Крупные советские хищники доставляли работу остальным, меньшего размаха. Эти шакалы приняли участие в Романовском деле до и после Екатеринбургского преступления.
На первом месте роль Бориса Соловьева. Офицер видного полка, он перед самой революцией был прикомандирован ко 2-му пулеметному полку, прославившемуся потом услугами, оказанными красным.
С первых же дней революции Соловьев появляется в Таврическом дворце, в качестве адъютанта генерала Потапова, известного председателя военного отдела Думского комитета. Печальная работа, выполненная этим генералом, который, по-видимому, был занят тем, как бы скорее разрушить Русскую Армию и власть, достаточна известна.
Через несколько месяцев Соловьев, став вновь ревностным монархистом, женился на Матрене Распутиной, дочери «старца». Это было в сентябре, 15 дней после отъезда Царской Семьи в Тобольск. Странное совпадение: молодые отправляются в свадебное путешествие по следам сосланных.
Остановившись у вдовы Распутина в Покровском, зять вскоре избирает своим главным местопребыванием Тюмень, город удобный для наблюдения за всеми, кто едет в Тобольск или из него уезжает.
Соловьев совершает несколько таинственных поездок в город, где находится Царская Семья.
Несколько офицеров, пытающихся проехать туда, им арестовываются. Никто не должен приближаться к Тобольску без его позволения, заявляет он. И действительно, по его вине было донесено на двух офицеров красным и они были расстреляны.
Что означало это поведение? Нельзя сомневаться, что Соловьев пользовался покровительством вполне надежным. Установлено, что ему покровительствовал немецкий офицер Фишер, который тогда распоряжался среди тюменских большевиков как хотел.
Как известно, у Царской Семьи не было больше денег. Соловьев через одного банкира получал средства для Романовых. По этому поводу священник Васильев обвинял Соловьева в лихоимстве; последний обвинял в том же Васильева.
Но Соловьев привез в Тобольск также и секретные германо-большевицкие письма. За 15 дней до прибытия в Тобольск Яковлева, Соловьев знал уже, что Государь и Наследник будут отправлены в Москву. Это установлено документами.
Его сожителем в Тюмени был другой офицер по имени Вахтер. В самый день проезда Государя через Тюмень в направлении на Екатеринбург, Вахтер выехал на запад. Вскоре его видели в Киеве, потом в Берлине. Там он объявил, что Семья «спасена», наперекор предшествовавшим известиям, сообщавшим о «казни» Романовых.
Соловьев оставался в Тюмени до отъезда всей Семьи. Когда его задача закончилась, он переселился на восток, разъезжая взад и вперед между Омском и Владивостоком. По распоряжению Соколова он был арестован с женою в Чите. Опрос этих лиц дал уже ценные указания. Соколов рассчитывал добиться от них дальнейших сведений, но по желанию близкой атаману Семенову особы они были освобождены. Соколов склонился перед грубой силой. Ослепленный Семенов не противодействовал.
Офицер Никольский, помощник Панкратова, оставил по себе среди тобольских узников печальную память. Впоследствии он был у генерала Гайды начальником осведомительного отделения; ранее того он побывал председателем Тобольского Совета. Его новая обязанность состояла в «информировании» солдат на фронте относительно целей, преследуемых «белыми» в борьбе с «красными». Своеобразное назначение.
Никольский, как можно было предвидеть, перешел вновь к красным; он был впоследствии взят и расстрелян.
Сам генерал Гайда проявил себя весьма странным образом. Читатель не забыл, что он поселился в помещении, где только что убили Романовых. Судебные власти указали ему на неприличие его поступка; в конце концов, уступив вооруженной силе, они предоставили ему помещение, составив предварительно следующий протокол.
Копия.
Протокол.
«Город Екатеринбург, 8 октября 1918 г, член Екатеринбургского окружного суда И. А. Сергеев, командированный для производства предварительного следствия по делу об убийстве Императора Николая Александровича, составил настоящий протокол о нижеследующем: в 10 часов утра сего числа ко мне явился дежурный офицер при коменданте города прапорщик Алексеев и от имени коменданта просил меня выдать разрешение на занятие дома Ипатьева под квартиру для командующего Уральским фронтом генерала Гайда и его штаба, а на отказ мой в удовлетворении такого ходатайства ответил, что дом Ипатьева, независимо от моего согласия или несогласия на это, будет занят, вследствие категорического приказа генерала Гайды. Вследствие означенного заявления, я в присутствии прокурора суда В. Ф. Иорданского и председателя суда В. М. Казем-Бек прибыл в дом Ипатьева, при чем обнаружил, что в верхнем этаже того дома парадная наружная дверь открыта и в комнате производится очистка и мытье полов чешскими солдатами под присмотром чешских офицеров. На выраженный мною по этому поводу протест было указано, что офицеры действуют на основании приказа генерала Гайды, распорядившегося очистить верхний этаж дома Ипатьева к часу дня.
Прибывший в то же помещение владелец дома отставной инженер капитан Н. Н. Ипатьев, коему мною было разрешено занять три комнаты в нижнем этаже его дома с обязательством охранять закрытые помещения верхнего этажа, объяснил, что им было своевременно указано представителям чешского военного командования, что все помещения дома находятся в распоряжении следственной власти и без разрешения таковой он никого не может допустить в дом, вверенный его охране. На заявление это последовало указание, что здесь распоряжается военная власть и тотчас же было преступлено к уборке помещения. Запертые комнаты, служившие спальнями бывшей Царской Семьи, до моего прибытия оставались нетронутыми, но мне было предъявлено решительное требование открыть эти комнаты и немедленно очистить их; прибывший в дом комендант города капитан Влача подтвердил требование очистить помещение, ссылаясь на приказ генерала Гайды. На это требование коменданта я, производящий следствие, заявил, что выражаю самый решительный протест по поводу занятия дома Ипатьева, являющегося носителем следов преступления и потому необходимого для дела при дальнейшем исследовании его и, выполняя требование об очистке помещения, я только подчиняюсь насилию со стороны военной власти; при этом мной было разъяснено коменданту, что на основании действующих законов я должен был бы обратиться к начальнику гарнизона, как представителю военной власти, за содействием к устранению насилия, но при сложившихся обстоятельствах считаю использование этого права нецелесообразным. Вещественные доказательства, хранившиеся в означенных двух комнатах, были уложены и увезены мною на хранение в камеру мою в здании Окружного суда.
Опечатанная моей должностной печатью комната нижнего этажа, носящая в себе следы преступления, оставлена в моем распоряжении».
Протокол подписан Ив. Сергеевым, В. Казем-Бек, В. Иорданским и Ипатьевым.
При моем первом посещении Ипатьевского дома (апрель 1919 г.) этаж, ранее занятый Романовыми, был ещё отведен под штаб чешского генерала, перешедшего на русскую службу. Гайда уже не жил в комнате Царя; он один занимал большой дом в городе, но его подчинённые, следуя его примеру, открыто насмехались над судебными властями, портили комнаты, срывали обои и т. д.
По приказанию адмирала Колчака, этой неприличной шутке был положен конец.
Колчаковские министры, избранные из среды прежних сотрудников Директории, весьма мало интересовались вопросом монархии и налагали на судебное следствие свой политический отпечаток. Министр юстиции, бывший петербургский адвокат, сосланный в Сибирь, оказывал давление на следствие. Он сам в этом признался письменно. Вот его заявление, сделанное представителю Еврейского Объединения («Alliance Israelite»):
«Г. Старынкевич, высказывая мнение, что русские военнослужащие были убеждены в соучастии евреев, заявил, что ему пришлось возразить на эту точку зрения, так как данные предварительного следствия установили полное отсутствие в деле еврейского элемента. Но так как военные настаивали, министру пришлось изъять следствие из рук Сергеева и поручить его другому лицу… Все же и новый следователь, Н. А. Соколов, тоже не смог найти следы соучастия евреев».
«Военные», о которых говорит Старынкевич, никто иной, как один генерал Дитерихс, в то время командовавший Уральским фронтом. Именно М. К. Дитерихс настаивал на передаче дела в другие руки. Адмирал Колчак, разделяя взгляды Дитерихса, дал ему особые полномочия (2/15 января 1919 года, после оставления Дитерихсом должности Главнокомандующего фронтом), в силу которых Дитерихс взял всё производство и вещественные доказательства в свои руки, предоставляя Сергееву продолжать следствие (до назначения нового следователя). Время и обстановка были особенными, исключительными, требовались исключительные законоположения. Понял это Сергеев и подчинился, основываясь на приказе Верховного правителя от 2(15) января, имеющем, по его выражению, силу особого закона. На доставку царских, чисто семейных вещей, во Владивосток для передачи Английскому Королю, М. К. Дитерихс получил другой приказ от Верховного правителя. Уезжая из Омска, он выделил вещественные доказательства и передал нужные для дела только что назначенному с его, Дитерихса, согласия Н. А. Соколову. Затем, на ведение раскопок у рудника, М. К. Дитерихс получил новые полномочия от Верховного правителя.
Живя в продолжение многих месяцев в постоянном единении с Дитерихсом и Соколовым, могу свидетельствовать о том, что расследование Царского дела велось ими сообща. Это и понятно: без Дитерихса дело осталось бы в руках Сергеева и не попало бы вовсе в руки Соколова. Вообще Царское дело распадалось на три части: 1) само убийство, 2) судьба трупов и 3) политическая обстановка. По всем трем пунктам роль М. К. Дитерихса в выяснении истины огромна, в розысках и обнаружении остатков жертв Екатеринбургского убийства его роль оказалась совершенно исключительной, решающей. При всем этом, М. К. Дитерихс нисколько не нарушал полной свободы действий Н. А. Соколова — напротив, он ему во всём оказывал ценнейшее содействие. Когда Соколову пришлось ехать по делу из Омска, ему был выдан от Верховного правителя особый охранный лист. Это понятно, но этот документ нисколько не менял отношения к делу М. К. Дитерихса.
Помню в Харбине, когда Н. А. Соколов просил меня выручить его из тяжелого и опасного положения — увезти его за границу — ему пришлось убеждать генерала Дитерихса отправить в Европу само делопроизводство; таким образом, он сам подчинялся Дитерихсу в этом вопросе, основываясь на полномочиях, полученных М. К. Дитерихсом от адмирала Колчака. Этим фактом нисколько не уменьшается роль и огромная заслуга Соколова в ведении следствия.
Соколов, генерал Лохвицкий и я долго убеждали генерала Дитерихса согласиться на отправку дела в Европу.
Он, в конце концов, согласился. Мы считали, что дело будет в безопасном месте.
Возвращаюсь к заявлению Старынкевича. Причастность евреев к делу была известна с самого начала. Возражения против Сергеева, по происхождению своему из евреев, имели, казалось бы, полное основание. Ввиду решительного заявления министра юстиции Старынкевича, будто предварительное следствие доказало полное отсутствие еврейского элемента, привожу следующий документ:
Копия
Секретно.
Господину Члену Екатеринбургского Окружного Суда
И. А. Сергееву. От агента Екатеринбургского Управления.
Уголовного розыска…
С представленным поручением от 26 ноября за № 49, по делу об убийстве б. Императора Николая II-го, сообщаю Вам, что по собранным мною сведениям оказалось следующее:
…в отношении личности Юровского, коменданта дома Ипатьева, где находилась Царская Семья, 40 лет, еврей-мещанин г. Каинска, Томской губернии, по ремеслу часовой мастер, содержал электрофотографию в г. Екатеринбурге и проживал в течение 5-ти последних лет в г. Екатеринбурге по 1-ой Береговой ул. дом № 6. Семья у него состоит из жены Марии Яковлевны 36 лет, евангелического-реформаторского исповедания и детей дочери Ребекки и сыновей: Александра 18 л. и Евгения 13 л., а также матери Энты Моисеевны Юровской, 61 г. еврейки. Все семейство Юровского, за исключением матери его, выбыло с ним. Мать Юровского осталась в г. Екатеринбурге и находится в настоящее время в тюрьме (№ 2, 12/25 декабря 1918 г.)
Старуха мать была оставлена Юровским на попечение врача К. С. Архипова, покровительствовавшего ему по его службе военным фельдшером. В деле имеется письмо Юровского Архипову, просящее его «о защите по отношению к старухе матери. На случай погрома». Видно, он ожидал возмездия евреям за убийство Царской Семьи. Кстати, старуха осталась живой и здоровой и вновь поселилась у сына, когда красные вернулись с ним в Екатеринбург.
Надо ли напоминать еще другие имена, имеющиеся в следственном деле?
После назначения, по настоянию Колчака, Соколова, заговорщики омского Министерства «юстиции» стали более задорны. В марте 1919 года эсеровская газета «Заря» напечатала сущность того, что заключалось в деле и, между прочим, весьма секретный рапорт Соколова о предшествовавшем следствии.
Адмирал Колчак был возмущен и навел справку. Выяснилось, что эту «нескромность» учинили трое официальных лиц: Старынкевич, Тальберг и Новиков, редактор «Зари». Новиков был прокурором Сената в Омске; Тальберг был преемником Старынкевича на посту министра юстиции и впоследствии обнародовал протоколы дела в Америке.
Сообщение «Зари», понятно, дало возможность виновным с полным удобством принять «предосторожности» — упразднить неудобных свидетелей и т. п.
Никогда судебный следователь не бывал ещё жертвой такой циничной измены со стороны своих начальников. Я могу засвидетельствовать, что то же министерство отказало Соколову в деньгах, необходимых для его содержания. Словом, ничем не брезгали, лишь бы сорвать судебное следствие. Позднее та же партия, спасшись во Франции, пыталась, хотя и тщетно, уничтожить дело правосудия. (Если прочесть список состава партии социал-революционеров, помещенный в следующей главе, то подноготная уяснится легко).
Не имея возможности опровергнуть незыблемые доказательства следственного дела, на которых основано наше изложение, они стремятся путем клеветы на автора ослабить значение обвинительного акта. Тщетная изворотливость.