Начало несчастий моей жизни было при покойном Николае. Непокладистый он был человек, и разногласия у нас вышли. Жили мы тогда богомским кружком в Николаеве в «Николы, что на мокром месте». Народ все молодой, а денег нет.
— Но ничего! Завелись у нас потом деньги. Большие! Живем мы во-всю! Николай-то и обиделся. А, обидевшись, позавидовал. Позавидовал и посадил:
— Чьи у вас деньги?
— Николаевские!
— Не врите, кошкины дети!
— Сущая правда! Хоть на костер!!
И вот за то, что сущую правду ему говорили, за эту правду первый раз я здорово пострадал. Но Керенский меня выпустил.
— Ладно! Ну, — думаю, — теперь свобода, демократия, всеобщее, равное и тайное, и вообще. Но и эти начали зубы точить.
— Ты, — говорят, — большевик! Это я-то! Тихий, смирный человек! А тут Корнилов идет. Я к нему! Обласкал он. меня, пригрел, паспорт дал, но только насчет питания слабо было, так я обратно… Тут и закрутила меня политика! И там плохо, и тут нехорошо! И опять я за «правду пострадал». Напечатала она, будто я и то-то и то-то. Запичужили нас несколько в титы. Сидим, ждем, ляскаем.
— За что, мол?
— Без паспорта поймали.
— А ты за что?
— Паспорт фальшивый из волости прислали.
— А ты?
— Паспорт у меня настоящий, только я, говорят, не тот.
— А ты за что? — меня спрашивают.
— Я, — говорю, — не беспаспортный какой: у меня вот два паспорта и еще один есть, только ключ в новых брюках, а брюки в сундуке этим ключом заперты, — никак отпереть невозможно.
Так разве они разбираются! Три месяца клопов своей кровушкой кормил, поил, обувал, одевал… Но, тем не менее, — еду я в Тамбов за мукой, а для товарообману кокаин везу. А там Антонов — атаман. Наскочил на меня, спрашивает:
— Как читается символ веры?
— Я, — говорю, — по эсэрскому паспорту жительство имею.
— Это, — говорит, — напрасно! У меня другой лозунг: «Земля и воля народу, казначейство — мне!»
Сто шомполов отрапортовал, но отпустил. Еду я за вышеизложенной мукой по Катеринославщине. Попадаются.
— Дрясти!
— Дрясти!
— Видкиля?
— Тай с Таньбову!
— Эге ж, добродию! А який у вас лозунг?
— Земля и воля народу, казначейство — мне!
— Ни, хлопчик! Це программа, дывысь, у антоновцев, а мы махновцы. «Земля народу, а воля и казначейство — нам». Оце яка наша платхворма!
Двести шомполов отсчитали. Аккуратный народ, без жульничества. Ровно!
— Вы, — говорят, — ще молоды, а тепе- рички наш лозунг запомните, бо упереди богато махновцев шарпаеть.
— Верно! У Александровска встречают. Человек сорок.
— Паспорт есть? Какой партии?
— «Земля народу, а воля и казначейство вам!»
— Дудки! — говорят: никакой земли народу не надо, все нам!
— А, вы, — спрашиваю, — не из махновцев будете?
— Нет, — говорят: — у нас программные разногласия. Мы Добрармия, а потому по доброму ложись и скидавай.
Не успел путем оправиться я, сижу с «дроздовцами» и прочими добровольцами в шашлычной на Темернике, большевики лезут.
— Кто такой?
— Такой-то, — говорю. — Пролетарского происхождения и даже в партию желаю вписаться.
А сам еле на ногах стою, за шкаф вездер- живаюсь от сплошного пьянства.
За эту неустойчивость в Чеку посадили.
Три месяца! Ровно! Потом семь месяцев за дезертирство, да четыре за золото, да три за спирт! Беда! Понятно: гражданская война!
А тут НЭП! Вздохнул я полными жабрами. Теперь, — думаю, — отдохну и за честную работу возьмусь! Спекульнул вот на Сушке кое-чем, достал за последнее домашнее барахло триста семьдесят рублев, комнатку снял, инструментов разных купил, — бостонку, вот, камень, красок, бумаги… Сижу, работаю. Хорошо выходит!!! Прямо душа радуется! Сижу и печатаю… Всю краску и бумагу стравил, три дня не ел: истратил-же все на производство, не пил, не спал, а вчера выхожу купить колбасы на свеженькие, — не берут!!!
— Не подходит, — говорят, — не всамделишная!
— Как?!
— Так! Оно, может, и лучше настоящей, только вместо «Рысыфысыры» надоть было «Сысысыры».
Кинулся я к себе, хватаю оригинал, и в обморок: с фальшивого червяка самые настоящие пять дней печатал.