Глава I.

Дверь к нимфам.

На море был ужасный день, ужасный даже для пассажи­ров нового роскошного заокеанского парохода «Монарх».

Вся наиболее изысканная публика разошлась из огромной столовой. У всех лица выглядели зелеными и поблекшими, и уже одна только мысль о музыке за столом вызывала приступы морской болезни.

Питер Рольс никогда и ни при какой погоде не бывал болен. Он обладал многими симпатичными качествами и сам был симпатичным, хотя его лучшие приятели, называвшие его «Петро», считали его юношей с некоторыми странностями. Ему было жаль знакомых ему мужчин и девушек, в том числе и своей сестры, лежавших на палубе в креслах или ушедших прилечь в свои каюты. Но что касается его самого, то ярость волн наполняла его чувством созвучного им беспокойства. Хотя Питер никогда не отличался боль­шим воображением, но теперь ему хотелось узнать, что скажет ему эта пенящаяся буря, и прокричать ей свой ответ.

Но, так как волны не давали ему никакого ответа, он решил спуститься в гимнастический зал, чтобы нагулять себе аппетит к завтраку. Очевидно, он был очень рассеян, потому что дверь, которую он открыл, оказалась дверью не в гимнастический зал, но куда же еще — чорт возьми!

На минуту ему показалось, что он находится в своей каюте и предается грезам. Ибо комната, в которую он заглянул, не могла быть комнатой парохода, даже такого, как «Монарх», на котором имелись все самые современные усовершенствования и предметы роскоши. Ведь чудесные создания, находившиеся там, никак нельзя было отнести к усовершенствованиям или к роскоши. Питеру пришла мысль, что он открыл дверь в хрустальный замок, населенный исключительно нимфами. Он подумал о нимфах, потому что существа, изображаемые на картинах под этим именем, выше, гибче, изящнее, красивее и имеют более длинные ноги, чем юные представительницы женского пола человеческой породы. В комнате было пять таких существ; и, хотя было всего 11 часов утра, они были одеты в бальные наряды. Только на сцене Питер видел такие платья и таких женщин.

Он услышал свой собственный вздох и, после того, как он и ветер захлопнули дверь, ему показалось, что он произнес: «Прошу извинения». Впрочем, он был настолько сму­тен, что не мог с уверенностью сказать, не пробормотал ли он: «Боже мой!».

С минуту он в нерешительности простоял перед дверью, сгорая желанием снова открыть ее и убедиться, действи­тельно ли это живые девушки. Но, нет, он не должен этого делать. Он почти склонен был поверить, что это были воско­вые фигуры, если бы они не двигались, но они двигались.

Они сидели, откинувшись, в креслах и на диванах, и уставились на него глазами, когда открылась дверь. Одна из них засмеялась. Питер захлопнул дверь под звуки ее смеха. У него сохранилось смутное впечатление, что кресла, ди­ваны и ковер были бледно-серого цвета, а платья нимф — удивительных цветов, переливались золотом, серебром и бриллиантами, сверкая, как тропические цветы на бесцвет­ном фоне. И у него не было уверенности, что роль стен не выполняли сплошные зеркала. И потому он не мог наверное сказать себе, видел ли он всего только пять нимф или в пять раз больше.

Конечно, Питер Рольс знал, что высокие, поразительно красивые существа не были нимфами и грезой, хотя они и были сильно декольтированы и имели на своих роскошных волнистых волосах жемчуг и бриллианты в 11 часов бур­ного утра на борту океанского парохода. И все-таки он был бы счастлив, если бы мог понять, кто они и что они делают и этой зеркальной комнате, без всякой обстановки, кроме большой ширмы, нескольких кресел и одного — двух диванов.

Питер ломал себе голову над этим вопросом. Он задавал себе вопрос, не пойти ли спросить свою сестру, Эну, об этих загадочных видениях, так как, если даже она не знает этого, она, как женщина, сможет высказать какое-нибудь предпо­ложение. Если бы она не страдала так от морской болезни, она бы, вероятно, посмеялась, и, может быть, рассказала об этом лорду Райгану.

Что касается до самих видений, то только одна из пяти была достаточно развита, чтобы рассмеяться по поводу того, что их приняли за нимф. Из всех них она одна знала, что значит слово «нимфа». И притом она могла смеяться всегда, как бы плохо ей ни было, и как бы ни была она больна. В этот день она, действительно, очень плохо себя чувствовала. Они все страдали от морской болезни, но все-таки она не могла удержаться от смеха.

— Скажите на милость, над чем вы зубоскалите? — ворчливо спросила самая высокая и стройная из нимф, одетая в прозрачное желтое платье, как только она смогла открыть рот после приступа тошноты.

— Над нами самими, — отвечала девушка, видение в се­ребристом платье, которая могла всегда смеяться.

— Над нами? Я не понимаю, что в нас смешного? — проворчала мечта, отливавшая малиновым и пурпурным, цветом.

— Мне делается хуже, когда я слышу ваш смех, — засто­нала особа в розовом.

— Я бы хотела, чтобы мы все лежали, как мертвые, в особенности мисс Чайльд, — брюзжала последняя из пяти, в черном, со всевозможными оттенками синего.

— Очень жаль! Я постараюсь не смеяться, пока море не успокоится — оправдывалась мисс Чайльд. — Я смеялась не специально над кем-нибудь из вас, а скорее над общим на­шим положением: над нами, разодетыми, подобно звездам русского балета, с жемчугом в волосах, и похожими на больных собак…

Неосторожное напоминание о болезни вызвало у девушек еще приступы. Когда им стало легче, они прилегли на своих диванах или откинулись на креслах, с бледными лицами, закрыв глаза. И именно в этот момент Питер Рольс стре­мительно распахнул дверь. У всех у них кружилась голова, но удивление при виде мужчины, и притом не пароходного служителя, было столь велико, что на несколько минут по­действовало, как лекарство. Ничего неприличного не про­изошло ни с одной из пяти, пока красивая черная голова не исчезла снова, и дверь не закрылась.

— Мужчина! — вздохнув, произнесла мисс Девере, высо­кая девушка в золотистом газовом платье из желтого ши­фона.

— Да, дорогая. Интересно знать, что ему здесь нужно! — прошептала мисс Карроль, девушка в розовом.

— Можно подумать, что он хотел посмотреть на нас, — заметила мисс Тиндаль, особа в зеленом.

— Красив ли он? — имела мужество спросить мисс Ведрин, девушка в черном, с прекрасными рыжими волосами и длинными черными ресницами.

— Право, не знаю, милочка, — отвечала мисс Девере, си­девшая ближе всех к двери. — Не было времени, чтобы раз­глядеть его. Я только что подумала: Боже мой, неужели нам придется показываться, а потом: нет, слава Богу, это — муж­чина, и вдруг он вошел.

— Что бы мы делали, если бы вошла женщина, и нам пришлось бы показываться? — спросила мисс Ведрин, глав­ной специальностью которой были ее профиль и длинная белая шея.

— Это была бы не женщина; только чудовище может думать в подобную погоду о платьях, — произнесла золото­волосая мисс Карроль. — Подумать только: изображать из себя модель! Я бы не смогла. Я бы просто свалилась и умерла.

— Мне кажется, я никогда не сочувствовала так жи­вотным в ноевом ковчеге, как теперь, — сказала смешливая мисс Винифред Чайльд, которую дома звали просто уменьшительным именем «Вин», — можно ясно представить себе бедных животных в ковчеге, выступающих процессией и вы­ставляющих на показ свои шкуры, полосы или пятна, по­добно нам.

— Говорите, пожалуйста, только о себе, если вы гово­рите о пятнах, — сказала мисс Девере, которая, как и остальные, никогда не обращалась к мисс Чайльд, как к ан­гличанке, со словом «милочка».

— Я имею в виду леопардов, — пояснила та, — но я боюсь, что то, что нас привело в хорошее настроение, было лишь минутным возбуждением.

— Какое еще возбуждение? — с негодованием спросили все разом.

— От того, что в комнату заглянул мужчина.

— И вы называете это возбуждением? Где вы жили до сих пор?

— Ну, хорошо, пусть будет удивление. Но разве было бы лучше, если бы вместо него вошла мадам?

Картина, вызванная в их уме этим вопросом, была столь ужасна, что они содрогнулись, позабыв о своем легком не­удовольствии против мисс Чайльд, которая была, в сущно­сти, не так уже плоха и имела только странные взгляды на вещи и смеялась тогда, когда у других не было оснований для смеха.

— Слава Богу, мадам — плохой мореплаватель, — восклик­нула мисс Девере.

— Благодаря Господу, и все остальные женщины на паро­ходе плохие мореплаватели, — добавила Вин.

— Если бы мадам чувствовала себя хорошо, она бы счи­тала, что мы должны себя чувствовать так же, — сказала мисс Карроль. — О, нам сейчас достаточно плохо, но если бы она была здорова, было бы в миллион раз хуже.

— Что может быть хуже того, что есть, — жалобно спросила мисс Тиндаль, потому что как раз в это время пароход сильно качнуло, благодаря огромной волне.

— Зачем только оставили мы наши счастливые дома? — горевала мисс Ведрин.

— Я не жалею об этом, — прошептала Вин.

— О чем?

— Что оставила свой мирный дом. Если бы у меня был таковой, я не была бы здесь.

В первый раз за все время она произнесла слово, отно­сящееся к ее прошлому. Но в эту минуту никто из них не мог думать ни о чем другом, кроме того, как пригото­виться к следующей волне.

Тем временем, в кафе, на веранде, Питер Рольс спраши­вал у своей сестры Эны, не знает ли она чего-нибудь относи­тельно пяти поразительно красивых девушек в вечерних платьях, находящихся в комнате с зеркальными стенами.

Эна Рольс не была в настроении отвечать на неуместные вопросы, в особенности, исходящие от ее брата, но здесь находились лорд Райган и его сестра, которые насторожились при упоминании о загадочном явлении. Она не могла просто любезно послать Питера к чорту и просить его не говорить ей пустяков, как сделала бы, если бы здесь не было посторонних.

— Пять поразительно красивых девушек в вечерних платьях! — повторил лорд Райган, который, подобно Питеру Рольсу, был хорошим мореплавателем.

Эне Рольс хотелось, чтобы он интересовался ею, а не пятью нелепыми особами в вечерних платьях, и потому она сразу ответила на вопрос Питера:

— Я полагаю, что это живые модели Надин. Мы все получили уведомление об их пребывании на пароходе и о ча­сах, когда они показывают новейшие моды. Вы видели уведомление, лэди Райган?

— Да, — отвечала молоденькая сестра лорда Райгана. — Оно на письменном столе в той миленькой гостиной, ко­торую вы уступили маме и мне.

Эна почувствовала себя вознагражденной за свою жерт­ву. Она и Питер заказали себе лучшие комнаты на «Мо­нархе», но когда лорд Райган с матерью и сестрой, сев на пароход в Куинстоуне, оказались в очень плохих комнатах, Эна уступила свои и Питера комнаты обоим дамам. Это был удачный повод завязать знакомство и приобрести их благо­дарность.

— Прислуга сказала мне, — заметила она, — что мадам Надин сняла на эту поездку помещение на пароходе и уставила его зеркальными шкафами и дверями, затратив на это большие средства. Я сомневаюсь, сможет ли она выручить эти деньги, если буря продолжится. Кто станет смотреть теперь на живые модели?

— Я, если они так прекрасны, как говорит ваш брат, — ответил лорд Райган, высокий, рыхлый, рыжеволосый ирлан­дец с веселыми глазами и крепкими челюстями. Это была первая титулованная особа, с которой Эна познакомилась, и она горячо молила бога, чтобы она была не последней.

Питеру вовсе не хотелось пожертвовать пятью светлыми нимфами ради удовольствия Райгана; он уже жалел, что за­говорил об их красоте, и потому сказал:

— Они скорее походили на умирающих, чем на живые модели, когда я видел их.

— Ну что же, можно пойти посмотреть, как они вы­глядят теперь, — заметил Райган. — Что вы скажете на это, мисс Рольс?

— Я не знаю, можно ли мужчинам входить туда, — про­изнесла она нерешительно.

— Какое же может быть препятствие? Разве не могу я купить платье с их фигуры для своей сестры?

— Вот прекрасная мысль! Ты пойдешь, дорогой мой? — подстрекнула младшая сестра.

— Пойду. Пойдемте, мисс Рольс, идем, Эйли. А вы Рольс, не пойдете с нами?

— Подождите до после завтрака, — сказала Эна. Она надеялась, что после еды кто-нибудь плохо себя почувствует, и они не захотят пойти.

— О, нет, — заявила лэди Эйлин О’Нейль. — После зав­трака мы, может быть, умрем, и, вероятно, так и будет, или же у Рагса переменится намерение насчет платья. Платья Надин должны быть замечательны. Ты знаешь, Рагс, все платья у нее имеют свои имена, например, «Заря», «Заход солнца», или «Весенняя любовь», или «Страсть в сумерках» и тому подобные поэтические названия.

Несмотря на уговоры Эйлин, Эна не решилась сопрово­ждать остальных; она чувствовала, что если поднимется и сделает несколько шагов, с ней может случиться нечто ужасное в присутствии титулованного молодого человека, и потому она сказала:

— Идите лучше без меня. Я не совсем хорошо себя чув­ствую, — и сделала глазами знак Питеру.

Последний постарался понять, не задавая глупых вопро­сов, подобно иным братьям, и стал торопить остальных идти в зеркальную комнату. Теперь она уже перестала быть таинственной, и все же сердце Питера Рольса сильно билось от волнения, когда лэди Эйлин О’Нейль постучалась в двери к нимфам.

Глава II.

Джилидовский Бальзам.

Момент этот был самым неподходящим для нимф. Но когда их мокрые от слез глаза остановились на девушке и двух мужчинах, какая-то врожденная женская гордость за­ставила их оправиться и, пробежав по их жилам, произвела чудо. Пять беспомощных девушек по заказу превратились в пять величественных богинь: ведь мадам Надин платила им за это. Винифред Чайльд, впрочем, не оплачивалась, не будучи богиней по профессии. Она совершала свою поездку по доброй воле и именно поэтому ей пришлось превратиться на время в богиню.

Мисс Девере выполняла роль старшей, не вследствие сво­его возраста, но благодаря своему росту, манерам и опыту. Самым утонченным образом она извинилась за мадам Надин, которая находится «почти в полной прострации», за управительницу Надин, которая чувствует себя еще хуже, и за них самих. «Мне очень досадно, но мы постараемся сде­лать все, как можно лучше», — закончила она с непроизволь­ным возбуждением.

— Мне очень совестно, что я побеспокоил вас, — сказал Питер Рольс.

Мисс Девере и другие нимфы устремили свои глаза на него. Им показалось, что он был именно тем мужчиной, который ворвался к ним раньше и теперь пришел снова; после его слов у них уже не было никакого сомнения. Если бы он был женщиной, они были бы недовольны, что он снова пришел и привел с собой свою компанию. Но он был муж­чиной, молодым и недурным, и они с кротостью прощали ему.

— Нисколько, — отвечала мисс Девере, каждым своим движением походя на принцессу. — «Мы, ведь, и находимся здесь для того, чтобы нас беспокоили. Не угодно ли вам бу­дет посмотреть что-нибудь, кроме того, что на нас? Может быть, вечерние платья, или для дневных визитов? У нас есть много нарядных блузок…».

— Мне кажется, — заметила лэди Эйлин, — что это белое платье красивее всего, что я когда-нибудь видела.

Она была доброй девушкой, но все-таки живые модели были для нее только живыми моделями, и она не хотела упу­стить случая получить от Рагса платье-мечту. Все богини оживились и стояли на ногах, хотя последние колебались, подобно высоким лилиям на сильном ветре, и время от вре­мени им приходилось прислоняться к зеркалам; тем вре­менем лэди Эйлин расположилась в самом большом кресле, а Райган и Питер Рольс стали сзади него.

— Белое платье, сударыня? Это один из последних ри­сунков и вполне подходит для барышни, выезжающей в свет. Вы, конечно, знаете обыкновение мадам Надин давать имена своим изобретениям. Подойдите сюда, пожалуйста, мисс Чайльд! Вот это «Первая любовь».

— Взгляните-ка, — сказал Питеру лорд Райган, когда мисс Чайльд исполнила приказание (он имел в виду не столько платье, сколько носившую его девушку).

Питер Рольс, багрово покраснев, взглянул на нее. Он испытывал неприятную ответственность за поведение посе­тителей и за чувства тех, кого они посетили. Но лицо Рагса было серьезно, и ничего оскорбительного он не сделал. Пи­тер Рольс отвел свои глаза, но не раньше, чем Винифред Чайльд заметила это и сделала свой вывод.

«Кажется, он симпатичный юноша!» — такая мысль про­неслась в ее уме, пока она поворачивалась во все стороны, чтобы лэди Эйлин могла рассмотреть «Первую любовь» со всех точек зрения.

— Очаровательно, но на целый фут длиннее, чем тебе нужно, Эйлин, — сказал Рагс, скорее потому, что ему при­ятно было продлить эту сцену, чем из действительного же­лания критиковать, — ты не сможешь носить его, так как оно предназначено для сильфов.

Еще один комплимент для носительницы платья, если бы она удостоила его принять; но она была удивительно бес­чувственна и на этот раз не смеялась. Ее взгляд блуждал очень далеко отсюда. Питер Рольс задавал себе вопрос, куда она едет.

Девушка, казалось, смотрела поверх его головы, но это не мешало ей прекрасно рассмотреть его. У него были черные волосы и голубые глаза, может быть, слишком проницатель­ные, но они умели быть добрыми и веселыми; теперь они казались беспокойными. Он не показался ей красивым, но он был смугл от загара, худощав и довольно изящен. Вин задала себе вопрос, кто из них выше; ее возмущало, что она выше многих мужчин, хотя, именно благодаря своему высо­кому росту, она получила приглашение к Надин.

Мисс Девере почтительно возразила, что внешность об­манчива. Барышня так же походит на сильфа, как и модель. Может быть, отослать платье в каюту барышни для примерки?

Рагс согласился купить платье для своей сестры, если оно подойдет, и не будет стоить миллиона фунтов. Нимфы на­шли это замечание замечательно щедрым, так как они слышали от пароходной горничной, которая знала все подробности о лорде Райгоне, что «семья его разорилась, что у них от прошлого не осталось ничего, кроме имени, которое считается одним из самых старинных и знатных в Ирландии».

Когда продажа совершилась, мисс Девере обратилась к Питеру Рольсу:

— А вы, сэр, — спросила она, слегка игривым тоном, так как он был мужчиной, хотя и не знатного рода, — мне кажется, что мы ничего не можем предложить вам?

— Мне кажется, что нет, — отозвался Питер, но вдруг ему пришла в голову новая мысль, — если только, — добавил он, — моя сестра тоже не захочет купить себе платья. Она на палубе.

— Может быть, она пожелает взглянуть на рисунки мадам Надин? У нас шкафы полны чудесных образцов.

— Затруднение в том, что у нее делается головокруже­ние, когда она много ходит, — отвечал Питер.

— Может быть, она поручит вам выбрать что-нибудь, что она сможет посмотреть в своей комнате. Какого она роста?

— Не так высока, как некоторые из вас.

— В таком случае, платья, которые подойдут вот к этой молодой барышне, будут лучше всего. Мисс Чайльд, мисс Ведрин поможет вам за ширмой снять «Первую любовь» и надеть «Молодой Месяц».

— О чем вы теперь смеетесь? — спросила она вполго­лоса.

— Ни о чем, — кротко ответила самая маленькая из нимф, с трудом сдерживая смех.

— Мы лучше теперь уйдем, а я вернусь потом, — по­спешно возразил Питер. — Не беспокойтесь, пожалуйста, из-за нас переодеваться за ширмой. Я должен сперва спросить сестру относительно платья.

Они вышли. Рагс решился спросить у мисс Рольс, не по­зволит ли она ему выбрать для нее платье. Но она ответила отрицательно. Питер, тем не менее, вернулся, как обещал, в зеркальную комнату, так как нельзя было допустить, что­бы мисс Чайльд понапрасну затягивалась и такую погоду в платье «Молодого Месяца».

Но, когда он пришел, она уже была одета в это платье.

В отсутствие лорда девушки были очень милы с ним, чело­веком не знатного происхождения. Впрочем, девушка в «Мо­лодом Месяце» едва ли произнесла хоть одно слово, но она умела быть очаровательной, даже ничего не говоря.

Пока мистер Рольс покупал для своей сестры «Месяц», он стал совсем на дружескую ногу с остальными при по­мощи нескольких простых шуток.

— Не хотите ли, — спросил он, наконец, собираясь ухо­дить, — чтобы я принес вам немного Джилидовского бальзама?

— Джилидовского бальзама? — воскликнули все, даже девушка в платье «Месяца».

— Да. Это лекарство от морской болезни. Не потому, конечно, что вы уже страдаете ею, но потому что бальзам — хорошее предупредительное средство. Неужели вы никогда не слышали о нем?

Они отрицательно покачали головами.

— Это очень важная вещь для людей, находящихся на море. Я сам в нем не нуждаюсь, но я знаю это очень хорошо, так как он доставил состояние моему отцу.

— Он изобрел его? — спросила мисс Карроль.

— Нет. Но он дал ему название и продает его. Обыкновенно не те люди, которые изобретают, дают имя и продают изобретения, получая за них деньги. Мой отец — Питер Рольс, я принесу вам бальзам. Он приятен на вкус. Через десять минут я вернусь.

И он ушел.

Когда Питер вернулся, мисс Чайльд носила уже платье, похожее на блестящую паутину на фиолетовом фоне. Это платье называлось «Отдающееся сердце».

Питер принес бутылку, чистую салфетку и пять чайных ложечек.

— Я взял эти вещи у служителя в столовой, — объяснил он.

— Все это похоже на заговор, — пробормотала девушка, которая всегда смеялась.

— Как вы грубы! — прошептала с негодованием мисс Де­вере. — Не обращайте на нее внимания, мистер Рольс. — Она ничуть не похожа на всех нас.

Питер отметил себе это.

— Она всегда смеется над всем и над всеми, — продол­жала мисс Девере.

— Пусть она посмеется надо мною, — сказал Питер, — я развеселю ее.

— Для дам это не годится. Она не на постоянной службе у мадам Надин. Клиенты не позволяют, чтобы модели насме­хались над ними.

— Я не смеюсь над людьми, я смеюсь над миром, — оправдывалась модель.

— Почему? — спросил Питер, пристально взглянув на нее.

— Чтобы не смеяться над самой собой, и чтобы заставить его, если возможно, смеяться вместе со мной.

— И вы думаете, что вы сумеете это сделать?

— Я хочу попытаться это сделать. И что бы из этого ни вышло, я не заплачу.

— Не в этом ли вся тайна жизни? — сказал Питер Рольс, не отрывая своего взгляда от ее лица.

Неожиданно она улыбнулась ему.

— Вы так думаете? Дайте мне целебный бальзам, и все остальное приложится.

Питер вообще не был глуп, но теперь он не мог понять, что она хотела сказать. Если он угадывал правильно, все это было не так просто, как ей казалось. Но ее слова вы­звали в нем желание дать нечто большее, чем чайную ло­жечку бальзама, девушке, которая всегда смеялась и кото­рая не находилась на постоянной службе у Надин.

Глава III.

Разговор во время бури.

Пока продолжалась буря, Питер Рольс по нескольку раз и день заходил в зеркальную комнату и угощал своих нимф джилидовским бальзамом. Лекарство или что-то другое действовало на них поразительно. Когда они настолько оправились, что смогли проявлять больше интереса, Питер стал таскать к ним в комнату виноград, шоколад и романы. Его сестра захватила с собой много романов, чтобы убить время на пароходе, но вышло так, что, вместо этого, она убивала его вместе с лордом Райганом, и ей было не до книг.

Надин была принуждена взять билеты первого класса для своих моделей: в противном случае, пароходные правила не позволяли бы им переступать палубного барьера даже ради дела. Но они ютились в своей комнате близ кормы, и их личная жизнь едва ли была более отрадна, чем профес­сиональная. Теоретически они, конечно, могли бы в опреде­ленные часы совершать прогулки, при благоприятной погоде, но так как погода была неблагоприятна, то четверо из них, будучи свободны, находили развлечение скорее в лежании, чем в прогулках. Только пятая не обращала никакого вни­мания на погоду.

У нее был плащ и, окутав свою маленькую, изящную го­ловку темной вуалью под цвет волос, она присоединялась по вечерам к группе решительных мужчин и женщин, не обращавших внимания на ветер. С восьми до десяти часов вечера она выходила наверх и бродила взад и вперед по мокрой и почти пустынной нижней палубе, или садилась подышать, чистым воздухом на свободное кресло.

Будучи «ничуть не похожа» на других нимф, она воздержалась от упоминания о своей привычке мистеру Рольсу, который имел обыкновение бродить по верхней палубе. Не потому, что она все еще держала себя с ним «застенчиво», как он выражался. Мисс Чайльд больше уже не думала, что он «кажется, симпатичен», она была теперь в этом уверена. Она нравилась ему в стране нимф, когда он посещал ее подруг, но, ведь, это не имело никакого отношения к прогулкам по палубе. Но однажды вечером Питер Рольс случайно спустился на нижнюю палубу и сразу же узнал мисс Чайльд, несмотря на ее плащ и вуаль.

Было бы насмешкой сказать в такую ужасную погоду «добрый вечер», и мистер Рольс начал с того, что попросил у мисс Чайльд разрешения прогуляться с ней.

— Или протанцовать фокс-трот^[1], — отвечала она. — Па­луба научила меня некоторым замечательным новым па.

— Я бы хотел, чтобы вы научили меня им, — сказал Пи­тер.

— Я этого не смогу, но пароход сможет это сделать!

— Танцовали ли вы когда-нибудь фокс-трот? — осведо­мился он.

— Да, в другом периоде своего существования.

Этот ответ заставил его замолчать на минуту. Затем он неожиданно сказал:

— Знаете, мисс Чайльд, я бы хотел, чтобы вы мне рас­сказали что-нибудь о себе!

— Благодарю вас, м-р Рольс, но в этом нет ничего инте­ресного.

— Если это — единственная причина, то мне кажется, вы можете предоставить мне судить об этом. Даю вам слово, я не хочу быть навязчивым или любопытным. Но вы так отличаетесь от остальных.

— Я знаю, что я некрасива. Вот почему я так досадно симпатична. Я поступила к Надин только из-за нескольких лишних дюймов роста. К счастью, лицо не играет слишком большой роли для моделей, — усмехнулась она. — Главное, чтобы ноги были длинны; мадам Надин исходит из этого, и тогда ваше лицо годится для платьев данного сезона. Поэто­му, когда появляется много красивых девушек недостаточно высокого роста, вы можете оказаться подходящей, если их начнут измерять аршином.

Питер рассмеялся.

— Вы не должны смеяться над этим, — заметила она, — это очень важное обстоятельство.

— Но вы то всегда смеетесь.

— Это потому, что я, по вашим словам, иду против жизни. Это дает мне веселую точку зрения.

— Вот об этом-то я и хотел поговорить. Пожалуйста, не меняйте темы разговора, если только вы не думаете, что я от безделья воспользовался первым случаем, что застал вас одну, для…

— Этого нет, — сказала Вин. — Я думаю, что вы очень добры, проявляя столь живой интерес. Но, в самом деле, не­чего рассказывать. Самая обыкновенная история.

— Мне не кажется обычным видеть девушку девятнадцати лет…

— Двадцати!

— …которая оставляет свою родину, чтобы отправиться одной в новую страну.

— Вовсе не одной. Мадам Надин взбесилась бы, если бы услышала, что ее называют моей покровительницей, но все-таки это гак. Не потому что эмигранты нуждаются в покро­вителях…

— Вы эмигрантка?

— Да, а как же иначе? Посмотрите, моя вуаль, кажется, промокла насквозь!

— Я завтра дам вам шляпу, защищающую от ветра.

— Разве ваш отец торгует ими так же, как и джилидовским бальзамом?

— Нет, но у моей сестры есть такая шляпа, и она ей не нужна. Я захвачу ее для вас.

— О, я не могу принять ее!

— Если вы не возьмете, я выброшу ее за борт.

— А шоколад тоже был ее?

— Да.

— А книги?

— Некоторые из них мои. Но не те, которые мисс Де­вере находит интересными. Вот еще что: она говорила, что вы не на постоянном месте у Надин. Что это значит, если вы ничего не имеете против моего вопроса?

— Не то, что вы думаете. Это не значит, что меня должны рассчитать. Я нанялась только на время поездки, чтобы за­местить девушку, которая в последний момент отказалась. И я влезла в ее башмаки, семимильные башмаки, которые бесплатно перенесут меня через океан в Нью-Йорк, в кото­ром я надеюсь устроиться.

— Я тоже надеюсь на это, — сказал Питер серьезно.— У вас там есть друзья, кроме меня?

— Благодарю вас за то, что вы считаете себя таковым, господин джилидовский бальзам. Впрочем, я слышала, что в Америке всякий готов быть другом одиноких иностран­цев!

— Я боюсь, что ваши сведения об Америке немного слишком оптимистичны. Но не можете ли вы одну минуту быть серьезной? Мне кажется, что я хорошо познакомился с вами, и с другими, конечно. Но они — другое дело. И потому они на постоянной службе у Надин. Это подходит к ним. Я не беспокоюсь о них, и не беспокоился бы из-за вас, если бы вы мне сказали, что у вас есть друзья и вы знаете, что пред­примете, когда приедете.

— Я не могу этого сказать, — отвечала Вин, изменив тон и, словно устыдившись, что начала разговор в столь «легкомысленном» стиле. — Но у меня есть надежда; у меня есть два рекомендательных письма и адрес приличных меблированных комнат; кроме того, у меня осталось немного денег, так что я действительно верю, что все обойдется хорошо, благодарю вас. Мои родные думают, что я поехала, чтобы проявить свой дикий нрав и я постараюсь доказать, насколько это будет возможно, уже не им, но самой себе, что я могу жить собственной жизнью в Новом Свете и не погибнуть.

— Почему вы не хотите уже им этого доказать?

— Да потому, что никто из них не интересуется этим. И фактически обо мне уже позабыли.

— Я боюсь, что у вас большое горе, — сказал Питер.

— Для того, что заставило меня искать счастья в Аме­рике, это слишком сильное выражение, хотя это началось с горя, которое случилось уже давно.

— У вас умер кто-нибудь, кого вы любили? — Питер встал на простой прямой путь наводящих вопросов.

— Да, моя мать. Это случилось, когда мне было четырнадцать лет, и я не могла быть особенно полезна ни моему отцу, ни моему малолетнему брату. И вот отец нашел особу, которая была столь любезна, что стала экономкой и воспитательницей моего брата. Он — священник. Я, вероятно, не похожа на дочь священника, и он тоже думал, что я не стану на него похожа, в особенности с тех пор, как появилась эта экономка. Мы стали ссориться с ней, и это возмущало отца. Он не хотел расставаться с нею, так как она блестяще упра­влялась с делами, с ним, с ребенком, с приходом. Поэтому было проще расстаться со мною. Я отправилась в школу на полный пансион.

— Хорошо ли вам там было?

— Я любила ее. Через год я уже не приезжала домой даже на праздники. Ко мне часто приходили в гости по­други: девушки были ласковы со мной. Но мне некуда было девать большую часть своего времени: теперь я злюсь на себя за это. Я ничему не училась, кроме того, чему хотела учиться. А это всегда бывает то, что менее всего полезно.

— Я тоже делал так, когда учился, — сказал Питер.

— Для вас это не имеет значения. У вас есть джилидовский бальзам.

— Он принадлежит моему отцу.

— Я думаю, что то, что его, то и ваше.

— Он так говорит. Все-таки у нас есть свои неприят­ности. Моя заключается в том, что я не живу, согласно со своими принципами и даже не знаю точно, каковы они, так как все у меня еще находится в брожении. Но я бы хотел узнать подробнее о ваших неприятностях.

— Я не допускаю для себя слово «неприятность». Это создает стену. А я только что вырвалась из-за этой стены. Я смогла бы это сделать раньше и лучше, если бы училась более трудным вещам. Когда мне пришлось предпринять что-нибудь для себя, оказалось, что я не умею ничего, что счи­тается пригодным в деловом мире. Я упражняла только свой голос.

— Так. Мне кажется, что у вас должен быть голос.

— Я тоже так думала, но это была еще одна моя ошибка.

— Готов держать пари, что это не ошибка.

— Вы потеряли бы свои деньги, м-р Рольс, а я затратила большую часть своих, прежде, чем открыла это. Понимаете, моя мать оставила мне немного денег, но я могла их полу­чить лишь по достижении двадцати одного года, но тут про­изошли разные события. Мой отец держал меня в школе до последних полутора лет, не зная, что делать со мною. За­тем умер мой маленький брат. Я должна была бы больше интересоваться им, но я почти не знала его. Его появление на свет убило мою мать; и он любил эту женщину. Я не могу понять, как это он мог. Когда он умер, люди стали сплетни­чать насчет ее и, может быть, насчет отца. Мне кажется, что, говоря, что ей надо уехать, она внушала ему мысль о женитьбе на ней, но он решился только на то, чтобы вы­звать меня. Я прожила с ними шесть месяцев. Это было ужасно для всех троих. Я должна признаться, что заслужи­ваю порицания. У меня произошла сцена с отцом, и я ска­зала ему, что собираюсь отправиться в Лондон, брать уроки музыки, чтобы потом самой содержать себя: я не могу больше жить дома. Это ускорило события. Раньше, чем кто-нибудь узнал, не исключая госпожи экономки, о том, что случилось, отец попросил ее стать его женой — или она пред­ложила ему это. Я обожала свою мать. Вот вам и вся исто­рия.

— Я считаю это только предисловием. А что было в Лондоне?

— Отец выдал мне мои деньги раньше времени для опла­ты уроков. Он не одобрял их в принципе, но у него дома не было со мною мира, а ему больше всего нужен был мир. Я должна была дать обещание, что не поступлю в оперетку. Это и теперь заставляет меня смеяться! Но я думала тогда, что мне надо только спросить, чтобы получить. Я брала уроки у знаменитого тенора. Он должен был понимать, что мой голос ничего не стоит, но он поддерживал во мне надежду. Мне кажется, они все таковы: этого требует дело. Когда две трети моих денег были израсходованы, я не реши­лась продолжать дальше, и просила его найти мне работу. Он часто говорил, что он это сделает, когда придет время. Очевидно, оно еще не пришло. Он извинился, говоря, что мне надо еще продолжать брать у него уроки. Его репутация по­страдает, если он преждевременно будет выпускать своих учеников. Тогда я решила найти себе заработок сама. Один из оперных антрепренеров, к которому я обратилась, ис­пробовав мой голос, сказал, что он недостаточно силен и годится только для гостиной. Тогда в первый раз я почув­ствовала себя разбитой.

— Бедное дитя! — прошептал Питер, но чуткое ухо де­вушки уловило эти слова, несмотря на вой ветра, все время прерывавшего их разговор.

— Чайльд^[2] моя фамилия, и невежливо называть меня так, — прервала она его соболезнования, снова принимая «легкомысленный» тон. — По фамилиям называют воинству­ющих суфражисток^[3] и прислуг, отправляемых в тюрьму за кражу бриллиантов у своих добрых хозяек. Я не воин­ствующая суфражистка и пока еще не прислуга, хотя, может быть, и стану ею со временем, если Нью-Йорк окажется столь же неблагосклонным ко мне, как и Лондон.

— Я надеюсь, что он будет благосклонным к вам в на­стоящем смысле этого слова!

— Моя подруга, давшая мне два рекомендательных письма, говорила, что так именно будет: американцы-де любят английских девушек, если у них хватает мужества, чтобы переплыть океан. Она говорит, что в этой стране для нас гораздо больше шансов, как и гораздо больше места, чем на нашей родине.

— Это верно, но…

— Пожалуйста, не обескураживайте меня!..

— Ни за что на свете! Только…

— «Только» столь же плохое слово, как и «но». Я по­лучила рекомендательное письмо к редактору одной нью-йоркской газеты «Сегодня и завтра» и письмо к органисту английской церкви. Может быть, хоть от одного из них я извлеку пользу. Уже то, что мне удалось совершить свое путешествие бесплатно, является счастливым предзнамено­ванием. Вообще я нисколько не боюсь; я чувствую, что му­жество переполняет меня до краев, исключая минут, когда пароход одновременно ныряет и перекидывается с боку на бок.

— Это хорошо. Вам, конечно, повезет. Ни за что на свете я не буду вас обескураживать. Я только скажу, что мне хотелось бы, чтобы вы считали меня другом. Я не хотел бы потерять вас из виду, когда мы приедем. Может быть, я буду в состоянии помочь вам тем или другим способом, или это сможет сделать моя семья. Прежде, чем мы сойдем с па­рохода, я познакомлю вас с моей сестрой.

— О, благодарю вас! Вы очень любезны, — сказала мисс Чайльд в третий или четвертый раз. — Но мне неприятно бес­покоить мисс Рольс. Она не захочет…

— Разумеется, она захочет, — настаивал Питер, — она живо заинтересуется вами, когда я расскажу ей о вас, мисс Чайльд, и будет очень рада познакомиться с вами.

Вин помолчала, не будучи уверена в этом. Редко сужде­ния брата о своей сестре по себе самому бывают правильны.

Глава IV.

Любезность Мисс Рольс

Вопреки предположению Питера, оказалось не так легко вызвать у Эны интерес к мисс Чайльд. Его сестра была за­нята своими собственными делами, которые достигли критического пункта, и если бы Питер ворвался к ней в каюту и пытался заговорить о чем-нибудь ином, кроме как о ней самой, или о лорде Райгане, ее глаза сразу стали бы походить на закрытые окна.

Питер приходил в отчаяние. Через восемнадцать часов «Монарх» должен был пристать к Нью-Йорку. Питер, конечно, не был влюблен в мисс Чайльд, но ему была невыносима мысль, что она едет в Нью-Йорк, не имея там покровителей. Надо было что-то предпринять, и он решился на хитрость.

— Послушай, сестричка, — сказал он Эне, — я только что подумал, почему бы Райгану не погостить у нас, раз он и его семья находятся здесь.

— Он не говорил, что он этого не предполагает, — отре­зала Эна.

— Но он и не говорил, что хочет этого?

— Нет еще; я не решилась показаться слишком навяз­чивой.

— Клянусь честью, я не понимаю, зачем тебе быть на­вязчивой. Я пришел к заключению, что ему хочется остано­виться в Нью-Йорке. Уверен, что его сестре тоже. Оста­новка может быть только за деньгами.

— Возможно. Я уже думала об этом. Но что мы можем сделать? Можно было бы выяснить этот вопрос и предло­жить ему взаймы.

— Я берусь поговорить с ним и уладить дело.

— О, Питер, помоги мне в этом, как мужчина.

— Я сделаю это, если ты окажешь мне услугу, как жен­щина.

— В чем дело? Впрочем, в чем бы оно ни состояло, я тебе это обещаю.

— Ладно! — отвечал Питер, — я думаю, ты можешь это обещать, так как это не будет трудно для тебя, сестричка. Дело идет о том, чтобы ты позволила мне познакомить тебя с одной очень симпатичной девушкой, проявила к ней вни­мание и помогла ей, если она будет в этом нуждаться.

Эна усмехнулась:

— И это все? Я думаю, мне кажется, я надеюсь, что могу это обещать. В наше время девушки не особенно ну­ждаются в помощи. Кто она? Видела ли я ее?

— Нет. Ты ее не видела.

— Красива ли она?

Питер ожидал этого вопроса. Эна и все другие девушки, которых он знал, неизменно задавали этот вопрос. Но он почти не знал, что на это ответить.

— Она замечательно привлекательна, — сказал он, — она из тех, на которых обращают внимание в толпе и которым смотрят вслед. В ней нет того, что называется правильными чертами лица, но от нее нельзя оторвать глаз. У нее большие широко раскрытые, темные глаза с поволокой, с огромными ресницами. У нее небольшое круглое лицо и маленький, нежный, вздернутый носик, и красивый рот, да, ее рот красив, без сомнения. Она почти всегда смеется, даже когда несчастна. У нее длинная шея, подобно стеблю цветка, и длинные ноги.

— Боже мой, что за описание! Скажи, ради Бога, кто же это создание?

— Я знаю, что это может показаться странным, но та­кой очаровательной девушки ты еще никогда не видела, и каждый мужчина скажет то же самое. Она — мисс Чайльд…

— Но в списке пассажиров нет никакой мисс Чайльд.

— Может быть, и нет, так как она — одна из моделей Надин; я купил превосходное платье с нее. Это вышло не­ожиданно. Оно называется «новый», нет, «молодой месяц».

Эна на минуту позабыла, что крайне нуждается в содей­ствии брата и начала делать ему строгие наставления.

— Конечно, ты купил это платье, чтобы угодить ей, — этой девушке.

— Нет, конечно, я купил платье, чтобы доставить удо­вольствие тебе. Оно очень красиво. Я взял его к себе в ком­нату.

— Можно себе представить, что подумает об этом при­слуга! Хорошо, я поблагодарю тебя, когда увижу платье. Но что за идея знакомить меня с одной из этих моделей! Лорд Райган говорил, что все они набелены и накрашены, кроме одной, которая некрасива.

— Это и есть моя. Но я считаю, что она красива и даже более, чем красива. Ее глаза, ее улыбка…

— Не говори мне об ее глазах и улыбке. Я не могу зна­комиться с моделью, Петро, я не хочу быть знакомой с портнихой…

— Наша мать была портнихой. А мать отца была прач­кой…

— Тише, ради бога. Нас могут услышать!

— Я не стыжусь того…

— А я стыжусь! Ох, Петро, не будь таким ужасным, именно теперь, когда я действительно нуждаюсь, чтобы ты был милым. И ты умеешь быть милым, очень милым. Пожа­луйста, не вспоминай о прошлом нашей семьи. Это ужасно, это — пятно на нас. Мы должны попытаться стереть его, и мы это можем сделать, при помощи наших денег. Нам выпа­дает благоприятный случай. Тем более мы должны остере­гаться связываться со всякого рода народом…

— Эта девушка — лэди.

Эна вышла из себя. «Они все таковы», — проворчала она. — Вероятно, она дочь священника и ее родители умер­ли, — продолжала она.

— Да, ее мать умерла, — подтвердил Питер.

— Ну, конечно. В чем же нужно помочь девушке? Разве Надин не платит ей жалованья?

— Она договорилась работать у Надин только на время переезда на пароходе.

— О, так говорят девушки всего мира, приезжающие в бедный маленький старый Нью-Йорк.

— Чорт возьми, Эна! Я до сих пор не знал, что в тебе есть что-то кошачье.

Эти слова и огонек в его глазах привели снова Эну в спокойное состояние. Она вспомнила основания, в силу ко­торых ей надо было быть мягкой с Питером. К счастью, она еще не совершила крупной ошибки.

— Ты не понимаешь шуток, Петро! — поддразнила она его, смеясь. — Я не кошка и не свинья, но ты меня немного напугал. Тебе нравится эта девушка?

— Конечно, она мне нравится.

— Ты хорошо знаешь, что я подразумеваю под словом «нравится». И надеюсь, что я понимаю, что ты подразуме­ваешь под этим. Ты всегда склонен сочувствовать каждому существу, которое не имеет столько денег, сколько есть у нас, и нуждается в наших деньгах. Надеюсь, что и на этот нет ничего большего. Если бы ты влюбился в модель от модистки, надо было бы немедля положить этому конец. Мы должны подниматься вверх, а не спускаться вниз.

Питер рассмеялся, и в этом смехе его сестре послыша­лись нервные нотки.

— Что ты за странная девушка, — сказал он. — Тебе не­чего выдумывать о моих чувствах к мисс Чайльд. Все, что я хочу, это помочь ей устроиться.

— Помочь ей устроиться? Ладно, тогда ты можешь представить мне ее, если это не отнимет слишком много времени. Ты, ведь, знаешь, Петро, что сегодня последний день нашего пребывания на пароходе, и я испытываю такие же чувства, как и ты. Как же мы это устроим? Сможешь ли ты привести ее сюда?

— Я никуда не могу привести ее, — возразил Питер по­чти сердитым тоном. — Она не служанка, ищущая места. Я сказал тебе, что она лэди.

— Прекрасно; как же ты думаешь сделать?

— У нее тоже немного времени. С тех пор, как погода исправилась, дела Надин пошли бойчее. Но после обеда она обыкновенно гуляет на нижней палубе, где никого не бывает. Я могу отправиться туда с тобой в половине девятого.

— Великолепно. Итак, решено. Я буду даже любезна сегодня вечером с мисс Чайльд, а потом в Нью-Йорке, если ты сможешь, устрой, чтобы лорд Райган принял наше предложение. Ну, а теперь ступай, Петро. Мне необходимо вздремнуть, я почти не спала прошлую ночь.

Но когда он вышел, она легла, но не заснула, обдумывая положение.

Эта девушка, без сомнения, опасна. Сосредоточенное выражение глаз Питера при описании ее удивительной при­влекательности противоречило его утверждению, что его чувства носят платонический характер. Он «желает только помочь ей!». Ха-ха! И все-таки она была рада, что он сказал это, так как это подало ей блестящую мысль. Правда, то была жестокая мысль, но в любви, как на войне, все средства хороши. Конечно, если девушка — искательница приключений, это оружие окажется бесполезным, и Эне придется изобрести другое. Чтобы выяснить это, надо повидаться с мисс Чайльд; как бы хитра ни была эта девушка, она в течение пяти минут сумеет разгадать ее. Тогда выяснится, прав или неправ был Питер относительно этой до­чери священника, у которой умерла мать.

Эна закрыла глаза и хотела заснуть, но не могла. Перед ее взором рисовался образ лорда Райгана, его матери и сестры, гостящих в их доме на Лонг-Айленде. Как хорошо будет, если они примут предложение погостить у Рольсов. Она сблизится еще больше с лордом Райганом, и, кто знает, может быть осуществится ее мечта — выйти замуж за титулованную особу. Нет, она не допустит, чтобы какая-нибудь модель от модистки могла стать на пути к осуществлению ее заветной цели.

* * *

В этот вечер Вин надела для прогулки длинное синее платье вместо плаща. Оно было поношенное, но приличное, и ее темные волосы были подобраны под узкую шляпку та­кого же синего цвета, как и платье. Она знала, что предстоит ей в половине девятого, и хотя она была благодарна господину «джилидовскому бальзаму», но опасалась последствий его доброты.

Когда она увидела брата и сестру, направляющихся к ней навстречу, улыбка мисс Рольс имела ободряющий характер. Эта улыбка напоминала улыбку Питера, и в их лицах было некоторое сходство: оба были темноволосые с живыми глазами, которые казались светлыми в сравнении с их черными волосами, но живость взгляда мисс Рольс отличалась от живости взгляда ее брата. Его взгляд был немного задумчиво-пытливым, ищущим чего-то, что-то ему еще неизвест­ное, ее — неудовлетворенным, ищущим и не находящим того, что нужно.

Он был худощавым молодым человеком, не очень высо­ким, но хорошо сложенным. Она — небольшая, неуклюжая девушка, почти четырехугольная, но довольно красивая, с прекрасными зубами, которые она обнаруживала при своей дружеской улыбке. Если бы эта улыбка была менее привет­лива, мисс Чайльд, может быть, поняла бы, что великолепное закрытое вечернее платье красного бархата было надето, чтобы произвести подавляющее впечатление на новую скромную знакомую. Но ей не пришло в голову заподозрить в такой хитрости сестру своего нового друга. И притом она так мило улыбалась.

— Мисс Чайльд! Очень рада познакомиться с вами, — приветливо сказала красивая девушка. — Питер рассказал мне о вашей судьбе. Мне кажется, что вы удивительно мужественны.

— Может быть, не заслуживает признания мужествен­ным тот, кто делает то, что ему приходится делать, — отве­чала Винифред, в то время как ее тонкая рука без колец отвечала на приветливое пожатие пухлой руки, унизанной кольцами.

— Петро, отойди и дай нам поговорить, — сказала весело любезная сестра. — Двое составляют компанию, а трое — нет.

И Петро отошел, думая, что Эна — превосходный това­рищ. Он уже сделал для нее все, что смог. Райган и обе лэди милостиво согласились погостить у них в течение двух недель, раз уже судьба привела их в эту страну.

— Что же вы намерены делать в Нью-Йорке, мисс Чайльд? — спросила мисс Рольс, когда они стали медленно прогуливаться по пустынной палубе.

— У меня есть надежда получить какую-нибудь работу при газете при помощи рекомендательного письма, которое у меня есть, — отвечала Вин, — или поступить в церковный хор в качестве контральто при помощи другого письма. Если это не удастся, что же, ведь, говорят, что Америка, это — страна для женщин.

— Да, это так. Нам блестяще везет, — подтвердила Эна, — мужчины так добры по отношению к нам.

— Мне кажется, они должны быть таковы, — согласи­лась Вин, — мистер Рольс очень добр. Похожи ли на него другие?

— Я думаю, что существуют различные способы быть добрым. Одни более надежны, чем другие. Я почти не знаю, как вам это сказать.

— Мне не совсем понятно, что вы имеете в виду.

— Было бы странно, если бы вы поняли. О, мисс Чайльд, надеюсь, что могу говорить с вами совершенно откровенно?

Когда начинают так, за этим всегда следует что-нибудь неприятное, но Винифред Чайльд овладела собою и сказала спокойно:

— Пожалуйста!

— Это весьма трудно. Мне очень страшно за вас.

— Похоже на то, что мне следует бояться вас.

— Не бойтесь. Могу ли я рассчитывать, что вы пове­рите мне?

— Почему же нет?

— Я так сразу приступаю к делу. Но что мне делать? У нас немного времени. Мой брат скоро вернется сюда. А мне надо поговорить с вами о нем. Он проявляет большой интерес к вам.

— Это очень мило с его стороны, — голос Винифред бы холоден и прозрачен, как льдинка.

— Так и должно было быть. Конечно, он славный брат и прекрасный юноша во многих отношениях. Мне неприятно говорить что-нибудь плохое о нем. И еще более мне неприятно разочаровывать вас. Его единственный недоста­ток, это — порядочное сумасбродство по отношению к жен­щинам, в особенности к таким, которые не принадлежат к его кругу. Вы понимаете, что я имею в виду? Мне это очень тяжело. Он говорил сегодня, что намерен помочь вам. Это меня немного испугало. Я поняла, что должна вас предостеречь, так как, не правда ли, у Питера такой внушающий доверие вид?

— Да, конечно, — отвечала Вин, все еще не изменяя своей симпатии к господину «джилидовский бальзам».

— Я его сестра и не могу не чувствовать своей ответ­ственности за него. Кроме того, я чувствую также ответ­ственность за вас, так как через его посредство познако­милась с вами, а вы — чужой человек в нашей стране. По­этому я не имела права упустить случай поговорить с вами. И все-таки у меня не хватает мужества говорить подробно.

— Вовсе нет необходимости ставить точки над «и», — возразила Винифред, стараясь не быть резкой, так как она продолжала думать, что девушка говорит искренно. Ни одна сестра не станет очернять своего брата, ради одного только удовольствия, чтобы ее слушали.

— Вы понимаете, что я хочу оказать?

— Мне кажется.

— Очень благодарна вам. Так мило и благородно с ва­шей стороны не сердиться на меня и не считать, что я сую свой нос в чужие дела. Но мой долг — не допустить, чтобы мой брат обидел доверившуюся ему девушку-иностранку в чужой для нее стране. Все, чего я хочу, это чтобы вы обе­щали мне, вместо того, чтобы позволить ему помочь вам, когда он это предложит, если он еще не сделал этого, по­зволить сделать это мне.

— Я надеюсь, что обойдусь без всякой помощи, кроме помощи друзей моей подруги, которая дала мне рекомен­дательные письма, — сказала Винифред с чисто женской гор­достью.

— Я и не думаю, что вам понадобится чья-нибудь по­мощь. Вы производите впечатление человека, который везде сумеет устроиться. Но если вы будете нуждаться в поддержке, вы не должны принимать услуг от моего брата, или позволить ему входить вообще в вашу жизнь. Я прошу об этом исключительно в ваших же собственных интересах.

— Я понимаю это, мисс Рольс. Какие же другие сооб­ражения могли бы тут быть?

— Никаких иных не может быть. Вы обещаете? Я так боюсь за вас.

— Конечно, я не приму никакой помощи от мистера Рольса.

— Вот это хорошо. У меня теперь тяжесть спала с души. И обещайте, что не дадите ему заподозрить, что я что-нибудь сказала, или вмешалась в его план.

— Его план! — повторила Вин.

— Конечно, когда человек с таким недостатком, как у Питера, предлагает девушке помочь устроиться в Нью-Йорке… Пожалуйста, не обижайтесь.

— Я не обижаюсь. Конечно, и без слов ясно, что я не скажу ему, что вы предостерегли меня.

— Он перестанет со мной разговаривать, если вы только намекнете ему.

— Не беспокойтесь. Я не сделаю ни малейшего намека. И потом, мы завтра утром приедем! Не будет даже случая сказать ему что-нибудь, кроме «прощайте».

— А вечером, после того, как я уйду, он вернется…

— Я тоже уйду, как только вы уйдете.

— Может быть, так будет лучше. О, вы не можете представить себе, какая тяжесть спала с моей души.

— Я рада, что все так обошлось.

— Вы напишете мне и сообщите, как устроились? На­пишите, как только вам что-нибудь понадобится. Я буду очень рада…

— Благодарю вас, если мне что-нибудь понадобится…

— Мой адрес: Лонг-Айленд, Старый Честертон, вилла «Морская Чайка». Записать вам его?

— Нет, не беспокойтесь, пожалуйста. Я хорошо запо­минаю адреса. Вы в самом деле очень добры, принимая во мне участие. Я понимаю, как вам тяжело было говорить со мною об этом.

Вин было тяжело, невыносимо тяжело благодарить та­ким образом мисс Рольс за бескорыстный интерес к ее мо­ральному благополучию. Она старалась быть благодарной, заставляла себя признать, что сестра ее недавнего приятеля поступила честно, благородно и искренно, встав на защиту чужой девушки от столь близкого ей человека. Но, несмо­тря на то, что разум — добрый советчик, внутри ее что-то кипело. Ей очень не нравилась любезная мисс Рольс, и ей хотелось пустить по ее адресу какое-нибудь саркастиче­ское замечание. Она хотела бы быть богатой и важной и иметь возможность распоряжаться мисс Рольс, бедной и униженной. Она чувствовала потребность побежать к Пи­теру и рассказать ему обо всем и снова поверить в него, так как тяжело терять друга. Ей хотелось проснуться в своей комнате и убедиться, что этот ужасный разговор был только сном.

Но она не могла ничего этого сделать. Она не спала, все было действительностью. Мисс Рольс рассуждала пра­вильно, и господин «джилидовский бальзам» перестал существовать. Он был только Питером Рольсом, эгоистичным юношей, относящимся к девушкам, как к игрушкам. Его сестра должна знать его действительную сущность.

Дрожь в голосе мисс Чайльд задела немножко совесть мисс Рольс. По ее телу словно пробежал электрический ток. Но, слава богу, худшее осталось позади, теперь она была в безопасности и могла проявить великодушие. Она убеждала себя в том, что действовала исключительно в ин­тересах самообороны, а не из коварства, и к тому же не сказала ни одного лживого слова о Питере. Она ведь только сказала, что одни люди более надежны, чем другие, а всем известно, что это — истина. Что Питер немного сумасбро­ден по отношению к женщинам и что девушке будет лучше принять помощь от нее, Эны, чем от молодого человека. Это был только хороший совет и Питер не должен был бы сердиться, если бы даже когда-нибудь узнал об этом, от чего боже избави. Когда Эна убедила себя в том, как ра­зумно и тактично поступила, она почувствовала потребность на прощанье проявить некоторую теплоту.

— Я хотела бы быть вашим другом, — сказала она мягко. — Может быть, у вас недостаточно денег. Позвольте мне, как девушке, предложить вам небольшой подарок, или, если хотите, заем в сто долларов. Я захватила их…

— О, благодарю вас бесконечно, но это невозможно, — воскликнула Вин. — Я не нуждаюсь в них; у меня есть не­много денег.

— Очень приятно, хотя мне это доставило бы такое удовольствие… Но одну вещь вы должны знать, — настаивала она. — Я хочу, чтобы вы взяли себе платье, кажется, оно называется «Молодой Месяц», кото­рое вы примеряли, и которое мой брат купил для меня. О, не отказывайтесь. Оно слишком длинно для меня, а я ни­когда не перешиваю платьев: от этого теряется их стиль. Поэтому вы меня ничего не лишите. Если вы не захотите взять его, я увижу в этом доказательство того, что вы чув­ствуете себя оскорбленной моим вмешательством.

Винифред с минуту подумала, а затем, вздохнув, ска­зала:

— Итак, мне приходится взять платье. Это более чем любезно с вашей стороны. Мне не придется бывать в таком обществе, где бы я могла носить его, но…

— Сохраните его на память об этом вечере, на память обо мне, — быстро поправилась мисс Рольс.

— Хорошо, — просто сказала Вин. Но напрасно было опасение, что она когда-нибудь забудет мисс Рольс.

Глава V.

Сцена для кинематографа.

Когда Питер решил, что приличие позволяет ему вер­нуться на нижнюю палубу, не нарушая очаровательных женских секретов, она была пуста. Луна пробивалась сквозь черные тучи и озаряла серебряным блеском поверхность моря, но девушка в длинном платье уже ушла. Сообразив, что он слишком долго отсутствовал, и потеряв надежду еще раз увидеть свою приятельницу в этот вечер, он утешился тем, что постучал в дверь Эны.

— Ну что? — спросил он. — Что ты думаешь о ней?

— О мисс Чайльд? Она, по-видимому, очень симпатич­ная девушка и ты совершенно прав: она — лэди. Я не уве­рена, что она так молода, как ты думаешь, и я бы не на­звала ее красивой, но она привлекательна, несмотря на свой ужасный рост. Мы очень хорошо поговорили, и я предло­жила ей сделать для нее все, что смогу. Я дала ей наш адрес, и она напишет.

— Пригласила ли ты ее к нам? — доверчиво спросил Питер.

— Я намекнула ей на это. Она довольно независима, но очень симпатична, и выразила свою благодарность, в осо­бенности после того, как я настояла, чтобы она взяла себе это платье «Месяца», которое я отослала уже в ее каюту. Знаешь, у нее имеются в Нью-Йорке друзья и она, по-видимому, знает, чего хочет, так что я не могла навязываться ей. Но мне кажется, что я поступила правильно.

— Я уверен в этом, дорогая, — сказал Питер.

* * *

На следующее утро зеркальная комната была опусто­шена. Шкафы, еще недавно полные, были теперь пусты; большая ширма была свернута и прислонена к стене. Дверь была открыта.

Так как видения исчезли со всем, им принадлежащим, то Питер подумал, что они, вероятно, находятся где-нибудь на палубе. И он оказался прав в отношении четырех моделей. Пятой нигде не было видно, и мисс Девере объяснила ее отсутствие тем, что она «ленива» и может спать, сколько угодно.

До последней минуты Питер возлагал надежды на ниж­нюю палубу, но эта надежда не оправдалась; разочарован­ный, даже подавленный, он сошел с парохода вместе с Эной и ее друзьями, не повидавшись с мисс Чайльд.

В густой толпе, собравшейся встретить «Монарха», Пи­тер сейчас же узнал своего отца, пришедшего встретить возвращавшихся домой детей и их именитых гостей. Питер Рольс-старший был маленький, сухощавый, худой чело­век, имевший отдаленное сходство со своим молодым, свежее выглядевшим сыном. Сердечно пожав костлявую руку отца и, произнеся «Алло, батя! Как поживаешь? Как поживает мать? Как дела?», — Питер побежал разыскивать среди вы­шедших на берег пассажиров мисс Чайльд. Он скоро нашел ее и приветливо воскликнул:

— Я ужасно рад, что разыскал вас!

— Я сегодня все утро провозилась, укладывая вещи, — отвечала она с суровым выражением лица.

— Вы так рано исчезли вчера вечером, и я подумал, что вы пошли укладываться, чтобы встать на рассвете и посмо­треть на гавань.

— Я могла хорошо рассмотреть ее из люка.

— Я не думал, что вы из тех, кто может удовлетво­риться люком, — сказал Питер, надеясь вызвать на ее лице улыбку. Но ее голос звучал несколько утомленно.

— Нищим не приходится выбирать, — сказала она рез­ко, почти с раздражением.

Питер все еще улыбался, хотя уже меньше доверял прежнему приятельскому взаимному пониманию, которое позволяло им говорить между собой на особом языке, который показался бы бессмысленным для других.

— Во всяком случае, я делаю вам формальное пригла­шение пойти со мной на ближайшее же представление оперы.

— Прекрасно, и я отвечу так же формально: «мисс Чайльд благодарит мистера Рольса за его любезное пригла­шение и сожалеет, что другое предложение делает для нее невозможным принять его».

— Клянусь Юпитером, это звучит довольно официаль­но! Откуда вы знаете, что получите другое предложение?

— Я совершенно уверена, что получу его.

Питер покраснел, как провинившийся школьник. Винифред подумала, что он рассердится и, может быть, про­явит свою черную душу. Она надеялась, что так будет, так как это дало бы ей облегчение, но он этого не сделал.

— Разве я чем-нибудь обидел вас? — спросил он, пристально смотря на нее.

— Нет, конечно, нет, — отвечала она, глядя на него своими широко раскрытыми глазами. — Почему вы об этом спрашиваете?

— Потому, что вы не были такой на пароходе.

— Я оставила свое пароходное обращение, повесив его за дверью. Мне оно не понадобится в Нью-Йорке.

— Мне очень этого жаль!

— Не понимаю, почему. — Ей стоило большого труда, чтобы не сделать того, чего, по ее словам, она никогда не делала, — расплакаться. Но она приняла суровый, неприступный вид.

— Вы не понимаете? Значит, вы не понимаете, какое значение имеет для меня считать вас своим другом.

— Я, действительно, не думала об этом, мистер Рольс.

— Очевидно, нет. Но я думал. Послушайте, мисс Чайльд, не настроила ли вас каким-нибудь образом моя сестра про­тив меня или нашей дружбы?

— Что за фантазия! — воскликнула Винифред. — Она, насколько я помню, очень нежно отзывалась о вас, и гово­рила, что вы очень милый брат.

— В таком случае, почему вы так холодны со мной теперь, после того, как были так милы на пароходе?

— А, вот в чем дело! Это было для кинематографа, тро­гательная сцена. Неужели вы не понимаете?

Этот грубый ответ на его серьезную просьбу объяснить, в чем дело, был для Питера ударом пощечины. Наконец, она добилась успеха, заставив и его стать холодным.

— Мне очень досадно, что я плохо понял, — сказал он тоном, которого она раньше не слыхала от него. — Теперь, я, конечно, понимаю. Во всяком случае, мисс Чайльд, я должен быть благодарен этому кинематографу за несколько очень приятных часов. Вот идет человек осмотреть ваш багаж. Укажите ему, что вы британская подданная, и он вас не будет беспокоить. И я тоже!

Питер приподнял шляпу, и его улыбка словно ударила ее по голове молотком.

— Прощайте, — ответила Вин поспешно, уже испугав­шись достигнутого успеха. — Благодарю вас за ваше участие в кинематографе.

— Мне очень досадно, что я оказался несостоятельным. Прощайте и желаю, чтобы вам повезло!

Он отошел, но не совсем. Не оборачиваясь, чтобы еще раз посмотреть на нее, он остановился, вступив в разговор с таможенным чиновником. Вин была даже рада, что сказала эти ужасные слова о кинематографе: этот ужасный человек заслужил их.

«Я в последний раз вижу его», — сказала она себе. В этот момент Питер вернулся, чопорно приподняв шляпу.

— Я хотел только сказать, — заявил он, — что кинема­тограф или не кинематограф, но я надеюсь, что, если я смогу вам оказать теперь или позже услугу, вы предоста­вите мне эту привилегию. Мой адрес…

— У меня есть адрес вашей сестры, благодарю вас, — отрезала она, словно ножницами. — Ведь, это одно и то же?

— Да, — отвечал он сурово. И на этот раз он ушел со­всем.

Глава VI.

Руки с кольцами.

В то время, как шестиместный автомобиль уносил Пи­тера Рольса, мучившегося угрызениями совести, что он оставил мисс Чайльд, не сделав всего, что нужно, она делала первые свои шаги в Нью-Йорке.

Она рассталась на пристани с Надин, ее управительни­цей, мисс Сорель и четырьмя моделями. Она осталась со­вершенно одна. Вин слыхала, что в Америке кэбы стоят «ужасно» дорого, но она сказала себе: «на этот раз мне придется взять кэб». Дурно проведенная ночь и сцена с Пи­тером уменьшили пламя ее мужества и вместо подъема, при мысли о том, что она начинает жизнь, полную приключе­ний, она чувствовала, что ее охватывает уныние.

Ее багаж уже исчез, подхваченный носильщиком и во­друженный на таксомоторе. Вин решила, что таксомотор обойдется не дороже извозчичьего экипажа. Но по мере того, как он двигался, она с ужасом устремляла свои глаза, вместо того, чтобы рассматривать Нью-Йорк, на все увели­чивающуюся сумму на таксомоторе. Она вспомнила, что вся ее собственность составляет двести долларов. Наконец, когда безжалостный автомобиль доставил ее окольными пу­тями на пятьдесят четвертую улицу, трех из ее прекрасных бумажек по доллару как не бывало.

Ей хотелось, чтобы машина перестала отсчитывать день­ги, пока, стоя у двери, она разузнавала, продолжает ли еще мисс Гэмпшир сдавать меблированные комнаты, и с ужасом она прислушивалась к фырканью автомобиля, пока на ее зво­нок послышался ответ, и ей открыла дверь негритянка. Она узнала приятную весть, что мисс Гэмпшир еще существует и у нее сдается комната. Она поспешно расплатилась с шофером, прибавив от себя на чай, и спокойно вздохнула лишь тогда, когда ее чемодан и порт-плэд^[4] были втащены в узкую переднюю.

— Право, не знаю, как тащить эти вещи на третий этаж, — вздохнула негритянка. — И почем я знаю, возьмет ли еще вас мисс Гэмпшир.

— Но вы сказали, что здесь сдается комната.

— Да! Но это еще не значит, что вы ее получите. Мисс Гэмпшир очень разборчива насчет квартиранток-женщин, — объяснила негритянка. Подождите, пока я позову мисс Гэм­пшир; она сама объяснится с вами.

— Скажите ей, что меня направила сюда мисс Эллис из Лондона, которая снимала здесь комнату три года тому на­зад,— произнесла в отчаянии Вин с расстроенным лицом.

Мисс Чайльд видела, что чем-то вызвала в служанке по­дозрение и последняя даже не пригласила ее присесть. Она не знала, сердиться ли ей, или смеяться, но вдруг вспомнила свой девиз: «смейся над людьми, чтобы не смеялись над то­бой». Сразу же этот эпизод показался ей только частью ее большого и дико-нелепого приключения, и любопытство заставило ее нетерпеливо ждать его продолжения. Как бы хотелось ей рассказать об этом господину «Джилидовский бальзам»; как бы засверкали при этом его глаза! Но, увы, здесь не было мистера Бальзама, и он вообще перестал для нее существовать. Здесь была только угрюмая передняя, с темными бумажными обоями и огромной уродливой вешал­кой для платья.

Вскоре появилась мисс Гэмпшир. Она любезно выразила согласие принять особу, рекомендованную мисс Эллис, дав понять, что, так-как у нее самой английские предки, то ан­гличане для нее являются излюбленной нацией.

— Для вас комната со столом обойдется в десять долла­ров в неделю. Эту комнату только что оставила известная поэтесса, которая вышла замуж. Она невелика, но симпатична и покойна.

Увидев комнату, Вин поняла, что даже самая страстная поэтесса должна была бы ухватиться за первое сделанное ей предложение, чтобы избавиться от нее. Как и сказала мисс Гэмпшир, комната была невелика, но она имела то преимущество, что, сидя на кровати, можно было рукой достать до любого ее конца, и была бы покойна, если бы соседи не храпели громко всю ночь. К счастью, ее чемодан кое-как уместился под кроватью.

— Я полагаю, что нет смысла отправляться к деловым людям ранее трех часов? — обратилась она за советом к мисс Гэмпшир, после того, как вытащила свою зубную щетку и несколько мелких вещей и разместила их на имеющейся в стене нише.

— Раньше трех? Почему бы нет? — лэди Гэмпшир широ­ко раскрыла свои глаза.

— Я подумала, что до этого времени еще не возвраща­ются в контору с завтрака, — объяснила молодая англичанка.

— Если бы вы немного больше знали Нью-Йорк, — отве­тила хозяйка, — вы понимали бы, что на завтрак здесь не требуется много времени. Многие наши самые выдающиеся деловые люди считают, что кусок пирога со стаканом мо­лока — вполне хороший и достаточный завтрак, и им хва­тает пяти минут, чтобы справиться с ним.

Снабженная такими сведениями и получив подробные ин­струкции относительно трамваев, Винифред отправилась на разведки, позавтракав предварительно в столовой мисс Гэмпшир, находившейся в подвальном этаже.

Сперва она отправилась к редактору, так как, газетный репортаж казался ей более соответствующим быстрому темпу нью-йоркской жизни, чем пение в церковном хоре. Высота здания газеты «Сегодня и Завтра» снова превратила ее маленького червяка. Едва только она пробормотала слова «помещение редактора», как лифт поднял ее на самый верх. Когда ужасная машина остановилась, ей показалось, что только голова ее приехала, а все остальные ее члены рассыпались по дороге, но, очутившись в просторном помещении, уставленном конторками и пишущими машинками и заполненном молодыми людьми и девушками, она поняла, что ничего особенного не случилось.

— Рекомендательное письмо к мистеру Берритту? — по­вторил какой-то юноша с странным выражением в голосе.

Из дальнейших расспросов выяснилось, что м-р Берритт изволил скончаться ровно год тому назад, и Вин ничего не оставалось, как отправиться восвояси, поблагодарив любезного юношу за полученные от него сведения.

Квартира органиста, мистера Нобля, находилась на огромном расстоянии от редакции «Сегодня и Завтра», и мисс Гэмпшир советовала мисс Чайльд поехать по надземной железной дороге. Но это было легче сказать, чем сделать. Можно подняться по лестнице и добраться до платформы, на верху усовершенствованного римского виадука. Но там только народа, который протискивается сквозь железную решетку к поезду, проносящемуся над городом, — народа, гораздо более энергично толкающегося, чем вы, что ничего не получается, кроме беспрерывного захлопывания этой самой решетки перед вашим носом.

Впрочем, в конце концов, толпа втолкнула вместе с собой мисс Чайльд и она очутилась в поезде. Распространено мнение, что в Америке в поездах мужчины вскакивают и уступают свои места женщинам, но в этом поезде не было мужчин. Он был заполнен женщинами, которые, сделав за­купки по магазинам, возвращались с пакетами. Некоторые ехали с таких далеких станций, что Вин склонна была думать, что они гуляют ради удовольствия, тем более, что они нисколько не казались утомленными.

Казалось, что Нью-Йорку никогда не будет конца; вид на перекрестках был столь однообразен, что Вин перестала удивляться, что они называются по числам. Ей нужна была 133 улица, и дом мистера Нобля был расположен далеко от остановки воздушной железной дороги. Когда она нашла его, то узнала только, что шесть месяцев тому назад органист получил место в Чикаго. После того, как из обоих рекомен­дательных писем ничего не вышло, Нью-Йорк показался ей вдвое больше и вдвое разбросаннее.

Итак, она останется одна-одинешенька в Нью-Йорке! И когда она подумала об этом, ее сто девяносто шесть долла­ров и двадцать центов как бы съежились.

— Ерунда — говорила она себе, возвращаясь обратно по надземной железной дороге и обозревая город. — Не надо быть дурочкой. Можно подумать, что я разыгрываю главную роль в мелодраме, отправившись из дому без шляпы, в снеж­ную бурю, преследующую меня, подобно осе. Все устроится хорошо. Говорила же мисс Эллис, что в Нью-Йорке любят английских девушек. Подожди только завтрешнего дня, дорогая!

Всю остальную часть дня она провела, подбадривая себя и выясняя свое положение, то есть пересчитывая свои доллары; и переводя их мысленно на фунты. Впрочем, для этого не оставалось много времени, так как дело было в конце октя­бря, и темнота наступала рано, а жильцы мисс Гэмпшир обе­дали в половине седьмого. Аккуратность необходима, если вы особа женского пола. Несколько больше вольностей, как, например, поднятие бровей, вместо усмешки, разрешается, если вы имеете счастье принадлежать к другому полу.

За столом были банковские служащие, школьные учи­теля и переводчики, но не было ни одной поэтессы, и все были очень любезны с новой квартиранткой, английской де­вушкой, в особенности, когда они рассказывали ей о Нью-Йорке.

— Что вы скажете о Бродвее? — спросил ее сосед, моло­дой австрийский красивый еврей, который казался гораздо более настоящим американцем, чем некоторые из родившихся в Америке.

Вин смущенно ответила, что не уверена, видела ли она его.

— Не уверены, видели ли Бродвей! — воскликнул мистер Ливенфельд. — Подождите, пока вечером вы не будете на Большой Белой Аллее, тогда, надеюсь, вы не ошибетесь.

— Разве она так замечательна? — спросила она.

— Она подобна улыбке! Во всем мире нет ничего подоб­ного. Не хотите ли прогуляться и посмотреть ее сегодня ве­чером? Если вам будет угодно, мисс Сикер и я поведем вас; мисс Сикер, вы согласны?

— О, с большим удовольствием — почти закричала бело­курая девушка, сидевшая по другую сторону от Вин; это была довольно миловидная девица в очках, которая, как объяснила ей мисс Гэмпшир, была «секретарем-переводчиком» в фирме, торгующей игрушками.

Мистер Левенфельд сказал правду. Бродвей вечером был поразителен, чудесен и неповторяем. Все небо было освещено и сверкало великолепием. Это освещение могло бы за­тмить свет двадцати лун. Все, что здесь происходило, делалось при помощи электричества. И фейерверки Хрустального Дворца, и выставка лорда-мэра, и коронация, и морские ма­невры с прожекторами, — все это сверкало и горело, блесте­ло и двигалось одновременно. Бродвей блистал белизною, как северный полюс, украшенный разноцветной радугой, изумительными рубинами, изумрудами, топазами, соста­влявшими слова, или образующими картины, подымающиеся в невидимых рамах высоко над огромными домами, или по­являющиеся перед их фасадами.

Широко разливались зеленые морские волны; гигантская кошка подмигивала золотыми глазами; два блестящих боксера вели бесконечную борьбу; ослепительная девушка снимала и надевала свои, освещаемые электричеством, пер­чатки; голова негра, величиною с воздушный шар, ела спе­циальный маринад из дыни; голубой зонтик раскрывался и закрывался; из большой золотой корзины падали красивые, как рубин, розы; японская гейша, в два человеческих роста, указывала вам, где можно получить кимоно; форель боль­ших размеров, чем кит, появлялась и исчезала на крюке. И над всем, больше, чем все, подымалась к бледному небу, от­куда-то позади Бродвея, пара титанических рук.

Эти руки приковали к себе Вин. Они привлекали к себе ее внимание и завладели ею. Медленно они поднимались, молчаливо отвлекая внимание от других эмблем коммерче­ского успеха Бродвея. Чужестранец в Нью-Йорке невольно останавливался, как бы загипнотизированный, наблюдая, как эти десять колоссальных распростертых пальцев овеществля­лись в своих невидимых рамах, превращаясь в руки с за­пястьями и кистями, и затем исчезали из вида, как бы ис­пуская последний крик о помощи утопающего атласа, поте­рявшего точку опоры на земном шаре.

И, однако, этот огромный, приковывающий к себе взоры, жест не был последним. Проходило три секунды, и затем, сверкая, снова появлялись пальцы, руки, запястья, кисти. И на каждом из пяти пальцев, включая мизинец, сверкало боль­шое кольцо, отличающееся от других цветом и рисунком. Каждое кольцо было украшено буквами из драгоценных камней, и когда руки достигали зенита, цвет колец дважды изменялся. Невозможно было отвести глаз от этого зрелища, пока торжественные движения не заканчивались. Казалось, что над Нью-Йорком господствуют руки Питера Рольса.

Глава VII.

Два Питера.

Руки Питера Рольса!

Они завладели воображением Винифред Чайльд. Во сне и наяву она видела сверканье их колец. В первый же вечер ее пребывания в Нью-Йорке м-р Левенфельд рассказал ей историю этих рук.

Это были руки Питера-старшего. Его коммерческий ге­ний распростер их вдоль по небу для привлечения публики к своему новому большому универсальному магазину на ше­стой Авеню. Подобно тому, как в начале появления рекламы видны были только кончики пальцев, так и Питер Рольс старший начал с крошечного мерцания, идя сперва ощупью, в предвидении будущего успеха.

Всякий человек в Соединенных Штатах слышал о Питере Рольсе, благодаря многочисленным объявлениям и рекламам в газетах и журналах. Уже в течение многих лет он считался одним из крупнейших рекламистов в Америке. М-р Левен­фельд не мог понять, как мисс Чайльд не слышала о руках Питера Рольса, даже находясь на самом отдаленном остров­ке, вроде Англии. В Нью-Йорке вошло в обычай говорить для обозначения того, что вы намерены сделать покупки в магазине Питера Рольса — «я иду к Рукам», «я куплю это у «Рук». И Питер Рольс широко использовал эти обиходные выражения в своих рекламах.

Каждая его реклама имела одинаковую форму: четырех­угольное пространство, окруженное густой черной или цвет­ной каймой, поддерживаемое парой рук с кольцами — ми­ниатюрное факсимиле его знаменитой небесной рекламы. И несколько тысяч продавцов в его огромном магазине в про­сторечии именовались «руками Питера Рольса».

По-видимому, ничто, относящееся к Питеру Рольсу-стар­шему и его семье, не составляло тайны для мистера Левенфельда и мисс Сикер, хотя они заявляли, что лично не зна­комы с великим человеком. Вероятно, если бы Вин спросила их об этом, они могли бы рассказать, сколько горничных у мистрисс Рольс и сколько ящиков шампанского заказывает на год ее супруг. Но подобные вопросы были излишни. Фи­гура выбившегося в люди своим трудом миллионера пленяла ум недавно только натурализовавшегося австрийца.

Питер Рольс, совсем юным, эмигрировал в Америку с се­вера Ирландии. Он предпринял закупку дешевых остатков материи, могущих привлечь женщин, живущих в сельских местностях, вдали от лавок. Он приобрел сноровку, как вы­бирать такие остатки. Это была гениальная мысль, и он стал зарабатывать деньги, в качестве бродячего разносчика. Во время своей бродячей жизни он завел знакомство с бродя­гами и показал, что из всего умеет извлечь пользу. Спустя несколько лет у него уже скопился достаточный капитал, чтобы открыть небольшую лавку в Нью-Йорке, на окраине города, где арендная плата была низка.

Подобно его коробу разносчика, и его лавка была пере­полнена всякими остатками. Но и теперь это были самые подходящие остатки, в которых нуждались все окрестные жители, и которых нигде нельзя было получить сразу в од­ном помещении. Ни один предмет не стоил дешевле пяти центов, ни один больше доллара, и было замечательно уже то, что Питер Рольс был в состоянии продавать свои товары за доллар.

«Я могу омеблировать вашу квартиру за 10 долларов. Почему? Потому, что я работаю своими собственными ру­ками», — так гласила первая реклама Питера Рольса. И с этого времени «Руки» никогда не теряли своих клиентов.

Он мог продавать дешевле всех других лавочников в Нью-Йорке, потому что доставал себе приказчиков почти бес­платно. Они были умело подобраны из числа его друзей-бродяг. Он брал на службу всякого, кто со времени школы помнил, как надо складывать маленькие суммы. Его приказ­чики получали пищу, одежду, табак и пиво в разумном ко­личестве; во время работы за ними было строгое наблюде­ние, а ночью они запирались в каморку, куда не мог про­никнуть ни огонь, ни спиртные напитки. Эта система увен­чалась блестящим успехом. Маленькая лавка на окраине го­рода превратилась в большую, становилась все больше и больше, поглощая все другие лавки. И вот десять лет назад открылся с благословения «Рук» большой универсальный ма­газин на шестой Авеню, являвшийся самым крупным пред­приятием этого рода в Нью-Йорке.

Винифред подумала, имея в виду бальзам, который со­ставил его состояние, что Питер Рольс старший был чем-то в роде знаменитого химика. Но мистер Левенфельд громко расхохотался при этой мысли. Джилидовский бальзам был только счастливой случайностью в аптекарском отделении магазина, размерами с большой провинциальный магазин. «Руки» продавали все, что угодно, и хотя бродяги уже перемерли или исчезли, Питер Рольс все еще продавал дешевле любого магазина в Нью-Йорке. Как это удавалось ему делать? Для этого существовали разные способы. Питер Рольс никогда не встречал затруднений в получении или со­держании стольких «рук», в скольких он нуждался, и мог бы получить двойное их количество в случае необходимо­сти.

— Неужели он до сих пор работает собственными ру­ками? — спросила, наконец, Вин, чувствуя себя почти вино­ватой, что она задает вопросы об отце Питера за его спи­ной. Но дела семьи Рольсов, по-видимому, стали обществен­ным достоянием.

М-р Левенфельд и мисс Сикер рассмеялись.

— Я бы хотела видеть, — сказала последняя,— лицо Эны Рольс, если бы ее отец работал! Она произносит про­тяжно свою фамилию: Р-о-л-л-е-с и надеется, что красивое поместье на Лонг-Айленде, где находится их новый дворец, заставит забыть, что они «Руки». Не смешно ли это? Это напоминает страуса, зарывающего свою голову в песок. В смысле отношения к обществу она командует отцом и матерью. Я подозреваю, что старик едва ли осмеливается совать свой нос в магазин чаще одного раза в год; а Эна и ее мать никогда не покупают там даже булавки. Что ка­сается до молодого сына, то, говорят, что с ним нет хлопот; он ненавидит коммерцию и собирается стать филантропом или чем-нибудь в этом роде, вне собственного предприятия. Я бы сказала ему, если бы он спросил меня: «благотвори­тельность начинается у себя дома».

Две последние фразы, произнесенные мисс Эммой Сикер в первый вечер пребывания Винифред Чайльд в Нью-Йорке, оказали непосредственное влияние на жизнь девушки, как если бы руки с кольцами сошли с небес и схватили ее за платье. Тогда она не придала большого значения этим сло­вам, разве только, что подумала о чванстве мисс Рольс и слабости ее матери, не позволивших им вступать под кро­влю, под которой составилось их состояние. И точно так же ее разочаровал Питер младший тем, что он не интересуется делом жизни своего отца. Но она и так уже разочаровалась в нем, благодаря бескорыстному предостережению мисс Рольс.

Не прошло и месяца, как влияние слов мисс Сикер на­чало чувствоваться Вин, и «Руки» ухватились за подол ее платья. Они часто приходили ей в голову в течение этих четырех недель, но она не сознавала, что физически нахо­дится на досягаемом для них расстоянии.

«Счастливое предзнаменование» — бесплатная поездка в Нью-Йорк — закончилось, едва только она сошла с борта «Монарха». С тех пор ее преследовали одни неудачи. Все места, которые она могла бы занять, были уже заняты. Были свободны только те, для которых она не подходила. Она пробовала петь, давать уроки, заниматься репортажем, корректурой и получить работу в библиотеке. Она пробо­вала делать шляпы, пыталась поступить на сцену, но никто не нуждался в ней. Когда положение стало казаться отчаян­ным, она прибегла к Надин. Но Надин снова уехала в Ан­глию, и мисс Сорель, здоровье которой не оправилось после качки на море, была заменена новой управительницей, огромной американкой. В моделях не нуждались! Не требо­валось ничего, что могла бы делать мисс Чайльд, и управи­тельница так горячо старалась убедить ее в том, что в ее услугах не нуждаются, что Вин даже не оставила ей своего адреса. К тому же, она уже отказалась от комнаты у мисс Гэмпшир, хотя еще не нашла себе другой.

«Собственно говоря, мне следует попытаться устроиться подешевле», — так объяснила она свой отказ. Но, кроме этого соображения, было и другое, столь же важное, а имен­но то, что миловидная мисс Сикер стала ревновать м-ра Левенфельда к тому, что он слишком много разговаривает за столом с молодой англичанкой.

В конце концов, в результате ужасных трехдневных по­исков Вин добилась того, что смогла сэкономить два дол­лара в неделю. За восемь долларов она получила маленькую комнатку на четвертом этаже, вдвое меньше и вдвое грязнее, чем у мисс Гэмпшир.

Подсчитывая свои деньги на следующий день после того, как прислуга в новой квартире украла у нее двадцать долла­ров, Вин решила, что так дальше продолжаться не может. Она должна получить работу, безразлично какую. Одна де­вушка в этих же меблированных комнатах покупала газеты из-за объявлений о свободных местах. Винифред забрала во­рох газет и сперва тщетно обращалась к более привлека­тельным предложениям. Затем она пришла к менее привле­кательным и, наконец, к самым непривлекательным.

Это были, главным образом, объявления больших мага­зинов, которым требовались дополнительные служащие на время рождественских праздников. Во главе их было объявление магазина Питера Рольса: «Руки» нуждаются в руках». Вин тотчас же отвернулась от объявления, обратившись к другим. И только после того, как она обошла шесть дру­гих магазинов, и оказалось, что всюду она пришла слишком поздно, она стала задумываться о возможности поступить в магазин отца Питера Рольса. В конце концов, «Руки» нуждаются в большем количестве рук, чем какой-нибудь другой магазин.

Когда Вин уже почти готова была сказать себе: «Это единственное, что я могу предпринять», она вспомнила слова мисс Сикер, что мисс Рольс в отношении к обществу коман­дует своим отцом и матерью. Питеру-старшему позволяется совать туда свой нос только раз в год. Мистрисс и мисс Рольс никогда не покупают там даже булавки. Молодой Пи­тер магазином не интересуется и желает стать филантропом. Очевидно гораздо труднее встретиться с членами семьи Рольс в их собственном магазине, чем в каком-нибудь другом.

Вместо того, чтобы сказать себе, что она не должна итти туда, Вин сказала: «Почему бы мне не пойти?». Она уверяла себя, что в огромном коммерческом предприятии, в котором работает свыше двух тысяч приказчиков, она затеряется среди них, как иголка в стоге сена, к тому же иголка с номером вместо имени. «Я пойду туда и спрошу относительно ме­ста», — так ответила она себе на свой собственный вопрос.

Но она почти хотела, чтобы ее постигла неудача. Но пусть не она сама будет виновата в этой неудаче.

Глава VIII.

№ 2884.

На душе у Вин было так же пасмурно и холодно, как и на улице, когда она в нерешительности остановилась перед обширным пространством зеркальных стекол, превращавших магазин Питера Рольса в хрустальный дворец. Покупатели еще не впускались в магазин и в витринах были только кра­сивые восковые лэди и восковые мужчины, у которых был такой вид, точно они ни на минуту не прекращают своего дела жизни с тех пор, как приставлены к нему.

Но зато у них очаровательное дело жизни. Винифред по­завидовала им. В самом деле, их назначение было заставлять всех приходящих мужчин, женщин и детей останавливаться, войти в магазин и купить что-нибудь, чтобы сделать реаль­ную жизнь насколько возможно похожей на жизнь в витри­нах. Все прекраснейшие вещи, которые имеются в живом внешнем мире, можно было легко и с удобством найти на витринах. И красивым женщинам и их кавалерам не прихо­дилось рыскать из одного конца света в другой, чтобы найти себе разнообразные удовольствия.

В одной из зеркальных витрин красивые девушки наря­жались на бал своими горничными. Некоторые были почти совсем готовы. Складки роскошных платьев расправлялись на их плечах очаровательными французскими субретками в маленьких кружевных шапочках. Другие изящные создания, более ленивые, все еще стояли в тонких юбках «пренсесс» и в длинных шелковых корсетах, охватывающих их талии. Фоном для этих особ служили действительный туалетный столик, кровать с кружевным балдахином и бледно-го­лубые занавеси.

В комнате в стиле Людовика XVI, несколько восхити­тельных восковых девушек и такое же количество восковых молодых людей, с чрезвычайно широкими плечами, танцовали декоративное танго. А в соседнем отделении четверо молодых людей, в соответствующих костюмах, играли в тен­нис. Трудно представить себе, но только перегородка отде­ляла эту летнюю сцену от спорта в альпийских горах. Тут катались на лыжах, ездили на санках и перебрасывались снежками; за следующей дверью был скэтинг-ринг на зер­кальной поверхности.

Немного далее находилась молодая восковая мать, на вид не более 18 лет, окруженная в детской огромным количе­ством восковых детей, начиная с грудного и кончая двенадцатилетним. Здесь находилась также бабушка и нянька и несколько игрушечных собак и кошек. В другой комнате стояла рождественская елка, а дальше находились школь­ники, сидящие за своими партами.

Но лучше всего были автомобильные гонки, или зооло­гический сад с медведями, ослами и змеями, развлекающи­мися среди деревьев и цветов.

Вин раньше не раз заглядывала в эти окна, нервно про­ходя мимо них, но теперь она замедляла свои шаги, стараясь проникнуться восковым миром этой роскошной страны праздности. Она медленно обходила кругом большое четы­рехугольное здание, три стороны которого были зеркальные, а четвертая примыкала к огромному открытому входу, через который стремились люди с пакетами, нагружавшимися на грузовые автомобили. Девушке пришла в голову мысль, что это было кладбище для жизни за витриной.

Это хождение вокруг, сопровождаемое наблюдением и за­глядыванием в себя, могло на короткое время отдалить тя­желую минуту, но настал момент, когда Вин должна была или присоединиться к множеству людей, непрерывно входя­щих в незаметную боковую дверь, или возвратиться домой, отказавшись от своего намерения.

«Ну, конечно, я никогда не увижу здесь Питера Рольса или его сестру»,— сказала она себе в двадцатый раз и во­шла в дверь, вслед за высоким молодым человеком, в то время, как какая-то девушка позади нее тесно прижалась к ней, как сардинка к сардинке в коробке.

— Идите, идите, за этой эффектной особой в темном, — пробормотал какой-то голос.

— Не правда ли, она похожа на куколку? — произнес другой голос.

Услышав эти слова, Винифред поняла, что это к ней от­носились выражения «эффектная особа» и «куколка». Она покраснела до ушей, и у нее пошел звон в ушах.

Когда тесный хвост мужчин и женщин продвинулся впе­ред вдоль коридора по другую сторону входной двери, на­чалось восхождение по лестнице, сделанной на случай по­жара. Медленно поднимались из этажа в этаж. Другие муж­чины и женщины поодиночке и без всякого порядка спу­скались вниз. Никто ничего не сказал Вин, но она сообра­зила, что эти в одиночку спускающиеся люди — армия, по­терпевшая поражение; те, которые не поступили на службу. Она подумала, что, может быть, через несколько часов безуспешного ожидания и стояния на ногах, она окажется в их числе.

Она насчитала семь этажей, пока, наконец, она и те, кто шел спереди и сзади нее, не вошли в коридор, гораздо более длинный, чем тот, что был у входной двери. Они приближались гуськом к помещению конторы, вся передняя сторона которой состояла из сплошного окна. Окно было приподнято, и идущий оттуда электрический свет освещал этот вообще экономно освещенный угол. Вин с любопыт­ством рассматривала лица своих спутников. На каждом лице она читала, как в открытой книге; она перестала чув­ствовать себя чужой этим молодым мужчинам и женщинам, только потому, что они были американцами, а она была англичанкой. Ей пришла в голову странная мысль, что она и все остальные, и все жители земли нанизаны на одну и ту же блестящую нить жизни, которая, помимо их ведома, объединяет их всех.

Сознание того, что сердца близ нее бьются надеждой или страхом, или сжимаются от разочарования, было столь явно, что тяжелый воздух помещения показался Вин насыщенным электричеством. У нее закружилась голова. Печаль и уста­лость давили ее. Запах непроветренного платья, человече­ского пота и дешевых духов ударял ей в голову.

— Что, девица, устали? — спросил высокий молодой че­ловек, на широкую спину которого Вин невольно опиралась при восхождении на лестницу. Ее поразила такая манера обращения, но дружеское выражение его четырехугольного лица, обрамленного густой щетиной белокурых волос, под­бодрил ее. По-видимому, слово «девица» было самым подхо­дящим в этом месте.

— Не очень. А вы? — Она почувствовала, что разговор даст ей облегчение. В коридоре было холодно, несмотря на духоту, и время тянулось бесконечно.

— Я? Гм, если бы вы только могли представить себе, чем я занимался всего месяц тому назад.

Он повернул свой резко очерченный профиль; его голова крепко сидела на огромной твердой шее, охваченной низким широким целлулоидным воротничком, блестевшим, когда свет попадал на него. Винифред видела только один его глаз и призрачный блеск другой роговицы, но этот один зелено­вато-серый зрачок был привлекательнее целого десятка обычных глаз.

— Если я выскажу то, что мне пришло на ум, боюсь, что это будет очень глупо, — сказала Вин. — Вы похожи на атлета, или…

— Или? —

— Или на укротителя зверей… так мне кажется.

— Правильно! Продвигайтесь-ка вперед, маленькая де­вица. Здесь есть местечко.

Сардинкам теперь стало настолько свободно в частично освободившемся ящике, что они могли двигаться и даже из­менять положение.

Здоровый парень повернулся, обхватил своей рукой та­лию Винифред, словно приглашая ее на вальс, почти при­поднял ее на воздух и поставил на свое место.

— Слава богу! — прошептала она.

— Так как вы славное дитя, — заявил он, то место за вами. Понимаете? Если Питеру Рольсу будут нужны только одни руки, когда придет ваша очередь, вы получите место, а я останусь ни с чем. Я был укротителем львов в зверинце Джэкса и Буна, но мой любимый лев издох на моих глазах. Понимаете, мои нервы устали, а животные начинают ска­кать так же быстро, как блохи, когда чувствуют, что вы уже не тот, что раньше. Этот магазин словно создан для вас, а мне уже, видно, придется искать другого места. Если Питер Рольс сможет воспользоваться мною, то только за гроши. А мне необходимо немного подкормиться.

— Вы должны пристально смотреть Папаше прямо ме­жду глаз, — сказала «сардинка», оказавшаяся теперь за его спиной — как если бы он был львом, и я поставила бы о за­клад последний доллар, если бы он у меня был, что он не посмеет отпустить вас.

— Кто это — Папаша? — бросил ей через плечо вопрос укротитель львов.

Вин хотелось задать тот же самый вопрос, но ей было неловко обнаружить свое невежество.

— Ах, я и забыла, что вы здесь — новичок! Мне то при­ходится здесь быть уже во второй раз. Папашей девушки называют управляющего, там в окне.

— Я надеюсь, что мы оба сможем получить место — нервно сказала Вин. — Это более чем любезно, что вы уступили мне свое место, но я, право…

— Что ж, мы тоже не ударим в грязь лицом по части вежливости, — заметил укротитель львов. — Скажите, девица, где это вы купили себе свой приятный акцент?

— Не смейтесь, пожалуйста, надо мной, а не то я рас­плачусь! — воскликнула Вин, с трудом подавляя смех, чтобы он не дошел до священных ушей Папаши.

Наконец, процессия настолько продвинулась вперед, что девушка, стоящая перед ней, очутилась у священного окна. Сердце Вин, время от времени замиравшее от страха, за­стучало теперь, как молоток.

Впервые она могла увидеть властителя этой машины, управляющего огромным магазином Питера Рольса, своего рода премьер-министра, имеющего большую власть, чем сам король. Она предполагала, что человек, занимающий столь важное положение в таком предприятии, и называемый Па­пашей, должен быть стариком. Но ее пристальный взгляд издалека сказал ей, что его нельзя было даже назвать по­жилым. На вид м-р Меггисон казался по своему типу смесью ангела с Мефистофелем: он был круглолиц, с голубыми гла­зами, с лоснящимися щеками, красными, даже при резком электрическом свете. Его волосы и густые брови были не очень темного цвета, но его сильно нафабренные усы и маленькая острая козлиная бородка были настолько темны, что сразу бросались в глаза.

Он разговаривал с девушкой звучным, немного крикли­вым голосом, задавая вопросы, которых Вин не могла и не пыталась услышать. Ответы давались намеренно вполголоса, и девушка положила на барьер какие-то бумаги, вытащив их из маленькой черной сумочки, висевшей у пояса.

Управляющий взял бумаги, развернул их пухлыми паль­цами с ямочками, как у молодой женщины.

Своими блестящими, пронизывающими насквозь голу­быми глазами, он посмотрел содержание каждой бумаги, — «вероятно, рекомендательные отзывы», — подумала Вин, — и затем обратился к их обладательнице:

— Это не годится, — произнес он более громким, чем раньше голосом. — И у вас не достаточно солидный вид для предпраздничной работы. Тогда рыжеволосая девица вытянула вперед свою голову, подобно клюющей птице, по­спешно пробормотала несколько слов и снова подалась на­зад.

— Ну, это другое дело, — сказал управляющий странным неприятным тоном. Вин показалось, что он прибавил: «какое жалованье»? Во всяком случае, девушка назвала сумму в восемь долларов и вместе с тем нацарапала что-то на пе­чатном бланке, подсунутом ей.

Вин сгорала от любопытства. Что за магические два-три слова прошептала тайком рыжеволосая девушка, кото­рые в одну минуту изменили решение управляющего? Увы, если Папаша откажется от ее услуг, в чем она почти не сомневалась, у нее не окажется такого чудодейственного средства, чтобы заставить его переменить свое мнение! Это, конечно, тайна; какой-то секретный пароль производил эффект. Но укротитель львов, хотя и был подобно ей, впер­вые в этом предприятии, по-видимому, знал или догадывался, что это должно означать, так как прошептал: «Ну, это для вас не годится, милочка!».

Слишком поздно было задавать вопросы. Наступала ее очередь. Рыжеволосая девица, ставшая теперь более мило­видной, чем раньше, благодаря яркому румянцу, разливше­муся по ее желтоватому лицу, отступила, задрав с торже­ствующим видом голову и держа в руке ключ и страшную маленькую книжку.

Прежде, чем Вин успела опомниться, она стояла уже пе­ред большим освещенным окном, желая, но не осмеливаясь положить свои дрожащие локти на барьер. Ангельские и вместе с тем дерзкие голубые глаза уставились на нее с та­ким странным выражением, какого она никогда еще не ви­дела. Если бы этот человек не занимал положения гораздо более высокого, чем она, она бы подумала, что он испугался ее, испугался чего-то, чего он не то хотел, не то страшился, что он желал отвратить, в то же время словно боясь, что этого не случится.

«Я с ума сошла», — сказала она себе, и стала объяснять ему, что желает получить место в качестве сверхштатной продавщицы.

— Какие рекомендации? — спросил он машинально, как говорят, когда тысячи раз приходится задавать один и тот же вопрос.

— У меня их нет, — пролепетала Вин, — я только недавно приехала из Англии.

— Вы могли бы этого не говорить, — прервал ее заве­дующий. — Я знаю Лондон. Работали ли вы там в универ­сальном магазине? — Он взглянул на нее, и Вин показалось, что ему хочется помочь ей.

— Нет, нигде. Я была моделью у Надин. Я хорошо умею принимать позы…

— Я полагаю, что эти позы скорее годятся для моделей, чем для нас, — улыбнулся своей шутке ангел-Мефистофель. — Но нам в настоящее время не нужны модели. Впрочем, у вас такой вид, что вы годитесь в продавщицы; что ж, мы испытаем вас и посмотрим; от вас будет зависеть, подой­дете ли вы. Какое жалованье вы хотите? Напишите здесь.

Он подал ей бланк. Она колебалась минуту и почувство­вала, что голубые глаза наблюдают за ней. Колебание — не средство для достижения успеха на этой родине сутолоки. Она вспомнила, что рыжеволосая девица назвала сумму в восемь долларов. «Я скажу семь», — подумала про себя Вин и написала на бумаге эту цифру.

— Мы не можем платить семи долларов в неделю де­вушке, не имеющей опыта, — сказал поспешно управляю­щий. — Если вы согласны получать шесть, я возьму вас на испытание. Вы должны быть благодарны и за шесть. Впо­следствии, вы сможете перейти в одно из отделений, где мы платим еще проценты.

— Я согласна за шесть, — ответила Вин.

Хотя она уже знала немного о дороговизне жизни в Нью-Йорке, но все-таки, шесть долларов в неделю каза­лись ей очень щедрым вознаграждением в сравнении с за­работной платой приказчиц на ее родине. Ей говорили, что они получают там всего от 12 до 14 шиллингов, а иногда и меньше. Впрочем, в Англии они «подрабатывают». Вин слышала это выражение и понимала его значение. Но она не была вполне уверена, что то же самое происходит и в Америке, так как она не говорила никому из своих не­многочисленных знакомых о нужде, которая заставила ее искать места в универсальном магазине. Одно только она хорошо знала: неблагоразумно было бы задавать Папаше вопросы.

Она должна быть «готова на все» и надеяться выбраться из рутины жизни нью-йоркской приказчицы, став ею на время. Ей хотелось, чтобы сардинка — симпатичная, изящная маленькая сардинка, с мягкими черными волосами, с малень­ким белым лицом, сверкающими, подобно брильянтам, гла­зами, вздернутым носиком, резко очерченным подбородком, тоже поступила на место.

Управляющий все еще продолжал рассматривать ее, словно желая убедиться, насколько она пригодна и любезна.

— Я думаю поместить вас в отделение распродажи со скидкой, — сказал он задумчиво, — знаете, что это значит?

— Мне кажется, — отвечала она.

— Любое из наших отделений двухчасовой дешевой рас­продажи научит вас большему, чем какое-нибудь другое, — продолжал он. — Видели ли вы когда-нибудь чековую книжку? — задал он ей новый вопрос.

У Вин хватило здравого смысла, чтобы не сболтнуть ка­кой-нибудь чепухи относительно банков. Через минуту она сообразила, что в Америке отрывная книжка, в которой приказчики записывают стоимость покупки, вероятно, назы­вается чековой книжкой, и ответила, что она видела одну такую книжку.

— Знаете ли вы, что с ней надо делать?

— В принципе, да. Я скоро научусь, как обращайся с ней.

— Скоро, это слишком длинное слово. У вас, очевидно, для этого есть время. У нас его нет. Делу нужно учиться сейчас же. Как обстоит у вас с платьем? Под этой жакеткой у вас черное платье?

Сердце у Вин упало. Она не ожидала, что, если ее при­мут на службу, ей придется сейчас же приступить к работе. Она предполагала, что ей велят прийти на следующее утро до того, как магазин откроется для покупателей. Если бы она знала, что будет так, она купила бы себе заранее гото­вое черное платье. Но она не должна упускать случая, ко­торый может оказать решающее влияние на ее судьбу.

— Нет, — ответила она спокойно. — Я думала, что будет лучше купить что-нибудь здесь, когда я узнаю, что именно требуется. Я уверена, что найду платье, которое подойдет мне. Я смогу через 15 минут вернуться.

— Хорошо! — сказал управляющий, с полуворчливым одобрением и легким подмигиванием глаз, — для англичанки вы не слишком тяжелы на подъем. Вы можете это сделать: мы продаем служащим с 10% скидкой. Вот ключ от вашего шкафчика и ваша чековая книжка. Когда вы купите себе платье, спросите учебную комнату. Возьмите пятнадцати­минутный урок писания чеков на аспидной доске, а осталь­ное уже будет зависеть от вас. Но торопитесь. Через пол­часа мы откроем магазин. В половине одиннадцатого в от­делении двухчасовой распродажи со скидкой блуз, шарфов и дамских безделушек в первом этаже. Это будет ваше от­деление. Вы должны быть в помещении более чем за пол­часа до того, как начнется продажа, чтобы ознакомиться с товарами и научиться своему делу.

Он ощупал ее глазами, желая убедиться, поняла ли она. Вин почувствовала, что честь Англии и ее женское досто­инство требуют, чтобы она «поджала верхнюю губу». Она решила не задавать никаких вопросов и, получив ключ и чековую книжку, узнала с каким-то внутренним содрога­нием, что ее номер, как одной из рук Питера Рольса, 2884.

Глава IX.

Испытание.

По-видимому, слух у сардинки был очень тонкий, так как, хотя между нею и Вин стоял укротитель львов, она расслышала кое-что из разговора у окна управляющего.

— Постарайтесь купить себе платье в подвальном поме­щении распродажи со скидкой, там будет дешевле, — визгли­вым шепотом сказала она Винифред, когда последняя про­ходила мимо нее.

Нельзя было тратить ни секунды, даже полсекунды, и все же Вин замедлила шаг, ответив: «Благодарю вас. Наде­юсь, что мы еще встретимся».

Укротитель львов тоже бросил на нее взгляд, хотя уже пришла его очередь подойти к окну, но Вин не заметила этого восторженного взгляда. Она быстро сбежала по лест­нице, по которой так медленно поднималась, не остановив­шись ни разу, чтобы передохнуть, пока не оказалась в под­вальном помещении. Здесь была такая давка и так жарко, хотя оставалось еще около часа до открытия магазина, что казалось нечем дышать, даже, если бы для этого было время. Вин не заметила никаких признаков вентиляции в этой огромной комнате, которая освещалась резким мерцающим светом белых электрических шаров. Не было перегородок, отделяющих одно отделение от другого, и можно было по­думать, что здесь продаются образцы всех предметов, какие только существуют в мире. Приказчик, к которому она об­ратилась, предупредил ее, что она может уплатить только излишек над суммою ее недельного жалованья, но она с гордостью заявила, что предпочитает заплатить полно­стью наличными.

К счастью, черные юбки и блузы не были особенно в моде в эту пору. Женщины толпились у корсетного отделения и юбки продавались за треть цены. Менее чем в пять ми­нут, Вин получила костюм надлежащих размеров и запла­тила за него сумму, равнявшуюся ее еженедельному зара­ботку.

Со свертком, не завернутым в бумагу, под мышкой, она пробила себе дорогу к лестнице, по которой спускалась, и взобралась на восьмой этаж. Там, как ей сказали, находи­лись раздевальня и шкафчики, комната для отдыха и ресто­ран для служащих.

Первый акт кинематографического представления! Тем­ная эффектная особа получает место, врывается в разде­вальню; смутное впечатление от близко находящихся мра­морных бассейнов и ряда зеркал; высокая, стройная де­вушка перед одним из них, по виду почти настоящая про­давщица, в новой шестидолларовой черной юбке и шелковой блузе с белыми кружевами, не слишком бросающегося в гла­за плохого сорта. Снова быстрое устремление в комнату со шкафчиками, внезапная остановка при виде странной группы: девушка в черном в полуобморочном состоянии, которую передают с рук на руки двое молодых людей си­делке в чепце и фартуке, стоящей у открытой двери; блеск железных кроватей на фоне выкрашенных в белый цвет стен; шум захлопываемых дверей…

Девушки иногда падают здесь в обморок еще до десяти часов утра, и тогда их, конечно, тотчас отправляют в приемный покой для освидетельствования, ибо, в противном случае, были бы случаи злоупотребления: симуляция нездоровья. Смейтесь над этим, или другие будут смеяться над вами! Жизнь должна быть легкой для рук Питера Рольса, чтобы они могли проводить ее в такой сутолоке. И что бы ни случилось, нельзя терять ни минуты.

Винифред не теряла времени. Она сказала свой номер сторожу при комнате со шкафчиками и вошла в нее. Ком­ната представляла собой бесконечный ряд узких клеток с железными дверками вместо дверей, и пронизывающий взгляд двух энергичных молодых женщин ощупывал с ног до головы всех вновь приходящих. Их обязанностью было следить за тем, чтобы руки Питера Рольса не воровали друг у друга принадлежащие им вещи. Зоркие глаза должны были замечать через открытую дверь одежду, какую носила каждая девушка, приходя утром, чтобы иметь уверенность, что вечером она не выйдет одетой в платье, принадлежащее одной из ее подруг. Получая плату за воспитание в себе духа подозрительности, эти особы не могли отличаться осо­бенно симпатичным характером.

Все постоянные «руки» уже давно оставили свои шляпы и накидки в клетках и отправились по своим местам. В этот поздний час приходили одни только сверхштатные служа­щие, предъявляли свои номера, требуя себе шкафчиков. Среди них было немного непрофессионалок. Большинство из них уже имели опыт в торговле, а новички в этом деле, едва только войдя, обнаруживали свое неведение. Им сжато и кратко объяснялись сложные правила пользования шкаф­чиками.

Когда Вин всовывала ключ в решетчатую дверь, которая в будущем должна была принадлежать № 2884, в комнату с шкафчиками с шумом ворвалась сардинка.

— А, милочка! Я рассчитывала поймать вас здесь. Одну только минутку, и мы вместе побежим в учебную комнату, если вы согласны.

— С удовольствием, — ответила Вин, и они вместе вы­шли.

— Я попала в игрушечное отделение, — сказала сар­динка, — а вы?

— Мое называется отделением двухчасовой распродажи со скидкой.

— В подвальном помещении?

— Нет, в первом этаже.

— Благодарите свою судьбу. Большинство непрофес­сионалов попадает в подвальный этаж распродажи со скид­кой. И хорошо, если они выдерживают там первый день. Но вам повезло. Судя по вашему виду, вы принадлежите к тем, которые побеждают.

— Меня так и зовут: Вин, Винифред Чайльд^[5].

— А меня Сэди Кирк. А вот и комната для обучения, хотя она называется комнатой для отдыха. Я попала сюда потому, что очень мало разницы в чековой системе у Рольса и у Бингеля, где я работала, пока грипп не заставил меня слечь в постель и мое место заняли. Я решила попытать счастье у «Рук». Но мне все же не мешает подучиться. Ся­дем рядом, и я помогу вам, чем смогу.

— Вы очень милы, — пролепетала Вин.

— Вы тоже, — послышался нежный ответ.

Комната для отдыха была очень симпатична, если бы когда-нибудь представлялся случай отдыхать в ней, но мисс Кирк прошептала, что этого никогда не бывает. Здесь были во всю стену полки с книгами, со стеклянными дверцами, несколько кушеток с подушками и много удобных кресел.

На маленьких столиках лежали очень старые номера иллюстрированных газет и журналов. На больших окнах были зеленые занавеси, смягчавшие ослепительный свет, который проникал через них и, по словам мисс Кирк, не про­пускавшие пыли. Пол был выкрашен в темный цвет и ме­стами покрыт коврами. Вообще комната могла служить прекрасным «местом для показа», если бы какая-нибудь влиятельная, сующая всюду свой нос, миллионерша стала выказывать интерес к «условиям жизни приказчиц».

Одна из стен длинной узкой комнаты была почта сплошь занята огромной аспидной доской, предназначенной выпол­нять роль чековой книжки. Перед доской стоял бледный молодой человек робкого вида, который кашлял и прочи­щал хорошенько свое горло, объясняя группе приказчиц Питера Рольса специальную упрощенную и на современный лад усовершенствованную систему складывания цен товаров, продаваемых со скидкой, самым быстрым и научным спосо­бом. Вин, внимательно прислушиваясь, легко схватила сущ­ность системы, но она задавала себе вопрос, «справится» ли она с ней, когда придется применять ее на практике при двухчасовой продаже со скидкой. Мисс Кирк скоро заметила, что разница между этими и другими системами не слишком велика, чтобы ей стоило утруждать себя, и начала пускать остроты по различным адресам.

— Это — приказчик, обучающий продаже, — шепнула она своей высокой протеже. — Мне кажется, он новичок в своем деле и робеет перед нами — девушками. Но бьюсь об заклад, что он может быть груб с мужчинами, если к тому представится случай.

Вин, не забывшей своего любопытства, вызванного за­гадочным разговором рыжеволосой девицы с управляющим, хотелось расспросить об этом сардинку, которая, казалось, знала все, что ей полагалось и не полагалось знать. Но новичкам не следует терять ни одного слова, сходящего с нерв­ных губ учителя. — Вы скажете мне об этом после, — попро­сила она; — мне следует послушать это.

— Ладно. Вы завтракаете на службе или вне ее?

— Я полагаю, что на службе.

— То же сделаю и я, хотя, как я слышала, здесь грязно, и плохо кормят. Попробуем, однако.

Вин не решилась отвечать. Она с трудом усваивала по­следнюю часть урока. Затем пятнадцать минут обучения окончились, и для нее начиналась действительная борьба за существование в качестве одной из рук Питера Рольса.

Не оставалось времени для того, чтобы позволить себе роскошь сговориться о завтраке. Девушки встретятся, если позволят обстоятельства. Игрушечное отделение было на ше­стом этаже, так что им сразу же пришлось расстаться, а Вин пошла вниз, одна навстречу своей судьбе.

Заведующий ее этажом указал ей ее место, где имелось объявление о начале в половине одиннадцатого большой двухчасовой распродажи со скидкой цветных блузок, шарфов и дамских безделушек. Когда он указал девушке путь через толпу людей, он внимательно взглянул на нее, и она сделала бы то же самое, если бы это можно было сделать незаметно. Она смутно слышала, что старшие приказчики в Англии могут как содействовать карьере служащих, так и губить ее. Возможно, что в Америке происходит то же самое и даже в большей степени, так как в этой свободной стране всякий, имеющий какую-нибудь власть, пользуется большими правами, чем где-либо.

Она заметила с первого взгляда, что этот человек был чрезвычайно красив. Он был высокого роста, смугл и гладко выбрит, с приглаженными черными волосами и темными гла­зами. Видя, что он сочувственно взглянул на нее своими грустными темными глазами, Вин отважилась, с подобающим уважением, попросить у него небольшого разъяснения, что такое двухчасовая распродажа со скидкой.

— Это значит, — разъяснил он, — что некоторые товары отпускаются в течение двух часов со скидкой, — а все, что останется после того непроданным, снова идет по обычной цене. Это довольно тяжелое испытание для новичков. Упра­вляющий, мистер Меггисон, назначил вам довольно тяжелое испытание, — добавил он. А затем, после минутной паузы, сказал: «Вам придется очутиться как бы в осином гнезде. Там сегодня в атмосфере много электричества, но держите выше голову и все обойдется».

Они вошли в пустой четырехугольник, образованный че­тырьмя длинными прилавками. Над ними висел плакат из красных и черных букв, возвещающий о начале продажи в половине одиннадцатого: всякая вещь может быть продана со скидкой до двенадцати с половиной. Внутри находилось шесть приказчиц, по две с каждой стороны четырехуголь­ника, и в голове Вин промелькнул вопрос, почему ей пред­назначено работать без пары. Этот вопрос волновал, в связи с предупреждением заведующего этажем.

Шесть приказчиц пользовались затишьем перед бурей — временем до начала торговли, — чтобы сделать последние приготовления к продаже. В момент, когда Вин очутилась внутри четырехугольника, она почувствовала себя так, как если бы неожиданно попала под грозовую тучу. Старшая про­давщица рвала и метала. Это была красивая еврейка, с очень густыми бровями, старше других, хотя едва ли достигшая 30 лет и начавшая сильно полнеть.

— Проклятье, — задыхаясь произнесла она — поставить меня сюда! Всякий дурак поймет этот фокус…

Она говорила, не обращая внимания на новенькую, если не считать ее пронизавшего насквозь все лицо и фигуру Вин взгляда. Ее нежные атласные смуглые руки с блестяще отполированными коралловыми ногтями, дрожали, когда, же­стикулируя, она размахивала ими над товарами, нагро­можденными на четырех прилавках. Казалось, что она обра­щала свои проклятья на блузки, шарфы и дамские безде­лушки.

— О, мисс Штейн, разве вам не ясен этот прием? — возразила худощавая, очень малокровная девушка, — товары расценены так дешево, что, может быть, их можно будет сбыть.

— Взгляните на них, взгляните только, — кричала еврей­ка. — Разве здесь есть что-нибудь, что хотя бы одна из вас выбрала в качестве подарка? Они могли бы меня послать в подвальное помещение и дело с концом. Но я покажу ему, и ей тоже, сколько я успею сделать, раньше, чем закон­чится день.

Возбуждение этой эффектной женщины было настолько страстно, что Вин почувствовала, как оно передается ей. Она не знала того, что случилось, хотя остальные, видимо, это знали, сочувствуя или делая вид, что сочувствуют ев­рейке. Но даже она, будучи здесь чужой, могла придти к определенным заключениям.

Мисс Штейн назначили продавать вещи, которых по ее мнению, никто не станет покупать. Кто-то, обладающий властью, поставил ее в это положение, чтобы причинить ей неприятность. В этом была замешана еще одна женщина, здесь должна играть роль ревность.

— Он сказал: «это подходит для вас, мисс Штейн», — передразнивающим тоном произнес дрожащий голос еврейки. — Как бы еще так — для меня. И он дал мне эти тряпки!

— Ей будет приятно, что вы унижены, — заметила де­вушка с круглым красным лицом.

— Неужели вы думаете, что я не знаю этого? — гордо спросила мисс Штейн. Ее глаза наполнились слезами, кото­рые она с досадой вытерла очень грязным носовым платком, сильно контрастировавшим с ее прошедшими через маникюр руками. — Здесь нечего делать, но я расстрою всю эту ма­хинацию, прежде, чем им удастся уничтожить меня.

— Вы не сделаете это именно теперь! — воскликнула ма­локровная девица.

— Не сделаю? Посмотрим! Мне наплевать на то, что случится со мной после сегодняшнего дня.

Уши у Вин горели, как если бы кто-нибудь надрал их. Прошло несколько минут. Она не могла обратиться за по­мощью, за справками относительно предстоящих ей обязанностей. Если бы она задала вопрос, что ей делать, к ней отнеслись бы недоброжелательно, или даже того хуже. Мистер Меггисон сказал, что отделение двухчасовой распродажи со скидкой будет «испытанием». В таком случае, она потерпит позорное поражение, а она не хочет этого. Но ей не хотелось также, чтобы потерпела поражение и прекрасная еврейка. Ее волнение было не совсем эгоистичным. «Испы­тание». Неужели нет ничего, что она могла бы сделать для своей и общей пользы?

Внезапно ее мысли перенеслись на пароход. Перед ней выплыло лицо Питера Рольса. Она видела его добрые, голубые глаза. Она снова слышала его слова: «Если я когда-нибудь смогу помочь…».

Как странно! Почему именно теперь она вспомнила о нем? Никто не может ей помочь и меньше всего он, ве­роятно, позабывший за это время о ней, после того, как мисс Рольс расстроила его ужасную обманную игру. Ей надо надеяться на самое себя. Правда, ей, словно по внушению Питера, пришла в голову идея, и, в сущности, не плохая идея, если бы только у нее хватило мужества прервать мисс Штейн.

Однажды вечером она болтала с Питером на нижней па­лубе о русских танцах и рисунках Льва Бакста. Она об­меняла Питеру поразительную красоту причудливого сочетания красок, смеси, которую не признавали до «русского помешательства». Теперь ей показалось, что Питер напом­нил ей ее тогдашние, немного хвастливые слова, что она смогла бы «из немногих тряпок и настроения Бакста» сде­лать превосходное модное бальное платье.

«Если вы собираетесь стать соперницей Надин, я готов помочь вам», — отвечал ей Питер и оба они рассмеялись.

Теперь, с могущественной, но безличной «помощью» крупного предприятия Питера Рольса старшего, она настрои­лась на лад Бакста и возымела дерзкое намерение оказаться соперницей Надин.

— Прошу извинения, — пробормотала она, обратясь к мисс Штейн и поспешила продолжать, так как на нее из под черного облака нахмуренных бровей уставился изумленный враждебный взгляд. — Я… Я, надеюсь, вы извините, что я прерываю вас, но я была моделью у Надин и мне при­шла в голову идея, если вы позволите мне… мне кажется, вы считаете, что эти вещи не подходят для продажи, но я думаю, что если мы поспешим, нам удастся кое-что сделать из них.

Она сознавала всем своим существом, что, если она не вы­держит взгляда глаз мисс Штейн, пока не успеет возбудить к себе интерес, последняя надежда будет потеряна. Она напрягла все свои усилия, чтобы выдержать этот взгляд, и она выдержала его, быстро говоря и заражая своим энтузиазмом раздраженную несчастную душу другой женщины.

— Что вы имеете в виду? — спросила мисс Штейн, сразу приняв резкий, официальный тон деловой женщины.

— Я покажу вам, если позволите, — отвечала Вин.

Винифред подошла к одному из прилавков и быстрыми решительными движениями начала строить разные комбина­ции из этих блуз, шарфов и дамских безделушек.

Она взяла ярко-красный шарф и обвязала им по талии вульгарную блузку небесно-голубого цвета, крепко приколов его булавками и, таким образом, придав блузке более нарядный вид. Затем, она прикрепила под воротником малиновый бант, который сам по себе был отвратителен, но сразу стал красивым, подобно бабочке, севшей на цветок.

— Боже мой, — воскликнула малокровная девушка и осторожно взглянула из-под ресниц, чтобы убедиться, сле­дует ли ей выражать одобрение или отвращение.

Но мисс Штейн, все еще сердитая и начавшая теперь завидовать этому искусству новенькой и ее смелому вкусу, сразу схватила мысль новой девушки, оценила ее и ее возможное значение для себя самой.

— Когда мы разложим все это, мы выручим от них деньги, — весело пророчила Вин.— Мы окрестим это русскими блузами с шарфами а la Павлова и скажем, что стоит только приколоть другой шарф и покупательницы смогут изменять костюм, сообразно со своей наружностью. Когда мы распродадим все, мы сможем заполнить остающееся время тем, что займемся прикалыванием безделушек и драпировкой в присутствии покупателей, следуя их вкусам. Я могу, если вам будет угодно, взять на себя это.

— Вы кое-что понимаете! — ответила только мисс Штейн, но Вин поняла, что она приняла ее план.

Луч надежды и возбуждение от борьбы сменили мрачное пламя в главах еврейки. Но в них не заметно было никакой благодарности и, если Вин ожидала ее, она была бы разоча­рована. Впрочем, в этот момент ей не нужно было ничего, кроме того, чтобы доставить прекрасной еврейке победу над «ним» и «ею», и бешеного успеха двухчасовой распродажи блузок с шарфами а la Павлова.

Глава X.

Мелкие приемы Питера Рольса.

Словно какое-то чудо произошло в отделении распродаж со скидкой в первом этаже. Осиное гнездо превратилось в улей. Фрэд Торп, заведующий этажом, обладал тактом, который заставлял его в это утро держаться подальше от мисс Штейн. Он знал всю внутреннюю историю этого отделения и понимал унижение, которое она должна была испытывать. Его присутствие могло бы только ухудшить поло­жение, и он старался стушеваться, насколько это только было возможно.

Тем не менее, он видел все, что происходило внутри от­деления, и внезапная удивительная перемена, которая произошла немедленно по прибытии высокой английской де­вушки, изумила его. Он не знал, в чем дело, но перемена к лучшему была настолько очевидна, и времени до начала продажи оставалось так немного, что он решил предоставить продавщиц самим себе.

У него было достаточно много своего дела, но все-таки он наблюдал издали за таинственными приготовлениями в отделении двухчасовой распродажи со скидкой. За пять ми­нут до этого несчастные товары валялись беспорядочными кучами на четырех прилавках; мисс Штейн и ее пять помощниц ограничивали свою энергию исследованием ярлычков с ценами, да и то делали это для отвода глаз, чтобы шепотом вести между собою оживленную болтовню. Распродажа была обречена на неудачу с того самого момента, как мистер Хоррокс, заведующий злосчастным отделением, посадил на него девушку, которую, как всем было известно, он бросил ради мисс Уэстлэк, назначенной на продажу самых восхи­тительных фишю, которые имели с самого начала «сума­сшедший успех».

Вскоре Торп начал понимать причину происшедшей пе­ремены. Благодаря подбору цветов и тонкому вкусу, эти ужасные несимпатичные блузки превратились в смелые и вместе с тем изящные предметы. Покончив с драпировкой блузок шарфами и бантами самых фантастических и контрастирующих с ними цветов, девушки стали развешивать наиболее привлекательные из своих творений над прилав­ками. Полные комплекты «Павловых» были разложены на самом видном месте.

Еще задолго до половины одиннадцатого женщины, же­лавшие приобрести блузки и прочитавшие газетные объявления о двухчасовой распродаже со скидкой, начали справляться, где она происходит. Торпу непрерывно приходи­лось указывать им дорогу и, наблюдая за ними, он слышал их замечания.

Живой ум американских женщин сразу схватил идею, которая лежала в основе драпировок. «Это похоже на то, что носят русские балерины», — сказала одна.

Ровно в 10 с половиной часов ожидавшие женщины на­бросились на блузки. Нервы Вин на минуту упали перед предстоящей жаркой схваткой, но она вспомнила слова мисс Кирк: «Вы из тех, кто побеждает» и совет заведующего этажом: «Держите голову выше и все обойдется». Она не должна быть трусихой, она не должна пасть от первого вы­стрела.

Она сознавала, что ей нечего ожидать помощи от мисс Штейн и ее пяти помощниц, которые действовали по при­меру последней. Ее выдумка оказалась приемлемой, но ей было дано понять, что она не должна рассчитывать извлечь пользу из своей инициативы. На один — два вопроса, которые она пыталась задавать, она получала ответ: «Боже, не при­ставайте ко мне», «если бы только вы могли видеть, какие у вас глаза», или «здесь не учебная комната!».

Она утешала себя тем, что, может быть, девушки не всегда таковы. Сегодня они в состоянии отчаяния, и в этом нет ничего удивительного. Она не должна обращать внимания на их резкости. Вряд ли они отдают себе отчет в том, что говорят. Чековая книжка казалась теперь более страш­ной, чем она была на аспидной доске, и она завидовала дру­гим за их быстрый, почти механический, способ произво­дить сложение и вычитание. Неужели всегда будет так? А между тем правильная запись в чековой книжке — это самое главное.

Ее спасло то, что одной девушке понадобилось вскоре придать надлежащую форму блузам, шарфам и бантам, ко­торые еще не были приколоты. Как раз в то время, как голова ее начала кружиться от сложности вычитаний, ко­торые приходилось производить наспех в сутолоке, мисс Штейн приказала ей переменить работу.

Теперь она стала спокойнее, так как оказалась в своей стихии, подбирая цвета и драпируя блузки шарфами, соот­ветственно «стилю» покупательниц. Мисс Штейн завидовала ее вкусу, но использовала ее в интересах дела.

Так или иначе, Вин заполнила целую чековую книжку, заключавшую в себе 50 ордеров и ее собственную судьбу. У нее не было времени, чтобы почувствовать, до чего она устала, когда, наконец, в половине первого распродажа за­кончилась. Но и теперь одно событие отвлекло ее от себя па некоторое время.

Рядом с мистером Торпом шел высокий человек 33—34 лет с каштановыми волосами и рыжими усами, с приятно улыбающимся цветущим лицом и с возбужденными голубыми глазами. Что-то детски упрямое было в нем. Она, может быть, не обратила бы на него внимания, если бы румянец, внезапно появившийся на лице мисс Штейн, не подсказал ей, что это был «он». Вин сразу поняла, что это и был тот мужчина, о котором шла речь. Теперь надо было отыскать женщину. Ее не пришлось долго искать.

Оба заведующих не остановились у отделения распро­дажи, но человек с рыжими усами замедлил шаги, чтобы бросить полный живого интереса взгляд на опустошенные прилавки и на покупательниц, которые, в виду окончания распродажи, стояли в раздумьи, покупать ли «Павлову» по ее сразу повысившейся цене. Затем оба они прошли вперед, снова остановившись, чтобы взглянуть на опустевшее отде­ление.

Человек с рыжими усами расстался со своим товарищем и направился прямо к прилавку, на котором имели блестя­щий успех кружевные шарфы, фишю и изящные будуарные безделушки. Оттуда вдруг выглянула фееподобная брюнетка с вишневыми губками и очаровательным вздернутым носи­ком, почтительность которой представляла собою самую утонченную форму кокетства. Если он что-нибудь и сказал ей при этом, то это было сделано в одну — две секунды, и девушка столь же быстро ответила ему. Она тотчас же вер­нулась к работе, бросив многозначительный взгляд, который всякой наблюдательной женщине сказал бы, что она считает этого мужчину своей собственностью.

Когда двухчасовая распродажа со скидкой закончилась, мисс Штейн, не сказав ни слова одобрения новой служащей, спасшей положение, пошла завтракать вместе с анемичной девушкой. Две другие ушли почти одновременно, и только еще две оставались вместе с Вин. Но их троих теперь вполне хватало, чтобы справляться с уменьшившимся количеством покупательниц.

Большая часть лучших товаров была продана, и Вин чув­ствовала разбитость во всех членах. Против каждого из четырех прилавков стояло по маленькому складному стулу, и в разгаре распродажи Вин с вожделением смотрела на них.

— Я полагаю, что нам разрешается присесть на минуту, когда нечего делать? — обратилась она с вопросом к неуклю­жей девушке с тупыми глазами, которая украдкой полиро­вала ногти одной руки ладонью другой.

— Официально нам это разрешается, — отвечала та, — но мы не решаемся на это. Во всяком случае, на вашем ме­сте, я не позволила бы себе этого в первый день службы.

— Очень вам благодарна, — сказала Винифред. — Хоро­шо, что вы мне это сказали. Я не буду садиться, раз вы не советуете. Но довольно трудно стоять так долго на ногах, в особенности после такого наплыва публики, как сегодня, не так ли?

— Ну, если вы считаете, что это тяжело, — отозвалась неуклюжая девушка, которую звали мисс Джонс, — не про­быв здесь и трех часов, то подождите и посмотрите, как вы себя почувствуете к 10 часам вечера.

— К 10 часам? — воскликнула Вин, — я думала, что мы кончаем в 6 часов.

— Магазин полагается закрывать в шесть, но в эти тя­желые недели публика не уходит и ее нельзя выгнать. А потом нам приходится оставаться еще на несколько часов после того, как она уходит, чтобы прибрать товары. Важные дамы мало заботятся о том, что делается с нами, после того, как они очутятся за дверями. Я полагаю, что мы больше не существуем для них с той минуты, как они перестают нуждаться в наших услугах.

— Я много раз слышала, что богатые американские женщины проявляют большой интерес к рабочим, я хотела сказать: к нам, которые работают, — поспешно поправилась Вин.

— Да, когда они становятся старыми и им надоедают их брильянты и автомобили, а сами они надоедают мужчи­нам, они находят некоторое развлечение в том, чтобы подбивать нас — девушек — на стачку против несправедливостей. Но лишь только мы устраиваем забастовку, оказывается, что мы успели уже надоесть им. Я испытала это однажды, когда работала на фабрике коробок для конфект. Клянусь, со мной этого больше не повторится. Знаете, мне жаль вас, если вы думаете что «Руки» — это учреждение, где вам пред­ложат сесть и дадут чай. Фред Торп, заведующий этажом, действительно, добрый малый и он бы рад дать нам отдых — совсем не то, что другая, известная мне личность. Но он не может обращаться с нами так, как бы хотел. За ним наблюдают со всех сторон. Здесь нет никого, за исключе­нием самого папаши, кто мог бы обнаружить свою душу. Если парень вздумает сделать по собственной воле какую-нибудь мелочь, кирпич с треском обрушится на его голову. Таковы мелкие приемы Питера Рольса.

Вин слегка вздрогнула, услышав это имя в такой связи. Но мисс Джонс была поглощена затронутой ею темой,

— Нам не полагается даже говорить между собой, кроме как о деле, — продолжала она. — Но это — единственная вещь, чему они не могут помешать, и они это понимают, поэтому-то и смотрят на это, спустя рукава. И все-таки, вы видите, что разговаривая с вами, я складываю товары, или делаю вид, что рассматриваю что-нибудь. Иначе бедный Торп дол­жен был бы немедленно подойти сюда и узнать тему нашего серьезного разговора. Его от этого коробит, как от яда, но он должен это делать, как и все, потому, что те, кто выше его, сейчас же поймут, почему он так действует.

— Мне кажется, что м-р Торп добр и симпатичен, — ска­зала Вин.

— Не вздумайте только путаться с ним! Он влюблен в Дору Штейн. Скажите, вы сами просили, чтобы вас на­значили на двухчасовую распродажу? Мне почему-то ка­жется, что да!

— Я заметила, что здесь произошли какие-то неприят­ности, — нерешительно сказала Вин.

— Неприятности? Здесь нет ничего, кроме неприятно­стей. В этом проклятом отделении все пошло верх дном с тех пор, как произошла смена начальства. Наш прежний управляющий был уволен из-за своей напивающейся до­пьяна жены, которая приходила сюда делать ему сцены. И м-р Меггисон был назначен вместо другого, который имел все права на это место. Это так подействовало на послед­него, что он застрелился. Об этом писали в газетах, но очень скоро это забылось. Это привело к всеобщей перета­совке, и наш главный приказчик стал заведующим отделением и закупщиком, перебив место у м-ра Торпа. От этого у него закружилась голова, и он дал отставку Доре Штейн. Те­перь он хочет, чтобы она не попадалась ему на глаза и навязал ей всякую дрянь, которую он накупил в обанкротив­шемся магазине. Заведующий закупочным отделением задал ему за его глупость с приобретением этой дряни, так вот он и отыгрывается на нас. Он надеялся, что Дора с отчаяния уйдет отсюда и не будет наблюдать за ним, когда он будет проходить мимо, чтобы строить глазки мисс Уэстлэк, своей новой девушке. Но, мне кажется, что мисс Штейн имела такой успех, вместо ожидавшегося им поражения, что она упрочит теперь свое положение.

Кончив свой рассказ, мисс Джонс внимательно взглянула в лицо Вин, чтобы удостовериться, не изменилось ли оно, но на нем не было никаких признаков того, что новая при­казчица завидовала успехам мисс Штейн. Оно улыбалось.

— В этой девушке есть что-то странное, — пробормо­тала мисс Джонс, обратившись к мисс Мак Грат, находив­шейся в другом конце четырехугольника, когда Вин занялась дамой, которая во время завтрака в ресторане услышала о блузах а la Павлова. — Она неестественна. Не кажется ли вам, что она шпионка? Надо будет спросить об этом мнение мисс Штейн…

Глава XI.

Новые друзья Винифред.

Мисс Кирк собиралась уже уходить из ресторана на ра­боту, когда появилась Вин с трехцентовым талоном в руке.

— Алло, № 2884, Англия, — шутливо окликнула ее Сэди, подражая телефонному разговору. — Получили номерок, прекрасно! Они до того меня замучили, что я уже не думала увидеть вас на этом свете. Знаете, это заставило меня вспомнить поговорку, что до того света отсюда длинный путь.

Вин улыбнулась.

— Хорошее дело: вы еще не разучились улыбаться. Со­храните, если сумеете, эту способность, это — прекрасное свойство. Я должна через минуту идти, но вы — еще такой цыпленок, что, если я не присмотрю за вами, вы завязнете в этом болоте. Объяснил вам кто-нибудь насчет этого трех­центового талона?

— Девушка у входа сказала мне, что я могу купить еду на эту сумму, — отвечала Вин — и, кроме того, могу разде­лить ее на три различные блюда. Но как можно получить три различных кушанья за три цента? Это прямо непости­жимо!

— Вы не будете этому удивляться, когда попробуете их; если бы я была на вашем месте, я бы заказала суп, бутер­брод с бараниной и чашку кофе за восемь центов. Знаете, я бы не пошла сюда завтракать, так как девушки достаточно рассказали мне о «Руках», но я взяла себе завтрак только для того, чтобы повидаться с вами и узнать, как идут дела девочки-великана. Вообще, если бы я была на вашем месте, я бы ходила завтракать вне магазина. Вы бы дышали не­много свежим воздухом, а чашка горячего шоколада за никелевую монету с бисквитами в кофейной показалась бы вам вкуснее, чем лучшее блюдо в этом отвратительном ре­сторане.

Еще до того, как мисс Кирк успела окончить свои со­веты, восьмицентовый завтрак из супа, бутерброда и кофе был расставлен на грязной скатерти неприветливой официанткой. Суп оказался холодным и жирным и свидетельство­вал о не вычищенном котле, в котором готовился. Бутерброд с бараниной скорее годился бы для музея древностей, а кофе, хотя и горячее, легко могло сойти за чай или шоколад, или за смесь всех трех напитков.

— Как не стыдно кормить так служащих! — воскликнула Вин, которой раньше казалось, что она голодна, но которая теперь убедилась, что она ошиблась. И снова ей показалось, что глаза Питера Рольса младшего смотрят прямо ей в глаза. Неудивительно, что он был таким, как намекнула его сестра, если он знал обо всем этом, и у него не хватило сердца, чтобы принять меры против этого. А если он не по­интересовался узнать об этом, тем хуже для него.

— Они вовсе не находят нужным кормить нас, — сказала Сэди, быстро доканчивая свое печеное яблоко. — При тех низких ценах, какие они должны назначать, они не могут дарить нам ни одного цента. Кроме того, если бы все де­вушки завтракали на службе, им пришлось бы отдать под ресторан большее помещение. Поэтому они предпочитают, чтобы мы завтракали вне магазина, поскольку у нас хватает для этого времени. Обыкновенно в ресторане обедают только самые бедные, которые из одного цента хотят сделать два, или слабые, которые так смертельно устают, что им трудно сделать лишний шаг. Кстати, знаете, в первую неделю у вас будут так болеть ноги, что вы готовы будете кричать. Но, если вы сумеете это вынести и ваш спинной хребет не переломится надвое, через неделю вам станет легче и так далее, пока вы не перестанете обращать на это внимание. Ну, а теперь мне надо идти, а не то меня выставят, а я, ведь, еще не помолвлена с миллионером. Но скажите же мне, где вы живете? Мы могли бы иногда встречаться, если у вас есть такое же желание, как у меня.

— Я полюбила вас с той минуты, как взглянула на вас через плечо и заметила, что вы прилипли к моей спине, — засмеялась Вин, снова оживившись не столько от еды, сколь­ко от излучавшейся от этой более опытной девушки энер­гии и нежной симпатии. Мне бы хотелось жить поближе к вам. Пансион, в котором я живу, слишком дорог, и я уже предупредила, что в субботу съеду оттуда.

— Чтобы найти меня, вам надо только отправиться на Авеню Колумба; там я прилепилась. Это не пансион. Какой смысл тратить деньги на пищу и не иметь собственного угла? Мне бы страшно хотелось, чтобы вы жили в одном доме со мной. У меня немного шумно кругом, но я к этому привыкла. И потом, знаете, этот большой парень, у кото­рого умер его любимый лев (хорошо еще, что не умерла его любимая девушка), сказал мне, что поселится на Авеню Ко­лумба с товарищем, который рекомендовал его Рукам. Он вместе со мною работает в игрушечном отделении и чувствует себя великолепно с игрушечными медведями. Я могла бы достать для вас комнату в том доме, где живу, за два доллара в неделю.

— Согласна! — воскликнула Вин. — Пожалуйста, найдите для меня комнату. Если она годится для вас, значит, будет годиться и для меня, и я готова перенести шум ради вашего общества!

— Благодарю за доверие и любезность. Тра-та-та! Я буду ждать вас сегодня вечером у выхода из магазина.

Она быстро исчезла, оставив Вин допивать противное кофе или провести оставшееся время в комнате для отдыха, находившейся рядом.

Официально Питер Рольс давал своим рукам на завтрак целый час, но в сутолоке праздничного сезона был найден способ избегать этого неудобства. Служащим предлагалось «одалживать» предпринимателю половину официально пре­доставляемого им часа, с тем, что это время будет возмещено им впоследствии, так что после Рождества, в течение недели, они могли пользоваться получасами на завтрак, вместо часа. Но большинство сверхштатных рук в Сочельник получало вместе с конвертом с жалованием предупреждение об уволь­нении через неделю и, таким образом, никогда не получало обратно своих одолженных получасов. Что же касается по­стоянных рук, то, если они осмеливались предъявлять пре­тензии на возмещение одолженного у них времени, против их имен выставлялся черный крестик. Вин, впрочем, ничего этого не знала и, хотя она устала, находила это правило вполне справедливым. Встав из-за стола, чтобы провести оставшиеся 15 минут в комнате для отдыха, она была почти счастлива при мысли, что будет иметь своей соседкой сар­динку.

Как и предупреждали новенькую, когда настало шесть часов — время закрытия магазина — действительно оказалось невозможным «выставить дам». Приказчики начали убирать товары и некоторые из них осмеливались даже напо­минать покупателям, что магазин закрывается в шесть ча­сов; но лэди, считавшие, что обладают самым добрым сердцем на свете, уверяли, что им надо купить еще только одну вещь, чтобы закончить закупки на сегодняшний день. Бо­лее настойчивые из них или слишком усталые, чтобы думать о сердце и вообще о чем-либо, кроме своих нервов, не давали никакой пощады, требуя то, что им было нужно, или угрожая пожаловаться заведывающему этим этажом, если приказчики обнаруживали «нелюбезность».

Никто не рассчитывал отправиться домой раньше 10 ча­сов вечера и задолго до этого времени нервы мисс Штейн превратились в мочалку. Снова Вин помогала ей после зав­трака, разложив блузы соответствующих цветов рядом на прилавках, вместо того, чтобы класть их как попало, как это делала равнодушно мисс Штейн. Но, по мнению послед­ней, у нее не было оснований благодарить мисс Чайльд, после того, как вторая партия «дрянных» товаров была при­несена из «запаса».

Если бы первая партия не была распродана так быстро, не пришлось бы возиться со второй, и, как казалось мисс Штейн, № 2884 в конце дня ничего другого не делала, как «выставляла себя на показ», все время производя вдвое более тяжелую работу, чем необходимо. Она не указывала Вин, как убирать товары и не позволяла кому-либо другому помогать ей.

— Вы должны сами научиться, или вы никогда ничему не научитесь, — сказала она резко, тем более резко, что заведующий этажом, Фрид Торп, в это время отлучился, так как она знала, что он не одобрил бы ее несправедливого отношения к новой девушке.

Она страстно нуждалась в том, чтобы кто-нибудь любил ее, и хотя чувство приличия не позволяло ей принять при­глашение Торпа после ее резкого обращения с ним, но ей хотелось, чтобы он пригласил ее поужинать сегодня вече­ром. Она знала, что эта свинья Уэстлэк отправится в ре­сторан Дорлон с Хорроксом, так как эта дрянь рассказывала об этом всем девушкам, зная, что они сейчас же до­ложат мисс Штейн. Правда, Торп был, по сравнению с его врагом, выцветшим флагом: ведь он был только заведую­щим этажом, а тот заведующим отделением. Но все же ей доставляло утешение сознание, что она еще привлекательна для кого-нибудь и, наконец, ей было приятно иметь возмож­ность отказаться от приглашения.

Со своей стороны, Торп с удовольствием пригласил бы ее, так как не совсем разлюбил красивое лицо, которое не­когда обожал, хотя он и знал теперь, что за ним скрыва­ется надменная душа. Он прекрасно сознавал свою собствен­ную слабость и был достаточно покорен, чтобы соединить с ней доброту, допускавшую такое обращение с собой мисс Штейн.

Ни одна девушка, ни даже сама Дора Штейн не риск­нула бы оскорбить другого заведующего этажом — человека, способного испортить карьеру приказчицы, если она «по­шлет его к чорту». Но Дора Штейн слишком хорошо знала, что он не унизится до мщения ей или кому-нибудь другому. И, по-видимому, она думала, что он не накажет ее и не «пошлет к чорту» за несправедливое отношение к новень­кой.

Торп чувствовал себя неловко в этот день. Он призна­вал, что новенькая приказчица — с огоньком и из нее может выйти «толк». Она заслуживала похвалы и нуждалась только в поощрении, чтобы стать ценной продавщицей. Он бы охотно помог ей, сказав несколько теплых слов, но мисс Штейн подумала бы, что он делает это на зло ей. Вообще для № 2884 вовсе не так уж хорошо оставаться в отделении блуз, и он мог бы помочь ей, упомянув, где следует, об инициативе с блузами а la Павлова, но, если бы он воздал этим девушке справедливость, он причинил бы неприятность мисс Штейн.

Когда Вин, наконец, вечером вышла на улицу, ей каза­лось, что прошла неделя с тех пор, как она вошла в эту дверь. Было похоже, что она присутствует на представле­нии, при котором при поднятии занавеса второго действия, люди, бывшие в первом молодыми, становятся пожилыми, а в третьем — старыми, и все это на протяжении нескольких часов. Но год или два скатились с ее плеч, при виде мисс Кирк, ожидающей ее на улице. К удивлению № 2884, рядом с мисс Кирк возвышалась высокая фигура укротителя львов.

— Прекрасно, а я уже думала, что вы никогда не при­дете, — приветствовала ее Сэди. — Но все хорошо, что хорошо кончается. Мистер медвежонок — лев приглашает нас на небольшой ужин.

— Это не является подходящим способом представления меня барышне, дорогая, — сказал высокий парень. — Она не захочет иметь со мной дела, если вы будете со мной так обращаться. Меня зовут Эрл Эшер. Честное слово, так. Вы, ведь, пойдете с нами?

— Вы очень любезны. — Вин заговорила официальным тоном, над которым он смеялся в это утро. Затем, побоявшись, что снова устанет, она сказала, что ей надо идти домой.

— Не знаю, что подумает моя хозяйка, — оправдывалась она. — Я ушла с раннего утра и не предвидела, что вернусь только поздно вечером.

— Ну, что за беда, не убьет же она вас! — возразила мисс Кирк — и, потом, ведь вы проживете у нее только до конца недели. Мне кажется, что если вы не хотите идти, у вас должна быть другая причина. Я знаю, и он тоже знает эту причину вашего отказа. Он вовсе не так глуп. Неужели же вы думаете, что я бы сделала что-нибудь, или предло­жила вам сделать что-нибудь не вполне приличное? И по­том, ведь это не Лондон и не Бостон. Слава богу, это только маленький Нью-Йорк.

— Но, — продолжала настаивать Вин и остановилась…

— Я знаю, в чем дело, — сказал Эрл Эшер. — В этом виноваты мои слова, что я не миллионер и мой желудок требует пищи. Я после сообразил, что джентльмэну не сле­дует так выражаться при барышне. Конечно, я пока не мил­лионер, но, по-своему, могу угостить нас троих, без вся­кого ущерба для себя.

— Вы опять совершили неловкость, — воскликнула мисс Кирк. — Мы можем каждый угостить себя. Что касается до меня, то я ассигную на это 15 центов, а вы, мисс Чайльд?

— Я тоже могу потратить столько же, — сказала Вин.

Молодой человек согласился на это не без некоторого протеста. Когда они прошли небольшое расстояние, Эрл Эшер стал настаивать, чтобы девушки взяли его под руки с обеих сторон. На перекрестке, когда они переходили улицу, то мимо них промчался автомобиль. В нем сидели две девушки в вечерних платьях и два молодых человека. У нее осталось только беглое впечатление от цветных бар­хатных и горностаевых накидок и завитых волос, сверкаю­щих брильянтами, а также от белых манишек и черных сюр­туков. И, кроме того, от пары глаз, которые, как ей пока­залось, на одну долю секунды вперились в глаза Винифред.

«Я не уверена, был ли это он?» — сказала она про себя, когда автомобиль исчез из виду.

Глава XII.

Горести обоих Питеров.

Питер Рольс-старший и Питер Рольс-младший оба были несчастны, но совершенно по разному. Различие состояло уже в том, что Питер-младший знал, что он несчастен и подозревал причину этого. Питер-старший не имел никакого представления о том, что то, от чего он страдал, было не­счастьем. Он думал, что это происходит от несварения желудка, считая, что такое состояние является нормальным для людей старше средних лет. Когда вы стареете, вы не можете рассчитывать, чтобы у вас сохранилось много вкуса и личного интереса к жизни, или, чтобы вы могли насла­ждаться вещами; так ему всегда приходилось слышать, и тупо и покорно он верил тому, что «говорят».

Если бы кто-нибудь сказал ему, что он несчастный че­ловек, он бы одновременно и очень рассердился, и был бы поражен. Что за чорт, почему ему быть несчастным? Он считал себя одним из самых преуспевших людей в Нью-Йорке, и самым большим удовольствием для него было вспо­минать об успехах, которые сопутствовали ему, шаг за ша­гом, с тех пор, как он поставил свою ногу на первую сту­пень лестницы и на протяжении всего пути до ее вершины.

Часто, лежа по ночам без сна, он вспоминал эти первые дни и свои первые попытки. Если он начинал думать об этом, ложась в постель, — кончено: он до того возбуждался и прошлое так реально вставало перед ним во всех подроб­ностях, что он не мог уже заснуть в продолжении несколь­ких часов.

Он был уверен, что любит «мать» так нежно, как дол­жен любить свою жену муж. Вместе им было не по себе, но врозь они чувствовали себя отвратительно. Таков вообще брак, и в их отношениях не было ничего иного.

Им почти не о чем было говорить друг с другом. Но мужья и жены после медового месяца никогда не воркуют, подобно голубкам. Вы нуждаетесь в веселой, румяной девушке и женитесь на ней. Если вы верны друг другу и не ссоритесь, это идеальная партия, в особенности, если есть дети.

Питер Рольс очень любил своих детей. Когда они были маленькими, они составляли радость его жизни; одна только мысль о них согревала его сердце и придавала ему почти сверхчеловеческую энергию, чтобы схватить будущее, как быка за рога, и оседлать его ради них, пока они вырастут. А теперь они выросли и катались, как сыр в масле, и было естественно, что пыл сердца остыл. Он гордился, очень гор­дился обоими. Петя, Питер или Петро — был настоящим джентльмэном и всем своим видом оправдывал каждый затраченный на него доллар. Поставьте его рядом с Астором^[6] или Ливингстоном^[7], — и вы не найдете никакой разницы!

Сперва, много времени тому назад, старый Питер мечтал о том, что молодой Питер будет его наследником в деле, но Эна доказала всю бессмысленность и несообразность этой мечты: что привлекательного в тяжелой работе для удовлетворения своего тщеславия, и потом, какой смысл, достигнув цели, низводить своего наследника до уровня, над которым он сам с таким трудом поднялся, вместо того, что­бы пользоваться приобретенным?

Питер-старший вполне согласился с взглядами Эны и, вместо того, чтобы сожалеть, что Питер-младший не имеет в себе ничего, что могло бы сделать из него преуспевающего дельца, отец решительно останавливал Питера всякий раз, когда тот обнаруживал неприличные признаки интереса к «Рукам» и к тому, что происходит за блеском их колец. Впрочем, Питер-младший и не имел к этому настоящего интереса; в нем не было того, что Питер-старший называл практичностью.

А Эна! Она была девушкой, которой можно было гор­диться. Отец до того гордился ею, что гордость своей бле­стящей дочерью охлаждала пыл, овладевавший его сердцем при мысли о ней. Эта гордость была заслуженной. Ведь ради нее он работал, стремясь сделать из своих детей мужчину и женщину, которыми мог бы гордиться, закончив воздвиг­нутое им здание.

Эна была не просто лэди, она была принцессой. Она командовала отцом одним только своим мизинцем. В ней было столько собственного достоинства, что Питер-старший предоставил ей превращать в связную речь нечленораздель­ные звуки своей души. Принцесса, в жилах которой текла его кровь, должна была лучше его самого понимать, что ему нужно.

Она говорила: какой смысл иметь деньги, если нельзя вращаться в лучшем обществе и чувствовать себя, как рав­ный с равными среди него? Она говорила это еще до своего возвращения домой из школы. То была школа для дочерей миллионеров, и дочери других миллионеров указывали ей на различие между ее отцом и их отцами — нефтяными, сталь­ными и железнодорожными королями, унаследовавшими со­стояние своих предков, которое было создано спекуляциями землей или шкурами животных.

Эна настаивала на том, чтобы ничто, напоминающее о годах тяжелой работы отца, не проникало в их семью, пока, наконец, Питер Рольс не перестал отождествлять себя лично с «Руками». В конце концов, глава предприятия нанял себе секретаря, который должен был ежедневно делать ему доклад о делах в пышно обставленной конторе, которая казалась старому Питеру тем, чем должно быть тело для души.

Рольс-старший и Генри Крофт — человек, которому он вручил диктаторские полномочия, сообщались между собой ежедневно, при помощи писем и телефона, но сам Питер Рольс не должен был переступать ногой порога большого торгового городка, который он собрал под одной крышей. Эна имела возможность говорить тем, кто был достаточно нетактичен, чтобы спрашивать, или тем, кого она подозре­вала в нескромном любопытстве: «Отец никогда даже не приближается к этому месту. Он устал от дел и, к счастью, не нуждается в том, чтобы возиться с ними». Ей было прият­но, что он записался в члены одного богатого нью-йорк­ского клуба, членами которого были достаточно «важные» люди, чтобы ей доставляло удовольствие заявлять при слу­чае: «Отец состоит членом Готамского клуба».

Когда отец, как это часто бывало, отправлялся из их виллы «Морская Чайка» в Нью-Йорк вечером и поздно воз­вращался домой, иногда даже оставаясь ночевать в городе, он обыкновенно говорил, в виде извинения матери или Эне: «я еду в клуб». Через некоторое время это стало настолько обычным явлением, что он перестал оправды­ваться. Но, если бы Эна узнала тайну этих его вечерних отлучек, она бы пришла в ужас, как это бывает с нами, когда мы узнаем, что те, кого мы считаем хорошо нам известными, оказываются для нас совершенно чужими.

Из всех сумрачных нью-йоркских миллионеров, которым приходится скрывать некоторые загадочные страницы своей жизни от глаз домашних, вероятно, ни у одного не было тайны, подобной тайне Питера Рольса. Была единственная вещь, которой он страстно наслаждался, но это было за­претным, тайным наслаждением, которое расстраивало нервную систему и губило его желудок, еще недавно поддавав­шийся лечению.

Питер-младший никогда не чувствовал себя вполне счаст­ливым, с тех пор, как в двадцатитрехлетнем возрасте оста­вил колледж. Только с этого времени он встал лицом к лицу к жизни и увидел темные пятна на ее поверхности. В тот момент, когда он увидел жизнь не столь прекрасной, какой она казалась, ему захотелось каким-нибудь образом помочь стереть эти пятна. Да, помочь, помочь! Это было самое важное.

Он не особенно интересовался коммерцией, но, будучи единственным сыном Питера Рольса, он считал своим долгом интересоваться ею. Он вообразил, что отец сильно страдает от равнодушия своих обоих детей к тому, что составляло смысл его жизни, страдает, скрывая, со сдержанной гордостью, свою рану. Тогда Питер-младший решил пожертвовать со­бой. Он предложил отцу, что пойдет в магазин и, если отец хочет, начнет с самого начала учиться всему, чему нужно учиться, чтобы постепенно занять место, на котором он мог бы служить поддержкой отцу.

Разговор об этом происходил в «библиотеке» — недавно отделанной под дуб огромной, ужасной комнате, с однооб­разными рядами книг, в красных, с золотом тисненых пе­реплетах с монограммами, и книжными полками, мрачно блестевшими за стеклянными дверцами шкафов. Питер-старший пытался убивать здесь свое время, так как библиотека казалась его дочери подходящим местопребыванием отца и Питера-младшего, который в своих собственных ком­натах сохранил бедную старую обстановку матери. В обстановке библиотеки, в которой все кичилось богатством и представляло последний крик моды, Питеру-младшему было очень трудно раскрывать свою душу. Но он напряг все свои усилия и бессвязно пробормотал о своей готовности отдать себя магазину. Холодный блеск в глазах отца заставил его почувствовать, что он начал не с того конца.

— Итак, ты не доверяешь своему отцу? — таков был от­вет, когда он кончил.

— Не доверяю вам? — пробормотал Питер, будучи уве­рен, что он неудачно выразился, не сумев толком объяснить отцу, чего он хочет.

— Ты думаешь, что то, что заработал старик, будет растрачено в его же предприятии и, что, если ты хочешь, чтобы деньги не пошли к чорту, ты должен сам присматри­вать за ними?

— Избави боже, — перебил его Питер, — вы не должны даже думать, что подобная мысль могла придти мне в го­лову! Я, отец, скорее готов умереть, чем допустить, чтобы вы так обо мне думали.

— Докажи в таком случае, что я неправ, — сказал сухо отец, по своему обыкновению пощипывая редкую седую бо­родку своими желтыми пальцами. — Ты легко это можешь сделать.

— Каким образом? Скажите мне только.

— Обратив свое внимание на другие вещи, мой маль­чик. Дай мне одному управлять тем, чем я умею управлять. Ты должен предоставить мне идти своим путем, не помогая своими веслами, и не слушать того, что говорят твои вы­сокомерные друзья за моей спиной обо мне и о моих прие­мах.

— Если бы я это мог!

— Конечно, я не уверен в этом. Ты водишь знакомство с компанией неопытных юношей, которые думают, что они лучше своих отцов знают, как вести дело; и затем в своих разговорах вы пускаете мыльные пузыри, увлекаясь мод­ными фантастическими идеями. Я был достаточно добр, что­бы некоторое время терпеть, хотя я и не должен был допу­скать этого. Но теперь вот что я скажу по этому поводу: если ты доверяешь старику, руки прочь от «Рук»!

— Решено и подписано, отец, — отвечал серьезно Пе­тер. — Я никогда не думал мешать, я только хотел помочь, если смогу. С сегодняшнего дня, моим паролем будет: «Руки прочь от «Рук».

Он дал обещание и тщательно его соблюдал. Но неуга­симый огонь пылал в его сердце, как зажженное бревно, брошенное в груду пепла. У него давно уже не было никакой определенной цели в жизни. Он не видел никакого пробела, который следовало бы заполнить, и чувствовал, что мир ни­сколько не нуждается во втором Питере Рольсе. Одной только вещи он страстно желал, будучи еще мальчиком — кругосветного путешествия и блеска востока, и это жела­ние и в юношеские годы не потеряло для него прелести и не казалось бесполезным. Когда отец смущенно спросил: «Почему ты не путешествуешь, мой мальчик»? — Питер от­ветил, что, может быть, это было бы хорошо.

Дело было доложено матери и она не возражала. Она уже давно, едва только выйдя замуж за Питера-старшего, научилась не возражать ни на что, что бы он ни предложил. Когда она улыбалась и соглашалась со всяким его предло­жением, она становилась «маленькой дорогой женщиной», и вот она провела всю свою жизнь, будучи маленькой дорогой женщиной, пока ее волосы не побелели. При ее счаст­ливом характере ей не приходилось делать для этого боль­ших усилий; с тех пор, как Питер вырос, он очень полюбил проницательный взгляд ее всегда молодых голубых глаз, глаз девушки на лице пожилой женщины.

Когда Питер был на Белом Ниле, в стране слонов и львов, перед ним часто стал неожиданно и таинственно показы­ваться образ его матери, простирающей к нему свои неуклюжие руки, чтобы пожелать ему покойной ночи в его комнате, которую он обставил разным хламом из красного дерева, составлявшим ее приданое. Она улыбалась и, ка­залось, не очень сочувствовала его путешествию. И все-таки ее глаза… Было в них что-то, что хватало его за душу и согревало сердце при мысли о них на другом конце света.

Питер поехал на Белый Нил, чтобы поохотиться за круп­ной дичью. Но, когда он встретился с нею лицом к лицу, он удивился, как ему могла придти в голову такая чудовищ­ная причуда. Он нашел, что животные, которых он соби­рался убивать, настолько красивее и большего стоят, чем он сам, что он почувствовал себя виноватым за свое намерение и отказался от охоты, увезя с собою на память только несколько фотографических снимков. Хотя Эна в об­ществе всегда утверждала при случае: «мой брат прекрас­ный стрелок; вы знаете, он участвовал в охоте на крупную дичь в Африке», но Питер стрелял только холостыми заря­дами. Тем не менее, ему было настолько совестно признаться в своей слабости, что он приобрел слоновые клыки и львиные шкуры за наличные деньги, вместо того, чтобы добыть их при помощи собственных пуль.

Он решил приберечь Египет с его храмами до своего свадебного путешествия, в случае, если ему удастся найти подходящую девушку, ибо все таинственное и чудесное при­водило его в грустное настроение, так как никто не переживал его вместе с ним. То же самое чувствовал он в Индии и на всем востоке, и тысячи разнообразных мыслей теснились в его голове, когда он приехал в Англию, чтобы встре­титься с Эной.

Мысли эти продолжали еще биться в его голове, как в тюрьме, когда он очутился на борту «Монарха», но здесь засиял для него яркий свет сквозь дверную щель темницы. Это был прекрасный свет, почти столь же прекрасный, о ка­ком Питер читал и грезил, о котором говорили, что его не бывает ни на суше, ни на море. Затем внезапно и странно свет этот исчез. Тюрьма, полная мыслей, уступила место сумрачной тревоге.

Таково было душевное состояние Питера Рольса млад­шего, когда после долгого отсутствия он вернулся домой. Но по внешнему виду он казался таким же, как обычно, и был так любезен с ирландскими гостями, что Эна была бла­годарна ему, нисколько не испытывая раскаяния. Впрочем, ей приходилось думать о столь многом, что она почти позабыла о своем маленьком дипломатическом шахматном ходе для устранения нежелательной девушки. Ей приходи­лось быть на чеку, чтобы Райган, его мать и сестра не на­шли «неподобающим» общество «Морской Чайки» и не стали втихомолку смеяться над отцом и матерью. Если бы в довершение всех ее забот прибавился еще страх перед моделью от портнихи, ее нервы не выдержали бы. Но, по-видимому, в благодарность за свое спасение, Питер пре­одолел свою угрюмость, и на него она могла положиться как на каменную гору.

Лэди Райган, удивительно моложавая женщина с дет­ским выражением лица, была энергичной воинствующей суффражисткой. Спасшись, при помощи своего сына от лондонской полиции, она отправилась путешествовать.

Сперва она слишком страдала от морской болезни, чтобы думать о том, что происходит у нее на родине, и ряд до­кладов, которые она намеревалась прочесть, был отложен. Теперь, находясь в Америке, она решила сделать все воз­можное при данном положении, разослав страстное феми­нистское циркулярное послание по всем штатам. Она про­водила большую часть времени в своей комнате над своими заметками. Кроме того, она добросовестно старалась пре­вратить мисс Рольс в суффражистку. На все остальное она не обращала никакого внимания, поэтому Эне не приходи­лось слишком беспокоиться о том впечатлении, какое «Мор­ская Чайка» произвела на лэди Райган. Приходилось опасаться Рагса и Эйлин, их наблюдательных глаз и развитого у них чувства смешного. Например, Эйлин имела манеру, когда ей казалось что-нибудь странным, говорить «это бес­конечно оригинально». Вещи, которые ее удивляли, были для нее «трогательными». Если бы только Эна достаточно знала жизнь графов и их семей, чтобы быть уверенной, что лорд Райган и Эйлин подразумевают в глубине души под «бесконечной оригинальностью» и «трогательностью» у Рольсов, то она не провела бы столько бессонных ночей. Рагс, может быть, и был слишком беден для графа, даже ир­ландского, но вряд ли он сделал бы предложение девушке, которую его сестра находила «бесконечно оригинальной».

Впрочем, лорд Райган вовсе не думал о женитьбе на до­чери американского миллионера. Он продолжал втайне вздыхать по своей ирландской кузине, которую оставил по ту сторону океана. Но зато маленькая лэди Эйлин влюбилась в Питера, о чем последнему не преминула сообщить его про­зорливая сестра. Питер вскоре дал понять лэди Эйлин, что мысли его заняты совсем другой особой, которую он поте­рял из вида после краткого знакомства. Со свойственной ей женской чуткостью, молодая девушка поняла, что этой осо­бой является никто иной, как модель мадам Надин, мисс Чайльд. Она окончательно убедилась в этом, когда узнала от своего брата, что после случайной встречи его и мисс Рольс с мисс Чайльд при посещении ими магазина Питера Рольса, Эна заклинала Райгана не сообщать об этом ни слова Питеру младшему. Эта романтическая история сильно подействовала на пылкое воображение лэди Эйлин, и она решила помочь Питеру вновь обрести потерянную нимфу. Читатель увидит, как она выполнила это свое намерение.

ГЛАВА XIII.

Один мужчина вслед за другим.

«Номеру 2884, В. Чайльд. Конверт с заработной платой. Подробности внутри». Эти слова Винифред прочла на изящ­ном пакете, который ей всунули в руки вечером, по окончании первой недели ее работы у Питера Рольса, хотя ей казалось, что таких недель прошло бесконечное множество. «Прочтите на обороте», — было напечатано крупными белы­ми буквами на черном фоне конверта, который надо было вскрыть, чтобы добраться до его содержимого и «подроб­ностей». Последние состояли из «вычетов за неявку, опоздания, ключи, печати, страхование и просчеты».

Но Вин ни разу не пропустила и не опоздала на службу. Будучи сверхштатной приказчицей, которой предстояло быть уволенной с окончанием праздников, она не нуждалась в отчислении своих в поте лица зарабатываемых пенсов на страхование, в этот огромный фонд, составлявшийся из еженедельных отчислений медяков, который для Питера Рольса играл почти такую же роль, как церковная десятина для папы. Благодаря хорошему здоровью и поведению, за­работанная ею сумма фактически была выдана ей сполна. Но зато это была кошмарная неделя, которая показалась ей длиннее всех предшествовавших недель ее жизни, вместе взятых, и если бы вместо шести она заработала сто долла­ров, такое вознаграждение не показалось бы ей чрезмерным.

Она устало отошла от окна конторы, повинуясь указа­нию «прочесть на оборотной стороне», и когда она шла по длинному коридору, слова «при болезни или плохом самочувствии немедленно обращаться в контору», звучали в ее ушах, в унисон с ее колеблющейся походкой.

Да, она «прочла оборотную сторону», изнанку жизни, которая показалась ей совершенно отличной от известной ей ранее стороны, подобно тому, как отличается светлая сторона луны от темной; стороны, которой общество редко интересуется и которую никогда не видит. Несколько не­дель тому назад, до того, как ее «гордый дух» соблазнил ее пересечь океан в поисках независимости, она, почувствовав себя так, как чувствовала себя сегодня вечером, решила бы, что она и больна, и плохо себя чувствует. Но теперь она знала, что сотни других девушек под этой же крышей чув­ствуют себя так же, как и она, и считают это совершенно естественным условием жизни. Они вряд ли испытывают к себе жалость, и она должна держаться так же стоически, как и они. Если когда-нибудь она потеряет мужество, ей придется расплакаться, а ведь она хвастала Питеру Рольсу младшему, что этого с ней никогда не случится.

Она подумала, что испытает некоторое облегчение при виде заработанных денег и, вынимая свои шесть долларов, уронила нечаянно из конверта листок белой бумаги. Он отлетел, вдоль по коридору, и сердце Вин сильно забилось, когда она поднимала его.

Неужели уже увольнение? Что сделала она такого, чтобы быть уволенной в конце первой недели — ведь, она так старательно работала. И странно, несмотря на усталость и уныние, она действительно боялась увольнения. Всего ми­нуту назад она задавала себе вопрос: «сколько еще подоб­ных недель я вынесу» и хотела, чтобы настал конец этому, все равно какой. А теперь она боялась перевернуть листок и прочесть на нем свою судьбу.

«Вас приглашают явиться в личный кабинет управляю­щего, во вторник, в 12 часов 45 минут», — было красиво на­писано на пишущей машинке как раз посередине листка бумаги.

Вин не знала, почувствовать ли от этого облегчение или тревожиться.

Вся усталость и нервное напряжение шести ужасных дней и шести отвратительно проведенных ночей сразу как бы вылились в приступ овладевшей ею тревоги. Как ни измучена она была, — а может быть, именно по этой причи­не, — она не в состоянии была итти к себе домой на Авеню Колумба.

Она была уверена, что, если она присядет или ляжет в постель, она сильнее почувствует ломоту в спине и горе­ние ног, чем если будет ходить. Ей хотелось, чтобы прият­ный ласковый чистый воздух освежил ее пылающие щеки, подобно холодной воде. Она испытывала потребность созер­цать звезды и проникнуться покоем и ночной тишиной, по­сле шума магазина, прежде чем она погрузится в вавилон­ское столпотворение Авеню Колумба.

«Я прогуляюсь по парку», — решила она. — «Это на меня должно хорошо подействовать. Когда я очень устану, я смогу отдохнуть несколько минут на скамейке и прислу­шаться к своим мыслям».

Это было одним из многих неудобств ее «дома». Там можно было почти одновременно слышать любые звуки, происходящие в мире, но невозможно было прислушиваться к собственным мыслям.

Когда она вышла на улицу, Эрла Эшера не было видно, и Вин была этому рада. Несколько раз на протяжении дня она раскаивалась в резкости, которую допустила по отно­шению к нему и которой он, вероятно, не заслужил, но те­перь она была благодарна этому обстоятельству за его от­сутствие. Медленно она пошла, заметно прихрамывая, как это бывает со всеми приказчицами в первые несколько не­дель их службы.

В парке было прекрасно, и, когда она подумала, как было бы хорошо, если бы голубые колышущиеся небесные занавеси скрыли от нее на время всю тяжесть жизни, маленький и удивительно тихий автомобиль проскользнул мимо нее. Свет фонаря позволил ей разглядеть фигуры двух мужчин в открытом автомобиле: одного впереди, правивше­го и другого сзади, сидевшего, скрестив руки.

«Как хорошо дышать свежим воздухом, спокойно при­слонившись к спинке сиденья и не нуждаясь в том, чтобы ходить», — подумала утомленная Вин.

Она позавидовала этой удобно устроившейся фигуре со скрещенными руками, как вдруг маленький автомобиль по­вернул обратно и, к ее удивлению, остановился неподалеку от нее. Машинально она остановилась, но сейчас же, как только один из мужчин выскочил из него, к ней вернулось присутствие духа и она пошла вперед ускоренным шагом.

Мужчина, однако, последовал за ней и заговорил: «Вы не узнаете меня? Это очень нелюбезно с вашей стороны. Во всяком случае, вы должны остановиться на минуту и дать мне возможность напомнить вам, где мы встретились. Я узнал вас, когда проехал мимо, и поэтому я вернулся обратно».

Не будучи уверена, не встречались ли они, действитель­но, когда-нибудь, Вин решилась взглянуть в его лицо, которое находилось на одном уровне с ее лицом. Она тотчас же убедилась, что никогда раньше не видела этого человека.

— Вы ошиблись, — сказала она, — я вас не знаю. Будьте добры, уходите!

— Меня зовут Логан, — продолжал он настраивать, — Джим Логан. Вы и теперь не вспоминаете? Но вы мне в тот раз не сказали своего имени.

Вин ускорила шаги. Этот энергичный намек, однако, не смутил м-ра Логана. Он был приблизительно на вершок выше ее и с величайшей развязностью шел рядом с ней.

— Мы с вами, вероятно, посещаем один и тот же танц­класс, — сказал он, — я собираюсь протанцовать сегодня но­вейший танец «ванго». Знаете вы его? Или же «и-ланг-и-ланго»? Я готов танцовать его весь сегодняшний вечер. На­деюсь, вы еще никем не приглашены на ближайший танец?

— По настоящему я уже приглашена, — резко сказала Вин, хотя ей пришлось сдерживаться, чтобы не рассмеять­ся, — мой кавалер найдет, что сказать вам.

— Превосходно. Но, вероятно, он не знает приемов «джиу-джитцу» так хорошо, как я, — любезно отвечал муж­чина, стараясь не отставать от нее.

Только теперь Вин, как следует, смогла разглядеть его в профиль. Он был так нарядно одет, что в Англии его на­звали бы «франтом». У него был острый профиль с крючко­образным носом; профиль этот мог бы показаться краси­вым, если бы его срезанная нижняя челюсть не выпячива­лась грубо, свидетельствуя о чрезвычайно наглом упорстве, даже жестокости. Она имела время, чтобы заметить, что его волосы были некрасивого темно-русого цвета, а кожа имела желтоватый оттенок городского жителя. Но вдруг он застал ее врасплох, повернувшись к ней с обеспокоившей ее резкостью. Она поймала выражение глаз, блестевших при свете фонаря: они были малы и вульгарны, близко подходя к его узкому горбатому носу; теперь они сверкали и нагло улыбались. Тембр его голоса был, как у воспитанных людей, и не неприятен, но Вин хотелось убежать, чтобы не слышать его.

Казалось, что он ждет ответа и, не получая его, спро­сил:

— Вы недавно в этой стране?

Никакого ответа.

— О, конечно, нет; я уверен, что вы здесь недавно! В на­стоящее время вы живете в Нью-Йорке? Не бойтесь сказать мне это. Знаете, вы слишком не податливы. Вы гнушаетесь разговора со мной. Вы — настоящий персик, но приправлен­ный уксусом.

Винифред повернулась и зашагала в восточном напра­влении еще быстрее, чем шла раньше в западном. На неко­тором расстоянии вдруг появилась очень высокая фигура, приближавшаяся, подобно судну, идущему на всех парусах. Неужели это… да, это он! Слава свету фонаря, осветившему его. Теперь, наконец, она решилась засмеяться.

— Вот, наконец, идет мой кавалер, — воскликнула она и почти побежала навстречу укротителю львов.

— Боже мой! Ну, конечно, я не могу состязаться с та­ким верзилой, — ответил м-р Логан. — Я не ожидал встретить Голиафа. Маленький Давид стушуется, пока не раздобудет себе пращи. Вы вынуждаете меня забыть оставить вам свою визитную карточку с моей фамилией и телефоном. Но, по­жалуйста, вспомните обо мне в ближайшее время.

— Я это сделаю, когда придет время! — дерзко бросила ему вслед Вин, когда, приподняв шляпу, автомобилист по­спешно побежал к своей машине. Вин громко смеялась, ко­гда Эрл Эшер подошел к ней. Она чувствовала себя в без­опасности и даже не очень усталой. Небольшое приключе­ние, в сущности, принесло пользу. Она подумала, что оно оказало такое же благодетельное действие, как укрепляю­щее средство или турецкие бани, не будучи столь дорогими, как они.

— Этот тип, ваш приятель, деточка, или только что завязал знакомство? Так как, если он имеет в виду приста­вать к вам, я вмешаюсь в это дело и пущу из него кровь, — заметил ее избавитель.

— Это был мистер Логан, — поспешно отвечала Вин, ре­шив, что надо всеми способами избежать скандала. — Но… но он мне не очень нравится, — прибавила она. — Я была очень рада, увидев вас. И я не сержусь на вас за то, что вы последовали за мной, так как знаю, что у вас нет ничего плохого на уме, — и все, что случилось, окончилось благопо­лучно. В награду я отпущу вам ваши прежние грехи. Я только что придумала для вас новое прозвище, м-р Эшер.

— Надеюсь, что оно будет лучше того, какое дала мне Сэди Кирк!

— Как вам покажется «Мишка-Медведь»? Конечно, оно лучше того. Читали ли вы когда-нибудь «Камо грядеши»?

— Нет. Это звучит, как название патентованного сред­ства.

— Это — роман. И в нем один молодой человек, огром­ный, добрый великан жертвует собой, чтобы спасти девуш­ку по имени Лигия. Его звали Урс (медведь) и он был так силен, что мог поставить на колени быка…

— Да, но, ведь, это картина из кино, а не роман. Я, ко­нечно, видел Урса и его быка. Вы заставляете меня крас­неть. Я чувствую себя так, точно я — это он.

— Именно, вы и есть он. Я окрещу вас Урсом. И я очень извиняюсь, что причинила вам столько беспокойства.

— У меня не было никакого беспокойства, — возразил Урс, почти испугавшись, что над ним шутят. — Все, что я сделал, это то, что следовал за вами, как выражаются репортеры, на почтительном расстоянии, чтобы убедиться, что вы благополучно доберетесь до дому, если пойдете пеш­ком. Когда вы вошли в парк, я решил, что, может быть, у вас назначено свидание с каким-нибудь приятелем-мужчиной и потому отстал. Но…

— Уверяю вас, Урс, что встреча с мистером Логаном была совершенно случайной, — сказала Вин, все еще не же­лая посвящать его во все подробности недавней встречи, которая теперь, после того, как она миновала, казалась ей забавной. — Мне просто хотелось подышать свежим возду­хом. Я это и сделала, и если вы будете столь добры и не будете употреблять таких выражений, какое употребили вчера вечером, вы можете, если хотите, проводить меня домой.

— Какое выражение вы имеете в виду? Кошечка?

— Да, и другое, еще более оскорбительное!

— Конфетка?

— Да, это бесвкусица! Достаточно скверно уже слово «деточка». Но я думаю, что вы не знали другого, более подходящего. Я предоставляю подобную честь другим.

— Хорошо, — сказал довольно сердитым тоном Урс, чув­ствуя, что он сейчас сморозит какую-нибудь чушь. — Но, если парень дружит с девушкой, как же он должен назы­вать ее?

— А разве в вашем словаре нет слов «Мисс Чайльд?»

— Я не могу так называть, будучи другом. Скажите, автомобиль этого типа поехал в нашем направлении?

— Не знаю, так как я не оглядывалась назад, — сказала Вин. — Но у меня изменилось намерение идти всю дорогу пешком. Поспешим, и сядем на трамвай на 59-й улице.

* * *

Днем, в магазине, Вин могла смеяться, вспоминая о доме на Авеню Колумба, где она и Сэди «прилепились». Но по ночам, в своей комнате, тщетно пытаясь заснуть, она не в состоянии была даже улыбаться при мысли о нем.

В этой местности комнаты, выходившие на улицу, были дешевле задних, выходящих на двор. Жильцы, которым это было по средствам, платили дополнительную сумму за не­много большую тишину. Ни Сэди Кирк, ни Винифред Чайльд не принадлежали к числу таких аристократов. Их хозяйка выгодно снимала два дешевых этажа в огромном доме, в под­вале которого находилась пекарня, и пожарные лестницы которого придавали ему вид огромного обнаженного ске­лета. Она сдавала в наем комнаты по отдельности и зараба­тывала на этой комбинации, несмотря на то, что взимала небольшую плату.

Внизу на улице с шумом проносились взад и вперед трамваи с узкими окнами и звенели их звонки. Против са­мых окон и страшно, до ужаса близко к балконам, в шесть дюймов шириною, заставленным чахлыми растениями, с гро­хотом пробегали вагоны надземной железной дороги, эти многоглазые чудовища, следующие один за другим так ча­сто, что, казалось, все время днем и в течение нескольких часов ночью между ними нет никакого промежутка. Личная жизнь за этими окнами была невозможна, разве только держать закрытыми ставни. Если вы об этом забывали, или гордо говорили себе, что вам все равно, что вы во что бы то ни стало должны дышать и видеть при дневном свете свой цвет лица, тотчас же тысячи глаз, один за другим, уставлялись в ваши. Вы почти соприкасались с ними и было мало утешения, когда они видели, как вы причесываетесь, или застегиваете кофточку, при мысли о том, что эти пас­сажиры поезда никогда не услышат вашего голоса и не узнают, кто вы.

Что касается до ванной, то большим замечательным пре­имуществом жизни у мистрис Фарелль была ванная комна­та. Она была темна, тесна и пахла черными тараканами, которые уютно гнездились вокруг труб с горячей водой. Вы не могли рассчитывать пользоваться ванной чаще раза в неделю. Но, если вы были достаточно глупы, чтобы допол­нительно платить тридцать центов, вы могли ежедневно об­ливать свое тело водой.

В эту ночь, когда Вин приняла ванну и лежала на своей узкой кровати, которая тряслась и визжала, как, если бы страдала от тяжкой болезни, ей казалось, что заснуть еще более невозможно, чем всегда. Каждый новый проносив­шийся мимо с шумом поезд был гигантской пчелой, а ее мозг — улеем, к которому эта пчела устремлялась. Ее пыла­ющая голова была полна мыслями, несвязными, противоре­чивыми, борющимися между собой, и все же гигантская пчела беспощадно разбрасывала их в разные стороны. Каж­дый раз она не могла снова собрать их. У нее было такое ощущение, словно гусеница медленно прогуливается по ее спине, а муравьи щекочут ее нервы.

Вин думала об управляющем, мистере Мэггисоне, и снова и снова спрашивала себя, уволит ли он ее, или только ему пришла прихоть посмотреть на нее и узнать, склонна ли она к флирту. Она знала теперь от Сэди, что Мэггисон «хо­тел бы быть волокитой», хотя его смелость не всегда поспе­вала за его желаниями.

Сэди предполагала, что рыжеволосая девушка, вероятно, явилась к «Рукам», снабженная рекомендацией какой-нибудь из его «подруг». Эта теория вполне объясняла загадоч­ное бормотание Меггисона: «Это — другое дело». Что делать ей, Вин, если Папаша пригласит ее пообедать с ним, как он, по-видимому, приглашал некоторых других девушек? Сэди сказала ей, что, если это случится с ней, она должна при­нять приглашение, так как ей нечего бояться Папаши. Ско­рее она напугает его, чем он ее, а будучи только сверхштат­ной, она «вылетит вон», если не примет вежливого пригла­шения.

С мистером Крофтом, «наместником святого Питера» дело куда опаснее. Его следует остерегаться. Если вы «хо­рошенькая», подобно Вин, вам лучше всего не попадаться на глаза Генри Крофту. Он живет в предместье, женат и состоит попечителем воскресной школы. Его имя значится во всех списках «пожертвований на благотворительные цели». Он так высок, сухощав и костляв, что походит на скелет, а его важное лицо, обрамленное желтоватыми ба­кенбардами, напоминает подсолнечник. Он написал книгу: «Проповеди на каждый день, составленные мирянином», и, несмотря на это, он внушает ужас.

По словам Сэди, в магазине были девушки, которые ни­куда не годились, как продавщицы, но они «строили глазки» мистеру Крофту и принимали от него цветы и приглашения прокатиться на автомобиле при лунном свете. Почти все об этом знали, но никто не смел говорить об этом вслух.

Какая была бы в том польза? И кому об этом говорить? Крофт стоял выше всех, только сам святой Питер был выше его. А кто посмеет жаловаться святому Питеру на его до­стойную правую руку? Даже если бы была какая-нибудь на­дежда попасть к Питеру Рольсу, который не бывал в мага­зине. Он приходил туда большей частью по вечерам, словно было неприлично показываться и магазин, хотя он и при­надлежал ему. А если он иногда и заглядывал сюда в часы торговли, то всегда в сопровождении точно приклеенного к нему наместника.

Что касается до выжимания пота и притеснения, то, по словам Сэди, не было никакой разницы между Крофтом и Мэггисоном. Тем не менее, Вин чувствовала некоторое облегчение, что ее с непонятною целью пригласил м-р Мэггисон, а не м-р Крофт.

Если бы только она могла заснуть и забыть об обоих, и о поездах и трамваях, и о мужчине в парке, и о мисс Штейн, которая все еще дулась на нее! Если бы она могла позабыть даже большого, делавшего на каждом шагу промахи, Урса, который собирался угостить ее устрицами, что было выше его средств, и приглашал ее в танцкласс в ближайшее во­скресенье. И о Сэди также, которая знает такие странные и ужасные вещи о людях и жизни, хотя сама она так добра.

Но нет, невозможно остановить мысли, невозможно за­быть, невозможно заснуть. Ей казалось, что весь Нью-Йорк жужжит в ее ушах… Она не решалась рисовать себе картину пароходов, отправляющихся почти ежедневно в Англию. Если бы она свободно могла делать то, что ей хочется, она хотя бы каждую субботу ходила бы смотреть на отплывающий из дока большой линейный пароход, именно для того, чтобы испытывать мучительное наслаждение.

И все-таки она не хотела вернуться на родину. Всякий раз, как она задавала себе этот вопрос (а она это делала часто), она неизменно, в силу какой-то непонятной причины, видела голубые, пытливые глаза этого лицемера, молодого Питера Рольса. И ее охватывало неприятное чувство бездом­ности. Но она соглашалась с Сэди Кирк, когда та говорила: «Какой смысл выдавливать сок из глаз, когда у тебя плохое настроение!» Нет, она не заплачет!

Несмотря на недосыпание и на физическую усталость, от которой ее не излечил воскресный отдых, Вин никогда еще не выглядела столь привлекательной, как во вторник, ровно в 12 часов 45 минут, когда она стояла у двери м-ра Мэггисона.

Это была его частная квартира и визит сюда, даже если бы это было по делу, не вызывающему тревоги, был гораздо более страшен, чем остановка у окна конторы для того, чтобы представиться. Несмотря на свои лучшие намерения, Сэди Кирк неспособна была внушить ей немного бодрости. Вин предстояло или разругаться с ним, или начать флиртовать. Глаза Винифред блестели, ее щеки покрывал румянец, ее го­лова была высоко поднята, когда раздался голос управляю­щего «Войдите!».

Глава XIV.

В кабинете управляющего.

Она вошла. Мистер Мэггисон сидел за своей конторкой с вращающимся пюпитром. Он встал, чтобы предложить ей занять место, что само по себе было уже необычайным собы­тием. Стул его стенографа был свободен. На мгновение ан­гельский лик управляющего возобладал над мефистофелев­ским. Мистер Мэггисон улыбался. Но Вин не знала, бояться ли этой улыбки, или благодарить за нее судьбу.

— Закройте, пожалуйста, дверь, мисс… мисс Чайльд, — сказал он. И его ангельские глаза пристально взглянули из-под резко контрастировавших с ними густых бровей в лицо высокой девушки, давая ей понять, что слово «пожалуйста» надо рассматривать, как милость. Она сразу поняла, что управляющий намеренно запнулся прежде, чем произнести ее фамилию. Человек, занимающий столь высокое положе­ние, очевидно, хотел быть любезным по отношению к под­чиненной ему девушке, в то же время давая ей почувствовать, что она не бог весть какая важная особа.

С каким-то задорным, юным чувством собственного до­стоинства Вин закрыла двери кабинета.

— Вы можете присесть. Мне надо поговорить с вами.

Она села на стул отсутствовавшего стенографа мистера Мэггисона. За это время легкий румянец на ее щеках пре­вратился в пунцовый. Еще больше, чем раньше, она не знала, что он намерен сделать и что она предпримет, когда он это сделает. Но, сидя против него, она сознавала, что ей нечего бояться. Она чувствовала в себе самообладание и силу.

— Вас не удивило, что я помню вашу фамилию, мисс Чайльд?

— Я не знаю здешних обычаев, — отвечала она натянуто, сознательно не прибавив слова «сэр».

Мистер Мэггисон окинул ее пытливым взглядом, за кото­рым скрывался бесстыдный смех.

— Забавный ответ, — сказал он. — Вы не знаете здешних обычаев! У меня составилось такое представление о вас, что вам мало известны деловые обычаи как по ту, так и по эту сторону океана. — Говоря это, он наблюдал за ее лицом, стараясь уловить на нем хоть какое-нибудь дрожание век. — Я бы хотел, чтобы вы сказали мне, почему вам пришла мысль поступить к нам.

— Я прочла ваше объявление о сверхштатных руках.

— Газеты полны объявлениями, но почему вы ухватились именно за наши?

— Я пыталась обратиться в другие места, но неудачно.

— Итак, мы оказались последним прибежищем, а…?

— Я сперва думала стать гувернанткой или компаньон­кой, или же поступить в публичную библиотеку, или что-нибудь в этом роде.

— А почему бы не на сцену, у вас красивая внешность и подходящая фигура.

— Я пыталась сделать и это, но только не в оперетку, так как обещала своему отцу, что никогда этого не сделаю. Не знаю, где бы я, как непрофессиональная служащая, могла получить место. По-видимому в Нью-Йорке все места заня­ты, а у меня нет никакой подготовки.

— Мне бы не хотелось, чтобы вы подумали, что я задаю вам все эти вопросы потому, что мы чем-нибудь недовольны вами… Вы работали очень хорошо. Я всегда прекрасно осве­домлен о всем, что происходит в магазине. Я слежу за ма­лейшими мелочами во всех отделениях. Если бы я этого не делал, я бы не занимал положения, какое занимаю. Я при­гласил вас сюда для того, чтобы похвалить вас за проявлен­ный вами вкус в первый день службы. И до сих пор вы делали все очень хорошо, очень хорошо. Но прежде всего я должен вас предупредить, что мне донесли, что вы — шпионка.

Он приблизил к ней свою голову, словно собираясь бро­ситься на нее, если бы это понадобилось. Но Вин не отстра­нилась. То, что ей пришлось услышать в первый день, изба­вило ее теперь от удивления.

— Я слышала как-то это выражение по моему адресу от одной из девушек, — откровенно призналась она. — Я не мо­гла понять, что заставило ее думать обо мне, как о шпионке, и не понимаю этого до сих пор.

— Я полагаю, что она нашла ваш вид слишком важным для приказчицы, и потом могли обратить внимание, что вы неопытны в работе.

— Но, вероятно, в ваших больших предприятиях имеет­ся множество девушек, находящихся в моем положении, как и у меня на родине.

— Нет, и в этом ваша ошибка. У нас имеют больше шан­сов, чем вы, простые женщины, для которых есть больше мест. Мы не берем в наши магазины таких, как вы. Такие могут легче сами постоять за себя. Хотя вы — иностранка, но вам не пришлось еще испытывать мытарств и к тому же вы, кажется, только недавно здесь.

— Да, недавно. И мои деньги быстро улетучивались, — улыбнулась Вин, ободренная тем, что пока ни одно из пред­сказаний Сэди не оправдывалось. — И все-таки, я не понимаю, почему кому-нибудь могло придти в голову, что я шпионка. Что делать шпиону в магазине?

— И это зависит от того, исходит ли шпионство изну­три или извне.

— Здесь имеется порода энергичных людей, объединяющихся в организации, которые называются «Лигами против потогонной системы», или «Рабочими обществами взаимопо­мощи». Они выслеживают, что происходит за кулисами тор­говых предприятий, и, если могут, стараются поймать нас.

— Теперь я понимаю! И вы подумали, что они могли меня нанять…

— Я так не думаю, конечно. Я горжусь тем, что неме­дленно умею разоблачать их; у меня на этот счет есть осо­бый нюх. И я уверен, что вы не принадлежите к этой шайке. Но я счел своим долгом сообщить вам об этом доносе. А те­перь с этим покончено, вопрос выяснен, и мы перейдем к сле­дующему.

Снова Вин находилась в ожидании. Ее сердце замерло, так как мистер Мэггисон взглянул на нее так, точно хотел сказать что-то особенное.

— Большую часть сверхштатных служащих мы отпускаем через неделю после Рождества, — начал он, — даже если они и годятся, так как и без них у нас достаточно постоянных приказчиков. Но, может быть, мы оставим вас, если вы бу­дете себя хорошо вести и если пожелаете остаться. Вы хо­тите этого?

— Да, благодарю вас. Пока я предпочла бы остаться, если подойду, — ответила осторожно Вин.

— Прекрасно, посмотрим, как-нибудь устроим вас. Я вам сказал раньше, что хотел вас испытать. Поэтому я и поместил вас туда, куда поместил. Я вижу, что вы это испытание выдержали. А теперь мне пришла мысль испытать вас еще раз.

Он промолчал с минуту.

— Я не понимаю этого.

— Я могу послать вас на эту неделю в другое отделе­ние, — продолжал он, — где вам будет приятнее и где будет меньше работы. Что вы скажете о перчаточном отделении?

Вин почувствовала себя очень глупо.

— Что могу сказать я о перчаточном отделении? — бес­помощно спросила она.

Тут мистер Мэггисон громко расхохотался.

— Да вы, в самом деле, не профессионалка, мисс Чайльд. Все девицы считают верхом счастья попасть в перчаточное отделение. Ту роль, которую выполняет для актрис лондонский «Весе­лый театр», для наших продавщиц играет перчаточное отде­ление. Они называют его ярмаркой невест. Вы понимаете, дамские и мужские перчатки; вам понятно теперь, в чем дело?

— Мне кажется, что да, — сильно покраснев, неохотно от­вечала Вин.

— Некоторые из хорошеньких приказчиц нашего пер­чаточного отделения вышли замуж за важных особ с пятой Авеню. Их приятное занятие как раз подходит для этого. Молодые люди покупают к Рождеству дюжинами перчатки для своих красавиц, собираясь надеть на палец обручальное кольцо и переменить образ жизни. Может быть, я назначу вас в перчаточное отделение, если вы постараетесь быть там полезной.

— Я постараюсь сделать все от меня зависящее, куда бы вы меня ни назначили, мистер Мэггисон, — сказала Вин.

— Превосходно! Но теперь я хочу вам сказать кое-что частным образом, — заявил Мэггисон. — Я сказал вам, что говорили о вас в вашем отделении, чтобы узнать, как вы это примете. По-видимому, вас не очень возмутило предположе­ние, что вас могло нанять так называемое «благотворитель­ное общество», чтобы следить за возможными у нас упуще­ниями. Не потому, что у нас много таких упущений, в этом случае ваш труд был бы излишним. Мы даем нашим приказ­чицам стулья и все условия, каких требует закон, и нам не приходится слышать о жалобах наших приказчиков. Но, ко­нечно, мы не всемогущи. Ходят слухи, что случаются факты, которые до нас не доходят, мелкие проделки, стоящие нам денег. Служащие плутуют и даже воруют, нам приходится бдительно следить за всем. Но мы не в состоянии одновре­менно углядеть за всем. Поэтому, когда нам попадается пара зорких глаз, превышающих средний уровень, мы иногда счи­таем целесообразным…

— О, мистер Мэггисон, пожалуйста, не продолжайте, — прервала Вин управляющего. — Я бы предпочла, чтобы вы об этом не говорили, так как… я не хочу об этом ничего слышать. Я… я не хочу знать, на что вы намекаете.

Пришла его очередь покраснеть. Но перемена в цвете лица была у него еле заметна. Он великолепно владел собой. Он замолчал, продолжая пристально смотреть на нее. После этого взрыва Вин сидела безмолвно, затаив дыхание.

— Хорошо, — сказал он, — очень хорошо. Это было вто­рым испытанием. И оно сошло так же удачно, как и первое. Теперь вы поняли?

— Я… я не уверена в этом. Я…

— Вы только что сказали, что не хотите знать, на что я намекаю, а я хочу, чтобы вы это знали. Я снова испы­тывал ваш характер. Теперь я знаю, что он у вас прямой. Вы — хорошая девушка, мисс Чайльд, в такой же степени, как и хорошенькая.

Вдруг, именно в тот самый момент, когда она почувство­вала такое облегчение, что готова была расплакаться, Мэг­гисон резким движением нагнулся вперед и тяжело положил свою горячую пухлую руку на ее руку. Девушка вскочила, и его рука упала на стол. Ей показалось, что она слышит, как она оправдывается перед Сэди, объясняя ей свою опро­метчивость: «Я не могла вынести этого. Я не хотела. Мне было все равно, что будет».

— В чем дело? — спросил он громким голосом, при чем его лицо теперь действительно побагровело. Он продолжал сидеть, тупо уставившись в нее.

— Ничего, мистер Мэггисон, — сказала она, — я только думаю, что отняла у вас слишком много времени. Вы раз­решите мне уйти?

Говоря, она прямо и пристально смотрела в его глаза, словно он был животным, которое можно укротить, если не спускать с него своего взгляда и не обнаруживать страха. Винифред испугалась, но действовала так, как будто этого страха не было, и это было важнее всего. И, по-видимому, ее средство подействовало, по крайней мере, на короткое время.

Успокоившись, он сказал: «Да, вы можете идти, мисс Чайльд. Мне нечего больше сказать вам… в настоящее время, кроме того, что вы не будете назначены в перчаточное отде­ление.»

Глава XV.

В игрушечном царстве.

После своей беседы с мистером Мэггисоном, Вин в полной уверенности ожидала, что вместе с ближайшим конвертом с жалованьем получит отставку. Но этого не случилось: вме­сто этого и без всякого предупреждения она неожиданно была переведена из отделения блуз и дамских безделушек в игрушечное отделение.

Это было большим сюрпризом как для Сэди Кирк и Эрла Эшера, так и для самой Винифред. Она свалилась к ним, как снег на голову. И никто не мог сказать, было ли это наказа­нием или повышением. Ибо в игрушечном отделении работа для «рук» была более тяжелой, чем в отделении блуз и дам­ских безделушек, даже в дни, когда мисс Штейн была в пло­хом настроении. Кроме того, мистер Тобиас, заведующий этажом, в котором находилось игрушечное отделение, был жирным человеком, «с глазами на спине», тогда как Фред Торп был сущим ангелом. Зато, с другой стороны, здесь не только половина служащих были мужчины, но было также много покупателей — мужчин. Это делало отделение более оживленным, чем отделение блузок, и некоторые девушки ставили его на второе место после перчаточного отделения.

Когда Вин вместе с Сэди еще до 8 часов утра в первый раз пришла в игрушечное царство, как шутливо назвал от­деление Эрл Эшер, — она испытала странное ощущение. Де­кабрьское утро еще не начиналось, и хотя «Руки» уже жили подвижной деятельной жизнью, сверкающие белые шары, со­здававшие искусственный солнечный свет, независимо от погоды, еще не начали освещать помещения. Похожие на тени, приказчики вытаскивали светлые халаты из-под при­лавков. Голоса, раздававшиеся во мраке, напоминали крики обезьян в чаще лесов. Из мрака выплывали понемногу чудес­ные вещи — фантастический мир, игрушечное царство «Рук». Когда Вин напрягла свое зрение, чтобы разобраться в окружающей ее темноте, из глубины последней стали вырисовываться причудливые, неподвижные фигуры. Почти нату­ральной величины львы и медведи, и огромные ревущие па­вианы, размерами с пятилетнего мальчика, были располо­жены молчаливыми выразительными группами, в опасном со­седстве с беззащитными кукольными домами с открытыми фасадами: роскошными кукольными домами, достаточно большими, чтобы в них могли войти дети, и кукольными домами меньших размеров, годящимися только для кукол. Глаза, платья и золотистые локоны кукол привлекали к себе то небольшое количество света, которое здесь было, и все­общее внимание. Некоторые из кукол стояли в три ряда на полках с блестящими стеклянными дверцами. Другие выставлялись болтающими приказчиками на прилавках. Их помещали в игрушечных экипажах и автомобилях, или старательно укладывали в детские колясочки. Здесь были ходящие и говорящие куклы, а также куклы, умеющие всасывать настоящее молоко из настоящих бутылок своими оловянными желудками. Некоторые изысканно одетые фарфоровые парижские куклы с ресницами, с длинными волосами, срезан­ными с голов бедных детей, были почти таких же размеров и почти столь же аристократичны, как их могущественные владелицы-миллионерши. Их более скромные сестры из сред­него класса сочетали изящество с дешевизной и с гордостью указывали на обозначенную на них цену.

Эти нежные создания, милые в своих светлых платьях и заброшенные в рубашках, были самыми яркими пятнами в этом обширном темном отделении, блестя во мраке, как звезды, светящие сквозь негустые черные облака. Когда Вин стала членом царства теней, под началом у Сэди, она посте­пенно привыкла к мраку, и ее зоркий взгляд вызывал к жизни некоторые из этих странных предметов.

Она нашла здесь долгогривых шотландских пони, доста­точно больших, чтобы садиться на них верхом; знаменитых ирландских лошадок, покрытых настоящей кожей, и более простых, с ноздрями, как у ее хозяйки на Авеню Колумба. Джерсейские коровы из цветного фарфора, которых можно было доить, кротко уставилась в пространство большими стеклянными глазами. Ноев Ковчег, достаточных размеров, чтобы в нем могли жить звери, казалось, был выкрашен в излюбленные цвета Бакста. Пугливые лица выглядывали из-за решеток клеток зверинца. Ослики и китайские мандарины покачивали, в знак приветствия, головами, забывая остано­виться. Целый выводок драконов в миниатюрных автомоби­лях помещался в похожих на настоящие гаражах. Тут же находился игрушечный театр, изображавший сцены из на­стоящих пьес. Почти все игрушки имели механический за­вод и были устроены так, чтобы выполнять веления современного ребенка.

Вин совсем недавно была ребенком; и теперь еще в душе этой высокой девушки спал маленький ребенок прошлого, готовый пробудиться при малейшем толчке, и она чувство­вала дыхание игрушечного царства. Если бы, будучи ребен­ком, она могла мечтать о том, чтобы проводить свои дни в месте, подобном этому, она отдала бы за него рай, каким он рисовался в проповедях ее отца. Насмешка судьбы поме­стила ее в игрушечное царство тогда, когда она стала слиш­ком большой, чтобы предпочесть его раю.

Сэди и Урс воспользовались небольшим количеством имевшегося в их распоряжении времени, чтобы предупредить ее насчет того, чего ей следует ожидать в игрушечном отделении.

— Здесь есть несколько паршивых парней, которые бу­дут пробовать вас ущипнуть или пощекотать, когда вы бу­дете проходить мимо, и говорить вещи, не подходящие для такой воспитанной барышни, как вы, — поспешно объяснил ей укротитель львов. — Но вы не должны сами защищаться, вы ничего не добьетесь этим. Вы тотчас сообщите мне, и я заставлю их пожалеть, что их папаши встретились с их мамашами…

Рассказ Сэди о жизни приказчиц в игрушечном царстве был в таком же роде, но она делала другие выводы.

— Не рассказывайте никому, что бы некоторые из этих парней не делали, — был ее совет. — Я умею сама постоять за себя и уверена, что и вы сумеете. Вы, может быть, и кра­савица, но вы не сахарная куколка. Если какой-нибудь па­рень назовет вас «деткой», или «нежной козочкой», вы не должны отвечать, но улыбнитесь и идите своим путем. Если он зайдет настолько далеко, что обнимет вас за талию или ущипнет за руку или бедро, что же, тогда вы можете за­катить ему оплеуху, если никто не видит. Но, вообще говоря, у большинства парней совсем не черная душа. Им просто хочется немножко прикрасить свою серенькую жизнь, и если бы подобных вещей не случалось со мной раз или два в день, я пришла бы в уныние и подумала бы, что лишилась своей красоты.

Впрочем, в силу одного щекотливого обстоятельства, «парни» не щипали, не щекотали и не обнимали Вин за та­лию. Они уверяли друг друга, что в ней нет ничего «соблаз­нительного» и что они, скорее влюбились бы в статую сво­боды, чем в эту английскую верзилу. Происходило это от того, что с момента появления Вин на сцене глаза укро­тителя львов зорко следили за ней. В игрушечном отделе­нии были приказчики разного рода и положения, но среди них он был как бы великаном среди карликов, и все они боялись его. Вскоре по игрушечному царству разнеслась но­вость, что «Веселая Винни» — девушка Эшера. Приказчики мужского пола имели обыкновение называть девушек умень­шительными именами или прозвищами, как, например, «Китти», «Винни», «Сэди» или «Конфетка», не желая этим нисколько оскорблять их, хотя сами они привыкли, чтобы все, кроме их «милочек», величали их мистером Джонсом или мистером Броуном. К Сэди относились очень хорошо даже штатные служащие, считавшие себя стоящими выше «сверхштатных-праздничных». Бывший пароходный служи­тель, красивый молодой швед предлагал устроить ей хоро­шее место горничной на пароходе, когда ему снова вздумает­ся «подышать соленой водой», и хотя она «ничего ему не позволяла» и частенько закатывала ему пощечины, она на­значала ему свидания в танцклассах после службы.

Рыжеволосая девушка, которая с первого дня была вол­нующей загадкой для Вин, тоже работала в игрушечном от­делении. Ее звали Лили Ливитт и, как Сэди уже успела рассказать Вин, она кокетничала с Эрлом Эшером. Вначале мисс Ливитт смотрела на мисс Чайльд ужасными глазами. Но на третий день пребывания английской девушки в игрушечном отделении произошло событие, превратившее врага в друга, и притом в самого преданного друга.

Дело приближалось к Рождеству, и в отделении игрушек и игр буквально негде было яблоку упасть между скопляв­шимися здесь матерями вперемежку с тетками и бабушками, часто в сопровождении детей всевозможного возраста. Ат­мосфера кругом была нервная. Никто не мог пробыть здесь десяти минут без того, чтобы не толкнуть кого-нибудь или отстранить с дороги чьего-нибудь ребенка. Эта духота, бе­шеная погоня за покупками; нетерпение скорее войти в от­деление и поскорее выбраться из него; аромат сосны и остро­листа, которыми было декорировано отделение; запах тепло­го лака, потных людей и дешевого меха; возбужденные го­лоса и крики уставших детей, — таков был здесь истинный дух Рождества. Магазин Питера Рольса вообще и игрушеч­ное отделение в частности представляли из себя картину того, что впоследствии в объявлениях называлось «успехом, не имевшим еще прецедента».

Третий день был самым ужасным из всех длинных без­умных дней у Питера Рольса, которые Вин пережила с тех пор, как поступила в качестве сверхштатной служащей на предпраздничное время. Десятки покупателей одновременно требовали ее услуг. Похоже было на то, словно каждая покупательница женского пола имела много пар рук, которыми хватала нужные ей вещи, размахивала деньгами или брала сдачу. И таких покупательниц становилось все больше и больше. И все-таки Вин с удивлением замечала, что некото­рые из девушек, более опытные и тратившие меньше времени на разговоры, пользовались всяким удобным случаем, чтобы полировать ногти и приглаживать волосы. Они отворачива­лись как бы для того, чтобы отыскать какую-нибудь вещь в ящиках, быстро останавливались, вытаскивали из чулка маленькое зеркальце, пудреницу или коробочку с румянами и «приводили себя в порядок», в то время как их спешащие покупатели думали, что они отыскивают игрушку. Такие приказчицы имели в своих ящичках собственное ароматное мыло и духи и были в состоянии получать, независимо от того, были ли у них, или нет, деньги, шляпы и покупать себе новое белье и чулки, когда старые изнашивались.

Вин не имела ни достаточно опыта, ни желания найти время для подобных личных дел. Она всей душой отдавалась работе и на ее губах была та приятная рождественская улыбка, которую заведующие этажом желали видеть на лице продавщиц. Но ее улыбка была поверхностной. Она никогда не любила особ женского пола — сердитых, глупых, хватаю­щих все руками, ничтожных существ, важничающих и разо­детых в меха и перья животных, гораздо более приятных и красивых, чем они. Какой идиотский вид они имели, с наве­шанными на них драгоценностями и украшениями на шляпах, которыми чуть не выкалывали друг другу глаза; в своих длинных корсетах, доходящих до колен, так что они не могли прислониться к чему-нибудь спиной, как бы усталы ни были; в своих неудобных платьях, в тонких шелковых чулках и узких ботинках на высоких каблуках; в шифоновых блузах в зимние дни! Нет ничего удивительного, что мужчины не хотят давать им права голоса. Вин превратилась на время из сочувствующей суфражистки в яростную женоненавистницу, когда одна покупательница заставила ее показать ей несколько десятков кукол, а затем засеменила прочь, за­являя, что у Питера Рольса никогда нет ничего, что можно было бы купить. Другая покровительственно предложила Вин на чай пять центов за «беспокойство», после того как пере­менила три игрушки, купленные вчера, и проговорила об этом полчаса. И другие были нисколько не лучше.

К пяти часам третьего дня Вин, вопреки всегдашней жиз­нерадостности, находилась на границе полного изнеможения. У нее не было времени выйти для полагающегося по прави­лам завтрака, или чтобы подышать немного свежим возду­хом. За весь день она ничего не имела во рту, кроме горячего шоколада и сифона содовой воды за утренним завтраком, да яйца всмятку, наскоро проглоченного в ресторане для слу­жащих. Начиная с четырех часов, бедная чужестранка стала с вожделением вспоминать Англию, в которой миллион жен­щин именно в этот час сидят за дневным чаем. И вдруг какой-то мужчина, отстраняя особу женского пола, ворчавшую на то, что не может найти куклы, говорящей по-немецки «папа» и «мама», произнес приятным голосом:

— Если вы, сударыня, не можете получить здесь того, что вам нужно, я надеюсь, вы уступите мне место. — Это было сказано так внушительно, что особа пропустила его вперед, а Вин, радуясь перемене пола покупателя, приняла вежливо улыбающийся вид продавщицы, прежде чем успела заметить, что очутилась лицом к лицу со своим знакомым по парку, Джимом Логаном.

— Как поживаете? — спросил он и поспешно добавил: — Мне нужна кукла. Мне не важно, может ли она лепетать по-немецки. Хотя мне хотелось бы кое с кем немного побеседовать.

Фирма Рольса не должна терять своих денег из-за того, что одной из ее приказчиц хочется обрезать навязчивого поклонника. М-р Логан был одет еще изысканнее, чем в первый раз, когда Вин его видела. По его виду можно было предполагать, что он достаточно богат, чтобы купить луч­шую куклу Питера Рольса, вместе с приданым, ценою в 500 долларов. Тем не менее, мисс Чайльд решила перехи­трить его.

— Какого рода куклу? — спросила она деловым тоном, ничем не обнаруживая, что узнала его, — для маленькой или большой девочки. И потом в какую цену вы хотели бы ее иметь?

— Куклу для девочки среднего роста, — отвечал покупа­тель, подмигивая глазами подающей ему девушке. — Мне го­раздо больше нравятся большие девушки, точно такого роста и возраста, как вы, не старше двадцати лет, и за которых можно поручиться, что они будут выглядеть семнадцатилетними, если им дать ежедневный отдых, красивую шляпу и ужин с настоящим мужчиной. Я не думаю, чтобы мне труднее было найти куклу, чем подходящую девушку. Моей ма­ленькой сестре нужна кукла. Я предпочитаю чужих сестер, но…

— Мне кажется, я поняла теперь, что вам нужно, — ска­зала Вин резко. — Будьте добры подождать полминуты, я сейчас вам покажу.

С быстротой стрелы она побежала искать Сэди. Но Сэди отлучилась куда-то далеко. Вин не хотелось, чтобы страш­ный Тобиас сделал ей выговор за небрежное отношение к по­купателям, как за день до того от него досталось Лили Ли­витт, когда она пыталась пофлиртовать с Эрлом Эшером. Рядом с ней стояла мисс Лили, на лице которой было напи­сано, что ей смертельно надоела старая дама, желавшая по­лучить совет при выборе пяти дешевых подарков для ее пя­терых дорогих внуков. «Мисс Ливитт, — прошептала Вин, — не согласитесь ли перенять у меня мужчину, которому нужна кукла для его сестры среднего возраста, то есть среднего ро­ста, и позволить мне заняться вашей покупательницей?»

Мисс Ливитт бросила взгляд своих зеленых глаз на ука­занного мужчину и весело сказала: «Идет!»

Немедленный и блестящий успех ее хитрости подейство­вал на усталую Вин так же оживляюще, как и встреча в парке. Ее бьющая ключем энергия снова появилась на поверхности и она проявила такой интерес к подбору подарков для пятерых внуков, что старая лэди благодарила судьбу за перемену продавщицы.

В то время, как старая лэди выбирала между аэропла­ном, трамваем, классной комнатой и Ноевым Ковчегом, Вин исподтишка наблюдала за мисс Ливитт и ее покупателем. Он, по-видимому, купил одну куклу, закрытую вуалем, как женщины в гареме, и колебался относительно другой. Очевидно, не одна только бабушка пятерых внуков нуждалась в совете. Брат сестры среднего роста, по-видимому, тоже спрашивал его у мисс Ливитт.

Во всяком случае, их головы соприкасались над шикарно разодетой куклой «Танго». Можно было подумать, что муж­чина спрашивал у женщины, понравится ли эта вещь ребенку среднего роста, но хотя их головы склонялись над куклой, их глаза время от времени поворачивались к мисс Чайльд.

— Оставьте у себя сдачу и купите себе и своим друзьям какую-нибудь безделушку к Рождеству, — услышала Лин сло­ва Логана, когда ему, наконец, надоело ждать окончания продолжительного пребывания у прилавка бабушки, и он ре­шился уйти.

Девушка невольно взглянула на руку мисс Ливитт, сжа­тую в кулак. В ней был смятый кредитный билет, на одном конце которого, как ей показалось, стояло слово «десять».

Десять долларов! Этот человек подарил мисс Ливитт де­сять долларов и она приняла их! Неужели он попытался бы сделать то же самое с ней, или даже проявил бы еще большую щедрость, если бы она не оказалась занятой бабушкой пятерых внуков? Было ли это у него просто рождественское настроение, или же Лили сделала что-нибудь особенное, что­бы заработать такую сумму?

Глава XVI.

Ловкая проделка.

Благодарность Лили Ливитт не имела границ. С этого мо­мента ее точно подменили. Хотя ей не перестал нравиться Эрл Эшер, неуклюже злившийся на ее кокетство и по-детски стыдившийся его, но с тех пор, как Вин передала ей с рук на руки м-ра Логана, ее ревность лишилась прежней оже­сточенности.

Теперь она уже не смотрела со злобой на Вин и не подсмеивалась над ее прической и высоким ростом. Вместо этого она делала все возможное, чтобы подружиться с мисс Чайльд и ее маленькой хорошенькой покровительницей, Сэди Кирк.

Она приносила им в подарок парниковые фрукты и шо­колад, от которых Вин отказывалась, и которые Сэди без­заботно принимала, удивляясь, «откуда только она достает их. Их, ведь, не срывают с кустов», но не давать же ей, Сэди, «гнить им».

Назначил ли мистер Мэггисон Винифред в игрушечное отделение в целях наказания или ради поощрения, но оно ей нравилось больше, чем отделение блузок, несмотря на придирчивость мистера Тобиаса. Если последний видел, что какая-нибудь девушка останавливается, чтобы передохнуть, он тотчас же напоминал, что здесь не салон, что они здесь не с визитом и не приглашены на чай.

Девушки здесь, правда, часто бывали грубы в своем обра­щении и бесцеремонно толкали друг друга. Они иногда бы­вали угрюмо подозрительны и, по своему характеру, неспо­собны были поверять друг другу, но от природы у них было доброе сердце. Они передразнивали Вин и называли ее теми же прозвищами, какие она получила еще в нижнем этаже: «мисс, благодарю вас», «прошу извинения», «пожалуйста». Но скоро она приобрела популярность и научила девушек, и даже мужчин более вежливому обращению, какого она сама придерживалась по отношению к ним. Почти бессознательно они усвоили себе более скромные манеры, столь естественные у Вин и столь смешные у них. Наконец, здесь был «Купидон» и ей казалось, что этого одного достаточно, чтобы радовать­ся переводу из отделения блузок в игрушечное.

«Купидон» был мальчик на побегушках, которого посы­лали с поручениями из одного отделения в другое. И хотя в игрушечном царстве были куклы, больших, чем он разме­ров, но не было ни одной красивее его. Его настоящее имя было Вилли Слэт, но он пользовался другими, более благо­звучными, как, например, «Почка», «Рождественская кар­тинка», «Валентин». К этому ряду имен мисс Чайльд приба­вила «Купидона». Вилли, или «Почка» был неотъемлемой принадлежностью фирмы Питера Рольса, долгое время занимая свою теперешнюю должность и не стремясь к повыше­нию, хотя он уже достиг солидного возраста двенадцати, по­чти тринадцати лег. Он оставался равнодушным к ласкам всех самых красивых девушек в магазине, но, в силу неиз­вестных причин, при первом же взгляде пал жертвой мисс Чайльд, может быть, потому, что она была англичанкой (его родители были из Манчестера), или потому, что она обра­щалась с ним не как с маленьким мальчиком, а как с мужчи­ной и равным. Он сразу стал страстно обожать ее и она тоже отвечала ему большой симпатией.

«Купидон» получал иногда, в виде подарка, фиалки и гвоздики от восхищавшихся им покупательниц; к этим дарам он относился с презрением избалованного ребенка и охотно обменивал их на различные суммы, от одного цента до пяти, в за­висимости от степени свежести цветов. Но когда на гори­зонте его жизни появилась Вин, он стал приносить на ее алтарь всю получаемую им дань. Он не хотел брать за это денег. Ее благодарная улыбка имела для него больше цены, чем самые блестящие медяки, получаемые от других, а пред­ложение с ее стороны конфект вежливо, но решительно отклонялось им.

— Ба! Мисс Чайльд, я могу получать, сколько мне вздумается, этого добра за свою наружность от девушек в кондитерской, — заявлял он пренебрежительно. — Вы же возьмите это для себя и своих друзей, а я достану для вас еще. Мне надоели уже эти сладости.

Начиная с этого времени, скудное питание Вин стало по­полняться подносимыми «Купидоном» шоколадом и засаха­ренными фруктами. Последние и она, и Сэди очень любили. Кроме того, сладости приходятся очень кстати, когда по­зволяешь себе тратить на завтрак всего пять центов. Как только «Купидон» узнал о склонности Вин к засахаренным фруктам, он начал ежедневно доставать их понемногу, даже если ему приходилось тащить их так, чтобы этого не видали девушки в кондитерской.

В утро Сочельника, в день, когда, как это знала Вин, должна была решиться ее судьба в «Руках», — Купидон появился с целой коробкой ее любимого лакомства, вместо обычных пяти или шести помятых штук, завернутых в кусок чистой бумаги.

— По какому случаю, Купидон, такая торжественность? — спросила Вин, у которой осталось несколько свободных минут от завтрака.

— Не сердитесь и не хмурьтесь, деточка, — отвечал мальчик, которому было милостиво разрешено называть ее любым ласкательным именем по своему вкусу. — Это, конечно принадлежит мне, а теперь оно ваше. Только не подумайте, что я это стащил. Если бы было так, вы могли бы выбросить и коробку, и то, что ней находится. Поняли?

— Конечно, я не думаю, что вы стащили; вы не способны на это. Но следует ли мне брать, вот в чем вопрос!

— Это нелепый вопрос за номером 796245, — отвечал усмехаясь, Купидон. — Я парень, который всегда умеет устроиться и раздобыть сладости!

Вин взглянула на него с беспокойством. Она где-то уже слышала выражение «нелепый вопрос». Да ведь эти вульгарные слова произнес только сегодня утром, получасом раньше, мистер Логан в оживленном разговоре с мисс Ливитт. Он появлялся теперь почти каждый день, чтобы купить что-нибудь для «рождественской елки своей маленькой сестры», о чем он позабыл вчера, или же для серьезных разговоров относительно, якобы изобретенной им, механической лягушки которую он собирался продать фирме Питера Рольса. Ему никогда не удавалось добиться, чтобы Вин услуживала ему, но он сколько угодно мог смотреть на нее, как кошке разрешается смотреть на царя.

Внезапно в голове Вин промелькнула одна мысль.

— Может быть, какой-нибудь мужчина передал вам эту коробку для меня? — спросила она Купидона.

— А разве я не настоящий мужчина? — Купидон хотел шуткой замаскировать румянец, заливший его лицо до самых корней его желтых кудрей.

— Вы должны мне ответить правду.

— Зачем вам задавать глупые вопросы насчет хороших вещей? Вы должны взять это, деточка, и быть благодарной.

— Я не могу, Купидон. Я думала, что вы любите меня. Я…

— Клянусь вам, что да, конфетка моя!

— В таком случае, вы не должны обманывать меня в этом деле, Я вас люблю, Купидон, и мы друзья и потому я могу принимать подарки от вас. Но не могу брать их от посто­ронних мужчин, и мне неприятно знать, что вы недостаточно считаетесь со мной, раз могли сыграть со мной такую штуку. Это значит, что вы плохо меня знаете.

Польщенный таким обращением и признанием своей взрослости, Купидон признался во всем.

— Ладно, забудьте эту гадкую историю. Я думал, что доставлю вам удовольствие. Девушки любят, чтобы посторон­ние мужчины делали им подарки. Парень сказал мне, что это будет хорошо и для вас, и для меня. И он всунул мне 50 цен­тов, чтобы я передал вам коробку. Мне кажется, что я дол­жен теперь вернуть ему их вместе с коробкой. Но знаете, может быть, вы сперва заглянете в нее, нет ли там под крышкой записки. Может быть, он вложил, в виде рожде­ственского подарка, банковский билет в 100 долларов, или бриллиантовую диадему?

— Я не любопытна, — отвечала Вин, — вы можете сказать вашему другу, что…

— О, я понимаю! Я скажу ему, чтобы он не смел больше повторять таких штук.

— Именно так, — рассмеялась Вин.

Мальчик убежал разыскивать ожидавшего его внизу Ло­гана.

Вин ни одной минуты не сомневалась, что подарок исхо­дил именно от последнего, и она втайне желала, чтобы вну­три коробки была записка и чтобы он понял, что она вернулась к нему нераскрытой. Она надеялась, кроме того, что по­лученное им разочарование будет уроком, который м-р Ло­ган усвоит, и не будет больше делать попыток вторжения в занятое делом игрушечное царство.

Однако, через час Логан вернулся и шатался без дела, явно ожидая, пока освободится мисс Ливитт. Вин в это время показывала куклы требовательной женщине, которую не могли удовлетворить самые очаровательные фарфоровые или восковые улыбающиеся куклы. Наконец, пересмотрев не­сколько дюжин, она удалилась, заявив, что пойдет в магазин Бингеля. Эта угроза, нарочно произнесенная визгливым голосом, была услышана мистером Тобиасом.

У него еще ни разу не было случая сделать выговор № 2884. И действительно, он отметил ее как очень растороп­ную приказчицу. Он видел, что, если у № 2884 оставалось пять минут свободных, она тратила их обыкновенно не на полирование ногтей или на разговоры о вчерашнем танцовальном вечере, как это делало не мало девушек, а на изучение товаров, заглядывание в ящики и на полки, чтобы знать, что предложить покупателю, не спрашивая у приказчиц, дольше ее служивших в отделении.

Это было самым верным признаком дельного приказчика, и, кроме того, она умела обращаться с покупателями. Она сдерживалась даже с самыми раздражительными посетителями. Ее восторженное отношение к игрушкам и знание их механизма часто оказывало гипнотическое действие на покупателей, приобретавших дорогие вещи, которых раньше вовсе не имели в виду.

Мистер Тобиас распознал все эти качества в № 2884 и, несмотря на свою черствую душу, восхищался ею. Он соби­рался, если она будет продолжать так же, как начала, замолвить о ней словечко перед высшим начальством. Но в этот момент, находясь в особенно раздражительном состоянии духа, вследствие расстройства желудка, он решил, что эта «светлая девушка» попалась в серьезном проступке.

Было уже слишком поздно вернуть потерянного клиента, но в то время, как Вин поспешно укладывала куклы в картонки, прежде чем заняться следующим покупателем, мистер Тобиас накинулся на нее: «Почему вы отпустили эту лэди, не показав ей одну из наших лучших кукол? — спросил он, смотря на нее сердитыми глазами.

— Я показала ей все, что есть за эту цену, за какую она спрашивала, и даже немного более дорогие куклы, — оправды­валась № 2884.

— А почему вы не показали ей куклы, которую вы все называете «Маленькой сестричкой»? Я слышал, как вы го­ворили, что, если бы от вас зависело, вы бы не расстались с ней.

Вин густо покраснела, продолжая впрочем твердо выдер­живать испытующий взгляд заведующего. «Маленькая се­стричка» была ее любимой куклой и ни для кого в отделении не было тайной, что мисс Чайльд решила продать ее только при условии, что она попадет в подходящий и хороший дом. Вообще, ей тяжела была самая мысль о продаже своей лю­бимицы. Ей казалось, что продажа этой очаровательной сол­нечной головки, с смеющимися темными глазами и ямочками на щеках, равносильна продаже ребенка с аукциона на не­вольничьем рынке. Если бы у нее было 20 долларов, которыми она могла располагать, она купила бы куклу для себя. И по­тому она чувствовала себя виновной в том, в чем обвинял ее м-р Тобиас.

— Извиняюсь, — сказала она, — я не забыла о ней, но я думала, что эта лэди не пожелает затратить 20 долларов на куклу. И потом у меня есть в виду покупатель, который купит ее.

— Я куплю ее, — сказал, выступив вдруг вперед, м-р Ло­ган.

Глаза девушки встретились с глазами мужчины. Логан видел, что мисс Чайльд понимает, что он собирается сде­лать, или думает, что понимает. Но он считал, что у него припасен козырь, против которого не поможет вся ее изобретательность. Он весело смотрел на происходящую сцену

— Принесите куклу и покажите ее этому джентльмену, — приказал м-р Тобиас, оставшись, чтобы посмотреть, будет ли исполнено его приказание, так как залившееся румянцем лицо № 2884 говорило ему, что она способна на какую-нибудь проделку.

Доставая любимую куклу, Вин остановилась в нереши­тельности. Рядом лежала другая кукла, которая для поверхностного взгляда, в особенности взгляда мужчины, могла показаться похожей на «Маленькую сестричку». Она тоже была в белом платье, ее волосы тоже были золотистые, хотя и не такие блестящие; глаза столь же темные, хотя более широко раскрыты; сама кукла была больших размеров, тщательнее одета и потому стоила дороже. Если м-р То­биас заметит подмену, он скорее похвалит ее, чем вынесет порицание, так как имеются инструкции сбывать покупате­лям по возможности более дорогие товары.

Вин решилась исподтишка взглянуть на м-ра Тобиаса. Последний тщательно наблюдал за нею с суровым видом. Нечего делать: приходилось жертвовать «Маленькой се­стричкой».

В то время, как Вин, внутренне содрогаясь, поставила картонку с куклой на прилавок перед м-ром Логаном, при­бежал Купидон, только что выполнивший одно из своих бесконечных поручений. Он знал «Маленькую сестричку», так как его возлюбленная «деточка» находила сходство между своей любимой куклой и им, Купидоном. А теперь этой светлой девушке, которая чуть было не «разлюбила его» из-за 50 центов, приходилось продавать куклу.

Купидон сразу «почуял» замысел м-ра Логана и оценил его ловкость.

Мальчик сделал знак глазами Вин, проходя мимо нее, и не знал, поняла ли она то, что он хотел сказать ей этим. Но она не поняла. В этот момент, чувствуя, что Логан перехитрил ее, она была далека мыслью от больших глаз газели и желтых волос Купидона.

— Цена двадцать долларов, — объявила она как авто­мат. Это были первые слова, с которыми она обратилась к Логану с тех пор, как передала его мисс Ливитт в день его первого появления в игрушечном царстве.

— Прекрасно, — отвечал он, улыбаясь. — Это довольно дешево для такой куклы, не правда ли? Как вы думаете, по­нравится ли она молодой особе, которой я намерен ее пре­поднести?

— Я не могу быть в этом уверена, — возразила Вин с преувеличенной натянутостью, опустив вниз глаза.

— Почему же вы не дадите мне совета!

Взгляд м-ра Тобиаса снова уставился на нее, как два электрических фонаря.

— Это одна из самых красивых кукол, — признала она под этим испытующим взглядом.

— Великолепно. Мне приятно, что вы так думаете. Итак, вот деньги, к сожалению, все мелкими бумажками. Потрудитесь пересчитать их, пока я надену перчатки.

Она взяла у него из рук деньги, что давало ему возмож­ность коснуться ее руки, и он хорошо воспользовался этой возможностью. Если бы м-р Тобиас заметил, что происхо­дит, он тактично сделал бы вид, что не замечает, так как самое важное было какой бы то ни было ценой удержать выгодного покупателя. Если этой ценой был флирт, что же, тем лучше для девушек, если мужчина настолько глуп, что­бы угощать ее обедом в хорошем ресторане. Питер Рольс думал только об увеличении своей прибыли, и для этого надо было, чтобы приказчики были дешевы. Дело девушек было устраиваться собственными средствами. Что они де­лали вне служебных часов, совершенно не касалось ни Пи­тера Рольса, ни м-ра Тобиаса.

Номер 2884 спросила адрес, по которому послать по­купку, и м-р Логан, казалось, только этого и ждал.

— Напишите, пожалуйста, яснее, — распорядился он ве­село. — Мисс Винифред Чайльд, а затем улицу и номер дома; я знаю их так же хорошо, как свои собственные.

— Я не могу принять этого, — сказала она, не будучи вовсе удивлена, так как все время была уверена, что он за­теял именно это. Ее только слегка смутило, что ему удалось узнать ее полное имя, а также подробный адрес.

— Послушайте, — убеждал ее Логан тем же понижен­ным голосом, каким они оба все время говорили. — Я купил куклу для вас, потому, что слышал, что она вам нравится. Почему бы и нет? Ничего такого нет принять куклу от друга.

— Вы не друг мне, — прервала она.

— Я хочу быть им. Что скажет заведующий этажом, если «Маленькая сестричка» останется у Питера Рольса? Это может причинить вам неприятности.

— Я ничего не могу тут поделать.

Вин начала уже приходить в отчаяние, как вдруг по­спешно подошел Эрл Эшер, продавший только что в другом конце отделения автоматические игрушечные пистолеты.

— Простите меня, мисс Чайльд, — резко сказал он, — но эта кукла уже продана. Я должен был отметить это на ней, но позабыл. Это мой промах. Это случилось, когда вы отлу­чались на завтрак. Покупатель зайдет между шестью и по­ловиной седьмого вечера, заплатит и возьмет покупку.

М-р Тобиас, услышав это заявление, приблизился снова и стал говорить недовольным тоном:

— Большое упущение, что вы не отметили, что кукла продана. Я уже не знаю, как мы уладим это дело. Вот этот господин, не зная об этом, купил куклу и заплатил деньги, а ваш покупатель, может быть, еще передумает.

— Он не передумает, — решительно заявил Урс, — это — мужчина. Он часто делает здесь покупки. Он придет в бе­шенство и мы, конечно, лишимся его, если поставим в такое унизительное положение. Я беру на себя ответственность.

— Вы! — усмехнулся Тобиас, хотя эти слова произвели на него впечатление. — Ведь вы получаете всего десять дол­ларов, а кукла стоит двадцать.

— Я это знаю и не стану уверять, что скопил миллион. Но это недоразумение вызвано моим промахом и этот чело­век — мой постоянный покупатель, так что мне приходится взять на себя все последствия. Вот возьмите, — он гордо вы­тянул из внутреннего кармана на своей огромной груди кра­сивые золотые часы с цепочкой. — Это залог, — заявил он. — Вы можете прочесть на них мое имя и дату. Я не раз закла­дывал их и получал сорок долларов. Вы можете взять их себе, пока не вернется мой покупатель.

— Этого не требуется, — великодушно возразил м-р То­биас. — Если вы так уверены в своем покупателе, все об­стоит благополучно и продажу надо признать состоявшейся. Мне очень досадно, — обратился он к Логану, — но вы сами видите, как обстоит дело. Может быть, какая-нибудь из на­ших девушек покажет вам что-нибудь другое?

— Нет, благодарю вас, не сегодня, — отвечал Логан, и его длинное желтое лицо стало красным, а глаза его замигали. — Мне нужна была только «Маленькая сестричка» и ничего другого.

— Боже мой, нечего сказать, ловкую штуку я проде­лал, — сказал Эрл Эшер Купидону, всовывая в маленькую руку мальчика свои часы. — Если бы Тобиас взял у меня часы, мне ничего не оставалось бы, как повеситься. Ты уве­рен, сыночек, что тебе удастся выйти?

— Конечно, так как они всегда посылают меня на улицу. Я устрою все, что вам нужно.

— Ладно, Почка, ты получишь четвертую часть для себя, если сделаешь все вовремя.

Мистера Тобиаса не было поблизости, когда пришел покупатель Эшера и заплатил за куклу. Но когда заведую­щий этажом ровно в половине седьмого вспомнил об этом и спросил, покупка уже совершилась, и «Маленькая сестрич­ка» была унесена. Даже Вин не заметила покупателя. Урс торопливо подошел с двадцатью долларами своего клиента в руке и взял картонку, в которой находилась кукла. Не было даже времени спросить, выглядел ли человек, купив­ший ее, добрым и богатым. Но Вин была слишком поглощена мыслью о своем спасении от происков Логана, чтобы черес­чур много беспокоиться об участи «Маленькой сестрички».

В этот же вечер, за пять минут до девяти часов, служа­щие различных отделений выстроились рядами (мужчины в одном углу, девушки в другом), чтобы получить пакеты с жалованьем и, поскольку дело шло о сверхштатных празд­ничных руках, в большинстве случаев и свое увольнение. Прямо перед Винифред Чайльд стояла Сэди Кирк, и Вин знала, что для ее подруги вопрос о том, останется ли она, или будет уволена, был почти равносилен вопросу о жизни и смерти. После праздников было очень трудно устроиться, если не считать тех, кто годился в горничные. Но Сэди от­личалась скорее энергией, чем физической силой. Она ни­как не могла оправиться после приступа инфлуэнцы, кото­рая стоила ей хорошего места, а напряженная работа в те­чение этих недель у Питера Рольса сильно подорвала ее здо­ровье. Если она теперь окажется «без дела», ее положение будет достаточно скверно. И все-таки теперь, когда она ме­дленно, шаг за шагом, подвигалась к решению своей судьбы, она на ходу читала какой-то роман. Как раз, когда де­вушка, стоявшая перед Сэди, с легким дрожанием руки схватила пакет с жалованьем, Сэди дочитала последние сло­ва на последней странице, закрыла книгу и сунула ее под мышку. Затем она взяла свой конверт и уступила место Вин.

Они оказались среди немногих счастливцев из числа двух тысяч сверхштатных рук. Большинство остальных по­лучило жалованье в сопровождении нескольких печатных строк, за подписью «Питер Рольс», извещавших, что «не­обходимо привести в соответствие наш персонал с нормальным временем». Увольняемым любезно сообщалось, что, если в будущем представятся вакансии, их будут иметь в виду, и им выражалась благодарность за добросовестную службу. А затем с ними было покончено, поскольку дело касалось Питера Рольса.

Последний, впрочем, еще продолжал существовать для Винифред Чайлъд, Сэди Кирк, Эрла Эшер и еще двух-трех служащих в игрушечном отделении. Они радостно рассма­тривали полученные уведомления, но, несмотря на чувство облегчения, на сердце Вин было тяжело из-за выброшенных на улицу. Девушки, которые не были оставлены на службе, молча и поспешно уходили, но мужчины, которых № 2884 не считала своими друзьями и с которыми едва была зна­кома, подходили попрощаться с ней. Они пожимали ей руки, заявляя, что были «счастливы познакомиться с ней…»

— Ну и Сочельник! — сказала самой себе вслух Вин, ко­гда, еле передвигая ноги, вошла в свою комнату в половине двенадцатого вечера. — Через полчаса будет Рождество, а я не думаю, чтобы хоть одна душа во всей Европе или Аме­рике вспомнила обо мне!

Но вдруг на уродливом красном покрывале на ее шатаю­щейся кровати она увидела два пакета: большой и малень­кий. Кто-то, значит, все-таки, вспомнил о ней.

Оживившись, она разрезала веревки на обоих пакетах и сперва открыла маленький, руководствуясь принципом «оставлять самое лучшее напоследок».

— Лилии из долин и какие красивые! Кто бы мог послать их? — на подарке не было имени и Вин напрашивался ответ, который испортил ей все удовольствие, но, впрочем, на ко­роткое время. Она раскрыла большой пакет, и на обертке прочла слова, нацарапанные карандашом, очевидно, с лихо­радочной поспешностью: «От Урса Лигии, с почтением и пожеланиями веселого Рождества. Пожалуйста, примите также и лилии».

Мисс Ливитт пожелала засвидетельствовать свое обожа­ние белокурому гиганту, послав ему корзину цветов, нося­щих ее имя и купленных на часть «сдачи», оставленной ей м-ром Логаном. Предмет ее обожания тотчас же переслал их по другому назначению. Но Вин этого не знала, и он считал, что она и не должна этого знать. Цветы всегда оста­ются цветами!

Девушка была так обрадована, что лилии исходят от Урса, а не от другого лица, что почти готова была целовать их. Затем, почувствовав облегчение, она приподняла крышку большой картонки и испустила крик, похожий на плач. Там, в шелку и кружевах, с закрытыми глазами и улыбающимися губами лежала «Маленькая сестричка».

— О, его часы, часы, которые он предлагал в залог, — бормотала она. И сидя на кровати с большой куклой в ру­ках, она пролила несколько печальных и благодарных слез на неповинную головку куклы. Теперь она поняла все, вплоть до «ловкой проделки».

Глава XVII.

Согласие на приглашение.

Наступил уже июль, и Нью-Йорк походил на огромные, герметически закрытые турецкие бани, в которых можно было войти, но, раз войдя, приходилось оставаться, так как не было выхода и не было часов, когда бы они были закрыты. Большинство порядочной публики, за исключением совер­шивших убийства и тому подобные дела, как сообщали вос­кресные приложения газет, разъехались на море, или в горы, еще до того, как турецкие бани открылись на лето. Но в воскресных приложениях ничего не говорилось о приказ­чиках больших магазинов, так как их принимают за «поря­дочных» людей только в ограниченных кругах и они не со­вершают убийств и тому подобных дел, хотя иногда и вос­хищаются ими.

По словам газет минувшие зима и весна были очень оживленными. Редко когда бывало столько красивых и зна­чительных дебютантов. Хорошенькие девушки и восхитительные мужчины украшали каждую страницу календаря, подобно лепесткам розы. Было множество автомобильных гонок и состязаний в футбол и бэйзебол для мужчин и жен­щин, и других состязаний, менее шумных, но почти столь же страстных. Происходили обеды и балы, первые предста­вления в опере, празднование дня рождения Вашингтона, праздничные семейные поездки в Адайрондак и пасхальные церковные процессии для тех, кто не уехал за границу или во Флориду. Среди тех, кто избрал Флориду, были мисс Рольс и ее брат. Эна подверглась приступу инфлуэнцы по­сле того, как лорд Райган уехал и было объявлено о его помолвке с его богатой ирландской кузиной. Некоторые до­ходили до такой низости, что утверждали, будто Эна слегла в разгаре сезона не от гриппа, но от огорчения. Когда Эна смогла выходить после болезни, она заявила, что она умрет, если не отправится в Пальм Бич, и потому мать взяла ее туда вместе с Питером, не говоря уже о горничной Эны. Питеру не улыбалась перспектива сопровождать их. Отъезд из Нью-Йорка серьезно нарушал его планы и полупланы, разбивал его надежды и полунадежды. Но отец не хотел уезжать, а мать и Эна не могли обойтись без мужчины. Пи­тер в этот момент был единственным подходящим мужчи­ной, и только в апреле Эна почувствовала себя настолько хорошо, чтобы вернуться снова на север. К этому времени во всех газетах, начиная с больших и кончая маленькими, было напечатано об ее обручении с маркизом ди-Риволи, и даже самые недоброжелательные люди должны были при­знать без всяких оговорок, что потеря графа и приобрете­ние вместо того маркиза является не малым успехом в жизни.

В турецких банях, какие представлял собой в июле Нью-Йорк, универсальный магазин Питера Рольса был одной из самых жарких комнат. Мисс Рольс не вернулась из Лонг-Айленда для выбора себе здесь приданого, как сообщала одна плохо осведомленная газета. Вместо этого она отправилась в Лондон и Париж, так как там было прохладнее и казалось бо­лее шикарным, чтобы между ней и Нью-Йорком был Атлан­тический океан. Она отправилась вместе с разведенной итальянской принцессой, которая познакомила ее с марки­зом ди-Риволи, и мать и Питер были отпущены.

Без сомнения, в других универсальных магазинах в июле этого года было столь же жарко, или даже еще жарче, чем в магазине Питера Рольса; но Винифред Чайльд казалось, что на тропике Рака более прохладно, чем в «Руках». У большинства приказчиков от жары глаза готовы были вы­лезть из орбит и их жилы чуть не лопались.

Вин так побледнела и похудела, что Сэди Кирк сравни­вала ее со стеблем Сельдерец^[8]. Сама Сэди, согласно собствен­ной критической оценке, «сморщилась и увядала в болоте», но, впрочем, обе девушки имели мало случаев обмениваться замечаниями насчет наружности друг друга, так как, в то время, как Сэди осталась в игрушечном отделении, Вин была переведена в отделение накидок. Это могло служить объяснением загадочного поведения Мэггисона. Стойкость девушки испугала желающего быть «волокитой» и напомни­ла ему, что образцовый управляющий никогда не должен упускать из рук прирожденной приказчицы. Но на этот раз он не послал за Вин, и перчаточное отделение было не для таких, как она; потому она оказалась в отделении накидок.

Сэди, надерзившая своей хозяйке, сочла благовременным переменить квартиру. Она сняла комнату в меблированном доме на расстоянии двух кварталов от прежнего дома, а Вин, не будучи в состоянии переходить с места на место, осталась в прежней комнате. Сперва, после того, как ее жалованье увеличилось на два доллара в неделю, она имела намерение скопить деньги и последовать примеру Сэди. Но в жаркую погоду приходилось питаться главным образом сливочным мороженым с содой, которое стоило денег. Кроме того, если бы даже у нее были доллары, у нее не хватило бы для этого энергии. Было проще оставаться при том, что имеешь, чем предпринимать что-нибудь новое, в особенно­сти что-нибудь серьезное.

Что касается до укротителя львов, то его уже не было с магазине Питера Рольса. К нему вернулись его нервы, и он возвратился к своей профессии не потому, чтобы старый образ жизни привлекал его с непреодолимой силой, но по­тому, что легче было заработать больше денег, укрощая действительных львов, чем продавая игрушечных медведей. Вместе с зарождением восторженной любви Эрла Эшера к Вин, в его памяти стерлась утрата животного, умершего на его глазах. В его душе слились воедино и «нервы», и мужество, и любовь, и желание побеждать. Когда ему предста­вилась возможность получить на лето место в Коней, он взял его. Хотя ему и тяжело было оставить предприятие Питера Рольса, так как это означало оставить «свою де­вушку», но перемена службы представляла единственную надежду добиться ее, в конце концов. А, несмотря на отсут­ствие поощрения со стороны своей Лигии, Урс втайне лелеял эту надежду.

Иногда, по воскресеньям, Сэди Кирк убеждала Вин от­правиться вместе в Коней Апленд, чтобы «встряхнуться». На лодках и на морском берегу, когда вы попадали туда, была шумная толпа, но зато там был превосходный воздух, и бедный Урс сиял гордостью и радостью над головами своих львов. Эта редкие экскурсии составляли единственное развлечение Винифред, если не считать одного или двух посе­щений театра на галлерее за все время ее пребывания в Аме­рике. И так как жара с каждым днем давила на нее все сильнее своей свинцовой тяжестью, она чувствовала, что не выдержит и «сделает какую-нибудь глупость», если в ее жизни не произойдет перемены. Ей необходимо было что– нибудь, вносящее разнообразие в повседневную жизнь и способное нарушить ее монотонность!

Лили Ливитт, которая теперь тоже работала в отделе­нии накидок, не переставала внешне проявлять к ней дружелюбие, хотя в душе затаила злобу против Вин, заметив после Рождества остатки подаренных ею Эрлу Эшеру лилий, приколотых к ее блузке. Она часто предлагала Вин пойти с ней вместе прогуляться в длинные летние вечера, но всегда безуспешно. Так продолжалось несколько месяцев до одно­го дня в середине июля, когда жара побила все рекорды. Это совпало с днем, когда тоска девушки по перемене превратилась почти в болезнь.

Было послеполуденное время и более старые служащие в отделении накидок ушли завтракать. Они считались среди служащих аристократией, так как отделение накидок, подобно ювелирному и некоторым другим, работало «на про­центах». Жалованье здесь было не выше, чем в других от­делениях, но с суммы продаж уплачивался приличный процент, и «тигры», и «тигрицы», которые были достаточно кровожадны, чтобы вырывать мясо из-под носа у своих, бо­лее слабых, товарищей, преуспевали. Ушедшие завтракать девицы были главными тигрицами. Они имели возможность есть в настоящих ресторанах, и так как теперь их не ожи­дали какие-нибудь выгодные продажи, они не возвращались до последней минуты. Лили Ливитт, принадлежавшая к чи­слу тигриц, только что выхватила продажу, которая должна была бы достаться Вин, но это не имело никакого касатель­ства к их личным отношениям. Это было «делом» и Вин, если бы сумела, могла делать то же самое. Впрочем, не при­ходилось опасаться, что она этого пожелает. Вин была не из того теста, из какого делаются тигрицы, и была неспо­собна урывать для себя что-нибудь, — будь то место в вагоне подземной железной дороги, или возможность продать на­кидку, — что стремились получить другие человеческие су­щества.

Вин не сердилась на Лили за то, что та «подцепила» ее покупателя и за три минуты заработала три доллара комиссионных, которые, по справедливости, должны были бы попасть в ее собственный кошелек. Без всякого озлобления она выслушивала описание шляпы, которую Лили собира­лась купить на эти деньги.

— Я выгодно купила себе на прошлой неделе красивое платье для визитов, — продолжала мисс Ливитт, видя, что Вин не намерена дуться на нее за то, что она только что сделала. — Я заработала его на комиссионных с той вечер­ней накидки из зеленого шифона и белого платья для поез­док по морю, которые я перехватила у Кит Бэнс, когда она мечтала и дала мне отбить покупателя, как это сделали сегодня вы. В такую жаркую погоду можно купить вещи за бесценок. Сейчас — мертвый сезон, и теперь наш черед, девушек, урвать что-нибудь для себя. Питер Рольс умеет при всяких обстоятельствах извлечь для себя пользу. Даже, де­лая нам 10-процентную скидку, он зарабатывает сорок про­центов прибыли. Если вы примете во внимание, что две ты­сячи наших служащих вынуждены покупать на таких усло­виях, вы поймете, сколько он выжимает из нас. Нам редко удается что-нибудь выгодно купить. Я не понимаю, почему вы не постараетесь больше, чем вы это делали до сих пор, выручать больше процентов с продаж и купить себе какое-нибудь нарядное платье. Ваш жакет хуже, чем у всех в от­делении, это не мое только мнение, это говорят все девуш­ки. Если бы у вас было нарядное платье для визитов, я бы доставила вам сегодня вечером приятное времяпрепрово­ждение.

— Вы доставили бы? — повторила Вин, скорее желая от­влечь внимание мисс Ливитт от своего жакета к чему-нибудь другому, чем потому, что хотела узнать о приятном время­препровождении.

Мисс Ливитт не раз предлагала ей различные развлече­ния, ни одно из которых не соблазнило Вин, несмотря на красноречивое описание их. Вначале она опасалась фрук­тов, шоколада и театральных билетов Лили, которые, по­добно засахаренным фруктам, могли принадлежать м-ру Логану. Но в последние три или четыре месяца, с тех пор, как обе девушки перебрались в отделение накидок, Логан загадочно исчез. По-видимому, он не изобретал плащей так же, как лягушек. Вин давно уже перестала связывать раз­личные приглашения Лили Ливитт с ним. Ее отказы выте­кали из нерасположения к обществу Лили вне службы и из уверенности, что ее друзья не симпатичнее ее самой. Но теперь Винифред особенно хотелось подчеркнуть своей то­варке, что она не питает к ней вражды из-за перехвачен­ных комиссионных, и потому она сделалась красноречивой.

— Я бы не стала тратить свои зарабатываемые тяжелым трудом доллары на платье для визитов, если бы к тому и представился случай, — сказала она. — Я буду копить свои пенсы для того, чтобы взять на прокат пишущую машинку, которая когда-нибудь поможет мне выбраться из «Рук» на широкую дорогу к благополучию. У меня есть такое прекрасное платье, какое вам трудно себе вообразить, но вся беда в том, что меня никогда не пригласят в общество, до­статочно хорошее для него.

— Я пригласила вас в самое шикарное общество, какое только можно себе представить в маленьком старом Нью-Йорке, — хвасталась мисс Ливитт. — Это — не пустая бол­товня; клянусь честью, это — правда!

— Да, но ведь вы не пригласили меня. Вы сказали толь­ко, что сделали бы это, если бы у меня было платье. Этим и был вызван мой ответ, — напомнила Вин.

— Я имела в виду пригласить вас, все равно, есть ли у вас платье или нет, — призналась Лили. — Я могла бы одолжить вам свое. У вас в самом деле есть шикарное платье? Если да, то вот вам прекрасный случай показать его. Я получила приглашение от одного художника. Я по воскресеньям иногда позирую перед художниками из-за своих волос. Мой друг художник самый лучший из всей этой компании.

Лицо Лили приняло мечтательное выражение.

— Дом, в котором состоится вечер, очень красив, — ска­зала она. — Он не принадлежит художнику. Его родствен­ники предоставили его ему на лето, уехав на берег моря. Я там уже бывала. Это — на пятидесятых улицах, около са­мой Пятой Авеню. Сегодня вечером там будет очень про­хладно, и на ужин все будет подаваться в замороженном виде: замороженный бульон, холодный салат из дичи, бокал замороженного шампанского; сливочное мороженое и зе­мляника, крупная красная земляника с севера, которая вы­ращивается все лето, и лилии, и розы, которые нам дадут с собой, когда мы пойдем домой.

— Но кто собственно приглашает меня, — осведомилась Вин.

— Мой друг художник сказал, что я могу привести с со­бой, кого захочу, а я хочу привести вас. Я точно не знаю, кто еще там будет, но я думаю, что немного гостей, и вы увидите настоящий барский дом. Вы всегда отказываете мне, что бы я ни просила у вас. Покажите же хоть раз, что вы не важничаете и не гнушаетесь моим обществом. Вы приятно проведете время.

— Я охотно вам верю, и я пойду! — воскликнула Вин. Она была в таком настроении, что ей надо было дать положи­тельный ответ хоть на что-нибудь.

— Прекрасно, — воскликнула радостно мисс Ливитт. — Я зайду за вами сегодня вечером в половине десятого, так что вы успеете еще отдохнуть, прежде чем переодеться.

— Решено, — сказала Вин, не совсем довольная собой.

Она нуждалась в какой-нибудь перемене, безразлично в какой, и как можно скорее. Судьба неожиданно пошла на­встречу ее желанию; правда, в довольно неудачной форме, так как добровольно она никогда бы не выбрала удоволь­ствия быть в одной компании с мисс Ливитт. Но у нее не было выбора, и желание разнообразия перевесило все ее сомнения.

Одеваясь к вечеру, она вспоминала, как неоднократно хвасталась перед Питером Рольсом младшим:

«Что бы со мной ни было, всегда есть что-нибудь, над чем я могу смеяться. И я еще пока не плачу».

Она не подозревала, что вид платья «месяца» и пере­одевание в него вызовут в ее уме живое представление о мистере Джилидовском Бальзаме. Но когда она увидела себя в позеленевшем зеркале с новой, искусно сделанной прической и в платье «молодого месяца», отливающем ноч­ной синевой и серебром, ей показалось, что в комнату во­шел Питер Рольс и смотрит через ее плечо, встретившись с ней глазами в зеркале.

Да, в течение минуты она видела его, как живого. Он был здесь. Он был ее другом, самым нежным, самым восхи­тительным мужчиной, какого она когда-либо знала; дру­гом, которого она прекрасно понимала и в котором она больше всего нуждалась, хотя их действительное знаком­ство продолжалось всего несколько дней. Его добрые голу­бые глаза были искренни и честны, говоря: «я не обращаю внимания на то, что вы не верите мне так, как я верю вам».

Потом это видение исчезло, как лопнувший мыльный пу­зырь. Вин ощутила чисто физическую боль, как если бы перед ней показалась на секунду самая дорогая вещь во всем мире, а потом вдруг исчезла навсегда. В маленькой комнате на Авеню Колумба с открытым окном, в которое врывался уличный шум и грохот надземной железной дороги, платье «месяца» и мечты этого лунного платья каза­лись смешными, несоответствующими реальной жизни. За­дернув абажур электрической лампочки, она сидела в ве­чернем голубом сумерке, с веером из пальмовых листьев в руке, в ожидании прихода мисс Ливитт.

Через пять минут у дома, в котором мистрисс Мак Фар­релл занимала только два из многих этажей, остановился таксомотор — настоящий, живой, великолепный, невероятно дорогой таксомотор. Из окон дома высунулось много голов, так как это было здесь необыкновенным событием, и в числе этих голов была голова Вин. Инстинкт подсказывал ей, что таксомотор приехал за ней. Она смогла различить вопросительно выглядывающее из окна автомобиля лицо, увенчанное ярко рыжими волосами и казавшееся белым при электрическом уличном освещении. Выражение лица Лили говорило, что надо спешить, так как каждое биение сердца означало в данном случае не каплю красной крови, но несколько красных центов. Вин поняла намек, набросила свою старую, но еще приличную накидку, которая в течение не­скольких месяцев покоилась в чемодане вместе с платьем «молодого месяца», и быстро сбежала по лестнице.

— Что вы за экстравагантное существо! — задыхаясь, сказала она, когда максимум через 60 секунд таксомотор снова тронулся.

— Это преподнес мне один приятель — мужчина, — ска­зала Лили самодовольным тоном, и поспешно добавила, сни­сходя к упорной скромности мисс Чайльд. Он предложил мне подарок на выбор, а я подумала, что так как мы в на­рядных платьях и вы сильно устали, таксомотор придется как раз кстати.

Вин оставалось только поблагодарить ее. К тому же, по­сле нескольких месяцев поездок по подземной и надземной железным дорогам и на трамваях, девушка не могла не чув­ствовать удовольствия от езды в автомобиле. Она старалась по дороге не обращать внимания на печальное зрелище низ­ших классов Нью-Йорка, страдающих от духоты: бледных людей, свешивающихся с окон или стоящих на углах улиц, чтобы вдохнуть в себя каплю свежего воздуха; босых, полу­обнаженных детей, жадно уставившихся в сифоны с содовой водой в больших жарких киосках с прохладными напитками, куда они никогда не имеют надежды войти, всех этих хро­мых, парализованных, дышащих болезнями и миазмами сы­рых домов, людей, проклинающих самих себя и равнодушных друг к другу. Иногда Вин чувствовала, что эти люди и есть ее настоящие братья и сестры, единственные, способные ее понять, потому что только они действительно страдают. Но сегодня вечером она не решалась думать о них. Если бы она это сделала, она не смогла бы, при воспоминании об их стра­даниях, наслаждаться сливочным мороженым и земляникой в прохладном доме, предоставленном художнику.

Нью-Йорк был чужим для нее городом, она не имела представления о характере его различных кварталов, и по­тому отнеслась совершенно спокойно к тому, что Лили приказала шофферу остановиться перед домом, отстоявшим от угла Пятой Авеню всего на несколько домов. Мисс Ливитт расплатилась с шоффером, дав ему небольшой «на чай», обе они вышли из автомобиля, и только тогда, когда они уже стояли на улице, Вин обратила внимание на сильно пора­зившее ее обстоятельство, показавшееся ей очень странным.

— В чем дело? — воскликнула она. — Мы, очевидно, по­пали не туда. Все дома здесь закрыты, их двери и окна зако­лочены досками.

Глава XVIII.

Заколоченный дом.

— Все в порядке, — сказала Лили. — Разве вы забыли, что я сказала вам, что этот дом предоставили моему другу-художнику люди, которым он принадлежит, и которые на лето уехали на берег моря? Я думаю, что входная дверь и окна были заколочены до того, как дом был отдан в его рас­поряжение. Мой друг живет в задней части дома и сторож смотрит за всем, но дом ужасно красив. Вам не придется сожалеть, что вы надели свое лучшее платье. Не правда ли, какая это шикарная улица?

Вин посмотрела кругом себя, но все дома, как и тот, у которого они остановились, были глухо заколочены; их мрачно-темные фасады были столь же безжизненны, как лица мумий. Гладкие доски были плотно прибиты к оконным рамам и закрывали входные двери. На первый взгляд каза­лось, что нет способа проникнуть в заколоченный дом, но когда Винифред медленными шагами подошла к четвертому дому от угла, она разглядела очертания маленькой дверцы, вырезанной в досках, прикрывавших большую дверь. На глад­кой поверхности двери не было ручки, но зато была малень­кая незаметная замочная скважина, в которую мисс Ливитт проворно всунула ключ, вытащенный ею из сумочки.

— Мой друг дал мне его, — объяснила она, — чтобы нам не пришлось долго ждать, так как здесь только один слуга и он может быть чем-нибудь занят. Не правда ли, как все это за­бавно выглядит?

— Это начинает походить на какое-то приключение, — отвечала Вин. — Я не представляла себе, что дом может ока­заться заколоченным, или…

— От этого в нем прохладнее, — сказала Лили. Она от­крыла маленькую дверцу, и пространство между последней и входной дверью дома, освещаемое светом с улицы, выгля­дело, как миниатюрная прихожая.

— Нащупайте вокруг себя и нажмите, когда найдете, кнопку электрического звонка, — продолжала она. — Кто-нибудь тогда откроет настоящую дверь, а я запру за нами.

Вин нагнулась, чтобы пройти через низкое отверстие, и оказалась лицом к лицу с входной дверью с претенциозной резьбой. Ее ищущие пальцы нащупали сами собой электри­ческий звонок, и через несколько секунд, после того, как она коснулась его, не услышав его звука, дверь распахну­лась.

В темноте передней, или широком вестибюле, фигура по­явившегося человека казалась черной на сером фоне. Вин смогла только разглядеть, что он был высокого роста, пря­мой и вытянутый, как хорошо вышколенный слуга, и его го­лос походил на голос слуги, когда он произнес: «Осторож­нее, мисс, не оступитесь. Здесь довольно темно, но зато внутри много света. Позвольте мне провести вас через перед­нюю».

Вин поблагодарила его и обернулась в сторону двери, спросив:

— Вы идете, мисс Ливитт?

— Да, я только закрою дверь на ключ, — ответила Ли­ли, — идите, я последую за вами.

Вин пошла мимо темных, мрачных, по-видимому, обши­тых панелями стен. Она услышала, как позади нее с шумом захлопнулась дверь, и подумала, что Лили сейчас придет, но в эту минуту перед ней открылась еще одна дверь, из кото­рой струилась полоса нежного розового света.

— Войдите, пожалуйста, мисс, — пригласил ее высокий слуга, почтительно наклонившись, и машинально Вин пови­новалась.

Лили Ливитт не преувеличивала: — это был действительно, «шикарный дом», очень прохладный. Комната, в которую ее ввели, была столовой, и первое впечатление было таково, что все в ней было розовым: стены, разрисованные занавеси, плотный, мягкий ковер, обитая парчой мебель, лампа и аба­журы у свечей. На столе сверкал, как на солнце, букет ли­лий среди целого сада темно-красных роз, а блеск серебра и стеклянной посуды казался каплями росы, смягчающими красный закат.

Что за чарующее зрелище после месяцев посещения ре­сторана для служащих в «Руках» и завтраков пятицентовым шоколадом в переполненных киосках! Да, она была рада, что пришла сюда: ей надо смотреть, смотреть и смотреть на эту прекрасную картину, чтобы можно было потом вспоминать ее подробности и сохранить ее перед своими глазами, как красивую мечту, в противовес будущей реальности.

Но, осуществляя свое намерение и знакомясь с деталями обстановки, Вин вдруг почувствовала, что сердце ее сжалось и потом перестало биться. У стола было только два стула, он был маленький и круглый, и на нем были накрыты только два прибора.

Вин повернула голову, ища Лили Ливитт. Но Лили не было, как не было и высокого почтительного слуги. Зато в комнату вошел в этот момент улыбающийся мужчина в вечернем костюме и с извиняющимся видом человека, немного запоздавшего к назначенному времени.

— Как поживаете, мисс Чайльд? — радушным тоном спро­сил ее Джим Логан, протягивая ей руку. — Это очень лю­безно с вашей стороны.

Тысяча различных мыслей, одна за другой, вихрем про­неслась в голове девушки, подобно механическим лошадкам на круглых игрушечных конских скачках, которые она так часто продавала в магазине Питера Рольса. Быстро, быстро вертелись они некоторое время, а потом постепенно начи­нали замедлять ход.

Дом этот был закрыт на летнее время. Фасад был зако­лочен досками и возможно, что задние окна тоже. С улицы не было видно света и, вероятно, не слышно никакого звука. На ужин было накрыто только два прибора. Далее, Лили ушла, — она с самого начала имела в виду уйти, оставив ее одну здесь, — будучи подкуплена, чтобы привезти ее сюда. Но, без сомнения, она была подкуплена за большую сумму, так как после этого случая Лили Ливитт, конечно, никогда не осмелится снова встретиться с ней! Одна из них должна будет исчезнуть из отделения накидок в «Руках». Одно из двух: или Логан дал Лили достаточно денег, чтобы она реши­лась пожертвовать всеми своими комиссионными, или же Лили думает, что после сегодняшнего вечера, она, Винфрид Чайльд, никогда не покажется больше в магазине Питера Рольса.

В ушах Вин зазвенело, когда она задала себе этот во­прос, и она почувствовала, что сейчас лишится чувств. Но нет, она не допустит этого. Никогда еще в своей жизни она не нуждалась так в полном обладании своими чувствами, как теперь, в этом запертом доме, где вся надежда на спасе­ние зависит только от ее собственной изворотливости, и где никто ничего не увидит и не услышит из того, что случится с ней, кроме этого улыбающегося мужчины и его вышко­ленного слуги. Ибо для внешнего мира дом считается необи­таемым.

Она овладела собой тем более легко, что что-то в под­мигивании узких глаз Джима Логана подсказало ей, что он ждет от нее крика, или истерики. Ни разу до этого времени она не представляла себе, что его можно бояться. Но теперь Вин боялась его. Этот молодой человек с хищным лицом, с выдающейся вперед челюстью смотрел на нее, как дикий зверь смотрит на находящуюся под его лапами добычу, и если он улыбался и подмигивал глазами, то это соответствовало довольному урчанию дикого зверя.

Вин подумала об этом и подумала также, что, если у добычи хватает присутствия духа, чтобы притвориться уснувшей или мертвой, то, как говорят, дикий зверь, в кон­це концов, не убивает ее.

Она не вложила своей руки во все еще протянутую руку Логана, и не отвернулась, чтобы убежать от него.

— Это сюрприз для меня! — спокойно заметила она.

— Надеюсь, приятный сюрприз? — спросил он.

— Мне кажется, это похоже на ловушку, — сказала де­вушка.

— Да, конечно, именно так и есть, — улыбнулся Логан, очевидно, удивляясь ее спокойствию и не будучи уверен, при­нимать ли это за хорошее или дурное предзнаменование. — Но это был единственный способ заставить вас принять мое приглашение.

— Немного слишком сильный способ! — сказала Вин, по­жав плечами. — Как бы то ни было, я — здесь. Мне кажется, это очень изящный дом. Он принадлежит вам?

— Это дом моего отца. Но все думают, что мы уехали куда-нибудь на лето. Но я иногда бываю здесь. Мой слуга прислуживает мне. Он так же верен, как бывают верны слу­ги в романах. Я плачу ему за это. Он сделает все, что я ни потребую.

— По-видимому, он приготовил для вас прекрасный ужин, — и глаза Вин остановились на столе.

— Ничто не может быть слишком прекрасным для вас. Если мне пришлось добиться того, чтобы вы пришли сюда, посредством обмана, то теперь, после того, как вы здесь, ни в чем не будет обмана. В этих цветах у вашего при­бора скрыт маленький сюрприз; надеюсь, он вам понравится.

— Что это, предложение мира? — спросила Вин легко­мысленным тоном.

— Да, и вместе с тем предложение любви. Вы знаете, что я влюблен в вас, волшебница, безумно влюблен с того вечера в парке. Я не мог успокоиться, пока снова не увидел вас у Питера Рольса. А потом я понял, что не успокоюсь, пока…

— Подождите, — воскликнула Вин, протягивая обе руки, чтобы удержать его, когда он приблизился к ней. — Пожа­луйста, подождите! — Она продолжала говорить легко­мысленным тоном. — Я — ваша гостья. Я хорошо понимаю, что «сила создает право!». Но есть еще другой закон — за­кон гостеприимства, не правда ли? Все это приключение меня ошеломило. Дайте мне проникнуться его духом, прежде, чем вы еще что-нибудь скажете или сделаете. Дайте мне время придти в себя. Куда я девала свою накидку? Может быть, у вас здесь есть где-нибудь большое зеркало. Мне надо посмотреть, достаточно ли я красива для этой обста­новки.

Логан уступил рукам, которые его отталкивали. Его при­водило в восторг, что эта высокая, умная девушка, так не­принужденно отнеслась ко всему происшедшему. Он был рад, что она говорила о приключении и о том, чтобы про­никнуться его духом. Впрочем, он не вполне доверял этому странному созданию. Быть может, она похожа на котенка, который позволяет себя ласкать, лежа, в ожидании возможности прыгнуть. Но в данном случае котенок может лежать в ожидании, сколько ему вздумается. Возможности ему не представится. Мало – по – малу котенок вынужден будет при­знать этот факт, если у него в душе еще таится надежда, так как на этот раз он решил довести дело до конца.

— Рядом есть комната, которою моя мать и сестра пользуются, как будуаром, — сказал он любезно. — Она вся полна большими зеркалами, и вы можете иметь, сколько хотите, электрического света, но мебель там накрыта чехла­ми. К сожалению, столовая и моя берлога — единственные комнаты, где все в порядке.

Логан вошел в переднюю и открыл одну из дверей, ко­торые выходили в нее. — Вот здесь! — сказал он, засветив электрический свет, обнаруживший маленькую комнату, мебель в которой была покрыта белыми чехлами. Первое, что вы увидите, это ваше собственное изображение во весь рост. Я думаю, что это именно то, что вам нужно.

— Вы правильно угадали и заслуживаете награды, — от­вечала Вин.

В освещенном будуаре зеркало находилось прямо против двери.

— Вы оставите меня на несколько минут одну? — спро­сила она. — Я должна вам признаться, что сюрприз, приго­товленный вами, немного ударил мне в голову, как, вероятно, ударит ваше шампанское, когда я его выпью. Жаркая погода действует на меня ужасно, и я не совсем бодро себя чувствую. Если я посижу пять минут с закрытыми глазами и подумаю, я уверена, что буду за ужином более веселой гостьей.

Логан, который зажег электрический свет по ту сторо­ну двери, стоял на пороге, загораживая дорогу. Вин не пы­талась пройти мимо него и не выказала ни нетерпения, ни даже волнения. Он пристально смотрел ей в глаза, словно спрашивая: «Не понимаю, какую штуку ты намерена выки­нуть? Неужели ты думаешь, что я такой несчастный идиот, что оставлю тебе открытым выход, после всех волнений и расходов, которые я вынес из-за тебя?».

Но он великолепно знал, что оттуда нет выхода и что в ее распоряжении, очевидно, нет никакого средства, заслу­живающего внимания, разве только, что у нее припрятан мелодраматический флакон с ядом, который она осушит и умрет, подобно героине старомодной драмы. Но он был уве­рен, что энергичное, жизнерадостное, молодое существо, овладевшее его воображением, не совершит ничего подобно­го, и потому полагал, что вполне безопасно исполнить ее прихоть.

— Вы можете даже, если захотите, заснуть на софе, при условии, что обещаете увидеть меня во сне, — сказал он, и если вы позволите мне притти разбудить вас. А я буду стеречь вас, смотря через замочную скважину! Вы видите, в ней нет ключа, чтобы мне запереть вас или вам запе­реться от меня.

— Я думаю, что ни один из нас не будет столь старо­модным? — рассмеялась она. — Было бы глупо начинать та­ким образом вечер. Раз уж я здесь, я обещаю вам наилучшим образом его использовать!

— Вот это хорошо. Мое сердце принадлежит вам, — ска­зал Логан и, отступив от двери, пропустил ее в освещенный будуар.

Медленно и изящно, почти кокетливо, она отстранила его, улыбаясь ему в лицо, пока дубовая дверь не отделила их друг от друга.

Глава XIX.

Телефон.

В будуаре был удушливый воздух и пахло нафталином. Белоснежные стены и большое количество белых чехлов при электрическом свете, зажженном Логаном, делали его особенно светлым. Отблески на закрытом окне с выступом показывали, что снаружи оно было закрыто непроницае­мыми деревянными ставнями. В нем не было другой двери, кроме той, через которую Вин только что вошла.

Вся мебель была придвинута к стенам, кроме конторки с позолоченными ножками, которая стояла в амбразуре окна, и к которому девушка тихо, на цыпочках, подбежала по гладкому паркетному полу. Конторка была покрыта просты­ней, которую она осторожно откинула, чтобы что-нибудь своим падением не вызвало шума. Она чувствовала, что си­лы почти уже покидают ее, когда она увидела то, о чем мечтала, телефон и телефонную книжку.

Надежда на них придавала ей силы во время всей выше­описанной сцены, которая ей самой представлялась теперь нереальной. Но хотя телефон и книга и находились здесь, она еще далеко не была в безопасности. Она не заметила номера дома, так как доски, закрывавшие входную дверь, скрывали его. Зная улицу и фамилию домовладельца (если Логан говорит правду), она сможет найти номер телефона в книге, но для этого потребуется много времени.

А потом Логан, ведь, мог солгать. Этот дом мог и не принадлежать его отцу. Или даже, если он и принадлежит, телефон на лето мог быть выключен в виду отъезда всей семьи. Она не сможет убедиться в этом доме до последней минуты, так как лишь только Логан услышит ее разговор по телефону, он попытается оттащить ее от него. Если бы только здесь был ключ или засов, самый слабый и легкий засов, достаточно крепкий, чтобы удержать мужчину в те­чение пяти минут! Но бесполезно было желать того, чего здесь не могло быть. Ей приходилось ограничиваться тем, что было под руками, и действовать быстро, так как здесь была ее крепость, в которой ей надо было удержаться, пока она не произведет своего выстрела.

На конторке лежал большой черепаховый нож для бу­маги. Если подложить его, в качестве клина, под дверь, он сможет почти заменить замок. Во всяком случае она может рассчитывать, что он защитит ее на время столь необходи­мых ей пяти минут.

Но если она подсунет его по другую сторону двери, то Джим Логан, находясь в передней, может увидеть плоское лезвие, выходящее наружу у дверного порога. Может быть, конечно, он вернулся в столовую в полной уверенности, что она не убежит; может быть, он пошел отдать какие-нибудь распоряжения своему слуге, но на все это нельзя рассчиты­вать!

Она взяла нож для бумаги и, крепко держа его за рез­ную ручку, подсунула лезвие под свою подошву и, таким образом, обломала его. Толстый конец, примыкающий к ручке, был не слишком толст, чтобы не подлезть под дверь. Вся надежда Вин была теперь на то, что он придержит дверь, когда это понадобится.

А теперь к адресной книге. Когда она начала перели­стывать ее страницы, она почувствовала, что ее рука дрожит. Ей пришлось повторить про себя весь алфавит с начала, прежде чем она вспомнила, где стоит буква «Л». Да, в книге встречалась фамилия Логан. Там было несколько Логанов, но только один на этой улице. Она нацарапала тупым ка­рандашом, привязанным к бювару, номер телефона и дома, чтобы иметь их перед глазами, на случай, если, в своем не­вероятном возбуждении, она спутает их.

После этих приготовлений сердце девушки учащенно за­билось, так как приближался роковой момент. Быстрый от­вет с центральной станции прозвучал для нее, как небесная музыка. Семейство Логанов не практиковало экономии и не выключило телефона. «Немедленно соедините меня с бли­жайшим полицейским участком»,— прибавила она, сообщив свой номер, и при истерических звуках ее голоса рука Ло­гана схватилась за ручку двери.

Если клин не удержит, она погибла. Но наклонившись над конторкой, с телефонной трубкой у уха, она не реша­лась повернуться, чтобы смотреть, что делается у двери.

— Слушайте, вы, чертенок! Впустите меня, или вам при­дется раскаиваться в этом всю свою жизнь! — Логан потрясал дверью, изо всех сил колотя по твердым дубовым доскам.

— Это полиция? — Вин говорила так громко, что Ло­гану было слышно. Она назвала номер дома, а потом по­спешно прибавила: «Ради Бога, немедленно пришлите сюда. Дом заперт, но молодой мистер Логан заманил сюда, по­средством обмана, девушку. Она в большой опасности. Она сама говорит с вами, прося о помощи, скорее, скорее, он подходит!».

Трах: дверь широко распахнулась и ударилась с шумом о стену. Логан почти упал в комнату, когда клин выскочил. Поскользнувшись на гладком паркете, он на минуту потерял равновесие, и прежде, чем успел подбежать к девушке, чтобы вырвать из ее рук телефонную трубку, она выскочила через дверь в переднюю. Здесь ее пытался остановить слуга, но она выскользнула из его рук и бросилась в столовую. Она захлопнула дверь перед самым носом Логана и дрожа­щими руками старалась повернуть ключ.

Но вследствие того ли, что ее пальцы дрожали, или по другой причине, ключ не поворачивался. Вин уперлась своим плечом в дверь и всей силой своего легкого тела придер­живала ее. Но этого было недостаточно. Дверь поддавалась и отталкивала ее. Тогда, поняв, что ей не удержать ее про­тив превосходящей ее силы, она вдруг ее оставила, обежала кругом стола и стала позади него.

Когда Джим Логан с пробудившейся в нем вновь скрытой жестокостью перескочил через порог, она смотрела на него из-за серебра цветов и сверкающей посуды.

— Идите сюда! — сказал он голосом, поразительно не похожим на тот любезный тон, который она знала у него.

— Нет! — задыхаясь произнесла она. — Я останусь здесь, пока полиция не арестует вас как похитителя.

Увидев, что он собирается броситься на нее, Вин попы­талась защищаться стулом, в спинку которого судорожно ухватилась руками; при этом развевающийся газ ее платья зацепился за какой-то невидимый гвоздь; в то время, как она старалась отцепить его, она очутилась в объятиях Ло­гана. Треск разрывающейся материи смешался с громким звуком пощечины, которую рука Вин нанесла Логану, в то время как его дыхание обожгло ее щеку. Логан выпустил ее из рук.

— Сумасшедшая! Неужели вы думаете, что я буду задер­живать вас после того, что вы сделали, — пробормотал он. — Все, что я хочу — это избавиться от вас, пока не пришла полиция. Я думал получить от вас один поцелуй, но теперь я бы не взял его, даже если бы вы мне его предложили. Симс, ступай в подвал и выведи ее оттуда. А вы, чертенок, идите за ним, если не хотите быть задушенной и погребен­ной в подвале.

Почти не сознавая, что она делает, Вин повиновалась. Волоча за собой свое изорванное платье, она последовала за слугой, который открыл дверь, выходившую на узкую лестницу. Смутно перед ней промелькнули подвальный кори­дор и неубранная кухня. Минуту спустя, ее втолкнули в тем­ное пространство, двери позади нее захлопнулись, и она споткнулась о камни мостовой. Затем, быстро идя по улице, насколько только хватало ее сил, она сознавала только, что опасность миновала, что она должна бежать отсюда и быть подальше от этого заколоченного дома.

Если бы Вин знала, что дверь захлопнулась также за Джимом Логаном, и что он вышел из дому, почти вслед за ней, она бы бежала еще быстрее. Но она этого не знала. И, к счастью, он пошел в другом направлении, прямо к «Но­вому Космополитическому Клубу», находившемуся на углу улицы.

Не прошло и пяти минут после того, как он помешал своей гостье вызвать полицию, как Джим Логан уже спра­шивал у швейцара клуба, не приходил ли сегодня вечером мистер Фред Фортескью.

— Он был, сэр, но снова ушел, — отвечал швейцар.

— Чорт возьми, очень досадно, — сказал Логан недовольным тоном. — Мне необходимо было его видеть. Дайте мне сообразить. Кто же здесь есть? Может быть, м-р Пикдар?

— Он уже не был здесь несколько недель, — был ответ.

— Гм, — проворчал Логан. Заметно было, что он взвол­нован и при блестящем освещении большой передней его лицо казалось бледным и осунувшимся. Перебирая друзей, которые могли бы помочь ему в его беде, Логан устремил свои глаза на лестницу, на площадке которой как раз в эту минуту появился Питер Рольс младший, и Логан сразу при­ободрился.

— Алло, Рольс, — окликнул он его. — Вас-то мне и нуж­но. Не согласитесь ли вы оказать мне услугу в большом за­труднении?

Петро, мысли которого блуждали где-то далеко, спу­стился на землю, как бы от легкого толчка. «Алло!», — по­вторил он, ускорив шаги.

Он очень мало интересовался Логаном, который был его товарищем по колледжу, и близкого знакомства с которым он с тех пор не поддерживал. Впрочем, он ничего не имел против этого парня, кроме того, что он был «бабником» и не особенно умен, имея взгляды на жизнь, столь различные от взглядов Петро, что дружба межу ними была невозможна. Они изредка встречались в клубе, членами которого оба состояли в течение нескольких лет, не поддерживая знаком­ства домами. Но Петро не мог никому отказать в услуге, даже если это сопряжено было с беспокойством. Это соста­вляло хорошую известную всем черту его характера.

— Что вам нужно от меня? — спросил он вежливым то­ном, не обнаружившим, впрочем, большого интереса к со­беседнику.

— Немедленно пойти со мной ко мне домой и помочь мне избавиться от ужасной беды. Вам это не причинит никаких неприятностей, меня же ждет множество, если меня не застанут вместе с товарищем. Я вас задержу всего на не­сколько минут, если вы куда-нибудь приглашены.

— Я никуда не приглашен. Но… — начал Петро, но Ло­ган не дал ему договорить.

— Идемте же, ради Бога. Я вам все расскажу там. — И нежно взяв Рольса под руку, он увлек его из клуба.

— Дом, как вы знаете, заколочен, но я живу там. Мой слуга впустит нас через подвальный этаж, если вы ничего против не имеете, — бессвязно объяснял Логан, когда они спешили по улице к его дому.

Симс, согласно полученным инструкциям, ожидал воз­вращения Логана у входа в подвал. Он впустил молодых лю­дей и закрыл за ними дверь. Через минуту они были в испускающей розовый свет столовой, где на белоснежной ска­терти продолжали стоять привлекательные освежительные яства.

— Садитесь, — сказал Логан, но в это время откуда-то стал раздаваться сильный стук.

Прислушиваясь с удивлением, Петро забыл последовать приглашению. Логан повторил свои слова и даже подвинут Петро стул, на который тот сел. Логан сел на другой стул, и Петро, следуя примеру своего хозяина, придвинулся к сто­лу. Стук продолжался с возрастающей силой.

— Мне кажется, сэр, что кто-то стучится у входной двери, — спокойно возвестил Симс, намеренно повышая свой голос так, чтобы его можно было расслышать за шумом. — Надо ли посмотреть, кто там, или дать им настучаться и уйти?..

— Узнайте, кто там, и если это — полиция, не препят­ствуйте ей войти. Выразите удивление, но не пугайтесь, и скажите, что у м-ра Логана ужинает его друг. Поняли?

— Да, сэр, — ответил, исчезая, Симс.

— Нет времени вводить вас в подробности этого гряз­ного дела, — продолжал Логан. — Я расскажу вам все, как только это окончится. Но, ради всего, молчите, когда я буду говорить.

Прежде, чем Петро успел ответить, если бы у него было, что ответить, в передней послышались глухие голоса. Затем Симс открыл дверь и в комнату ворвались два полисмена в штатской форме.

— Алло! В чем дело? В доме пожар? — воскликнул Ло­ган, застыв с протянутым гостю блюдом замороженной икры.

— Мы не из пожарного отделения, — сказал более мо­лодой и симпатичный на вид полисмен, но довольно суровым тоном. — Мне кажется, вы это знаете довольно хорошо. Нас послала сюда вследствие спешного вызова из вашего теле­фона полиция, так как в этом доме, якобы, задерживают какую-то девушку против ее воли.

И он пытливым взором окинул всю комнату.

Логан разразился веселым смехом: «Девушку? Вот так забавная шутка… Скажите, Рольс, может быть вы и есть переряженная особа женского пола? Ха-ха!».

— Мне очень жаль, что я помешал вам и вашему прия­телю, — заметил сыщик, все еще строгим тоном, хотя его смутило и на него произвело впечатление имя Рольса, которое Логан упомянул намеренно. Фамилия Логана, впрочем, тоже имела некоторый вес в Нью-Йорке. — Но я должен поставить вам прямо вопрос, находится ли в этом доме девушка, и будет лучше всего, если вы столь же прямо ответите мне.

Логан перестал смеяться.

— Право, сначала, когда вы появились, я подумал, что это пришли с целью сыграть шутку переодетые члены клуба, — сказал он. Конечно, я прямо вам отвечу. Насколько я знаю, в этом доме нет ни­какой девушки, и не было с тех пор, как уехала моя сестра, вместе с другими членами семьи, то есть со 2 июня. Я не могу понять, как такая… — а, теперь я понимаю, этот старый проказник! Готов биться о заклад, что это дело его рук!

— Что вы хотите этим сказать? — осведомились полис­мены.

— Говорит ли вам что-нибудь имя Фредерика Донда Фортескью?

— Мы знаем, кто это.

— В таком случае, мне кажется, вы должны знать, что он мастер на подобные штуки. Он был здесь недавно и ушел не больше, как четверть часа тому назад. Он ушел неза­долго перед тем, как пришел мистер Рольс. Он попросил разрешения поговорить по телефону. Я приказал моему слуге отвести его в будуар моей матери, рядом с этой комнатой. Я слышал, что он кого-то вызывал, но не слышал, что он говорил. Я обратил внимание, что, выходя из ком­наты, он смеялся и сказал, что отправляется на какое-то свидание. Вот все, что я знаю, кроме того, что это похоже на него — разыграть такую сумасшедшую штуку над вами и надо мной.

— Но в телефон был слышен женский голос.

— Да, мне как будто показалось, что он передразнивает девушку, но я на это не обратил внимания. Он всегда скло­нен к такого рода проказам. Впрочем, если вы мне не верите, вы можете обыскать дом.

— Не может быть вопроса о недоверии к вам, — сказал сыщик, — но мы должны все осмотреть.

— Прекрасно, — отвечал Логан, все еще тем добродуш­ным тоном, который произвел впечатление на обоих поли­цейских. — Вы намерены это сделать сами или мой слуга должен показать вам дорогу? Надеюсь, нам не нужно будет прекращать ужина, если я предоставлю в ваше распоряжение Симса, и мы обойдемся без прислуги.

— Вы можете оставаться здесь, — последовал ответ.

— Благодарю вас. Но когда вы убедитесь, что единствен­ными живыми существами в этом здании являются москиты, я предложу вам распить с нами бутылочку шампанского.

— Это будет не совсем по правилам…

— К чорту правила! Полиция и я — в дружеских отно­шениях. Вы доставите мне удовольствие, если заглянете сюда на обратном пути. И если вы найдете девицу, приведите ее сюда, — и Логан рассмеялся своей собственной шутке.

— Не подумайте, что я втяну вас в какую-нибудь исто­рию, — обратился он к Рольсу, когда дверь за полисменами закрылась. — Они никого не найдут, потому что здесь не­кого находить. И все-таки я был бы в затруднении, если бы вы не пошли со мной и не помогли мне.

— Я все еще не понимаю, каким образом я помог вам, — довольно сухо заметил Питер.

— А я думал, что вы догадываетесь.

— Если я догадываюсь правильно, то мне не нравится вся эта история.

— В таком случае вы, вероятно, не догадываетесь! Ока­жите мне доверие, пока эти добрые и верные люди не ока­жутся по ту сторону наружной двери. Я тогда буду так же разговорчив, как они теперь. Не правда ли, все это походит на какое-то вторжение? Не хотите ли немного икры? В та­ком случае мы, может быть, перейдем к бульону?

— Я только что пообедал, — сухо сказал Рольс.

— Но вы должны позволить мне наполнить до половины ваш стакан, а не то эти господа заметят, что мы плохо разыгрываем свою роль. — Говоря это, Логан наполнил из бутылки шампанского два высоких бокала. Потом залпом осушил свой бокал, наполненный ледяным искрящимся на­литком.

Ему пришлось почти одному поддерживать разговор, пока полисмены не вернулись со своего осмотра дома. И когда они открыли дверь в столовую, он все еще ел салат из дичи, в то время, как Питер крошил пальцами хлеб.

— Я не вижу лэди, — воскликнул шутливо, с полным ртом, Логан.

— Мы ее тоже не видели, — отвечал старший полисмен.

— Надеюсь, что вы достаточно тщательно ее искали. Заглянули ли вы в погреб и повсюду?

— Можете быть уверены, что мы все это сделали, — отвечал полисмен. — Я полагаю, что вы были правы насчет шутника. Но вы извините нас, если мы заглянем за эти занавеси.

— Если хотите, можете заглянуть даже под стол, — засмеялся Логан, вскочив на ноги: — встаньте и освободите место, Рольс.

Петро довольно неохотно повиновался, чувствуя, что в своем дурацком желании быть естественным, он ведет себя глупо. Может быть тут и была шутка, как настаивал Логан, а может быть и нет.

Конечно, если бы в доме была девушка, полиция нашла бы ее. Но во всем этом было что-то странное. Он решил выяс­нить все это, когда полиция удалится. Пока он, впрочем, вел себя добросовестно по отношению к Логану и встал, чтобы освободить место у стола, пока один из сыщиков накло­нился, чтобы посмотреть под ним. Когда полисмен нагнулся, Питер машинально отодвинул стул назад и, делая это, заме­тил тонкую дымчатую голубую полоску, лежащую на крас­ной вышитой подушке стула. На этой дымчатой голубой полоске, на равном расстоянии друг от друга, были серебри­стые блестки, напоминавшие восходящий месяц. Питер, сам того не зная, сидел на этой дымчатой полоске и, когда полисмен поднялся, он снова, но уже сознательно, сел на нее. Он сразу плохо себя почувствовал, и его сердце похолодело, оно теперь уже не билось равномерно, но трепетало, как пойманная рыба.

Глава XX.

Аромат фиалок.

Винифред Чайльд была в этом доме, или же продала или отдала платье «Молодой месяц» другой девушке, которая была здесь.

Мысли пробегали в мозгу Питера с быстротой кинемато­графических картин, следуя одна за другой и приводя его к определенному выводу. Относительно чужой девушки он не был уверен. Исчезнувшая нимфа, нуждаясь в деньгах больше, чем в изящном вечернем туалете, могла, конечно, расстаться с подарком Эны. И, однако, с той самой минуты, как он попал сюда, Питер подумал о Винифред и о таин­ственной «двери к нимфам» на «Монархе».

Аромат зеркальной комнаты чувствовался здесь — аромат, который пропитывал модели Надин тонким запахом весен­них цветов; фиалки, как сказала самая юная из нимф, были цветами «молодого месяца». С той поры Питер спрашивал фиалки в цветочных магазинах, велел старшему садовнику развести фиалки в саду и держал фиалки у себя в комнате, чтобы оживить прежние мечты. Если нимфа продала свое платье, сохранило ли бы оно аромат фиалок? Питер не думал этого. Другая женщина пропитала бы его своими соб­ственными духами. Только в обладании нимфы оно могло сохранить свой аромат.

Винифред Чайльд была, значит, здесь — в столовой Лога­на, у стола, так роскошно накрытого для ужина вдвоем!

Мысль эта вполне оформилась в мозгу Питера Рольса в тот момент, когда круглая черная голова полисмена вы­нырнула из-под стола. Эта мысль заставила его спокойно сидеть на обрывке от платья. Он не хотел расспросов, не хотел упоминания имени Винифред Чайльд в связи с про­исшедшим, во всяком случае, пока он не решит, что предпринять.

Еще было время рассказать все, если понадобится, пока агенты находились здесь. Логан угостил их шампанским, и они теперь не отказались, будучи уверены, что как хозяин, так и полиция явились жертвой шутника.

Винифред Чайльд слышала предостережения Эны Рольс и они глубоко запали ей в сердце. Ей казалось немыслимым, чтобы сестра могла по каким бы то ни было мотивам кле­ветать на своего брата, которого она любит. К тому же Вин говорила себе, что совершенно не знает мужчин. Они, как говорят, «все одинаковы», даже те из них, какие кажутся самыми благородными и рыцарскими, — или в особенности эти последние. Вот почему она поверила словам Эны, во­преки инстинктивному чувству, и не сказала себе, что изме­нила своей излюбленной добродетели — верности.

С Питером было как раз наоборот. Он доверял своему инстинкту больше, чем чему-либо иному, и хотя он думал, что его исчезнувшая нимфа была с Логаном в этом запер­том доме, он знал, что очутилась она здесь по недоразу­мению.

Логан где-нибудь встретил ее, влюбился в нее (это само собою разумеется) и заманил ее сюда. И когда она заме­тила ловушку, она, конечно, попыталась уйти (если нужно доказательство этого, то не служит ли им обрывок отделки?). Ее сообразительность подсказала ей воспользоваться теле­фоном, и ей каким-то образом удалось вызвать полицию раньше, чем Логан смог помешать ей в этом.

Да, это похоже на нее! Логан тогда растерялся и отпустил ее, чтобы ее не застали у него в квартире и, чтобы не навлечь на себя преследования. Это было вполне есте­ственно для такого человека при подобных обстоятельствах; столь же естественно было, что он сейчас же убежал сам, чтобы подыскать партнера для ужина — какого-нибудь покладистого приятеля, присутствие которого объяснило бы налич­ность двух приборов на сервированном столе…

Пока оба агента пили свое шампанское, Питер Рольс сидел неподвижно, скрывая свои мысли за ничего не выра­жающим лицом. Его легкое презрение к Джиму Логану за последние несколько минут превратилось в отвращение, даже в ненависть. Он хотел бы, чтобы этот человек понес кару. Он хотел заговорить и рассказать смеющемуся по­лисмену о поспешном визите Логана в клуб.

Картина сразу переменится. Опустятся на стол стаканы, наполовину наполненные шампанским. Веселые улыбки исчез­нут с двух решительных лиц, как художник одним движе­нием кисти меняет выражение портрета. Слово Питера Рольса значит, по меньшей мере, столько же, сколько и слово Джима Логана. Посыпятся вопросы. Будут делаться заметки в записных книжках. Возможно, что им обоим придется пойти в полицейское бюро. Спросят имя девушки; Логан может оказаться вынужденным назвать его. Это дало бы возможность найти Винифред, но путь этот казался ему недопустимым.

Если бы Питер был уверен, столь же уверен, как и в ее невинности, — что она не спрятана где-нибудь в доме, он дал бы агентам спокойно удалиться, а затем вытянул бы правду из самого Логана. Но мог ли он питать эту уверенность? Имеет ли он право так рисковать, когда безопасность де­вушки может зависеть от знания полицией ее местонахождения?

Имелись все основания предполагать, что Логан выпро­водил ее на улицу после поднятой ею тревоги и перед тем, как побежать в клуб. Но он мог и не сделать этого. Она могла упасть в обморок, могла даже быть мертвой. Самые ужасные, мелодраматические происшествия случаются в Нью-Йорке ежедневно. А что, если в доме есть какое-нибудь потайное место?

Сердце Питера почти замерло. Мысль эта была слишком отвратительна, чтобы додумывать ее до конца. Однако ему не удастся освободиться от нее, пока он не выяснит дела.

Он не произнес ни слова с той минуты, как голубой клочок материи на стуле вывел его из равновесия. Но когда Логан вдруг предложил ему выпить за здоровье нью-йоркской полиции, он взял бокал шампанского, поднесенный ему Сим­сом. Агенты выпили свое шампанское и получили вторую порцию. Ее они осушили за здоровье Фредди Фортескью — тост этот был предложен хозяином дома. После этого они собрались уходить.

Логан пожал обоим агентам руки и всучил им в подарок сигары и папиросы. Если Питер имел в виду разоблачить Логана, теперь настал последний момент для этого. Но он не произнес ни слова. Разговор полисменов с Логаном убе­дил его, что девушка не могла быть спрятана в доме, а ри­сковать необходимостью назвать ее имя он не хотел. Пока Логан провожал блюстителей закона до входной двери, Питер присвоил себе голубой клочок материи, который зацепился за деревянную отделку стула; Рольс почти с нежностью спрятал добычу в свой боковой карман.

Вернувшись, Логан сказал Симсу, что он больше не понадобится и может идти, а затем запер дверь и остался с Питером в розоватом свете столовой.

— Наконец-то! — вскричал он, устало опускаясь на стул напротив Питера. — Я, право, заработал целую бутылку. Но хорошо все, что хорошо кончается.

— Пожалуй, не совсем еще кончилось, не так ли? — заметил Питер. — Нет, благодарю, шампанского не надо!

— Еще не кончилось? — переспросил Логан, держа бутылку в руках. — Ах, понимаю, о чем вы думаете! — и он стал наполнять свой бокал, уже несколько раз опорожнен­ный во время визита полиции. — Вы хотите сказать, что ждете объяснения всей этой кутерьмы? Ладно, я обещал вам это. Правда? Ну, вот, я сейчас объясню все. Только сперва я хочу еще раз поблагодарить вас за…

— Не надо, — заметил Питер.

— Ну, так слушайте. Здесь, конечно, была девушка. Но она пришла по собственной своей воле. А потом и нача­лась история. Возникло небольшое недоразумение из-за жемчужного колье, которое ей понравилось в витрине у юве­лира. Она, по-видимому, была огорчена, увидя, что получит его не сегодня. Стала говорить, что я обещал ей. Но я со­всем не обещал! Я никогда заранее не обещаю девицам делать подарки. Они захотят тогда действовать на ваши деньги так, как солнце действует на лед. Правда, эта де­вушка совсем не похожа на всех остальных. О, она стоит того, чтобы потратиться немного на нее. Прямо чудо! Всякий сойдет с ума по ней. Юная англичанка, высокая и стройная, но великолепная фигура: длинные ноги и шея, темные глаза, величиною с блюдечко… Заметив ее, сразу обернешься и станешь смотреть вслед! Настоящая лэди, и притом очень высокого о себе мнения, хотя работает в одном из нью-йоркских универсальных магазинов. Я ухаживал за нею с того самого вечера, как познакомился с нею в парке — стали большими друзьями, звали друг друга по имени, Джи­мом и Винни…

— Но вот сегодня, как раз из-за того, что я сказал, что никогда не обещал ей колье или чего-либо в этом роде, она совсем пришла в бешенство, точно тигрица, и отомстила тем, что позвонила в полицию и сплела подлую историю, будто я завлек ее. Она успела выболтать это прежде, чем я смог остановить ее, и некоторое время я был точно поражен молнией. Ведь теперь весь Нью-Йорк только и говорит на тему о похитителях. Впрочем, у меня хватило сообрази­тельности выставить ее на улицу и побежать в клуб за по­мощью. Я имел в виду Фредди Фортескью, но его там не оказалось. Попробовал я вызвать кого-нибудь другого из приятелей, но никого из них в клубе не было. Тут как раз я увидел, как по лестнице спускаетесь вы, и уцепился за вас…

— Как за жертву, — договорил Питер.

— Ну, надеюсь, вы не чувствуете себя жертвой, — возра­зил Логан. — Вы не сожалеете, что выручили меня?

— Нет, не жалею.

— Однако, в вашем голосе слышатся такие нотки, точ­но вы чем то недовольны. Не понимаю, почему. Я сдержал свое обещание. Я дал объяснение, рассказал вам всю историю вкратце, чтобы не надоедать вам моими неудачными любовными делами. И все, что я рассказал вам, старина, все это — святая правда, верите ли вы этому или нет?

— Я не верю, — сказал Питер. — Я знаю, что это дья­вольская ложь.

С этими словами он поднялся со стула. Логан тоже вскочил с разгоревшимся и покрасневшим лицом.

— Честное слово! — пробормотал он. — Не понимаю, что бы хотите сказать.

— Вы прекрасно понимаете, — возразил Рольс. — Я хочу сказать, что вы — лжец. Гнусный лжец. Девушка эта пришла сюда не по собственному желанию. И она ни за что не при­няла бы от вас жемчужного, или хотя бы бумажного колье, даже если бы вы упрашивали ее об этом на коленях.

— Вы, должно быть, с ума сошли! — Логан уставился на него, сильно побледнев. — Не будь вы моим гостем и в моем доме, я… я пришиб бы вас на месте…

— Попробуйте! — предложил Питер. — Это ведь дом ва­шего отца, а не ваш, если не ошибаюсь. И я не считаю себя вашим гостем. Да и вам нет надобности считать меня им…

— Вы… вы сумасшедший! — бормотал Логан. — Вы засту­паетесь за девушку, о которой ни черта не знаете…

— Я готов заступиться за любую девушку против вас, — снова оборвал его Питер. — Но я знаю эту девушку. Не скажу, как. Я знаю, что вы не стоите праха, какой она попирает ногами, и если бы я не был уверен, что ее здесь нет, я натравил бы на вас полицию, как ищеек за дичью.

— Вы… вы не сможете назвать мне ее имени или во­обще дать указания на ее счет, готов идти на пари!

— Вам незачем идти на пари со мной. И ни я, ни вы не станем произносить ее имени здесь. И лучше держите язык за зубами, если не хотите, чтобы я заткнул вам глотку. Вы вели себя, как негодяй… Это не подлежит ника­кому сомнению. Неужто вы думаете, вы можете заставить меня поверить чему-нибудь дурному об этой девушке, — вы? Даже, если бы ангел с неба принес бы мне такую весть, я ему тоже не поверил бы. Скажите мне, где она служит, только это хочу я узнать от вас, и больше ничего.

Покрасневшее лицо Логана покрылось теперь чрезвы­чайной бледностью. Сказать правду, он очень перепугался. Но он был так взбешен, что постарался скрыть свой страх. Он решил, что Рольс ни слова не вытянет из него.

— Это все, что вы хотите узнать, не так ли? — пере­спросил он. — Если вам так много уже известно о ней, вы прекрасно сумеете сами узнать все остальное… Я отнюдь не намерен…

Фраза его закончилась хрипом, потому что рука Питера Рольса схватилась за его высокий воротник. Это было ужасно неудобно и заставляло его чувствовать себя смешным: он, ведь, был выше, крупнее и старше Рольса. Он хо­тел ударить Питера кулаком по лицу, но вдруг силы его покинули. Ненавистное лицо исчезло за завесой искр, посыпавшихся у него из глаз.

— Вы убиваете меня! — с трудом выговорил он. — У… меня… больное сердце.

Питер отпустил его, швырнув в сторону. Он отлетел к дверям. Его слуга, слушавший за дверью, затаив дыхание, удачно открыл ее в нужный момент. Логан увидел спасение, шатаясь и чуть не падая, вышел в дверь, и она захлопну­лась перед самым носом Питера.

Последнему понадобилось не более полминуты, чтобы снова распахнуть ее и втащить в столовую Симса, который отчаянно цеплялся за ручку. — Не бейте меня, сударь! — умолял он. — Я только выполнял свои обязанности.

— Бить вас! — со смехом повторил Питер. — Не бойтесь. Где другой трус?

— Если вы имеете в виду мистера Логана, сударь, — вежливо ответил Симс, — то он ушел. Вы можете сами удо­стовериться, что он совсем ушел. Я держал выходную дверь открытой на всякий случай.

Питер подумал с минуту, а затем пожал плечами.

— Пусть убирается! — проговорил он. — Я скорее два­жды наступлю на жабу, чем дотронусь до него снова. Бррр… это место омерзительно. Я ухожу, но только не догонять его…

— Хорошо, сударь, разумеется, — поспешил отозваться Симс, скользя вслед за Питером в переднюю. — Я открою вам дверь. Это, — прибавил он выразительно, — будет в чет­вертый раз за сегодняшний вечер. В первый раз я открыл ее, чтобы впустить мистера Логана, по второй, когда при­шли молодые дамы, и…

— Их было две! — прервал его Рольс.

— Да, сударь. И хотя я выполнил свою обязанность, помогая только мистеру Логану, помогая ему, если позволено так выразиться, сударь, избежать опасности, я все же готов, сударь, содействовать вам, отвечая на все ваши во­просы, какие бы пожелаете задать. Я не считаю это нару­шением доверия моего хозяина. Мои слова не повредят ему, уверяю вас. И если вы…

— Если я не пожалею заплатить за это, хотите вы ска­зать, — брезгливо докончил за него Питер.

— У меня жена, сударь, и дети, которых надо кормить. Они живут в деревне, а это обходится дорого.

— Ну, расскажите мне за 10 долларов, — приказал Питер, — а я посмотрю, чему верить из ваших слов.

— Две молодых дамы пришли сюда, — начал рассказывать Симс, пряча в карман десятку, — но только одна из них вошла в дом, — высокая, красивая молодая дама, совсем не похожая на большинство из них, на ней было легкое желто­ватое шелковое манто поверх голубого платья. Она сразу вошла в дом, но, заметив, что ее спутница ушла, была, как кажется, удивлена, а затем очутилась в будуаре и телефонировала оттуда. Мистер Логан вошел туда, а она вышла. У них произошла небольшая размолвка, мне кажется, и хотя он ожидал ее к ужину, он велел мне вывести ее из дома как можно скорее. Я провел ее через черный ход и, должен сказать, сударь, она быстро пошла по улице, тогда как мистер Логан ушел в противоположном направлении, в сторону клуба. Что касается самих молодых особ, я не могу сообщить вам никаких сведений, если не считать того, что та особа, которая сегодня не вошла в дом, раньше бывала здесь несколько раз. Ту же, которая вошла и… и говорила по телефону, я никогда раньше не видел. Вот все, что я знаю и что вам неизвестно. Но, надеюсь, я несколько по­мог вам исправить то, чему содействовал, выполняя свои неприятные обязанности…

— Я получил, что следует, за свои 10 долларов, спаси­бо… — сказал Питер. — А теперь получите за то, что откроете эту дверь в четвертый раз.

Он ушел в сознании, что уносит с собой единственный осязаемый след Винифред Чайльд. Завтра он начнет с са­мого утра искать ее по всем универсальным магазинам, пока не отыщет ее.

ГЛАВА XXI.

Мать.

Случаю было угодно, чтобы Питер Рольс попал в этот вечер в Нью-Йорк, чтобы посмотреть девушку, выступаю­щую в театре-водевиль, английскую девушку, о которой он прочел в газетной заметке, и которая могла быть, как он думал, Винифред Чайльд. Сценическое имя артистки было Винифред Чейльсмор. Газета описывала ее, как «высокую, темноволосую и заметную особу с нежным голосом».

Она только недавно появилась, и никто о ней ничего не слышал; Питер сгорал от нетерпения повидать ее. Ее номер начинался в 10 часов, и Питер пообедал в клубе, намереваясь пораньше быть на своем месте в театре. Но за столом рядом с ним оказался его знакомый — начинающий журна­лист и вместе с тем страстный фотограф-любитель. Он стал показывать Питеру образцы своего искусства, называя до­вольно громко имена снятых им женщин. Среди них нахо­дилась и Винифред Чейльсмор, которую он интервьюировал. Она оказалась совершенно не похожей на Винифред Чайльд, и потому Питер отдал свой билет и просидел за обедом го­раздо дольше, чем предполагал.

Если бы он ушел всего только на пять минут раньше, он разошелся бы с Джимом Логаном и ничего не узнал о про­исшествии у него в доме. Он не узнал бы, что есть надежда, даже почти уверенность отыскать исчезнувшую нимфу в одном из универсальных магазинов Нью-Йорка.

Он был сильно взволнован, и был готов провести часть ночи в ходьбе по улицам или в парке, где это лживое живот­ное, по его словам, познакомилось с мисс Чайльд. Но отец в этот вечер был в городе, наверно, в своем клубе, и Питеру не хотелось оставлять свою мать в одиночестве. Она, прав­да, не потребовала от него обещания, — она никогда не тре­бовала обещаний, это не было в ее характере, — но Питер сказал, что вернется домой после театра, и хотя мать к этому времени уже будет в постели, она все же будет знать, что он дома.

Немного позже полуночи Питер на ципочках прошел по тихим комнатам и открыл дверь в свою «берлогу». Он ожи­дал найти комнату погруженной в темноту, но, к его удивлению, на заваленном книгами столе из красного дерева горела под зеленым абажуром лампа, а около нее на жест­ком кресле сидела его мать с своей неизменной работой. Окно рядом было широко раскрыто и ночной южный ветер ритмически колебал белые занавеси.

Приятное ощущение при возвращении в домашний уют охватило Питера вместе с ароматом желтофиолей^[9], прине­сенным ветром, — столь же сильным и приятным, как и аромат фиалок. Почти бессознательно он чувствовал желание видеть свою мать, — не говорить с нею, но только видеть ее спокойное лицо, с его нежной женственностью.

Мать взглянула на него, обрадованная, но не удивлён­ная, когда фигура ее сына показалась в дверях.

— Как поживаешь, милый? — Она улыбнулась ему. — Я думала, что ты скоро придешь.

Питер бросил шляпу и пальто на комод, блестящая по­верхность которого гостеприимно приняла их. Маленькие пухлые ноги мистрисс Рольс в дешевых японских туфлях покоились на подушке, на которой было вышито изображе­ние черной болонки с яркими голубыми глазами. Это животное она создала сама еще до рождения Питера и Эны, но оно сохранило в полной свежести все краски, как будто было окончено только вчера. Никто на вилле «Морская чайка», кроме Питера, не согласился бы приютить Фидо у себя в комнате. Но он любил собаку, и теперь опустился на нее, приподняв крошечные ноги своей матери и положив их к себе на колени.

— Вам не следовало ждать меня, — заметил он, поцело­вав белоснежные волосы и красные, как яблоки, щеки ма­тери.

— Мне так хотелось, — спокойно возразила она. — Я лю­блю сидеть здесь. Да и мне надо было кончить вот это. — Она приподняла широкую полосу связанных кружев. — Я уже почти кончила. Это будет покрывало на постель Эны. Но не знаю, найдет ли она…

Мистрисс Рольс.не окончила фразы, но такова была ее давнишняя манера. Если не считать беседы с Петро, она редко пыталась договаривать до конца свои мысли. Жизнь рядом с Питером старшим отучила ее пытаться заканчи­вать то, что она начинала говорить. Поскольку он обыкно­венно прерывал ее, даже в первые годы их совместной жиз­ни, она почти бессознательно считала неизбежными такие перерывы и останавливалась, точно заведенная механиче­ская игрушка, как раз в тот момент, когда за нее должен был договорить ее быстро соображающий супруг.

Питер-младший, который никогда не прерывал ее, от­лично понимал, как, если бы она договорила до конца, что его мать хотела сказать: «Не знаю, найдет ли Эна сделан­ное дома кружевное покрывало достаточно изящным для настоящей, живой маркизы, но мне хотелось бы пригото­вить собственноручно какой-нибудь свадебный подарок моей дочери».

— О, разумеется, ей понравится. Покрывало будет ве­ликолепно, если оно хотя несколько похоже на то, какое вы сделали мне, — заверил ее Питер, когда продолжительная пауза сказала ему, что мать не собирается ничего приба­вить к сказанному. — Подумать только, Эна выходит замуж!

— Да, правда, — вздохнула мистрисс Рольс. — А, кажет­ся, совсем недавно вы оба были…

Питер мысленно докончил: «детьми». — Как бы то ни было, она счастлива, я думаю, — размышлял он вслух.

— Должно быть, — согласилась мать. — Она будет совсем настоящей маркизой… Я хотела бы быть столь же уверенной, что и ты…

— Столь же уверенной, что и я счастлив?

— Да, милый.

Питер смотрел на ноги своей матери в этих голубых японских туфлях, простота и дешевизна которых так много говорили. (При всем своем богатстве она никогда не любила носить дорогие вещи. В них она чувствовала себя неловко и точно не у себя дома). Но вдруг он вскинул глаза. Ее ру­мяное лицо было спокойно, как всегда, но в ее голосе зву­чали какие-то особые ноты. Какая-то струна отозвалась в его душе, точно она нежно, но сознательно дотронулась до нее своими пальцами.

— А вы разве не думаете, что я счастлив? — спросил он.

— Нет, не так счастлив, как был раньше, — сказала она. — Их взоры встретились, когда она подняла глаза от своей работы и стала складывать ее. Она покраснела, точно молодая девушка.

— Матушка! — произнес он тихим, взволнованным голо­сом. — Кто вам сказал?

— Зачем сказал… ведь я твоя мать… Я думала…

— Что вы думали?

— Я думала, откроешься ли ты мне когда-нибудь.

— Я хотел сделать это. Я хотел рассказать вам… рас­сказать все. Но я боялся опечалить вас. Мне хотелось бы всегда видеть вас счастливой, милая мама. И я не желал прогнать с вашего лица улыбку, которую я так люблю.

— Ведь, думы о тебе помогают мне улыбаться, Пети, — сказала мистрисс Рольс, возвращаясь к ласкательному име­ни его детства. Она стала гладить его мягкие черные воло­сы. — Если бы я не сознавала всегда, что имею тебя… и что ты любишь меня… я, наверно, никогда не могла бы улы­баться.

— Но вы, ведь, не несчастливы? — вскричал в изумлении Питер.

— Не тогда, когда ты со мною. Но…

— Договаривайте до конца, мама. Скажите мне, что вы чувствуете? Мы здесь одни среди ночи, высказывая друг другу, что у нас на сердце. Кажется, судьбе угодно было, чтобы я застал вас здесь поджидающей меня.

— Да, может быть, этого хотела судьба, Пети. Что-то шептало мне: подожди его. Ты ему нужна. А мне… мне ты всегда нужен, мой мальчик.

— Милая мама.

— Ты не знаешь, сколько раз я тихонько пробиралась сюда и сидела в этой комнате, когда ты уходил куда-нибудь. И даже теперь, когда ты уходишь и собираешься вернуться очень поздно, я большей частью прихожу сюда с своей ра­ботой, когда отца нет дома. Обычно я возвращаюсь к себе в комнату еще до твоего прихода, потому что знаю, что ты скажешь, мне не следует сидеть так поздно. Ты можешь понять, что я провожу здесь свои вечера потому, что только тут я по-настоящему чувствую себя дома.

— Почему это, мама?

— Весь остальной дом такой большой, и так ужасно новомоден и торжественен… Совсем не подходит к моим вкусам. А тут ты сохранил все мои милые старые вещицы с той поры, когда у нас не было еще богатства. Я никогда не могла привыкнуть к нему и никогда уже не привыкну. Ведь, это великолепие, мне кажется, как-то отдалило от меня папу и Эну… давно уже. Зато я сохранила тебя. И ты побуждал приходить сюда. Так что я счастлива. Я очень счастливая женщина, Пети. И я хотела бы, чтобы ты тоже был счастлив, как прежде, или даже еще счастливее, чтобы ты не был так расстроен и неспокоен, как в последнее вре­мя. Я думаю, если ты полюбишь кого-нибудь иной любовью, чем меня, ты при устройстве своей новой жизни оставишь местечко для своей матери, не правда ли, совсем маленькое местечко, куда я могла бы приходить и где я могла бы ино­гда жить короткое время?

— Я бы хотел, чтобы вы всегда жили у меня, — ответил Питер. Он наклонился и обвил руками округлую, бесфор­менную талию матери. — И того же будет хотеть она… если таковая будет вообще налицо. Я тоже ненавижу «велико­лепие», — то ложное, блестящее великолепие, о каком вы говорите. У нас будет небольшой домик — только для нее, для вас и для меня. Ведь, в нем будет особая комната для вас, и вы будете там жить все то время, когда отец сможет обходиться без вас. Я, впрочем, замечтался! Ведь, я еще не нашел ее. То есть я нашел ее, но потом потерял. И теперь я отыскиваю ее. Мама, знаете ли вы, что значит лейтмотив?

— Нет, милый, право не знаю. Боюсь, я многого не знаю…

— Ну, вы, собственно, и не могли это знать. В операх Вагнера, которых я не понимаю, но которые я люблю и ко­торые заставляют меня трепетать, — а это своего рода по­нимание, — каждое лицо, появляющееся на сцене, будь это он или она, всегда сопровождается определенной мелодией — мелодией, которая выражает характер и даже как будто изображает это лицо. И вот, запах желтофиоли может слу­жить вашим лейтмотивом. Вы можете слышать запах? Я слышу его. Совсем так, как можно как бы видеть музыку — изумительные, меняющиеся цвета. Запах желтофиоли окру­жает вас. Это вы. Но в нем я различаю другой аромат. Он тоже слышится здесь. Это тянется уже целые месяцы. И это потому, что в нем я разгадал ее дух, ее лейтмотив. Аромат фиалок. Чувствуете вы его?

— Мне думалось, может быть, она любит его, — спокой­но сказала мать.

— Кто внушил вам эту мысль, дорогая?

— Да, ведь, ты велел посадить фиалки в саду… а потом держал их у себя в комнате все время, пока они цвели весною. Раньше ты никогда не думал о них, насколько я знаю.

— Ах, вы, колдунья! Вы замечаете решительно все. Кто бы поверил этому, видя вашу всегдашнюю невозмутимость?

— Разумеется, я подмечаю все, что касается тебя. Ка­кая я была бы мать, если бы не замечала? Ну, а теперь ты, может быть, расскажешь мне о ней?

— Я страстно хочу этого, — ответил Питер.

Они забыли, что наступила уже ночь. Он подробно рас­сказал ей все, начав с того момента, когда заглянул в ком­нату нимф, и вплоть до того, как потерял не только моло­дую девушку, но и ее дружбу. При этом он ни слова не упомянул ни о платье «Молодой месяц», ни о заколоченном доме Логана. Затем он продолжал:

— Я, должно быть, совершил какую-нибудь оплош­ность и этим внезапно утратил ее расположение. Я чувство­вал, что она переменилась ко мне не без причины, и с тех пор все время, днем и ночью, я старался догадаться, что это могло быть. Но все напрасно. Вот почему, отчасти, я так стремился отыскать ее, чтобы заставить ее объяснить, в чем тут дело. Не знаю, может быть, из этого объяснения ничего не выйдет, может быть, я не такого рода человек, какого она может полюбить. Но, мама, меня терзает мысль, что все это время она ненавидит меня из-за какого-то дьявольского недоразумения, которое легко было бы устранить…

— Бедный мой мальчик! — успокаивающе произнес ее нежный голос. — Мне думается, что это самая худшая мука. Я видела, что-то терзает тебя, но не знала, что это — такая тяжелая боль. Но все пойдет по-хорошему, я чувствую это… Если, действительно, она хорошая девушка…

— Она исключительная девушка! — воскликнул Питер. — Вы полюбите ее, и она будет обожать вас.

— Расскажи же мне, как она выглядит, — сказала мать, закрыв глаза, чтобы лучше представить себе рисуемый образ.

Питер не пожалел красок для описания Винифред Чайльд.

— Никто никогда не мог и вообразить себе другой де­вушки, которая выглядела бы, говорила или поступала хоть несколько похоже на нее, — восторгался он. — Она так оригинальна!

— Ну, нет, кто то уже вообразил себе как раз такую девушку! — вскричала мать, сбрасывая с себя свое спокой­ствие. — Лэди Эйлин.

— Лэди Эйлин?

— Да, она видела во сне такую девушку. Это был, на­верно, настоящий сон, потому что она не могла этого выду­мать и так подробно рассказать. Она видела высокую, сму­глую девушку, с чудными глазами и великолепным ртом, с изящными приятными манерами, какие только что ты опи­сал мне. Когда лэди Эйлин рассказывала о ней, казалось, как будто видишь ее портрет. В ее сне ты был влюблен в эту девушку, — она была англичанка, как и настоящая, — и ты рыскал по Нью-Йорку в поисках за ней, тогда как она все это время…

— Да, да, милая мама, она…

— Лэди Эйлин сказала мне, чтобы я рассказала тебе ее сон, и при этом упомянула, что она хотела, чтобы ты услы­шал его, потому что он показался ей очень драматическим и даже почти заставил ее стать суеверной… Но она заста­вила меня обещать ей, что я не скажу ни слова, пока ты сам сперва не заговоришь о девушке, похожей на ту, какая ей приснилась, и не скажешь, что любишь ее и хочешь ее найти. Если я расскажу раньше, это уничтожит всю роман­тичность, так это казалось лэди Эйлин.

Питер слушал ее, но сейчас же отбросил передаваемое матерью объяснение. Он понял, что лэди Эйлин избрала та­кой способ доставить ему весть. Это был странный способ, и он не понимал, почему она сама не рассказала ему свой сон. Но она была тонко чувствующая и чуткая девушка, истинный друг. У нее, наверно, были свои причины отложить свой рассказ.

— А где видела лэди Эйлин в своем сне мою нимфу? — спросил он.

— У отца в магазине, — просто отозвалась старуха.

ГЛАВА XXII.

Развязка.

Лили Ливитт не вернулась на другое утро в отделение накидок. Она не прислала записки, не просила отпуска по болезни, — и за такое манкирование «Руки» знали только немедленный расчет. Если она снова явится, ее место будет уже занято, разве только у нее окажется достаточно сильная «протекция», чтобы сохранить его за ней.

Вин, явившаяся на работу вовремя, как обычно (как будто вчерашнее вечернее приключение было только сном), слышала, как другие девушки судачили о Лили. Она слушала, но ничего не говорила, не высказывала своего мнения, когда ее спрашивали, что она думает. Ни одна душа не пожалела мисс Ливитт. Большинство, по-видимому, полагало, что она принадлежит к числу тех, кто «отлично умеет устраи­ваться».

Вин, бледная и рассеянная (это могло объясняться чрез­вычайной духотой), оправляла модели на манекенах, когда рассыльный мальчик принес ей письмо. Хотя магазины Пи­тера Рольса еще не были открыты для публики, она должна была закончить работу прежде, чем прочесть полученное письмо. Взгляд на конверт обнаружил почерк Сэди, и так как последняя в этот момент должна была заниматься туалетом кукол наверху, Вин поняла, что случилось что-нибудь неожиданное.

Сэди, может быть, нездорова и хочет, чтобы она доло­жила об этом заведующему. Ей надо поскорее закончить с манекенами и быть свободной для помощи Сэди, пока не начнется обычная сутолока трудового дня.

Уже через пять минут пять безголовых женских фигур во всем блеске показывали накинутые на них плащи и манто, а девушка, одевавшая их, стояла рядом так же неподвижно, как и они, с распечатанным письмом в руке.

— В чем дело? — спросила миловидная девушка с вздер­нутым носиком, которая смеялась чаще, чем Вин в эти дни. — Вы выглядите так, точно потеряли своего последнего друга.

— Боюсь, что это так, — ответила Винифред странным, почти неслышным голосом, заставившим Дэзи Томпсон ши­роко раскрыть глаза.

— Неужто? Как жаль! Надеюсь, это не ваш воздыха­тель?..

Вин не ответила, не расслышав ее. Сэди, Сэди! Милая, маленькая сардинка!

«Прощайте, дорогая!» — перечитала она письмо. — Я не могла сказать это вам прямо. Только вчера узнала я это наверняка. Это — чахотка и меня не станут держать здесь из-за боязни, чтобы я не заразила других. Может, так и нужно, только это — тяжелый удар для меня. Не потому, что я очень хотела жить. Я совсем не хочу жить, потому что тот, кого я люблю, любит другую. Она гораздо лучше меня и достойна его, так что все в порядке, только это тяжело, и я буду даже рада совсем исчезнуть. Не пугайтесь, я не стану делать глупостей, в роде тех, какие изображаются в кино. Не стану. Я ведь, не трусиха. Но я съеду с квартиры по той же причине, почему покидаю «Руки». Ведь, я могу причинить беспокойство и неудобства другим. Как хорошо, что мы вовремя встретились. Я слышала о месте, где бес­платно принимают чахоточных, и постараюсь попасть туда.

Это в деревне, но я не скажу вам, где, дорогая, потому что иначе вы захотите повидать меня, а я этого не смогу выдер­жать в том состоянии, в каком нахожусь сейчас. Но от этого я вас люблю не меньше. Прощайте. Ваша любящая Сэди».

Вин была совершенно ошеломлена. В последнее время она редко виделась с своей приятельницей. Ни та, ни другая не имели свободного времени, да и жара высосала из них всю энергию. Ей следовало догадаться по худобе Сэди, что она больна. Ей следовало бы сделать много такого, чего она не сделала! А теперь уже слишком поздно!

Но нет, не должно быть слишком поздно! Она разузнает, где находится Сэди. Это будет нетрудно, ибо приговор, уда­ливший Сэди из «Рук», должен был произнести молодой док­тор, осматривавший служащих. Он приходил в определен­ные часы в приемный покой, который Вин видела в первый день своего появления в предприятии Питера Рольса. Один из его приемов приходился как раз на время перед откры­тием магазина. Может быть, он еще не ушел.

Заведующий, наблюдающий за отделением накидок, был одним из самых строгих, но отличался готовностью итти на­встречу тем из служащих, какие обладали «искоркой». Чайльд обладала «искоркой», и хотя через несколько минут должна была хлынуть публика (то был день распродажи), он разрешил ей отлучиться.

Доктор еще не ушел, но он ничего не слышал о лечебном учреждении, упоминаемом Сэди, и думал поэтому, что его совсем не существует. Он сказал вчера Сэди Кирк, что ее легкие поражены и что она стала «носительницей заразы». Разумеется, ее должны были рассчитать. Это печально, но ничего тут не сделаешь, это — вещь обычная. Жаль, что мисс Кирк так недолго прослужила у «Рук». Ее страховая премия составит совсем небольшую сумму.

— Неужто вы хотите сказать, что ее выбросили уми­рать, не дав ей ни копейки? — с трудом выговорила Вин.

— Ну, совсем не умирать, надеюсь, — возразил молодой доктор Марло. — Ее болезнь излечима. Но, боюсь, она полу­чит при увольнении не больше, чем за неделю вперед. Ста­рый Святой Питер ведет свое дело не в целях благотвори­тельности.

И Марло слегка поклонился красивой, но нерассудитель­ной молодой женщине и ушел.

Винифред тоже следовало уходить. Она узнала, что хо­тела. Но перед нею была загубленная жизнь, — жизнь Сэди Кирк, если не ее собственная, и она не знала, как спасти ее.

Она невольно остановилась у двери, чтобы в тиши и оди­ночестве обсудить положение. В приемном покое обе узкие койки были не заняты, а сиделка, — нервная женщина с сен­тиментальными глазами, — кипятила воду на спиртовке. У нее болела голова и она прописала себе порцию чая. Вода начала закипать и, несмотря на боль в висках, она тихонько напевала какой-то романс.

Винифред, погруженная в мысли о Сэди, слышала все же грустный мотив, и все кругом казалось от этого еще печаль­нее и безнадежнее. Вдруг пение оборвалось… Раздался прон­зительный крик, заглушенный громким взрывом.

Навстречу Вин, испуганной взрывом и собиравшейся по­бежать в комнату сиделки, вошла, шатаясь, сама сиделка, прикрывая руками свое обожженное лицо. Ее волосы и чепец были в огне. По всему белому платью и фартуку бегали голубые огоньки, разлившиеся из разлетевшейся в куски спиртовки.

Оглушенная шумом и потрясенная криком обожженной сиделки, Вин не сознавала отчетливо, что она делает. Машинально она бросилась к ближайшей койке, сдернула одеяло, остановила сиделку, хотевшую выбежать в коридор, и обернула ее в одеяло. Она сознавала только, что изо всей силы держит совершенно обезумевшую женщину и все время зовет на помощь.

Доктор не успел еще дойти до конца длинного коридора, и взрыв и крики заставили его и других прибежать на по­мощь. Вин смутно видела здесь женщин (уборщиц, мывших полы и окна), и двух или трех мужчин, кроме доктора Марло. Ей показалось, что он удалял одних, делая распоряжения другим, но сознание вернулось к ней только тогда, когда она услышала обращенное к ней самой приказание остаться тут и помочь.

С ее помощью доктор наложил повязки на ожоги си­делки. Маленькое дрожащее создание, поспешно раздетое, было уложено в постель, ее лицо, голова и руки были смазаны мазью и забинтованы. Только когда появилась другая сиделка, вызванная по телефону, и пострадавшей было дано усыпляющее лекарство, Вин почувствовала сильную боль в своих собственных пальцах.

— Правда, я тоже немножко обожглась! — воскликнула она, когда доктор предложил ей показать свои руки. — Но это пустяки. Я могу теперь вернуться за прилавок.

— Да, вы можете итти, — ответил Марло. — Впрочем, только после того, как подправлю ваши руки. Что касается сиделки, то с нею ничего плохого не будет. Могу поручиться, что благодаря вам, она не будет обезображена.

— Благодаря мне?

— Да, именно так. Вы, пожалуй, не сознаете, что, веро­ятно, спасли ей жизнь.

— Нет, не думаю, чтобы я это сознавала. — И Вин вдруг почувствовала, что готова разрыдаться, но вспомнила паро­ход «Монарх» (как вспоминала всегда, когда бывала недалека от слез), и удержалась от рыданий.

— Ну, ну, не волнуйтесь. Вот, выпейте-ка это, чтобы успокоить нервы, если вы чувствуете себя слабой, и бегите скорей. Там, внизу, все обойдется, весть о случившемся должна была уже дойти до вашего отделения, и там будут знать, почему вы задержались.

Вин «побежала» и убедилась в верности предсказания доктора.

— Вы отличились, как я слышал, — сказал ей заведую­щий отделом мистер Уэллби. — Покажите-ка ваши руки. На­деюсь, они не помешают вам работать.

— Нет, конечно, я чувствую себя не хуже, чем всегда, благодарю вас.

Доктор Марло намазал пальцы Вин какой-то мазью, ко­торую он назвал «новой кожей»; ведь, не годится продав­щице вызывать неприятное ощущение у покупателей, обслуживая их с перевязанными руками. Эта мазь предста­вляла собой нечто вроде прозрачного лака, и благодаря ей ногти ее блестели не меньше, чем у самых кокетливых де­вушек, тратящих все свое свободное время на их полировку и отделку. Но краснота все же проглядывала сквозь нее, точно ее руки были покрыты ранками. Она заметила, что на них уставилась дама, которая просила ее примерить ей бе­лую кружевную вечернюю накидку.

— Что это с вашими руками? — резко спросила она.

— Я немножко обожгла их утром кипятком, — объявила Вин.

— Ах, приятно слышать, что это не от болезни.

Девушка слегка покраснела и посмотрела на свои крас­ные пальцы, вызвавшие неудовольствие. Повернувшись впол­оборота, чтобы развернуть накидку, она неожиданно увидела перед собою Питера Рольса.

Она застыла на месте и дыхание ее остановилось. У нее совсем помутилось сознание и мелькнула мысль, что это ей показалось, что никого тут нет.

Но его глаза смотрели в ее глаза, и это были ласковые голубые глаза господина «Джилидовский бальзам». Не может быть, чтобы это действительно был он, это, должно быть, кто-нибудь другой, похожий на него. Но нет!.. Он снял шля­пу. Он говорит что-то своим столь хорошо памятным голо­сом…

— Как вы поживаете, мисс Чайльд? Когда вы отпустите эту даму, вы меня очень обяжете, если уделите мне ми­нутку.

Она слегка наклонила голову — то был вежливый, обыч­ный кивок любой хорошо обученной продавщицы по адресу покупателя, намеревающегося подождать, пока она освобо­дится. Но о соблюдении вежливости она при этом совсем не думала, она хотела лишь скрыть свое лицо. Ей понадоби­лось напрячь всю свою нервную систему, чтобы не выйти из роли продавщицы.

Она увидела внезапно Питера Рольса — Питера Рольса во всей его реальности, со всей выразительностью и магнетиз­мом его глаз. Его вид с быстротой молнии сказал ей отно­сительно ее самой то, чего она боялась в течение многих месяцев, — с того самого дня, как она рассталась с господи­ном «Джилидовский бальзам» и с «Монархом».

Она любила его. Любила его нелепо, безнадежно, безгра­нично, как всегда влюбляются смешные девушки в мужчин, о которых им не следует и мечтать. Вероятно, он с самого начала старался влюбить ее в себя своим дружеским обра­щением и вниманием, скрывавшими его черные замыслы.

Она избегла расставленных сетей благодаря его сестре. И похоже, что ужасные намеки последней были недалеки от истины, в противном случае он не проявил бы настойчивости после получения выговора. Ибо он не отказался от своих надежд. Искорки в упорном взгляде его голубых глаз гово­рили ей об этом. Их встреча — не простая случайность. Ми­стер Рольс имел вид человека, наконец, нашедшего то, что долго искал. Она должна заставить его пожалеть об этом. Потому что, после своего опыта с другим мужчиной, кото­рый тоже проявил настойчивость, хотя она считала себя давно забытой, — как может она надеяться, что он не похож на других?

Наконец, покупательница, отнюдь не торопившаяся, скорее, напротив, медленно удалилась, унося с собой кружевную накидку, а Вин, не уклоняясь от тяжелой повинности, как она делала это, когда Джим Логан посещал «игрушечное царство», обернулась к Питеру Рольсу.

Глава XXIII.

Ее наступление.

— Мисс Чайльд, я разыскивал вас в течение многих ме­сяцев! — таковы были первые слова Питера, когда он получил ее в свое распоряжение.

Она сразу поняла, каково должно быть ее дальнейшее поведение. Не холодная принужденность, не подозрительная девичья гордость, а только улыбающаяся вежливость, призна­ние прежнего беглого знакомства. Этого будет достаточно для начала. Это должно показать ему, что тактика, к ка­кой, по словам Эны, он прибегает, окажется здесь бесполезной.

— Правда? Как это мило с вашей стороны, — постара­лась она отозваться с самым веселым безразличием. — Ну, а я работаю в этом магазине уже давно, кочую из одного отделения в другое и изучаю дело. Теперь я уже настоящая продавщица, могу вас уверить. Вы собираетесь купить на­кидку? Потому что, если вы ничего не покупаете… Сегодня у нас бойкая торговля…

— Да, я куплю накидку в подарок моей матери, — ска­зал Питер. — Я попросил бы вас выбрать что-нибудь для нее. Я как-то описал вам ее, но полагаю, вы это забыли. Она мала ростом и несколько полна, обладает чудесными седыми волосами и розовым цветом лица. Но, мисс Чайльд, мне надо поговорить с вами не о накидках, а о вас самой. Я заручился разрешением, ваше начальство знает, кто я, и потому все в порядке. Я сказал, что вы и моя сестра —друзья. Это ведь правда, не так ли?

— О, да!

— Я думал, что мы тоже были раньше друзьями. И это так и было. Чем больше думал я по этому поводу, тем боль­ше убеждался в этом. Случилось что-то, что заставило вас изменить свое отношение ко мне. Это так поразило меня, что я не знал, что сказать или сделать, что предпринять, чтобы вернуть ваше прежнее отношение. Я дал вам исчез­нуть. Я потерял вас. Но теперь я вас уже не потеряю. Вы поймете всю серьезность моих чувств, если я скажу, что ни на один день я не прекращал своих поисков вас с той минуты, когда убедился, что вы не намерены сдержать свое обещание — написать моей сестре…

— Это не было обещание, — проговорила Вин. — Я… я совсем не предполагала писать ей.

— Я так и думал!

— Зачем мне было писать? Со стороны мисс Рольс было очень любезно предложить мне написать ей, если мне пона­добится помощь. Но в помощи я не нуждалась. Я хотела только, чтобы меня предоставили самой себе.

— Я вижу, мисс Чайльд, вы хотите дать мне этим понять, что находите, что я не имею никакого права навя­зываться вам после того, как вы так недвусмысленно пока­зали мне, что считаете меня волокитой, — спокойно сказал Питер. — Но я — не волокита. Я сумею доказать вам это. Я для этого и явился сюда, хотя имею в виду еще и другое…

— Что еще? — прервала его в испуге Винифред, подумав, что лучше будет во время остановить его.

— Я хотел бы, чтобы вы повидались с моей матерью и согласились, чтобы она помогла вам получить работу бо­лее… более соответствующую вашим способностям, чем эта.

Винифред громко рассмеялась.

— Вы такого плохого мнения о магазине вашего отца?

— Он недостаточно хорош для вас.

Она покраснела, все накопившееся у нее, возмущение против «Рук» проявилось в этом гневном румянце.

— Вы говорите так потому, что я имела великую честь быть знакомой с вами… и с вашей сестрой. Для всех осталь­ных, служащих здесь, которых вы не знаете, и не хотите знать, вы считаете его достаточно хорошим, слишком хо­рошим, пожалуй, даже великолепным! Он кажется таким, не правда ли? И любой из служащих вашего отца так счаст­лив… так рад зарабатывать у вас свой кусок хлеба. Это все черви… что значат они для богатых людей вроде вас, м-р Рольс, исключая, быть может, тех случаев, когда дело касается красивой девушки… или такой, с которой вы были раньше знакомы, и о которой вы вспомните, что она тоже обладала индивидуальностью. Вы должны чувствовать, что я плохо отвечаю на ваше внимание. Вы, может быть, хотите быть полезным… я имею в виду предложение относительно вашей матери. Но проявляйте свое внимание к тем, кто нуждается в нем. Я не нуждаюсь. Я читала ваше имя в га­зетах… интервью… о том, что вы собираетесь делать для «бедных». Это в ваших кругах своего рода забава, не правда ли? Но надо начинать со своего собственного дома. Вы можете сделать гораздо больше, знакомясь с положением вещей и устраняя злоупотребления в магазине вашего отца…

Он смотрел на нее своим прямым, спокойным взглядом. Он был удивлен, пожалуй, но не рассержен. И она не знала, радоваться ей или печалиться, что она не смогла вывести его из себя.

В молчании они посматривали друг на друга; его лицо было серьезно и сосредоточено, ее — залито румянцем и го­ворило о раскаянии.

— Простите меня, — выдохнула она из себя. — Я не должна была говорить всего этого. Это было жестоко.

— Но это правда? Вы считаете это правдой?

— Да.

— Вы работаете в магазине моего отца целые месяцы и говорите, что я мог бы сделать больше добра здесь, устра­няя злоупотребления, чем в каком бы то ни было другом месте… Это звучит очень серьезно.

— Это и серьезно, независимо от того, следовало мне говорить, или нет.

— Ну, я говорю вам, что вы должны были сказать это. Это было мужественно с вашей стороны. Такой я всегда представлял себе вас, мисс Чайльд, — мужественной, что бы ни случилось… И смеющейся.

— Теперь я уже не смеюсь.

— Конечно, вы не смеетесь по поводу неприятностей и невзгод других людей. Но продолжаете смеяться по поводу своих собственных.

— О них я не думаю. Сегодня меньше, чем когда бы то ни было!

Он старался понять, что она хочет сказать этими сло­вами. У него сразу мелькнула мысль о вчерашнем вечере и обо всем, что произошло. Он готов был целовать край ее черного платья, видя ее здесь невредимой и достаточно бодрой духом, чтобы упрекать его за его грехи. Он решил спокойно обсудить с ней имеющиеся жалобы.

— Я хотел бы услышать от вас о конкретных злоупо­треблениях, какие вы считаете нужным устранить, — сказал он. — Я знаю, такой человек, как вы, не станет говорить вообще, вы имеете в виду нечто определенное.

— Да, конечно.

— Так расскажите мне.

— Вы ведь пришли купить накидку для вашей матери.

— Я пришел сюда совсем не для того, и вы это отлично знаете. Я пришел ради вас. Но вы воздвигли между нами стену, чтобы держать меня подальше. Когда вы облегчите свое сердце от некоторых из этих жалоб, которые возму­щают его… против меня, вы, может быть, подпустите меня поближе. Вы, может быть, снова позволите мне быть вашим другом, если я смогу заслужить этого.

— Я совсем не хочу говорить или думать о нас самих! — вспыхнула она.

— Я и не предлагаю этого. Все это… и накидка для моей матери… может подождать. Если вы не хотите быть моим другом, вы все же можете указать мне, как помочь вашим друзьям.

— Ах, если бы вы сделали это! — вскричала Вин.

— Я сделаю это, дайте мне для этого возможность.

Вин стала собирать свои мысли, как сосредоточивает свои силы армия, поспешно готовящаяся к бою в темноте.

— Я ничего не знаю относительно других нью-йоркских универсальных магазинов, кроме того, что мельком слышала о них. Некоторые девушки, с которыми мне приходилось здесь встречаться, служили раньше в других фирмах. И они говорят, что предприятие вашего отца одно из самых худ­ших. Я должна была сказать вам это. Нет смысла умалчи­вать об этом, иначе вы не поймете, что я чувствую. Здесь сплошь одни злоупотребления. «Руки» не нарушают зако­на — это все. Что касается рабочего времени, то мы закры­ваемся в установленное время, но продавцы и продавщицы задерживаются поздно, часто очень поздно, чтобы привести все в порядок. Правда, не каждый вечер остаются одни и те же служащие, но каждому приходится дежурить по не­сколько раз в неделю. Для нас устроены сидения, но мы не должны пользоваться ими. Это означало бы, что мы ленивы или что торговля идет плохо. Мы «ссужаем» управлению в дни большой торговли половину времени, предоставлен­ного нам на обед, — и никогда не получаем возмещения его: Сами обеды, отпускаемые в ресторане… ужасном рестора­не… кажутся дешевыми, но они должны были бы быть еще дешевле, потому что они почти несъедобны. Те из нас, кто не в состоянии уходить обедать в другое место, наживают малокровие, катары и аппендицит. Я знаю ряд случаев. Почти никто из нас не может удовлетворительно питаться на получаемую нами плату… Но никто здесь не интересу­ется тем, как мы живем вне рабочих часов, лишь бы только мы были «проворны» и выглядели красиво. Но когда мы не можем быть проворны, потому что больны, например, и не можем уже выглядеть красивыми, потому что постарели и слишком истощены и переутомлены, — ну, что же, тогда мы должны убираться на все четыре стороны… Жалкие изно­шенные машины, годные только для маленькой лавчонки, но не для универсального магазина! Даже здесь, в отделе­нии накидок, где мы получаем комиссионные, слабые из нас оказываются забитыми… Мы должны рвать, как волки, что­бы скопить что-нибудь на черный день. Но стоит девушке или мужчине шпионить за другими — это даст хороший за­работок. Немногие поддаются искушению. Они должны все более и более опускаться, я думаю! Бывает еще и другое, что доводит некоторых из нас — женщин — до отчаяния. Но я не могу говорить вам об этом. Вы должны сами увидеть, в чем дело, если вы действительно интересуетесь.

— Если интересуюсь! — повторил Питер.

— Да, если бы вы интересовались, почему вы не узнали обо всем этом и о многом другом гораздо раньше? — упрек­нула она.

— Потому что… мой отец потребовал, чтобы я не вме­шивался в дела «Рук»…

— Но, если относиться серьезно, разве можно на этом успокоиться?

— Выходит, что я относился недостаточно серьезно. Мне думалось, я отношусь серьезно. Но вы заставили меня уви­деть, что это не так.

— Я не рассказала вам и половины.

— В таком случае, продолжайте.

— Вы действительно хотите этого?

— Да.

— Заведующие отделениями и выше их стоящие обла­дают властью, которая позволяет им быть жестоко и тиранически несправедливыми. Среди них есть вполне хорошие люди. Но попадаются также жестокие и плохие. И тогда… не могу даже сказать вам, какая создается тогда жизнь для подчи­ненных! Наряду с этим, происходит надувательство публики, которое мы все видим и в котором должны принимать уча­стие — продажа негодных вещей, широко рекламируемых, чтобы привлечь женщин. Мы получаем премию за сбыт с рук «залежавшегося товара».

— Клянусь вам, мой отец в этом не виноват, — невольно прервал ее Питер. — Он уже не молод, видите ли, а в годы своей молодости он работал так усиленно, что не в состоя­нии теперь сам вести дело. С тех пор, как я себя помню, он уже не мог лично заниматься магазином… Он предоста­вляет это другим, людям, которых считает заслуживающими доверия. Не бывая здесь сам, он…

— Что вы, он бывает здесь почти каждый день! — вскри­чала Вин, но сразу замолчала, заметив выражение лица Питера.

— Я уверен, вы ошибаетесь, мисс Чайльд, — сказал он. — Вас ввели в заблуждение, указав на кого-нибудь другого вместо него…

— Вы, видно, не знаете этого, но он бывает. Я видела его всегда как раз незадолго до закрытия магазина. В пер­вый раз указал мне его заведующий отделением в Сочельник. Я работала тогда в игрушечном отделении. Он был вме­сте с мистером Крофтом. Как странно, что вы этого не знали…

— Если действительно это был мой отец, я, пожалуй, догадываюсь, почему он не хотел, чтобы мы знали об этом. Но все же… да, я отправлюсь домой и спрошу его, знает ли он, что происходит здесь. Так или иначе я хочу помочь вашим друзьям, мисс Чайльд.

— А я еще и не рассказала вам о них, — заметила Вин. — Я ведь думала все время об одной моей подруге… Конечно, положение многих других, может быть, не менее печально. Но я ее люблю. Я не могу помириться с мыслью, что она должна умереть только потому, что она бедна и является маленьким человеком. Доктор Марло находит ее болезнь излечимой. Только… она не в состоянии иметь все то, что нужно для лечения, а у меня нет лишних денег, чтобы покупать это для нее; ведь я имею только свое жа­лование, больше ничего. Хотя, впрочем, есть выход. Я на­учусь быть волчицей, как иные, и урывать комиссионные…

— Не делайте этого! — грустно улыбнулся Питер. — Мне было бы неприятно думать, что вы превратились в волчицу. Ваш друг болен…

— Доктор сказал ей вчера, что у нее чахотка. Я получила от нее утром письмо, в котором она прощается со мною. Видите ли, ее сейчас же рассчитали, выдав лишь за неделю вперед…

— Как грустно! — возмутился Питер. — При предприятии должно было бы существовать нечто вроде санатория… или даже двух: один для заразительных случаев, другой — для остальных больных. Я…

— Она пишет в своем письме, что слышала об учрежде­нии, где принимают туберкулезных и лечат их бесплатно. Но она не указала мне, где это. А д-р Марло говорит, что такого учреждения совсем не существует.

— О, он, видно, не читал газет последние дни… Оно от­крыто на прошлой неделе.

— Значит, вам известно о нем?

— Да. Видите ли, это… один из моих друзей затеял это дело. Дом пока еще не велик. Но он расширит его, если пред­приятие будет иметь успех.

— Пользование им совсем бесплатно?

— Да, любой человек может придти и подвергнуться вра­чебному освидетельствованию. Никому не будут отказывать в приеме, если только есть место. Девушка, о которой вы говорите, направилась, наверно, туда. Ее вылечат, обещаю это вам. А когда она поправится, мы добудем ей работу в де­ревне… Вы довольны?

— Да. Но… я недовольна, что вы делаете это только с этой целью.

— Совсем нет. Или только отчасти. Я рад возможности придти на помощь. И дело не ограничится этим случаем. Найдутся другие способы… Пожалуйста, не думайте обо мне слишком дурно, мисс Чайльд. Я доверял моему отцу. А он доверяет мистеру Крофту — слишком доверяет, боюсь этого.

Вин опять промолчала. Она слышала о Питере Рольсе старшем такие вещи, что не склонна была считать его че­ловеком, готовым полагаться на кого бы то ни было, кроме самого себя. И она не решалась еще доверять его сыну. Гла­за его снова приняли выражение, напоминавшее ей, что он такой же мужчина, как все другие. И все же ей не легко было не доверять ему. И это ее пугало.

— Дайте мне адрес санатория, — нарушила она молча­ние.— Я хочу написать моему другу Сэди Кирк… и навестить ее, если она действительно там. Мистер Рольс, я буду бла­гословлять вас, если ее вылечат.

Питер вынул визитную карточку и стал писать адрес.

— Ну, значит, я рано или поздно заслужу ваши благо­словения, — спокойно заметил он. — Но не можете ли вы для начала дать мне небольшой аванс? Не можете ли вы ска­зать мне, что заставило вас перемениться ко мне на паро­ходе? Имеет ли это какое-нибудь отношение к моим род­ным… связано ли с разговорами, какие вам пришлось услы­шать?

— В известной мере, да. Но я ни за что не смогу ска­зать вам этого… Не расспрашивайте меня, пожалуйста.

— Хорошо. Только подайте мне надежду… Видите ли, я не могу вырвать вас из своей жизни. Всего только не­сколько дней вы фигурировали в ней, и они совсем измени­ли ее.

Обращение Вин сразу приняло официальный характер.

— Я не могу позволить вам говорить со мною в таком тоне, — сказала она почти резко, если только ее мягкий голос мог звучать резко. — Меня это возмущает. Вы заставите меня пожалеть, что вы нашли меня здесь… Я думала… не вижу, почему мне не сказать этого! — Я думала, когда поступала в магазин вашего отца, что никто из вашей семьи никогда сюда не заглянет… Мне сказали, что никто из ее членов никогда здесь не бывает. Но это оказалось не­правдой. Вы все ходите сюда!

— Вы имеете в виду моего отца и меня?

— И мисс Рольс тоже….

— Она здесь была?

— Да, с лордом Райганом, и… и, мне кажется, вы и лэди Эйлин тоже были здесь с ними.

— Да, я тоже был. Значит, вы уже тогда работали здесь? Никто не сказал мне об этом.

— Я на это рассчитывала.

Теперь настала его очередь замолчать. Он понял смысл сновидения лэди Эйлин. Райган, очевидно, сообщил ей про встречу здесь с девушкой. Но они не умолчали бы ему о ней, если бы Эна раньше не посвятила лорда в его «роман».

— Не хотите ли вы выбрать накидку для вашей мате­ри? — спросила Вин деловым тоном внимательной продав­щицы.

— Я… да, конечно. Что вы посоветуете?

— Одна из этих великолепно подойдет для… для дамы, какую вы описали. Ей понравится больше, я уверена, если вы сами выберете.

— Нет, я хотел бы, чтобы выбрали вы. Я уже рассказал ей про вас. Если бы не она, я так скоро не нашел бы вас. Она посоветовала мне попытаться найти вас в «Руках». Что бы вы обо мне ни думали, о моей матери у вас не может быть двух мнений. И вы не можете возражать против встречи с нею. Выберите накидку. А я приведу ее в этой накидке познакомиться с вами.

Вин посмотрела на ряд шелковых накидок, разложенных ею на широком прилавке. Точно большая тяжесть сразу свалилась с ее плеч. Стал бы такой человек, каким изобразила Эна Рольс своего брата, знакомить свою мать с при­казчицей, приглянувшейся ему? Конечно, нет. Но, может быть, он серьезно и не думает об этом… Нет, лучше избе­гать всякого личного элемента в разговоре с ним.

— Эта серебристо-серая накидка одна из самых краси­вых среди последних образцов, — стала расхваливать она свой товар.

— Отлично, если она нравится вам, я возьму ее. Ска­жите мне, как вы повредили себе руки.

— Тут нечего рассказывать, — снова обрезала его Вин. — А потом, ведь я уже сказала вам, что не хочу говорить о самой себе.

Ее взгляд еще больше, чем слова, заставили Питера за­молчать. В течение нескольких секунд положение спасала накидка. Но оно становилось натянутым. В интересах бу­дущего ему надо было уходить, и Питер, действительно, ушел. Он отправился домой в виллу «Морская Чайка», чтобы поговорить с отцом.

Глава XXIV.

Отец и сын.

Когда Питер вернулся домой, отец его был у себя в би­блиотеке. Сюда не разрешалось входить, не постучав пред­варительно.

— Что тебе? — спросил старик сына.

— Мне надо поговорить с вами, отец, — ответил Питер. — Надеюсь, я не помешал вам?

— По утрам я ведь занят. Хотя я и не посещаю мага­зин, я должен читать доклады Крофта и следить за ходом дела.

— Как раз о магазине я и хочу говорить.

— Что хочешь ты сказать о «Руках»?

— В этой самой комнате я обещал вам не вмешиваться в дела «Рук», — напомнил Питер. — Но я хотел бы теперь, чтобы вы освободили меня от этого обещания.

— Ничего подобного! — вскричал Питер-старший. — Что это значит?

— Я хочу работать. Я пробовал разное, но мысли мои всегда возвращаются к «Рукам». Я горжусь вашим успе­хом… Мне хотелось бы развить его и двинуть дело еще даль­ше. У меня имеются свои идеи…

— Не спорю, у тебя есть идеи и при том чертовски глу­пые, — грубо отозвался старик. — Я совсем не намерен при­менять их в своем деле, пока я жив.

— Позвольте мне ознакомить вас с некоторыми из них, а потом уж осуждайте, — уговаривал сын.

— Нет, я не хочу тратить время на подобные ребяче­ства, — ворчливо возразил Питер старший. — Ты лучше за­нялся бы чем-нибудь другим вместо того, чтобы надоедать мне первой пустяшной идеей, пришедшей тебе в голову.

— Для меня это не пустяки. Это настолько серьезно, что, если вы откажетесь допустить меня к вашему пред­приятию, на любую, хотя самую ничтожную должность, я должен буду начать самостоятельную деловую карьеру. Я не могу продолжать жить по-прежнему, получая от вас содер­жание, извлекаемое из «Рук», если вы не подадите мне надежду, что скоро я могу доработаться до права голоса в управлении всем делом.

— Мне думается, ты добиваешься на самом деле лишь увеличения своего содержания, — подтрунил старый Питер. — Не думай, что я слеп, я читаю в газетах изложение твоих нелепых планов… Ты становишься социалистом, и тебе не­приятно слышать упреки красных о «незаработанном до­ходе» и тому подобное…

— Нет, совсем не это. Меня мало интересует, что гово­рят люди. И затем, мне совсем не надо больше того, что я получаю от вас. Но я хочу чувствовать,— простите меня, отец, — что деньги, какие я имею, не пахнут потом, выжа­тым из служащих, и не орошены слезами из женских глаз.

Питер-старший сидел, слегка отвернувшись от письмен­ного стола, как бы желая указать Питеру-младшему, что чем скорее он оставит его заниматься своим делом, тем лучше. Но при последних словах, неожиданных, как удар, он резко повернулся на своем вращающемся кресле, чтобы посмо­треть прямо в лицо сына.

— Будь я проклят! — прогремел он. — Вот что значит сде­латься социалистом! Ты оскорбляешь своего отца, который дает тебе возможность жить в роскоши…

— Я совсем не думал оскорблять вас, отец, и мне со­всем не нужна роскошь. Я хочу работать за каждую ко­пейку, какую получаю.

— Никогда я не думал, — рассуждал вслух Питер-старший, резко изменив свой тон на жалобный, — услышать та­кой дешевый вздор от моего сына… Никогда не думал я, что кто-нибудь из моих собственных детей окажется столь сла­бохарактерным, что станет вымаливать позволения нару­шить свое торжественное обещание.

— Нарушение некоторых обещаний, которых лучше бы­ло бы не давать, доказывает силу характера, а не слабость. Я нарушил бы его, не спрашивая у вас, если бы думал, что это вам больше нравится, и если бы от этого была бы какая-нибудь польза. Но без вашего согласия я не могу получить работу в вашем предприятии.

— И ты не получишь ее, слышишь?

— В таком случае, отец, если это ваше последнее слово, — сказал Питер, вставая, — это значит для нас расхождение наших путей в деловом отношении.

Желтоватое лицо старика стало медленно покрываться багровой краской.

— Ты хочешь шантажировать меня, — проворчал он. — Но это на меня не подействует.

— Вы неправильно судите обо мне. Я бы счел предательством, если бы прибег к такой игре с вами. Не сомневайтесь, что я пришел, чтобы поблагодарить вас за все, что вы сделали для меня. Вам самому пришлось вести суровую жизнь, а для меня вы сделали ее легкой и приятной… Вы дали мне возможность широко тратить деньги, и благодаря вашей щедрости я мог привести в исполнение кое-какие проекты, близкие моему сердцу. Я достаточно сберег из моего содержания за последние годы, чтобы обеспечить эти предприятия в дальнейшем, даже, если не возьму от вас больше ни копейки. А я не возьму от вас, отец, ни гроша, пока «Руки» ведутся на нынешних основаниях.

— Идиот ты этакий! — заорал старик, но сразу остано­вился, подумав об Эне и газетах. Ему казалось, что он уже слышит вой и лай собак, хватающих его за ноги.

Старый Питер был взбешен, но начал понимать, что де­ло серьезнее, чем он сначала предполагал. Против воли и изменяя своему темпераменту, он решил вступить в переговоры.

— Какой чорт вывел тебя из равновесия лживыми басня­ми о «Руках»?

— К несчастью, мы должны признать бесспорным, что то, что «вывело меня из равновесия», совсем не ложь. Меня удивляет, что вы изумлены и, пожалуй, возмущены тем, что я являюсь к вам и неожиданно швыряю вам в лицо обвинение, после того как в течение ряда лет получал деньги от вас, не задавая ни единого вопроса. Не стану защищаться по поводу отсутствия у меня в прошлом интереса к вашему предприятию. Но вспомните, пожалуйста, ведь вы сами говорили, что если я доверяю вам, мне нечего соваться в дело и я поспешил дать свое обещание, не подумавши о последствиях. После того мне пришлось много подумать и…

— Я был воспитан в убеждении, что не может быть никаких сомнений для нарушения своего обещания, — строго сказал Питер-старший.

— В таком случае много, значит, изменилось с тех пор, как вы получили свое воспитание, — ответил Питер-младший. — Помните, вы обещали Эне, что перестанете ходить в магазин, не считая одного-двух раз в году для участия в редких деловых совещаниях. А между тем вы не перестали: вы бываете там почти каждый вечер.

Питер-старший был уничтожен. Его тайна раскрыта! Теперь он в руках этого мальчишки. Если Питер расскажет Эне, она вообразит, что решительно все, исключая семью, знали, что старый Питер так и не отделался от своих торга­шеских привычек, что как был он лавочником, так и остался им, и что за ее спиной люди должны смеяться по поводу контраста между ее аристократическими повадками и низ­менными вкусами ее отца.

Подавленное выражение лица старика огорчило Питера. Ему стало совестно, точно он ударил своего отца.

— Мне не следовало говорить это, отец. Я очень жа­лею…

— Совершенно напрасно. Какое мне дело, знаешь ты или нет? Нет ничего постыдного в наблюдении за своим соб­ственным предприятием, я полагаю. Чтобы доставить Эне удовольствие, я делал из этого секрет, вот и все. Я никогда не обещал. Я только позволил ей и другим людям, кого это совсем не касается, предполагать, что я живу в праздности, подобно лордам, которыми они так восхищаются… Но кто рассказал тебе? Вот это-то я хочу знать. Кто набил тебе голову всей этой проклятой чепухой о «поте и слезах»? Готов поспорить, это тот же молодчик, какой пытался ославить меня в глазах моего собственного сына сообщением, что я украдкой посещаю «Руки»…

— Это совсем не молодчик,— заметил Питер. — Расска­зала мне об этом женщина или, точнее, девушка. Порицала она меня, а не вас. Она думала, что я несу ответственность за те злоупотребления, от которых страдают она и другие служащие. Она не знала, что ваши посещения составляют секрет. Она просто упомянула о них…

— А ты, мой сын, спокойно выслушивал обвинения про­тив твоего отца и того предприятия, которое создало его состояние, — его состояние и ваше, — выслушивал их от ка­кой-то дерзкой приказчицы в его магазине!..

— Отец, я выслушивал это все потому, что люблю эту девушку, — отвечал Питер. — Подождите, пожалуйста, дайте мне объяснить вам. Я полюбил ее, встретившись на «Монар­хе». Потом произошло что-то, и я потерял ее из вида. Я нашел ее в «Руках». Я хотел говорить ей о своей любви, но вместо этого она заставила меня выслушать ее. Она стала говорить неприятные вещи относительно магазина, ее слова резали, точно ножом. Не подумайте, что я обвиняю вас, если «Руки» представляют собою лавочку для выжимания пота. Вы доверяете Крофту, а он злоупотребил вашим дове­рием…

Старший Питер смотрел на него в изумлении.

—Дочь моя выходит за маркиза, а сын… сын собирается жениться на продавщице из моего магазина, — проговорил он плаксивым тоном

— Не думайте, что она низкого происхождения. Она англичанка, прекрасна, способна и благородна. Она спасла сегодня женщину в «Руках» от смертельных ожогов… Она рождена быть принцессой.

— Довольно, не говори больше об этом сейчас, мой сын; — неожиданно сменил Питер-старший повелительный тон в просьбу. — Ты нанес мне удар… несколько ударов. Я… я сегодня плохо себя чувствую… Мне очень плохо…

Его вид подтверждал его слова. За последние несколько минут, когда краска гнева сошла с его лица, оно стало еще более болезненным и желтоватым, чем обычно.

— Извините, отец. Я совсем не хотел огорчить вас. Не позвонить ли? Не хотите ли вы чего-нибудь?

— Только остаться одному, — ответил старик. — Я по­лежу здесь на диване. Если мне не станет лучше, я пойду в спальню, может быть, завешу там окна и пересплю эту головную боль. Не помню уже, когда мне было так плохо. Но не говори ничего матери.

Питер ушел и сел завтракать с матерью. Старый Питер велел подать себе стакан горячего молока и передал, что каттар его сегодня в худшем состоянии, чем обычно, и потому он полежит. Это бывало довольно часто, и потому жена его не проявила особенного беспокойства. Она была даже рада остаться наедине с сыном. Отпустив слуг, они повели беседу о мисс Чайльд, при чем Питер рассказал о происшед­шем утром в «Руках». Сообщил он и о случайно обнару­женном посещении магазина отцом.

— Это и естественно, что он интересуется «Руками», — заметила мистрисс Рольс. — Я часто удивлялась…

Питер так был переполнен своими радостными пережи­ваниями — сочувствием матери его любви, проектами буду­щего, что забыл неприятное ощущение, охватившее его при распоряжении отца о молоке. Как будто чей-то голос про­шептал: «Это только уловка». А его просьба не беспокоить его днем не означает ли, что у него имеются специальные причины желать получить в свое распоряжение несколько часов.

Но разговор с матерью заглушил этот шепот. Отвечая на ее расспросы относительно Вин, Питер забыл все на свете. Только бой старинных часов, пробивших четыре, напомнил Питеру о его неприятном ощущении и о таинственном шепоте.

Он вряд ли мог бы оценить сам, почему это случилось, если не считать того, что часы эти обладали в его глазах какой-то особой индивидуальностью. Они принадлежали его прабабушке и перешли к его матери. Еще маленьким маль­чиком он чувствовал, что это больше, чем просто часы: они являлись старым другом, тикавшим на протяжении мно­гих лет, идущим в такт с биением сердец тех, для кого они отмечали моменты жизни и смерти. Часто он воображал, что своим тактом они дают хорошие советы тем, кто в состоянии их понимать. И теперь, когда часы пробили че­тыре, Петро показалось, что они сделали это так сухо и решительно, точно хотели обратить на себя внимание, на­помнить ему о чем-то важном, что он мог забыть.

И это действительно напомнило ему о таинственном шепоте. Снова, он услышал невнятный голос: «Неужели ты не видишь, что, пока ты с матерью в таком счастливом настроении сидел за завтраком, отец тихонько ускользнул, чтобы устроить полный разрыв между тобой и любимой девушкой».

Питер вскочил. Ему стыдно было подозревать такое пре­дательство, но освободиться от своего подозрения он не мог. Что-то говорило ему, что он не ошибся.

Глава XXV.

Решительное сражение.

Весь день Вин находилась в состоянии удивительной, почти истерической экзальтации. Она неоднократно пыта­лась расхолаживать себя, но тщетно — необузданная песнь любви и ликования звучала в ее душе.

Изумительные, невероятные картины рисовались перед ее глазами. Она видела Питера, на которого произвели впе­чатление ее слова, и который теперь старался воспользовать­ся ее указаниями в интересах двух тысяч служащих «Рук». Она видела себя его женой, помогающей ему создать иде­альные условия труда, придумывающей новые системы стра­хования, пенсионного обеспечения и прочее. Зная, что выносили «Руки» и в чем они нуждались, она могла сделать для них то, что никто со стороны не в состоянии был им дать. При средствах и власти Питера и при желании помочь не было пределов тому, что они оба могли бы сделать…

Когда она пошла завтракать, что-то прогнало радужное очарование. Здравый смысл рассеял мечты. Безобразное вос­поминание о пережитой накануне опасности и унижении за­владело ее помыслами. Вин почувствовала, что ни одному из ее утренних радужных мечтаний не суждено стать реаль­ностью, хотя она всецело еще надеялась, что ее слова окажут некоторое влияние на дальнейшую жизнь «Рук».

Даже если Питер действительно и искренне хотел же­ниться на ней (а это казалось невероятным), а его сестра неправильно судила о нем (что тоже почти невероятно), то Эна Рольс и ее отец постараются помешать этому счастью. Было бы противно навязывать себя семье выскочек, прези­рающей ее и дающей ей чувствовать, что ее не хотят.

Девушку неожиданно поразила мысль, как это она не подумала в ту минуту, когда Питер повернул свою спину, что единственная вещь, какую следовало бы ей сделать, если она уважает себя, это — отказаться от места в «Руках». Бу­дет корректно и благородно исчезнуть, как она исчезла раньше, так, что Питер, когда он снова придет (а он, ко­нечно, придет), узнает, что она совсем ушла.

Эта мысль явилась таким мрачным контрастом прогнанным светлым мечтам, что Вин готова была разрыдаться.

— Смейся, смейся, хотя бы смех твой звучал, как смех гиены! — внушала она себе между половиной четвертого и четырьмя, когда другие девушки думали о веселом времяпрепровождении по окончании работы.

Вин завидовала им. Ей захотелось, чтобы ее могло удо­влетворить то, что радовало их. Нет, она этого не хочет! Лучше неудовлетворенность. Она даст ей силу прожить предстоящие годы, которые иначе будут слишком мрачны­ми… Погруженная в эти мысли, она вдруг услышала, что ее вызывают в кабинет мистера Крофта.

До сих пор мисс Чайльд еще ни разу не вызывали в ка­бинет великого м-ра Крофта, но она знала, где он нахо­дится. Она подошла к двери, убеждая себя, что совсем не волнуется. В самом деле, чего ей волноваться, — ведь все равно она намеревалась по собственной инициативе поки­нуть «Руки».

Чтобы попасть в «святая святых», надо было пройти че­рез комнату, где сидели машинистки и молодой человек с во­сковым лицом, собирающиеся уже идти домой. Оставалось совсем немного времени до закрытия магазина. Бледнолицый юноша, секретарь м-ра Крофта, подошел к двери в каби­нет, открыл ее, сказал что-то, вернулся и объявил, что мисс Чайльд может войти. Он держал дверь открытой для нее, что могло свидетельствовать об особом почтении, или о со­чувствии человеку, подлежащему казни. Затем дверь закры­лась за девушкой, и она очутилась в чрезвычайно безобраз­ной комнате перед маленьким высохшим человеком, сидев­шим за письменным столом м-ра Крофта. Но это был не ми­стер Крофт. То был сам Питер Рольс-старший.

Вин сразу узнала его и не могла сообразить, для чего он позвал ее. К счастью, он не оставил ее долго в неизвест­ности.

— Вы мисс Чайльд? — кратко осведомился он, глядя на нее пристальным взглядом, который со стороны молодого был бы оскорбителен.

— Да, сэр, — ответила она низким, мягким голосом, ко­торый так полюбил Питер-младший. Даже на Питера-старшего он произвел впечатление, несмотря на его неприязнен­ное предубеждение против нее.

— Знаете, кто я такой? — продолжал он свой допрос.

— Вы — мистер Рольс.

— Почему вы так уверены в этом, а?

— Мне как-то зимою показали вас вечером, когда вы обходили магазин с мистером Крофтом.

— Никому нет дела до меня. Кто указал меня?

— Боюсь, что я забыла, — сказала девушка, едва сдер­живая свое возмущение. — Это было так давно.

— Вы как будто совершенно уверены, что это лицо не ошиблось.

— Я считаю это не подлежащим сомнению.

— Опасно принимать чужие слова на веру. Советую вам не делать этого, мисс Чайльд.

И он продолжал внимательно смотреть на нее. Его ста­рые глаза не упустили ни одной черточки на ее резко очер­ченном гордом, привлекательном лице, ни одного изгиба ее стройной фигуры.

— Мне думается, вы не забыли, кто указал вам меня, — стал он настаивать после небольшой паузы. — Подумайте еще. Это может окупиться…

— Не помню, сэр.

— Ну, ладно, в таком случае оставим это пока. Пе­рейдем к другому. Я слышал, вы выказали большую наход­чивость и мужество утром, затушив пожар.

«Ах, может быть, в конце концов, дело только в этом», — подумала Вин.

— Я действовала под впечатлением момента, — сказала она. — Тут нет никакой заслуги.

— Ну, я буду склонен думать иначе, когда дело дойдет до ликвидации происшествия. Это зависит от многого. Но мы понемногу дойдем до этого. Вы англичанка, не правда ли?

— Да.

— Гм… Вы выглядите так, точно в вашем семействе имеются титулованные особы. Так ли это?

Вин показалось, что ее предприниматель, очевидно, ду­мал пошутить, но лицо его было серьезно и даже выражало явное любопытство.

— Нет, мы не имеем никого, — ответила она улыбаясь.

— И никаких титулованных родственников?

— У нас есть отдаленные родственники, обладающие ти­тулом, — отвечала она. — У нас, в Англии, почти все имеют кого-нибудь в этом роде.

— Какой у них титул?

— Троюродный брат моего отца — граф.

— Граф, вот как? Это ведь считается у вас довольно высоким титулом, если не ошибаюсь. Есть ли какие-нибудь шансы, чтобы его унаследовал ваш отец?

На этот раз Вин позволила себе рассмеяться. Что за странный старик! И это отец господина «Джилидовский Бальзам»!

— Нет, ни малейшего шанса, — ответила она. — Наш родственник, лорд Гленнелен, имеет шесть сыновей. Четверо из них женаты и у них ежегодно появляются новые сыновья. Не знаю, право, сколько уже имеется их. При том, я уве­рена, что они даже забыли о нашем существовании.

— Ну, значит, тут вам не на что рассчитывать!

Мистер Рольс неохотно расстался с графством.

— Но кто такой ваш отец?

— Священник, — ответила Вин. — И при том без средств, иначе я никогда не попала бы в Америку.

— Я полагаю, вы тогда вышли бы там замуж за какого-нибудь молодчика. Чем вы зарабатывали на жизнь у себя дома?

— Я не начинала зарабатывать до того времени, пока не поступила к мадам Надин… известной модистке… взявшись быть одной из ее моделей на «Монархе», чтобы обеспечить себе бесплатный переезд через океан. Я думала, что сумею наверняка создать себе положение в Нью-Йорке.

— Да, таковы, полагаю, были ваши надежды. Вы откро­венны…

— Легко признаваться в утраченных иллюзиях.

— Девушка может создать себе положение различными путями. Мы с вами, может быть, сумеем столковаться… Итак, вы были одной из моделей, когда впервые встретились с моим сыном…

Вин не была бы живым человеком, если бы эта стрела не попала в цель, в особенности после того, как потешные расспросы старика усыпили ее подозрительность. Она за­дрожала, и яркий румянец окрасил ее щеки. Тем не менее, его пронизывающие глаза не прочли в ее взгляде сознания виновности.

— Да, — решительно ответила она. — Он купил у нас платье для своей сестры.

— У молодых людей всегда найдется тот или иной пред­лог. Что еще он делал?

— Дал нам патентованное лекарство. Мы все ужасно страдали морской болезнью.

— Неужели вы хотите сказать мне, что он влюбился в вас, когда вы страдали морской болезнью?

— Я совсем не говорю вам, что он влюбился в меня, м-р Рольс.

— Еще бы! Но, видите ли, я заставил вас признаться.

— Мне не в чем признаваться.

— Ладно, дело на чистоту, так или иначе. И это возвра­щает нас к пункту, которого я хочу коснуться. Я имею в ви­ду утреннее происшествие. Вы говорите, что не заслуживаете благодарности. Ну, а я полагаю, мне следует поблаго­дарить вас, выдав вам награду…

— Я ни за что не возьму ее! — вскричала Вин.

— Подождите. Дайте мне объясниться, — сказал старик. — Я имею в виду не какое-нибудь украшение, не медаль или серебряную чашу для добродетельных девушек. Я имею в виду кругленькую сумму, достаточно крупную, чтобы сразу убить двух зайцев. Люди не осведомленные будут думать, что это за спасение жизни. А люди посвященные (то есть я и вы, и больше никто) будут понимать, что это за спасение моего сына. Тут нет ничего оскорбительного для вас. Я хотел бы устроить дело деликатно, мисс. Спасти его от ошибки.

— У вас странное представление о деликатности! — вос­кликнула Вин. — Вы предлагаете мне вознаграждение, если я… если я… даже не могу выговорить это!

— Но я могу, — хладнокровно отозвался старик. — И я даже скажу, сколько я намерен предложить. Может быть, это поможет вам развязать язык. Я дам вам 10.000 долларов. Не поможет ли это вам составить себе положение в Нью-Йорке?

— Будь то десять миллионов, это не составит разни­цы, — бросила ему молодая девушка. — Я…

— Ну, вы слишком высоко цените моего сына Питера. Если он женится на вас, моя милая, он не будет стоить миллионов или даже тысяч, говорю вам прямо. Он не будет стоить ни копейки. Вам лучше принять мое предложение, пока я не взял его обратно, и бросить Питера. Может быть, при десяти тысячах долларов один из ваших юных кузенов с графской короной найдет вас достойной себя…

Никогда Вин не приходило даже в голову, что воз­можно так кипеть от негодования, как кипела она теперь. Она готова была уничтожить этого ненавистного старика. Однако, к своему удивлению, она заговорила тихим сдер­жанным голосом.

— Не продолжайте, пожалуйста, — предупредила она. — Я полагаю, вы даже не даете себе отчета в том, как отвра­тительно вы оскорбляете меня. Человек, который может го­ворить такие вещи, не в состоянии понимать этого. И толь­ко такой человек мог вообразить, что я не отвергаю его деньги, а добиваюсь большей суммы. Я хотела сказать, что вы можете уберечь своего сына и свой карман тоже. Ни тот, ни другой никогда не подвергались опасности с моей стороны.

— Ну, парень чувствует не так, — Питер-старший наме­ренно цедил слова. — Если бы он чувствовал по иному, я не послал бы за вами.

Это было последней каплей, переполнившей чашу.

— Что? — вскричала девушка, выпрямляясь перед малень­кой фигурой в вращающемся кресле. — Ваш сын просил по­слать за мной? В таком случае, он так же нехорош и же­сток, как и вы сами.

Красная волна гнева душила ее. Она уже не сознавала, что говорит. Ею овладело одно желание, одна мысль — как бы больнее задеть обоих Питеров.

— Я ненавижу его! — воскликнула она. — Все, что я слы­шала о нем, правда, в конце концов. Он ложный друг и лживый ухаживатель… опасный, жестокий человек по отношению к женщинам, именно таков, как меня предосте­регали…

— Стойте! — прервал ее отец Питера. — Это ерунда, и вы знаете это, никто никогда не предостерегал вас, что мой сын таков.

— Меня предостерегали, — обрезала она его, — что ваш сын имеет обыкновение своими любезными манерами завое­вывать доверие девушек, а потом обманывать их.

— Ну, так это дьявольская ложь, и только круглый ду­рак может поверить этому! — заорал Питер Рольс-старший. — Мой мальчик — обольститель? Он совершенно невинный мла­денец! Он скорее умрет любой смертью, чем огорчит жен­щину. Я его отец и знаю, о чем говорю. Какой чорт пре­достерегал вас? Какая-то скотина или идиот!

— Ни то, ни другое.

— Кто же это? Ну, выкладывайте! Я возбужу против него дело о клевете. Я…

— Это не он. Это женщина, которая должна знать ва­шего сына по меньшей мере столь же хорошо как и вы сами.

— Такой женщины, если не считать его матери, не су­ществует, а она готова целовать землю, по которой он хо­дит. Считает его рыцарем, и будь я повешен, если она оши­бается. Еще бы, с самых юных лет Питер никогда не обра­щал внимания на женщин, пока не влюбился в вас…

Девушка ответила резким смехом.

— И это говорите вы? Вы защищаете его передо мною? Разве это политично?

Питер-старший растерялся.

— Да, это не политично, — признался он, — но такова человеческая природа. Кровь у меня еще не превратилась в воду, и я не могу оставаться спокойным, когда клевещут на мою собственную плоть и кровь. Скажите мне, кто это наговорил на него подобные вещи?

— Я вам не скажу этого.

— Знаете ли вы, что я могу уволить вас за дерзкое по­ведение?

— Вы не можете меня уволить, потому что я уже сама уволилась. Я предпочту умереть с голоду, но не останусь ни одного дня в ваших ужасных «Руках».

— Ужасные «Руки», а? Я могу устроить так, чтобы вас не принимали на службу ни в каком другом месте.

— Я в этом и не нуждаюсь. Я сыта по горло универсаль­ными магазинами. Вообще, я решительно ничего не боюсь с вашей стороны, мистер Рольс. Хотя вас за спиной называют святым Питером, думая как раз обратное этому, вы все же не держите в руках ключи от неба.

— Вы дерзкая девчонка!

— Может быть. Но вы заслуживаете дерзости. Вы за­служиваете худшего, сэр. Вы наговорили мне такие ужасные вещи…

— Но я хотел помешать вашему браку с моим сыном.

— Вы напрасно тревожитесь. Не думаю, чтобы вообще я могла выйти за него, зная, как отнесется к этому его семья… А после ваших оскорблений ничто не сможет меня заставить сказать «да» вашему сыну. А он ведь еще и не делал мне предложения…

— Не делал предложения? — повторил пораженный Питер-старший.

Кто-то постучал в дверь, но он не слышал. Не слышала и Винифред. Они были слишком заняты друг другом.

— Не делал предложения? Но я думал…

(Тук, тук — во второй и третий раз).

— Я знаю, что вы думали. Вы не хотели слушать, когда я пыталась объяснить.

(Тук, тук, тук! Никакого ответа. Дверь открылась).

— Не только ваш сын не просил выйти за него замуж, но и не говорил мне о своей любви.

— Зато теперь он делает то и другое, — заявил Питер Рольс-младший, входя в комнату.

С этими словами он быстрыми шагами подошел к Вин, как бы желая защитить ее, если понадобится, от отца. А вслед за ним осторожно, но твердой поступью, вошла мистрисс Рольс в своей новой накидке.

— Я давно уже объяснился бы с вами, если бы имел воз­можность, — продолжал Питер. — Я сказал утром отцу, что полюбил вас с той минуты, как увидел, и что для меня вы были и будете единственной девушкой на свете. Не знаю, что он говорил вам, но я почувствовал, что он хочет… по­смотреть, каковы вы. Поэтому я и пришел сюда. И нам ни до чего нет дела, если только вы хотите немного любить меня и имеете достаточно веры в меня, чтобы…

— Вот этого то она и не имеет! — вмешался Питер-старший. — Девица эта обзывала тебя всякими бранными слова­ми, какие только могла говорить. Заявила, что какая-то женщина предостерегала ее на счет тебя… она не хотела сказать мне, кто это…

— Я знаю, кто это, — заметил сын.

— Знаешь? Ну, так мы притянем ее к суду…

— Невозможно. Она сейчас за границей.

— Я наговорила много нехорошего, — призналась Вин, — потому что ваш отец вывел меня из себя… И… он защищал вас от моих нападок! Сказал, что только глупец мог хотя на минуту поверить подобным вещам. И он был совершенно прав. Можете вы простить меня?

— Но, ведь, я люблю вас! — сказал Питер. — И верили ли вы или нет… чему-нибудь дурному на мой счет, я… я готов думать, что теперь вы настолько любите меня, чтобы забыть это. Вы не смотрели бы на меня так, как сейчас, если бы не любили меня, правда?

— Значит, я совсем не должна смотреть на вас, — отве­тила Вин, тихонько отталкивая его, когда он пытался схватить ее руки. — Пожалуйста, дайте мне уйти. Я не могу…

— Я не дам вам уйти, дорогая, даже, если он отпустит вас, — произнес мягкий голос, до сих пор еще не говоривший. — Вы будете желанной новой дочерью для нас вместо той, которая скоро покидает нас. Не правда ли, отец?

Впервые мистрисс Рольс договорила до конца четыре фразы в присутствии своего мужа. Но то был необычайный случай. Ей казалось, что момент этот никогда не повторится, и что дело идет о счастье всей жизни ее Петро.

— Гм! — пробурчал Питер-старший. — Девица, во всяком случае, не из трусливых. Она воевала со мною, как тигрица. Сказала, что ненавидит тебя. Сказала, что не возьмет Пи­тера ни за какие деньги, или вроде того… Как бы то ни было, она победила меня, как и тебя, Питер. Может быть, одним из своих смешков! Итак, мисс, послушайте! — Если вы возьмете назад ваши слова, я возьму назад свои.

— Какие слова? — подозрительно осведомилась Вин.

— Все, что было сказано здесь. Думается мне, сноха, имеющая кузенами графов, будет под пару маркизе. Вы по­бедили меня, говорю вам! И вы можете взять себе Питера, если он вам нужен? Берете?

— Да, беру, — ответила Вин.

Конец.