Когда туман распался, невероятное зрелище могло, ужаснуть человека, не знакомого с этими местами.
День был сухой, холодный и ветреный. Ветер врывался в улицы деревушки, в дворы, в трубы и в двери. Он был свиреп, как враг, решивший идти напролом. Завывая и подсвистывая, он кружился возле домов, ластился к стенам, которых не мог потрясти, и издевался над редкими деревцами, торчащими в дворах, как пальмы в пустыне Он забирался в хлевы животных, раздражал их и волновал. Дул в спины людей, появляющихся на улицах бил в лица, сшибал шапки и картузы и катил, как обручи, вдоль по пыльной улице.
— Ну, подул восточный, — говорили крестьяне, глядя на деревца, кланяющиеся западу.
Подул восточный. Это заметили еще ночью в штабе. Здесь бессонные люди, не присев ни на секунду, следили за каждым движением ночи, принимали донесения, сводки, исчерчивали карты, прислушивались к хрипам телефона, исступленно кричали в трубку, гнали по всем направлениям порученцев, встречали их, остро заглядывая в лица, как-будто лица были картами, отражающими события.
Огни автомобиля неожиданно уперлись в хату, проникли в окна и замерли, остановившись на карте, повешенной на стене.
— Командующий!
— Командующий вернулся с объезда позиций.
Три серых фигуры вышли из машины и остановились недалеко от хаты, прислушиваясь к бунтующим звукам ночи. Справа виднелось зарево — горели сараи с соломой, подожженные снарядами перекопских орудий. В тумане пожар казался далекими, бледными зарницами. Машина только что проскочила мимо него, пожар был в действительности огромный, в ясную ночь он осветил бы степь на много километров вокруг. Машина шла под обстрелом снарядов, долетавших от турецкого вала до дороги.
— Ветер переменился, черт возьми…
— Подул. Восточный…
— Дело осложняется, дорогие товарищи…
Из хаты выскочил связист, пробежал по дорожкам сада и, подскочив к группе, возбужденно крикнул:
— Донесение с того берега.
— Сообщите! — произнес спокойный голос.
— Передают: «После упорного боя части 15-й и 52-й дивизии заняли Литовский полуостров и, развивая успех, двигаются дальше».
— Очень хорошо.
Красноармеец поспешно пошел к хате той же дорогой. Его проглотил туман, лишь только он сделал несколько шагов.
…Туман лежал застывшим белым глетчером на земле. Его еще не взорвал яростно набросившийся ветер, и не было ясно, к чему приведет изменившаяся погода.
Но уже нарастало волнение.
Группа командующего поспешно прошла в хату. Здесь было душно и жарко. Хата, скрытая в саду, была защищена от ветра. Расстегнули шинели. Наклонились над столом. Шарили глазами по карте. Север Крыма изрезан болотами и озерами. Красная стрелка ползет по карте от Сиваша к югу, вонзается в узкую полоску между двух озер и здесь замирает.
— Здесь будет трудно!
Указательный палец пересекает Сиваш, движется через Литовский полуостров, обходит селения Чуваши и Караджанай и останавливается там же, где стрелка, у незначительной географической точки, именуемой Карповой балкой. Широкая лента Сиваша вьется вдоль берегов Крыма, замыкая тесные клочки земли, где бьются наши дивизии.
— Вызовите начдива пятнадцать!
— Вызвать начдива[5] пятнадцать! — разноголосо доходит до связиста.
Связист отрывается от трубки и недоуменно разводит руками.
— Все время вызываю. Но что-то там… Не отвечают, — взволнованно говорит он.
— Проверить связь!
— Проверить связь! Егоров, связь.
Темные фигуры, опутанные, как гусеницы, проводами, тяжело бегут по саду, спускаются к берегу и чавкают по грязи, едва выволакивая ноги. Они скоро останавливаются. Слышны возбужденные голоса. Плеск. Шум.
…Наконец-то туман распался. Ветер разодрал его тугое полотно, закрывавшее Крым. И стало все ясно.
Красноармейцы бегут обратно. Их ботинки, брюки, обмотки покрыты илистой жидкой грязью. Мокрый след тянется по сухим дорожкам сада.
— Связь порвана. Вода заливает Сиваш!