Едут они, скоро ли, долго ли, близко ли, далеко ли; проскакали по тропинке, вьющейся через густую дубраву; поднялись на возвышение, по извилистой дорожке выбрались на холм… Под холмом струится речка с золотым дном; цветущая окрестность обнажается… Пространная равнина, усеянная цветами, холмистая даль, разбросанные рощи вкруг берега реки Смы, белокаменный город, темная полоса отдаленного леса, синева небосклона, а от нее небо светлее, светлее…
Вдруг под стопами Лазаря раздалось: "Ай!.."
Вздрогнул Лазарь… оглянулся и — второпях, в радости — осадил коня, прыг с него долой; валится в ноги своему баричу, сильному и могучему богатырю Иве Олельковичу, целует у него руку, еще раз целует, и смотрит ему в лицо, и не верит глазам своим.
Это был не сон.
Ива Олелькович наяву сидит на густой мураве; подле него женщина в богатой одежде, под покрывалом.
Лазарь не смеет спросить у барича: кто она и отколе? Он только осмотрел ее с ног до головы: не Мириана ли Боиборзовна? Кажется, нет… Мириана Боиборзовна не так дородна. Лазарь отвесил и ей низкий поклон; еще раз поклонился в ноги баричу и потом присоединился к вожатому; поблагодарив его за дружбу и службу, Лазарь стал было пытать у него: кто такая Боярыня? Да молодец, верно, сам того не знал.
Между тем Ива Олелькович, порадовавшись возвращению своего конюха, углубился снова в молчаливое недоумение. Казалось, что он пытал у самого себя: что делать, что начать богатырю? Мириана Боиборзовна отыскана, подвиг кончен, а с этим вместе кончается обыкновенно и сказка о всяком богатыре, сильном и могучем витязе.
Долго еще Ива Олелькович посматривал исподлобья на красавицу, покрытую покрывалом, и отвечал на ее нежное шептанье звуком: мгм! не требующим разевать рта, наконец кликнул он Лазаря и потребовал коня.
Подвели коней. Сели. Поехали. Куда? Бог весть.
Вожатый ехал вперед. Верно, знал дорогу.
Ива Олелькович ехал близ своей сопутницы, молча. Казалось, что ему было скучно, и он порадовался бы воскресению Кощея и новому похищению Мирианы Боиборзовны, чтоб пуститься снова лисьим скоком отыскивать жену и приключений.
Воображаемая Мириана Боиборзовна также была невесела и нерадостна.
День в пути, ночь, под приютным кровом неба и густого леса, на ночлеге.
Проходит несколько дней. Запас пищи, бывшей у вожатого в котомке, вышел весь; пришлось заехать в ближнее село. Заезжают.
В селе раздаются громкие песни, гулкие бубны, заливные рожки. Народ толпится около возвышения. Ходят кругом хороводы. На холме три высокие сосны обвешаны пологом; под пологом светится куща пламени. Близ холма ряды старцев в белых балахонах. Подле выкачены бочки. Там и сям ходят молодцы, обнявшись с молодицами и девицами.
Когда наши путники выказались из-за угла селения, вся толпа народа с испугом обратила на них внимание, взволновалась: "Эй, люди, люди! то хрестьяне! — раздалось между ними. — Пойдем на них!.."
Заметно было, что все вооружились батогами, плетень был обращен в оружие.
Лазарь не утерпел, выскакал вперед, прямо к толпе.
— Чему дивитеся, нехресть!.. Чему не поклоняетеся земно, лапотники!.. То идет великий и могучий богатырь!
— Ои? то богатырь? — вскричали старики из толпы и пошли навстречу Иве Олельковичу.
Увидев богатую кованую одежду его, они сняли шапки и повалились в ноги:
— Прошаем! — сказал старшой. — Прошаем в гостебницю, в Божницю нашу, на гощенье!
Напрасно спутница Ивы Олельковича шептала ему про свою боязнь быть между опьянелою смердою; он не ведал боязни и опасений и принял приглашение.
Его усадили подле холма на мягкие перины. Спутница поневоле села подле него.
Поставили перед ними пряные ковриги, перепечи, орехи, пиво и мед.
По обычаю, Ива Олелькович молча принялся за пищу, а старики, перешептавшись между собою, начали к нему такую речь вести и жалиться:
— Государь богатырище! Стужаем-ста тя, помочи нам супроти хрестьян; обиждают! нудят крыж человать, а не будем человать, дворы наши пожгут, поля потопчут, весь мир избьют. Идут к нам с чаровствы и ласкательными глаголы: молися якому-сь Господеви, иному, единому богу. Мы же речем: есть у нас боги не мало и не един, искони служили им, и добры суть, и милосливи к нам, и корм и питья дают, а зачем нам бог иный, не ведаем, аще ли добр есть и даст ли нам пищу…
Тут вся толпа повалилась в ноги перед Ивою Олельковичем.
Внимание Ивы Олельковича было обращено на сладкую ковригу и кружку с медом.
Старики продолжали:
— Помоги, государь богатырище, побей нечисть, спали гнездо их! Ходят битися с нами не стрелами, не мечами, а носят с собою яки-с тюфяки, да пороки,[254] да смаговницы и иныи великий бесовские дела.
— Ой! — произнес Ива Олелькович.
— Нечестивый Савватия, скверное его сердце, иже седьми злыдней жилище, поднимает всю землю на ны!.. Мних, мних, с вой! — раздалось вдруг в толпе народа.
Помоги, родной! вскричали еще раз старики и, не ожидая помощи, бросились вслед за толпой к деревне. Холм опустел. Лазарь, также пораженный страхом, опираясь о бочку, приподнялся на ноги и по природному влечению бросился бы вслед за бегущими, но Ива Олелькович потребовал коня
Спутница Ивы всплеснула руками, когда из-за рощи кто-то в черном хитоне, в черном клобуке, с крестом в руках ехал верхом, а за ним следовал отряд конных ратников.
Ива Олелькович, предвидя бой, возрадовался, вскочил на коня, хвать за меч, а меча нет… Сердито обводил он взорами кругом себя и искал, нет ли тына, из которого можно было бы выхватить палицу…
Лазарь крестился.
Отряд ратников кинулся уже навстречу Иве Олельковичу, но мних остановил их словами: "То крещеные, ратные люди!.. Творят знамение креста!.."
Остановились, Лазарь соскочил с коня, подбежал к монаху и представил руки на благословение.
Монах перекрестил его и спросил:
— Кто сей есть?
— Сильный и могучий богатырь Ива Олелькович, — отвечал Лазарь.
Монах подъехал к Иве Олельковичу, который раскачивал уже березу, хотел вырвать ее с корнем и употребить вместо богатырской палицы.
— Аз грешный чернец Савватий, твой нищий и богомолец, господине честный и могучий Ива Олелькович, — произнес монах.
Ива Олелькович, видя покорность чернеца Савватия, оставил дерево в покое и стал внимательно слушать. Чернец продолжал:
— Иду проповедовать слово о Христе злым идольникам, Лядовым детям, секты Абуевой, иже есть стайнин дьявола, адов вепрь, сосуд злобе, главня Содомского огня, огню Геенскому пища, сатанин провенец!.. Вси люди совратил с пути истины и сотворил прелесть кумирскую! Никто же из ереси его к божественному пению не ходят; Среды и Пятка постов не чтят; молятся скверным своим мольбищам, древесом и камением; в Петров пост ядят скором, жертву трут и питья пьют; мертвых своих кладут по курганам, в лесех и по коломищам;[255] замужни жены и вдовы старии и молодии головы бреют и покров на главах и одежду на рамех носят, подобно мертвячиим одеждам. А которой жены дитя родится, и они к своим младенцам призывают арбуев и над кануны арбуют скверным бесом; живут от жен со иными без венчанья, емлют к себе девки и вдовицы и живут с ними бесстыдно по полугоду, и будет им которая по любви, и они с тою венчают и молитвы емлют, а будет не по любви, отсылают от себя.
Аз же смиренный, худый и грешный…
Между тем как отец Савватий рассказывал Иве Олельковичу все беззакония ереси, толпа вершников, под начальством войскового Тысяцкого, преследовала уже бежавших во все стороны идольников; не видя спасения, они покорились, пали ниц и молили о пощаде.
Отец Савватий, кончив речь свою, предложил Иве Олельковичу быть свидетелем крещения идольников и присяги их в церкви.
Все приблизились к реке.
Вопли жен, плач младенцев, ропот общий огласили воздух, но… чрез несколько мгновений вся толпа идольников стояла уже в воде и над ними совершалась молитва.
По окончании обряда повели их в храм ближайшего погоста.
Ива Олелькович, спутница его и Лазарь следовали за ними.
Приехали и пришли в погост. Вошли в храм; вогнали в него идольников. Начался обряд.
Запели Иже Херувима… Вдруг в толпе любопытного народа, наполнявшего церковь, раздался визг и потом звуки, подобные лаю… Народ расступился, из толпы выбежала молодая, бледная женщина, с рассыпанными по плечам волосами, в черной длинной ризе, перепоясанной веревкою.
Она бросилась на амвон, пред Царскими дверями.
— У-у, у-у, у-у… — раздалось под куполом и сводами церкви и заглушило совершение службы; но никто не прикасался к женщине, никто не считал ее воя за нарушение благочиния церкви. "Это здешняя кликуша, бывшая полюбовница нашего Боярина. Говорят, дали ей каково-с зелья, испортили; а Боярин женился на другой, а она и пошла лаять да лаять…"
Так говорил один старец Лазарю.
С любопытством приблизился Лазарь к кликуше.
Долго лежала она, распростертая на амвоне, и не переставала издавать страшные звуки… вдруг приподнялась, повела неподвижные взоры по всем присутствующим.
— Мириана Боиборзовна! — вскричал Лазарь.
— Ой? — вскричал Ива Олелькович, устремив очи свои на несчастную женщину…
Она также остановила свои взоры на Иве Олельковиче…
— Что было, тожде есть, еже будет, что было сотворенное, тожде имать сотворитися; и ничтоже ново под солнцем!.. — произнес громогласно священник.
— Что было, того уже не будет, не будет!.. — произнесла томным голосом кликуша, не сводя очей с Ивы Олельковича, который также смотрел на нее, как на что-то незапамятно знакомое.
— И се вся суета и произволение духа, и несть изобилие под солнцем… — продолжал священник.
— Несть, несть любви под солнцем!.. — продолжала кликуша, не сводя очей с Ивы Олельковича. — Иди сюда, иди!.. Смотри! — сказала она, вскочив вдруг на ноги и схватив Иву Олельковича за руку. — Иди!
Она повлекла его вон из церкви. Ива Олелькович не сопротивлялся идти за кликушей, Лазарь не отставал от барича, спутница также — только народ стоял в нерешительности: ждать конца проповеди и присяги идольников или бежать также за кликушей.
Пробравшись сквозь толпу ратников и народа, окружавших церковь, кликуша скорыми шагами ведет Иву на пригорок, где стояли палаты господские.
На выходце[256] стоял в военной Литовской одежде молодой Боярин, подле него сидела молодая, прекрасная собою женщина.
Кликуша, завидев их, уставила обе руки и закричала:
— Вот он! вот!.. он не идет в храм божий!.. он боится меня!.. я призвала бы его там на суд божий!.. У-у, у-у, у-у!.. Вот она!.. моя разлучница!.. У-у! у-у!.. у-у!..
— Уйдем, уйдем, Юрий! — вскричала молодая женщина на выходце, вскочив с места.
— Не бойся, милая Ненила! Это безумная!..
— Смотри, смотри?.. Как тебя зовут, богатырь? забыла!.. Э, дурень! да ты не видишь, что он любит другую!..
— Пан Воймир! — вскричал Лазарь, рассмотрев удаляющегося с выходца внутрь покоев Боярина.
— Воймир? — вскричала вопросительным тоном кликуша. — Кто это сказал?.. пойдем, пойдем!.. и меня узнают!.. скажут еще, что я дочь Боярина Боиборза Радовановича, скажут еще, что я жена дурня Ивы Олельковича!.. А я просто нищенькая Мириана…
— Мириана Боиборзовна! — вскричал Ива Олелькович.
— Я познал ее, Боярин, со двора, — сказал Лазарь.
— Ой? — вскричал Ива Олелькович. — Моя жена?.. Спутница Ивы Олельковича грохнулась на землю без
памяти.
— У~У> у-у! у-у! — завыла кликуша. — Отведи же меня, добрый человек, к моему мужу… нет! к моему родителю!
— Коня! — вскричал Ива Олелькович.
Послушный Лазарь в мгновение исполнил приказ барича.
Конь подан. Ива Олелькович сел; Лазарь посадил перед ним несчастную Мириану.
Ива Олелькович, обхватив ее левой рукой, понесся вон из селения; Лазарь за ним хоботом.
Над беспамятной спутницей Ивы Олельковича из Белгорода стоял в недоумении вожатый и весь народ, высыпавший из церкви.
Никто не постигал чудного события.
— Отвезите меня в Белгород, — произнесла она умоляющим голосом, очнувшись от беспамятства. — Отвезите! вот вам золото!..
Видя богатую ее одежду, с уважением отнесли ее на руках в дом Боярина.
Между тем, скоком, летом по горам и по равнинам, прискакал Ива Олелькович к реке.
— Какая река? — спросил Лазарь сидящего в лодке перевощика.
— Ипуть! — отвечал он.
— Перевези нас!
— Куда путь держите?
— За Киев, на Днепр.
— Дорога водою прямее.
— Ой? — вскричал Ива. — Давай лодку!
— На лодке. Боярин, не доедешь, идут барки вниз, Днепром, до моря, садись на них и с конями Барка двигалась уже с места. После коротких договоров герои мои вошли в барку
Пустились вниз по реке.
Мириана Боиборзовна то смотрит в глаза Иве Олельковичу и молчит, то оглядывается назад, о чем-то думает и молчит.
Ива Олелькович торопит гребцов и сам помогает им пенить веслами волны.
Спустились в Сошу, спустились в Днепр, проехали Киев, приблизились к порогам Днепровским…
— Эгэ! вот и Весь Новоселье! — вскричал Лазарь. — Эгэ! вот наше стадо на горе…
Мириана Боиборзовна вспыхнула.
В ней ожило чувство.
Причалили к берегу. Вышли.
И вот… Не угодно ли читателю обратиться к началу этой книги… а я между тем запою новую, звонкую, звонкую песню на старый лад.
Есть древнее Славянское присловье: "Добрая песня мила и богам!"