Человек в обхмыстанном теленке и ржавой кепке прислушался, пожевал губами и прошел в ворота.
— К кому прешься? — рявкнула ему в шиворот парусиновая прозодежда.
— Я, товарищ, рабкор из местного газетного органа.
— Рабкор? Ето на манер как из попов, что ли?
— Рабкор — это, товарищ… Я в газете пишу.
— В газете? Знаю! «Прымается подписка». А тебе тут чего?
— С кем мне тут поговорить? Кто у вас тут делегат?
— Делегат есть, только он сейчас дрыхнет.
— Ну, а кто у вас еще есть, так сказать, самый сознательный, самый развитой?
— Мишку спросите. Очень развитой. Хучь узлом завяжи, — разовьется.
— Ну, вот… мне бы его.
— Вот он сюда прется… Только у ево чичас на чердаке престол… Апосля вчерашнего… Мишка, тебе звут.
— Дрясти.
— Здравствуйте, товарищ. Я — рабкор из местного газетного органа и желал бы узнать о жизни вашей мастерской.
— Есть… Все есть. И мастерская и жизнь. Общежитие.
— Как культурная работа? Ведется?
— Ведется… Культурная… Четыре с боку — ваших нет.
— Газеты выписываете?
— Три месяца выписывали, а теперь нет. Ни к чему.
— Какую газету?
— «Пищевик» и еще какую-то. Большую. На пятьсот собачьих ножек хватает.
— Газеты сообща читали?
— Сначала мы их не читали. Они лежали у делегата. А надысь видим, много бумаги накопилось, потребовали.
— Ну!
— Разделили. Теперь свою бумагу курим, а то покупали. Оно и накладно.
— Вот как! Оригинально!
— Очень даже неоригинально. Что бумага печатная, что белая, — разница. Хотим письмо писать, чтобы газету посылали без грамоты, — пущай чистую бумагу посылают.
— А как политграмота?
— Я и говорю, что ися мастерская грамоту палит, а от ее в грудях стеснение. Коли ежели махорку, то отшибает, а полу-крупку — ни в рот ногой.
— Так-с… Может, спортом занимаетесь?
— Занимаемся.
— Кружки есть?
— Не. Больше одним кружком сидим.
— Гимнастика, что ли?
— Разное… В козыри, в козла, в подкидного…
— Хорошо организовались?
— Сознательно. С рыла но монете, — и колоду купили. В три листика, начали заниматься, да делегату но вкусу не пришлось.
— Почему?
— Очень просто… Занимались это кружком ночыо, а он и подкрадись. Ему тоже сдали.
— Ну!
— Ну и налетел на 16 рублей.
— Очень хорошо. Еще чего просветительного ист ли? Словесность, например?
— Есть. Словесность у нас едовитая. Как учнут поливать, ястреба на лету падают, машина останавливается и даже мастер в обморок надает, со всех своих четырех ног. У нас, мил человек, в общежитии ни один человек не выдерживает. А ежели баба подойдет, то от словесности моментально вверх ногами встает…
— Так… так…
Рабкор в теленке постоял еще с минуту и пошел обратно:
А сзади него, словно улей, гудела мастерская, и из общего гомона вырывались отдельные:
— Встань до сдачи. Рюпь в банку!
— Мать-пымать, за отца замуж отдать!
— Расшибу!
— Караул! Режут!
— Ставлю сапоги на-кон!
— Двойка, в три господи-бога!..
* * *
Рабкор посмотрел по сторонам, сел на тумбу и записал в обмусоленный блокнот:
«Несознательная колбасная Пищетреста № 17».
Задумался, посусолил карандашом и положил орудия производства в карман.
— Организованно живут дьяволы… И булавки не подточишь!..