На площади Преславской, между королевским двором и владычним, стекался народ толпами; кнези сельские с кметами и момцами[22] мчались к раду[23] преславскому, желая скорее узнать причину соборного звону. Игуменство из ближайших монастырей и старейшины из своих пригородков ехали также верхами к собору, сопровождаемые служками и приспешниками.
Посереди говора, шуму и побрякивания оружием раздавались взаимные вопросы и догадки о причине сбору. Но причина известна была только великому комису да одному старцу гусляру, который ходил между народом по площади и, водя смычком по гусле, напевал печально:
Ой, горе, горе, великая тужба!
Не стало орла, не стало Петра;
А Орловичи-Петровичи у грачей в полону!
Кто вслушается в слово гусляра, идет за ним: что он за песню такую напевает? Гусляр не останавливается, а толпа за ним, больше и больше.
— Что ты поешь, гусляр? — спрашивают его, а он, как глухой, продолжает песню, не обращая ни на кого внимания:
Ой, горе, горе, великая тужба!
Чем ту тужбу сбыть,
Куда схоронить!
В это время из королевского двора выехал великий комис, а за ним дружина королевская, под предводительством сына его, Самуила, во всем наряде, в золотом панцире на полукафтанье зеленом с золотыми источниками; сверх всего малиновый бархатный плащ, на голове шлем нарядный. Серый конь его в яблоках, согнул шею крутым кольцом и кланялся, побрякивая браной уздечкой с кистями и подвесками.
Ой, филин, филин, ночная птица!
Запел гусляр, идя вслед за поездом комиса.
Комис вступил в собор; Самуил с дружиной стал у крыльца, народ тесно обступил ограды собора, а темные слухи о смерти Петра переносились уже из уст в уста.
— Слышите, король умер!
— Как умер? Где умер?
А гусляр напевал:
Ой, подскочил к нему льстивый враг
Поразил в широкие перси тяжкий млат!
Зашемул, застонал жалобой темный лес:
"Ой, вышиб он ему душу-душеньку,
Вылетала она чрез гортань, вылетала
Из гортани, красными устами отходила!
Ой, хлынула волной его теплая кровь;
За подружкой-душкой струею течет!"
Ой, враны-гавраны поднялися с гнезд,
На белое тело сели, кричат:
"Ой, погубил орла хитрый, льстивый враг
Не хоронит никто орла-короля.
Похороним его в утробе своей!"
— Ой, убили короля Петра! — громко пронеслось по народу.
— Кто мутит? — вскричал комитопул, подскакав к толпе. Дружина двинулась за ним в толпу.
— Кто мутит? подавайте его! — крикнул снова Самуил грозным голосом, но бледный и смущенный.
Народ, отступая от коней, смолк, озирается кругом, ищет гусляра; а гусляра нет нигде.
Мгновенная тишина изумления была прервана выходом владыки, комиса, бояр и старейшин на крыльцо. Общее внимание обратилось на них; но в это самое время послышался звук трубы с сторожевой башни, и на вершине ее захлопал красный стяг. Воины, бояре и народ содрогнулись от неожиданной вести, и посереди всеобщего онемения гонец от русского князя Святослава явился перед собором с красным значком на копье.
— От русского великого и светлого князя Святослава! — сказал он, подъезжая к крыльцу.
— С какой вестию? — спросил дрожащим голосом комис.
— Русской князь велел сказать королю царства Болгарского, его боярам и всем людям его, что идет он полком на вас, стройтесь противу!
Ой, горе, горе, тужба великая,
Не стало орла, короля Петра,
Не стало людей в царстве его! —
раздалось в толпе.
— Что скажешь ты еще от своего русского князя? — спросил смущенный и бледный комис.
— Ничего, — отвечал гонец.
— Так скажи своему князю, — продолжал комис, — что за двадцать шесть лет храбрые Болгары лозою изгнали из своей земли насильников Русь и Печенегов: то же будет и теперь*:
— Гой, любо! — вскричал народ. — Лозой изгоним!
Лицо комиса просветлело.
— Одарите и угостите гонца, пусть едет сытый! — сказал он.
— Государским жалованьем всего у меня много, ничем не скуден, сыт и своим хлебом, чужого не нужно, а готовьтесь угощать гостей нашего князя с дружиной! — отвечал гонец горделиво. Конь его взнесся на дыбы, перекинулся, и народ отхлынул от лихого всадника, который, гарцуя по площади, наконец скрылся за городской стеной.
— Братья! — возгласил комис к народу. — Честный собор, преосвященный владыко и все духовные строители церковные, князи и властители царства Болгарского! В плачевные ризы облечься бы нам по блаженном светлом короле Петре, погибшем от руки брата своего Иована, изгнанного из царства за смуты… да злое время злую игру сыграло; не в плачевные ризы облечемся, а в ратные. След бы нам в Византию идти да звать на престол королевича Бориса, да он в залоге и в неволе у греческого царя; греческий царь не равного себе хочет на престоле болгарском, а слугу себе, данника безмолвного… Честный собор, король Петр заложил детей, да не заложил воли нашей!..
— Воли своей никому не дадим! — произнес один боярин.
— Не дадим, не дадим! — повторила толпа.
— Выбирайте же правителя себе и военачальника, покуда бог дела устроит, — произнес комис, поклонясь владыке и окинув смиренным взором всех.
— Избранного богом да изберем, — произнес владыко.
— Да здравствует король Георгий! — крикнули приверженцы комиса.
Владыко побледнел, его слова не поняли и воспользовались ими.
В войске и в народе повторилось имя комиса; но это был не громовой голос всего народа, вызванный любовью и желанием общим: это был голос подобострастия некоторых и привычка носить оковы комиса.
Посереди необдуманного возглашения раздавались и порывистые крики:
— Короля Бориса! пойдем за ним с огнем и мечом на Греков.
— Благодарю владыку, боляр и всех людей, — произнес комис, возвыся голос, — кланяюсь за честь великую, возданную мне за службу царю и царству, но этой чести не принимаю я…
Все умолкли, притворное великодушие комиса поразило всех.
— Не принимаю, — повторил он, — теперь ущитим Болгарию от врагов, свободим нашу Загорию от Греков!
Комис знал дух народа; несколькими словами он увлек его и вызвал общее довольствие и согласие громкими восклицаниями. Никто не почувствовал, как накинул он на всех свои бразды и направил волю честного собора на путь своих желаний.
— Соединимся же миром и любовью, будем готовиться на брань с Русью и Греками. Идите, вооружайтесь, братья! станем за себя!
Народ громогласно повторил: "Станем за себя!" — и, повинуясь властному голосу, стал расходиться; но тихо, как будто шел в неволю.
Ой, дали Филину над собою волю,
Заведет вас филин в темну ночь!
пел явившийся снова гусляр. Приостановятся, прислушаются к песне: что поет гусляр? — а на душе грустно, что-то не так.