I
— Да… это было моей первой блестящей победой…
Николай Омченко разделся и разгуливал по досчатому настилу купальни.
— Я прекрасно работаю во всяком виде спорта; даже акробатика не представляет для меня никаких тайн. Я делаю блестящие стойки. Например, у нас в центре есть небоскреб, и я делал на перилах крыши этого самого небоскреба стойку. Не какую-нибудь минутную, а великолепную пятнадцатиминутную стойку. Дело было утром. Я еще не завтракал. Тут же в ресторане я заказал себе стакан кофе, хлеба с маслом, и — видели бы вы рожи официантов, когда я, стоя на одной руке и на одном плече, пил кофе с бутербродами и после закурил папиросу «Наша марка»… Имейте в виду: я курю папиросы только «Наша марка»… Помню, подошел ко мне заведующий рестораном и говорит: «Умри, Коля, — лучше ничего в жизни не сделаешь». Да. И денег не взял. «Стыдно, — говорит, — такой талант, и вдруг — брать деньги»…
Слушателей у Омченко было двое. Один — телеграфист с зачесанными назад волнистыми волосами и прыщиком на самом кончике носа, другой — толстый мальчишка лет шестнадцати.
Оба обалделыми глазами смотрели на худого высокого парня с желтоватыми глазами, а тот ходил по купальне, поеживаясь и посматривая на солнце.
Часы показывали девять. Омченко приехал с московским скорым, намеревался пробыть два-три дня, прочесть доклад о парижской олимпиаде и ехать дальше в родной город, куда его пригласили для участия в спортивном состязании.
— Но то, что я проделал в Америке, не может сравниться ни с чем. Ун-н-ни-кум!.. Как вам известно, в Соединенных Штатах есть водопад Ниагара, то-есть Ниагарский водопад. На берегу, в специальных кабинах, делали бочки и предлагали любителям сильных ощущений проехаться в бочке вниз. Я смотрел, смотрел, — и думаю: «Покажу я им номер. Знай наших!»… Да… «Я, — говорю, — тоже хочу проехать вниз». — «Что ж, — говорят они мне, — вам как бочку: по первому разряду или по второму?» — словно гроб на похороны. «А что, — спрашиваю я, — какая разница?» — «По первому, — отвечают мне, — разряду — с вином и подушки обиты бархатом, а по второму — без вина, и подушки обиты клеенкой под кожу «крокодил». — «Чепуха, — говорю, — зачем мне бочки? Я без бочек». Они рты пораскрыли: «Как, — говорят — так?» А туристы, разные лорды-морды, обступили. «Ну, скажите, как интересно!»… «Вот шутник!»…
Я на всех нуль внимания. Плюю… Зашел в домик, надел купальный костюм. У водопада одну бочку с какой-то леди приготовили к спуску. «Что ж, — говорю, — съедем»… Только ее, бочку, отпустили, — я в последний раз курнул, и вдогонку — бух!..
У телеграфиста и краснолицего мальчугана замер дух. Они впились глазами в Омченко.
— На первых порах обожгло. Холодно и слишком быстро. Я это у бочки примостился. Постукиваю, говорю: «Как, леди, самочувствие?» Она отвечает мне: «Ничего. Может, хотите конфетку?»… Плыли, плыли мы… Наконец, я здорово замерз, — думаю: хватит… Смотрю вниз, — спуск кончается. Вода гудит, как миллионная толпа… Камни, пена, брызги… Ничего не разберешь. «Стой! — говорю я себе. — Дуем назад!»… И что же? Раз, два, — я, понимаете, стилем кроуль, — и наверху… Все, конечно, кричат ура и угощают…
Рассказ Николая Омченко был прерван диким кашлем телеграфиста. Фуражка упала со скамейки на пол. Он судорожно вздрагивал и кашлял, кашлял… Мальчуган сбросил с себя чары рассказа и усердно бил телеграфиста по спине.
Когда его кашель утих, Омченко недоумевающе и с сожалением спросил его:
— Мой молодой гениальный друг Маркони, что с вами?
— Подавился, — отвечал телеграфист. — Уж очень вы здорово…
Омченко не стал слушать, подпрыгнул на месте, хлопнул себя по бедрам, взбежал на вышку и прыгнул в воду… Прыгнул хорошо.
☆
Местная газета сообщала:
«Приездом из Москвы чемпион-атлет Николай Омченко сделает доклад о парижской олимпиаде 1924 года с личными впечатлениями и диапозитивами».
Афиши, выпущенные за день до доклада, говорили несколько более подробно и сообщали, что доклад состоится в помещении городского театра имени наркомпроса Анатолия Васильевича Луначарского.
В день доклада произошла маленькая неприятность, и на дверях театра в записке сообщалось о перенесении доклада в помещение летнего открытого театра в городском саду.
Докладчик явился вовремя. Но зато оказалось, что опоздала большая часть зрителей. Присутствовала местная спортивная молодежь, гуляющая публика и много мальчиков по входному принципу: дети бесплатно.
— Уважаемые товарищи спортсмены, — начал докладчик, — я сообщу только фактический материал. Проиллюстрирую его туманными картинами и поделюсь личными впечатлениями о столь значительном для спортивного мира зрелище, как парижская олимпиада 1924 года.
Омченко честно изложил достижения олимпийских игр по всем видам спорта, иллюстрируя каждый из номеров диапозитивами, сделанными с кадров киноленты. Познакомил он также слушателей с отдельными героями олимпиады и по окончании официальной части программы перешел к личным впечатлениям.
— Парижская олимпиада прошла перед моими глазами, как кино-лента на экране. Я всех участников знаю лучше, чем родных теток, и со многими вступал в честное единоборство.
— Так, с марафонцем[14] Кенигсеном мы пробежали нога в ногу, голова в голову, всю дистанцию и поставили — правда, неофициально, — новый мировой рекорд, несмотря на то, что по пути останавливались в кафе-ресторанах, завтракали, обедали и, конечно, для храбрости чуточку выпивали.
Спринтер[15] пастор Лиддль (он был известен своей щепетильностью и не участвовал в воскресных состязаниях, ссылаясь на то, что грех работать в день отдыха). Этот самый пастор отказался пробежать со мной сто метров, но — как я слышал потом, — он боялся, что я его покрою.
Если бы мы выступили на-ряду со всеми — посмотрели бы вы тогда на рекорды! Один я наверняка улучшил бы штук пять.
Вот тоже плавание: Джонни Вейсмюллер, величайший пловец в мире, говорит мне: «Николай Омченко, ты — гений, а не пловец».
И правда, нечего таить греха, я плаваю…
— Товарищ лектор, ограничим время докладчику, — раздался голос из публики.
По рядам пронесся зловещий кашель, и Омченко понял, что ему пора кончать.
☆
При выходе его встретили ребята, ученики местной школы плавания.
— Товарищ чемпион, можно вас попросить устроить показательное состязание по плаванию?
— О, конечно, я с своей стороны согласен. Дело в том, что мое время расписано до последних минут. Меня ждут на губернскую олимпиаду. В центре тоже. Но дела не дают мне забыть о моем долге перед делом физкультуры. Ради вас, ради смены, которая придет за нами и сменит нас стариков, я… я готов…
Омченко торжественно вздохнул и подал руку.
— Так мы все приготовим, товарищ, на завтрашнее утро. Дистанция мили на четыре вас не смутит?
— О, это мелочь!.. Я однажды проплыл без передышки двадцать семь миль. И что же? Никакого впечатления… Ун-н-ннкум!..
II
Пароход в Херсон с остановками во всех промежуточных пунктах отходил в 12 дня. Тяжело скрипели трапы и неумолимо жгло солнце. У мола тихо плескалась пыльная, словно эмалированная, зеленая вода.
Плавали окурки, объедки, арбузные корки, консервные банки и другие отбросы.
Углы мола, как тещины языки, выбрасывались по бокам у входа в гавань. В глубоких бухтах неугомонно выли сирены, шныряли лодки, сверкали белоснежными хлопьями на горизонте паруса.
Над городом, несмотря на суетливую хлопотливость и портовый гомон, повисло ленивое спокойствие.
У городской железнодорожной кассы стояли истомленные жарой хвосты за билетами на московские поезда.
На славу торговали палатки минеральных вод и мороженщики. Николай Омченко с двумя небольшими чемоданами шел размашистой походкой, свойственной длинным людям, к пристани. Временами он беспокойно поглядывал назад и на часы.
У входа на пассажирскую пристань его с веселыми улыбками встретили две девушки и три взрослых, регулярно бреющихся, мальчика.
— А мы вас, Омченко, ищем по всему городу… Куда же вы?
— Я… я искал вас, друзья.
— А мы вас. Вот хорошо! Так как же, плывем?
— Конечно.
Омченко даже немного растерялся. Его бескровно-белое продолговатое лицо нервно подергивалось углами губ.
Мальчики взяли его чемоданы, и вся группа направилась вдоль по пристани к школе плавания.
Там все сели в лодку и направились к молу и выходу в открытое море.
От этого места предполагалось начать пробег. Омченко спокойно разделся.
— Начнем? — спросили его мальчики.
— Да…
Лодка пошла сбоку. Омченко пошел на правом боку, стилем овер-арм[16].
— Как ваше самочувствие? — спрашивали девочки.
— Прекрасно, — отвечал Омченко.
— Ваши силы? — осведомлялись мальчики.
— Я в форме, — отрезал он.
Плавать Омченко умел довольно прилично, но большие дистанции он покрывал только в своем блестящем воображении.
От одного конца мола до другого при выходе в море у гавани было не меньше трех миль.
— Скажите, Омченко, Джонни Вейсмюллер очень хорошо плавает?
— Да.
— Какое у него лучшее время на сто?
— 59 секунд.
— Каким стилем он работает?
— Вольным.
— А вы любите говорить во время плавания?
— Мне все равно.
— Но все-таки?
— Люблю…
— Ах, мы так хотим делать вам все приятное… Скажите, кто лучший из женщин на сто?
— Ласкне — Америка… 1 минута 12,4 секунд… Вольный стиль.
— Ах, спасибо. Какой вы любезный, Омченко! Может, вы хотите конфетку?
Лодка шла сбоку, и, чтобы слышать и отвечать, нужно было орать более, чем громко. Каждое слово отрывало от возможности следить за правильным дыханием.
Омченко стал сдавать, а проделано было не больше трети всего расстояния. Мальчики и девочки не молчали и трех минут, а Омченко начал глотать морскую воду. Она забиралась в нос, щекотала небо и вызывала тошноту.
Небольшой отдых дала бы смена стиля — скажем, спина; но девочки, желавшие сделать Омченко столько приятного, отрезали ему дорогу:
— Ах, Омченко! И вы можете так всю дорогу идти «овер-арм» на правом боку?
— Какие пустяки!.. Однажды, когда я плыл двадцать семь…
Омченко окунулся и проглотил столько воды, что потерял всякую возможность соображать, и, как на зло, волна шла за волной, и он настолько ослаб, что не мог бороться на гребне, а попадал в самый центр…
На половине пути мальчики и девушки вытянули из воды тело Омченко и, причалив к другой стороне мола, стали выкачивать искусственным дыханием влившуюся в него воду.
После хорошей дозы нашатыря и влитых в рот эфирно-валерьяновых капель, Николай Омченко пришел в себя и заговорил:
— Безобразие!.. Я делал двадцать семь миль, а вы своим вмешательством помешали мне покрыть вашу несчастную, котом наплаканную лужу в три мили…
III
Сельскохозяйственный техникум расположился в версте от уездного городка — родина Николая Омченко. Он раскинулся своими строениями и опытными полями по обеим сторонам реки. К старинным строениям когда-то барской усадьбы прибавилось много новых построек, и самой занятной и заметной был небольшой стадион с беговым трэком в форме эллипсиса на триста метров. Этот стадион — целиком произведение физкультурников техникума. Легкоатлеты кропотливо, день за днем, урываясь от практических работ и классов, строили и охаживали его. Навозили песку и мелкой гальки с реки, натолкли кирпича, сравняли бровки, вспахали землю для прыжков, соорудили всевозможные вышки.
Молодежь городка и техникума, со времени основания второго, начала соперничать друг с другом. В пику техникума город утрамбовал тенистые корды и вызвал легко-атлетическую команду на состязание.
Команда получила разрешение от администрации техникума позабыть про академические дела на десять дней и деятельно занялась подготовкой к выступлению.
☆
Студент техникума Шкотов так описывает подготовку в своем дневнике:
…«Колька Борисов показал сегодня меньше трех на тысячу. Очень большое достижение. Отучился от скверной привычки выбрасывать правую ногу так, что колено и пятка смотрели не вперед и назад, а куда-то в бок.
«Городские усиленно готовятся к состязаниям и о чем-то таинственно беседуют.
«Надо Ваньке Маркову подзаняться ядром и диском. Больше быстроты в движениях. Остальное идет хорошо.
«Мишка Трехвостов запаривается с шестом. Он опаздывает. Слишком медленно работает ногами. Ножницы делает после того, как тело уже за планкой. А в общем — ничего.
«Команда работает ровно. Если больше следить за отставшими, все будет в порядке.
«Городские дерут нос. Они целый день околачиваются на площадке и из кожи вон лезут за достижениями. Кажется, у них несколько человек бегают меньше трех минут.
«Городские рекордсмены дерут носы, а другие ребята пыжатся, но тянутся по их следам.
Тренер Павлов здорово ругается. Говорит: «Как придут на площадку: один — секундомер в руке, другой — на старт, и давай крутить на время. С тренировочной программой в три четверти и полсилы не считаются»…
…«19 июня.
«На сегодня — стометровые прикидки и броски со старта. Безоблачно. Солнышко на ять. Будем загорать. По такому случаю всей легкоатлетической команде от школы отпуск на день.
«Решили начать с тренировки. Работать после загара нет сил. Растомит, разнежит. Тут не только сто метров, тут и десяти не пробежишь.
«Сто метров бегают ровно. От 13-ти до 14-ти; среднее время 13,5.
«У городских двое по 12,4, а остальные вразброд — кто 13,5, кто 15, кто 14.
«Песочек на пляже белый, мелкий, нога тонет. Зароемся, поежимся, и в воду. Устроили трамплин и занялись кульбитами. Задний легче делать, чем передний.
«Вот занятная штука! Юрка Самсонов подрался с Колькой Борисовым. Разбили друг другу носы.
«Вечером возвратились в школу. Лопали, как бегемоты, и ржали. Софья Степановна распорядилась отвалить нам по дополнительной порции. Чтобы — вво!..
«Хорошая женщина. Как сменили Ольгу Николаевну, дело другое стало. Работа на полном ходу и учеба, и скандалов нет. Все честь-честью».
…«20 июня.
«Москва прислала снаряды и туфли. Ура!.. Сегодня обновили планочки на прыжках: одну «починили». Туфли — класс. Мы их так осторожненько чуточку поносили и отложили на состязание. В новеньких-то бежать складнее будет.
«Разучиваем южно-американский прыжок. Трудная штука: это не то, что шаляй-валяй, стиль «руссиш». Тут нужно с понятием.
«Ничего: к состязанию все пойдем на южно-американском. Штучка будет! Десять — и как один. Не что-нибудь!..
«С места тоже идет. Хромает пока только тройной прыжок. Недавно начали — ну, он и хромает. Дети, и те сразу не ходят. Сразу только родимчики бывают.
«У Ваньки Маркова подвернулась при прыжке с места нога. Думали, что серьезный вывих. Испугались. Доктор успокоил — ничего особенного. К утру пройдет. Наложили компресс. Ванька с костылем — фасон давит. Как же: «Помогите ветерану гражданской войны! Получил контузию на спортивном фронте в июньскую кампанию»…
«Шпана!»…
…«21 июня.
«Каждый сам себе ЦКК. Утром наш бравый секретарь (так и хочется сказать Бре-ке-ке) устроил нам сцену ревности. «Слишком, — говорит, — уделяется много внимания физкультуре. Культ тела»… — и понес, и понес!
«Ладно, — говорим мы, — идем в горком.
«В горкоме секретарю нашему, драгоценному Мишке Брянцеву, — взбучку. «Не проводите, — говорят, — физкультурной политики. Солнце и здоровое тело — в летний месяц июнь — уклон, лучше не надо… Ша!»
«Вечер.
«Ванька Марков снял повязку. Нога работает. Он доволен. Диском пришибли курицу: так в лепешечку и смело. Взбучка была — не дай, господи!
«Ядро и диск идут. Ванька, и тот подтянулся. Швыряет, и никаких. После тренировки доктор учил делать массаж. Пальцами, пальцами так и мнет. И правда, хорошо. Вечером после бега ноги деревенеют. Разопрет, словно палку промежду них вставили. И ходишь как ящер доисторической эпохи. А после массажа вот уж действительно рукой снимает.
«Сначала с непривычки больно, щекотно. И кричать хочется, и смеяться. Но зато после!.. Мускулы — пух, а не мускулы. Мягкие, не чувствуешь. Усталости никакой. Теперь каждый день утром и вечером делаем массаж один другому. Спасибо старому».
…«22 июня.
«Мы сделали еще два душа. Теперь у нас пять, а у городских по-прежнему три. Два новых поставили отдельно. Одновременно могут пользоваться и мальчики и девочки.
«А раньше?.. Такие стерлядки… Только залезешь под душ, распрыгаешься, — кричат: «Эй, господчики хорошие! Вылезайте! Дорогу женщине!».
«Ну, вот, мы им и проложили тропу. Будем думать, что не зарастет.
«Кроме того, что два новых поставили, — улучшили все пять модной штуковинкой. В Москве такая в Сандуновских банях имеется и называется «Шарко».
«Поливает и снизу вверх и сверху вниз. И приятно и полезно. Свои десять «бездельных» дней отрабатываем на совесть. Проложили дорожку. Приготовили леса для скамеек и барьеров. Окончательно устроили летнее помещение. Стадион будет — что надо. Гордость техникума.
«Первые дни ребята косились. Им можно работать в поте лица, а мы — прыгунчики, ни жнем, ни сеем. Сейчас — полное уважение. Как свободный урок или что — бегут на площадки, и давай крутить. Девочки организуются и, надо сказать, совсем неплохо. Что будет, а то можно осенью выступать на соревнование с городскими.
«А все-таки практику по оранжерейному делу проводить нужно. Эх-ма!»
«23 июня.
«Обмеривались. Грудь, икры, бицепс, шею. Все проверяли — дыхание и сердце. Спокой и благополучие. Обмеривал наш старик и городской доктор. Городской удивлялся. У них в городе нет такой ровности в мускулатуре, а у многих сердце прихрамывает, перетренировались.
«Да, новость. Городские вызывают из Москвы трех своих парней. Говорят, они и в Москве на классовых местах. Ничего не сделаешь — они имеют право, ребята местные. Но нам от этого не легче. Как бы не просыпаться…
«Приезжают через пару дней. Посмотрим на столичных ребяток. Что там за птицы и на какой корм падки?»…
IV
24 июня вокзал города в версте от города чувствовал себя особенно парадно. Легко-атлетическая секция местной спортивной организации в полном составе прогуливалась по платформе в ожидании скорого № 7.
В пять часов с минутами показался дымок приближающегося локомотива. Легкоатлеты выстроились ленточкой, и когда поезд с залихватским посвистом ворвался на платформу и замер, — спортсмены закричали «ура», и высокий парень со ступенек вагона вместе с небольшим багажом очутился в руках встречавших и, несмотря на негодование и протесты, правда, очень робкие, — взлетел на воздух.
Шумной гурьбой с песнями и криком ребята двинулись в городок. А Юрка Самсонов, усмехаясь, помчался в свой техникум.
— Где же Николай Кокрин и Сергей Бобышев? — спрашивали ребята приехавшего.
— Они не могли выехать. Приедут на несколько дней позже, к состязанию.
Настроение чуточку спало, но прибывший чемпион поспешил успокоить.
— Это все ерунда. Мы всех покроем. Главное — специализация и высокая культура достижений. Разносторонность, даже в одном виде спорта, — вредит. Нужно углублять рекорды. И налегать на то, чему имеется от природы дарование, способности. Предрасположение — уникум!..
Чемпион с места в карьер поспорил с тренером команды Сергеем Павловым, обругал его олухом, ничего не понимающим в легкой атлетике и вообще в спорте, и сказал, что каждую прикидку нужно делать с секундомером и стараться покрывать свои рекорды и ставить новые.
— Американизация прежде всего. Уникум!..
Пробежав сто метров — 12,2 прыгнув с разбега в вышину 155 и метнув диск за 30, он окончательно покорил всех городских спортсменов в победоносно прохаживался с папироской в зубах в сопровождении свиты, следовавшей за ним на почтительном расстоянии.
Сергею Павлову пришлось «смыться» со своей программой. Чемпион рисовал ребятам чуть ли не мировую известность и предсказывал каждому блестящую будущность в избранном им номере.
С утра до позднего вечера легкоатлеты околачивались на спортивной площадке. Чемпион сидел на судейской вышке, пил молоко, ел мороженое, пирожные и курили папиросы. Тут же стояли секундометристы и прикидывали бегущих.
Ребята, окрыленные неожиданным успехом в своих достижениях, беспрекословно подчинялись любому из предложений Николая Омченко. А Омченко взглядом специалиста щурил глаза, оценивал стиль бега и цедил сквозь зубы, сплевывая слюну в сторону, замечания и давал указания.
☆
— Уникум, друзья! Уникум! Вот теперь вы в полной форме.
Спортсмены стояли в одну шеренгу, вытянувшись по наружной бровке беговой дорожки.
— Необходимо спустить весь жир. Легкость — одно из обязательных условий рекордных достижений. Всеми способами. Вам это почти удалось. Еще немного, — и вы будете совсем уникум. В полной форме. Посмотрите на меня. Лучшим доказательством моего великолепнейшего состояния для новых достижений являются круги под глазами. Синие круги — уникум!..
Что касается синих кругов, Николай Омченко сказал правду. Они не были, конечно, цвета лазури, индиго или синей прусской, но синева чувствовалась.
Спортсмены взглянули на своего «метра»[17] преданными и благодарными глазами. У каждого из них имелись звания чемпиона и рекорды, побиваемые три раза на дню. Не было только синих кругов, но и тут они не теряли надежды. Универсальный «уникум» Николая Омченко не выдаст.
«Дневник… 28 июня.
«Денек на совесть. Не день, а сплошная буква ять… Как мы вскрыли городских!.. Умора!..
«Во-первых, они сами. Что только с ними сделалось? Ведь были хорошие парни, кровь с молоком. А вчера? Худые, черные, под глазами круги… А девочки!.. Не лучше мальчишек. Ужас!..
«Эстафету продули. Отстали на двести метров.
На прыжках с шестами взяли только первую высоту, и все остальное в таком роде.
«Чемпион мира и его окрестностей выступать не соизволил, а удрал накануне с двенадцатичасовым в Москву. Городские ходят мокрыми курицами и в глаза прямо смотреть не могут».
V
В мягком вагоне, в четырехместном купе сидел Николай Омченко и, небрежно заложив ногу за ногу, пускал витиеватые кольца дыма.
— Возвращаюсь с губернской олимпиады, — говорил он. Поставил новый мировой рекорд на тройном прыжке с шестом.
— Очень высоко? — трепетно поинтересовалась пассажирка.
— Четыре метра с небольшим. Ну, примерно, взять на наш вагон и еще вагон. Вот так.
— Ах, и не ушиблись?
— Н-н-нет…
— Это замечательно! Слышишь, Котик, — два вагона. Правда, замечательно?
Котик, ее спутник в фуражке с кокардой, почтительно посмотрел на рекордсмена.
— Да, — продолжал Омченко. — Это я вам скажу — рекорд! Не рекорд, а ун-н-н-никум!..