Беда, говорят, не приходит одна. Через три дня, когда Паша все еще размышлял, сказать или не сказать Михайлову, что он, первый ученик и групкомсорг, все-таки Марусю толкнул, случилась новая неприятность: исчез Мюн. А Мюн - из одной с Пашей группы. Вот тебе и образцовый комсорг, у которого комсомольцы дезертируют из училища!
Собственно, никакого Мюна не было, а был просто Сеня Чесноков. За неисправимую страсть к выдумкам ребята прозвали его бароном Мюнхаузеном, но потом сжалились, барона совсем из прозвища выбросили, а Мюнхаузена сократили до «Мюна».
Явился Чесноков в училище спустя месяц после набора, прямо из Москвы, с путевкой от Министерства трудовых резервов. Был он худой, загорелый, с синими, как у девушки, глазами, важный. С левой стороны на выцветшей военной гимнастерке позвякивали три медали.
Прежде чем отправиться к директору, он сел в училищном сквере на садовую скамейку и внимательно, по-хозяйски, посмотрел на ремесленников.
- Ну, как вам тут? - спросил он строго. - Хорошо кормят? В баню водят? Мыло выдают?
- А как же! - сказали ребята. - Выдают.
- А табак? Исправно получаете?
- Устава не знаешь, - снисходительно ответил Степа Хмара. - Ремесленникам курить не положено.
- И правильно, - одобрил прибывший, - не курите, ребята. Пагубная привычка. У нас в эскадроне один казак приучил свою лошадь махорку смолить. Как эскадрон в атаку, так он ей сейчас в зубы цигарку. Немцы увидят, что у лошади из ноздрей дым прет, - и сейчас же на землю: аж синие делались от страха. Ну, а для мирного положения такая лошадь уже не годилась. Везет, везет телегу - и станет. Он и кнутом ее, и всякими словами… Стоит, хоть ты что, покуда он не вытащит кисет и не скрутит ей цигарку, А закурит - опять пойдет. Так он и продал ее. Разве ж на лошадь табаку напасешься!..
Потрясенные, ремесленники молчали.
Первым пришел в себя скептик Хмара.
- Врешь! - сказал он. - Где это видано, чтоб лошади курили!
Прибывший даже не взглянул на него. Молча вынул из нагрудного кармана помятую папироску, расправил ее между пальцами и чиркнул зажигалкой.
- Ну, покурим в последний раз. Не положено, значит, и спорить не об чем.
- Да ты зачем сюда пришел? - спросили сразу несколько голосов.
Прибывший удивленно поднял синие глаза:
- Как - зачем? Прибыл оформляться в рабочий класс. Вот докурю и пойду к директору. Где он тут у вас?
Вечером Сеня Чесноков лежал в комнате № 7 и рассказывал притихшим ребятам свою биографию. Жил он в Ленинграде у тетки, во время блокады голодал. Когда наши пошли в наступление, пристал к саперам, потом перебросился к кавалеристам. Часто ходил в разведку.
- Чего же ты к нам пришел? - спросил Гриша Протупеев, который всегда мечтал о Суворовском училище. - Тебе же прямая дорога в суворовцы.
- У суворовцев тоже хорошо, но, понимаешь, меня сюда потянуло.
Сеня Чесноков оказался парень хоть куда: проворный, компанейский, веселый. Быстро организовал фехтовальный кружок, душевно играл на баяне, а «барыню» танцевал с такими вывертами, что все от смеха покатывались. Никто лучше его не заправлял койку и не начищал до такого сияния ботинки, пуговицы и бляху на ремне. О международных делах судил, как о своих собственных. И не было бы лучше его комсомольца в училище, если б не одна особенность: ни с того ни с сего возьмет и расскажет какую-нибудь историю, до того невероятную, что ребята от изумления первое время лишались дара слова.
И вот этот Сеня Чесноков, когда до окончания училища оставалось всего четыре месяца, вдруг исчез.
Случилось это так.
Однажды в училище донеслось из сквера гортанное пение. Время было послеобеденное, свободное. Ребята высыпали в сквер. Перед зданием стоял подросток в пестрых лохмотьях. Огненные глаза с блестящими белками, коричневая кожа лица, на ворохе вьющихся иссиня-черных волос - маленькая розовая кепочка. В руках он держал гитару с огромным красным бантом на грифе, а у ног его сидел пес волкодав с репейниками в бурой клочковатой шерсти и с досадой смотрел куда-то в сторону маленькими, как у медведя, глазами. Живописный подросток поклонился на три стороны и на ломаном русском языке сказал:
- Начинаем интересный представлений. Гриша, ходи!
И заиграл марш.
Пес не спеша поднялся на задние лапы и с мрачным видом зашагал по скверу.
- Правый! - крикнул оборвыш.
Пес что-то проворчал и с досадой повернул направо.
- Левый!
Пес повернул налево. Но вдруг сел и ожесточенно заскреб лапой за ухом.
- Ходи! Ходи! - кричал оборвыш, пиная пса ногой.
Пес бросил чесаться и упрямо прижался к земле.
- Не хочет! - огорченно сказал оборвыш. - Ничего, он сычас другой сделает, он сычас скажет «мама».
Оборвыш нагнулся, сжал собаке пальцами челюсти и наступил ей на хвост.
- Магму!.. - вырвалось из закрытой пасти собаки.
По скверу прокатился смех.
Паша вдруг вспомнил, что однажды Сеня Чесноков, засыпая после отбоя, сонно сказал: «А я знал собаку, которая умела говорить «мама». Степа Хмара немедленно стал доказывать, что таких собак не существует, так как речь у собак нечленораздельная, но Сеня уже спал.
Едва Паша об этом вспомнил, как раздался крик:
- Петро!
От здания бежал Сеня. Оборвыш заморгал и в испуге попятился. Сеня подскочил, схватил его в объятия так, что с головы оборвыша слетела розовая кепка, повернулся, стремительно прижал к себе собачью морду и опять обнял мальчика.
Ребята, раскрыв рты, с изумлением смотрели на эту встречу. Маруся Родникова от удовольствия хлопала в ладоши.
Конечно, всем было интересно поскорее узнать, откуда у Сени такое знакомство, почему он так радуется, а бродяга, наоборот, в испуге пятится от него. Но Сеня на этот раз был немногословен.
- Однополчанин, - важно отвечал он на все расспросы.
«Артиста» и его собаку накормили. Засунув в карман остаток хлеба с сыром, он боком стал выбираться из толпы, явно обнаруживая желание поскорее улизнуть от своего «однополчанина». Не тут-то было: Сеня крепко взял его под руку и пошел провожать.
С ними увязалась и Маруся.
Только вечером, после отбоя, когда все разделись и улеглись в постели, Сеня рассказал про оборвыша с собакой. Оказалось, что Петро - бессарабский цыган. В Яссах он явился в эскадрон и до слез насмешил бойцов своим аттракционом. «Э, - подумал Сеня, - такого хорошо использовать в разведке». И с разрешения командира уговорил Петро остаться при эскадроне. Прослышав, что в Советском Союзе каждый гражданин может сделаться ветеринарным врачом (к ним цыганенок имел непонятное пристрастие) и даже директором универмага, Петро после войны поехал с Сеней в Москву. В вагоне, не доезжая Киева, он вздумал проверить, правильно ли то, что ему говорили, и спросил одного лейтенанта. Лейтенант сказал: «Не только директором универмага - министром каждый может сделаться. Только надо хорошо учиться и честно работать». Петро задумался и думал до самой ночи: ни работать, ни учиться он не привык. А ночью вышел с Гришей на какой-то станции и больше не вернулся.
- Понимаете, - закончил Сеня, - дал я ему свои часы поносить. Так он, уходя, и часы унес. То ли забыл снять, то ли сознательно… А часы были флотские, непроницаемые. Ох и часы ж!
- Э-э, - сказали ребята, - потому он и пятился от тебя!
- Продукт капитализма, - заключил глубокомысленно Степа Хмара.
На другой день Паша заметил, что Сеня все шепчется с Родниковой. У обоих был вид заговорщиков. Они шептались и в коридоре, и в учебной мастерской, и в столовой перед обедом. Потом их видели у трамвайной остановки. Сеня вскочил в трамвай, а Маруся помахала ему рукой.
А вечером, когда все общежитейцы (так называли себя ученики, жившие в общежитии) выстроились в клубном зале на вечернюю поверку и дежурный комендант, читая список, выкрикнул фамилию Сени, никто не откликнулся.
- Староста? - нетерпеливо сказал комендант.
Степа Хмара встрепенулся и запоздало доложил:
- Ученик пятой группы Чесноков Семен отсутствует по неизвестной причине.
Отсутствует по неизвестной причине! Какой удар по 5-й группе, которая до сих пор шла в соревновании впереди всех групп! Вместе со своей группой Паша машинально поднимался по цементным ступенькам в спальню и почти не разбирал, что говорил ему Степа Хмара. А Степа Хмара шептал:
- Понимаешь, он однажды сам выболтал, что бродяжничал с цыганом и собакой целый месяц. Это потом от него цыган сбежал, а раньше они вместе ходили по разным городам и деревням. Ходили, ходили, потом Сенька сказал: «Хватит. Надо учиться!» Цыган взял и удрал от него. Понимаешь теперь, в чем дело?
- Не понимаю, - удрученно сказал Паша.
- Да о чем ты думаешь? - рассердился Степа Хмара. - Тут же просто: Сенька увидел цыгана и опять пошел бродяжничать с ним. Потянуло, понимаешь?
- Ты что болтаешь! - испугался Паша и даже остановился на ступеньке, от чего и вся группа остановилась позади и затопала на месте. - Он сейчас вернется. Может, на трамвай не попал…
- Да, вернется! - скривил губы Степа. - Как бы не так! Кто раз побродяжничает, того всегда тянуть будет. А тут еще Маруська Родникова подбивать стала. Я сам слышал, как она говорила: «Счастливый тебе путь! Шагай, не сомневайся».
- Маруська? - Паша сжал кулаки.
- Ну да. Она же сумасшедшая. А может, с расчетом. Пусть, мол, в пятой группе незаконная отлучка будет, тогда знамя передадут третьей группе. Ты знаешь, какая она самолюбивая, Маруська эта!