— Нет ли у вас, Василий Иванович, какой-нибудь газеты или книжки? — спрашивал подводчик Антон монопольщика[1], увязывая в платочек полученные от него деньги.
Василий Иванович, человечек средних лет, румяненький, с круглым брюшком, затянулся папироской и выпустил облако дыма.
— А зачем тебе книжка? — спросил он, насупив реденькие брови.
— Развлекся бы малость в праздник, а то запамятовал, когда и книжка в хате была, — отвечает Антон, — верно, и азбуку позабыл уже.
— А тебе от этого большой убыток?.. По правде говоря, пустое это дело — книжки читать! — сказал Василий Иванович. — Да и вовсе оно не подходит тебе.
— Известное дело, разве надо, чтоб у нас книжки были в голове, — соглашается Антон, — порой за работой некогда и кверху глянуть, не то что в книжку!..
— Так не нашлось ли бы, говорю, чего-нибудь для меня, — снова сказал Антон несколько погодя, — почитал бы немного после обеда, чтоб не скучать.
— Разве вот что, — подумав, сказал монопольщик, — я вынесу тебе псалтырь. Для праздника более подходящей книги и не найти.
— Псалтырь у меня есть, Василий Иванович, — произнес Антон. — Нет ли какой другой?.. Может, есть такая, где пишется про волю и про землю?
Василий Иванович скосил прищуренный глаз и закусил губу.
— Таких книжек, о которых ты говоришь, у меня, братец, не водится. За такие книжки, знаешь, куда теперь упекут? — Василий Иванович сурово глянул на Антона. — Остерегайся, Антон, таких книжек пуще огня — по-приятельски советую тебе. А коли уж на тебя напала такая охота читать, то подожди, я тебе дам другую книжку.
Василий Иванович пошел в соседнюю комнату, раскрыл шкаф и принялся рыться в груде каких-то бумаг и книг. Вытащив из-под низу старенький, в истрепанном переплете, задачник Евтушевского, он смахнул с него пыль и вынес Антону.
— Вот тебе, Антон, книжка, — сказал Василий Иванович, протягивая задачник. — Не пустая какая-нибудь — полезная книга! Тут тебе разные задачи, вроде как загадки: поломаешь голову, пока смекнешь.
— Спасибо, Василий Иванович, — молвил Антон. Затем, не глядя, сунул книгу подмышку, попрощался и вышел.
Василий Иванович стоял у дверей и долго смотрел ему вслед. Потом тихонько захихикал.
Веселый и довольный, ухмыляясь в рыженькую бородку, он направился в другую комнату обедать.
Отдохнув после обеда, монопольщик взял палку и пошел прогуляться. Идет Василий Иванович по селу, на палку опирается. У дворов и хат сидят группами мужики и бабы, разговоры ведут. На травке резвится детвора, где-то поют дивчата… В селе нет других «панов», кроме Василия Ивановича, и он чувствует себя здесь маленьким князьком. Люди низехонько кланяются ему, а он приветливо кивает им. Ему так приятно наблюдать почтительность по отношению к своей особе.
Вот шагает крестьянин Литовка, — экий сильный, здоровенный мужичище, а как покорно склоняется он пред ним, будто дуб в непогоду.
Догадывается Василий Иванович, почему так гнется перед ним Литовка: подходит срок векселю, а с деньгами, верно, туго…
«Ничего, подождем, — думает он, — лишь бы проценты в срок выплачивал».
Идет дальше Василий Иванович, мурлычет себе под нос что-то божественное, хозяйским оком село оглядывает — нет ли где непорядка? Прикрикнул на детей, чтоб не озорничали, задел молодицу, вышедшую к колодцу за водой.
Дошел до антонова двора. Глядит, в вишеннике, возле хаты, сидят люди, разговаривают, смеются. Среди них Антон с книжкой.
«Ага, книжечку мою читают! — подумал Василий Иванович. — Ну, пусть себе читают».
Остановясь против вишенника, он спросил:
— Ну, что? как книжечка, понравилась?
— А ничего себе, — отвечает Антон. — Занятная книжонка.
— Ну читайте, читайте! — говорит Василий Иванович и следует дальше.
«Занятная книжонка!.. — посмеивается он про себя. — Им что ни трепать языком, только бы трепать. Да еще и ржут! И что они там нашли такого смешного?»
А потом его потянуло послушать. Своротив с дороги, он незаметно подкрался к тыну и прислушался.
Слышит — Антон читает по слогам:
— «Крестьянин обязался привезти из города 50 ламп с тем условием, чтобы за каждую доставленную в целости лампу платили ему по 5 коп., за каждую разбитую вычитали с него по 1 р. 20 к. При перевозке 3 лампы разбились. Сколько заработал крестьянин за доставку ламп?»
Антон, дочитав задачу до конца, поднял красное от натуги лицо и веселыми глазами оглядел слушателей.
— Спрашивает: сколько он заработал? — смеясь, своими словами пересказал Антон.
— Верно, много заработал! — сказал бородатый дед в белых штанах, потом вынул трубку изо рта и захохотал.
— Не скажу уж, сколько он там заработал, только знаю, что коли станет он так зарабатывать, то скоро и последней лошаденки лишится, — добавил рыжеватый и подвижной Охрим. — Ну его к чорту с такими заработками!
— А не будет ли это как раз так, — стал рассказывать дед в белых штанах, — как заработал тот Захаров парнишка в экономии. Простоял он с неделю у панской молотилки, приходит в субботу вечером домой. «Ну, — говорит батько, — давай-ка, сыну, деньги: завтра поеду в город — там кой-чего купить надо». А он встал, да и говорит: «Хоть бейте, хоть ругайте, а денег я не принес ни гроша!» А батько: «Куда же, сучий сын, дел? Потерял, иль, может, украли?» — «Не так было бы жалко, говорит, кабы я потерял или украли, а то ж совсем и в руках не держал!» И потом рассказывает: сломалось что-то там у веялки, а вину на него свалили. Приказчик разругал его на все корки, при расчете не дал ни копейки, да велел приходить еще неделю тот убыток отрабатывать. А батько слушал-слушал, а потом и говорит: «Вот так, сынок, всегда зарабатывай, скоро хозяином станешь…» Так вот не столько ли, говорю, заработал и тот на лампах, как этот за веялку, — закончил дед. Все засмеялись.
— Лампа штука нежная, — говорили другие, — грохнешь телегой — набьешь осколков. И понесла же его нелегкая брать такую поклажу!
— Подрядишься и под такую кладь, — заметил угрюмый мужик, — коли в хате, может, и крошки хлеба нет.
Обсудив вопрос о лампах со всех сторон, крестьяне примолкли, и Антон, взяв книжку, стал читать дальше.
«Вот какое дело!» — подумал Василий Иванович и стал прислушиваться внимательней.
— «У помещика было, — читал Антон, — в одном куске 857 десятин земли, в другом на 130 десятин больше, чем в первом, а в третьем на 150 десятин больше, чем во втором. Сколько десятин земли было у помещика?»
Прочитав задачу, Антон принялся объяснять ее по-своему.
— В одном куске, говорит, было аж 857 десятин, в другом еще больше, на 130, а в третьем и того больше!.. А потом еще и спрашивает, — тут Антон поднял палец и прищурил один глаз, — сколько же этой самой земли было у пана?
— А, пожалуй, не побольше ли было, чем у всей нашей громады[2],— говорит, усмехаясь, один из слушателей. — Когда б на всех нас хоть один такой кусочек, так хватило бы и нам и детям нашим.
— Вот это кусочки! — подмигнув, сказал Охрим. — Это не то, что у тебя или у меня: с такими кусочками можно хозяйствовать! Вот коли б ему с одной стороны надел на упряжку да там — на полупряжки, а здесь — совсем ничего, — пусть бы тогда похозяйствовал! Поневоле пошел бы лампы возить!
— А занятно было бы знать, сколько на двор пришлось бы, ежели всю эту землю да поделить между нашими мужиками? — произнес угрюмый крестьянин.
Дальше Василий Иванович уже не мог сдержаться. Выйдя из-за тына, он принялся укорять крестьян:
— И к чему бы я болтал такое?.. Книжка вовсе не для того написана, по ней надо арифметике учиться, а вы нивесть что выдумываете! Чем так читать — так лучше совсем не читать!
— Да мы, Василий Иванович, читаем так себе, от скуки, — оправдывались крестьяне, — только бы время провести.
— Так не лучше ли было б от скуки взять и подсчитать, сколько получается в каждой задаче, — поучал Василий Иванович, — для того ж она и существует, арифметика-то!
Передние сидели и делали вид, будто вежливо слушают Василия Ивановича. А позади Охрим подмигивал соседям и тихонько приговаривал:
— Это, выходит, такая арифметика: пану свозят хлеб с поля, а мужику неоткуда возить, вот, значит, и ломай голову — сколько всей земли у пана!
Несколько человек прыснули, но тут же сдержались, боясь громко расхохотаться.
— Вот видите, — продолжал Василий Иванович, услышав смех, — смеетесь, а сами не знаете чему. А я уверен, что ни один из вас не решит задачу!
— Где уж нам! — молвили передние. — Мы люди малограмотные, — куда уж нам сосчитать такую уйму!
Охрим продолжал толковать соседям:
— Скажем, так. У тебя, Микита, сколько земли? На две упряжки? Ну и у меня около этого. Вот сошлись мы и калякаем: а давай-ка считать панскую землю, ежели своей нет. Ты скажешь: столько-то у пана земли! А я скажу: нет, столько-то! Ты скажешь: врешь, столько! А я скажу: нет, ты врешь! Потом ты меня хвать за чуб, а я тебя по уху — и пошла арифметика!.. А тут Грицько идет и спрашивает: отчего люди дерутся — не из-за наследства ли?
Все хохотали, уже не сдерживаясь. Василий Иванович начал сердиться.
— Плетете вы такое, что и вовсе ни к чему! Я же вам говорю, — старался он объяснить, — что в задачнике пишется о ком-нибудь только для того, чтоб было что подсчитывать.
— Вот это ж самое и мы говорим, — перебил его Охрим. — Если дома не́черта считать, то давайте…
— Тьфу! — плюнул в сердцах Василий Иванович. — Давай сюда книжку! — крикнул он Антону и чуть не силой вырвал ее у него из рук.
— Разве вам книжки читать?.. Вам хвосты быкам крутить! Вот ваша книжка! — Василий Иванович повернулся и пошел прочь от собравшихся. Все хохотали.
— Знаете, Василий Иванович! — крикнул Охрим вслед монопольщику. — Коли б довелось нам делить ваши девяносто десятинок, мы б их, может, все-таки поделили по своей, по мужицкой, арифметике.
— Может, и поделили бы! — подхватил угрюмый мужик.
Василий Иванович вдруг остановился, точно его кто-то за полу дернул, обернулся, хотел что-то сказать. Потом плюнул и еще быстрее направился к своей монопольке.
— Вишь, как закрутил носом! Видно, не очень по вкусу пришлась ему мужицкая арифметика! — говорили, посмеиваясь, крестьяне.
— И откуда принесла его нечистая сила! — поддерживали другие. — Только где два-три человека соберутся, уже его чертяка, хочешь — не хочешь, а принесет! Не дал начитаться вволю. А жаль: занятная была книжка!
[1908–1910 гг.]