Рассмотрев все летописи, простые в харатейные,[41] все древние сказания и ржавые Ядра Истории,[42] я не нашел в них ни слова о событии, которое предаю потомству.
Это упущение особенно должно лежать на душе Новгородского летописца.
Верно, какая-нибудь личность с кем-нибудь из рода Пута-Заревых!
Но оставим изыскания. Читатель не может сомневаться в справедливости преданий и слов моих.
Покуда Олег был в мовне и наряжался, жена Тысяцкого с дочерью возвращались из церкви. По обыкновению, они чинно сели в светлице и, в ожидании пришествия хозяина и завтрака, кушали сватый хлеб.
Вдруг дверь отворилась. Вошел Тысяцкий с гостем.
Этот гость был Олег; но его узнала только Свельда; и то не глазами; сердце сказало ей, что это он.
Тысяцкий, забывчивый и всегда потерянный в обстоятельствах, которые хотя немного отступали от вседневных его обычаев, не исполнил своей обязанности представить избранного зятя жене и милой дочери.
А Олег любил порядок.
Сняв шапочку, он помолился богу, поклонился всем молча, потом, отбросив темные кудри свои назад, подошел к будущей теще, преклонил колено, поцеловал ей руку; и потом то же самое сделал и с рукою Свельды.
Когда я скажу читателю, что в Древней Руси подобные вещи мог делать только нареченный жених, то всякий легко представит себе то ужасное положение, в котором была жена на Тысяцкого, женщина полная собою, полная хозяйка дому.
— Кто ты! Кого тебе, господине? Чего правишь?..
Она не успела еще кончить всего, что собралась высказать, как вдруг челядь прибежала сказать, что едет Частный Староста с сыном.
Большой поезд вершников проскакал мимо окон, по улице и остановился у крыльца. Тысяцкий и жена его бросились принимать гостей. Двери растворились настежь. Вошли. Сотворили молитву, поздоровались.
— Всеволод Всеволодович! Яний Всеволодович! — произнесла хозяйка, заходив около гостей с поклонами и указывая им на первые места под образами, близ стола, на котором уже стоял круглый, огромный пирог.
Всеволод Всеволодович не долго заставил просить себя; а Яний Всеволодович обратил свое внимание на незнакомого ему Олега, который не сводил глаз с Свельды, опустившей голубые свои очи в землю.
Вскоре и Частный Староста, отклонив свой слух от многоречивой хозяйки, посмотрел косо на гостя, роскошно одетого, который не только не отдал ему должного поклона в пояс, но даже не слушал речей его о порядке, им устроенном в Гончарском конце.
Он осмотрел Олега с ног до головы и обратно; сердито погладил бороду и обратился к Тысяцкому, который, по обыкновению, сложив руки знаком дружбы, сидел, молчал и всегда более думал, нежели слушал и говорил.
— Семьянин? Господине Тысяцкий! — спросил его Всеволод Всеволодович, показывая глазами на Олега. Тысяцкий смутился.
Олег понял вопрос и заметил, что тесть его молчал, не зная, как и что отвечать Частному Старосте.
— Семьянин! — отвечал он громко Всеволоду Всеволодовичу.
— Царь царем! — вскричала жена Тысяцкого, прикрыв пухлую щеку свою ладонью.
— Какого колена и племени? — продолжал Частный Староста, вставая. — Али родной брат Свельды, что вперил в нее очи?
— Нареченный, господине! — отвечал Олег.
— Как! — раздалось со всех сторон.
— Как! — повторил Частный Староста, приступив к Коле-Ораю.
— Как! — повторил Яний Всеволодович, приступив Олегу Путе.
— Спокойтесь, родные мои! Это полуумный! Кто, кроме Яния Всеволодовича, суженный Свельде! — возопила жена Тысяцкого, отвлекая то Частного Старосту, то сына его от мужа и от Олега. Ничто не помогало.
— Не колокольным языком мотают мою!..
— Нет, голова, здесь на твои плеча!.. — твердили отец и сын.
Тысяцкий не отвечал бы на слова Частного Старосты, если б у него был ум целого Веча. Ему казалось чудным, что Всеволод Всеволодович и Яний Всеволодович не верят словам Олега, что он суженый его дочери. Исполненный сими мыслями, Орай отступил от наступающего на него Частного Старосты, и между тем как он уже был приперт к стене, Олег, на слова Яния: "Не весть кто и отколе! Не выгонец ли какой земли!" — отвечал словом "Поухай!" и толчком в нос.
Зашипел Яний как разъяренный кречет.
Чихнул. И как будто пораженный светлою мыслью, он вдруг приложил палец к челу и громко вскрикнул:
— Правда! ты суженый Свельды!
— Как! — вскричал снова Частный Староста, обратившись к Олегу.
— Поухай, поверишь! — отвечал Суздалец, приблизив Эмшан к носу Всеволода Всеволодовича.
— Правда! — сказал и он, чихнув и обратись ко всем, как будто ожидая только привета. — Во здравие!
Между тем хозяйка дома успела уже выйти из себя:
— Вон, нечистая, демонская сила! — произнесла она грозно на Олега. — Выживу! — С этими словами схватила она из божницы Образ и бросилась на бедного Суздальца.
— Родная моя! — вскричала Свельда и очутилась между матерью и Олегом.
— И дочь за Бесермена![43] — возопила жена Тысяцкого.
Если б знал Олег, что дойдет до такого горя с будущей его тещей, ей бы первой дал он понюхать Эмшану. Как гибельна поздняя обдуманность!
Уже жена Тысяцкого оттолкнула дочь, занесла обе руки, вооруженная против нечистой силы, и двинулась на Олега, что было ему делать? Прикрыв левою ладонью, ненадежным щитом, широкий, белый лоб свой, на который падала уже сила исступленной женщины, он вытянул правую донельзя и — прикоснулся Эмшаном к носу будущей доброй тещи своей.
Какая торжественная минута для всего потомства Олега Путы!
Чудная трава действует!
Вот уже чихнула жена Тысяцкого. "Во здравие!" — отвечали все, еще раз чихнула. "И паки!" — отвечали ей все; в третий раз чихнула, и слово: "Правда!" — отозвалось в сердце Свельды.
— Господине суженый! дочь моя милая! Благослови вас господь!
Олег взял Свельду за руку; они стали на колена перед матерью, которая стояла уже с Образом мирно и радостно, приготовляясь благословить их и высказать обычные пожелания на жизнь ладную, супружнюю, на добро и на племя, на злато и радости — и все на веки вешные.
— Как величают по имени, по отчеству и по прозванью суженого дочери твоей? — спросил Всеволод Всеволодович у Тысяцкого.
— Не ведаю, — отвечал он.
— Как имя, отчество и прозванье? — повторил Частный Староста вопрос свой к Олегу.
— Олег Сбыславич Пута, — отвечал он.
— Величаем тебя, Олег Сбыславич Пута! — воскликнули все.
Олег в это время смотрел на свою Свельду. А Свельда смотрела на своего Олега. Им не были слышны громогласные поздравления. Какое невнимание! Как будто слух их также обратился в глаза!
— Величаем тебя, Олег Сбыславич и с милой четою! — повторили все.
— Просим на сговор и свадьбу! — отвечал Олег, кланяясь и отцу, и матери, и Всеволоду Всеволодовичу, и Янию Всеволодовичу.
Но отец и мать приглашения на свой счет не приняли; а важный Частный Староста и сын его, по обыкновению, поклонились и сказали: "Не минуем быти!"
Таким образом вскоре совершилась и свадьба Олега и Свельды.
Не стану описывать венчальный день, а особенно те три дня, в которые длились посидельники, где Свельду, скрытую между толпами подруг ее, одетых так же, как она, и так же покрытых покрывалами, Олег должен был угадывать.
Как ни чутко сердце влюбленных, как ни проницательны глаза их, как ни тонко обоняние, однако ж многие из красных девушек Новгородских, на зло его сердцу, сорвали с него поцелуи, принадлежащие одной Свельде.
К чему знать читателю, как хороша была Свельда, когда перед поездом в храм она сидела на черных соболях, когда ей расчесывали длинную русую косу, обмакивая гребень в заморское вино, и когда бросали на нее осыпало,[44] и когда венчанную водили ее рука об руку с Олегом вкруг налоя, и когда укладывали ее спать на тучных ржаных снопах, и как она заснула, и как пробудилась.
Весь Новгород поднялся на ноги смотреть свадьбу Олегову. Кто не верил событию, что Новгородский Степенный Тысяцкий Кола-Орай отдал красную дочь свою за пленного Суздальца, тому Олег подносил вместо Фряжского вина Эмшан и говорил: "Поухай!" Чихнув, неверующий убеждался в истине и говорил: "Правда!"
Вероятно, с тех-то пор и вошло в обыкновение верить словам, которые подтверждаются чиханием.