«Несколько дней мы не замечали дальнейших перемен друг в друге, затем, как по мановению волшебной палочки, процесс дал новый скачок. Бурк и Рэдфильд за двое-трое суток резко помолодели. Джонсон сейчас более походит на мальчика, чем на юношу. Э. и я чувствуем себя 18-летними юношей и девушкой; таковы же мы и наружностью. Приблизительно не старше кажутся и Бурк с Рэдфильдом. У них обоих имеются важные дела, и дальнейшее непосещение ими своих контор может иметь неприятные последствия.
Убедившись, что никто не узнает Бурка и Рэдфильда, я посоветовал им потихоньку проникнуть в их конторы, когда там не будет служащих, и оставить письменные распоряжения; урегулировав же спешные дела, скрыться у себя на квартирах до тех пор, пока мы не найдем способа освобождения организма от действия Ювениума.
…Мы погибли! Нам никак не удается приостановить омоложение наших организмов. Э. и я так переменились, что когда третьего дня зашли за вещами в ее комнату, хозяйка пансиона не узнала ни ее, ни меня. Боюсь, что скоро нам придется носить детские платья. Хуже всего обстоит с Бурком и Рэдфильдом — потому ли, что они дольше других подвергались действию излучений, потому ли, что потихоньку от меня проделали курс омоложения двукратно. Вчера я не мог добиться он них ответа по телефону, а когда пришел к ним, то думал, что сойду с ума! Бурк стал 12-летним мальчиком, а Рэдфильд 15-летним. Оба бесятся от злости, требуют достать им подходящие костюмы, и на обоих их жалко смотреть, так как при своей ребяческой внешности они сохранили все привычки и образ мыслей стариков.
Единственный светлый луч в эти дни, — моя женитьба на Э. Мы решили ее не откладывать, боясь, что никто не станет нас венчать. Но нашему счастью суждены недолгие дни. Мы теперь знаем, что нас ждет. Никакая человеческая помощь не спасет нас от ужасной участи. Нас ждет продолжительная агония, предшествующая полному уничтожению. Бедная собака Монтроза уже дошла до стадии беззубого и слепого новорожденного щенка.
Если мы не утратим ясности ума, мы будем сознавать, как постепенно проходит наше тело путь своего развития в обратном направлении. Через непродолжительное время, — кто знает, через сколько именно дней, — мы превратимся в беспомощных младенцев!
Бурк и Рэдфильд уже ходят так, как дети, едва научившиеся ходить, и лепечут что-то нечленораздельное. Мы перевели их сюда в лабораторию, когда они были еще восьмилетними мальчуганами.
Я убедил всю нашу компанию перебраться в мою лабораторию — всех, кого я нашел, так как Монтроз, Джонсон и двое студентов куда-то скрылись. Быть может они покончили с собою, быть может сошли с ума и убежали, куда глаза глядят, в тщетной попытке спастись от грозящей им участи.
…Чувствую, что сойду с ума. Я знаю теперь, что сталось с Монтрозом и другими исчезнувшими. Я нашел записку Монтроза, в которой он сообщает, что он, Джонсон и двое студентов решили подвергнуть себя вторичному действию Ювениума и электромагнитных излучений. Они рассчитывали предупредить этим ждущую всех нас судьбу, в слабой надежде на то, что вторичное действие Ювениума и лучей уничтожит последствия первого. Что с ними случилось, это я хорошо теперь знаю. Собака еще два дня тому назад была слепым новорожденным щенком, а сегодня она исчезла! Вместо попугая, в клетке оказалось яйцо. А сегодня клетка пуста…
Несомненно, Монтроз и другие уже уничтожились, дошли до эмбрионального состояния, а потом перешли в то загадочное состояние, которое предшествует рождению.
Бурк и Рэдфильд — совсем грудные младенцы, пускают пузыри, что-то воркуют, как все крохотные дети, и нуждаются в беспрерывном уходе. Сердце мое обливается кровью при каждом взгляде на мою дорогую жену. Сейчас она тоненькая девочка лет двенадцати, но сохранила все свои медицинские познания, все думы и желания, которые были у нас в тот день, когда мы впервые обсуждали вопрос о вечной юности.
Без жалоб несет она свой крест. Я не слышал от нее ни одного упрека; она так же терпелива, так же приветлива, как всегда, хотя ей хорошо известно, что через несколько дней ей придется превратиться в беспомощное дитя.
Самое ужасное во всей этой истории то, что до последней минуты приходится сохранять сознание. Бурк и Рэдфильд — крикливые, плаксивые грудные дети, но их интеллект — интеллект стариков. Я дрожу от ужаса, наблюдая переживаемую ими агонию, трагически запечатленную на их детских личиках.
…Пишу с трудом. Бурк, Рэдфильд и другие перестали существовать. Они не умерли, они исчезли. Позавчера они еще были здесь, слабые, краснолицые, безволосые новорожденные младенцы, а сейчас никаких следов от них не осталось.
Сейчас Эльвира ползает по полу, я же мучаюсь, глядя на такой результат нашего эксперимента. Не будь со мною Эльвиры, о которой я должен заботиться до последнего момента, я бы последовал примеру Монтроза и ускорил бы свое уничтожение повторным действием Ювениума. Но вместо этого, я лучше уничтожу все, с чем мы работали: все химические соединения, нами добытые, формулы, аппараты, словом все, что может позволить кому-либо другому осуществить нашу безумную затею. И как только Эльвира уйдет в то неведомое нечто, из которого возникает жизнь, я останусь лицом к лицу с участью, худшей, чем у всех остальных. Некому будет позаботиться обо мне, я стану беспомощным младенцем и должен буду в одиночестве пережить мою страшную агонию.
…Это будет последняя запись. Моя горячо любимая жена перестала существовать. До самого конца она казалась счастливой. В ее детских глазах, когда я неуклюже пытался кормить ее, светилось удовольствие, и ее младенческий ротик улыбался. Сегодня утром она исчезла у меня на глазах.
Я хочу спрятать этот дневник между детскими платьями и вещами в ящик Он объяснит их присутствие в моей лаборатории, когда они будут найдены.
Больше писать не могу! Трудно водить пером. Почерк с каждой строкой приобретает детский характер. Да и нечего больше сказать. Я желал юности, и я достигнул ее. Но какой? Ультра-юности!..»
Дневник заканчивается неразборчивой строчкой.