Пьяный ветер
Ветер сегодня страшный чудак!
То он, как сокол, мчится к туче,
То распахнет у клена армяк,
То вдруг у мельниц крылья взбучит.
Вот он метельщик пыльных дорог,
Вот он травою словно жвачкой
Давится глупо; то он у ног
Ластится льстивой собачкой.
Там трубочистом шарит в трубе,
Здесь, словно прачка, пруд полощет,
Тут он в разбойной дикой гульбе
Вдруг оглашает гиком площадь.
Что с ним случилось? Видно, весна
Голову буйным хмелем кружит.
Не разбирает троп старина:
Лужа лопалась, прет и в лужу!
30 мая 1924 г.
Москва
С востока рыжим сигналистом...
С востока рыжим сигналистом
В даль брошен розовый сигнал.
А город спит. Лишь сиплым свистом
С вокзалом кличется вокзал.
Я на окраине. Синеет
На взгорьи лес. А рядом — рожь.
Плеснулось солнце, пламенеет
Поляна золотом рогож.
И на открывшихся просторах
В колеблющейся тишине
Рождается напевный шорох
И отзывается во мне.
1 июня 1924 г.
Москва
Барашек
По широкой дороге над полями, лугами
Тихо бродит барашек с золотыми рогами.
Голубою муравкой кся дорога покрыта.
И блестят над землею огневые копыта.
И луга и поляны и любовно и кротко
Провожают барашка с необычной походкой.
А уйдет вдруг барашек за высокие горы,
У оставшихся влагой покрываются взоры:
Грусть великая зреет над полями, лугами
Об ушедшем барашке с золотыми рогами.
15 июня 1924 г.
Москва
На простор
Я покидаю город чадный,
Который в тягость мне давно.
И грудь моя вдыхает жадно
Напольный воздух, как вино.
Спускается весенний вечер
С букетом ландышей в руке,
И ласковый и нежный ветер
Игриво льнет к моей щеке.
И с каждым часом мне дороже
И звуки вешних голосов,
И поля желтые рогожи,
И сети синие лесов.
Иду я, радостный избранник,
Как будто каторжник в бегах.
Над головою месяц-странник
Блуждает в голубых лугах.
17 июня 1924 г.
Москва
Ястреб
Как плавно чертит ястреб круг!
А взор его блестит, как пламень.
Увидел жертву, сверха вдруг
За ней — как падающий камень.
Настиг, ударил, оглушил,
Схватил и, помня свой обычай,
В лесную чащу, что есть сил,
Несется с легкою добычей.
А там, искусный птицелов,
Привыкший с юных дней к победам,
Он сел к подножию дерев
И наслаждается обедом.
23 нюня 1924 г.
Москва
Львенок
Полдень. Тишь. Игриво
В тучах, словно в дегте,
Львенок златогривый
Распускает когти.
Ветер — пастушонок
Сгрудил стадо в кучу.
Улыбаясь, львенок
Поднырнул под тучу
И бежит игриво.
Сея тихий шорох.
И сверкает грива
В голубых просторах.
8 июля 1924 г.
Дуденево
На родину
Сороконогий конь, дыша оторопело,
Отсчитывает бег ударами копыт.
Мелькают предо мной и стан березки белый
И пряный воск сосны и гибкий зонт ракит.
Отстукивает конь, неся к родному краю
Уставшего меня от суетной Москвы.
Родимый, милый край! В душе благословляю
Твои поля и лес и ясность синевы!
Душа моя полна любви к раздольным нивам
И бархату лугов и скиниям лесов,
К селу и мужикам, извечно терпеливым,
И к шелестам в саду вишневых голосов.
Душа стремит шаги к убогой старой хате,
Где я увидел свет и незаметно рос,
Где ожидает мать, старушка на закате…
Беги, беги-ж скорей, проворный паровоз!
11 июля 1924 г.
Дуденево
Над прудом старушки — ивы...
Над прудом старушки — ивы
Кротко молятся закату.
Жеребку льняную гриву
Гладит облак бородатый.
Расставляет синий вечер
По дороге звезды — вехи.
Догоняет юный ветер
Жеребенка без помехи.
То наездником он вскочит
На жеребчикову спину,
То в его заглянет очи
И скользнет стрелой в низину.
Пруд лежит в зеленой раме,
Опушонный тиной — ватой.
И в воде, как в панораме —
Конь и всадник и вожатый.
11 июля 1924 г.
Дуденево
Утро дышет отрадной прохладой...
Утро дышет отрадной прохладой.
Откричал на востоке петух.
В высоте безпокойное стадо
Гонит вдаль невидимка-пастух.
А внизу, на широком просторе,
Расплеснулся, прорвав рубежи,
С небесами раздольностью споря,
Океан вызревающей ржи.
И бежит полевая дорога,
Извиваясь во ржи, как змея.
Бровью черной, нахмуренной строго,
Пролегает в траве колея.
А на стрежень плывет с горизонта
Желтый челн, разливающий свет.
Как богат под лазоревым зонтом
В волнах ржи бездомовый поэт!
13 июля 1924
Дуденево
Мотыльки
Мотылечки — мотыльки,
Белые, пушистые,
Сверху падают, кружась,
На поля иглистые.
Распростились в вышине
Со своими гнездами
И спускаются они
Маленькими звездами.
Что влечет их в дальний путь?
Иль на них гонения,
Что покинули они
Горние селения?
Разлюбили-ли они
Выси поднебесные?
Иль пленяют мотыльков
Дали неизвестные?
И летят, летят, кружась,
На-земь, онемелые,
Неземные мотыльки
Серебристо-белые.
Галя
Моей дочурке Галеньке
Лишь пятая весна.
Сижу я с нею в спаленке
У светлого окна.
— Смотри, смотри в окошечко:
На небе, как в лугах,
Идет неспешно кошечка
С сережками в ушах.
Смотри, она повесила
Свой хвостик на траву! —
Кричит дочурка весело
И грезит на-яву.
А там вон словно уточка
Купается в пруде.
И рыбка ловит удочку
В голубенькой воде.
Нельзя-ли, папа, Галечке
Туда-же: над леском
На розовой мочалочке
Качаться мотыльком?
15 июля 1924 г.
Дуденево
Телок
I.
Весною с радостью Буренка:
Однажды утром, на заре,
Родила желтого теленка,
Желанного в родном дворе.
И удался телок на-диво:
Красив и легок на бегу.
Как радостно он и игриво
Потом резвился на лугу!
Угонят мать с другими в стадо,
А он, привязанный за пень,
За частокольною оградой
Гуляет весело весь день.
Порой бывает и неловко:
Хотя меж ним и пнем длинна,
Мягка пеньковая веревка,
Но все-же шею трет она.
Зато как шолков луг зеленый,
Как лакома его трава!
И шепчут ласковые клены
Телку веселые слова.
А в высоте, над головою,
С утра до ночи, без дорог
Блуждает тихою стопою
Другой восторженный телок.
II.
Растет Буренкина отрада.
Ей жизнь привольна и легка.
Теперь с ней вместе гонят в стадо
И золотистого телка.
Бежит он легкою походкой
И не оглянется назад.
И смотрят радостно и кротко
На шелк лугов его глаза.
А в высоте, слегка покатой,
Другой, такой-же золотой,
Телок гуляет до заката
По луговине голубой.
III.
Дохнул сентябрь. Под небесами,
Порой спускаясь до земли,
Плывут с седыми парусами
Намокнувшие корабли.
С полей и рощ взмывают птицы,
Сплочаются при вожаке.
И длинные их вереницы
Скользят и тают вдалеке.
А лес, недавно величавый,
Склонился скорбно головой
И плачет, горько плачет ржавой
И грязноватою слезой.
И вот услышала Буренка
В хлеве решенье мужика:
— Зарезать следует теленка.
Не нужно в зиму нам быка. —
И загрустила горемыка
И лижет детище свое.
А он, наивный, лишь помыкал,
Не разгадав тоски ее.
IV.
Пришел октябрь. Поля, дубровы
И луг и кровли в серебре.
Чуть свет, увидела корова
Чужого парня на дворе.
Хозяин снял с гвоздя веревку
И, позамешкавшись слегка,
Аркан накинул и неловко
В ворота поволок телка.
Метнулась к выходу Буренка
И замычала на бегу.
Увы! Веселого теленка
Не видеть больше на лугу!
Когда вошел хозяин снова,
Краснел топор в его руке.
И горько плакала корова
О золотом своем телке.
15 июля 1924 г.
Дуденево
Хорек
На низких лапках, темнобурый,
С глазами острыми, как сталь,
Присел под кустиком и вдаль
Глядит: не выбегут-ли куры
В малинник ягод пощипать?
Не видно. Сели куры спать.
Поводит хищник острым оком
И напрягает чуткий слух.
Темнеет. В пологе глубоком
В сетях запутался петух.
Ах, если-б крылья, без труда
Вскочил-бы хорь к нему туда!
Но там горят лампады ночи
И волки серые бредут.
Вперять в них ищущие очи
Напрасный безполезный труд.
Не для луны и звезд и зорь
Острил глаза удалый хорь.
Чу! Где-то клохчет сонно клушка.
Цыпленок пискнул в полумгле.
Хорек — ядром из глотки пушки —
На звук пустился по земле.
Настиг и клушку и цыплят
И свистом оглашает сад.
26 июля 1924 г.
Дуденево
Летняя ночь
Ночь на темя хладеющих крыш
Уронила безмолвную тишь.
Показался и весел и светел
На горе народившийся петел
И клюет он, стуча и звеня,
Пошатнувшийся гребень плетня.
За плетнем колыханье лампадок
Обещает разгадки загадок.
А восток сквозь сиреневый мрак
Поднимает малиновый флаг.
12 августа 1924 г.
Москва
На гумне
Кудрявый дым овина
И золото снопов.
Метелицей мякина
Пылит из-под цепов.
И стар и мал проворно
Доят ржаную плоть,
Чтоб собранные зерна
В муку перемолоть.
Обсосаны, обмяты
Снопы. И над гумном
Забрызгала лопата
Сверкающим зерном.
А легкая мякина
Летит по ветру вскачь
За прясло, где рябина
Развесила кумач.
11 сентября 1924 г.
Москва
Вертоград
Мир наш разве не причуда?
Разве он не вертоград?
Земь коричневое блюдо,
В нем зеленый виноград.
Сколько радости для глаза!
Эти шири! Эта синь!
Высь — лазоревая ваза
Обронила апельсин.
И звучат чуть слышным гудом
Ветровые голоса.
Между вазою и блюдом
Снеговые паруса.
А сквозь палевые листья
С разбугорья в тихий час
Как усладно морда лисья
Обвораживает нас!
Что, куда, зачем бывает, —
Не распрашиваешь ты:
Разве бабочка пытает
Ароматные цветы?
И идешь неспешным шагом
Ты, влюбленный, по земле.
И восток и запад флагом
Отмечают путь во мгле.
14 сентября 1924 г.
Москва
Загрустили луга и рощи...
Загрустили луга и рощи.
Почернела вода в пруду.
С потемневших дерев на площадь
Ветер мечет листов руду.
На дороге мутные лужи
Отбивают под ветром пляс.
В час вечерний в лазори тужит
Одинокий ущербный глаз.
8 октября 1924 г.
Москва
В степи
Город немая пустыня:
Камень, известка да пыль.
В степь я иду. На равнине
Ветер полощет ковыль.
В воздухе слышится звонкий
Голос баяна полей.
Плещет из синей воронки
Яркой струей Светолей.
Облако легкою птицей
Дальний свершает полет.
Степь моя, в жалкой столице
Кто твою прелесть поймет?!.
30 ноября 1924 г.
Москва
Тоска кладет на сердце груз...
Тоска кладет на сердце груз,
И опускает сердце крылья.
Степная Русь, родная Русь,
Твою красу не разлюбил я.
Мне жизнь московская тесна.
Дома и улицы — как цепи.
И рвусь туда я, где весна
В наряд венчальный рядит степи.
Стремлюсь туда, где ветерок
Хмельной усладной дышет брагой;
Туда, чтоб вдоль и поперек
Бродить повольником — бродягой.
20 января 1925 г.
Москва
Облака
Асфальт, кирпич, нора чердачная.
А в высоте издалека
Такие светлые, прозрачные
Бредут неспешно облака.
Бредут они тропой нехоженой
И не видать конца пути.
И сердце бегом их встревожено:
И мне-бы вдаль брести, брести!
И мне-б из этой ямы каменной,
Ее обычаи поправ, —
Туда, где май танцует пламенный
Среди лужаек и дубрав!
23 января 1925 г.
Москва
Весеннее
Горят снега от ласки жаркой.
Ручьев смеются голоса.
И лес, медлительная барка,
Вздымает грузно паруса.
В полях, в лугах чернеют кочки.
А горб горы как летом сух.
У вербы распустились почки,
Белея, как лебяжий пух,
15 февраля 1925 г.
Москва
Лишь февраль, а зиме недужится...
Лишь февраль, а зиме недужится,
Тлеет белый ее хитон;
По ложбинам буреют лужицы,
А во рву ручейковый звон:
Желтый челн с золотыми веслами
Из-за гор выплывает в синь
И скользит меж седыми пряслами
На раздолье немых пучин.
Вновь я мир принимаю как смолода:
Хлынул в сердце хмелящий дых.
И бреду я из тесного города
На просторы полян молодых.
26 февраля 1925 г.
Москва
Одиночество
Томный вечер смотрит в окна
И зовет, зовет.
Серебристые волокна
Падают с высот.
Машет трепетно черема
Серым рукавом.
Мысль ведет меня из дома
В твой далекий дом.
Одиночество — оковы.
Прочь-бы от всего!
Друг мой, слышишь-ли ты зовы
Сердца моего?..
17 августа 1925 г.
Коломна
Над речкой месяц круторогий...
Над речкой месяц круторогий
Бредет долиной голубой.
Иду проселочной дорогой.
Моя душа полна тобой.
Вдали желтеют перекаты.
И под ногой хрустят пески.
Ты далеко, но как близка ты!
Близка, но в сердце груз тоски.
Колдунья — ночь в тиши ворожит,
Судьбу грядущую тая.
Пускай твой сон не потревожит
Тоска полночная моя.
12 сентября 1925 г.
с. Тырново
На Оке
Оки дремоту разгоняет
Большой шумливый пароход.
О чем он мне напоминает,
Куда в ночи меня зовет?
Смотрю на желтые рогожи
Песчаных россыпей. В тиши
Ты мне все ближе и дороже,
Душа и свет моей души!
Печальный месяц сходит ниже,
И тает ночь. Шуршит Ока.
К тебе я с каждым мигом ближе,
И дальше от меня тоска.
12 сентября 1925 г
с. Тырново
Сребророгий олень из-за гор...
Сребророгий олень из-за гор
Выбегает на синий простор
И скользит по раздольной атаве
К сизолистной широкой дубраве.
Миллионы смеющихся глаз
Подмигнули оленю не раз,
Но бежит он и машет рогами
На лугах меж седыми стогами.
Я смотрю на серебряный бег
И грущу в тишине о тебе
И зову тебя мысленным зовом
К ощущеньям неведомым, новым.
14 сентября 1925 г.
Рязань
В лугах заржавела трава...
В лугах заржавела трава,
К земле приникла и застыла.
И медленно река Москва
Несет осенние чернила.
На всем лежит свинцовый груз,
На всем печать тоски и скуки.
И даже страж приречный-шлюз
Ленивее разводит руки.
Одни скитальцы-облака
Спешат под ветровые взвизги,
Да сквозь плотинный щит река,
Ворча, разметывает брызги.
2 октября 1925 г.
Фаустово
Голубая дорога
Голубая дорога.
Огонек в шалаше.
Отчего вдруг тревога
Завелась на душе?
Иль грядущее плоше?
Иль минувшего жаль?
Среброгривая лошадь
Мчится в синюю даль.
Отбивают копыта
Светлый след на траве.
Май далекий, отжитый
Вижу я в синеве.
Не о том-ли тревога
Завелась на душе?
Голубая дорога.
Огонек в, шалаше.
15 октября 1925 г.
Касимов.
Тридцать-осьмой
Колотится тридцать — осьмой,
И листья главы моей рядятся в иней.
Холодные, хмурые дали в лицо мое дышат зимой,
И май удаляется синий.
Прошли, отзвенев, тридцать-семь.
Назад посмотрел я: одни там потери.
Хотя синева там струилась. Теперь-же суровая темь
Ползет по-змеиному в двери —
И если-б не Муза, тогда
Мне было-бы горьче, печальней, грустнее.
Мелькают, бегут вперегонки чредой безпокойнои года,
А жить год от года труднее.
17 декабря 1925 г.
Москва
Угас румяный день, и сумерки, синея...
Угас румяный день, и сумерки, синея,
Ложатся на поля. Вздыхает тишина.
Ущербная луна в межоблачной аллее
Вдовеюще — грустна.
От озера ползет вечерняя прохлада.
И катится во мгле напев идущих жниц.
С блеянием бежит в село овечье стадо
Под выкрики встречающих девиц.
Отраду льет мне в грудь прохлада полевая.
Так сладко отдохнуть мне от дневных трудов!
И льются из души, природе отвечая,
Потоки безыскусственных стихов.
17 декабря 1925 г.
Москва
Луна в лазори рассыпала...
Луна в лазори рассыпала
Кошель шелестящей листвы.
И мне вдруг счастие выпало
Душой зачерпнуть синевы.
Простор, пришельца чарующий,
Ни кем не заказанный путь.
Я рад душою тоскующей
В тиши голубой отдохнуть.
Забыл толпу я шумливую,
Исторг из души города.
Вверху засветилась счастливая,
Зовущая в дали, звезда.
5 января 1926 г.
Москва
Над свежей могилой
Как случаен и как он не долог —
Нашей жизни взывчивый путь!
Вздремнул ты, а вьюга свой полог
На твою настилает грудь.
Сколько было меж нами юных,
Полных веры! Где — же они?
Звучать не будут их струны,
Призывать золотые дни.
Вот давно-ли был с нами кудрявый,
Синеглазый сельский поэт!
Луга, поляны, дубравы,
Он был ваш. И его уже нет.
Вьюга злая свинцовый свой полог
Наложила ему на грудь.
Как странен и как недолог
Нашей жизни туманный путь!
6 января 1926 г.
Москва
Во ржи
Один в полях. Пора полночная.
Таинственная тишина.
И плещется струя молочная
Из голубого кувшина.
Во ржи извилистой тропинкою
Иду бездумно, не спеша.
И с каждой травкой, колосинкою
Перекликается душа.
И все ей мило, все ей дорого.
Пред ней весь мир — в цветении ржи.
Она не знает злого ворога,
Не ведает вражды и лжи.
Пройдет душа свое урочное
И разольется вмиг она,
Как эта ласковость молочная
Из голубого кувшина.
28 января 1926 г.
Москва
Полевой полон
Опять в лицо мое пахнула
Полей апрельская духмань.
И сердце вновь на гулы гулом
Звучит и строит терема.
Нет, как ни звонок модный город,
Ему поэта не пленить.
Я лишь в полях душою молод
И песней расцветаю в них.
Что значат эти косогоры
Для близоруких горожан?
А мне ласкает слух и взоры
Горбатый этот океан.
Пускай других пленят витрины,
Капризно зависть шевеля.
А предо мной, как на смотрины,
Оделись рощи и поля.
Там все, куда ни глянешь, чье-то,
А здесь и солнце и ручьи,
И аржаная позолота,
И даже я меж них — ни чьи!
А красоте и воле знаю
Давно я цену! Потому
Я ни на что их не сменяю,
Средь них и смерть свою приму.
17 апреля 1926 г.
Рязань
Помин
Я хочу умереть в полях
Средь цветущей ржи.
Одинокий дубок — монах
Отпоет мою жизнь.
На горе, над родным селом,
Грустной медью храм
Прочитает отходный псалом
Моим песенным дням.
Когда ночь, хмуря смоль бровей,
Припадет к земле,
Над усопшим певцом соловей
Зарыдает во мгле.
18 апреля 1926 г.
Рязань
Сумятица
В поле пошла сумятица:
Стадо белых быков
Бьется. И месяц прячется
В вершу ловцов-облаков.
Еду — пути заказаны.
Еду, долю кляня.
Ветер — зимы приказный —
Злобно рычит на меня.
Карие кони бесятся:
Плюет в глаза пурга.
Кажет из верши месяц.
Белым быкам рога.
Злись-же, зима-проказница!
Скоро сдохнешь, зима.
Месяц не даром дразнится:
Май нам сулит терема.
20 апреля 1926 г.
Москва
Тишина
Май будоражит мне кровь.
Грезятся рощи и пажить.
Кину постылый свой кров,
В поле пущусь я бродяжить.
— Здравствуй, напольная Русь!
Ныне ты прежняя-ль, та-ли?
Ропот-ли гулкий иль грусть
Вьюги тебе нашептали? —
В поле стоит тишина.
Рощи примолкли сторожко.
И из-за тучек луна
Смотрит лукавою кошкой.
10 мая 1926 г.
Москва
Цветной шатер
Над ширью нив, над цепью гор
В просторе синем утонуть-бы!
Меня манит цветной шатер,
Хранящий человечьи судьбы.
Вот здесь, меж вами, суета
И хитрая больная склока.
А там такая простота
С печатью мудрости глубокой!
Я верю, братья, в чудеса:
На радость пахарей лохматых,
Сойдут на землю небеса
И солнце поселится в хатах.
11 мая 1926 г.
Москва