим взглядом. Часто на их долю выпадала очень тяжелая работа; но в таких случаях и самим нам едва ли было легче. Мы делили с ними тяготы пути, работали бок о бок, а на стоянках лаской и заботой старались вознаградить их за лишения. Порою исключительная обстановка вынуждала нас быть суровыми с ними. Но вообще-то мы берегли их и ценили, а многих из них по-настоящему любили и болели душой при несчастьях с ними, а тем более при их гибели. А гибли, как правило, лучшие, наиболее активные и преданные нам.
Первую собаку мы потеряли еще осенью, вскоре после ухода «Седова». Мы еще мало знали ее и не успели по-настоящему оценить. Надо полагать, что это был наиболее азартный пес. Он вместе с другими умчался за медведем на пловучие льды, да так и не вернулся.
Новый чувствительный удар постиг нас в середине полярной ночи. Как-то с улицы донесся лай собак. Выскочивший из домика Журавлев увидел в десяти метрах от дверей ворочающуюся в темноте кучу. Сквозь лай собак послышался рев медведя. После трех выстрелов схватка кончилась. Подходя к добыче, охотник обо что-то споткнулся. Нагнувшись, он нащупал под ногами пораженную собаку. Это был Рябчик — один из наших лучших работников. По другую сторону зверя лежал мертвый Полюс. Все три пули попали в медведя, но одна из них в темноте по пути прошила Рябчика, а вторая прошла через зверя и прихватила Полюса.
На исходе полярной ночи неизвестная болезнь погубила нашего любимца Варнака; а в последнем походе погиб в лямке прекрасный пес из упряжки Журавлева.
Теперь прибавилась новая жертва — Мишка.
Каждый день, отмеченный гибелью собаки, был для нас черным днем. Помимо того, что по-настоящему было жалко четвероногих друзей, гибель каждого из них делала все напряженнее нашу работу.
Но на войне — как на войне. Без жертв не обойдешься. А наша работа была почти беспрерывной войной за Северную Землю, борьбой с полярной природой.
Надо было смотреть вперед. Готовиться к новым переходам и новым боям.
В день гибели Мишки я начал тренировать в качестве передовика Юлая. Тренировка теперь была значительно облегчена. Все собаки хорошо втянулись в работу, а Юлай последнее время ходил рядом с Мишкой и уже кое-что понимал. Облегчало тренировку и то, что в конце полярной ночи я перешел на веерную упряжку, в которой вожжа во многом помогает сообразительности передовика.