"НАВЯЗЧИВАЯ ИДЕЯ"

Ещё в 1930 году лётчиком Бесфамильным всецело завладела идея, которую большинство его друзей сдержанно называло "довольно странной". Тем не менее, Бесфамильный мог говорить на волнующую его тему с каждым встречным по часу и больше. Многим идея Бесфамильного казалась беспочвенной мечтой, и лётчика стали называть мечтателем, а стенгазета аэропорта изобразила его стоящим среди льдов и беседующим с белым медведем.

– У тебя, брат, навязчивая идея, – сказал однажды лётчик Блинов, выражая этим общее мнение.

– Ни черта вы все не понимаете! – волновался Бесфамильный, и на его свежем, молодом лице отражалась самая искренняя обида. – То, что я задумал, я осуществлю. Дайте мне три самолёта, и я докажу, кто прав.

Но Бесфамильному никто не собирался предоставлять самолётов, и его идее было суждено ещё несколько лет оставаться известной лишь узкому кругу товарищей. Оставаясь во власти своего проекта, Бесфамильный продолжал аккуратно выполнять обязанности рядового линейного лётчика. Он завтракал в Москве, обедал в Казани или Харькове, ужинал в Ростове или Свердловске. Почти ежедневно он видел сверху, из пилотской рубки, примелькавшиеся тёмные квадраты полей и лесов с проблесками озёр и рек. Изученные до последнего кустика пейзажи менялись на глазах Бесфамильного. Пролетая снова по старой знакомой трассе, он с удивлением толкал сидящего рядом механика Егорова. Старый лётный спутник Бесфамильного понимающе кивал головой и, показывая на карту, разводил руками. То здесь, то там на их пути, словно мираж, возникал огромный город или грандиозная стройка на том месте, где карта отмечала еле заметную деревушку.

Стремительными темпами менялась карта Союза. Страна росла и крепла. То, что ещё несколько лет назад казалось фантастическим, – осуществлялось в масштабах, значительно превышавших любую фантазию. Могучий рост техники страны социализма показал Бесфамильному, что и его мечта может воплотиться в действительность. Он решил проверить свои планы, сделать научно обоснованный расчёт и добиться их реализации. На его книжных полках появились труды великих завоевателей севера – Амундсена, Норденшельда, Нансена.

Засев за книги, Бесфамильный узнал, что его идея является всего лишь "авиационным преломлением" теории ледовых дрейфов, блестяще разработанной Фритьофом Нансеном. Обдумывая прочитанное, он понял корни неудачи экспедиции Седова, тяжёлую драму англичанина Скотта, и его любимой поговоркой стало выражение, приписываемое Амундсену:

– Я достиг полюса потому, что в числе прочего снаряжения не забыл взять с собой ножницы и бритву…

Усвоив эту мысль и поняв причины неудач великих исследователей Арктики, Бесфамильный положил в основу своего проекта три принципа: мужество, тщательность и осторожность.

Немало времени прошло до тех пор, пока идея прочно легла на солидный научный фундамент. Лётчику пришлось тщательно изучить все существующие карты Арктики, опыт всех предыдущих полётов и почти все научные труды на эту тему. Этим кончилась теоретическая разработка идеи. Но, прежде чем предложить свой проект, он решил испытать некоторые его детали на практике, в условиях крайнего севера. В 1932 году Бесфамильного по его просьбе с работы на линиях европейской части Союза перевели на север.

***

…В эту ночь разгулялись грозные силы севера. Пронзительно выла пурга, гремели ломающиеся о берег льдины. В маленьком домике на острове Моржовце за стаканом чая коротали часы несколько человек, крепко спаянных узами дружбы. Посреди комнаты верхом на стуле сидел лётчик Бесфамильный. Его окружали товарищи по полётам – бортмеханик Егоров, радист Шведов и метеоролог Байер. Никому из них сейчас не хотелось вспоминать о том, что всего несколько часов назад они летели над полями битого льда, над дымящимися в испарениях разводьями Белого моря…

Все внимательно слушали рассказ Бесфамильного и рассматривали вычерченную им карту.

– Вот отсюда, – ровным голосом говорил лётчик, показывая карандашом место на карте, – с мыса Барроу, вылетел к полюсу американец Эйельсон. На борту его самолёта был лишь один пассажир – учёный Вилькинс. Примерно в этом пункте – далеко от цели – у самолёта остановился мотор. Двенадцать суток лётчик и учёный, покинув обломки самолёта, шли пешком. На тринадцатые сутки американский миссионер встретил их в сорока пяти километрах от мыса. Это путешествие стоило Эйельсону двух пальцев на ноге и одного на руке. Всё же через год он добился своего, пролетев над всей Арктикой от Барроу до Шпицбергена. Это был замечательный полёт, но он не поучителен для нас: во-первых, северный полюс остался в стороне от пути Эйельсона, а во-вторых, удача была чисто случайной. В следующий раз счастье ему изменило, и погиб этот отчаянный лётчик, выручая купца Свенсона, заморозившего ценную пушнину на мысе Северном. Попав в пургу, он разбился вместе со своим механиком Борландом…

Единственным человеком, достигшим северного полюса на самолёте, был американский адмирал Бирд. Он вылетел в 1926 году с острова Шпицбергена, опередив готовившегося к полёту Амундсена. К сожалению, этот перелёт преследовал не научные, а рекламные цели: его финансировал Форд, имя дочери которого было написано на фюзеляже самолёта Бирда.

Другое дело, – продолжал Бесфамильный, – полёты дирижаблей "Италия" и "Норвегия". Летавшие на них учёные Амундсен и Нобиле, несмотря на своё кратковременное пребывание над полюсом, сделали ряд ценных научных наблюдений. Как вы знаете, экспедиция Нобиле на дирижабле "Италия" закончилась трагически: дирижабль разбился, а участники экспедиции остались живы только благодаря самоотверженной работе краснознаменного ледокола "Красин" и наших лётчиков.

После этой неудачной экспедиции старик Амундсен вторично, и снова неудачно, пытался достичь полюса воздушным путём. Он вылетел со Шпицбергена на двух летающих лодках, доставленных туда пароходом. Неподалёку от полюса один из его самолётов вышел из строя и сделал посадку на лёд. Пришлось прервать перелёт и пойти на выручку потерпевшим аварию товарищам. Отремонтировать потерпевший аварию самолёт не удалось, и участники экспедиции, так и не достигнув полюса, были вынуждены на втором самолёте вернуться на Шпицберген…

Бесфамильного и самого увлёк рассказ. Он уже ходил по комнате, едва не касаясь головой низких, почерневших от времени потолочных балок. Вокруг маленького стола, как скатертью накрытого картой Арктики, в различных позах сидели его товарищи. На столе, прямо на карте, стояла простая керосиновая лампа и лежал небрежно брошенный карандаш. За этот час никто не переменил позы, никто не сказал ни слова – все были увлечены рассказом Бесфамильного. Этим людям почти ежедневно приходилось видеть суровую красоту севера, испытывать на себе почти всё, что рассказывал о других Бесфамильный. И его слова для них были полны глубокого содержания, звучали особенно убедительно.

– Многие пытались достичь полюса воздушным путём, – продолжал Бесфамильный. – Но сесть на самом полюсе до сих пор не удалось ни одному самолёту, ни одному дирижаблю. Я много читал на эту тему и пришёл к выводу, что это происходило потому, что ни одна из прошлых экспедиций не была достаточно хорошо снаряжена. Это отлично понимали такие большие учёные, как Амундсен и Нансен, но недостаток средств вынуждал их идти на риск. Буржуазия не особенно-то щедра там, где она не видит прямых выгод! Лётчики же типа Эйельсона шли на безрассудный риск сознательно, ибо он мог их сделать героями, чемпионами. Их полёт был рассчитан только на сенсацию, только на щекотание нервов их богатых покровителей. Да, я пришёл к убеждению, что капиталистическим странам, которые продолжают кичиться своей культурой и цивилизацией, был и будет не под силу такой большой размах научной работы. То, что было сделано до сих пор, – это не изучение Арктики! Другое дело, если снарядить такую экспедицию, которая могла бы с наименьшим риском достичь северного полюса и провести на нём хотя бы неделю-другую, поизучать как следует полюс, подрейфовать со льдами! Это кое-что дало бы мировой науке…

– Прекрасная идея! – неожиданно нарушил общее молчание обычно вялый и незагорающийся Байер. – Что ж, организуйте экспедицию, Бесфамильный, я охотно полечу с вами. Побывать на полюсе – моя давнишняя мечта!

– Ну, и меня, Бесфамильный, тоже возьми. Я ведь немало с тобой полетал, – попросил радист Шведов.

– А я что же, рыжий? – весело спросил Егоров. – На самом деле – организуй экспедицию, Миша!

Бесфамильный улыбнулся и развёл руками. Что он мог сказать своим друзьям, доверяющим ему ежедневно свои жизни, совершающим вместе с ним рискованные полёты над горлом Белого моря?

– Нет, ребята, пока это ещё только мечта, мечта пилота, – задумчиво сказал он, аккуратно свёртывая карту.

Поняв настроение Бесфамильного, приятели удержались от обычных шуток. Остаток вечера прошёл в молчании.

***

"Мечтателем считают меня товарищи, – вспоминая свои беседы в аэропорту, думал Бесфамильный, ворочаясь в ту ночь на постели. – Но я не бесплодный мечтатель. Я добьюсь своего! Мы разгадаем загадку полюса! Мы – "мечтатели" и "фантазёры" – найдём таинственную преграду, упираясь в которую льды создали здесь этот грандиозный ледовый погреб. Мы, советские люди, сбросим покрывало с этой тайны!"

Спустя год, возвращаясь с Ляховских островов, куда он доставил врача и противоцинготные средства, Бесфамильный потерпел катастрофу. Через несколько месяцев его, искалеченного, привезли на пароходе в Красноярск. Лёжа в больнице, он скрежетал зубами от бессилия, слушая по радио сообщения о героических перелётах наших лётчиков, устремившихся на помощь людям раздавленного льдами "Челюскина". Лётчик немало перестрадал в эти дни. Моральные переживания, сопряжённые с сознанием собственного бессилия в такой важный момент, и нечеловеческая боль во всём теле от полученных во время последней катастрофы переломов и ран надолго приковали его к постели. И только исключительно крепкий организм, железная воля, неистребимая любовь к своему делу и искусство лучших врачей, которых бросила к нему на помощь его великая родина, снова возвратили его в ряды советских лётчиков.

Два года упорной борьбы за жизнь, за здоровье – и в 1935 году Бесфамильный снова сел за штурвал своей крылатой машины. Та же мечта по-прежнему не оставляла его. Он всё ещё надеялся совершить полёт на полюс. И эта надежда заставляла его неустанно овладевать искусством "слепого" полёта, полёта только по приборам.

Зимние ночи стали любимым временем полётов Бесфамильного. Ни шторм, ни пурга не останавливали его. Он был счастлив, когда его самолёт, окутанный полосами бьющего из выхлопных труб огня, нёсся во тьме и освещённые фарами снежинки огненными точками били по козырьку.

Утром, уже позабыв ощущение ночного полёта, выйдя после краткого сна из ночного санатория Харькова или Ленинграда, он покупал свежий номер "Правды". И тогда коммунисту Бесфамильному казалась особенно прекрасной и почётной его работа по перевозке матриц газеты коммунистической партии Союза.

Так проработал Бесфамильный ещё два года. Его грудь украшал уже орден, которым наградило его правительство за смелые полёты в любое время года и в любую погоду. Всё казалось радостным, безмятежным и простым до тех пор, пока случайно (это было в 1937 году) он не прочёл в газете небольшую заметку о последних работах академика Беляйкина. Эта заметка до глубины души взволновала лётчика, наполнила его сердце радостью. Ещё бы! Заметка воскрешала его мечты, ставила их на грань действительности. Теперь у него есть надёжный единомышленник. И не какой-нибудь "мечтатель", а академик, имеющий мировое имя.

В маленькой газетной заметке, словно в зеркале, Бесфамильный увидел свою мечту. И не только это! Он узнал из неё, что освоение полюса включено в план великих работ нашей родины, а раз так, значит его проект вызовет необходимый интерес, сам он полетит на северный полюс, его сокровенная мечта осуществится.

Лётчик немедленно написал письмо академику и приложил к нему свой проект. Через день он получил ответ, подписанный секретарём академика. Секретарь писал лётчику, что его "проект заслуживает внимания и в самое ближайшее время, когда академик разгрузится от очередной работы, будет передан ему на рассмотрение".

***

Вечер дня своего рождения Бесфамильный решил провести дома. Взгрустнулось. Его не радовал ни весёлый щебет шестилетнего сына Мишки, ни внимание жены, подарившей ему в этот день толстый сборник "Воздушные завоеватели севера".

"Вот и тридцать пять стукнуло, – думал он. – Скоро Мишка вырастет, будет папку старенького на самолёте катать. Состаримся мы с моей старухой, а мечта так и не осуществится…"

Резкий телефонный звонок прервал его вяло бредущие мысли.

– Миша! – раздался голос жены из соседней комнаты, – тебя к телефону.

– Вспомнили, черти, – весело сказал он жене, входя в комнату, – наверно, кто-нибудь из ребят поздравить хочет.

– Лётчик Бесфамильный? – послышался в трубке незнакомый голос.

– Да, это я.

– Мне поручено сообщить вам…

Не веря своим ушам, Бесфамильный прослушал сообщение о том, что его проект, внесённый академиком Беляйкиным в правительственную комиссию, ею принят.

– Что, что? – переспросил он. – Неужели проект утверждён?

– Им очень заинтересовались. Приходите завтра ровно в девять. Пропуск на ваше имя выписан…

Трубка со звоном упала на блестящий рычаг телефона, а через минуту маленький Мишка притворно вырывался из объятий танцующего отца и вопил на всю квартиру:

– Да пусти ты, папка! Пусти, говорят! У меня самолёты улетают в семь утра…

Наблюдавшая эту сцену худенькая блондинка в сером домашнем платье – жена Бесфамильного – улыбалась, не зная, что этот телефонный звонок принесет ей с Мишкой немало новых волнений и тревог…

НА СЕВЕР!

К 1938 году Великий северный морской путь был освоен советскими мореплавателями. Архангельский порт принимал и отправлял множество судов, следовавших Большой морской дорогой. Наступил период кипучей деятельности советских учёных. В течение коротких навигационных месяцев из Архангельска отправлялись на север десятки научных экспедиций. Прошло то время, когда проводы или встреча экспедиции были целым событием! Теперь подобные события примелькались, стали обычным, будничным делом. И тем не менее 18 июля провожать экспедицию академика Беляйкина и лётчика Бесфамильного собралось почти всё население города.

Начальником экспедиции на северный полюс был назначен академик Юрий Давидович Беляйкин, – тот самый Беляйкин, краткое сообщение о последних работах которого в своё время так глубоко взволновало Бесфамильного. Юрий Давидович был, пожалуй, самым молодым среди крупных научных работников Арктического института. Рано начав исследовательскую работу в Арктике, он скоро завоевал мировое признание своей теорией ледовых дрейфов. Ко времени своей последней экспедиции Беляйкин с гордостью носил не только почётное звание академика Советской страны, но и звание доктора наук ряда крупнейших стран Европы и Америки.

В этом серьёзном учёном не было и тени "профессорской" сухости и кичливости своим положением. Среднего роста, подвижной и ловкий, с неизменным пенсне на носу, в компании он всегда был увлекательным рассказчиком, а иногда был не прочь даже спеть шутливую песенку под собственный аккомпанемент. Но, когда этого требовало дело, он умел быть жёстким и требовательным начальником.

В 1938 году Арктический институт поручил Беляйкину проверить на практике свою теорию ледовых дрейфов. Подоспевший проект Бесфамильного оказался очень кстати. В нём была блестяще разработана вся практическая сторона предстоящей экспедиции – как раз то, над чем уже не один месяц бился академик. Словом, проект Бесфамильного удачно дополнял проект Беляйкина и стал той благодатной почвой, на которой выросла тесная дружба этих двух незаурядных людей.

Сейчас они сидели рядом в тщательно отделанной каюте нового ледокола "Иосиф Сталин", ошвартованного у причалов "Архангельска. Здесь же находились все участники предстоящей экспедиции. Шло последнее перед отплытием совещание.

Беляйкин только что зачитал свой приказ №1, в котором были изложены общие задачи экспедиции и частные задачи трёх её лётных групп, возглавляемых лётчиками Бесфамильным, Блиновым и Ивановым. О том, что Бесфамильный назначен заместителем начальника экспедиции и начальником её лётной части, всем было известно раньше.

Покончив с приказом, Беляйкин добавил:

– Правительство предоставило в наше распоряжение первоклассную материальную часть. В самолёты, которыми командует Бесфамильный, вложено всё, о чём может только мечтать исследователь Арктики. Оба наши ледокола – и "Иосиф Сталин" и "Вячеслав Молотов" – построены и оборудованы по последнему слову техники. Достаточно сказать, что мощность машин каждого из них достигает шестнадцати тысяч индикаторных сил. Словом, созданы все условия для успешного завершения экспедиции. Тем не менее при выполнении поставленных задач нам придётся преодолеть немало трудностей. Кто знает, может быть, даже не всем суждено вернуться обратно… Суровые условия Арктики, её коварная погода грозят нам тяжёлыми неожиданностями.

Успешно преодолеть трудности и оправдать оказанное доверие мы сможем только в том случае, если руководящими принципами нашей работы будут железная дисциплина, решительность и осторожность. Предупреждаю, что эти принципы мною неукоснительно будут проводиться в жизнь…

На этом совещание закрылось.

На другой день трудящиеся Архангельска пришли проводить экспедицию. Начался митинг. Трибуной служил капитанский мостик ледокола "Иосиф Сталин". Ещё с утра, готовясь к митингу, радисты экспедиции установили там микрофон. Каждое слово оратора было слышно каждому из тысячной толпы, густо покрывшей берег.

С трибуны, сменяя друг друга, говорили представители партийных и советских организаций города. В их речах звучало искреннее, дружеское пожелание счастливого пути.

– Мы уверены, – говорили они, – что в будущем году будем встречать вас победителями Арктики! Мы уверены, что вы с честью выполните труднейшее задание партий и правительства!

Последним выступил Беляйкин.

– Товарищи! – начал он. – Наш поход организован в основном по плану лётчика Бесфамильного, предложившего новую теорию ледовых дрейфов. Наша задача – попытаться достичь на самолётах северного полюса, возможно дольше пробыть на нём, изучая направления ледовых дрейфов, и выяснить возможность организации постоянной базы для будущей трансарктической воздушной линии из Европы в Америку.

Кто знает, какие блестящие перспективы откроются перед советской страной, если подтвердятся наши предположения! Тогда арктический бассейн перестанет быть мировым ледником. Он перестанет влиять на климат нашей страны. Мы овладеем тайнами заготовки погоды, подчиним её общему плану нашей хозяйственной жизни. И это не утопия! Это тщательно продуманная жизненная теория. Частично она уже осуществлена. Я говорю о службе погоды, созданной при Наркомземе. Её работа блестяще доказала, что мы можем в случае необходимости искусственным путём вызывать дожди в засушливых областях и прекращать их в тех местностях, где влаги выпадает слишком много. Ведь прекращаем же мы снегопады, мешающие уличному движению наших столиц! На нашу экспедицию возложена первая часть этой великой работы, которая под силу только нашей богатой родине, руководимой коммунистической партией…

Огромная толпа, собравшаяся перед ледоколом, как бы замерла, впитывая в себя каждое слово молодого академика. Однако его речь слушали не только трудящиеся Архангельска. С борта ледокола она передавалась по радио во все уголки земного шара.

– Товарищи! – продолжал Беляйкин. – Мы расстаёмся с вами на долгий срок. Один из наших ледоколов – "Вячеслав Молотов" – отправится отсюда на остров Шпицберген. Там, под руководством лётчика Блинова, организуется первая база наших полётов к полюсу. На ней будут находиться два самолёта: трёхмоторный "Г-1" с экипажем в пять человек и одномоторный "П-6" с экипажем в два человека.

Большая часть членов нашей экспедиции на втором ледоколе – "Иосиф Сталин" – отправляется на Землю Франца-Иосифа, в бухту Тихую. Там, в нашем полярном советском городке, остальные лётно-технические силы экспедиции будут разделены на две части – лётную группу Бесфамильного и лётную группу Иванова. Бесфамильный будет располагать четырёхмоторным самолётом "Г-2" и одномоторным "В-45". В распоряжении Иванова также будут находиться два самолёта, но меньшей мощности: двухмоторный "З-1" и одномоторный "П-6".

Выполнение задачи экспедиции начнут самолёты Иванова. Сразу же после прибытия ледокола на Землю Франца-Иосифа они отправятся на север, где проведут ряд экспериментальных полётов. Цель этих полётов – подготовка к выполнению основной задачи группы: организовать промежуточную базу, обеспечивающую с наименьшим риском полёт Бесфамильного и Блинова на северный полюс. База эта должна находиться, примерно, на восемьдесят пятом градусе северной широты, между тремя точками: полюс, остров Шпицберген и Земля Франца-Иосифа.

Весной, с наступлением первых светлых дней, группы Бесфамильного и Блинова из двух точек одновременно вылетят на полюс…

Охарактеризовав главнейших участников экспедиции, Беляйкин закончил:

– С нами отправляются крупнейшие представители науки. В нашей экспедиции собраны лучшие авиационные силы. Мы вооружены передовой советской техникой. Словом, мы имеем все условия к тому, чтобы на сто процентов выполнить задание. И от имени всех участников похода заверяю вас, что все мы горим желанием выполнить его как можно лучше. Решение наше твёрдо и непоколебимо.

– До свидания, товарищи, до свидания!..

Под торжественные звуки "Интернационала" оба ледокола двинулись к выходу в море. На мостике ледокола "Иосиф Сталин", окруженный лётчиками, стоял начальник экспедиции академик Беляйкин. Его рука слегка касалась козырька форменной фуражки.

***

Через день, выйдя в Баренцево море, ледоколы расстались. "Вячеслав Молотов" взял курс на норд-вест, направляясь к острову Шпицбергену. "Иосиф Сталин" продолжал свой путь к Земле Франца-Иосифа. Борта обоих судов облепили люди. Они махали фуражками, платками, кричали, желая друг другу доброго пути.

Ледоколы быстро расходились. Разбредались по своим каютам люди. И только лётчик Иванов долго не отходил от борта, удерживая в поле зрения своего десятикратного бинокля маленькую фигурку в кожаном пальто. Ему было жаль расставаться с Аней Бирюковой, бортмехаником самолёта Блинова. И ему было непонятно, почему рядом с ней, странно близко, почти прижавшись, стоит метеоролог Грохотов… Что-то похожее на досаду почувствовал Иванов в эти минуты.

***

Ледокол "Иосиф Сталин" шёл полным ходом. Ветер свежел. Начиналась качка. И, как ни странно, её первыми жертвами стали глава экспедиции Беляйкин и лётчик Бесфамильный. Оба позеленели, увяли, но пытались делать вид, что "всё в порядке". Однако, чем больше усиливалась качка, тем чаще выбегали они из своих кают: их рвало.

– Чёрт знает что такое! – возмущался Бесфамильный. – Кажется, немало мне приходилось летать за свою жизнь, в каких только переделках я ни был. Бывало по двести метров вверх и вниз бросало, и никогда ничего подобного не случалось. А тут вот – на тебе!..

Тяжело приходилось и Беляйкину. Но ветер, как назло, крепчал и качка усиливалась. Ледокол бросало не меньше чем на 45°. По совету врача экспедиции, Беляйкина и Бесфамильного уложили в постели.

Вскоре морской болезнью заболело ещё несколько участников экспедиции, но большинство хорошо переносило качку. Чтобы как-нибудь убить время, радист Слабогрудов придумал игру: банки катать. Банки с консервами укладывались у стены. Как только ледокол накренялся, банки с грохотом катились через всю каюту. Чья скорее стукалась о противоположную стенку – тот и выигрывал.

Несмотря на несложность, игра увлекала и становилась азартной. Играли на папиросы.

Качка прекратилась только к вечеру второго дня. Беляйкин и Бесфамильный вылезли из своих кают, но ужинать не стали.

За первые же дни пути участники экспедиции успели ближе познакомиться друг с другом и даже подружиться. Как это зачастую бывает, многим были даны прозвища. Радиста Слабогрудова называли Чахоточным, штурмана Фунтова – то Фунтиковым, то Килограммовым, а весёлого журналиста Егора Уткина – Жоржем Уткиным, или – короче – Жуткиным.

Радиостанция ледокола непрерывно поддерживала связь с Москвой, бухтой Тихой и ледоколом "Вячеслав Молотов". Почти все успели послать радиограммы своим родным и получить ответы. У лётчика Иванова родных не было. Он послал радиопривет Ане Бирюковой, но ответа не получил…

Чистая вода уступила место мелкому битому льду, а его сменили тяжёлые, толстые льдины. Но мощный ледокол, форсируя льды, по-прежнему легко продвигался вперёд.

Дни проходили за днями в утомительном однообразии. Вокруг расстилалась белая пустыня громоздящихся друг на друга льдин, то там, то здесь прерываемая чёрными полосами разводий. Однообразие настолько утомляло, что приуныли даже записные весельчаки, вроде Уткина. Наконец судьба сжалилась над участниками экспедиции и послала им неожиданное развлечение.

– Справа по борту медведи! – крикнул радист Слабогрудов.

Все бросились к борту. Действительно, далеко впереди ледокола на белом фоне льдов можно было различить два жёлтых комочка.

Люди оживились. Рьяные охотники бросились вниз за винтовками. Но их радость чуть было не потухла после скептического замечания капитана.

– Где вы нашли медведей! – спросил он. – В этих местах уже года два никакой живности не встречается…

Ледокол быстро приближался к заинтересовавшим всех жёлтым комочкам. Расстояние уменьшалось с каждой минутой. Скоро все ясно увидели двух огромных медведей, поднявшихся на задние лапы. Сомнений как будто больше не могло быть, но капитан продолжал недоумевать:

– Откуда здесь медведи! Неужели их до сих пор не распугали чуть не ежедневно проходящие суда?

Кто-то остроумно разрешил сомнения капитана:

– Да это не наши, не советские! Они, наверное, из норвежского сектора пришли. У них потише…

Медведи внимательно смотрели на приближающийся ледокол. Лишь только после того, как выдавливаемые им ледяные поля стали перемещаться, оба зверя бросились влево.

Чтобы избежать беспорядочной стрельбы, Беляйкин разрешил стрелять только двоим: метеорологу Байеру и гидрографу Семёнову. Оба немедленно промазали.

– Нечего сказать, снайперы, – засмеялись кругом.

– Дайте мне, – заявил Иванов, отняв винтовку у Байера.

Он быстро прицелился и нажал спуск. Медведь помотал головой, но продолжал бежать. Вторая пуля покончила его расчёты с жизнью.

Раздался ещё выстрел. На этот раз Семёнову повезло. Его пуля ранила второго медведя в спину.

– Постой, не порть шкуру, – отстранил неудачного стрелка Иванов и выпустил третью пулю.

Он целился в голову и попал.

Меткий стрелок был награждён громом аплодисментов.

"В любви не везёт, так зато хоть стрелять умею", – грустно подумал Иванов…

На другой день впереди по курсу показалась чёрная гористая полоса Земли Франца-Иосифа. Держа курс на остров Гукера, ледокол вошёл в спокойную, чистую от льда бухту Тихую. Отсюда должен был начаться самый трудный этап небывалой в мире полярной экспедиции…

ДВА АВРАЛА

Экспедиция прибыла на Землю Франца-Иосифа в конце июля – в самом тёплом месяце этих мест. Средняя температура этого "самого тёплого" месяца чаще всего равняется нулю.

Оборудованный радиопеленгатором, ледокол "Иосиф Сталин" без лоцмана вошёл в бухту Тихую и бросил причалы у новенькой пристани советской колонии. На берегу бухты раскинулся целый городок: несколько десятков стандартных деревянных домиков, салотопенный завод, электростанция. Новому человеку бросалось в глаза высокое здание клуба и поднимающиеся в небо мачты правительственной радиостанции с красными флажками. Здесь, добывая моржа, белугу и нерпу, постоянно живут советские колонисты-промышленники. Каждый год они принимают в свою семью группу учёных-зимовщиков, ведущих неустанные наблюдения за капризной погодой Арктики.

Огромная подкова бухты с трёх сторон окружена чёрными, обледенелыми скалами. Кое-где скалы отступают, образуя широкие отмели. В глубине острова скалы переходят в голые, каменистые горы, покрытые грязным, тающим льдом. Ни кустика, ни деревца – суровое, неприглядное место!

Сейчас над островом Гукера ярко сияло незаходящее солнце. Ему недолго осталось властвовать. Через пару месяцев и остров и всю Землю Франца-Иосифа покроет непроглядная тьма долгой полярной ночи, изредка оживляемой чудесными вспышками северного сияния. Наступит зима, суровая и длительная: в году здесь насчитывается всего двадцать безморозных дней! Только что проглянувшая земля снова покроется толстым слоем снега. И над затерявшимся в безбрежном океане льдов клочком земли запоют свою буйную песню штормовой ветер и его верная подруга – снежная пурга…

Долгая полярная ночь не вносила уныния в жизнь самого северного советского городка. Незримыми нитями радио его жители крепко связаны со своей родиной. Они всегда в курсе кипучей и многообразной жизни Большой земли. Днём клуб городка превращался в школу, где впитывали в себя начатки знаний малыши, а вечером сюда собирались взрослые, чтобы почитать, поговорить, послушать радио из далёкой Москвы…

До наступления полярной ночи остались считанные дни, а ледоколу ещё предстояло пробиться как можно дальше на север, чтобы дать возможность группе Иванова совершить несколько экспериментальных полётов. Начальник экспедиции очень дорожил временем, поэтому на ледоколе сразу же был объявлен аврал. Нужно было выгрузить на берег два самолёта лётной группы Бесфамильного, три разборных дома, авиационный бензин и продовольствие.

Весело и энергично работали все – от рядового матроса до капитана, от журналиста Уткина до начальника экспедиции академика Беляйкина. К вечеру на берегу выросла огромная груда ящиков и строительных материалов.

По времени суток должна была наступить ночь, но над бухтой по-прежнему сияло солнце. Светло, как днём! Прервав аврал, эту ночь участники экспедиции провели на ледоколе, оставив дежурных на берегу.

Утром аврал возобновился. Принялись за самое ответственное дело – за выгрузку самолётов. Немало труда надо было потратить, чтобы снять с ледокола фюзеляж четырёхмоторного самолёта "Г-2" – махину весом в несколько тонн. Всё же к полудню фюзеляж покоился на берегу, установленный на подпорках.

Механик Егоров заботливо осматривал тело своей машины, отгоняя назойливых ребятишек:

– А ну, не мешайте!.. Не лезьте!..

Но ребята лезли, и избавиться от них не было никакой возможности.

– Братцы, да здесь кухня! – вдруг закричал один из них.

Воспользовавшись тем, что Егоров был занят, он добрался до иллюминатора и заглянул в него. Вмиг все ребятишки, толкая друг друга, устремились к иллюминатору.

Паренёк не ошибся. В конце фюзеляжа самолёта Бесфамильного была действительно устроена маленькая плита. С помощью аккумуляторов на ней можно было разогреть консервы или сварить кофе. Конструктор предусмотрел эту мелочь, зная, сколько сил сохранит пассажирам самолёта глоток горячего кофе во время полёта над ледяными просторами Арктики, во время длительной стоянки на полюсе…

Кухня быстро надоела ребятам, и, перебираясь от иллюминатора к иллюминатору, они сделали немало интересных открытий. Висящие на резиновых амортизаторах аккуратные лакированные ящики рации на них не произвели особого впечатления. Зато бурю восторга вызвала "спальня" – пассажирская кабина самолёта, оборудованная шестью откидными койками.

Многомоторные самолёты экспедиции были рассчитаны не только на полёты, но и на зимовку в Арктике. Перед тем, как направить машины в экспедицию, их заново переоборудовали по чертежам Бесфамильного и под его руководством. И теперь, представляя собой снабжённые всем необходимым жилища, они обеспечивали участникам экспедиции максимум удобств для работы в любых условиях. Немудрено, что ребята с Земли Франца-Иосифа так восторженно отнеслись к такому самолёту. Да что ребята! Видавшие виды взрослые жители полярного городка с не меньшим удивлением рассматривали самолёт Бесфамильного. Гордый своей машиной, Егоров с видимым удовольствием отвечал на многочисленные вопросы:

– Мощность? – повторял он вопрос и сейчас же отвечал: – Мощность, товарищи, серьёзная – больше трёх тысяч сил. Четыре мотора по восемьсот сил каждый… Поднять сколько может? Около шести тонн…

В это время с берега, где продолжалась разгрузка ледокола, раздался крик. Несколько минут спустя к Егорову подошёл Уткин. Пальцы на его правой руке были забинтованы, и он бережно нёс руку на груди.

– Что с тобой?

– Да вот, первой жертвой Арктики стал – ящиком отдавило.

– Совсем?

– Нет, доктор сказал, что пустяки.

– Ну, раз доктор так говорит, значит дело крематорием не пахнет, – успокоил Егоров. – А как там с крыльями и моторами?

– Уже на берегу…

Как бы подтверждая слова Уткина, из-за угла ближайшего дома показался увязающий в береговой гальке трактор и группа людей, тащивших волоком заключённое в деревянные формы огромное крыло. Люди помогали буксующей машине.

– Ра-азом взяли!.. Ещё взяли!.. – покрикивал Слабогрудов, упираясь плечом в деревянную обшивку крыла.

Рядом с ним трудился худенький Беляйкин. Он ежеминутно поправлял мешавшее пенсне и вытирал обильно выступивший на лице пот.

К вечеру крылья были прочно укреплены рядом с фюзеляжем.

– Покойся, милый друг, до будущей весны, – произнёс Егоров, закутывая брезентом свой любимый самолёт. – Скоро тебя засыплет снегом, и будешь ты спать без просыпу всю долгую зиму…

***

После бани и ужина участники экспедиции, моряки ледокола и почти всё население городка собрались в зале клуба. Здесь Беляйкин огласил свой приказ №5, от 31 июля 1938 года:

"Объявляю следующий план дальнейших работ нашей экспедиции:

§ 1

На рассвете 1 августа ледоколу "Иосиф Сталин" отправиться на север, приняв на борт экипажи самолётов "З-1" и "П-6". Лётчикам Иванову и Титову подготовить, материальную часть к полетам.

Задача ледоколу: пробиться до максимально высокой широты и, встретив подходящую для взлёта льдину, выгрузить на неё оба самолёта.

Задача лётчикам: имея базой ледокол, совершить первый разведывательно-тренировочный полёт, достичь 85-го градуса северной широты и по ранее выработанному плану совершить посадку, выяснить ледовую обстановку и вернуться на ледокол.

По выполнении поставленной задачи самолётам погрузиться на ледокол, а ледоколу вернуться для зимовки в бухту Тихая.

§ 2

Утверждаю следующий состав экспедиций:

1. На самолёте "З-1": лётчик Иванов (он же командир звена), штурман-радист Фунтов, бортмеханик Дудоров, метеоролог Вишневский и гидролог Семёнов.

2. На самолёте "П-6": лётчик Титов и бортмеханик-радист Киш.

§ 3

Руководить экспедицией буду лично я. Моё местонахождение – борт ледокола "Иосиф Сталин".

§ 4

На остающегося в бухте Тихая лётчика Бесфамильного возлагаю задачу постройки домов, а также разработку плана работ на зимний период".

Зачитав приказ, начальник экспедиции решил, воспользовавшись удобным случаем, изложить и общий план практических работ экспедиции.

– Многие могут задать вопрос, – начал он: – почему, мол, экспедиция не пытается достичь полюса сейчас же, в оставшиеся летние дни? А только потому, – отвечу я, – что мы прибыли сюда не для сенсации, а для серьёзной научной работы. Мы не собираемся изображать из себя "героев на час" и ставить "мировые рекорды". Нет! Нам родина поручила начать серьёзную работу по изучению самого таинственного места земного шара – полюса. Наскоком, в несколько дней такой задачи не выполнишь.

Все вы конечно знаете, что в этих широтах наилучшим в аэронавигационном отношении временем года является весна – март, апрель и начало мая. Несмотря на то, что средняя температура в апреле восемнадцать – двадцать три градуса, а в мае девять-десять градусов ниже нуля, на эти месяцы приходится наибольшее в году количество ясных дней. Летние же месяцы изобилуют туманами. Кроме того именно весной здесь складывается наиболее благоприятная обстановка для работы самолётов: все неровности льдов сглаживаются выпадающим за зиму снегом.

Может также явиться и второй вопрос: "Почему наша экспедиция отправилась на Землю Франца-Иосифа так поздно? Почему мы не могли прибыть раньше, в феврале, например?" Опять же потому, что зимой ледокол не в состоянии пробиться сюда, а без ледокола, без хорошей базы, самолёты не могут хорошо работать. Следовательно, чтобы максимально использовать весну, надо обязательно здесь зимовать, что мы и намерены сделать.

Завтра наш ледокол пойдёт на север. Он поможет лётчику Иванову произвести разведочные полёты на восемьдесят пятом градусе северной широты, выяснить возможность посадки тяжёлого самолёта на случайную льдину и вернётся сюда зимовать. После зимовки, с первыми светлыми днями, Иванов полетит в разведанное им место и организует там базу. Опираясь на сообщения базы, лётчики Бесфамильный отсюда, а Блинов – со Шпицбергена, взяв на борт учёных, спокойно, без излишнего риска, полетят на полюс. Их задача: опуститься на полюсе и сидеть там ровно столько времени, сколько потребуется учёным для их работы. Большие самолёты в это время будут служить им хорошим жилищем, а на маленьких они могут вылетать на ближние разведки…

Все присутствовавшие на этой неожиданной лекции академика Беляйкина с интересом слушали его спокойную, уверенную речь. Даже участники экспедиции только сейчас, находясь на пороге Арктики, до конца поняли величие поставленной перед ними задачи, до конца поняли громадную принципиальную разницу, которая существовала между их экспедицией – экспедицией советской страны – и десятками экспедиций капиталистических стран, уже побывавших здесь. Им предстояло совершить небывалое в истории по размаху научной мысли дело – изучить и освоить северный полюс. И это делалось без барабанного боя, без намёка на сенсацию! Делалось спокойно и хладнокровно. Заранее предусмотрена всякая мелочь, и над всем главенствует одна мысль: чего бы это ни стоило – заботиться о людях, убить в корне самую возможность безрассудного риска, создать все условия для спокойной, а главное – безопасной работы. В применении к подобной экспедиции это звучало парадоксом, и тем не менее это было именно так.

В глубоком раздумьи расходились люди по своим местам.

***

На рассвете 1 августа 1938 года ледокол "Иосиф Сталин" отправился в тяжёлый путь. Перед ним расстилался широкий, как море, Британский канал. Он был почти свободен от льда. Грудь могучего ледокола легко рассекала его чёрные волны. Вдали, на востоке, словно шпили готических зданий, рисовались серые громады скал. Острова Луиджи, Сальсбюри, Джексон и десятки других уплывали назад.

С каждым часом становилось холодней. Ощущалось, как с севера непрерывно нарастает ледяное дыхание полюса. Вот и первые льдины, как часовые, выросли на горизонте. Ближе и ближе. Вот уже ледокол пробивается через сплошное ледяное крошево. Ледокол упрямо идёт вперёд, ни на один румб не меняя курса. Времени мало, а прямая – кратчайший путь.

Три дня и три ночи в небе бессменно сияло солнце. Три дня и три ночи пробивался ледокол на север. Теперь перед судном стала сплошная отвесная стена векового льда. Ледоколу уже с большим трудом удавалось продвигаться вперёд. Приходилось идти разводьями, то и дело меняя курс. И только 5 августа, достигнув 83-й параллели, он признал себя побеждённым, воткнувшись форштевнем в огромное гладкое ледяное поле. Машина была бессильна.

Тогда начался второй аврал. Люди бросились выгружать и собирать самолёты. Даже только что сменившиеся с вахты кочегары – и те приняли участие в этом аврале. Но Беляйкин сразу же снял с работы Иванова и Титова: им предстоял полёт, и они должны беречь силы.

К утру оба самолёта, готовые к полёту, стояли на ледяном поле. Участники экспедиции переносили на самолёты продовольствие, инструменты и научные приборы. Всё делалось быстро и точно, без лишнего шума и суеты. Беляйкин по записке проверял имущество.

– Где спальные мешки? – спрашивал он внезапно. И, когда руководивший выгрузкой Дудоров находил мешки, Беляйкин просил показать ему полярную одежду и шёлковые палатки, а найдя их, разыскивал примуса, необходимые для подогрева моторов и кабины самолёта на стоянке.

Так вещь за вещью было проверено всё имущество, которое должно находиться на самолётах. Полёт был настолько тщательно продуман, что даже вынужденная посадка с поломкой обеих машин не грозила гибелью людям: они могли вернуться на взятых с собой ездовых собаках.

По часам – раннее утро. На льдине – тихий, солнечный день. Которые сутки продолжается он? Это никого не интересовало. Важно было другое: восточный ветер разогнал последние остатки тумана, и вылетать можно было хоть сейчас.

Начальник экспедиции ещё раз проверил, насколько хорошо усвоил свою задачу весь экипаж, и в десять часов утра дал старт.

НА ДРЕЙФУЮЩЕЙ ЛЬДИНЕ

Тяжело опираясь на лыжи, "З-1" побежал по ледяному аэродрому. За ним несколько справа поднимался "П-6" лётчика Титова.

Беляйкин тревожно следил за взлетом, но самолёты оторвались от земли и поднялись безукоризненно.

Делая традиционный прощальный круг над аэродромом, как это было условлено ещё на земле, лётчики и механики тщательно проверяли свои машины. Радист самолёта "П-6" Киш выпустил антенну и немедленно связался по радиотелефону с самолётом Иванова. Одновременно он прислушивался к звуку работающего мотора. Опытное ухо не уловило ничего подозрительного.

Проверив работу своих приборов, Иванов приказал радисту связаться с "П-6" и спросить его о готовности продолжать полёт. Но Фунтов, как оказалось, не терял времени даром. Он уже несколько минут разговаривал с Кишем и, в ответ на приказание командира, доложил ему:

– У них всё в порядке.

– Прикажите Титову держаться справа, в тридцати-сорока метрах от меня. Передайте ледоколу, что мы легли на курс.

Советские моторы, впервые нарушив ледяной покой Арктики, уверенно и ровно несли на север прекрасные машины. Первый опытный перелёт в высокие широты начинался благополучно.

***

Яркий солнечный день. По небу плывут редкие облака. Видимость отличная. Ничто не мешает лётчику Иванову управлять своей машиной. На нём нет традиционной "кухлянки", лицо не закрыто неудобной и неприятной меховой маской. Да и нет необходимости в связывающих движение тёплых меховых одеждах. В полёте кабины самолётов хорошо согревал тёплый воздух мотора, а на стоянке можно было включить специальный отеплитель системы Дудорова, работающий от простого примуса.

Рядом с Ивановым в пилотской рубке расположился плотный, кряжистый Дудоров. Он не был рядовым механиком. Немало ценных "мелочишек" (как он называл свои изобретения и рационализаторские предложения) подарил он своему любимому воздушному флоту. Применённые на практике, они сильно облегчали работу пилотов и бортмехаников. Вот, например, сейчас, в этом полёте, благодаря одному из предложений Дудорова лётчики были совершенно спокойны за свои моторы. Им не страшен мороз! В радиаторы налита особая смесь дудоровского изобретения. Эта смесь – обычная вода с добавлением небольшого процента специального состава, надёжно предохраняющего её от замерзания. В этой надёжности и заключалась важность дудоровского изобретения.

Дудоров с лёгкой улыбкой следил за термометрами. Температура моторов была именно той, о которой мечтает механик в Арктике.

– А сколько споров было, – вспоминал он, прислушиваясь к ровной работе моторов. – "Только на моторах воздушного охлаждения можно летать в Арктике", говорили сторонники воздушной системы. Они резонно ссылались на неудобства применения радиаторов и воды в полярных условиях. Они упоминали о сложности подогрева воды, о необходимости выпуска её после окончания работы из-за опасности замерзания и разрыва системы. Но и предлагаемые ими моторы воздушного охлаждения были также далеко не идеальными в Арктике. У них были недостатки: отрицательная реакция на резкие изменения температуры, замерзание карбюраторов и много других. И только после того, как Дудоров изобрёл незамерзающую смесь, стала возможной вполне надёжная эксплоатация радиаторных моторов в Арктике.

Со скоростью двести пятьдесят километров в час самолёты уверенно шли на север. Вверху – прозрачная голубизна неба, внизу – сколько хватал глаз – на десятки километров расстилалась бескрайная белая пустыня. Иванову казалось, что его машина плавно скользит по невидимым рельсам и, доверив управление особому прибору – "автопилоту", – он не мог оторвать глаз от развернувшейся внизу картины. "Автопилот" точно вёл самолёт по заданному курсу.

Ничем не нарушалось спокойное движение вперёд. Даже стрелки многочисленных приборов "З-1", оборудованного всем необходимым для слепого полёта, как бы застыли. Беспокойно рыскали по циферблату только стрелки обоих магнитных компасов. Они чувствовали неуклонное приближение своего хозяина – полюса, окружённого невидимыми вихрями магнитных бурь. Но на них Иванов обращал мало внимания. Здесь были бесполезны эти приборы, бесценные во всех местах земного шара, кроме полюса. Их сейчас с успехом заменяли жироскопический и солнечный компасы. Последний считался самым надёжным, но и он страдал серьёзным недостатком: для его показаний необходимо солнце. Когда оно закрыто, солнечный компас превращается в бесполезную игрушку. Недаром самым надёжным средством, контролирующим показания всех компасов самолёта, Иванов считал установленной на ледоколе радиомаяк. Вшитые в шлём лётчика маленькие наушники неустанно передавали его показания.

Полёт был экспериментальным во всех отношениях. Во время его Иванов не только знакомился с ледовой обстановкой тех мест, где через несколько месяцев ему предстояло организовать базу великих перелётов Бесфамильного и Блинова, но и проверял в реальных условиях проверенные сотни раз в лабораториях многочисленные приборы самолёта.

Перед полётом Иванов особенно опасался за радиомаяк ледокола.

– Пользуясь нашим маяком, – уверял его инженер, – ты с завязанными глазами можешь долететь до полюса и затем вернуться на ледокол. Мои волны приведут тебя туда, куда нужно.

Собственно для Иванова эти уверения были излишни. Он прекрасно знал и значение радиомаяка и принципы его работы. Но, начиная серию ответственных полётов, он ничего не хотел принимать на веру. Во время экспериментального полёта он решил возможно тщательнее проверить работу маяка.

– Одно дело – береговая рация, – рассуждал он, – другое – наша пловучая, на ледоколе…

Сейчас Иванов с удовлетворением слушал непрерывные и равномерные сигналы радиомаяка ледокола. Он попробовал уйти немного влево от намеченного курса. Маяк чутко реагировал на это затуханием буквы "а". Выровняв самолёт и несколько минут пролетев по заданному курсу, Иванов круто взял вправо. Немедленно потухла буква "н". Возросшая слышимость буквы "а" резала ухо. Иванов несколько раз проверил работу радиомаяка и остался доволен ею. Как видно, маяк не подведёт.

Спокойный полёт и тепло располагали к работе всех, кто находился за треугольной дверью, ведущей из пилотской рубки в просторную пассажирскую кабину самолёта.

Гидролог Семёнов как бы прирос к окну со своим блокнотом. Он читал сменяющиеся под самолётом льды, как книгу. И, по мере того как менялся характер льдов, росло количество торопливых записей в его блокноте.

– Замечательная штука самолёт! – делился он своей радостью с метеорологом Вишневским. – Вы представляете себе, сколько потребовалось бы времени и лишений, чтобы пройти пешком две сотни километров по этим льдинам? Да и что бы я увидел? Пятнадцать квадратных метров у себя под ногами! А с самолёта я хорошо вижу десятки квадратных километров и за один час успел составить целую таблицу изменения характера льдов между восемьдесят третьей и восемьдесят четвёртой параллелями! Мне даже удалось зарисовать характерные очертания разводий и их расположение относительно севера…

Вишневский работал молча, не разделяя восторгов Семёнова. Он втайне считал себя старым "полярным волком". В своё время ему пришлось совершить не один десяток полётов, осваивая самую длинную в мире полярную линию Архангельск – Владивосток. Сейчас, не обращая внимания на то, что творилось внизу, за окнами, он заботливо укладывал разбросанные по кабине вещи.

В переднем углу кабины, у входа в пилотскую рубку, сосредоточенно возился у своей рации штурман и радист самолёта Фунтов. Его в шутку звали "центральной телефонной станцией". И в этой шутке была доля правды. Фунтов одновременно держал радиосвязь с летящим самолётом "П-6", с ледоколом и – по внутреннему телефону – со своим лётчиком Ивановым.

Все три рации экспедиции с честью выдержали первое испытание. За всё время полёта связь ледокола с летящими самолётами не прерывалась ни на минуту. Беляйкин задавал Иванову десятки вопросов:

– Как меня слышите? Есть ли связь с Титовым? Какова температура? Хорошая ли видимость? Помогает ли радиомаяк?

Иванов отвечал точно и коротко:

– Слышу вас хорошо. С Титовым связь непрерывная. Температура минус два градуса. Видимость очень хорошая. Маяк работает безупречно…

И добавлял от себя:

– Высота тысяча метров. Идём строем. "П-6" летит почти рядом справа. Под нами такой же лёд, как и в начале полёта. Кое-где попадаются разводья…

Около Беляйкина неотступно находился Уткин. Он быстро писал бюллетени и вывешивал их на дверях радиорубки. Команда с удовольствием читала эту "жуткинскую газету", издававшуюся непрерывно в течение часа. Через каждые пять-десять минут выходил свежий номер.

Так прошли первые двадцать минут после вылета. Затем Иванов сообщил, что лёд стал гуще, показались огромные нагромождения ледяных гор. Разводья исчезли, появились ровные ледяные поля. А ещё через двадцать минут в мирный разговор Иванова и Беляйкина ворвался взволнованный голос Киша:

– Справа видим два острова…

– Где, где? Я не вижу, – заволновался и Иванов.

– Вероятно, я их загораживаю. Сейчас отстану, смотри, – ответил Титов.

"П-6" немного отстал, и Иванов различил среди белоснежных, ослепляющих льдов два серых невыразительных пятна. Поручив Вишневскому примерно определить местоположение неизвестных островов, Иванов соединился с Беляйкиным.

– Справа… – начал было он, но Беляйкин перебил:

– Я вас подслушал. Об островах знаю. Если позволяют условия – подойдите и нанесите их на карту. Но не рискуйте…

– Есть! – ответил Иванов и приказал Титову взять курс на землю.

Сделав круг над небольшими, покрытыми обледенелыми скалами островами, Иванов убедился, что сесть там невозможно. Боясь потерять связь с ледоколом и ориентировку, он решил продолжать полёт. Фунтов сообщил решение командира на ледокол.

– Одобряю ваше решение, – ответил Беляйкин. – Не теряйте времени, идите к цели. Неизвестно, удастся ли вам найти подходящее место для посадки. Выть может, придётся вернуться к ледоколу.

Прошло ещё двадцать минут. Воспользовавшись ярким солнечным светом, Вишневский с Фунтовым определили местонахождение самолёта. Оказалось, что попутно-боковой ветер помог самолётам, и они находились недалеко от цели. Иванов немедленно сообщил об этом Беляйкину.

– Какая обстановка внизу? – спросил начальник экспедиции.

– Сейчас "П-6" пойдёт на разведку.

– Не садитесь до тех пор, пока не сядет Титов.

– Есть!

Титов снизился до двухсот метров. Яркое солнце, отражённое льдом, ослепило его. Кругом бело, нигде ни одного тёмного пятнышка, по которому можно было бы почувствовать высоту. На секунду показалось, что высоты нет и вот-вот самолёт врежется в лед. Между тем стрелка альтиметра была где-то около цифры 200.

– Возьми правее! – крикнул ему по телефону Киш.

Титов взглянул направо. Действительно, там оказалась большая ровная льдина. Но по мере снижения снова терялось представление о высоте.

– Бросай шашки! – приказал Титов.

Киш сбросил несколько дымовых шашек. Сразу же стала чувствоваться высота. По отклонению дыма Титов определил направление ветра. За шашками полетели вниз несколько развёрнутых пакетов с сажей. На девственной белизне льда возникло несколько серых полос. Они помогли лётчику определить периферическую глубину ледяного поля, которому суждено было через несколько минут стать первым полярным аэродромом экспедиции.

Сделав ещё круг, Титов легко и уверенно пошёл на посадку. "Но что это? – подумал он в самый последний момент. – Неужели надувы?" Менять решение было уже поздно, и самолёт, ударившись о первую волну замёрзшего снега, подпрыгнул и сделал, как говорят лётчики, "козла". За первым "козлом" последовал второй, третий… Содрогавшаяся от ударов машина замедлила свой бег и скоро остановилась. Её спасла только опытность Титова: после каждого "козла" он немедленно прибавлял газ, чтобы предотвратить потерю скорости и спасти самолёт от неизбежной поломки шасси.

– Как же ты не заметил надувов? – удивился Киш, выпрыгивая из самолёта.

– Да я вообще чуть-чуть не ослеп. Скверные светофильтры попались!..

Выключив мотор, Титов выбросил из багажника чёрные полотнища, и они вместе бросились раскладывать посадочные знаки.

Всё это время "З-1" плавными кругами ходил над ними. Убедившись, что посадка произведена благополучно, Иванов сообщил Беляйкину:

– Титов сел. Раскладывают посадочные знаки. Иду на посадку. Связь прекращаю минут на тридцать.

Эти несчастные тридцать минут Беляйкину показались вечностью. Он нервно ходил по маленькой радиорубке ледокола, ожидая восстановления связи. "Удастся ли тяжёлой машине сесть на случайную льдину? – беспокоился он. – Да, это будет опыт! Он решит правильность расчётов Бесфамильного, предрешит всю судьбу нашей экспедиции. Эх, скорей бы проходили эти злополучные тридцать минут!"

Минуты шли.

В это время в двухстах пятидесяти километрах к северу "З-1" грузно коснулся лыжами импровизированного аэродрома и, после мягкого торможения, вскоре остановился на месте. Он сел вдоль надувов, а не поперёк их, как это сделал "П-6". Титов и Киш, понадеявшись на слабость ветра, пошли на это отступление от правил. Их решение оказалось верным.

Выскочив на лёд, Фунтов сразу же принялся налаживать свою наземную рацию. Застывший на морозе мотор никак не хотел заводиться. К нему на помощь бросился Киш.

В это время на ледоколе беспокойство достигло высших пределов. Назначенные Ивановым тридцать минут давно прошли, а самолёты молчали.

Весть об этом быстро разнеслась по ледоколу. Около радиорубки столпились все свободные от вахты люди. "Жуткинская газета" не выходила.

– Не пришлось бы им обратно пешком топать, – заметил кочегар Маркин.

– Зачем пешком – прилетят! – возразил влюбленный в своё дело молодой моторист. Всего несколько часов тому назад он вместе с бортмеханиками собирал на льду их самолёты.

– Вот молчат… Разбили, верно, большой самолёт и молчат…

– А вторая машина на что? На второй машине всех перебросят.

– Все-то сразу не улетят!

– Два раза слетают. "П-6" троих свободно поднимет. Вон челюскинцев по шесть человек на двухместный самолёт сажали, лётчик седьмым был, и то ничего.

– А если и второй самолёт угробился? – не унимался пессимист Маркин.

– Балда ты после этого! – вспылил моторист. – Угробился!.. Вот как двину…

– Тише, товарищи! В чём дело? – почувствовав ссору, подошёл к группе помощник капитана.

– Да как же, товарищ старпом…

– Ничего с ними не случится, – уверенно сказал помощник капитана, узнав причину спора. – На крайний случай у них с собой собаки есть. Экое расстояние – двести пятьдесят километров, подумаешь!

– Да что там собаки, – безнадёжно махнул рукой Марков. – Ведь они сообщали, что по пути попадаются разводья. Через разводья на собаках не поплывёшь…

– Да ты и впрямь пессимист, Маркин! У них есть ледянки (надувные лодки). Впрочем – что тут спорить! Сейчас будет связь – всё узнаем. Иди-ка ты лучше умойся да ложись отдыхать.

Но Маркин отдыхать не пошёл. Он любил побузить и сейчас подзадоривал молодого моториста:

– Нет, дудки! Уж я-то не полетел бы. Лети куда-то над льдинами, ветер, мороз, брр… – Он картинно поёжился. – То ли дело у меня в кочегарке! Тепло и не дует…

В эту минуту из радиорубки выскочил сияющий Уткин и вывесил последний номер своей газеты. В нём наспех, кривыми и расплывающимися буквами, была написана только что полученная радиограмма Иванова:

"Сели хорошо. Укрепили самолёты. Не теряя времени, приступаем к научной работе. Сверлим лёд для определения глубины моря, температуры воды и течений. Вишневский устанавливает метеостанцию. Настроение у всех хорошее. Связь прекращаем на двенадцать часов. Завтра слушайте для проверки наш радиомаяк. Иванов".

Несколько часов назад кровно обиженный Уткин молча расхаживал по ледоколу. Ещё бы, его не взяли в экспериментальный полёт! Но сейчас к нему вернулась прежняя весёлость.

– Пойду писать подробную телеграммочку, слов этак на тысячу, – говорил он помощнику капитана. – Материал мировой!

Беляйкин сиял: прекрасное начало лётной работы означало правильность всех расчётов, на которых построена экспедиция.

На ледоколе воцарилось праздничное настроение.

Не желая нарушать охватившей всех радости, забытый всеми метеоролог ледокола решил не напоминать о себе и умолчал о тревожных показаниях своих приборов. На ледокол надвигался шторм…

ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ

На ледоколе "Иосиф Сталин" люди мирно отдыхали. Это был заслуженный отдых после двух суток тяжёлой, напряжённой работы, обеспечившей своевременный и успешный полёт группы Иванова.

По существу основная задача, поставленная группе, была выполнена. Полёт доказал на практике осуществимость идеи Бесфамильного: тяжёлые самолёты могут подняться со случайного ледового аэродрома и могут сесть на него без предварительной подготовки. Воспользовавшись случаем, учёные, полетевшие с Ивановым в качестве пассажиров, решили провести с ним несколько суток на дрейфующей льдине, занявшись своими исследованиями. Не было никаких причин возражать против этого разумного желания, и Беляйкин с лёгким сердцем санкционировал задержку самолётов. Больше того, успокоенный блестящим ходом перелёта, он не обратил внимания на легкомысленное решение Иванова прекратить связь с ледоколом на двенадцать часов.

Арктика – страна неожиданностей. Начальник экспедиции прекрасно знал, что немало загадочных причин влияет на погоду в этих широтах и нередко приводит к внезапным переменам. Ему было известно, что неустойчивость погоды – основная характерная особенность этого гигантского погреба. Он знал и не учёл этого. Теперь Арктика мстила ему…

…Повинуясь неведомым законам передвижения воздушных пластов, с востока внезапно надвинулся шторм. Высокая, занимающая полнеба туча быстро надвигалась на ледокол. Вдоль её чёрно-лилового барьера мчались завихрения безжизненно-серых снеговых туч.

Всё погрузилось во тьму. Ветер усиливался с каждой минутой. Мокрые хлопья снега непроглядной массой навалились на могучий ледокол. Мгновенно палуба стала непроходима. Всё, что лежало на ней и не было закреплено, полетело за борт.

Шторм обрушился на судно внезапно, как снежная лавина в горах. Где-то вблизи, заглушая рёв бури, раздались звуки, напоминающие гром и канонаду одновременно. Началось грозное шествие льдов, разбуженных непрошенным штормом…

Силясь перекричать бурю, капитан в рупор отдавал какие-то распоряжения с мостика. Внизу, падая и скользя, метались люди. Моряки знали, что такое шторм. Не слыша приказаний капитана, они с риском для жизни делали своё дело.

Гонимые мощным дыханием шторма льдины стремились на запад. Не выдерживая напряжения, они ломались с таким грохотом, словно во мраке происходило грандиозное сражение и непрестанно били сотни батарей одновременно…

Беляйкин спал. Чудесные вымыслы сна перенесли его далеко-далеко от ледокола. Вот он с винтовкой, одетый в рваный полушубок, шагает со Зверинской к Балтийскому вокзалу. За плечами сумка, в ней несколько печёных картофелин. Он только что простился с матерью и уходит на фронт вместе с группой студентов-комсомольцев. Юденич грозит Питеру…

Нужда и голод владели холодным, нахмуренным городом. Вон старушка стоит в очереди, ожидая открытия булочной. Рядом с ней ребёнок. Какое худое, истощённое лицо у этого маленького старичка! Беляйкину жаль его. Он останавливается и вынимает из сумки картофель. И в это время где-то вблизи раздаётся оглушительный взрыв. "Это выстрелы. Юденич пошёл в наступление", – проносится мысль. Забыв о сумке, юноша бросается вперёд, приготовив винтовку к бою…

Беляйкин проснулся внезапно от нового удара, потрясшего ледокол. В темноте рука привычно нашла выключатель. Вспыхнул свет, колеблющийся и жёлтый. "Что это? – тревожно подумал Беляйкин, натягивая шинель. – Неужели шторм?.."

Выскочив из освещённой каюты, он сразу же попал в тёмную бездну. Ноги скользили по палубе. Мощная сила ветра подхватила его и понесла к борту. Руки судорожно уцепились за какой-то тёмный предмет. Кругом, с всё возрастающей силой, бушевала снежная буря.

Беляйкин пробовал крикнуть, но не услышал собственного голоса.

Много минут прошло, прежде чем ему удалось пробраться в капитанскую рубку. "За ледокол нечего бояться – справимся", – прочёл Беляйкин в глазах старого моряка. Сорвав с рычага трубку телефона, он крикнул в неё:

– Есть ли сообщения со льдины?

Прижимая трубку к уху, он с трудом разобрал ответ радиста:

– Нет, я вызывал Иванова дважды…

– Я иду к вам…

– Куда вы? Унесёт за борт… – откуда-то издалека донеслись тревожные слова капитана.

Но Беляйкин не слушал. Выскочив из каюты, он скатился с обледенелой лестницы и побежал по палубе, перескакивая от предмета к предмету, с трудом удерживаясь за них…

Через несколько часов шторм утих так же внезапно, как и налетел. Сразу посветлело. В иллюминатор радиорубки Беляйкин увидел, что льдина – аэродром, с которого вчера поднялись самолёты, – превратилась в мелкое крошево. Кое-где проступила чёрная вода. Мелкий снег продолжал падать. Дул холодный ветер, и снег почти сразу же смерзался.

Радисты ледокола несли бессменную вахту у своих аппаратов, хотя до назначенного Ивановым срока было ещё далеко. Ждали тревожных сообщений со льдины. Но среди сотен наполнявших эфир радиознаков не было слышно знаков рации Иванова.

***

На льдине, где расположились самолёты Иванова и Титова, эта ночь была спокойной и солнечной. Машины мирно стояли на своих местах. Молчали моторы, заботливо укутанные тёплыми чехлами.

На превращённых в постели креслах пассажирской кабины "З-1" мирно похрапывали Титов, Фунтов и Дудоров. Киш дежурил. На его обязанности лежало следить за примусами и всё время поддерживать в кабине нормальную температуру. Семёнов и Вишневский были заняты своими наблюдениями. Иванов мало интересовался их работой, но ему почему-то не спалось, и он охотно согласился помогать учёным.

– Будете у нас за чернорабочего, – весело сказал ему гидролог.

Втроём опустили они в просверленное отверстие, под лёд, тяжёлый прибор для автоматической микросъёмки. Помимо троса в воду уходил толстый кабель, соединённый с аккумуляторами. Ряд других отверстий, просверленных во льду, свидетельствовал о том, что первые часы, проведённые на дрейфующей льдине, учёные не потеряли даром. Научные наблюдения впервые производились на этой широте, и этим объяснялась активность учёных, отказывающих себе даже в необходимом отдыхе. К концу ночи Семёнову удалось точно определить характер, направление и скорость дрейфа их льдины, измерить с помощью эхолота в нескольких местах глубину моря и определить температуру воды на различных глубинах.

Вишневский поставил на одной из льдин автоматическую метеостанцию, каждые полчаса передающую свои показания при помощи ультракоротких волн. Сейчас он застрял у своей станции, и поднимать из воды гидрологические приборы пришлось одному Иванову: Семёнов был занят тем, что тщательно записывал в свой блокнот их показания.

Гидролог и лётчик работали не спеша, изредка перебрасываясь шутливыми замечаниями. В небе бессменно сияло полуночное солнце, заливая своим ровным светом нагромождения льдов. Иногда, словно играя, проносился ветер. Ничто не нарушало тишины и спокойствия ледяной пустыни. И каким-то резким, заставившим невольно вздрогнуть, диссонансом прозвучали в этой тишине тревожные крики Вишневского. Он бежал к самолётам и кричал, размахивая руками:

– Товарищи, надвигается шторм!

– Да поди ты к чорту, – невольно выругался Иванов. – Какой шторм, когда кругом солнце?

Запыхавшийся Вишневский и обеспокоенный его криками Киш почти одновременно подошли к Иванову. Вишневский взволнованно доложил, что его приборы давно показывают приближение шторма, но он не хотел беспокоить командира звена, проверяя их показания. Теперь всё проверено, и "шторма следует ждать с минуты на минуту, не доверяя обманчивой тишине".

Всё время спокойно лежавшие у большого самолёта ездовые собаки, как бы подтверждая его слова, стали беспокойно нюхать воздух. Вожаки подняли головы и протяжно завыли.

– Ну, начался концерт, – недовольно заметил Иванов. – Это ты, кудесник, виноват, – повернулся он к Вишневскому, – всех собак переполошил. Чего ты испугался? Шторм нам не страшен, самолёты прикреплены надёжно, не оторвёт…

– Не оторвёт – это верно, – вмешался Киш. – А что будем делать, если аэродром лопнет и расползётся к чортовой бабушке?

– Ты прав, Киш, – сразу посерьёзнел Иванов и приказал будить отдыхающих. – А вы, товарищ Семёнов, – обратился он к гидрологу, – собирайте своё хозяйство. Надо всем быть наготове.

Иванов направился к самолёту. Киш уже разбудил товарищей, и они наряжались в полярное обмундирование, готовясь к шторму. Натянул кухлянку и командир. Он послал Дудорова помочь гидрологу, а сам принялся проверять крепление самолёта. Ничто не вызывало сомнений. Вмороженные в лёд стальные тросы крепко держали машину, пристёгнутые толстыми ремнями чехлы прочно обнимали моторы.

Неуклонно передвигаясь по часовой стрелке, шторм быстро подходил к самолётам. Темнело. Солнце скрылось за набежавшими невесть откуда тучами. Ветер, непрерывно усиливаясь, запевал свою невесёлую песню, пробуя на крепость натянувшиеся, как струны, тросы. Собаки, видимо совсем отчаявшись, уже не лезли под ноги, а пытались поудобней устроиться где-то под хвостом самолёта. Киш предусмотрительно бросил им по одной юколе. "Пусть заправятся перед штормом, – подумал он, – когда-то ещё придётся о них вспомнить!"

– Который час, Фунтов? – крикнул Иванов, приоткрыв дверь кабины.

– Двадцать три десять, – по-военному отчеканил тот.

Иванов закусил губу. Он понял, какую оплошность допустил, прервав связь на двенадцать часов. До назначенного срока ещё пятьдесят минут, а шторм ждать не станет. Вот он уже здесь, он нарастает, как неизбежность. Шквалистый ветер рвёт так, что в воздух поднимаются мелкие осколки льда и звонко бьют по гофрированному телу машины.

– Сидите на месте и попытайтесь, как наступит срок, связаться с ледоколом. Сообщите им, что мы организованно встретили шторм и отстоим самолёты во что бы то ни стало.

– Есть!..

Отправив Киша к "В-45" на помощь Титову, Иванов расставил свой экипаж вокруг "З-1". Недовольно ворча, занял своё место под крылом машины и гидролог Семёнов – он не успел вытащить из прорубей несколько приборов и теперь опасался за их судьбу.

Все семеро, дрожа от пронизывающего ветра, стояли у машин. Несмотря на тросы, самолёты содрогались от порывов ветра.

Не прошло и получаса, как шторм разыгрался не на шутку. На помощь ветру пришёл мокрый снег, облепляющий всё. Температура медленно падала, и снежные наросты на самолётах, на тросах быстро превращались в лёд. Не выдержав напряжения, со звоном лопнула отяжелевшая ото льда антенна. Этот звон отдался в сердце Иванова звоном погребального колокола. С трудом открыв дверь кабины, он крикнул Фунтову:

– Антенна лопнула… Вам больше здесь нечего делать, вылезайте!

Радист присоединился к людям, оберегающим самолёт…

Около двух часов ночи шторм достиг своей наибольшей силы.

Температура непрерывно понижалась. Теперь уже термометр показывал четыре градуса мороза. На крыльях обоих самолётов образовались глыбы льда из быстро намерзающего мокрого снега. Среди серого полумрака были видны с грохотом и звоном обваливающиеся льдины. Люди почувствовали, как под их ногами заколебалась ледяная почва. То там, то сям, угрожая машинам, вздымались и проходили мимо страшные ледяные валы. Противоположный конец аэродрома медленно, но верно покрывался огромными глыбами льда. Получился барьер, неумолимо надвигавшийся на лагерь. "Если буря через час не утихнет, то самолётам гибель", – с тревогой думал Иванов. Но ветер не утихал. Непрерывно усиливаясь, он буквально валил с ног защищающих самолёты людей.

Цепляясь за неровности льда, вокруг своей машины ползал Дудоров, проверяя крепление тросов. Он десятки раз мысленно благодарил себя за привычку делать всё тщательно, аккуратно и с большим запасом. Вморозь он тросы немного слабее – и с машиной пришлось бы проститься!

Лучше всех чувствовали себя собаки. Их давно занесло снегом, и они сладко спали, прижавшись друг к другу, в своей тёплой берлоге.

***

В это время на ледоколе текли тяжёлые минуты неизвестности. Все попытки радистов связаться с Ивановым не привели ни к чему. Беляйкин в раздумьи шагал по капитанскому мостику. "Если у них такой же шторм, – раздумывал он, – то самолёты вряд ли останутся целы. Придётся людям идти пешком. Да, как ты ни предусмотрителен, Юрий Давидович, а, видно, всего не учёл! Разве можно было допускать такой большой перерыв в связи? Разве можно было идти в такую экспедицию, не имея на ледоколе резервного аварийного самолёта?"

Делать было нечего, и Беляйкину оставалось только горько раскаиваться в своей непредусмотрительности.

Москва каждые полчаса запрашивала о судьбе Иванова. В два часа ночи Беляйкину пришлось сообщить о том, что связь с самолётом прервана. В три часа утра в Москве вышли экстренные выпуски крупнейших газет, а диктор, передавая экстренный выпуск "Последних известий по радио", грустно известил об этом страну…

***

К трём часам утра, когда ледяной барьер придвинулся на десять метров к самолётам, дрожащие от холода, отчаявшиеся люди по-прежнему не покидали своих постов. Они решили умереть вместе со своими машинами.

И когда казалось, что спасенья больше нет, когда ледяной барьер, неуклонно двигаясь на самолёты, один за другим порвал четыре передних троса, – шторм стал утихать так же стремительно, как и начался. К четырём часам туча ушла на запад, робкий солнечный луч озарил разрушения, произведённые на льдине, и люди поняли, что опасность миновала. Приказав Фунтову разжечь примусы отопления, Иванову разрешил всем забраться в кабину. Это было совершенно необходимо, потому что промёрзшие до костей люди едва стояли на ногах от усталости.

Отогревшись и подкрепившись стаканом горячего какао, участники экспедиции приступили к работе. Было ясно, что самолётам на этом месте дальше оставаться нельзя. Иванов послал Дудорова, Вишневского и Киша по трём направлениям отыскивать новый аэродром. Вскинув винтовки за плечи, они ушли. Семёнов уже давно карабкался по льдинам, разыскивая среди них неубранные приборы. Напрасные поиски! Все неубранные до шторма приборы погибли.

Титов, у которого до сих пор сильно болели глаза, ушёл в кабину самолёта, где сразу же набросил на голову одеяло. Фунтов возился наверху, на крыльях самолёта, восстанавливая разорванную льдом жёсткую антенну. Скоро связь с ледоколом была восстановлена, и Иванов услышал тревожный вопрос Беляйкина:

– Как самолёты?

– Самолёты целы…

Командир звена подробно изложил всё, что произошло на льдине за эти несколько часов.

– Больше связь прерывать не будем, – пообещал он.

В это время невдалеке раздались один за другим три винтовочных выстрела. Иванов выскочил из кабины.

Скоро к самолётам вернулся Дудоров, а вслед за ним и его товарищи, ходившие на разведку. Они слышали условный сигнал и решили, что их миссия окончена.

Оказалось, что подходящая площадка есть всего в полукилометре от нынешней стоянки самолётов, но кратчайший путь к ней закрыт огромным айсбергом. Не теряя времени, было решено айсберг взорвать. Пока Семёнов с Вишневским закладывали аммонал под ледяную гору, остальные ломами и лопатами расчищали широкую дорогу к ней. Работали весело, с огромным подъёмом, позабыв об усталости.

После взрыва, разрушившего айсберг и освободившего путь самолётам к новому аэродрому, Иванов подал сигнал к окончанию работ. Собравшись к самолёту, все почувствовали звериный голод.

Вишневский вызвался стать "коком" и быстро сварил суп из консервов. Никто и никогда до сих пор не ел такого вкусного супа!

Обед окончательно успокоил изнервничавшихся людей. Послышались обычные шутки, весёлый смех. По телу разлилась приятная теплота. Хотелось растянуться на удобных, раскинутых креслах самолёта.

– Эх, соснуть бы сейчас маленько, – мечтательно сказал Киш, – минуточек этак шестьсот…

Все понимали, что сейчас не до сна, но никому не хотелось встать и первому покинуть уютную кабину "З-1". Почувствовав настроение товарищей, Иванов решительно поднялся и, затягивая пояс поверх кухлянки, негромко сказал:

– За работу, товарищи!

Бодрящий мороз быстро разогнал остатки усталости. Ветер утих совершенно, и на бледно-голубом небе, как ни в чём не бывало, сияло солнце. Только безобразящие самолёт намёрзшие глыбы льда напоминали о случившемся.

Скоро работа закипела. Киш кормил развеселившихся, почувствовавших сборы собак. Остальные под руководством обоих лётчиков скалывали лёд с фюзеляжей и крыльев самолёта. Несложная на первый взгляд работа заняла много времени. Лёд, как припаянный, пристал к металлу, и казалось, никакими силами его нельзя оторвать. Но изобретательный Дудоров остался верен себе. Он предложил простую вещь – растопить лёд на крыльях при помощи аппаратов для борьбы с обледенением, установленных на обоих самолётах. Подогретые моторы, один за другим, быстро заработали. Дудоров оказался прав – оставшаяся на кромках крыльев тонкая неровная ледяная корка быстро стаяла. С обледенелым фюзеляжем пришлось мириться.

– Теплей будет, – пошутил Фунтов.

Дорога на новый аэродром готова. Обледенение самолётов уничтожено. Можно двигаться. Сняв закрепляющие машины тросы, Иванов полез в кабину, решив отрулить самолёт на новое место. Не тут-то было! Моторы ревели на полном газу, а самолёт не двигался с места. Несмотря на принятые меры, лыжи "намертво" примёрзли ко льду. Пришлось на помощь моторам мобилизовать все силы, которыми располагала экспедиция. Дудоров приспособил к лыжам домкраты, Киш запряг в самолёт всех ездовых собак, а Титов расставил людей. Только после этого самолёт тронулся с места.

Усталый, с ввалившимися глазами, Семёнов не удержался от шутки:

– Вишневский, вы знаете мощность нашего самолёта?

– Будто сами не знаете? Тысяча двести сил!

– Нет, ошибаетесь, батенька! Больше.

Заметив недоумение на лице Вишневского, он добавил:

– Тысяча двести лошадиных, двадцать собачьих и семь человечьих сил!

Вишневский криво улыбнулся.

Лишь к утру следующего дня обе машины были перетащены на новый аэродром. Иванов сдержал своё слово. Несмотря на передвижения, связь с ледоколом ни на минуту не прерывалась. Всё время, пока самолёты, по выражению Фунтова, "меняли квартиру", он сидел за большой льдиной, раскинув красную шёлковую палатку аварийной рации, и каждые десять минут сообщал новости Беляйкину.

Наконец машины прочно укреплены на новом месте. Дудоров не удержался и "про запас" вморозил пару лишних тросов. Свернув в кольца, он уложил их на лыжах своего "З-1". Заметив это, Иванов улыбнулся.

– По местам! – коротко скомандовал он и прибавил: – Ложитесь, отдыхайте, товарищи. Дежурным останется Фунтов.

Не прошло и десяти минут, как все заснули богатырским сном. Бодрствовал один Фунтов. Уложив на место свою аварийную рацию, он сейчас сидел на своём обычном месте в кабине.

После длительного пребывания на морозе Фунтова быстро разморило. Но он не сдавался, разгоняя сон непрерывным разговором с радистом ледокола. Когда тема разговора иссякала, а сон клонил непреодолимо, Фунтов выскакивал на мороз, поправлял весело шумящие примуса обогревателя и бегал взапуски с собаками.

***

Ледокол "Иосиф Сталин" вторые сутки рыскал по разводьям, то и дело меняя курс. Беляйкин почти бессменно шагал по капитанскому мостику. Глаза его покраснели от бессонницы и напряжения. Он то и дело хватался за висящий на шее большой морской бинокль и всматривался в окружающие ледокол льды. Он искал и не мог найти льдину, пригодную для посадки самолётов. "Вот будь у меня сейчас на борту хотя бы "Ш-2" – совсем другое дело, – с досадой думал он. – Самолёт давно бы нашёл необходимую льдину".

8 августа в шесть часов утра отдохнувший Иванов лично разговаривал с Беляйкиным. Он сообщил начальнику экспедиции, что может вылететь немедленно.

– К сожалению, не могу принять вас. Кругом ледяное крошево. Самолётам сесть негде.

Иванову совсем не улыбалась перспектива "сидеть на льдине и ждать погоды". Перенесённый шторм многому научил его. Но делать было нечего. Беляйкин приказал, ни на минуту не прерывая связи, продолжать научные исследования.

– Есть! – коротко ответил лётчик.

За завтраком Иванов сообщил экипажу о своём разговоре с Беляйкиным. Семёнов и Вишневский не скрывали радости – они могли продолжать свою работу. Правда, командир звена был вынужден несколько охладить их пыл, приказав далеко не отлучаться и всякую минуту быть готовыми к отлёту.

– Мы вылетаем не позже чем через двенадцать часов, – многозначительно добавил он.

***

Определив астрономическим путём место стоянки самолётов, Вишневский обнаружил, что шторм значительно сместил льдину на северо-запад и помог её дрейфу. Это ещё больше подзадорило Семёнова. Теперь у него не было недостатка в помощниках, и скоро в разных местах появилось несколько новых лунок, пробуравивших толщу льда. Уже первые промеры дали замечательные результаты. До шторма эхолот показывал головокружительные глубины в четыре-пять тысяч метров. Здесь же стало значительно мельче, и установленный над одной из лунок эхолот дал совершенно неожиданный результат: сорок метров! Для Семёнова стало совершенно очевидно, что дно в этом месте гористо и острые вершины подводного хребта поднимаются очень высоко, чуть ли не до самой поверхности. Общее же падение глубины привело Семёнова к выводу, что где-то поблизости на западе должна находиться неизвестная земля.

Присущая всякому учёному осторожность заставила Семёнова взять себя в руки и не делать опрометчивых предположений. Однако мысль о земле он крепко затаил в себе, решив во время предстоящих полётов к полюсу обязательно проверить свои предположения. Во всяком случае он был рад, что не с голыми руками, а с богатейшим сырым материалом вернётся на зимовку в Тихую.

Иванов показал себя неисправимым оптимистом, когда собирался улетать со льдины "не позже чем через двенадцать часов". Прошло трое суток, прежде чем Беляйкин сообщил, что льдина найдена и ледокол готов принять звено. Всё это время каждый из экипажа Иванова был занят своим делом. Семёнов и Вишневский, углубившись в свои исследования, не замечали, как летит время. Фунтов и Киш спокойно работали. Им тоже некогда было скучать – ледокол вызывал лагерь круглые сутки, каждые десять минут. Нередко к аппарату подходил Беляйкин, требовал Иванова и подолгу разговаривал с ним. Четыре раза в сутки рация ледокола передавала лагерю составленные Уткиным обзоры международных событий и новости с родины. Их нужно было записывать. Пользуясь этими записями, Титов "вспомнил старинушку" и, как некогда в аэропорте, выпускал "первую ледяную" стенгазету. Дудоров почти не выходил из пилотской рубки самолёта, что-то подсчитывая. Видимо, и здесь его не оставлял изобретательский зуд…

11 августа Беляйкин предложил вылететь. Через час оба самолёта, покружившись над ледоколом, совершили посадку на льдину.

Вся команда радостно приветствовала вырвавшихся из ледового плена людей. Худые и чёрные от полярного загара, они по трапу поднялись на палубу.

***

Через несколько дней ледокол вернулся в бухту Тихую. Отсюда Иванов дважды выступал по радио, рассказывая о своём полёте и пятидневном пребывании на дрейфующей льдине. Гидролог Семёнов выступал вместе с ним, сообщая о своих научных наблюдениях, впервые произведённых на 85-м градусе северной широты. Оба доклада транслировались почти всеми крупными станциями мира. Слушали их и на Шпицбергене. Об этом раньше других узнал Иванов, получивший неожиданную весточку от Ани. Она поздравляла его с удачным перелётом и желала весёлой зимовки. "Видно, не только погода изменчива в Арктике… – радостно думал он, сочиняя ответ. – Неизменно только одно: после шторма всегда наступает штиль!.."

Наступали будни зимовки в Тихой.

ПОЛЯРНАЯ ЗИМОВКА

Лётная группа Блинова зимовала на Западном Шпицбергене – самом большом из группы островов, расположенных между 76-м и 80-м градусами северной широты, 10-м и 28-м градусами восточной долготы. Лишь этот остров, омываемый тёплыми водами Гольфштрема, годен для жилья. Высокие горы с остроконечными вершинами, достигающими тысячи семисот пятидесяти метров, выделяют его из группы остальных островов.

Чудодейственно влияние Гольфштрема на эту самую северную точку земли, расположенную всего в тысяче километрах от полюса: зимы здесь, например, значительно мягче, чем на Северном Урале или в Забайкалье. Самая низкая температура бывает в феврале, достигая всего двадцати двух градусов.

Западный Шпицберген, или "Древний Грумант", как его называли прежде, открытый в 1696 году знаменитым исследователем Арктики Варенцом, исстари посещался русскими, зимовавшими на нём ещё при Иоанне Грозном. Русские промышленники добывали здесь драгоценный гагачий пух. Позже на острове были открыты залежи каменного угля, и Шпицберген стал "северной кочегаркой", снабжающей углём проходящие суда. Теперь он связан оживлённым морским путём с Мурманском – нашим северным портом. По этому пути дешёвый каменный уголь завозится на север Советского союза.

Группа Блинова расположилась почти на самом берегу, в наспех собранном низеньком домике. Обычно по вечерам в домике весело играл патефон. С девяти вечера начинались "часы молчания". В это время всё население домика углублялось в работу – кто читал, кто вёл записи сделанных за день наблюдений. Но сегодня, несмотря на поздний час, домик ярко освещён. За столом, густо уставленным винами и закусками, собрались встречать новый 1939 год участники экспедиции и гости – зимовщики острова. Дежурящий у патефона радист и механик самолёта "П-6" Коршунов одну за другой менял пластинки.

Посреди комнаты, обняв стул, танцевал лётчик самолёта "П-6" Викторов. Единственная "дама" экспедиции – бортмеханик Бирюкова – танцевать наотрез отказалась.

Аня грустила. Ей вспомнился лётчик Иванов, с которым она познакомилась несколько лет назад. Он был по-прежнему внимателен и сегодня снова напомнил о себе, прислав по радио поздравление с наступающим новым годом. Ей, неприятно взволнованной утренним инцидентом, связанным с Грохотовым, Иванов казался сейчас единственно близким и родным существом, и Аня первый раз пожалела о том, что не попросилась в его группу.

Блинов заметил её настроение.

– Что, взгрустнулось? Наверное, на Большой земле зазноба осталась, – пошутил он.

Девушка строго взглянула на лётчика и ничего не ответила. Поняв её, Блинов отошел в сторону.

Штурман Курочкин с упоением сражался в "козла" (так называли зимовщики игру в домино) с Грохотовым.

Грохотов был непохож на других участников экспедиции. Во всём чувствовалось, что он подражал какому-то человеку, манеры которого, очевидно, казались ему верхом изысканности. О самых незначительных вещах он говорил проникновенным, убеждающим тоном. Закуривая, он медленно вынимал портсигар, украшенный серебряной монограммой и надписью: "Боевому другу от Генриха Козлова", внушительно щелкал крышкой, внимательно осматривал папиросу и вставлял её в мундштук с надписью "На память о Кавказе".

Он любил рассказывать о своих любовных приключениях, о совершённых им восьмидесяти экспериментальных прыжках с парашютом, о массе увлекательных приключений на суше, на море и в воздухе, героем которых он якобы был. Но большинству его рассказов "блиновцы" не верили с тех пор, как уже на зимовке стал известен печальный эпизод, имевший место несколько лет тому назад в Москве. Об этом эпизоде однажды, в припадке откровенности, рассказал Курочкину сам Грохотов. В его передаче рассказ выглядел так.

Однажды, когда Грохотов в компании вслух мечтал о полёте на аэроплане, в комнату вошёл чрезвычайно взволнованный его приятель.

– Лев Ильич, – обрадовался он, увидя Грохотова, – ты и представить себе не можешь, как я рад, что застал тебя здесь! Как друга прошу, умоляю – выручи. Вчера по осоавиахимовской лотерее мне достался круговой полёт над Москвой. Узнала об этом жена – покоя не даёт: боится, что погибну или, чего доброго, умру в воздухе от разрыва сердца. Выручи, родной. Вот тебе билет, полетай за меня…

Компания оживилась: наконец-то Грохотову удастся осуществить свою заветную мечту.

– Лети, Лев Ильич, – раздалось кругом, – а завтра расскажешь нам о своём полёте.

Иван Иванович страшно обрадовался, засуетился, вынул из кармана какую-то зелёную бумажку и протянул её Грохотову. Тот, не глядя, небрежно сунул её в карман. Со стороны было заметно, что настроение его несколько испортилось. Но никто на это не обратил внимания: мало ли что может показаться, ведь всё-таки не каждый день человеку летать приходится.

Просидев для приличия ещё минут десять-пятнадцать, Грохотов собрался домой, заявив, что ему перед полётом нужно как следует отдохнуть.

Дома он сразу же разделся и лёг. Теперь, наедине с самим собой, он мог быть откровенным. В сущности, предстоящий полёт его нисколько не устраивал…

Сон не приходил. Перед глазами метеоролога, быстро сменяясь, проносились ужасные авиационные катастрофы, о которых ему когда-либо приходилось слышать. "Дурак, – ругал он сам себя, – ну, за каким чортом согласился? Разве ты не мог придумать какого-нибудь благовидного предлога и отказаться? А вот теперь лети…"

С этими мыслями метеоролог проворочался всю ночь.

Утром у Грохотова хватило мужества дойти только до забора аэродрома. Он с грустью посмотрел на огромное, покрытое ровной травой поле, на взлетающие и садящиеся самолёты и почувствовал, как в груди сжалось сердце. Надо лететь!..

И тогда ему в голову пришла гениальная мысль:

"А зачем лететь? Кто узнает – летал я, или я не летал? Рассказать-то о своём полёте я всегда сумею…"

Метеоролог облегченно вздохнул, сразу успокоенный этой мыслью. И даже не взглянув, изорвал данную ему бухгалтером зеленую бумажку в мелкие клочки и пустил их по ветру.

Вечером Грохотов явился в назначенное место. Компания уже ждала. Все обрадовались его приходу, поздравляли, жали руки, завидовали:

Когда схлынула первая волна радостных приветствий, Грохотов уселся поудобнее в кресло и, затянувшись папироской, начал:

– Ровно в десять я был уже на аэродроме. В центре зелёного поля стоит готовый к полёту аэроплан. Мотор работает. Вокруг металлической птицы нервно шагает лётчик. Ждет. Увидел меня, спрашивает: "Это вы полетите?" – "Да, – отвечаю, – я". – "Садитесь!" Сел в самолёт я, за мной забрался лётчик. Взлетели. Набираем высоту. Тысяча метров… Лётчик обернулся, посмотрел на меня и показал рукой, что сейчас пойдёт на посадку. Я отрицательно покачал головой. "Нет, – говорю, – тащи выше!" Лётчик нехотя продолжал набирать высоту. Вот и две тысячи метров… Мой воздушный извозчик побледнел, как полотно, и кричит дрожащим голосом: "Больше не могу! Холодно. Пойду на посадку!" Похлопал я его по плечу и сказал спокойно: "Не бойся, дружище, ты летишь со мной. Давай выше!" Видя, что попал на знающего человека, лётчик махнул рукой, снимая с себя всякую ответственность за исход полёта. Летим дальше. Набрали три тысячи метров…

Все сидели и с раскрытыми ртами слушали этот удивительный рассказ удивительного человека. Вдруг, в самый патетический момент, с шумом раскрылась дверь, и в комнату бомбой влетел Иван Иванович. Увидев Грохотова, он вздохнул с облегчением и обратился к нему:

– Наконец-то я тебя нашёл, Лев Ильич! Все телефоны оборвал, на службу не ходил – с самого утра тебя разыскиваю. Прости, дружище, ты, наверное, ругаешь меня за то, что я тебе вместо билета на полёт второпях свою хлебную карточку отдал. Прости… Жена меня за неё чуть не съела. Вот возьми свой билет, отдай мою карточку.

В комнате наступило неловкое молчание. Затем все взоры обратились на побледневшего Грохотова и раздался оглушительный взрыв хохота. Метеоролог побагровел, вскочил и, прокричав: "Я вам докажу, что летать буду!", – выскочил из комнаты, хлопнув дверью…

Грохотов лез из кожи вон, чтобы понравиться Бирюковой. Она не знала настоящего Грохотова, мало обращая внимания на рассказы товарищей. Она считала его в действительности таким, каким он, рисуясь перед ней, пытался себя представить: умным, решительным, смелым. Но скоро недвусмысленная настойчивость Грохотова стала её беспокоить. Всё чаще и чаще, словно невзначай, он брал её за локоть и привлекал к себе. А сегодня утром его "ухаживания" были так назойливы, что девушка была вынуждена его выгнать. Этот инцидент ей сказал о многом, и сейчас в присутствии Грохотова она чувствовала себя неважно.

Только боязнь показаться невежливой заставляла Аню сидеть на вечере. Но Грохотов и здесь не давал ей покоя, взглядами напоминая о себе. В конце концов Аня не выдержала и, ни с кем не простившись, ушла в свою комнату. Это вышло так неожиданно, что все, словно по команде, сразу повернулись к Грохотову, считая его виновником такого странного поведения девушки. Тот вспыхнул, но сейчас же овладел собой и с независимым видом уставился в потолок. Веселье на минуту оборвалось. Блинов быстро нашёл выход, затянув:

Мы рождены,

Чтоб сказку сделать былью…

Прислушавшись к знакомым звукам "Авиамарша", Аня как-то сразу успокоилась и с наслаждением растянулась на своей походной койке. Но мысли не изменили направление, и девушке вспомнилась её первая неудачная любовь.

…Лет шесть назад, наивной девушкой, она случайно познакомилась с некиим энергичным молодым человеком, который отрекомендовался ей лётчиком. Рассказы нового знакомого быстро вскружили голову девушке, с детства мечтавшей о севере. Он говорил, что скоро уезжает на крайний север, приглашал ехать вместе, обещал научить лётному делу. Предложение было слишком заманчивым, чтобы ответить на него отказом. Аня согласилась. И сейчас ей ярко, как будто это было вчера, представилось, как она сидела со своим "лётчиком" в купе одного из вагонов поезда, нёсшегося на восток. Вместе с ними ехал молодой человек в военном костюме с кубиком на голубой петлице.

За восемь дней пути немало жутких приключений рассказал девушке её "лётчик". Слушая его, военный почему-то улыбался. Восхищённая Аня не замечала этих улыбок.

Перед Владивостоком, когда Анин знакомый вышел из купе, военный подошёл к девушке и отрекомендовался:

– Младший лётчик Иванов!

Аня удивлённо подняла глаза. Иванов продолжал:

– Вы верите, что ваш… – он показал рукой на дверь, – лётчик?

– Да. А какое вам дело? – вспыхнула Аня. – Он старый лётчик.

– Он не лётчик…

– Врёте вы!

– Он не лётчик, а лакей из какого-нибудь захудалого кабака. Он лжец! – с пылкостью юноши заявил Иванов.

На этом они расстались. Но вскоре Ане снова довелось встретиться с Ивановым. Заплаканная, она сидела на своём чемоданчике в том самом учреждении, которое ведало "секретной экспедицией" её знакомого. Документы разоблачили липового "лётчика", ой оказался помощником повара, и Аня не знала, что ей делать дальше. Узнав, в чём дело, Иванов дал ей денег на обратный проезд и посоветовал меньше верить "всяким прохвостам" и начать учиться. Через три года Аня стала бортмехаником лётчика Блинова…

"Не везёт мне", – с усмешкой подумала она, укладываясь спать.

За окнами выла пурга, но в домике было весело и людно. Грохотов вдохновенно рассказывал Курочкину о том, как перед самым отплытием он познакомился с бывшей графиней. Он не замечал, что собеседник иронически улыбается…

***

Приблизительно в тысяче километров восточнее древнего Груманта расположен архипелаг Земля Франца-Иосифа.

Десятки безлюдных когда-то островов сейчас густо заселены. Почти каждый защищённый горами от ветра клочок земли дал приют советской колонии. Но земля по-прежнему покрыта льдинами, часто со звоном отрывающимися от сверкающих ледников. В горах, среди бурых базальтовых скал, на знаменитых "птичьих базарах", по-прежнему гнездятся миллионы полярных птиц. Они строго разделили между собой эти скалы. Здесь живут белогрудые люрики, на соседнем острове – крикливые кайры, ещё дальше – изящные чёрные чистики. Они раз и навсегда избрали себе место, и горе птице, залетевшей в район чужих гнёзд!

Богата птицей и зверем суровая Земля Франца-Иосифа. Поселившимся в многочисленных колониях советским промышленникам не приходится сидеть сложа руки. Ещё в 1933 году эта земля давала сто процентов добываемых в мире морских зайцев, девяносто процентов белых медведей и около шестидесяти пяти процентов моржей. Ледниковые горы хранят в себе крупные запасы бурых углей, хорошо горящих в каминах зимовщиков…

Здесь, в бухте Тихой, как и на Шпицбергене, в клубе посёлка собрались встречать новый год "беляйкинцы" и зимовщики.

После небольшого доклада начальника экспедиции выступил профессор Бахметьев. Он рассказал об освоении Арктики, о её природе и загадках. Он привёл целый ряд дерзких научных гипотез. И одна из них – гипотеза о возможности очищения полярного бассейна от льдов – прозвучала особенно жизненно.

– Проследите линию дрейфа великого Нансена, – говорил профессор. – Что преградило дорогу его "Фраму"? Какой гигантский барьер, помимо Гренландии, мешает продвижению льдов на запад? Мы смело можем предположить, что загадка этого торможения – земля. И она должна быть открыта нами…

– Мы взорвём её к чорту! – подал реплику Уткин.

Все невольно рассмеялись.

– Браво, Уткин, ты будешь её подрывать!

Скрывая улыбку, Бесфамильный позвонил, призывая к порядку не в меру развеселившихся остряков.

Прослушав интересный доклад профессора и утвердив текст приветственных телеграмм на Большую землю, все отправились в столовую. Здесь не было сдерживающего страсти звонка Бесфамильного, и смолкнувший было в начале ужина разговор стал опять оживлённым. Смелая мысль профессора Бахметьева, подтверждённая материалами гидролога Семёнова, взволновала всех.

– Экспериментальный полёт Иванова, – говорил Бесфамильный, склонившись к Беляйкину, – принёс нам неожиданно богатый материал. Вы помните, Юрий Давидович, результаты их промеров? Чем дальше на запад, тем мельче и мельче становилось море… Пока всё идёт, как по нотам, и кто знает, может быть, будущий год принесёт с собой окончательное подтверждение нашей теории, и мы разгадаем загадку ледового погреба…

Начальник экспедиции рассеянно слушал лётчика, наблюдая за своими подчинёнными. Все они были "в форме", как говорят спортсмены. Видимо, сказывались ежедневные прогулки на лыжах и здоровый санаторный режим, введённый врачом Гореловым. Многие бросили курить. Алкоголь был изгнан из употребления ещё в Архангельске.

– Какой прекрасный народ, – не скрывая восхищения, произнёс начальник экспедиции. – Кто может сомневаться в том, что с таким народом мы не выполним своих задач? Да, белое пятно доживает свои последние дни.

Движением локтя он пригласил к наблюдениям Бесфамильного. Они оба стали слушать разговор Иванова с Уткиным.

– Фантазёр ты, Жуткин, – корил Иванов. – Всё у тебя не как у людей. Слушаешь твои телеграммы и диву даёшься: где ты такое увидал? Всё такое пафосное, возвышенное – уши вянут.

– А как же ещё прикажете писать об Арктике? Ведь она не освоена, она таит в себе немало опасностей.

– Ну, уж не так она страшна, как ты её изображаешь. И ты сам это знаешь. Наш дрейф доказал…

– Нельзя же давать точную фотографию того же дрейфа, – перебил Уткин. – Раз люди в Арктике, значит они жизнью рискуют, значит они герои…

– Ну, ну, ты полегче насчёт героев, – охлаждал страсти журналиста Иванов. – Скоро таким героем будет всякий, имеющий в кармане билет пассажирской трансарктической линии.

– Тогда другое дело, – не унимался Уткин. – А сейчас мы пионеры, завоеватели Арктики, мы…

– Понёс! – безнадёжно махнул рукой Иванов.

Ему нравилось поддразнивать всегда легко идущего на эту удочку горячего Уткина.

Долго ещё беседовали зимовщики в этот вечер. Он ярким воспоминанием надолго остался в памяти у всех.

***

Спокойно и радостно переносили зимовку участники экспедиции Беляйкина. Размеренные, наполненные трудом, учёбой и разумным отдыхом проходили дни. Собственно это название здесь стало весьма условным – тянулась сплошная ночь, и "дни" приходилось с трудом устанавливать по часам и листкам отрывного календаря.

Если говорить откровенно, то "недоволен" зимовкой остался только один Уткин. Ему пока было абсолютно нечего сообщать своей редакции, и он чувствовал себя лодырем. Правда, первое время он надеялся на пургу. Но и она ничего не изменила в размеренной жизни зимовщиков. В конце концов, убедившись, что, сидя в тёплой, уютной комнате, не получишь новых впечатлений, которые можно было бы передать своей газете, он со всей присущей ему энергией переключился на изучение авиационных моторов. Егоров и Киш с восторгом приветствовали это решение: в лице Уткина они получали смышлёного и энергичного помощника. Он же работал с рвением, глубоко затаив решение умолить Бесфамильного взять его с собой на полюс. "Не откажется же он от лишнего механика", – мечтал журналист, десятый раз совершая этот полёт в своём воображении.

Полярная ночь подходила к концу.

ЕСТЬ БАЗА!

Зимовка подходила к концу. В воздухе чувствовалось приближение весны. Темнота понемногу рассеивалась, и порой казалось, что уже несколько суток подряд тянется неуверенное серенькое утро, напоминающее зимние предрассветные часы на Большой земле. Небо зябко куталось в тяжёлые снеговые тучи, и радостный солнечный свет всего на несколько минут в сутки пробивался через них. С каждым днём этих минут становилось больше.

В конце марта начальник экспедиции приказал приступить к сборке самолётов. Маленький коллектив экспедиции с радостью принялся за дело. Использовалась каждая светлая минутка. Скоро работа развернулась на полный ход, света не хватало, и площадка, где провели зиму самолёты, осветилась яркими лучами прожекторов.

О каждым днём становилось светлее, а в начале апреля установились ясные дни. Работа подходила к концу.

12 апреля Блинов сообщил, что его группа уже подготовила самолёты и он ждёт распоряжения о вылете. На следующий день доложил о своей готовности к полёту и Бесфамильный. Он закончил оборку своего "Г-2" и опробовал его в воздухе, сделав несколько кругов над бухтой.

Беляйкин торопил Иванова:

– Скорее кончайте со сборкой своих самолётов. Нам нужна база…

Иванов и сам отлично понимал, что нужно спешить. Для успеха дела следовало как можно раньше начать полёты, чтобы максимально использовать наиболее благоприятное время – весну и начало полярного лета. Но с моторами, как на грех, не ладилось. Риск в самом зародыше был изгнан из арсенала экспедиции, и мотористы, чувствуя ответственность за судьбу экспедиции, добивались безупречного состояния материальной части.

Наконец 14 апреля "З-1", а за ним и "П-6" поднялись в воздух. Затаив дыхание, люди следили за полётом красивых машин…

После кратковременного полёта Иванов, как всегда, совершил классическую посадку на лёд бухты, подрулил к берегу и выключил моторы. К машине подбежал руководивший осмотром инженер Уралов.

– Ну, как?

Иванов молча пожал руку инженеру, и беспокойные огоньки погасли в его глазах.

– Завтра лечу, – сказал лётчик.

Подоспевший Титов подтвердил решение командира звена.

***

До начала ответственного полёта оставались считанные часы. Начальнику экспедиции не пришлось тратить драгоценное время на инструктирование экипажа. Люди, проверенные на практической работе во время прошлогодних полётов, отлично знали свои обязанности. Да и зимовка не пропала даром. Не один день, когда над островом Гукера злобствовала пурга и ничто живое не решалось показать нос из своей норы, они провели над картой. На ней карандашными линиями был вычерчен почти равнобедренный треугольник. Его вершина упиралась в центр белого пятна северного полюса, а основание покоилось на Земле Франца-Иосифа и острове Западный Шпицберген. Где-то близко от центра этого треугольника была осторожно проколота острой иголкой циркуля и аккуратно обведена кружочком точка посадки самолётов в прошлом году. От неё шёл на запад ломаный карандашный штрих первого дрейфа.

Изучая характер льдов и их дрейфов в этом районе Арктики, разрабатывая накопленные во время прошлогоднего полёта материалы, возглавляемый академиком Беляйкиным коллектив учёных вместе с группой Иванова пришёл к единогласному выводу, что базу следует организовать на месте прошлогодней посадки.

Тогда же возникла первая мысль о "неудачниках". Её выразил Киш:

– Хорошо, мы организуем базу, – сказал он. – Наш радиомаяк встретит, приведёт к базе и проводит до полюса самолёты Бесфамильного и Блинова. Тщательность подготовки к полётам почти совсем исключила возможность аварий. Не будем думать об этом "почти". Давайте предположим невероятное: один из самолётов, не достигнув полюса, сделает вынужденную посадку где-то между базой и полюсом. Что делать нам? Продолжать обслуживание севших на полюсе или помогать терпящим бедствие товарищам? Я сознательно ставлю вопрос "или – или". Так и будет на самом деле. Располагающая лишь одной тяжёлой машиной база станет в затруднительное положение: начинать спасательные работы или не начинать. Вылетишь, а вдруг в это время потребуется срочная помощь находящимся на полюсе…

Предположение Киша всех заставило крепко задуматься. Вспыхнул яростный спор. Трезвый голос Киша, поддержанный Беляйкиным, не утонул в массе голосов, уверенных в безусловной победе. Решение пришло неожиданное и по-полярному суровое:

– Продолжать работу, предоставив аварийщикам выходить из положения своими силами. Материальная часть безупречна, и авария может произойти только по вине людей. Пусть путешествие по льдинам послужит им наказанием за небрежность. Только в крайнем случае, если в числе экипажа потерпевшего аварию самолёта окажутся больные или раненые, с базы вылетит им на помощь Титов на своём "П-6".

Беляйкин же приказал дополнительно погрузить в самолёты двухмесячный аварийный запас продовольствия.

Это решение и распоряжение начальника экспедиции ещё зимой было передано по радио на Шпицберген группе Блинова. Тогда же научным штабом экспедиции был разработан подробнейший список вещей и научных приборов, которые следовало взять с собой.

И вот сейчас всё хозяйство уже погружено во вместительную кабину "З-1", и осталось только лишний раз проверить себя.

Как бы подчиняясь страстному желанию людей – поскорее начать работу, стих разыгравшийся было ветер и установилась ясная, морозная погода. В небе – ни облачка. До того хорошо – хоть сейчас лети! И начальнику экспедиции пришлось немало потратить времени, убеждая взвинченных людей отдохнуть хотя бы несколько часов. Им хотелось вылететь немедленно…

Рано утром 15 апреля "З-1" и "П-6" покинули гостеприимную бухту Тихую. Ровно через два с половиной часа Иванов, благополучно сев на лёд будущей базы, сообщал Беляйкину:

– Ваши предположения оправдались полностью. Ледовая обстановка значительно лучше прошлогодней. Во время полёта через каждые пять-десять километров, а иногда и чаще, встречались громадные ледяные поля – готовые аэродромы. Лёд ровен и чист, почти нигде нет надувов и заструг. Пурга и снегопады немало поработали над тем, чтобы сравнять все неровности льда. Морозы превратили верхний слой снега в твёрдый, как сахар, наст. На нём наши самолёты держатся, как пушинки на воде…

Через час, передавая очередную сводку погоды, Иванов доложил, что "работы по организации мастерских, научной базы и оборудованию посадочной площадки идут полным ходом".

– Обнаружено первое последствие нашей непредусмотрительности, – добавил он. – Здесь снег настолько ярок, что работать в прошлогодних светофильтрах невозможно. Напялили по две пары очков. Предупредите Бесфамильного и Блинова, чтобы взяли с собой самые тёмные светофильтры жёлто-зелёного тона. Пусть каждый проверит, хорошо ли очки прижимаются к надбровным дугам. Свет проникает в отверстия и может ослепить в полчаса.

– Хорошо, спасибо, – ответил начальник экспедиции. – Сегодня же дайте мне на пробу свой радиомаяк. Завтра ждите Бесфамильного.

– Так скоро?

– Бесфамильный привезёт вам бензин…

Вечером были взаимно проверены оба радиомаяка: и базы, и бухты Тихой. Запеленгированная база Иванова точкой с красным флажком прочно обосновалась на оперативной карте начальника экспедиции.

***

В бухте работа не прекращалась ни на минуту. Трактор с прицепленными к нему неуклюжими санями сделал два рейса от склада до аэродрома. Он доставил целую гору запаянных бидонов с горючим. Скоро все бидоны исчезли в чреве гиганта "Г-2", превращённого в "летающую цистерну". Кроме горючего, туда погрузили две "аварийных" собачьих упряжки. Двадцать два четвероногих пассажира с громким лаем заняли свои места.

Утром все четыре мотора "Г-2" мерно тарахтели на малом газу. Егоров ещё раз обошёл кругом своё детище, залез на своё место и, в знак готовности, поднял руку. Бесфамильный уже сидел за штурвалом, недоумевая, почему медлит и не даёт старта Беляйкин.

Начальник экспедиции стоял немного поодаль от готовой к полёту машины. Около него, отчаянно жестикулируя, вертелся Уткин. Он в чём-то горячо убеждал Беляйкина. Наконец тот, по-видимому, не выдержав напора энергичного журналиста, безнадёжно махнул рукой, и Уткин со всех ног помчался к самолёту. Он был немного смешон в своей широченной дохе и огромных пимах.

Уткину разрешено лететь на базу. Гордость и радость распирают его. Он вбегает в кабину и радостно сообщает Слабогрудову:

– Ну, Чахоткин, полетим вместе. Материал мировой! Не будешь мариновать – тысячу слов дадим Москве!

Последних слов Слабогрудов не мог разобрать, так как Уткин принялся ворочать бидоны, устраиваясь поудобнее.

Беляйкин взмахнул флажком. Егоров привычным движением одновременно передвинул все четыре сектора газа, и моторы оглушительно взревели. Мягко оторвавшись, "Г-2" пошёл в воздух.

До базы около шестисот километров. Это полтора-два часа нормального полёта. Но сегодня, как назло, дует ровный встречный ветер. Бесфамильному это не улыбалось, и он полез вверх. На высоте тысяча пятьсот метров, где ветер изменился и стал попутно-боковым, самолёт лёг на курс.

Чётко управлял своей любимой машиной Бесфамильный. Даже в этом маленьком перелёте он старался погасить волнение, невольно возникающее при мысли, что он впервые летит в Арктике. Словно осторожный бегун, сдерживающий в себе желание преждевременно обойти противника (и при этом потратить силы для финиша), Бесфамильный сознательно выключил из сферы своих переживаний всяческие волнения.

В ушах привычно звучали однообразные сигналы радиомаяка базы. Опасаясь за целость своих барабанных перепонок, примерно с половины пути Бесфамильный приказал приглушить его приём.

В пассажирской кабине, пристроившись среди бидонов, работал Уткин. Блокнот кончался, но он готов был писать без конца. По-видимому, разговор с Ивановым на встрече нового года не оказал на него никакого влияния, и его "телеграммочка" вырастала до катастрофических размеров. Взволнованный полётом, он писал:

"Необозримые нагромождения торосов, айсбергов и других льдин раскинулись внизу в тысяче пятистах метрах под нами. Нарушено вечное молчание ледовой пустыни, в которой погибли тысячи славных завоевателей Арктики. Ваш корреспондент, приглашённый начальником экспедиции в первый перелёт, сидит в пассажирской кабине самолёта отважного лётчика Бесфамильного. С чувством безграничного восторга и гордости за нашу страну он несётся на могучих крыльях мощнейшей птицы. Гордо распахнутые крылья, построенные великим коллективом советских рабочих и инженеров, совершают свой гордый полёт над торосами, айсбергами и другими льдами. Мороз достигает по меньшей мере градусов пятидесяти, но отработанное тепло четырёх сердец нашей стальной птицы (это место не понравилось Уткину, но править было некогда – он торопился) обогревает нашу кабину. В иллюминаторе двери, ведущей в пассажирскую кабину, я вижу две внушительные спины и головы – нашего отважного пилота, известного далеко за пределами Советского союза лётчика Бесфамильного и талантливого механика Егорова. Охватывает невольный восторг при сознании, что впервые в мире советский самолёт так уверенно и гордо летит на север, к полюсу. Можно без преувеличений заявить, что это небывалый исторический момент. Невольно хочется воскликнуть вместе со всем многомиллионным населением Союза:

– Да, ты, сказочная таинственная Арктика, полностью освоена!.."

Тут Уткин вспомнил слова Иванова: "Раз Арктика освоена, чего же вокруг неё наворачивать столько?", с досадой поморщился и продолжал:

"Лишь высокий героизм наших мужественных пилотов, спокойно ведущих наш самолёт в этом рискованном перелёте над ледовым погребом высоких широт, словно над трассой Москва – Харьков, лишь этот подлинный будничный героизм позволяет нам произнести это восклицание…"

Здесь Уткин взглянул на часы, и помимо воли у него вырвался тяжёлый вздох. Часы, бесстрастные часы, показывали, что самолёт находится недалеко от цели, и надо спешить. Он знал "тяжёлый характер" Иванова и был уверен, что тот не разрешит передавать эту радиограмму через свою рацию. Пробравшись к Слабогрудову, он передал ему кипу листков с надписью на первом крупно: "Валяй передавай. Пока передашь это – я кончу".

Пробежав глазами записку, не снимая наушников, радист отрицательно покачал головой и, взяв из рук Уткина вечное перо, начертил на уголке:

– Спроси разрешения у командира.

Бесфамильный разрешил передать слов тридцать-сорок. Это расстроило Уткина, но здесь спорить не станешь. Он уныло поплёлся к своим бидонам и принялся за самую неприятную для каждого журналиста работу – сокращать самому. Обычно сокращает секретарь редакции – это всё-таки не так неприятно. Вздыхая, он перечитывал свою радиограмму…

Через два часа с минутами после вылета Бесфамильный заметил вдали, прямо по курсу, столб чёрного дыма. Почти одновременно Слабогрудов услышал знакомый голос Фунтова:

– Мы вас видим. Для посадки всё готово.

Егоров сбавил обороты моторов.

***

Впервые в истории освоения Арктики на льдине, дрейфующей где-то около 85-го градуса северной широты, собралось столько людей. Участники прошлогоднего перелёта "З-1" здесь чувствовали себя как дома. Они уже "обжили" льдину и как дорогих гостей принимали Бесфамильного и его экипаж.

Пока гости обнимались с хозяевами, Уткин не терял времени даром. Он успел обежать весь лагерь Иванова, сунуть нос в каждую палатку. Через несколько минут после прилёта он не хуже хозяев знал расположение лагеря. Вот в этих двух палатках из оранжевого шёлка, что позади самолётов – мастерские и моторная наземной рации базы. Светло-жёлтая палатка слева – склад аппаратуры гидролога Сидорова и его научный центр. Покрытые красной палаткой штабеля – продовольственный склад.

Пока Уткин знакомился с лагерем, началась разгрузка самолёта Бесфамильного. Выпущенные на волю собаки с громким лаем бросились врассыпную. На шум обернулся Уткин. Иванов, страшно не любивший, когда кто-нибудь "болтается без дела", крикнул ему:

– Егор, по тебе бидоны соскучились!

Уткин бросился на помощь товарищам.

Скоро рядом с продовольственным складом выросла внушительная пирамида бидонов.

Окончив работу, все собрались в просторной кабине "Г-2". Киш вспомнил о своих кулинарных способностях и накормил всех на славу. Настроение поднялось ещё выше, когда Вишневский сообщил результаты своих двухдневных наблюдений:

– Погода будет устойчивой. Я обещаю на неделю вперёд ясные, морозные, безветренные дни…

– Не может быть! – притворно удивился Иванов и добавил: – У твоей новости, Вишневский, седая борода выросла. Это уж давно известно, что апрель и половина мая в этих широтах отличаются устойчивой погодой.

– Девяносто процентов времени приходится на долю тихой и ясной погоды, – без тени обиды подтвердил Вишневский.

– Значит, эти дни надо использовать на все сто процентов, – подхватил Бесфамильный. – Нам сегодня же нужно вернуться в Тихую.

Отлёт был назначен через два часа. За это время Уткин успел выпустить "стенновочку" и вручить Фунтову объёмистую радиограмму, высокопарно озаглавленную: "В гостях у мужественных сердец". Неудивительно, что после всего этого он обрёл душевный покой и летел обратно, испытывая полное удовлетворение жизнью.

"Кто смело по жизни шагает, – мурлыкал он, развалившись в кресле самолёта, – тот никогда и нигде не пропадёт".

РЕШЕНИЕ БЕСФАМИЛЬНОГО

Вылет назначен на 20 апреля. Для Блинова, который уже давно доложил о своей готовности, наступили мучительные дни ожидания. Добродушный толстяк не находил себе места.

– Чорт их знает, – ругался он, – сидят себе, дьяволы, и в ус не дуют. Погодка-то какая, а мы зря время проводим…

Аня не раз приставала к Блинову с предложением опробовать самолёты в воздухе.

– На земле – всё как надо, – волнуясь, говорила она, – а в воздухе неизвестно как машины поведут себя. Не шутка – целую зиму под снегом провели.

– Дело предлагает наша девушка, старик, – поддерживал Аню лётчик "П-6" Викторов. – Надо бы поразмяться маленько…

Но "старик" был неумолим. Он не отходил от рации, ожидая, что с минуты на минуту "они опомнятся" и Беляйкин прикажет вылетать. Нервничая сам, он порядком издёргал и своих людей: четверо суток они не отходили от самолётов, с минуты на минуту ожидая сигнала к вылету.

Вылет задерживался по двум причинам. Во-первых, метеорологам экспедиции, которые каждый час получали сводки погоды с сотен советских и иностранных метеорологических станций арктического побережья, все карты спутали показания Вишневского, работающего на самой северной станции. Для длительного и сколько-нибудь надёжного прогноза погоды в районе предстоящих полётов им нужно было время, и они настаивали на вылете никак не раньше 22-23 апреля. Зная особенности высоких широт, Беляйкин торопился и поэтому урезал слишком осторожный, по его мнению, срок метеорологов. Во-вторых, немало времени требовали монтаж и испытания самолётов "Г-2" и "В-46". По проекту Бесфамильного эти самолёты для полёта на полюс должны быть "спарены". Предстояло укрепить одноместную машину Шевченко "на спине" многоместного гиганта "Г-2". Это диктовалось необходимостью.

Комплектуя экспедицию машинами, Бесфамильный остановил свой выбор на самолёте истребительного типа "В-45" потому, что хотел иметь в своём распоряжении – для разведки, а если потребуется, то и для связи – лёгкую, выносливую и исключительно быстроходную машину. Из современных самолётов все эти качества счастливо сочетал в себе только "В-45". Поэтому Бесфамильный, остановившись на нём, пренебрёг некоторыми неудобствами его использования. Обладая значительно большей, чем "Г-2", крейсерской скоростью, он не мог идти в строю с этой тяжёлой машиной. К тому же он принимал запас горючего всего на четыре часа полёта, что было явно недостаточно.

Не желая терять преимуществ "В-45", Бесфамильный пришёл к единственному выводу: машины необходимо "спарить". Этим сейчас и занимались механики в бухте Тихой.

Сама по себе идея спаренного полёта была не нова. Ещё несколько лет тому назад она применялась в заграничной военной авиации. Но в Арктике её впервые осуществлял Бесфамильный, и в этом была основная трудность…

Монтаж самолётов занял двое суток. Наконец одноместный "ястребок" Шевченко удалось поднять и специальным креплением прочно закрепить на спине четырёхмоторного "Г-2". Получилась, по существу, не четырёх-, а пятимоторная машина. "Г-2" теперь напоминал гигантскую тюлениху с новорождённым бельком на спине. Это сравнение можно продолжить, если вспомнить, что в полёте "В-45" мог питаться горючим от магистрали "Г-2".

Крепление самолётов, сделанное по чертежам Бесфамильного, отличалось той особенностью, что во время полёта Шевченко одним нажатием кнопки мог отделить свою машину от "Г-2" и продолжать полёт самостоятельно. Это было сделано для того, чтобы на полюсе Шевченко сел первым, обследовал площадку и выложил знаки, облегчающие посадку тяжёлой машины.

***

Утром 20 апреля в Тихой и на Шпицбергене не мог спать ни один человек. Участники экспедиции, зимовщики, команда ледокола "Иосиф Сталин" – все с самого раннего утра толпились у зачехленных самолётов.

Как и предсказывали метеорологи, погода благоприятствовала перелёту. Ясно. Тихо. Восемнадцатиградусный мороз казался приятной прохладой после сорокаградусных морозов зимы. Правда, со Шпицбергена сообщили, что над замёрзшим морем несмело рождается туман. Но этому никто не придал особого значения: небо, насколько хватал глаз, было чисто от облаков.

В восемь часов утра лётчики получили последнюю, весьма оптимистическую сводку погоды.

– Летим, – подытожил невысказанные мнения Бесфамильный.

– Да, можно лететь, – согласился Беляйкин.

Начальник экспедиции запросил по радио Шпицберген:

– Как с погодой?

– К вылету готовы, – ответил Блинов. – Но над морем не расходится лёгкий туман, появившийся несколько часов назад. Разрешите переждать?

Задавая последний вопрос, Блинов не сомневался, что начальник экспедиции прикажет вылететь, несмотря на это пустяковое препятствие. Но ответ начальника экспедиции прозвучал для него как неожиданный взрыв:

– Туман переждите. Бесфамильный вылетает. Вы вылетайте самостоятельно после того, как разойдётся туман. Держите со мной непрерывную связь…

Считая на этом разговор оконченным, начальник экспедиции отправился на аэродром. Там шли последние приготовления. Бесфамильный лично проверял взятое на борт имущество. Доктор Горелов, ещё вчера тщательно проверивший состояние здоровья всех отправляющихся на полюс, всё же не мог сидеть сложа руки. Собрав вокруг себя свободных от последних приготовлений людей, он объяснял им, как пользоваться противоцинготными средствами.

Егоров методически, один за другим, опробовал все пять моторов.

Бесфамильный подошёл к начальнику экспедиции и, взяв под козырёк, доложил:

– Самолёты и экипаж готовы к выполнению поставленной задачи!

Беляйкин расцеловался с Бесфамильным и крепко пожал руки всем участникам перелёта.

– В добрый путь!

– Надеюсь, что скоро один из многих открытых вами островов будет носить ваше имя, – пошутил он, возвращаясь к Бесфамильному. И уже серьёзно добавил: – Помните приказ – не рискуйте, докладывайте мне обо всём.

– Есть!..

Бесфамильный круто повернулся и скомандовал:

– По местам!

Начальник экспедиции поднял руку – это было сигналом. Егоров дал газ. Тяжело взревев пятью моторами, "спаренные" самолёты пошли на взлёт.

Набрав триста метров, Бесфамильный сделал два круга над бухтой и, убедившись, что все моторы работают хорошо, а приборы дают правильные показания, по внутреннему телефону спросил Шевченко:

– Как себя чувствуешь?

– Вези, дело идёт хорошо.

Прислушиваясь к возникшим сигналам радиомаяка базы, Бесфамильный взял курс на север.

***

В этот день Уткин неотступно следовал за начальником экспедиции. Он уже послал в Москву радиограмму о вылете звена Бесфамильного и сейчас сидел в радиоаппаратной бухты – главном штабе экспедиции. Его интересовало всё, и он был в курсе событий.

Накануне вылета Бесфамильного Уткин был, кажется, единственным человеком на Земле Франца-Иосифа, не разделявшим общей радости. С мрачным видом он расхаживал между снующими по всем направлениям радостными людьми. И этому были свои причины: Беляйкин наотрез отказался посылать его радиограммы во всё время перелёта на полюс. Журналист понимал, что, получив ответственное задание – держать непрерывную связь с обоими летящими самолётами (тогда ещё было неизвестно, что Блинов задержится), рация будет просто не в состоянии обслужить его. Правительственная рация советского городка, кроме обычной работы, почти непрерывно принимала для экспедиции метеосводки со всего побережья Арктики и могла уделить Уткину не больше двух-трёх минут в сутки. Всё это было совершенно правильно. Но журналист чувствовал и свою ответственность буквально перед всем миром: он – единственный журналист здесь, в Арктике, и от него весь мир жадно ждёт сообщения о новой героической эпопее советских лётчиков. Он не имеет права молчать! И разве выход – несколько десятков слов в сутки?

Уткин мучился, ругал себя за то, что, понадеявшись на рацию экспедиции, не взял с собой собственной, и, напрягая всю свою фантазию, искал выхода из казалось безвыходного положения. Лишь в самый последний момент его озарила счастливая идея: ледокол!

Да, именно ледокол "Иосиф Сталин" мог спасти Уткина от вынужденного молчания. Целую зиму молчавшая рация ледокола должна заговорить и рассказать всему миру о новой победе большевиков.

Уткин почему-то сорвал с себя шапку и, размахивая ею как знаменем, бросился искать начальника экспедиции.

Беляйкин был в не менее затруднительном положении. Он понимал, что Уткину надо помочь; что внезапное молчание, наступившее в самый ответственный момент работы экспедиции, может быть неправильно понято, и это чревато всякими, порой неприятными, но, во всяком случае, никому ненужными последствиями. И, вместе с тем, он знал лучше, чем кто-либо, что только беспрерывная связь обеспечит успех грандиозного плана. Поэтому он с радостью ухватился за предложение Уткина и отдал ему "на откуп" рацию ледокола.

Уткин торжествовал. Он сумел зажечь радистов ледокола. Буквально в несколько минут радиорубка ледокола "Иосиф Сталин" была соединена прямым проводом с находящейся на земле радиоаппаратной экспедиции, и в ней была установлена круглосуточная вахта.

Сейчас Уткин не отходил от телефона. Он диктовал радисту "своей" рации всё, что слышал и видел. И на другой день все газеты мира напечатали радиограммы Уткина. Весь мир знал о всех подробностях полёта Бесфамильного.

Почти во всех газетах были помещены портреты Беляйкина, Бесфамильного и Блинова и краткие биографии всех участников перелёта. Виноват в этом был опять же Уткин. Это были плоды его зимних трудов, материал его записных книжек.

Благодаря Уткину на другой день после вылета самолётов на полюс весь мир узнал, что лётчик Михаил Бесфамильный, талантливый пилот советской страны, немало полетал на севере; что он потерпел тяжёлую аварию у Ляховских островов, когда, рискуя жизнью, спас жизни десятков отрезанных от всего мира зимовщиков. Весь мир узнал, что с Бесфамильным полетел его бортмеханик Егоров – мощный, огромной воли человек "типа диккенсовского водителя почтовых карет", как характеризовал его Уткин; что полетел метеоролог Байер – холодный и рассудочный анализатор, молодой человек с задатками большого учёного, прекрасно разбирающийся во всех хитростях полярной погоды; что полетел молодой Павлик Канин – комсомолец, талантливый аэронавигатор и штурман; что полетел радист Слабогрудов – тот самый радист, знаки которого по чёткости и ясности известны всей Европе; что полетел наконец известный гидролог профессор Бахметьев.

Лётчику Шевченко и его замечательному самолёту "В-45" было посвящено несколько больше места, чем остальным. Объяснялось это тем, что имя Шевченко, в недавнем прошлом блестящего лётчика-истребителя, уже неоднократно мелькало в печати. Именно Шевченко поручалась демонстрация новых истребительных и спортивных машин. Его искусство в области фигурного полёта приводило в восхищение каждого, кому выпадало счастье любоваться его артистической работой.

***

Звено Бесфамильного шло на север, к влекущему тысячи людей полюсу.

Два часа сорок минут внизу расстилалась однообразная ледяная пустыня без единого тёмного пятнышка. Порой казалось, что эта пустыня будет тянуться вечно. Внезапно на горизонте показались быстро приближающиеся столбы чёрного дыма – ориентиры базы Иванова. Утомлённый однообразием, глаз отдыхал даже на этом незатейливом изменении пейзажа.

Скоро летящие на север люди увидели под собой прекрасный аэродром, отмеченный чёрно-жёлтыми полотнищами по углам. В южной части этого неожиданного аэродрома разложено "Т", как бы приглашая: "Пожалуйста, садитесь, всё готово!" Но сделанная цветным порошком крупная надпись: "Счастливого пути!" свидетельствовала о том, что находящиеся внизу люди не ожидали посадки.

Проводив взглядом яркие палатки базы, Бесфамильный передал привет и повёл самолёт к полюсу. Моторы пели свою однообразную песню. Приборы, за исключением рыскавшего магнитного компаса, работали безотказно.

Всё шло как нельзя лучше.

Румяный Павлик Канин, сидевший в пассажирской кабине, нахмурив брови, высчитывал солнечный угол. Он определял высоту солнца над горизонтом и вслед за этим – позиционную линию на условном отрезке земной сферы. Это был сложный метод астрономической ориентировки, дающий возможность с большой точностью определить местонахождение самолёта. Насколько точен этот способ, можно судить по такому примеру. Однажды португалец Кутинхо вылетел из Лиссабона в Южную Америку. Пользуясь этим методом, он пролетел тысячу пятьсот километров над гладью Атлантики и сел, как было условлено, на маленьком островке радиусом в полкилометра. Воздушно-астрономический способ ориентировки точно привёл его к цели – кусочку земли, затерянному в пустыне океана…

Канин и Бесфамильный больше чем в другие верили в этот метод, но им можно пользоваться только при ясном небе. А тут как назло впереди показались облака…

Конечно Арктика богата неожиданностями, но в серьёзность внезапно возникшего препятствия не хотелось верить. Вспоминались более правдоподобные (не потому ли, что они более желанны?) предсказания метеорологов. Но облака остаются облаками, и Бесфамильный, чтобы не терять из поля зрения льдов, пошёл вниз, под облака, рассчитывая, что они скоро кончатся. Но облака густели. Вырастало беспокойство. Вспоминались неоднократные предупреждения метеорологов: "Полюс – место, где заготавливается погода для всего земного шара. Скопление облаков на нём – вещь весьма вероятная".

Облака густели, снижались, давили к земле. Не желая терять возможность посадки, Бесфамильный снижался вместе с ними и теперь шёл уже на высоте всего трёхсот метров. "Какая мерзость, – думал он, – давит словно грязный потолок курной избы".

Магнитный компас давно отказал, солнечный стал бесполезен. Шли только по указаниям радиомаяка Иванова.

Видимость непрерывно ухудшалась. Внизу всё сливалось в один грязно-белый тон. А облака всё давили и давили. До земли осталось всего около ста метров. Надвинулась опасность. Видимость плохая – того и гляди врежешься в высокую ледяную гору.

Делать нечего, и, пользуясь опытом слепого полёта, Бесфамильный вошёл в облака. Более высокая, чем окружающий воздух, температура облаков создавала опасность обледенения. Егоров привёл в действие специальные аппараты. Расположенные внутри кромок крыльев, они непрерывно омывали особой жидкостью переднюю часть крыла, предохраняя её от обледенения.

"В-45" этими аппаратами оборудован не был, и это сейчас было самым страшным. Обледенев, маленький самолёт значительно отяжелеет, потеряет свои аэродинамические качества и…

– У тебя ещё нет льда? – крикнул в телефонную трубку Бесфамильный.

– Пока ничего незаметно. Что будет нового – доложу.

На высоте семисот метров снова показалось солнце, но температура упала до минус 32 градуса. Началось обледенение. Пришлось снова лезть в облака.

"Что делать? – думал Бесфамильный. – Идти вперёд можно, но какая погода на полюсе? Если и там земля закрыта облаками, то посадка сопряжена с большим риском, а рисковать мы не хотим!"

Он спросил мнение Шевченко. Тот посоветовал вернуться и переждать погоду на базе.

Доложив обо всём начальнику экспедиции, Бесфамильный высказал ему своё мнение. Тот категорически запретил продолжать полет и приказал вернуться на базу.

С чувством большой досады Бесфамильный развернулся и пошёл обратно. Он был уверен, что не сегодня – завтра погода исправится и он всё равно достигнет полюса. Но неудача первого, так хорошо начавшегося полёта переживалась мучительно. Как-то сразу ослабло напряжение, ушла радость.

Сидящий наверху Шевченко, как томящийся от бездействия извозчик, хлопал себя рукавицами по бокам. Мотор его самолёта работал на малом газу и не подавал тепла в калорифер. В кабине было так же холодно, как и в воздухе.

– Вместе будем садиться или порознь? – спросил он Бесфамильного.

– Вместе, а то потом тебя на крышу не поднимешь. Облегчи свой самолёт, спусти бензин в мои баки.

Посветлело. Вот и солнце! Оказывается, за это время облачность дошла почти до базы. Вынырнув из облаков, Бесфамильный почти сейчас же повёл самолёт на посадку.

***

Обед проходил в молчании. Никому не хотелось говорить. Ещё несколько часов назад все были уверены, что сегодняшний вечер пройдёт иначе.

– А как дела у Блинова? – нарушил общее молчание Егоров. – Ничего не слышно?

– Молчит, упорно молчит, – ответил радист. – Наверное, рация не ладится. Не отвечает ни мне, ни Беляйкину.

– Может, под шумок вылетел?

Разговор не клеился. Вынужденное молчание тяготило безмерно. Скоро все разошлись по своим койкам.

– Хорошо, что я бензин на базу забросил, – вспомнил Бесфамильный, укладываясь. – Иначе пришлось бы теперь топать в Тихую.

Иванов ничего не ответил.

БЛИНОВ ПОТЕРПЕЛ АВАРИЮ

Весь день 20 апреля над Шпицбергеном лежала плотная дымка тумана. Сдерживая себя, Блинов решил не рисковать и, точно следуя приказаниям начальника экспедиции, дождаться хорошей погоды.

Скоро из Тихой сообщили, что Бесфамильному не удалось достичь полюса и он вернулся на базу.

"Бесфамильный сидит на базе, – думал Блинов, – значит, придётся мне лететь на полюс, попытаться сделать то, что не удалось Бесфамильному".

Сказывалось нервное напряжение последних дней. Блинов чувствовал, что ему становится всё труднее и труднее "держать себя в узде" и подчиняться разумным приказаниям Беляйкина. Росло могучее, непреоборимое желание во что бы то ни стало достичь полюса. И он честно признавался самому себе в том, что в следующий раз у него вряд ли хватит сил, чтобы побороть это желание.

К счастью, туман не рассеивался. Взлететь было просто невозможно. Блинов решил воспользоваться этим и отдохнуть. Он надеялся, что за несколько часов сна туман рассеется и он сумеет вылететь.

Повинуясь приказанию командира звена, весь экипаж отправился отдыхать. Дежурить у самолётов остался Курочкин. Он видел, как нехотя, лениво туман уходил на юг. Когда блеснули первые лучи солнца, освобождённого от грязно-серого покрова, штурман решил, что пора готовить самолёты, и бросился к домику.

– Вставай, вставай! – кричал он, барабаня в дверь комнаты Бирюковой. – Ясно, погода хорошая!

– Сейчас, Курочкин, не ломись только.

Через несколько минут они оба были на берегу, у своих самолётов. Вскоре сюда собрались все участники перелёта. Последним явился Грохотов. Вид у него был невыносимо скучный.

Пока мотористы и инженер проверяли моторы обоих самолётов, Блинов по радио разговаривал с начальником экспедиции. Беляйкин разрешил вылететь немедленно, не дожидаясь Бесфамильного.

Обрадованный лётчик торопил инженера, но тот, мало обращая внимания на его просьбы, продолжал упорно копаться в моторе самолёта "П-6".

Немало прошло времени, прежде чем инженер подошёл к Блинову и, предупредив, что состояние мотора "П-6" внушает ему серьёзные опасения, предложил отложить полёт.

– Мотор трясёт, – сказал он. – Его необходимо тщательно проверить. Может быть, придётся даже заменить.

– Никакой оттяжки, – категорически заявил Блинов. – Нам дорога каждая минута хорошей погоды.

– Хорошо, но я не могу ручаться за мотор на все сто процентов.

Не привыкший к такому тону Блинов с удивлением поднял глаза на инженера. Но тот был уже далеко. Скоро мотор "П-6" ревел на полных оборотах…

В десять часов десять минут машины поднялись в воздух.

Поддерживая непрерывную связь друг с другом, Блинов и Викторов вели свои могучие птицы на северо-восток, слушая сигналы маяка с базы Иванова. Курочкин отмечал линию полёта. Сутырин рассеянно смотрел в окно. Сидевший позади него Грохотов, видя внизу дикое нагромождение ледяных гор, с ужасом размышлял о возможности вынужденной посадки в этих пустынных местах и искренно раскаивался в своём решении участвовать в экспедиции…

В тринадцать часов с минутами Блинов увидел столб чёрного дыма, поднимающегося несколько справа от линии полёта. Это была база Иванова.

Снизившись до трёхсот метров, Блинов сделал широкий круг над базой. Внизу он увидел выстроившиеся в ряд три самолёта, несколько разноцветных палаток и кучку размахивающих руками людей. "Прямо-таки центральный аэропорт, – подумал он. – Но почему же здесь только три машины?" И, лишь внимательно присмотревшись, он заметил "ястребка" Титова, примостившегося на огромной спине самолёта Бесфамильного.

Хорошее начало полёта и это открытие окончательно успокоили лётчика. Теперь он был уверен в том, что первым достигнет полюса. Он не знал о новом распоряжении Беляйкина…

Трезво оценив свою неудачу, Бесфамильный предложил начальнику экспедиции внести некоторые поправки в первоначальный план. Он просил разрешить ему вылететь с базы после того, как Блинов сядет на полюсе. Несколько удивлённый таким неожиданным предложением, Беляйкин попросил объяснений. Бесфамильный изложил свой план:

– По-видимому, учёные правы, и на полюсе следует ждать плохой погоды. Зачем нам рисковать всеми машинами? Я Блинова знаю, задерживать его больше нельзя – он может наделать глупостей. Пусть летит первым. Он сядет на полюсе или в районе полюса. А уж тогда, пользуясь его сведениями о погоде и его радиомаяком, я без малейшего риска достигну полюса. Таким образом задача нашей экспедиции будет безусловно выполнена.

Начальник экспедиции с радостью утвердил осторожное предложение Бесфамильного, сумевшего, ради большей уверенности в благополучном исходе экспедиции, побороть в себе профессиональную гордость лётчика.

Убедившись в правильности своих предположений, Блинов пошёл на второй прощальный круг над базой. Сидевшая рядом с ним Аня с беспокойством смотрела вниз. В кучке приветствовавших их малюсеньких людей она пыталась угадать фигурку Иванова. Ей так и не удалось это: Блинов твёрдой рукой направил свою машину на север.

***

Советские самолёты уверенно шли вперёд, к сердцу Арктики, к загадочному полюсу. Через каждые десять минут база запрашивала у Блинова погоду. Блинов неизменно отвечал, что погода ясная. Так прошёл час. Потом в сообщениях Блинова стали проскальзывать неуверенные нотки, и в конце концов он неохотно сообщил, что местами стал появляться туман. Следующая сводка была совсем мрачной: "Высота тысяча метров, идём над сплошным туманом".

Иванов посоветовал вернуться, но Блинов даже не ответил: его решение "достичь полюса во что бы то ни стало" было твёрдо и непоколебимо. Ориентируясь по сигналам маяка базы, он продолжал упорно вести самолёт к полюсу, рассчитывая, что в тумане появятся окна.

Туман поднимался всё выше и выше, и самолёты шли уже на высоте тысячи пятисот метров. Термометр упал до 35 градусов.

Узнав о том, что Иванов советовал вернуться, Грохотов увял окончательно. Вынув блокнот, он написал: "Товарищ Блинов, я считаю, что нам необходимо вернуться. Мы подвергаемся слишком большому риску", и передал записку Блинову. Тот, не читая, скомкал её и бросил под ноги.

Самолёт Викторова шёл всё время слева, не отставая от большой машины. Блинов ни на минуту не упускал его из поля зрения. Вдруг он заметил, что у "П-6" остановился винт. Самолёт клюнул носом и камнем пошёл в туман.

– В чём дело? – почти крикнул по телефону Блинов. – Курочкин, спроси, в чём дело.

– У него остановился винт.

– Это я и сам вижу. Спроси, в чём дело?

Убедившись, что с Викторовым связь есть, Курочкин передал ему вопрос командира. Выслушав ответ, он хотел передать его Блинову, но внезапно обнаружил, что внутренний телефон не работает. Он не заметил, как второпях выдернул локтем клеммы из штепселя.

Штурман чертыхнулся, жестом подозвал к себе сидевшего рядом Грохотова и поручил ему на словах передать сообщение Викторова. Насмерть напуганный Грохотов так невнятно передал сообщение, что Блинов послал его к чорту и кивнул Ане. Узнав, в чём дело, она прокричала ему в ухо:

– Викторов планирует. Остановился мотор. Сейчас у него высота пятьсот метров. Если через сто метров не выйдет из тумана, решил выбрасываться с парашютом…

Аня ещё раз сбегала к радисту и вернулась с радостным сообщением о том, что на высоте четырёхсот метров Викторов вышел из тумана и обнаружил много ровных льдин.

– Давай снижаться, – предложила она, – иначе мы его потеряем.

Хорошие вести успокоили Курочкина. Он легко обнаружил свою оплошность и включил телефон. В это время Блинов говорил Ане:

– Передай, что мы идём на посадку, пусть выложат "Т".

– Есть! – ответил в телефон Курочкин.

Аня поняла, что телефон заработал, и уселась на своё место.

"Г-1" круто пошёл вниз. Почувствовав это, Грохотов вздрогнул, бросился к Блинову и заорал ему на ухо:

– Почему вы снижаетесь? Вы не имеете права подвергать нас риску!

Блинов нетерпеливо передёрнул плечами, продолжая снижаться. Вне себя от страха, метеоролог схватил лётчика за плечи, мешая ему управлять самолётом. Бывшая невольной свидетельницей этой дикой сцены Аня так сильно толкнула своего поклонника, что он вылетел из рубки в пассажирскую кабину.

– Чортов хвастунишка! – крикнула она, запирая за ним дверь.

Туман кончился. С высоты в четыреста метров Блинов увидел "П-6", торчащий хвостом вверх. Видимо, второпях Викторов "промазал" намеченную площадку, и его самолёт, ударившись о льдину, скапотировал. В стороне от потерпевшей аварию машины на большой льдине уже было разложено чёрное полотнище "Т" и бежали два человека. Вскоре они улеглись на льду метрах в ста друг от друга, впереди "Т". Блинов понял и оценил заботу товарищей: они себя превратили в "полотнища", чтобы по ним он лучше почувствовал высоту и вовремя выровнял самолёт на посадке.

Сделав круг, Блинов благополучно сел.

– В чём дело? Что с мотором? – крикнул он Викторову.

– Лопнул коленчатый вал, – тихо проговорил Викторов, поднимаясь и стряхивая снег с меховой одежды. – Сначала сильно затрясло мотор, а потом… Что было потом, ты видел сам.

– Ладно, сейчас аварию обсуждать некогда, – торопился Блинов. – Самолёт придётся бросить. Снимите и грузите ко мне всё ценное имущество. Придётся лететь дальше на одной машине.

Не останавливая моторов "Г-1", все принялись за работу. С разбитого самолёта перегрузили запас продовольствия, сняли ценные приборы, перекачали двести пятьдесят килограммов горючего. Работа была кончена в несколько минут, и "Г-1" поднялся в воздух. Теперь на его борту было уже не пять, а семь человек…

В воздухе Курочкин немедленно возобновил связь с базой и сообщил Иванову о случившемся. Его радиограмма заканчивалась двумя словами: "Полёт продолжаем". Они лучше всего выражали решение Блинова. Как командир звена, он чувствовал, что авария "П-6" лежит на его ответственности. И теперь уже ничто не могло заставить его отказаться от принятого решения. Он был уверен, что только благополучной посадкой на полюс он может искупить свою вину.

Солнца не видно, ориентироваться не по чему, почувствовавшие приближение полюса компасы давно не работают. Определить место посадки можно было только по времени. Сидя за штурвалом своей машины, лётчик высчитывал:

– От базы до полюса – два с половиной часа полёта. До вынужденной посадки летели полтора часа. Значит, через час под нами должен быть полюс…

Ровно через час Блинов заметил слева от курса коническую возвышенность, издали напоминавшую сахарную голову.

– Стоп! – крикнул он Ане. – Не земля ли это?

Аня сбавила обороты моторов, и Блинов повёл самолёт к замеченной возвышенности.

Зрение не обмануло опытного лётчика. Действительно, под ними был небольшой островок, покрытый остроконечными горами. Островок окружали ровные ледяные поля. Выбрав место, защищённое от ветра высокими горами, Блинов повёл свой самолёт вниз. На высоте пятисот метров он пошёл на круг и приказал Ане:

– Организуй, Бирюкова, прыжки с парашютом. Пусть прыгнут двое для подготовки аэродрома. С моторами я справлюсь сам.

Аня молча вышла из рубки и взглянула на расположившихся в пассажирской кабине людей. Все уже поняли решение командира и с выражением готовности смотрели на Аню. Один Грохотов даже взглядом не встретил её. Он сидел в кресле, уронив голову на руки. Бирюкова направилась к нему.

– Надевайте парашют, товарищ Грохотов, – холодно приказала она.

Метеоролог вздрогнул и, еле сдерживая готовые хлынуть слёзы, стал сбивчиво отказываться:

– Что вы, Аня, у меня ноги слабые, ещё в детстве сломаны…

– Вы говорили мне, что у вас есть восемьдесят экспериментальных прыжков.

– Да, но…

Не слушая его, девушка прилаживала лямки и застёгивала карабины своего парашюта. Рядом, оправляя ранцы, стоял Викторов. Покончив с подгонкой парашютов и уложив в карманы шёлковые полотнища, оба стояли у люка. Через распахнутую дверь пилотской рубки была видна широкая спина Блинова. Он поднял руку. Натянув на лицо меховую маску, Аня бросилась в бездну. Вслед за ней прыгнул Викторов.

Курочкин торопливо передавал на базу:

– Судя по времени и скорости полёта, мы достигли северного полюса. Обнаружили землю. Двое прыгнули с парашютами для приёма самолёта с земли…

Через несколько минут он добавил:

– Идём на посадку, прерываем связь…

Иванов немедленно передал это сообщение начальнику экспедиции и приказал выключить радиомаяк. Уткин сорвал с рычага телефонную трубку, собираясь передать новость на Большую землю. Беляйкин остановил его:

– Не торопитесь, Уткин. Подождите, пока мы точно определим место их посадки…

В репродуктор послышался голос:

– Тихая, Тихая… Говорит "Г-1". Как нас слышно? Находимся в районе полюса. Сели благополучно. Солнце закрыто облаками. При первой возможности приступим к астрономическому определению местонахождения самолёта.

– Поздравляю, – немедленно ответил Беляйкин. – Начинайте изучать открытую вами землю. Я вас пеленгирую. Буду вызывать каждый час…

***

Высадившиеся на неизвестном острове "блиновцы" начали налаживать свое "хозяйство". Легко раненый во время аварии "П-6" бортмеханик Коршунов взялся за лёгкую работу – приготовление обеда. Курочкин налаживал наземную рацию. Остальные принялись выгружать научные приборы. Работали быстро, но сгоравшему от нетерпения профессору Сутырину казалось, что люди едва двигаются. Он страшно торопился, словно опасаясь, что ему не дадут здесь поработать.

– Спокойнее, профессор, – улыбаясь, говорил Блинов. – В нашем распоряжении месяц. Вам хватит времени…

После удачной посадки на полюсе к командиру звена вернулось его обычное расположение духа. Посмеиваясь, он с видом победителя прохаживался около суетящихся людей, время от времени отдавая какое-нибудь распоряжение или отпуская шутку.

Откуда-то взявшийся ветер безжалостно рвал и разгонял тучи. Скоро выглянуло солнце. Штурман Курочкин бросился к приборам. Ему хотелось как можно скорее убедиться, что самолёт находится если не на самом полюсе, то по крайней мере в нескольких километрах от него.

– Что за чорт? – вдруг выругался он, нервно перечёркивая свои вычисления.

– Арифметику позабыл? Всяко бывает на полюсе, – с улыбкой обратился к нему Блинов. – Давай, я тебе помогу.

– Какая там арифметика, товарищ командир! Здесь дело серьёзнее.

– Что такое? – не переставал улыбаться Блинов.

– Мы не на полюсе…

– Как?! Что ты говоришь? Где же мы?

– На восемьдесят девятом градусе северной широты. До полюса ещё добрая сотня километров. Как видно, дул сильный встречный ветер…

– Чорт вас возьми!.. Чего же вы смотрели, штурман?

– Виноват, товарищ командир, не учёл…

– Немедленно сообщите Иванову, что мы летим дальше.

– Лететь нельзя, товарищ командир, – база выключила свой радиомаяк, а связь с ней у нас будет только через сорок минут.

– Подумаешь, напугал! Здесь и полёту-то на полчаса. Долетим и без маяка, зато на полюсе будем первыми.

Ускользнувший прямо из рук полюс с новой силой всколыхнул уснувшие было страсти Блинова. Он решил, вопреки запрещению начальника экспедиции, взлететь и достичь полюса. На острове был объявлен аврал, и скоро "Г-1" покинул гостеприимную льдину.

Почти сразу же после взлёта самолёт попал в тучи. Солнце пропало. Льдин не видно. Компасы завертелись, как карусели. Без спокойных сигналов радиомаяка, не видя льдин, Блинов с большим трудом держал прямую по жироскопическому компасу, стараясь подняться выше, чтобы не напороться на верхушки ледяных гор.

Не прошло и получаса, как Блинов, убедившись в собственном безрассудстве, решил вернуться обратно и сесть на старое место. Это оказалось труднее, чем он предполагал: покрытое густым туманом старое место ему обнаружить не удалось. Оставалось лететь наугад, что он и сделал.

Уже отчаявшись в благоприятном исходе полёта, Блинов заметил промелькнувшее под самолётом окно. Развернувшись, он отыскал окно и круто пошёл на снижение, с большим трудом выбрав более или менее подходящую льдину. Чёрные лохмы туч то и дело закрывали её. Но выбора не было…

С самого начала полёта Курочкин посылал в эфир свои позывные, пытаясь связаться с базой или Тихой. Он без конца повторял одни и те же слова: "База, база… Терпим бедствие, дайте маяк, дайте маяк". Но никто не слышал, никто не откликнулся на его призыв.

Бирюкова не узнавала своего лётчика. Они летали вместе не первый год, и молодой механик привык в блиновской манере летать, к его спокойным, округлым и точным движениям. Сейчас он резко рвал руль, и самолёт прыгал, как гигантская лягушка. Тучи беспощадно прижимали самолёт к земле, он беспомощно кружил на месте, непрерывно снижаясь. "С такой высоты на парашюте не бросишься", – с тоской подумала Аня.

Боясь потерять льдину, Блинов решительно пошёл на посадку. Но определить высоту никак не удавалось. Скрипнув зубами, он сделал круг. В это время льдину почти совсем закрыло облаком. "Э-э, будь, что будет!" – подумал Блинов и, убрав газ, стал выравнивать самолёт. Сверху, снизу, с боков – кругом однообразная, тоскливая серость. Определить высоту невозможно. Но и дальше находиться в таком положении тоже невозможно. Надо садиться, садиться, чего бы это ни стоило!..

Как и следовало ожидать, лётчик выровнял свою машину слишком высоко. Самолёт внезапно провалился. Толчок, удар, треск, и со сломанными шасси обезображенный "Г-1" лежал среди торосов.

К счастью, во время этой "посадки" никто серьёзно не пострадал. Отделавшись испугом и лёгкими ушибами, с трудом выломав заклинившуюся дверь, люди выпрыгивали из пассажирской кабины прямо на лёд. Выскочил и Блинов. Даже беглый осмотр полученных самолётом повреждений говорил всё.

– Гроб… – мрачно констатировал Викторов.

Когда окончательно рухнули последние надежды на ремонт самолёта, Блинов сжал кулаки и так стиснул зубы, что из дёсен выступила кровь.

– Нашёл полюс, болван, – в бессильной ярости ругал он себя. – Сидел бы смирно и изучал землю. Так нет, полюс открыть захотелось. Вот, получай, старый дурак!

Пользуясь широко распахнутой дверью, из кабины одна за другой выскочили забытые всеми собаки. Их было немного – всего двадцать две штуки. По торосистым льдам на них далеко не уедешь…

Вконец расстроенный Блинов, сжав кулаки, с налившимися кровью глазами, угрюмо ходил вокруг разбитой машины. Сбившиеся в кучку люди боялись с ним заговорить.

Метеоролог Грохотов, прижавшись к Викторову, дрожал от холода и страха одновременно.

– Что мы теперь будем делать? Что? – тихонько, чтоб не услышал Блинов, скулил он. – Погибнем наверняка. Как пить дать погибнем! Здесь-то уж нас не спасут. Это тебе не челюскинская льдина. Там всего сто километров до берега было, а здесь, почитай, тысячи две…

– Замолчишь ли ты, несчастный трусишка? – сжав кулаки, двинулась на него Бирюкова.

Грохотов увял окончательно и как подкошенный повалился на снег.

Остальные молча переносили постигшее их несчастье. Немного оправившись, профессор Сутырин полез обратно в кабину самолёта и стал выбирать из груды обломков оставшиеся целыми приборы. Курочкин и Коршунов восстанавливали порядком пострадавшую аварийную рацию. Попытки увенчались успехом, и скоро удалось связаться с Ивановым.

Блинов нашёл в себе силы лично доложить о катастрофе. Потрясённый Иванов официальным тоном повторил радиограмму и попросил связаться с ним через полчаса. В назначенное время радисты приняли с базы распоряжение начальника экспедиции:

– Сидеть на месте вплоть до моего приказания. Организовать наблюдение за погодой и каждый час передавать свои наблюдения на базу. При первой возможности попытаться определить местонахождение и сообщить свои координаты. Судя по результатам пеленгирования, вы находитесь на восемьдесят восьмом градусе тринадцатой минуте северной широты и на сорок третьем градусе восточной долготы. Это требует проверки.

Вторая радиограмма начальника экспедиции, адресованная Бесфамильному, требовала немедленного вылета на полюс.

ПОЛЮС НАШ!

23 апреля рация базы Иванова усиленно работала, принимая одну за другой сотни радиограмм из разных точек побережья Арктики. Эти радиограммы ничего не дали бы непосвящённому человеку: каждая состояла всего из десяти-пятнадцати цифр. Но метеорологам Байеру и Вишневскому они открывали заветные тайны. Анализируя полученные сообщения, они ясно увидели состояние и движение погоды огромного района Арктики. Особенно много им дала радиограмма, полученная из самого близкого к полюсу места – из лагеря Блинова. При её помощи удалось надёжно проверить правильность сделанного анализа погоды и получить действительно точную картину.

Но вот принята, расшифрована и нанесена на карту последняя радиограмма. Метеорологи располагают точными сведениями, необходимыми каждому лётчику, если он не хочет лететь с закрытыми глазами. Им известна видимость, направление и сила ветра, температура воздуха на земле и на разных высотах.

В восемь часов утра Бесфамильный получил подробную и точную карту погоды.

– Прекрасно, – заявил он. – Значит, летим!

Все приготовления давно закончены. Прощанье с остающимися на льдине занимает несколько минут. Бесфамильный усаживается в пилотскую рубку. Там настолько тепло, что можно лететь без шубы, в то время как на воздухе мороз достигает двадцати пяти градусов.

Взмах флажка – и красавец "Г-2" в воздухе. На его спине, как детёныш, крепко прицепился "ястребок" Шевченко.

Управление самолётом требует мало энергии, когда вокруг тихо и спокойно. У Бесфамильного много свободного времени, и он перебирает в памяти события последних дней. "Эх, старик, старик, – с укоризной думает он о своём старом друге Блинове. – Опять погорячился, опять несчастье. И когда только ты обуздаешь свою дикую натуру? Лётчик ты замечательный, а погибнешь ни за грош из-за своего безрассудства…"

Бесфамильному вспоминаются длинные разговоры по радио с начальником экспедиции. Нужно было решить вопрос – простой и сложный в одно и то же время: что делать с Блиновым? Бросить ему на помощь самолёты? Это значит сорвать всю работу экспедиции, свести на нет напряжённый труд сотни людей, до зубов вооружённых техникой. Нет, это не выход. Но ведь терпят бедствие наши, советские люди – самый большой и самый ценный капитал страны. Как же быть? Сотню раз задавали себе этот вопрос Беляйкин и Бесфамильный, пока не пришли к суровому, но верному выводу:

– Продолжать работу. В дополнение к имеющимся, доставить Блинову ещё двадцать две собаки с двумя нартами. Дать ему возможность самостоятельно двигаться на юг, к базе. И, если он не придёт на базу до окончания работы на полюсе, перебросить его в Тихую на самолётах. Причём эвакуация должна начаться лишь после того, как Бесфамильный достигнет полюса. До этого лагерь Блинова должен стать базой и метеостанцией, должен обслуживать полёт Бесфамильного.

Решение принято, сообщено Блинову; решение выполняется: Бесфамильный в воздухе, невидимые волны радиомаяка базы ведут его к лагерю потерпевшей аварию машины. В пассажирской кабине, кроме экипажа, – двадцать две собаки, которых сейчас с грузовым парашютом Бесфамильный сбросит терпящему бедствие товарищу и его друзьям.

Всё обдумано, всё подсчитано. Расстояние от базы до лагеря Блинова равно примерно трёмстам километрам. Двигаясь пешком, при благоприятных условиях группа Блинова может дойти до базы в пятнадцать-двадцать дней, то есть раньше, чем Бесфамильный вернётся с полюса. Ясно, что это лучший выход из положения.

Так размышляя, Бесфамильный приближался к лагерю Блинова. Через час с минутами впереди показались обломки большого самолёта, резко чернеющие на девственной белизне снега. Лагерь! В непонятной тревоге сжалось сердце лётчика. Как-то там товарищи? Может, кое-кого уже нет в живых, может, кое-кто болен или тяжело ранен, но мужественный коллектив не сообщает об этом, предпочитая лучше нарушить дисциплину, чем вселить уныние в тех, которым предстоит ещё немало работы и испытаний? Зная Блинова, Бесфамильный был готов верить всему. Но каково же было его удивление, когда он увидел внизу, неподалёку от разбитого самолёта, прекрасно оборудованный аэродром. "Ну, значит, у них не так плохо, если о нас позаботились, – подумал Бесфамильный. – Вот неожиданно и вторая база организовалась. Правильно говорит пословица: не бывать бы счастью, да несчастье помогло! Значит, можно смело садиться. Не придётся мучить собак и увеличивать количества парашютистов".

Шевченко но телефону предложил садиться, не разъединяя самолётов.

– Само собой, – буркнул Бесфамильный и повёл машину на посадку.

Сели хорошо.

На аэродроме машину встречал Блинов.

– Ну что, говоришь, не повезло, старик?

– Уж такой край – гляди да гляди в оба. Здесь нужно быть особо осторожным, а меня боженька плохо снабдил этим качеством.

– Ничего, брат, не поделаешь. Придётся тебе добираться до базы на собачках.

– Этого-то я не боюсь. Здесь не Чукотское море, где льды изломаны, словно камни. Там и тридцать километров труднее одолеть, чем здесь триста. Только вот с самолётом как?

– Что ж самолёт? Его на собаках не увезёшь. Придётся сдать под квартиры белым медведям, если они здесь водятся.

Лётчик криво улыбнулся на эту шутку.

Бесфамильный распорядился погрузить на борт своего самолёта всё ценное имущество и бензин, оставив в лагере на всякий случай четыре бидона. Когда погрузка кончилась, он обратился к Сутырину:

– А вы, профессор, намерены побывать на полюсе? Я могу вас захватить с собой.

– Нет, я проведу научную работу между восемьдесят восьмым и восемьдесят пятым градусами северной широты. Там тоже никто ещё не был.

– Как хотите, вам виднее. Желаю успеха…

– А меня, товарищ Бесфамильный, разве вы не возьмёте? – взмолился Грохотов.

– Вас? Почему именно вас?

– У меня здоровье плохое, ноги слабые, товарищ Бесфамильный. Я не дойду.

– Бросьте, Грохотов, – перебил его Бесфамильный. – Не возьму я вас!

– Товарищ Бесфамильный…

– Оставьте меня в покое!

С этими словами Бесфамильный направился к самолёту, оставив Грохотова наедине с его тяжёлыми переживаниями.

У самолёта, низко склонив голову, стоял Блинов.

– Ты что нос повесил, старик? – спросил его Бесфамильный.

Застигнутый врасплох, Блинов вздрогнул и быстро ответил:

– Это ничего, я так… Уже улетаешь?

– Не век же мне сидеть тут? Значит, договорились: ты двинешься после того, как я сообщу, что уселся на полюсе. Знаешь, всяко бывает – может, мне ещё раз придётся гостить у тебя из-за плохой погоды на полюсе.

– Договорились.

– Будь здоров!

– Желаю тебе счастливого пути, Миша, – тихо сказал Блинов, крепко пожал руку Бесфамильному и, не оборачиваясь, быстро пошёл к лагерю.

Проводив его взглядом, лётчик полез в кабину, занял своё место и кивнул Егорову:

– Полетели!..

***

В воздухе Слабогрудов соединился с базой Иванова.

– Садились у Блинова, – передал он. – У него все здоровы и готовы к переходу. Медленно передвигайте луч радиомаяка влево, до курса на полюс.

– Будет сделано. Внимательно следите за сигналами.

Управляя самолётом, Бесфамильный внимательно вслушивался в монотонные сигналы радиомаяка. Предстояла нелёгкая задача: придерживаясь его луча, взять правильный курс.

Несмотря на солидное расстояние – триста с лишним километров, Иванов лучом своего радиомаяка, как невидимым рычагом, осторожно подвигал влево громадную машину Бесфамильного…

Самолёт был уже у 89-го градуса, когда ему удалось прочно усесться на луч. До полюса оставалось всего сто двадцать километров – самый трудный, таящий в себе тысячу неожиданностей участок пути. Бесфамильный на оба борта выставил наблюдателей, рассчитывая вновь обнаружить землю, открытую Блиновым. Напрасные надежды! Она, вероятно, осталась далеко в стороне.

Что видел Бесфамильный, приближаясь к желанной цели?

Солнце какого-то странного красного цвета плыло вдоль горизонта. Создавалось впечатление, что оно вот-вот сядет. Лиловые лучи ярко окрашивали льды почему-то в ослепительный, как вольтова дуга, фиолетовый цвет, настолько яркий, что на лёд было больно смотреть даже через тёмно-зелёные светофильтры. Если бы на минуту перестать себя контролировать, то однообразие. пейзажа могло бы сыграть нехорошую шутку. Попавший в эту непривычную обстановку человек на самолёте уже через несколько минут теряет равновесие и чувствует себя беспомощно висящим в каком-то странном огненном пространстве.

Зная по литературе об этом неприятном свойстве здешних мест и не доверяя себе, Бесфамильный был вынужден отдать управление самолётом автопилоту. Контролируя по мере сил своего механического помощника, лётчик скоро разобрался в причинах этого странного состояния. Дело оказалось проще простого – машина шла строго против низкого солнца. Поэтому людей слепило, люди видели всякие фантастические миражи.

Минуты полёта, подходящего к концу, казались бесконечно долгими. Советский самолёт с трепыхающимся на носу красным флажком быстро приближался к полюсу. Радист, соединённый телефоном с Бесфамильным, непрерывно передавал в эфир все его сообщения:

– Чем ближе к полюсу, тем реже попадаются большие ледяные поля. Внизу сплошной, словно пропущенный сквозь гигантскую мясорубку, мелкобитый лёд.

Сообщения самолёта "Г-2" транслировали через Тихую, и голос человека, летящего на 90-м градусе северной широты, слышал весь мир.

– Штурман Канин определил по солнцу местонахождение нашего самолёта, – немного торжественно провозглашал Слабогрудов. – "Г-2" находится в десяти географических минутах от полюса. Внешняя температура минус сорок пять градусов, но все пять моторов, как бы не чувствуя этого, работают прекрасно…

– Подыскиваем льдину для посадки. Первым сядет самолёт "В-45". За ним – мы…

– Льдина найдена. Бесфамильный приказал Шевченко отделиться от нашего самолёта. Увеличив газ и нажав кнопку, Шевченко мягко оставил спину своей матки "Г-2". Вот он уже идёт самостоятельно, отходя вправо. Вдали от нас "В-45" проделывает несколько виражей, резвится, разминая затёкшие после долгого бездействия члены. Это Шевченко проверяет управление. "Ястребок" сейчас напоминает маленького шаловливого жеребёнка, отвязавшегося от оглоблей, в которых степенно ступает его мать…

– Слушайте разговор Бесфамильного с Шевченко. Включаю внутренний телефон.

И миллионы радиослушателей во всех концах земного шара, приникнув к репродукторам или прижимая к ушам раковины наушников, слушают этот разговор, происходящий высоко над северным полюсом.

– Алло, алло, "В-45"! Слышите ли вы меня?

– Да, я вас слышу хорошо.

– Говорит Бесфамильный. Садитесь на льдину, что между двумя айсбергами. Вон, видите, один из них, справа, похож на готическую церковь?

– Вижу, товарищ командир!

– Сбросьте дымовые шашки и пакеты с сажей. Я отхожу в сторону, чтобы не мешать вам. Будьте осторожны.

С замиранием сердца слушал этот разговор начальник экспедиции, ожидая, когда Слабогрудов сообщит о посадке Шевченко. Наступал решительный момент. Сумеет ли Шевченко сесть на полюсе? Сможет ли благополучно приземлиться тяжёлая машина Бесфамильного?..

В это время над полюсом, делая круг за кругом в стороне от выбранной площадки, Бесфамильный с тревогой следил за действиями Шевченко. "Вот он в центре площадки, – мысленно повторял он все эволюции "ястребка". – Вот он сбросил дымовую шашку и по отклонению дыма определил направление ветра. Ага, значит не придётся садиться против солнца – это лучше".

Последнее обстоятельство особенно радовало Бесфамильного. Против солнца, особенно когда оно так низко висит над горизонтом, садиться очень трудно – слепит. Когда же солнце светит сбоку или сзади – оно даже помогает лётчику: видимость становится лучше.

– Теперь дело за маленьким, – комментировал свои наблюдения командир звена, – трудно определить высоту. Кругом бело, глазу не за что зацепиться. Правда, на белом фоне кое-где ярко выделяются зеленоватые льды торосов и фиолетовые тени айсбергов. Но их мало, да и верить им особо нельзя. Нередко рефракция поднимает их над равниной поля…

Шевченко два раза деловито прошёл через центр площадки, сбросив ещё несколько дымовых шашек и пакетов с сажей. Пошёл на круг, непрерывно бросая пакеты. На белизне площадки возникло несколько грязных пятен. Они наметили границы будущего аэродрома. Зацепившись за них, намётанный глаз лётчика точно определит высоту самолёта над полем, а это – основное при посадке.

Между тем Шевченко, считая предварительную работу оконченной, зашёл далеко против ветра и смело пошёл вниз. Бесфамильный не мог оторвать глаз от этой картины. Ему казалось, что он слышит биение собственного сердца.

"Как он сядет? Как сяду я? – задавал он себе бесчисленные вопросы. – Куда? На северный полюс! Мог ли я, когда вместе с отцом шагал за сохой, мечтать о том, что когда-нибудь стану лётчиком и на мою долю выпадет счастье первым из живущих на земле прилететь и посадить свой самолёт на северный полюс?"

От радости у Бесфамильного сердце прыгало так, что он боялся, как бы оно не выскочило совсем.

"Только бы сесть, только бы сесть хорошо! А тогда… тогда мы привезём на родину кучу научных материалов. Тогда полюс будет наш, советский, большевистский!"

Самолёт Шевченко идёт очень низко, вот-вот коснётся лыжами аэродрома. Но что это? Очерченная сажей площадка уже кончилась, а он всё ещё не коснулся снега. Мажет?.. Нет, ему уже определённо не хватит площадки. Он сейчас попадёт в торосы. Неужели авария?

У Бесфамильного остановилось сердце. Но тут же страх сменился радостью. Он заметил, как из выхлопных труб "ястребка" вылетел клуб чёрного дыма. Лётчик догадался, что Шевченко дал полный газ и пошёл на второй круг.

Наблюдавший всё это Слабогрудов внимательно слушал, не вызовет ли его Шевченко. И он не ошибся. Лётчик сообщил, что сесть он не мог, так как сильно слепит. На площадке слишком мало тёмных пятен.

– Дымовых шашек и пакетов с сажей у меня больше нет, – заканчивал свой рапорт Шевченко. – Прошу вас, товарищ командир, пролететь через центр площадки и сбросить ещё несколько пакетов. Я отойду в сторону.

Бесфамильный приказал опустить стёкла окон с обеих сторон пассажирской кабины и на каждой стороне стать двум человекам, приготовив побольше пакетов с сажей. Затем он зашёл против ветра, убавил обороты моторов и с самой малой скоростью, на которую только был способен самолёт, – со скоростью сто сорок километров в час, – полетел через центр площадки. По сигналу Бесфамильного товарищи начали бросать пакеты. Они успели сбросить сорок пять пакетов.

– Можешь садиться, – передал через радиста Бесфамильный Шевченко. – Теперь хорошо пестрит. Смотри, не промажь!

На этот раз Шевченко самолётными лыжами коснулся снега в самом начале площадки. Пробежав сто – сто пятьдесят метров, самолёт остановился. Опасаясь, как бы лыжи не пристали к снегу, он прибавил газу и отрулил свою машину в самый дальний конец площадки. Там он остановил мотор и побежал выкладывать "Т" большой машине.

Бесфамильный сообщал начальнику экспедиции:

– Шевченко сел хорошо. Сейчас сажусь я. Связь прекращаю минут на двадцать-тридцать.

Тяжёлая машина легко коснулась поверхности льдины. Лишь высокое искусство Бесфамильного дало возможность так хорошо сесть.

Как бы пробуя крепость площадки под собой, осторожно пробежав, машина нехотя остановилась. Все почувствовали небывалую, ни с чем не сравнимую радость. Лыжи советского самолёта коснулись полюса. Мечта осуществилась. Полюс наш!

И, словно по команде, из десятка глоток вырвалось громкое, восторженное "ура".

Радостный человеческий крик впервые нарушил мёртвую тишину.

– Егоров, – закричал Слабогрудов, – давай масла!

– Зачем тебе масло?

– Смазать подшипники земной оси, чтобы она получше вертелась!

Егоров расхохотался, а профессор Бахметьев, приняв это предложение всерьёз, заметил:

– Если Земля завертится быстрее, то могут произойти неприятные вещи.

– Какие именно?

– Океаны выльются на сушу, живущие на экваторе люди потеряют почти полностью вес, и ещё многое в этом же духе.

– Тогда отставить смазку, – весело заключил Слабогрудов.

– За дело! – громко скомандовал Бесфамильный.

Все участники перелёта, как бы ожидая этого сигнала, бросились по своим местам. Каждый занялся своим делом. Слабогрудов приступил к установке своей наземной рации. Егоров вместе с командиром "В-45" Шевченко укрывал моторы, помня приказ командира: иметь самолёты в состоянии двадцатиминутной готовности. Штурман Канин и метеоролог Байер под руководством профессора Бахметьева приступили к астрономическому определению координат самолёта. Сам Бесфамильный принялся укреплять машины.

Закончив работу, Бесфамильный, Шевченко и Егоров привели в действие домкратики, смонтированные в лыжах "Г-2". Лыжи отделились ото льда, и под них были подложены масляные прокладки. Это предохраняло лыжи от примерзания и давало возможность в случае необходимости сразу же отправиться в полёт.

– Товарищ командир, – доложил Слабогрудов, – связь налажена.

Бесфамильный попросил соединить его с начальником экспедиции. Услышав голос Беляйкина, лётчик снова пережил волнение первых минут после посадки. С трудом овладев собой, срывающимся голосом он доложил:

– Сели благополучно. По нашим расчётам мы в районе полюса. Буду считать – пеленгируйте нас…

– Не надо считать, Бесфамильный. Мы вас запеленгировали ещё в воздухе. Ваши расчёты правильны. Тем не менее тщательно и осторожно проверьте это астрономическим способом… Разрешите вам, Бесфамильный, крепко пожать руку.

Лётчик промычал в ответ что-то невразумительное. Впоследствии, когда Беляйкин ему припомнил это, он всё свалил на Бахметьева. Действительно, в это время к нему чуть ли не бегом подходил сияющий профессор.

– Мы на самой макушке Земли! – кричал он ещё издалека.

Радостная весть была немедленно передана начальнику экспедиции. Благодаря вмешательству Уткина скоро об этом узнал весь мир. Узнал и Блинов, с нетерпением ожидавший разрешения начать трудный путь к базе.

МЕСЯЦ НА ПОЛЮСЕ

С юга, от тропиков, надвигалась весна. В Крыму цвели миндальные деревья, в Москве лопались почки тополей и берёз, в Архангельске вскрывалась Двина, а в Тихой пожелтели льды. Шёл тёплый весенний май, а на полюсе температура нередко достигала сорока градусов ниже нуля.

Но и этот полярный май – морозы и студёные ветры – почти не мешал работе. Заиндевевшие люди в мягких бобриковых комбинезонах и зелёных очках целые дни проводили около самолётов. Их работа протекала так же весело и оживлённо, как и на Большой земле: те же интересы владели ими. Располагая прекрасной радиосвязью, они не чувствовали полярного одиночества, от которого так страдали в своё время пионеры Арктики.

Жгучее желание Уткина так и осталось желанием. Самые страстные его просьбы не тронули начальника экспедиции: Беляйкин так и не разрешил ему лететь на полюс. Журналист горевал недолго: работы хватало и в Тихой. После того, как стало известно, что Бесфамильный развернул работу на полюсе, Уткин по "своей" рации два раза в сутки передавал полюсникам краткие бюллетени событий, случившихся на Большой земле. Благодаря Уткину горсточка людей, самоотверженно работавшая на полюсе, нередко слышала голоса вождей своей великой родины, слышала слова приветствия от родных и друзей из далёкой Москвы, слышала музыку и даже целые концерты, организованные специально для них лучшими артистами столицы. Словом, не попав на полюс, Уткин изо всех сил заботился о людях, полетевших туда…

В группе Бесфамильного никто не скучал. И если бы не постоянная угроза передвижения льдов, если бы не постоянное ожидание шторма – дни их пребывания на полюсе ничем не отличались бы от их обычных дней на Большой земле.

Зная, что организованность лучший враг уныния и пессимизма, которые так страшны именно здесь, среди бескрайних ледяных пустынь, Бесфамильный позаботился о том, чтобы каждый из его группы твёрдо знал свои обязанности и выполнял их. За исключением лётчика Шевченко и радиста Слабогрудова, весь экипаж самолёта был отдан в распоряжение профессора Бахметьева.

Работа шла дружно.

Каждое утро, если позволяла погода, Шевченко шёл в обычную пятнадцати-двадцатиминутную разведку. Он планомерно, сектор за сектором, исследовал с воздуха окрестности полюса – тщательно осматривал и фотографировал огромную площадь, ограниченную 89-м градусом северной широты. Помимо этого он "завозил" на различные высоты приборы профессора, помогая ему всесторонне изучить состав атмосферы и воздушные течения полюса.

Лишь один профессор Бахметьев не подчинялся суровому режиму, установленному Бесфамильным в лагере. Глубоководные гидрологические наблюдения, изучение температур и солёности воды, астрономические и метеорологические наблюдения, исследования стратосферы – всё это целиком поглощало профессора, и у него нередко не оставалось свободного времени даже для нормального сна.

Бесфамильный и все участники экспедиции с глубоким уважением относились к работе профессора, делая всё, чтобы облегчить его труд. За весь месяц работы на полюсе не было ни одного случая невыполнения к сроку какого-либо поручения Бахметьева. Весь экипаж трогательно заботился о "своём профессоре". Результатом этой заботы было, что профессор не чувствовал неизбежных, казалось, неудобств и лишений, с которыми обычно сопряжена научная работа в Арктике. Командир звена сумел ему создать условия, почти ничем не отличающиеся от условий московской лаборатории. И частенько дело доходило до того, что старый профессор забывал, где он находится, и выскакивал из превращённой в лабораторию пассажирской кабины "Г-2" на свирепый сорокаградусный мороз полюса в тонком халате и с непокрытой головой.

Ближайшим помощником, правой рукой профессора вскоре стал метеоролог Байер. Они вместе запускали радиозонды, вели шаропилотные и десятки других наблюдений над атмосферой полюса. Молодой, энергичный, имеющий немало знаний в областях, смежных с его специальностью, метеоролог почти всё время вёл самостоятельные научно-исследовательские работы по поручению Бахметьева. Правда, когда дело касалось прогнозов и гипотез, старый и молодой учёный почти всегда горячо спорили, но это не мешало им дружно работать, накапливая богатейший научный материал.

Остальные люди экипажа, не исключая и самого Бесфамильного, не имея специальных знаний, оказывали лишь техническую помощь учёным, выступая в большинстве случаев в роли чернорабочих.

В общем работы хватало на всех, и все были вполне довольны, если не сказать – веселы. Однако, по общему признанию, лучше всех себя чувствовал бортмеханик Егоров. Полёт и жизнь на полюсе дали ему возможность осуществить своё крупнейшее изобретение и пожинать приносимые им богатые плоды.

Да, учитель имел все основания быть довольным своим учеником! Егоров считался молодым бортмехаником и производственным "папашей" считал старого бортмеханика Дудорова, а тот сумел заразить изобретательским зудом своего любознательного и энергичного ученика.

С тех пор, как Егорову стало известно, что он идёт в большой арктический перелёт, он крепко задумался над больным вопросом северных полётов вообще – над запуском мотора во время мороза. Над этой проблемой не один год ломали головы полярные лётчики и бортмеханики. Предложений было немало, но реального, вполне надёжного средства никто назвать не мог.

И здесь Егорову помог его "папаша". Он изобрёл незамерзающую смесь для радиаторов. Этого было достаточно, чтобы окончательно оформилась давно зародившаяся у Егорова мысль. Он её немедленно предложил Бесфамильному. Лётчик сумел оценить по-настоящему мысль своего бортмеханика и настоял на переоборудовании "Г-2" по его чертежам.

Сейчас, на полюсе, выдержавшее неоднократные испытания в самых суровых условиях изобретение Егорова вызывало неподдельный восторг всего экипажа. О лучшей награде изобретатель не смел и мечтать.

Изобретение Егорова давало возможность в любой мороз запускать все четыре мотора "Г-2" в умопомрачительно короткие сроки – в двадцать – двадцать пять минут. В принципе оно сводилось к следующему:

К чехлу правого среднего мотора пристёгивалась цилиндрическая юбка из шёлкового полотна. Растянутое тросиками, крепящимися к шасси, лыжам и вмороженным перед самолётом колышкам, это лёгкое сооружение легко выдерживало даже свежий ветер. Под "юбку" устанавливались один-два примуса, от которых к мотору и в пассажирскую кабину шли трубы. С помощью этих труб в обогреваемом моторе и в кабине всё время поддерживалась комнатная температура.

В стены пилотской рубки были вделаны два нормальных шестидесятилитровых баллона сжатого воздуха под давлением в двести атмосфер, предназначенные для запуска моторов. Зарядка баллонов производилась автоматически компрессором, установленным в передней части обогреваемого мотора. Егоров, как в самом себе, был уверен в безотказной работе своего автоматического компрессора, но, отдавая дань общему лозунгу экспедиции: "предусмотреть всё", всё же на всякий случай взял на борт ручной компрессор. При его помощи в одном из баллонов можно было довести давление до восьмидесяти атмосфер, что вполне достаточно для запуска тёплого мотора.

Пользуясь сжатым воздухом, Егоров в два счёта заводил обогреваемый мотор. Но это ещё не выход. На одном моторе не полетишь. Как же быть с остальными?

Вот здесь-то и была зарыта собака егоровского изобретения!

Радиаторы всех моторов заполнялись незамерзающей дудоровской смесью. Она не боялась морозов, и, выключая моторы, её не приходилось спускать, как воду. Системы же охлаждения всех моторов были соединены между собой. Закрыв радиатор и запустив обогреваемый мотор, Егоров в три минуты доводил температуру его жидкости до восьмидесяти градусов выше нуля, а затем включал помпу, которая гнала нагретую жидкость в левый средний мотор. Подчиняясь закону циркуляции, тёплая жидкость быстро вытесняла холодную из левого в правый работающий мотор. Через пять минут запускался подогретый таким образом левый мотор. Теперь работают оба средних мотора. Их водяные магистрали соединены с магистралями обоих крайних. Оба средних одновременно обогревают свои крайние. И такой круговорот нагретой жидкости приводил к тому, что не проходило и получаса, как все моторы, несмотря на мороз, ревели на полном газу, и Егоров докладывал своему лётчику о готовности к полёту.

Не удовлетворяясь этим, Егоров установил медные змеевики в масляных баках. Пользуясь горячей жидкостью работающих моторов и своей помпой, он всё время поддерживал нормальную температуру смазочного, не имея неприятностей и с этой стороны. Во время стоянок ему не приходилось спускать масло из баков и нагревать его перед полётом.

Оборудованный по предложению Егорова "Г-2" получал весьма ценную в сложных условиях стоянки на полюсе способность – сняться с льдины и пойти в воздух почти немедленно. Поэтому бортмеханик с полным правом подтрунивал над рассказами о том, как северные лётчики порой сутками бились над запуском застывшего мотора какого-нибудь "Р-5" – мухи по сравнению с "Г-2".

В первые же дни стоянки на полюсе на острый язычок Егорова попал Слабогрудов. Бедный радист, у которого "ястребок" Шевченко отнял безраздельную власть над "крышей" самолёта, был вынужден снять стационарную жёсткую антенну с крыльев "Г-2". Теперь при всякой смене места стоило только сесть самолёту, как грузный Слабогрудов, по выражению Егорова, "выкатывался колбасой" из кабины и принимался долбить во льду лунки, чтобы вморозить штанги временной антенны. Егоров всегда помогал ему в этом кропотливом деле, не упуская случая отпустить несколько острот по поводу "неудачных паутинников, готовых вморозить в лёд телефонные столбы по всей трассе полюс – Тихая". Слабогрудов отшучивался, но всё же соглашался, что долбить лёд, вмораживая или освобождая штанги, – удовольствие маленькое. В конце концов Егоров предложил протянуть стационарную антенну на фюзеляже. Это предложение, осуществлённое Слабогрудовым, оказалось вполне жизненным и избавило радиста от частых "ледово-горных работ".

Обычно при хорошей погоде наиболее напряжённой была первая половина дня. К обеду всё население полюса собиралось во вместительной пассажирской кабине "Г-2".

Где-то под мотором горел примус, наполняя кабину приятным теплом. Благословляя Егорова, все с удовольствием разоблачались, сбрасывая с себя полярную одежду. Здесь умели ценить тепло!

После обеда каждый усаживался в удобное кресло. Перед креслом маленький откидной столик. В эти часы, по раз и навсегда установленному правилу, экипаж пользовался заслуженным отдыхом. Нарушалось это правило только в случае шторма, но, к счастью, штормы в это время года здесь были довольно редкими гостями.

…Сегодня, как и всегда, воспользовавшись часом отдыха, профессор Бахметьев продолжает свой обычный нескончаемый спор с метеорологом Байером. Канин и Егоров передвигают шахматные фигуры. Бесфамильный склонился над синоптической картой. Слабогрудов ни на минуту но отходит от своей рации. Сейчас он что-то рассказывает любопытному Уткину. Пользуясь "своей" рацией, журналист и здесь, на полюсе, не даёт ему покоя.

Между тем, учёные продолжают свой спор в повышенном тоне. Их возбуждённые голоса заставляют всех насторожиться: значит, будет что-нибудь интересное.

– Нет, – слышится надтреснутый голос старого профессора, – нет, вы не правы. Вы забываете о законе Гофмана. Этот изумительный учёный достаточно ясно раскрыл загадку образования тёплых течений в стратосфере. Работы Шокальского окончательно доказали существование гималайской отдушины…

– Какой отдушины? – заинтересовался Шевченко.

Воспользовавшись тем, что профессор на минуту отвлёкся, Байер дал волю своему красноречию:

– Шокальский – не авторитет, профессор. Я в корне не согласен с ним. По моим наблюдениям ветры здесь неустойчивые, хотя большинство и дует с востока. Но это внизу, а по шаропилотным наблюдениям, например, на высоте тысячи метров ветер меняет своё направление примерно на девяносто градусов, а иногда даже и резче. Помните – вчера мы пускали шар до шести тысяч метров. Он показал нам три слоя совершенно различных течений. В будущем лётчики всегда будут летать через полюс при попутном ветре…

– В будущем, – заметил Бесфамильный, – мы будем летать на стратопланах со скоростью тысяча пятьсот – две тысячи километров в час. Я ещё испытаю это удовольствие – позавтракать в Москве, а пообедать в Нью-Йорке.

– Поскорей бы наступало это будущее, – вмешался Шевченко, так и не получивший ответа на свой вопрос. – Уж я-то больше всех заинтересован в этом: моя девушка живёт в Хабаровске, и я бы к ней из Москвы каждый день летал на свидание!

– Позвольте, позвольте, Шевченко, – возмутился профессор. – Это никак не относится к делу… Как вам не стыдно, молодой человек! – неожиданно с новой силой набросился он на ничего не подозревающего Байера. – Стыдитесь! Шокальский для вас не авторитет? Это просто возмутительно. Я предполагал, что ваша компетентность в вопросах…

– Простите, профессор, – рискуя показаться невежливым, перебил его Бесфамильный, – я вот разбираюсь в синоптической карте и прихожу к выводу, что погода не предвещает ничего хорошего. А это, согласитесь, сейчас важнее защиты авторитета уважаемого профессора Шокальского.

Бахметьев взял карту из рук Бесфамильного. Вначале, по инерции, он всё ещё бросал негодующие взгляды на Байера, как бы собираясь окончательно разделаться с ним, но скоро карта поглотила всё его внимание.

– Как вы думаете, – спросил Бесфамильный, – имея такие прогнозы, сколько мы можем ещё пробыть на полюсе?

– Я лично готов пробыть здесь сколько угодно, хоть год, – не задумываясь, ответил профессор. – Нам хватило бы работы!.. Но карта действительно тревожная. В этих местах погода скоро начнёт портиться. Это бы ещё ничего, да Тихая может вскрыться, и наш аэродром вынесет в открытое море. Видимо, придётся убираться отсюда не позже чем через десять суток, иначе ледокол будет вынужден искать льдину для посадки наших самолётов.

– Нет, спасибо! У ледокола на нашей махине не сядешь…

Карта пошла по рукам. Все с тревогой всматривались в неё. Опасаясь, как бы это не вывело коллектив из необходимого равновесия, Бесфамильный поспешил переменить тему.

– Оставим пока это, – сказал он. – У начальника экспедиции есть более точные данные о состоянии льда в бухте, и он нам сообщит, когда нужно будет вылетать. Меня сейчас интересует другое: есть ли ещё где-нибудь поблизости острова, кроме тех, что заметил Блинов?

Профессор задумался. Видимо, этот вопрос не являлся для него неожиданным. Что-то прикинув в уме, он начал издалека:

– Не всё ещё изучено на земном шаре. До нас полюса никто серьёзно не обследовал. Одни предполагали, что здесь находится действующий вулкан, другие утверждали, что полюс – это покрытая вечными льдами земля. Мы же кое-что видели, кое-что знаем наверное, и нам здесь уже было и жарко и холодно! Судя по нашим наблюдениям, полюс – это море, имеющее местами неизмеримую глубину и покрытое толстой корой векового льда. Но у меня на этот счёт есть свои соображения, и я берусь утверждать, что в районе полюса всё же найдётся немало мелких островков, о которых ещё не знает мир. Я, например, предполагаю, что самый полюс и окружающая его площадь в несколько сотен тысяч квадратных километров покрыты вечными льдами, которые обладают замечательной способностью – не расти, не увеличиваться. Вы спросите: почему это происходит? Законный вопрос! Я думаю, потому, что полюс за лето расходует льда ровно столько, сколько он накопил за зиму. Расходится же отсюда лёд по всем направлениям, между открытыми и неоткрытыми островами, окружающими полюс неровным кольцом. Само собой разумеется, что кроме этого летом лёд ещё интенсивно подтаивает снизу…

Профессор увлёкся. Сказывалась длительная кабинетная работа. Его память отягощало множество наблюдений. Привыкший к обобщениям мозг давно уже приготовил выводы. Они просились наружу. И теперь, получив повод, профессор дал себе волю. Увлекаясь сам и увлекая других, он продолжал:

– Как я уже сказал, от полюса лёд движется по всем направлениям. В этом ему помогают ветры и течения, которых, кстати сказать, здесь сколько угодно. Возьмём одно из главных направлений – с юго-востока, от Сибирских островов, на северо-запад к Гренландии. Теперь взгляните на карту. Видите, несколько не доходя Гренландии, лёд резко меняет направление дрейфа и поворачивает почти строго на юг. Это с достаточной очевидностью доказано дрейфом Нансена. Значит, происходит торможение. Значит, между Гренландией и Шпицбергеном есть настолько мощное препятствие, что льды не в силах преодолеть его. Этим препятствием может быть только земля, точнее – громадных размеров неизвестный остров или даже целый архипелаг. Что бы получилось, если бы этого препятствия не было? Получилось бы то, что мы с вами сейчас не сидели бы здесь. В летние месяцы от Берингова пролива к полюсу дуют довольно постоянные ветры силою до восьми-девяти баллов. Они несут с собой льды с берегов Чукотки. И эта масса льдов с огромной, всесокрушающей силой давит на полюс. Если бы не было барьера, земли, – они неизбежно очистили бы полюс от льдов.

Этим, между прочим, объясняется и явление, так поразившее вас, Бесфамильный. Вспомните, что мы наблюдали, приближаясь к полюсу. Чем ближе к полюсу, тем меньше становилось крупных льдин, чаще попадались нагромождения битого льда. Ясно, что лёд крошится, напоровшись на гребёнку окружающих полюс мелких островов. Летом же под влиянием морозов и непрекращающегося давления он, искрошенный, как бы впаивается в окружающие полюс льды и вместе с ними уходит на юг, в обход барьера. Таким образом льдина, которая столь гостеприимно приняла наш самолёт, по всей вероятности родилась где-нибудь у берегов Чукотки. Может, именно на ней несколько лет тому назад был расположен знаменитый лагерь Шмидта. Пройдут года, и давлением наступающих с востока льдов она будет вытеснена отсюда на запад, а потом на юг. Это именно так, потому что лёд на полюсе вечно меняется…

Профессор кончил. Он обвёл благодарным взглядом внимательную аудиторию и медленно опустился в кресло. Ему хотелось привести в порядок внезапно нахлынувшие мысли.

Несмотря на то, что большинство фактов, на которые опирались выводы профессора, было давно известно, – его выводы для всех, кроме Бесфамильного, были несколько неожиданными. Командир звена едва скрывал свою радость. Сам того не подозревая, профессор точно, по пунктам подтвердил его научное предположение своими наблюдениями.

Бесфамильный решил ещё раз попытать счастья.

– Как вы думаете, профессор, – спросил он, вспоминая о своей сокровенной мечте, – можно организовать регулярную трансарктическую воздушную линию из Европы в Америку через северный полюс? Байер уже сказал нам, что всегда можно будет летать с попутным ветром. Но это не всё. Для работы линии больше ветра нужна база в районе полюса.

– Для полётов через полюс конечно необходима постоянная база. Но, по-моему, её совсем не обязательно организовывать на самом полюсе. Тем более, насколько я понимаю, она нужна не только для метеорологических наблюдений, но также на случай вынужденной посадки. Такую базу можно организовать между восемьдесят девятым и девяностым градусами северной широты – там больше ровных льдин. Думаю, что наученные нашим горьким опытом организаторы этой базы не будут держать около себя самолётов, не будут мучиться, постоянно перетаскивая их с места на место, как это делаем мы. База вполне выполнит своё назначение, если на ней будут находиться всего три-четыре человека со всем необходимым. Помимо своей основной задачи, работники базы смогут проводить систематически научные наблюдения. Это особенно необходимо для точного изучения направления дрейфов. До тех пор, пока мы окончательно не изучим направления дрейфов, нам наверное придётся держать здесь не одну, а несколько баз. И я уверен, что люди, которые будут на них работать, откроют в этом районе не один остров. Впоследствии базы переместятся на твёрдые точки новых островов, сюда можно завезти разборные дома… Впрочем, – вдруг спохватился профессор, – я увлекаюсь. Это дело далёкого будущего. Пока же можно со всей очевидностью утверждать, что в данный момент мы обеспечили бы если не все сто, то наверняка девяносто девять процентов успеха для любого лётчика, пролетающего сейчас над полюсом!..

***

Но не каждый день на полюсе проходил так спокойно. Штормы и связанное с ними передвижение льдов заставляли Бесфамильного вести кочевую жизнь.

***

За стенками тёплой кабины самолёта шуршала поземка. Гонимые ветром сухие снежинки бесконечной пеленой катились по насту.

В уютном тепле кабины люди наслаждались заслуженным отдыхом. Они были прочно защищены от суровой погоды полюса.

Возбуждённый вчерашними словами профессора Бахметьева, Бесфамильный до сих пор никак не мог придти в себя. "Торможение, происходит торможение, – размышлял он, – что-то задерживает движение льдов… Да, это несомненно – здесь где-то поблизости есть земля! Видел же Блинов какие-то острова".

Усилием воли лётчик освободился от навязчивых мыслей и позвал Шевченко.

– Я вас слушаю, товарищ командир!

– Рассказывай, Матвей, что видел.

Шевченко час назад вернулся с очередного полёта над полюсом и ещё не докладывал о результатах.

– Видимость была прекрасная, – начал свой доклад Шевченко. – Прошёл до восемьдесят девятой параллели по пятому градусу восточной долготы. Всюду льды и льды. Как и всегда, горизонт кажется ненормально приподнятым. Летишь как над огромным блюдом. Миражи по-прежнему мешают наблюдению. Сегодня, например, видел отражённую в небе гору "вверх ногами".

– Как гору? – удивился Бесфамильный. В его голосе послышалась радостная тревога. – Ты видел землю, Матвей?

– Может, и землю, товарищ командир, но очень далеко. Я берёг бензин и решил не гоняться за миражом.

– Это правильно, – согласился лётчик. В его глазах потухли радостные искорки. – Ну, а большие льдины встречались?

– Вот насчёт этого-то я и хотел доложить особо. Ближе чем на двадцать пять километров больших льдин нет. Налетит шторм – и нам буквально некуда перетаскивать самолёт. Полагаю, товарищ командир, что стоило бы немедля перелететь в другое место…

Оба лётчика бросили тревожный взгляд за окно. Позёмка лениво клубила молодой неокрепший снег. Они привыкли к этому и знали, что такая погода ничем особенным не грозит самолёту. Бесфамильный задумался. Но его мысли перебил профессор. Он слышал конец разговора.

– Ну, товарищи, так вы мне всю работу сорвёте, – недовольно заметил он. – Мы то и дело меняем место стоянки.

– Ничего не поделаешь, профессор. Обстоятельства заставляют быть осторожными…

– Разрешите, товарищ командир? – прервал его метеоролог Байер.

– Да, пожалуйста, Байер! В чём дело?

– Погода портится. Сверху навалились сравнительно тёплые пласты воздуха…

– Короче: вы ожидаете шторма, – перебил Бесфамильный. – Когда?

– Полагаю, что часам к семнадцати-восемнадцати.

– Видите, профессор, дело, оказывается, серьёзней, чем мы предполагали.

Бахметьев пожал плечами и отошёл.

– Да, ты прав, Матвей, – после минутного молчания решил Бесфамильный. – Надо перебираться.

Слышавшие их разговор стали быстро одеваться. Егоров полез в пилотскую рубку.

– Слабогрудов! – окликнул Бесфамильный ни на минутку не снимавшего наушников радиста. – Обеспечьте связь с начальником экспедиции.

Тот утвердительно кивнул головой.

Участники экспедиции один за другим покидали гостеприимную кабину. Задержались только двое: профессор и метеоролог. Они стояли у дверей и ожесточённо спорили о том, что принесло шторм. Бахметьев чертил пальцем в воздухе формулы. Бесфамильный, с трудом протиснувшись между ними, напомнил о приборах и вышел из самолёта. Вслед за ним выскочил Бахметьев, но, крикнув: "чорт возьми!", схватился за обнажённую голову и бегом вернулся в кабину.

Бесфамильный осмотрел горизонт. Ничего подозрительного! Очевидно, шторм ещё далеко. Посмотрел на часы: тринадцать. "Успеем", – решил он.

Через час на месте лагеря осталась лишь груда консервных банок да высокая мачта с советским флагом…

Набирая высоту, Бесфамильный направился по тому направлению, где Шевченко видел подходящие льдины.

Несколько минут полёта, и впереди показались большие льдины.

Несмотря на усилившийся ветер, посадка прошла хорошо. За время постоянных перелётов с места на место лётчики успели привыкнуть к необычным условиям. Весь лётный коллектив был хорошо слажен и работал образцово. Поэтому, выходя из самолёта, Бесфамильный заметил спокойно:

– Ну, вот и новое место…

И снова, как ни в чём не бывало, коллектив продолжал свою увлекательную работу.

***

15 мая на полюсе разыгрался шторм. Группа Бесфамильного пережила то же, что и группа Иванова в 1938 году. Гонимый пургой, снег засыпал людей и самолёты, проникал через какие-то невидимые щели в опустевшую пассажирскую кабину.

Ветер усиливался с каждой минутой. Самолётные крылья мелко дрожали. В полной темноте, заглушая рёв и завывание пурги, где-то совсем рядом раздался грохот. Началось самое страшное – ломка и передвижение льдов.

Ледяные барьеры, сталкиваясь друг с другом, ломали льдину, на которой стояли самолёты.

Бесфамильный не выходил из кабины "Г-2". Он всё время лично докладывал начальнику экспедиции о положении дел. Их тревожный разговор внезапно прервался. Сильный удар потряс самолёт и сбил в сторону обоих людей, приникших к рации. Подчиняясь инстинкту самосохранения, Бесфамильный и Слабогрудов бросились вон из самолёта. И напрасно обеспокоенный начальник экспедиции кричал в микрофон – молчание было ему ответом. Значительно позже Бесфамильный узнал, что Беляйкин поседел за эти минуты…

Почувствовав твёрдый лёд под ногами, лётчик быстро овладел собой. Затуманивший сознание минутный страх прошёл так же внезапно, как и появился. Бесфамильный пристально всмотрелся в мутные контуры засыпаемой тучами снега машины. Как подстреленная птица, самолёт свалился направо, устало опираясь концом крыла о ледяные глыбы. Правая лыжа глубоко провалилась в возникшую трещину. Командир звена в одно мгновение понял смертельную опасность, неожиданно постигшую его машину. Пытаясь перекричать бурю, он крикнул:

– Скорее, скорее, всё выгружать на лёд!

Люди бросились выполнять приказание командира. Через настежь распахнутые двери кабины на лёд полетели палатки, продовольствие, запасы одежды, бидоны с бензином и маслом. В этот момент никто не думал о себе. Каждый старался как можно скорее выбросить из гибнущей машины всё необходимое для жизни на полюсе.

Работой руководил Шевченко. Пытаясь определить размеры постигшего группу несчастья, Бесфамильный обошёл самолёт кругом и по крылу перебрался на другую сторону трещины. Её гладкие края были неподвижны. Машина уперлась концом крыла о лёд и прочно держалась на месте. Оценив обстановку, Бесфамильный запретил Слабогрудову снимать рацию: пока лёд неподвижен, самолёту ещё не грозит серьёзная опасность. Опасность в другом – трещина может закрыться и раздавить лыжу. Поэтому командир звена решил сделать попытку поднять самолёт.

Подвести под крыло домкраты и укрепить их было делом одной минуты. Но вот домкраты подняты до отказа, а лыжа поднялась всего на несколько сантиметров. До края трещины ещё добрый метр. Пришлось подкладывать под крыло льдины, освобождать домкраты, подкладывать льдины под них и снова поднимать. Так, сбиваемые ветром, засыпаемые колючим снегом, позабыв об усталости, люди сантиметр за сантиметром подымали тяжёлую машину. Каждый понимал, что от спасения машины зависит их жизнь. И сознание этого удесятеряло силы.

Лишь к часу ночи лыжа показалась над трещиной. Самолёт выправился. Теперь он стоял ровно, опираясь на одну лыжу и гору льда под крылом. Другая лыжа висела над трещиной.

Между тем шторм продолжался. Сила ветра несколько уменьшилась, но пурга по-прежнему бросалась охапками снега. Это было уже не страшно. Главная опасность миновала – передвижение льдов прекратилось. Закрепив как можно прочнее самолёт, Бесфамильный послал Слабогрудова в кабину – попробовать связь.

Немало времени и уменья пришлось потратить радисту, прежде чем он привёл в порядок сбитые с места приборы. Хорошо, хоть сохранились тщательно упакованные запасные лампы! Только через несколько часов ему с большим трудом удалось связаться с ближайшей к самолёту рацией базы. Через неё он передал Беляйкину составленную командиром успокоительную радиограмму. Но успокаиваться было ещё рано…

Ветер, очевидно, окончательно выбился из сил, и шторм стал утихать. Посветлело. Полузамёрзшие люди по-прежнему стояли на своих местах. Обойдя всех и ободрив каждого, Бесфамильный отослал в кабину обморозившегося Канина и сам занял его место. Его сильно беспокоило неустойчивое положение самолёта. "Что же дальше? – задавал себе вопрос Бесфамильный, осматривая громоздившиеся вокруг льдины. – Что же дальше? Если нам даже и удастся повернуть самолёт и поставить его на обе ноги, – как взлететь? Где найти ровную площадку? И если всё же удастся её найти, – как туда перетащить тяжёлый самолёт?" Мысль мучительно билась, и порой казалось, что нет выхода из создавшегося положения.

К вечеру пурга прекратилась. Выглянувшее солнце осветило безрадостную картину. Кругом, насколько хватал глаз, расстилалось неровное поле, покрытое бесформенными глыбами льда.

Грустные и растерянные люди бродили около своих засыпанных снегом самолётов. Всех глодала одна неотступная мысль: "С такого аэродрома не взлетишь".

Но горевать было некогда, да это и не в привычке Бесфамильного. Он знал, что бездействие и растерянность могут быстро разложить коллектив этих крепких, но смертельно уставших людей.

– Не время вешать носы, товарищи, – спокойно сказал он. – Кто хочет отправиться на поиски аэродрома?

Почти сейчас же, один за другим, вызвались идти Слабогрудов, Шевченко и Байер. У Бесфамильного загорелись радостные огоньки в глазах.

– Вот это дело, – совсем весело сказал он, пожимая руку стоявшего рядом Шевченко. – А я думал, что вы совсем скисли. Забирайте-ка, товарищи, всё необходимое для путешествия и отправляйтесь. Будем надеяться, что ваши поиски увенчаются успехом. А остальным, – добавил он, – отдыхать, немедленно отдыхать.

Площадка у самолёта быстро опустела. Егоров, Бахметьев и Канин полезли в кабину, а Бесфамильный принялся помогать отправляющимся в разведку выбирать необходимое из груды наваленных у самолёта вещей. Каждый выбрал себе лёгкий спальный мешок из гагачьего пуха и упаковал его в вещевой мешок вместе с запасом продовольствия и несколькими цветными ракетами. Кроме этого каждый взял с собой лёгкий винчестер и укрепил у пояса портативный радиоприёмник. Пользуясь им, по сигналам рации самолёта можно было безошибочно определить направление движения.

Проводив разведчиков, Бесфамильный укрепил на правом среднем моторе несложное шёлковое приспособление для обогрева и на самом краю трещины установил примуса. Убедившись, что вся система отопления работает нормально, залез в кабину и вызвал по радио базу Иванова.

Прошли сутки. Отдохнувшие люди успели обжить новое место. Самолёты очищены от снега, выброшенные из кабины в памятные минуты вещи убраны на свои места. Бахметьев, воспользовавшись трещиной, успел расставить вокруг неё свои приборы. И только повисший на ледяной подпорке "Г-2" молчаливо напоминал о случившемся. Опасность ещё не миновала.

Возвратился Шевченко. Он слабо улыбнулся, увидев происшедшие за время его отсутствия перемены, и, подошёл к Бесфамильному:

– Нет ничего подходящего, товарищ командир…

Бесфамильный молча указал ему на самолёт. Поняв командира, лётчик понуро полез в кабину и скоро захрапел, растянувшись на своей койке.

Скоро возвратились Байер и Слабогрудов. По их виду все без слов догадались, что они тоже не принесли радостных вестей.

Положение усложнилось, но Бесфамильный решил не сдаваться. Ни одним жестом он не показал охватившего его беспокойства. Отправив разведчиков отдыхать, он долго разговаривал с Беляйкиным. Потом вышел из кабины и стал ходить вокруг самолёта, что-то соображая. Егоров и Канин, сняв чехлы с моторов своих машин, пытались очистить их от набившегося во все неровности спрессовавшегося снега. Профессор Бахметьев, забыв обо всём, вёл свои наблюдения, переходя от прибора к прибору.

Так прошло несколько часов. Убедившись, что один он вряд ли найдёт выход из положения, Бесфамильный приказал всем собраться в кабину.

– Придётся потолковать, – сказал он, когда все расселись. – Начальник экспедиции предложил нам самим искать выход. Да и чем он может помочь нам, если мы лишены возможности даже принять самолёт?

– Я хотел бы знать, – спросил после минутного молчания профессор Бахметьев, – на какое время мы обеспечены продовольствием?

– На три месяца.

– Ну и отлично, – продолжал профессор. – Если нам не суждено вырваться отсюда, то за три месяца мы проделаем такую научную работу, что нам долгие годы будет благодарен весь мир. Надо только систематически, ежедневно отсылать результаты наших наблюдений по радио в Тихую. Беляйкин располагает достаточными научными силами, чтобы этот материал обработать и систематизировать…

– Позвольте, профессор, – перебил его Бесфамильный, – мы совсем не собираемся замуровывать себя в этом ледяном гробу. Наблюдения наблюдениями, но нам надо что-то придумать, чтобы результаты этих наблюдений мы же сами и обработали на Большой земле.

– Что же вы предлагаете? Идти пешком? На это я не согласен. Что нам это даст? Без собак, нагрузив на себя хотя бы одно продовольствие, мы далеко уйти не сможем. Нам не дойти даже до льдины, где сможем принять спасательный самолёт. Подобное решение – верная гибель. По-моему, у нас единственный выход – растянуть продовольствие хотя бы на пять месяцев, сидеть на месте и работать до конца. Может быть, за это время поблизости образуется подходящая площадка, и мы сможем подняться…

– Я понимаю профессора, – вступил в разговор Байер, – но не разделяю проповедуемой им обречённости. Зачем нам это? Да полноте, сможем ли мы спокойно работать, зная, что через пару месяцев нас ждёт неминуемая гибель? А что если новый шторм разрушит нашу машину?

– Ну и что же? – спокойно возразил Бахметьев. – За это время мы найдём площадку, и к нам прилетят самолёты. Я уверен, что на родине будут приложены все усилия к тому, чтобы нас спасти. Но если даже нас и не удастся спасти, то мы дадим столько научного материала, что цена наших жизней будет недорогой платой за него…

Байер вскочил взволнованный. Чуть не крича, размахивая руками, он доказывал профессору, что "преступлением будет сидеть сложа руки". Канин горячо поддерживал его.

– Профессор прав, – внезапно ввязался в их спор Шевченко, поднимаясь с койки. Байера и Канина настолько поразила эта неожиданная реплика лётчика, что они на несколько минут лишились дара слова. Воспользовавшись их молчанием, Шевченко продолжал: – Мне нравится профессор, нравится мужество, с которым он решил, казалось бы, неразрешимый вопрос. Не мы первые погибнем в ледяном плену Арктики…

Бесфамильный с не меньшим удивлением слушал спокойные слова Шевченко. Он уже пожалел, что не пресёк в самом начале этого опасного спора. Но глаза его боевого товарища выражали столько уверенности в победе, что с их выражением как-то не вязались слетающие с губ слова. Поймав тревожный взгляд командира, Шевченко понимающе кивнул головой и продолжал:

– Всё это так, но мы не сдадимся до последней минуты. Не сдадимся! Помните, так называлась газета, выходившая в легендарном лагере Шмидта. Эти слова станут и нашим лозунгом. И у нас не дрогнет сердце! Мы смело умрём, если обстоятельства принудят нас к этому. Но… не попробовать ли нам ещё раз, прежде чем умирать, постараться улететь отсюда? Возвращаясь из своей неудачной разведки, я заметил немало ровных льдин, засыпанных снегом и осколками льда. Правда, ни одна из них по своим размерам не годится для взлёта даже моего "ястребка". И важно не это. Важно то, что только небольшие перемычки торосов отделяют эти льдины друг от друга. Арктика до сих пор предоставляла нам готовые аэродромы в неограниченном количестве. Она избаловала нас, и мы повесили носы, не видя одного из таких аэродромов. Я предлагаю повнимательней обследовать прилегающие к самолёту засыпанные снегом ледяные поля, выбрать из них те, которые разделены наименьшими перемычками, и попробовать расчистить их. Я уверен, что таким образом мы соорудим площадку, вполне достаточную для взлёта обоих самолётов.

Наконец все поняли, куда клонил хитрый Шевченко. Его предложение было принято с радостью. Оно воскресило угасшую было уверенность в благополучном исходе перелёта.

Все выскочили из кабины и разошлись в разные стороны, тщательно осматривая каждый метр льда под ногами.

"Г-2" стоял неподвижно, тяжело опираясь крылом на созданную этими людьми ледяную гору. Правая лыжа беспомощно висела над трещиной. Удастся ли людям снова поднять в голубую высь эту машину?..

ОТСТУПЛЕНИЕ

Вечером 23 апреля начальник экспедиции сообщил Блинову радостную весть о том, что Бесфамильный благополучно достиг полюса, и приказал немедленно начать эвакуацию, двигаясь пешком по направлению базы. В лагере поняли, что в соревновании двух экипажей победил тот, которым руководила железная дисциплина и выдержка.

…Багровое солнце, как привязанное невидимой нитью, медленно вращалось, описывая широкие круги над горизонтом. Солнце ослепляло людей, на секунду выглянувших из спального мешка без полярных очков. Морозный ветер обжигал лица, разукрашивая инеем ресницы и усы.

Распоряжение начальника экспедиции не застало врасплох "блиновцев". Они давно знали, что их ожидает тяжёлое, полное неожиданностей отступление. Каждый из них имел достаточно свободного времени, чтобы трезво взвесить все трудности предстоящего путешествия по дрейфующим льдам. Невольно вспоминались многие подобные переходы, кончавшиеся трагически. Приходили на память имена американца де Лонга, русского Седова и итальянца Кверини; имена многих из команды судна "Святая Анна". Всё это были люди, погибшие при отступлении из безмолвного ледяного плена.

Следуя прекрасному принципу: "будь готов к худшему", не строя никаких иллюзий, "блиновцы" спокойно готовились к трудной эвакуации. Люди были далеки от паники и, честно говоря, никто – за исключением, пожалуй, Грохотова – не сомневался в счастливом конце предстоящей экспедиции.

Лагерь свёртывался…

Находившийся ещё под впечатлением аварии Блинов, как никогда, чувствовал на своих плечах тяжёлый груз ответственности за благополучный исход эвакуации, за доверенные ему жизни людей, с которыми несчастье связало его тесными узами дружбы. Теперь он не торопился, работал сосредоточенно, пытаясь предусмотреть всякую мелочь.

Весь день 24 апреля ушел на окончание сборов. И время не пропало даром. На четырёх до предела нагруженных нартах было всё, что, казалось, на сто процентов обеспечивало успех перехода. Ни одна группа людей, собирающихся в подобное путешествие, не была ещё так вооружена для борьбы с Арктикой, как группа Блинова. В её распоряжении были аварийная рация, приборы для ориентировки и точного определения места стоянки по солнцу, шёлковые палатки, примуса и наконец двухмесячный запас продовольствия. В расчёте на будущее каждый участник перехода получил ручной компас. Сейчас близость полюса делала этот прибор бесполезным.

Перед выступлением Блинов вызвал по радио базу и лично договорился с Ивановым о связи. Условились, что каждый раз, прежде чем выключаться, радисты точно договариваются о часе восстановления связи. Кроме того два раза в сутки – в двенадцать часов ночи и в двенадцать часов дня – было установлено по двадцать "аварийных минут". Ежедневно в это время на рации базы должен был обязательно дежурить Фунтов.

Всё шло хорошо, и лишь недостаток собак смущал Блинова.

"Группа итальянца Кверини, – горестно размышлял он, – располагала ста четырьмя собаками. И то ей не удалось вырваться отсюда…"

Действительно, сорок четыре собаки с трудом тащили тяжело нагруженные нарты даже по ровному снегу. Что же будет, если дорога испортится? Приходилось надеяться только на то, что с каждым днём расход горючего и продовольствия будет облегчать нарты.

В полдень 25 апреля Блинов подал долгожданный сигнал к выступлению.

Хорошо отдохнувшие собаки дружно рванули постромки. Переваливаясь с боку на бок на неровностях льда, заскрипели тяжёлые парты. Аня, Сутырин, Коршунов и Грохотов пошли за ними, придерживая груз. Впереди, определяя направление, шли Блинов, Викторов и Курочкин.

Тяжелее других доставалось идущему с передними нартами. Он должен был быстро выбирать удобный путь между высокими сугробами и льдинами. И, как ни странно, эту тяжёлую обязанность взял на себя профессор Сутырин. Он легко шагал рядом со своими нартами, успевая управлять собачьей упряжкой и придерживать нарты. Видимо, ему больше всех пошла на пользу долгая зимняя тренировка, проводившаяся под руководством опытного каюра из числа зимовщиков Шпицбергена.

Особенно бережно вёл свои сани Коршунов. Он принял на себя обязанности "земного штурмана" потерявшей самолёт экспедиции и погрузил на свои нарты все снятые с самолёта ценные приборы и навигационные инструменты.

Первые же километры пути убедили Блинова, что о продвижении по прямой не могло быть и речи. Шли зигзагами, порой с трудом прокладывая дорогу между высокими торосами. "Здесь, пожалуй, не триста, а пятьсот километров наберётся", – с тревогой подумал он.

Командир звена первым пошёл впереди маленького каравана, зорко следя за дорогой. Ему приходилось проявлять максимум сообразительности, чтобы не удлинить путь ещё более, чтобы не завести караван в ледовый тупик. Викторов и Курочкин молча шагали рядом, учились оценивать ледовую обстановку, готовились сменить командира на его ответственной вахте.

Как и следовало ожидать, Грохотов оказался тяжёлой обузой в пути. Этот самовлюблённый человек больше всего на свете опасался за целость своей драгоценной жизни. Он боялся, что силы могут покинуть его раньше времени, и поэтому старался бережно расходовать их. Забывая о том, что нарты и без того перегружены, он при всяком удобном случае усаживался в них, нещадно колотя выбивавшихся из сил ни в чём неповинных собак. Он не думал о том, что если собаки выдохнутся, то ему же придётся за них нести груз на своих плечах.

В довершение всего, от природы ленивый Грохотов очень невнимательно следил за своими нартами. То и дело они сильно накренялись. "Вот-вот опрокинет", – тревожно думала Аня, идущая следом. Смешанное чувство раздражения и беспокойства всё сильнее и сильнее овладевало ею.

Опасения Ани скоро оправдались. На крутом откосе большого айсберга Грохотов не заметил опасного наклона. Его нарты, не чувствуя помощи человека, свалились набок, и груз рассыпался на снегу. Почувствовав торможение, привычные собаки остановились и сразу же улеглись, высунув красные языки. Они с упрёком смотрели на Грохотова своими умными, живыми глазами.

Растерявшийся метеоролог бросился подбирать рассыпавшийся по снегу груз, позабыв предупредить уходящих вперед товарищей. Наблюдавшая всё это Аня громко крикнула:

– Стой!

Все остановились, невольно вздрогнув от этого неожиданного в привычной тишине резкого крика.

С помощью подоспевших товарищей нарты Грохотова скоро были снова нагружены.

– Надо быть внимательнее, товарищ Грохотов, – скрывая раздражение, сказал ему командир звена.

Метеоролог ничего не ответил, и маленький караван в тягостном молчании тронулся в путь.

***

Шестичасовой путь, несмотря на два десятиминутных привала, сильно утомил. Толстяк Блинов обливался потом. Курочкин стал заметно отставать. О Грохотове и говорить нечего – он, бедняга, едва передвигал ноги, обеими руками ухватившись за дуги своих нарт. И только одна Аня сохранила выдержку и правильное дыхание. Прекрасно тренированные мускулы девушки легко переносили привычную нагрузку – ведь на зимовке только она одна сумела заставить себя ежедневно пробегать на лыжах десять километров.

С каждым километром дорога становилась всё хуже и хуже. Высокие льдины то и дело преграждали путь. Появились трещины, в которые, причиняя немало неприятностей, проваливались полозья нарт.

Заметно утомились и собаки. Их вожаки стали часто оглядываться и недовольно рычать. Остальные собаки повизгивали и плелись, низко опустив головы.

Блинов понял, что дальнейшее продвижение обойдётся группе слишком дорого, и коротко скомандовал:

– На привал!

Все с радостью приветствовали этот долгожданный сигнал и принялись за работу. Обязанности были распределены ещё и лагере, и сейчас каждый знал, что ему делать.

Аня и Коршунов разводили примуса, топили снег и грели воду. Викторов вмораживал в лёд штанги для установки палаток. Сутырин помогал Курочкину налаживать работу аварийной рации. И только Грохотов забыл о своих обязанностях по отношению к коллективу – кормить собак вместо него пришлось Блинову. Надеясь, что метеоролог образумится сам, командир не сказал ему ни слова.

Скоро несложные работы по оборудованию временной стоянки были закончены. Весело шумевшие примуса несколько согрели большую палатку. Весёлая Аня хозяйничала в этой "ледяной столовой", разливая по мискам приготовленный из консервов суп. За супом последовало неизменное какао со сгущённым молоком.

После обеда, когда все участники перехода снова принялись за дело, метеоролог, бормоча себе под нос что-то о "сохранении энергии", залез о головой в спальный мешок. На редкость выдержанный и спокойный профессор Сутырин, которому, кроме своих основных обязанностей, пришлось вместо Грохотова заниматься метеорологическими наблюдениями, вышел из себя и назвал его "бесчестным человеком". В лексиконе профессора этот термин означал самое крепкое ругательство.

– Да, с такими типами далеко не уйдёшь, – желчно поддержал его Курочкин.

– Паникёр и трус, – разошёлся профессор. – Такие люди в Арктике опаснее цынги.

– По-моему, такие господа нетерпимы и на Большой земле, – добавил Курочкин.

Разговор иссяк. Каждый был слишком занят делом, чтобы давать волю своим чувствам. Даже Аня, которая с трудом сдерживала ненависть к злосчастному метеорологу, не проронила ни слова. Она не отходила от рации, втайне надеясь, что ей удастся хотя бы издалека услышать голос Иванова.

Радист ещё некоторое время сосредоточенно и молча работал, низко склонившись над своим аппаратом. Потом он обернулся к Блинову и доложил:

– Связь готова.

Командир звена тяжело поднялся со своего места, подошёл к рации и надел поданные радистом наушники.

– За шесть часов прошли всего пятнадцать километров, – ровным голосом начал он свой неутешительный доклад. – Люди и собаки сильно устали. Боюсь, что собаки долго не выдержат. Нарты сильно перегружены…

Блинов умолк, видимо вслушиваясь в не слышимый остальным голос с базы.

– Хорошо, – после минутного молчания сказал он в микрофон, – у меня сейчас двадцать часов тридцать минут. Людям даю отдых. Связь прошу через восемь часов.

И, обращаясь к Ане, добавил:

– Бирюкова, Иванов тебе привет передаёт!

Пока Аня надевала наушники, Иванов выключил связь…

***

Восьмичасовой отдых прошёл незаметно.

Блинов первый вылез из своего мехового мешка и быстро выбежал из палатки. В небе бессменно сияло солнце. Было похоже на то, что хорошая погода установилась всерьёз и надолго. Внимательно осмотрев горизонт и не найдя ничего подозрительного, Блинов решил через два часа двигаться дальше.

Повинуясь грозным окрикам "дневального" Викторова, палатка приняла жилой вид. Спальные мешки свёрнуты и аккуратно завязаны, приборы упакованы, всё готово к походу. Аня суетится у примусов, на которых уже поспевает поставленная заботливым "дневальным" пища.

За завтраком разговор вертелся вокруг путешествия. Отдохнувшие люди подтрунивали над своим положением.

– Ничего страшного в нашем положении нет, – уверенно рубил профессор. – Бывали люди и раньше в этих широтах. И ничего – возвращались благополучно.

– Кого вы имеете в виду, профессор? – спросила Аня.

– Первым пробившимся в эти широты был Нансен. Бросив в конце февраля 1895 года своё затёртое льдами судно "Фрам", он вместе с Иогансеном пошёл на полюс. Ему удалось достичь восемьдесят пятого градуса четырнадцатой минуты северной широты. Убедившись, что дойти до полюса ему не удастся, Нансен повернул на юг. Он прошёл пешком более пятисот километров и достиг острова Джексона, самого северного острова в архипелаге Земли Франца-Иосифа.

– Значит, он прошёл расстояние большее, чем предстоит пройти нам?

– Да, большее… Но здесь путешествовал не только Нансен. Один из участников экспедиции герцога Абруцкого, итальянец Умберто Каньи, прошёл ещё дальше на север. С группой в десять человек он вышел из бухты Тихая, имея сто собак и тринадцать нарт. Они потратили на своё путешествие не один месяц, зато достигли восемьдесят шестого градуса тридцать четвёртой минуты северной широты, пройдя в обе стороны более тысячи километров. Это произошло в 1901 году. Через шесть лет, в 1907 году, и этот рекорд был побит американцем Робертом Пири, достигшим восемьдесят седьмого градуса северной широты. Упорный американец, после неоднократных попыток, потратив на это двадцать три года, всё же достиг полюса…

– Раз они доходили, значит и мы дойдём! – весело резюмировала Аня, оглядывая всех, как бы призывая их в свидетели своей уверенности.

– Ты-то дойдёшь, – со вздохом сказал молчавший до сих пор Грохотов. – А другие как? Нет, товарищи, мы совершили непростительную глупость. Нам следовало сразу же потребовать от Бесфамильного, чтобы он перевёз нас в Тихую. Чорт с ним, с полюсом: человек важнее!..

– Это не ты ли человек-то? – зло перебила Аня. – Слякоть ты, а не человек!

– Перестаньте, Бирюкова, надоело, право. Вы вечно ругаетесь, – заметил Блинов.

– Да нет, товарищ командир, я не ругаюсь. Но меня злит этот эгоист.

– Бросьте, Аня, это бесполезно, – вмешался Викторов. – Что касается меня, то я, например, совершенно точно знаю, что пешком или на самолётах, а до родины мы скоро доберёмся.

– Правильно, Викторов! – похвалил его Блинов. – Не только доберёмся, но будем проситься в новый полёт на полюс. Ошибки нас многому научили. Я бы сейчас же по возвращении в Москву согласился снова вылететь сюда. Взял бы два одинаковых самолёта "З-1" и в четыре дня достиг бы полюса…

– Это уж ты чересчур, – недоверчиво заметил Викторов.

– И долетел бы! На таких самолётах, как наши, можно смело лететь, куда хочешь. Наши моторы, если их тщательно подготовить, никогда не сдадут. В неудачах всегда виноваты не моторы и не самолёты – виноваты люди. Вот мы потеряли два самолёта. И не по вине материальной части, а по моей личной вине – плохо готовился, мало слушал инженера, а потом – рискнул…

Аня поняла, что Блинов заговорил о своём наболевшем; ему тяжело, но он, как бы бичуя себя, будет говорить об этом мучительно долго. Она намеренно перебила своего командира:

– А как же с полюсом?

– С полюсом? – недоумевая, переспросил Блинов. Вспомнив, он продолжал с улыбкой: – А так. Вылетев из Москвы, я в первый же день достиг бы Усть-Цильмы, во второй – Новой Земли, в третий – Земли Франца-Иосифа и в четвёртый – полюса. Но должен оговориться: такой скоростной перелёт возможен только в том случае, если в местах посадок будет хорошая погода. В местах посадок, – подчеркнул он, – потому что лететь-то я могу при любой погоде, лишь было бы где сесть!

– Мечты, мечты, где ваша сладость, – пропел Викторов и неожиданно жёстко закончил: – Вряд ли нам теперь, после всего этого, машины доверят.

Эта реплика задела за живое Блинова. Он закусил губу и, повременив минуту, бросил только одно слово:

– Пора!

Так начался второй день пути. Первые полчаса идти казалось трудней, чем вчера: мускулы болели. Но постепенно боль проходила, и люди привыкали к тяжёлому передвижению. И это радовало.

Шли целый день, делая через каждые два часа небольшие привалы. Вечером определились по солнцу. Оказалось, что, считая по прямой, прошли всего лишь восемнадцать километров.

– Если пойдём даже таким темпом, – сказал Сутырин, – то через восемнадцать дней будем у Иванова…

***

Третьи сутки прошли легко. Мускулы привыкли к постоянной погрузке. Необъяснимая радость охватила всех. Теперь уж никто не сомневался в благополучном конце перехода.

Куда девалась мрачная сосредоточенность первых двух дней! На привалах то и дело вспыхивали яркие искорки смеха. Чувствуя общее настроение, повеселели даже собаки.

Похудевший Грохотов тоже, казалось, втянулся в темп переходов. Во всяком случае теперь он шёл довольно бодро, не отставал и даже как-то во время ужина рассказал Викторову о том, как он зимой 1935 года взял первенство Москвы по лыжам.

– Вот лыжи бы сюда, – мечтал Грохотов, забывая о трудностях пути. – Я бы показал вам, как на севере ходить надо!

Слушая его, Аня качала головой и улыбалась. Наглость этого человека была поистине неисчерпаема.

В радости люди забыли о коварстве Арктики. И она готовила им жестокое наказание.. На шестые сутки "блиновцев" в пути захватила пурга. Снег залеплял очки; скрывал очертания льдин и неровности пути, забивал глаза собакам. Они ложились, отказываясь идти дальше. Скоро всем стало ясно, что идти дальше нет смысла, – можно растеряться, потерять массу сил, кружась на одном месте. Скрепя сердце пришлось сделать привал.

Пурга кончилась только через сутки. С новыми силами двинулись вперёд, к базе.. С каждым днём расстояние уменьшалось, и это придавало новые силы. Никто не обращал серьёзного внимания даже на то, что оправдывались опасения Блинова: собаки начали сдавать. Нарты, правда, постепенно облегчались. Но раз испортившись, погода уже не баловала, и частые снегопады, засыпающие свежим снегом раскрошенные льдины, делали дорогу почти непроходимой. Люди шли с трудом. Нарты поминутно застревали, и собаки окончательно выбивались из сил. 7 мая в один переход отказали сразу три четвероногих помощника, и их пришлось пристрелить. Это послужило сигналом. Пытаясь сохранить возможно дольше остальных собак, решили часть груза с нарт переложить в заспинные мешки. Идти стало ещё трудней.

Так, с перерывами, переход продолжался до 9 мая. Прошло уже пятнадцать дней с тех пор, как люди покинули место аварии своего самолёта. В последние два дня суточные переходы равнялись всего лишь восьми километрам, а тут ещё профессор Сутырин объявил весьма неутешительные выводы из своих наблюдений. Оказалось, что за это время дрейфующие льды, по которым шла группа, значительно сносило на запад. Само по себе это явление не представляло большой опасности, но Сутырин знал, что лагерь Иванова с ещё большей скоростью дрейфует в том же направлении. Получалось так, что дрейф лагеря Иванова каждый день съедал несколько километров из суточных переходов группы Блинова. Перспектива не из приятных! Так можно было вечно гоняться за базой без шансов догнать её когда-нибудь. Логика подсказывала единственный выход, и Блинов был вынужден им воспользоваться. Он увеличил время суточных переходов.

Теперь шли уже не восемь, а десять-двенадцать часов в сутки. Но выигрыша в пути эта мера почти не дала. Утомлённые двадцатидневным переходом люди стали сдавать. Грохотов засыпал прямо на ходу. Приходилось всё время быть начеку, чтобы его примеру не последовал кто-нибудь из участников перехода. И тем не менее надо было спешить! Только в усилении темпов продвижения вперед Блинов видел выход из создавшегося трагического положения. Из отрывочных сообщений Иванова он знал, что погода испортилась во всём районе, вплоть до полюса, и Бесфамильному там приходилось не сладко. Это означало, что в ближайшие дни им, находящимся всего в каких-нибудь ста двадцати километрах от базы, помощи с воздуха ждать не приходится: база, затаив дыхание, ждёт сообщений Бесфамильного. Значит, надо надеяться только на свои силы, только на себя!..

Много горьких минут пережил в эти дни командир перехода. Однако жаловаться было не на кого – сам виноват кругом. И, стиснув зубы, он приказывал пристреливать одну за другой выбивающихся из сил собак. В конце концов остались только три нарты. Обессиленные люди едва тащили ноги. Продовольствие, которое они несли в рюкзаках, пришлось оставить на одном из привалов. Это облегчило продвижение вперёд, но в то же время лишило аварийных запасов. Теперь продовольствия осталось в обрез, и его приходилось экономить, установив жёсткий паёк.

Беляйкин, чем мог, подбадривал группу.

– Крепитесь, товарищи, – нередко раздавался его голос по радио. – Вы недалеко от базы. Напрягите все силы…

Время шло, и расстояние таяло. Это действовало на людей лучше, чем ставшая мечтой лишняя банка консервов. И вот, когда до базы осталось всего каких-нибудь шестьдесят пять километров, было получено грозное сообщение Иванова:

– Сегодня резко изменилось направление дрейфа. База дрейфует почти строго на юг. Как у вас?

Очевидно, где-нибудь между группой Блинова и базой льды разделило большое, может быть в несколько сот километров длиной, разводье. Льды, по которым шли близкие к отчаянию люди, по-прежнему дрейфовали на запад. Расстояние между базой и группой Блинова стало катастрофически расти. Это известие настолько удручающе подействовало на лишившихся, казалось, последней надежды людей, что только сообщение начальника экспедиции помогло Блинову избежать губительной паники. Беляйкин радировал:

– Бесспорно, ваше положение серьёзно. Продержитесь несколько суток. Бесфамильному приказано немедленно свернуть работы на полюсе и вернуться в Тихую. По прибытии Бесфамильного Иванов вылетит к вам на помощь.

Начальник экспедиции ещё не знал, что самолёт Бесфамильного бессильно повис над трещиной…

***

Ободрённые радиограммой начальника экспедиции, "блиновцы" продолжали упорно продвигаться на юг. Было брошено всё, кроме самых скудных запасов продовольствия, рации, горючего и спальных мешков.

Две оставшиеся собачьих упряжки, выбиваясь из последних сил, тащили жалкие остатки когда-то блестящего технического оснащения экспедиции. Остальных собак в эти последние дни пришлось собакам же и скормить…

Прошло два дня, и Блинов горько пожалел о некоторых брошенных вещах. Дорогу преградило большое разводье. Оно тянулось с востока на запад. Как ни старался командир звена определить его длину, так и не удалось: узкая щель разводья в обе стороны сливалась с горизонтом.

"Вот когда бы пригодилась мозолившая всем глаза "ледянка", – подумал он. – На этой лёгкой складной лодочке из прорезиненной ткани мы без трудов переправились бы на другую сторону. И, как знать, может быть, на том льду стали бы дрейфовать по одному направлению с Ивановым".

Блинову казалось, что противоположный берег разводья медленно уходит на юг. Но он никому не высказал этого подозрения, резко повернув на запад.

– Кажется, там оно суживается, – сказал он плетущимся за ним людям, чтобы как-нибудь объяснить своё решение.

Пошли. Скоро стал попадаться тонкий молодой лёд, не выдерживающий тяжести человека. Пришлось повернуть назад, обходить его.. То тут, то там преграждали дорогу айсберги и трещины. Продвижение на запад стало совершенно невозможно. Группа была вынуждена остановиться на привал.

В этот день Блинов с особым нетерпением ждал восстановления связи с базой. Моторчик рации был брошен, а с аккумуляторами дело что-то не ладилось. Прошло не меньше часа, прежде чем радист получил ответ на свои позывные.

– Ищите аэродром, – не скрывая радости, сообщил Иванов. – Начальник экспедиции приказал при первой возможности вылететь к вам на помощь.

Это известие вызвало бурный подъём. Усталость как рукой сняло. Все бросились на север, подальше от разводья, на поиски аэродрома. Не разделил общей радости только один Грохотов. Испытания, которые постигли группу, окончательно сломили возродившийся было дух этого безвольного человека. Он не пошёл на поиски аэродрома, а забился в свой спальный мешок, как собака в конуру. И оттуда скулил по-собачьи:

– Не верьте вы этим бредням! До тех пор, пока не вернётся с полюса Бесфамильный, не видать нам самолётов, как своих ушей. Успокаивает нас Иванов…

Метеоролог на минуту смолк, как бы обдумывая что-то. Потом из мешка донёсся его дрожащий, торжественный голос:

– Клянусь… Да, даю клятву, что это будет мой последний полёт. Хватит, полетал…

Слышавший "клятву" Курочкин брезгливо поморщился.

***

Второй день "блиновцы" живут спокойной, размеренной жизнью. Отдых принёс с собой надежду на скорое спасение. Площадка для самолётов Иванова найдена поблизости, и перетащить туда рацию было делом нескольких часов. Теперь на подготовленной площадке посменно дежурили люди, готовые каждую минуту принять самолёт Иванова. Опасения вызывала только погода. От разводья полз густой туман, покрывая потемневшие льды непроницаемой пеленой. На тревожные вопросы Блинова база неизменно отвечала, что Иванов не может вылететь по такой же причине – вот уж три дня, как всё покрыто густым туманом.

Худшие опасения сбылись скорее, чем предполагал Блинов. Однажды, едва заступив на дежурство, встревоженный Коршунов вернулся в палатку.

– Началось передвижение льдов, – чуть ли не шопотом сказал он.

Но его услышали. Все бросились на площадку. И на глазах остолбеневших людей прекрасный аэродром разделился на три части. Глубокие трещины в трёх направлениях перерезали гладкую льдину, с которой было связано столько надежд…

Когда убитые горем люди получили способность решать, по трём направлениям были посланы разведчики. Они скоро вернулись, сообщив, что весь район разводья, насколько хватает глаз, покрыт туманом, сквозь который смутно вырисовываются огромные ледяные горы. Найти аэродром среди них – дело безнадёжное.

Пришлось снаряжать дальнюю разведку по пройденному пути. Все помнили, что там не раз встречались большие льдины, вполне пригодные для посадки самолёта. В разведку вызвались Аня и Викторов.

Оставшиеся люди долго смотрели туда, где в густом тумане скрылись фигуры разведчиков. И только голос Курочкина вывел всех из охватившего раздумья.

– Товарищ, командир, – кричал Курочкин из палатки, – вас срочно требует Иванов.

– Что случилось? – спросил в микрофон командир звена, готовый услышать самое худшее.

– У меня хорошая погода, – торопился Иванов. – Завожу моторы. Через час буду у тебя.

У Блинова сжалось сердце.

– У меня туман, – с горечью ответил он, – аэродром разъехался на три части.

– И что же ты предпринимаешь?

– Ищу новый на севере. Викторов и Бирюкова пошли на разведку.

– Аня? – вырвалось у Иванова. – Зачем ты её послал?..

Блинов сделал вид, что ничего не заметил, и спокойно условился держать связь каждый час.

Туман тянулся узкой полосой над разводьем. Уже в двух километрах от лагеря Аня и Викторов были вынуждены опустить со лба на глаза тёмные светофильтры. Туман исчез, и яркое солнце слепило глаза.

***

Разведчики лёгкой походкой шли на север. Минован туман, они разошлись метров на сто пятьдесят – двести и, не теряя друг друга из виду, продолжали продвигаться вперёд. Под яркими лучами полярного солнца снег красиво переливался множеством разноцветных искр. Идти было легко и радостно. И они шли, не оглядываясь, движимые одним желанием – поскорее найти подходящую льдину. Но оставшийся позади туман сыграл с ними плохую шутку. Сзади внезапно налетела скрывавшаяся за туманом пурга…

Туча снега сразу разделила разведчиков. Аня не растерялась и бросилась в сторону Викторова. Предательская трещина встала на её пути. Ослеплённая снегом девушка, движимая одним желанием – не оставить в одиночестве товарища, не заметила опасности и полетела вниз. К счастью трещина оказалась не глубокой и была забита льдом. Аня отделалась лёгкими ушибами. Но падение лишило её ориентировки, и она поняла, что найти Викторова ей не удастся.

Чувство, похожее на страх, овладело ею. С трудом превозмогая его, Аня быстро выпустила вверх несколько зелёных ракет. Следя взглядом за их полётом, она не увидела разрывов: их скрыла сплошная белая пелена бешено крутящегося снега.

Спотыкаясь и падая, Аня пошла вперёд, сама не зная, куда приведёт её избранное направление. Скоро силы изменили ей. Обессиленная девушка в изнеможении опустилась на льдину.

Было темно. Ветер безжалостно залеплял снегом её маленькую фигурку. Бобриковый комбинезон уже не спасал от холода. Последними усилиями воли Аня заставила себя развязать висевший на спине спальный мешок и залезть в него.

В это время Викторов с трудом пробирался к лагерю…

ОСТРОВ ДРЕЙФОВ

Мощный "Г-2" с чуть помятым крылом твёрдо стоял на льду, опираясь на обе лыжи. Опасность миновала.

Утомлённые, но счастливые люди собрались у обрывистого края трещины. Даже сейчас, спаянная ледовой перемычкой, она не потеряла своих грандиозных размеров.

Да, это была чертовски трудная работа! Выполнившие её люди безмолвно стояли у края трещины, любуясь трудами своих рук. В мозгу каждого рождались и умирали тысячи мелочей так счастливо завершившихся трёх дней. Теперь было трудно установить, кто именно первый предложил этот выход. Казалось, что к нему пришли одновременно все в тот памятный вечер, когда профессор Бахметьев собирался заживо похоронить себя в этом ледяном гробу. Острая наблюдательность Шевченко раздула погасшую было искру надежды на спасение, и результатом стал небывалый взрыв энтузиазма, сделавший невозможное возможным.

…Самолёт стоял на одной лыже, тяжело опираясь правым крылом на ледяную гору. Под ним змеилась широкая трещина. К тому времени, когда Бесфамильный и Шевченко взялись её тщательно исследовать, вода на дне её покрылась молодым льдом. Впрочем, он уже легко выдерживал на себе тяжесть Шевченко.

Обследование подтвердило правильность решения: через сутки сорокаградусный мороз достаточно укрепит лёд на дне трещины, и можно будет приступить к насыпке перемычки.

Сутки ушли на то, чтобы разбить на мелкие куски окружавшие самолёт ледяные горы. Не жалея себя, люди яростно дробили лёд. Бесфамильный предупредил, что крупные ледяные глыбы создадут неустойчивость перемычки и тяжёлая машина может провалиться.

С утра приступили к делу. По вырубленным в обоих берегах ледяным желобам два человека, вооружённые стальными штангами от палаток, легко спускали в трещину подаваемый остальными колотый лёд. Время от времени Егоров поливал растущую перемычку моментально замерзавшей водой. Сперва эта операция занимала много времени – "бригада Егорова" брезентовыми вёдрами и кастрюлями черпала воду в проруби, вырубленной в дне трещины, и поливала перемычку вручную. Слабый эффект подобного способа работы был очевиден. Скоро Егоров не выдержал и, чертыхаясь, полез наверх. Переговорив о чём-то с Бесфамильным, он вызвал наверх свою "бригаду", и столпившиеся у берегов трещины люди стали очевидцами невиданного зрелища: на полюсе заработал водопровод! Запасная моторная помпа, приводимая в движение моторчиком аварийной рации, прекрасно подавала воду по превращённому в рукав бензиновому шлангу. Егоров с видом заправского московского дворника обильно поливал водой перемычку, быстро сравнивая все её неровности.

Два дня бешеной работы потребовалось для того, чтобы берега трещины прочно спаялись монолитной ледяной перемычкой. Половина дела была сделана: правая лыжа прочно стала на перемычку. Из-под крыла убрана безобразная глыба льда – надобность в ней миновала. Теперь осталась не менее трудная часть задачи – развернуть самолёт влево и передвинуть его вперёд так точно, чтобы костыль прошёл по перемычке и машина не оставила бы свой хвост в предательской трещине. И здесь Бесфамильный показал своё высокое мастерство. Умело пользуясь то правыми, то левыми моторами, он, правда не без труда, но всё же благополучно развернул самолёт и провёл его по перемычке через трещину.

– Как по ниточке! – восхищённо заметил Шевченко, когда остановилась отрулившая в сторону машина. Ему предстояло проделать не менее рискованный эксперимент – перегнать по этой же перемычке свой "ястребок" на левую сторону трещины. И лётчик с честью вышел из тяжёлого испытания.

Теперь волнения остались позади. Стоящие на краю трещины люди, как дети, радовались благополучному концу своей героической работы. Да, теперь главное сделано, самолёт спасён, без посторонней помощи они с честью вернутся из своей опасной экспедиции! Эта мысль наполняла их гордостью.

Дав улечься вполне естественному волнению, Бесфамильный предложил всем собраться в кабине "второй раз рождённого "Г-2".

– Сегодня – девятнадцатое мая, – начал он, когда все собрались, – нам дорог каждый день. Не сегодня-завтра вскроется бухта Тихая, и нам некуда будет садиться. Нам нужно ещё раз напрячь все силы, товарищи, чтобы вырваться из этой ловушки. Нам надо построить аэродром. Шевченко доложит свои соображения.

Все взгляды устремились на лётчика. Он встал со своего уютного кресла и, опираясь ладонью о столик, рассказал о результатах своих разведок.

– Невдалеке от нас есть несколько подходящих льдин. Они отделены от самолётов невысоким ледяным барьером шириной всего восемьдесят метров. Дальше идёт занесённая снегом ровная площадка длиной, примерно, сто пятьдесят – двести метров. Потом – опять тридцатипятиметровый барьер, увенчанный вон тем красивым айсбергом, – Шевченко показал рукой в сторону видневшейся невдалеке ледяной горы. – Площадку за айсбергом я не измерял. Мы с Бесфамильным прикинули на глаз и думаем, что для подъёма тяжёлой машины хватит. Ведь так, товарищ командир?

Бесфамильный утвердительно кивнул головой.

– Значит, опять ледово-горные работы?

– Да тебе-то, Слабогрудов, чего беспокоиться? У тебя опыт есть, – ответил на вопрос радиста Егоров.

Все поняли намёк. По кабине рассыпался смех. Было очевидно, что предложение Шевченко ни у кого не вызвало пессимистических настроений. Поблагодарив взглядом Егорова за уместную шутку, Бесфамильный изложил план работ. По его расчётам выходило, что в общей сложности надо очистить от ропаков около тысячи квадратных метров льда.

– При хорошей погоде, – закончил он, – нам хватит работы до двадцать четвёртого – двадцать пятого мая. Это как раз крайние сроки нашего пребывания на полюсе.

– Сделаем! – уверенно заявил Байер.

Его поддержали остальные. Подъём был настолько велик, что Бесфамильному стоило больших трудов усадить за обед рвавшихся к работе людей.

Наскоро покончив с обедом, вооружившиеся кирками и ломами люди отправились на работу. Как заправские прорабы, Шевченко и Слабогрудов рулеткой отмерили ширину будущей взлётной полосы и отметили сажей её границы. Получился большой прямоугольник, вытянутый в сторону облегчающих взлёт господствующих ветров.

Работали дружно. Кирками и ломами раскалывали крепкие льдины на мелкие куски и на руках относили их за проведённую сажей черту.

– Э-эх, взяли! Ещё раз, взяли!

Крики оживили всех. Оказалось, что Егорову надоело таскать, "как котят", маленькие льдинки на пару с Слабогрудовым, и он свалил подрубленный со всех сторон огромный ропак. Набросив верёвку, товарищи пытались оттащить льдину в сторону по расчищенной на льду дорожке. Льдина не поддавалась.

– Что, кишка тонка? – спросил Бесфамильный, наваливаясь на льдину плечом.

– Пошла!.. Пошла-а!.. – радостно закричал в ответ Егоров.

Почин друзей был сразу же подхвачен всеми.

Работа быстро подвигалась. Через шесть часов, когда командир звена объявил перерыв, только узкая гряда битого льда отделяла самолёт от первой площадки. "Прорабы" доложили:

– Очищена площадь в двести семьдесят квадратных метров.

– На первый день хватит, – с удовлетворением отметил Бесфамильный. – Пошли отдыхать, товарищи!

Говоря по совести, ему жалко было отрывать людей от весёлой работы. Но и на этот раз командир остался верен себе. "На одном энтузиазме далеко не уйдёшь, – рассуждал он. – Надо беречь силы людей. Впереди предстоит немало лишений".

– Давайте, товарищи, рационально организуем нашу работу, – предложил за ужином Егоров. – Надо спешить. Мне кажется, что лучше всего нам подойдёт двенадцатичасовой аврал в сутки: шесть часов работы – шесть часов отдыха и т.д. Благо освещение у нас круглые сутки что надо!

– Поддерживаю, – закричал, размахивая куском, Байер. – Дело хорошее. Если так будем работать, перекроем осторожные сроки командира и вылетим двадцать третьего мая.

– Да, если в дело не ввяжутся незваные помощники – шторм или пурга.

– Ну, уж это нам лучше знать, – обиделся Байер и пообещал хорошую погоду.

Ему поверили и, утвердив предложение Егорова, улеглись спать. Дежурить вызвался Бесфамильный.

Сменив раскалившийся примус под обогреваемым мотором, командир обошёл очищенный участок. Ни одной трещинки! Перед ним расстилалась гладкая снежно-ледяная поверхность. "Почище Ходынки!" – с удовлетворением отметил он.

Довольный осмотром, Бесфамильный направился в радиорубку самолёта и скоро связался с начальником экспедиции. Беляйкин давно уже ждал его на своей рации. Он сообщил тревожную новость: прошедшие сутки изменили скорость и направление дрейфа базы Иванова. Теперь она дрейфует почти строго на юг.

– Вы понимаете, что это значит? – закончил своё невесёлое сообщение Беляйкин. – Группа Блинова не сможет достигнуть базы. Вам надо спешить с отлётом, чтобы Иванов успел вовремя оказать ей помощь. Ускорьте темпы подготовки аэродрома.

– Мы принимаем все меры, – ответил Бесфамильный и рассказал об итогах прошедшего дня.

– Ребята работают, как львы, – с гордостью заметил он. – Я давно не видал такого подъёма.

– Двести семьдесят квадратных метров? – не слушая его, перебил Беляйкин. – Да, это говорит о многом. Приложите все усилия к тому, чтобы закрепить взятые темпы.

– Не подкачаем, товарищ начальник!

На этом разговор кончился.

***

Шесть часов пролетели быстро. Утомлённые люди спали как убитые. И тем не менее два раза будить никого не пришлось. Когда пришёл срок, Бесфамильный завёл патефон и поставил любимую всем экипажем пластинку "По долинам и по взгорьям". Этого оказалось достаточно. Бодрые звуки любимой песни разбудили всех. Через несколько минут улыбающиеся люди сидели за завтраком.

– Нажимайте на масло, – шутил Бесфамильный. – Не везти же его обратно!

Он не спал эту ночь, но со стороны казалось, что он хорошо отдохнул. Сказывалась длительная тренировка. Если ночные полёты не могли сломить этого человека, то что значило это пустяковое, по сравнению с беспокойным ночным полётом, напряжение?

За завтраком командир звена сообщил экипажу о своём разговоре с Беляйкиным.

– Ну, что я вам говорил? – торжествующе воскликнул Бахметьев.

Все подняли головы, не понимая, что этим хотел сказать профессор. Поймав недоуменные взгляды, он поспешил разъяснить:

– Я же вам говорил, что этот дрейф ещё раз блестяще подтверждает нашу теорию. Базу понесло на юг. Иванов повторяет дрейф нансеновского "Фрама". Какие ещё нужны доказательства к тому, что где-то между нами и лагерем Иванова, несколько к западу от этой линии, имеется грандиозный барьер? "Земля дрейфов" существует, и ничто не в силах поколебать моей уверенности в этом!

Профессор принялся снова излагать свою теорию, но Бесфамильный вернул его к действительности:

– Профессор, вас ждут кирка и лопата. Без их помощи мы никогда не увидим вашей "Земли дрейфов".

Бахметьев улыбнулся, махнул рукой и, схватив лопату, побежал догонять товарищей.

Начался второй аврал…

***

Второй барьер взять оказалось труднее. Сказывались и шесть дней, считая сооружение перемычки, непрерывной работы на морозе; сказывалось и то, что ропаки здесь были значительно крупнее. Пользуясь тем, что до самолётов было почти двести метров, попробовали особенно упорную глыбу подорвать аммоналом. От небольшого заряда она разлетелась весёлыми брызгами. Но дело не обошлось без жертв. Одна из ледяных "брызг", весом этак килограмма в полтора, легонько стукнула Бахметьева по голове. У профессора пошли круги перед глазами, но он быстро справился с собой и, натянув поглубже свою шапку-ушанку, продолжал работу.

Во второй половине аврала к экипажу присоединился Бесфамильный. В пылу работы он не заметил, как порвал свою меховую рукавицу и обморозил палец на правой руке. Сразу он не придал этому никакого значения. Потом, воспользовавшись обычным после каждого часа работы десятиминутным отдыхом, он попробовал растереть его снегом. Это не помогало: палец потерял чувствительность. Стиснув зубы, Бесфамильный продолжал работать. Он заметил, что его товарищи теряют силы…

Вечером профессор еле-еле стянул с головы шапку – запёкшаяся кровь покрывала всю лысину. После перевязки он, отказавшись от ужина, улёгся спать. Отмороженный палец причинял Бесфамильному также немало страданий, но он превозмогал их, стараясь быть весёлым и бодрым.

Все находились в тревожном состоянии, всех беспокоила одна мысль: "Работа подходит к концу, но удастся ли взлететь? Уж очень узенькую площадку отметили эти прорабы". Но никто не выразил своих тревог.

Постепенно площадка выравнивалась. В центре её оставался лишь указанный Шевченко высокий айсберг. Принялись подрубать его кирками. В ночь на 22 мая айсберг рухнул и рассыпался на мелкие куски.

Работая из последних сил, принялись за переброску осколков айсберга за границы площадки.

Студёный ветер крепчал, пронизывая до костей. Мороз обжигал лёгкие. Уставшим людям уже не удавалось согреться работой, но они упорно трудились, не сдавая темпов, взятых в первый аврал. К беспокойству за своё положение теперь прибавилось беспокойство за судьбу товарищей. У них всё-таки есть самолёты и почти готовая площадка, "блиновцы" же совсем беспомощны перед злобными силами Арктики…

Все работали молча. Шесть часов высокого напряжения – и остатки громадного айсберга покоятся за чертой. Площадка очищена.

План выполнен раньше срока.

Разве придумаешь награду больше и радостней?

В двенадцать часов ночи 22 мая Бесфамильный доложил начальнику экспедиции:

– Аэродром готов!

– Как погода?

– Ветер крепчает, но Байер уверен в том, что это ничем не грозит.

– Мои наблюдения сходятся с вашими. Даю двенадцать часов на отдых. Вы должны без всяких приключений долететь до Тихой, поэтому категорически приказываю вам лично, лётчику Шевченко и всему экипажу эти двенадцать часов только отдыхать. Прекратите всякие работы. Вылет назначаю двадцать третьего мая в четырнадцать часов.

– Есть…

***

Узкий прямоугольник ровной площадки вытянулся по направлению господствующих ветров. Ограниченный справа и слева зубчатой грядой побеждённых ледяных барьеров, он был похож на ровный коридор. Экономя силы людей и надеясь на своё высокое лётное искусство, Бесфамильный решил взлететь, не расширяя площадки. Расчёт строился на возможно коротком пробеге. Этому должен был помочь ни на минуту не прекращающийся ровный свежий ветер.

"Г-2" с трудом вырулил на взлётную полосу. Его широкие крылья то и дело натыкались на высокие глыбы льда, щедро разбросанные штормом по случайной стоянке. Несмотря на осторожность, с которой была проделана эта операция, концы крыльев гигантского самолёта всё же обезобразились массой царапин и небольших вмятин.

Шевченко прилетел на полюс с комфортом – на широкой спине "Г-2". Возвращаться же ему приходилось самостоятельно. Готовясь к полёту, он заправил свой "ястребок" горючим из вместительных баков большого самолёта, сразу облегчив его килограммов на двести.

Ещё раз осмотрев и без того до последнего сантиметра знакомую площадку, командир звена в последний раз перед отлётом лично проверил все помещения своего самолёта, стараясь максимально облегчить его.

– Это что? – спрашивал он, указывая на несколько поставленных друг на друга аккуратных ящиков.

– Запасные аккумуляторы.

– Установите их как дополнительное питание к автоматическим приборам Бахметьева, которые мы оставляем здесь.

– Есть.

– А за каким чортом вам понадобилось это железо? – спрашивал он, указывая на груду кирок, лопат и прочего инструмента. – Выбросить!

– Есть.

– Что это за чехлы?

– Комплекты металлических штанг для палаток.

– Оставить. Сегодня мы будем ночевать в домах…

В общем, задача – максимально облегчить самолёты – была выполнена. Даже Бахметьев и Байер взяли с собою только самые ценные приборы, показания которых можно расшифровать лишь в научном бюро Беляйкина. Остальные приборы они установили на льду полюса. Смонтированные с автоматической рацией, также оставляемой на полюсе, они могли регулярно давать в эфир свои показания в течение года. Конечно если штормы раньше не превратят их в груду обломков…

***

Взлёт был самым поразительным зрелищем, которое когда-либо приходилось видеть единственному зрителю этого "цирка" – Шевченко. И видавший виды лётчик был потрясён искусством и храбростью Бесфамильного, ухитрившегося провести взлёт почти по геометрической прямой.

Гигантская птица мчалась по узкой площадке, ограниченной высокими льдинами.

"Незначительная ошибка и – гроб!.." пронеслось в мозгу Шевченко.

Но нет! Этого не может быть. Бесфамильный так же точен в своей работе, как точны его расчёты. Секунда, две – и Шевченко видит, как максимально облегчённую машину принял в свои объятия встречный ветер. После рекордно короткого разбега "Г-2" взмыл ввысь…

Быстро набирая высоту, Бесфамильный пошёл на круг. Прощальный круг над полюсом, где проведено тридцать дней – месяц напряжённой работы и ежеминутной угрозы неожиданных опасностей!

Сделав круг, "Г-2" взял направление на юг, неуклюже переваливаясь с крыла на крыло. Это был знак: "У меня всё в порядке, поднимайся".

– Пора, – сказал сам себе Шевченко, закрывая верхнюю крышку своего лимузина. Для его крохотной по сравнению с "Г-2" машины взлёт был менее сложным, но человеку непосвящённому он показался бы верхом лётного искусства.

Обладавший значительно большей скоростью "ястребок" быстро догнал тяжёлую машину. Заработала рация.

– Замечательный взлёт! – не утерпел Шевченко.

– Вырвались из плена, – буркнул в ответ тот и сейчас же прибавил тоном приказа: – Далеко не уходи. Держись всё время так, чтобы я тебя видел.

Через несколько минут на Земле Франца-Иосифа стало известно об этом событии. Уткин по "своей" рации немедленно передал восторженную телеграмму на Большую землю.

В это время самолёты звена Бесфамильного, следуя по 15-му меридиану восточной долготы, пересекали 89-й градус северной широты. Первая сотня километров осталась позади. Моторы, как всегда, работали прекрасно. Погода не оставляла желать ничего лучшего. Сводки сулили радужные надежды. Словом, сегодня, 23 мая, Арктика была на редкость гостеприимной.

Привыкший к постоянной тревоге Бесфамильный поражался этому внезапно наступившему спокойствию. Управление самолётом почти не отнимало времени, и у командира была только одна забота: как-то удастся снабдить бензином Шевченко?

Самолёты обладали различными скоростями. Шевченко постоянно приходилось возвращаться или кружить на месте, чтобы не упускать из виду большую машину. Ещё на полюсе он рассчитал, что своих запасов горючего до Тихой ему не хватит. Бесфамильному не хотелось садиться на базе, и тогда же было решено, что "ястребок" в воздухе заправится из баков тяжёлой машины.

"В-45" должен был подойти под самолёт "Г-2". Увидев его внизу, Егоров выпустит из люка резиновый шланг. Конец этого шланга, при помощи особого приспособления, ловит Шевченко и соединяет с баками своего самолёта. Вся эта операция, по расчётам, должна была отнять всего десять-пятнадцать минут.

Эта операция была несложной и за последнее время сравнительно часто применялась в Советском союзе. Бесфамильный же решил воспользоваться ею впервые, и его беспокоил исход. "А вдруг не выйдет. Что тогда? – спрашивал он себя. – Сесть в базе? Значит, нужно попробовать до базы, иначе будет поздно". Но Бесфамильному не удалось проделать этот опыт, как хотелось, немедленно.

Профессор Бахметьев сидел у правого окна самолёта. Мысленно прощаясь с Арктикой, он жадно всматривался в пробегающие под самолётом картины. Десятикратный бинокль приближал к его глазам ледовую пустыню. Ни одного живого существа не встретил он вплоть до 87-го градуса северной широты. С этой параллели профессор стал изредка различать тёмные точки у разводий. Это были тюлени. Но зоология мало увлекала профессора. Его специальностью были погода Арктики, льды, море.

Самолёты со скоростью в двести пятьдесят километров в час мчались на юг, к базе Иванова. Однообразие расстилавшейся внизу картины порядком наскучило профессору, и он уже рассеянно глядел в окно, опустив бинокль. Но то, что показалось почти сразу после того, как самолёт оставил позади 87-ю параллель, заставило Бахметьева вздрогнуть. Он протёр бинокль и, не веря своим глазам, снова взглянул на запад…

Вспыхнула зелёным светом сигнальная лампочка, и профессор схватил наушники внутреннего телефона.

– Алло, профессор… Видите?

– Да это же, чорт возьми, остров!

– Что же делать?..

– Скорее гоните машины к острову! Ведь это…

– Остров дрейфов?

– Он, он!..

Бесфамильный изменил курс и полетел прямо на остров. Видимая на горизонте чёрная полоска земли увеличивалась с каждой минутой.

Приказав Канину и Слабогрудову приготовиться к фотосъёмке острова с воздуха и определению его координат, Бесфамильный соединился с начальником экспедиции.

– На западе показалась большая земля, – волнуясь, передавал он свои наблюдения Беляйкину. – Это не маленький островок, а именно земля. Мы идём к ней. Произведём съемку. Обследуем детально.

– Только без посадки, – предупредил начальник экспедиции. – Торопитесь. У нас оттепель. Боюсь, что скоро начнётся выход льдов из бухты и вам некуда будет садиться.

Бесфамильный замолк на несколько минут. Забыв обо всём, он впился глазами в развернувшуюся внизу картину. Под самолётом уже громоздились занесённые снегом высокие горы. Беспокойный треск в телефонах на секунду отвлёк его, и он вспомнил, что в Тихой с нетерпением ждут его сообщений.

– Проходим над узкой северной оконечностью острова, – начал он и поправился: – над мысом академика Беляйкина…

– Бросьте шутки, Бесфамильный! Сообщайте о видимом, фотографируйте непрестанно. Идите к югу вдоль барьера, – приказал Беляйкин.

– Мы идём на высоте тысячи двухсот метров. Внизу высокие скалы, заснеженные с севера. На глаз ширина острова доходит до пятидесяти километров. Помимо съёмки автоматом профессор работает ручной кинамо с телеобъективом.

– Прекрасно, продолжайте.

– По всему протяжению земли, – продолжал Бесфамильный, – тянется барьер гор. Горный хребет изогнут дугой, напоминающей подкову. Огромная впадина забита горами льда.

– Пройдите землю до конца. Непрестанно фотографируйте. Не прекращайте разговора.

***

Двадцать минут шла тяжёлая машина над неизвестным островом. И в эти двадцать минут были поставлены на голову все существовавшие до тех пор теории, касающиеся Арктики. Зато на незыблемый фундамент стала наиболее смелая гипотеза Беляйкина – Бесфамильного. "Остров дрейфов" из категории предположений перешёл в категорию неопровержимых фактов. Он твёрдо занял принадлежащее ему место на географической карте, – место, где до сих пор властвовало невыразительное белое пятно.

Под самолётом живые очертания земли сменились надоевшими нагромождениями мёртвых льдов. С чувством сожаления Бесфамильный изменил курс. Самолёт пошёл на юго-юго-восток, на базу Иванова.

"Какое счастье, какое неожиданное счастье! Как в сказке – все до одной мечты сбылись. Но почему же эту землю не видел Амундсен?" размышлял Бесфамильный, забывая, что исследователь Арктики летел значительно западнее.

Сбросив с себя лирическое настроение, навеянное открытием "Земли дрейфов", Бесфамильный вспомнил о Шевченко и приказал ему взять бензин. Операция заправки "ястребка" горючим в воздухе была тщательно разработана ещё на земле. И теперь, как и следовало ожидать, она кончилась блестяще и как раз своевременно: на горизонте показались чёрные клубы дыма.

– Приближаемся к базе Иванова, – сообщил Бесфамильный начальнику экспедиции.

– Если хватит бензина, то не делайте посадки.

– Бензин ещё останется.

Через два часа, подняв фонтаны брызг, самолёты Бесфамильного опустились в бухте Тихой. Снег таял. С ледников со звоном падали льдины. На льду стояли лужи. Голубое бездонное небо Арктики отражалось в них.

В бухте звено встретили весёлая весна и сумрачные люди. Всех мучила неизвестность, мучило беспокойство за группу Блинова.

НА РОДИНУ!

Проводив глазами самолёты Бесфамильного, Иванов облегчённо вздохнул.

– Наконец-то! – радостно сказал он Фунтову. – Дело налаживается. Что нового сообщает наш Робинзон?

– Молчит! Вероятно, потеря аэродрома его вконец расстроила.

Иванов и его товарищи были слишком уверены в благополучном исходе перехода "блиновцев", чтобы серьёзно волноваться за их судьбу. Проведённые на льдине почти полтора месяца настолько притупили остро ощущаемое каждым живым существом чувство опасности, что они приобрели редкую способность относиться слегка иронически к самому безвыходному положению. Тревога Блинова им всегда казалась несколько преувеличенной, и они с удовольствием иронизировали на его счёт. Но на этот раз слова радиста покоробили Иванова. Несколько часов подряд занятый обслуживанием перелёта Бесфамильного, он не отвечал на позывные Блинова, надеясь, что "маленькое расстояние не подведёт". И теперь сообщение Фунтова обескуражило его.

– Бросьте шутки, – заметил начальник базы. – Сделайте всё, чтобы немедленно восстановить связь.

Радиста удивил непривычный тон начальника, но он ничего не ответил, переключив всё внимание на работу. Его попытки были тщетны – Блинов не отвечал. Фунтов уже стал сомневаться, в порядке ли его рация, когда в рубку зашёл метеоролог Вишневский.

– С Блиновым связи нет? – спросил он. – Ну, я так и думал. По всей видимости, у него шторм.

– Вы думаете?

– Не думаю, а уверен. Я специально пришёл сюда, чтобы проверить свой прогноз.

Слышавший этот разговор Иванов забеспокоился ещё больше. Он знал, что Аня вместе с Викторовым направилась на поиски нового аэродрома и теперь, вероятно, находится в тяжёлом положении. При одной мысли об этом лётчика бросило в холодный пот.

– Сделайте всё, Фунтов, – ещё раз подтвердил он своё распоряжение, – но связь обеспечьте. Теперь это ваша единственная обязанность.

– Есть…

Тоскливо тянулись часы. Беспокойство начальника быстро передалось экипажу. Бросив свою работу, люди собрались в кабине "З-1". Сидели молча, с надеждой уставившись на заветную дверь радиорубки. Теперь, когда Бесфамильный благополучно сел в Тихой, их внимание целиком переключилось на группу Блинова, и как-то сразу почувствовалась вся серьёзность положения. Иронию как рукой сняло.

В иллюминаторы заглядывало весёлое солнце, но часы показывали, что время отдыха наступило уже давно. Однако о сне никто не думал. Тягостное молчание повисло в кабине. Порывистый ветер яростно свистел, разрезанный пополам острым ножом антенны. Его свист назойливо лез в уши, напоминая о несчастьи, которого люди ещё не знали.

Только через сутки, когда утихла бушевавшая в лагере Блинова пурга, Фунтов услышал слабые звуки его аварийной рации:

– База… база…

Этим звукам радист обрадовался, как голосу любимой:

– Я база! – громко кричал он в микрофон. – База слушает…

Включив на полную мощность свой усилитель, Фунтов разобрал:

– Нас мучила пурга. Штормовой ветер со снегом. Целые сутки. Порвало антенну. Хорошо, что вы слушали. У меня садятся аккумуляторы…

– Не было печали! – выругался Иванов, прослушав сообщение радиста. – Что можно предпринять?

– Сократить связь до минимума. Попробую перейти на ключ.

Уже сокращённым кодом по азбуке Морзе радист Блинова передал неутешительные новости:

– Аэродром разрушен. Викторов вернулся из разведки. Бирюковой нет до сих пор…

Это известие поразило Иванова в самое сердце.

– Пусть немедленно организуют поиски аэродрома и Бирюковой!

– Они передают, что трое уже готовятся к выходу.

– Хорошо. Дайте связь с Тихой.

Иванов непослушными руками пытался натянуть на голову шлем с наушниками. Несложная операция никак не удавалась. Заметив затруднительное положение начальника, Дудоров помог ему. И как раз своевременно. В телефоны слышался тревожный голос:

– …Беляйкин. В чём дело?

Ошеломлённый известием из лагеря, Иванов сбивчиво докладывал о происшедшем.

– Я вылетаю немедленно, – сам того не замечая, несколько раз повторил он.

– Стыдитесь, Иванов, возьмите себя в руки, – пробовал успокоить лётчика начальник экспедиции. У него промелькнула мысль: "Нервы… Видимо, льды делают своё дело…"

– Но речь идёт о человеческой жизни, – почти кричал в микрофон Иванов, мало обращая внимания на успокоительные слова начальника экспедиции.

– Всё это так, но не забывайте, что ради одной нельзя подвергать риску несколько жизней. Я уверен, что, пока мы разговариваем, Бирюкова уже вернулась в лагерь. Вылетайте сразу же после того, как у них будет готов аэродром.

Делать было нечего, и Иванову пришлось подчиниться разумному требованию.

***

Аня очнулась, когда пурга уже кончилась. Привычным движением передвинув полярные очки со лба на глаза, она высунулась из своего мешка. Но что это? Сердце сжалось ещё неосознанным страхом.

– Где я? – громко спросила Аня, не узнав своего голоса.

Девушка выпрямилась, озираясь кругом. Её окружали ледяные горы, щедро запорошенные снегом. Всё ещё ничего не понимая, она сделала несколько шагов, волоча за собой мешок.

Затуманенное забытьём сознание медленно прояснялось. В памяти воскресали события последних суток.

– Значит, я одна, совсем одна?

Никто не ответил на её вопрос…

Девушка присела на снег и принялась быстро сворачивать свой спальный мешок.

"Нюнить нечего, – убеждала она себя. – Здесь стоит только немножко распустить нервы – и пропадёшь ни за грош. Надо действовать!"

Мешок свёрнут и вскинут за плечи. Быстро обтерев от снега винчестер, она взглянула на свой ручной компас. Здесь её ждало первое разочарование: стекло выбито и на рукаве кухлянки красовалась ни к чему ненужная коробка компаса без стрелки.

Вспомнив, что до шторма она уходила почти строго на север от лагеря, Аня попробовала ориентироваться по часам и солнцу, но быстро сбилась с пути. Всё ещё не теряя надежды, она с большим трудом вскарабкалась на высокую льдину, надеясь с неё увидеть Викторова или палатки лагеря. И опять полное разочарование: дикое нагромождение льдов без малейшего признака жизни открылось её взорам.

Девушке стало страшно. Пытаясь обмануть себя, она наугад выбрала направление и, спустившись с айсберга, зашагала вперёд…

Трое суток ходила Аня, чутко прислушиваясь к ледяному безмолвию. Продукты кончились. Поддаться слабости, присесть на минутку было почти равносильно самоубийству. Напрягая последние силы, Аня заставляла себя идти. Область крупного льда давно кончилась, и девушка шла по ровному полю, тяжело опираясь на своё ружьё. Под ноги поминутно попадались мелкие льдинки. Она спотыкалась, и инстинктивное резкое движение выводило её из опасной дрёмы. Энергично встряхнув головой, она продолжала свой тяжёлый путь. На какую-то долю секунды её привычное ухо уловило знакомый шум. Ане показалось, что она слышит раздающийся где-то далеко-далеко знакомый рокот мотора. Оглянулась. Горизонт чист, как стёклышко.

"Галлюцинации", – с ужасом подумала Аня, продолжая упрямо идти вперёд.

Перед ней теперь простиралась огромная ровная льдина. Мелькнула мысль: "Какой прекрасный аэродром!"

Сделав ещё несколько шагов, Аня почувствовала, что почва уходит из-под ног. Взмахнув руками, она упала, теряя сознание…

***

Когда обезумевший от беспокойства Иванов, теряя власть над собой, был готов вылететь, несмотря ни на что, – базу затянуло непроглядным туманом. Видимость резко сократилась до нескольких десятков шагов. Вылетать в такую погоду было безумием. Иванову с трудом удалось усвоить это. Несколько месяцев работы в тяжёлых условиях Арктики, сорок дней беспрерывного нечеловеческого напряжения на этой несчастной льдине расшатали его нервную систему. Ему с трудом удавалось держать себя в руках. Беспокойство за Аню всё больше и больше овладевало лётчиком.

– Что с погодой? – поминутно спрашивал он у Вишневского и получал неизменный ответ:

– Плохо, товарищ начальник. Туман устойчивый. Он может продержаться ещё несколько суток.

Дни проходили за днями, не принося ничего нового. Экономя аккумуляторы, Блинов сократил связь до двух раз в сутки. Более или менее подходящая площадка в районе его лагеря была найдена, но об Ане он по-прежнему ничего нового сообщить не мог. Разведки не дали никаких результатов. Девушка как в воду канула.

Неизвестность грозила плохо кончиться. У Бирюковой был с собой всего трёхдневный запас продовольствия, а она, считая шторм, находилась во льдах уже четверо суток. Сделав эти несложные подсчёты, Иванов решил вылететь утром 27 мая во что бы то ни стало.

Несколько часов сна принесли с собой относительное успокоение. Приказав готовить "З-1" к полёту, Иванов спросил радиста:

– Как с погодой у Блинова?

– Всё время ясно.

– Что за чертовщина! Всего каких-нибудь семьдесят-восемьдесят километров – и такая разница.

– Есть основание предполагать, – вмешался Вишневский, – что туман распространяется на небольшой район в десять-пятнадцать километров. Очевидно, невдалеке от нас какое-нибудь тёплое течение растопило льды, и мы оказались в центре своеобразной "фабрики туманов".

– Он высок?

– Нет, всего около пятисот метров.

– Значит, лететь можно. Пробьём.

Через полчаса оба мотора "З-1" работали на полных оборотах. В кабинку самолёта залезли Дудоров, Фунтов и Вишневский.

Гидролог Семёнов, лётчик Титов и его механик Киш с самолётом "П-6" остались на базе.

Перед отлётом состоялась короткая беседа между Ивановым и Титовым.

– Троих поднимешь? – спросил Иванов.

– Отчего же не поднять? Потесниться придётся.

– Так вот, потеснись. Мой план такой: так или иначе мне сюда возвращаться нельзя. В таком тумане можно с грехом пополам взлететь, но о спуске не может быть и речи. Словом, буду садиться у Блинова или где-либо поблизости, а оттуда пойду прямо в Тихую. Ты подожди моего сообщения о посадке и при первой возможности вылетай в бухту. Понятно?

– Понятно, товарищ начальник.

– Значит, всё. Давай лапу.

Крепко пожав руку товарища, Иванов полез в кабину.

Взлетать в тумане было нелегко. Для того чтобы сохранить прямую, вдоль линии взлёта были расставлены трое остающихся на льдине людей. Усаживаясь на своём месте, Иванов с трудом различал эту своеобразную живую створу.

– Готово?

– Всё готово.

– Пошли!

Дудоров дал полный газ моторам. Слева промелькнули три чёрные фигурки. Самолёт оторвался от снега и сразу же очутился в густом молоке тумана.

Вслепую пришлось лететь не больше минуты. Толщина слоя тумана оказалась всего триста метров. Иванов невольно зажмурился от ударивших в глаза ярких лучей давно не виденного солнца.

Пошли над пухлым ковром тумана.

Тень самолёта, окружённая ореолом радуги, быстро мчалась по неровностям серого ковра, закрывшего льды.

Скоро туман исчез. Его сменило однообразие белого снежного покрова. Кое-где зеленели отдельные льдины.

Блинову не было больше никакой надобности жалеть аккумуляторы. Его рация беспрерывно работала, посылая в эфир однообразные сигналы. По ним Фунтов пеленгировал полёт. Это помогло лётчику выйти прямо на лагерь. Весь полёт занял что-то около тридцати пяти минут.

Над приготовленной площадкой взвивались клубы чёрного дыма. "Блиновцы", указывая площадку летящему самолёту, жгли последний бидон бензина.

Сделав круг, Иванов сбросил вымпел с приказанием свернуть лагерь и, вызывая недоумение у нетерпеливо ожидающих его внизу людей, взял курс на север…

***

Услышав шум мотора, Аня очнулась и сразу же пришла в себя. Не веря своим ушам, она посмотрела вверх и узнала самолёт. Он означал спасение. Девушка вскочила и стала неистово размахивать спальным мешком. Самолёт спокойно прошёл мимо…

Сердце Ани наполнилось горечью. К глазам подступили слёзы. Надежда уходила вместе с удаляющимся самолётом. Уходила и жизнь. А жить так хочется!..

"Иванов сидит слева, он не видел меня. Но неужели сердце не подсказало ему?"

Летчик действительно не заметил Ани. Сверху её маленькую фигурку было легко принять за тень небольшой льдины. Но Иванова заинтересовала площадка. Он решил сделать круг, рассмотреть её повнимательней, чтобы на всякий случай обеспечить свой тыл.

Девушка, затаив дыхание, следила за эволюциями самолёта. Он развернулся и идёт прямо на неё. Заметил, безусловно заметил! Шатаясь от слабости, она продолжает энергично махать своим мешком.

На этот раз Иванов заметил маленькую фигурку на льду.

– Неужели Аня?..

Не помня себя от радости, он перегнулся за борт и так резко взял штурвал на себя, что машина вздыбилась. Сидящие в кабине люди попадали друг на друга. Восстановив нормальное положение самолёта, Иванов обернулся и жестом указал товарищам вниз, на снег. Все прильнули к окнам. По снегу бежал человек. Немного не дотянув до середины площадки, человек упал…

Иванов улыбнулся.

– Аня, – одними губами проговорил он, – родная… Она собой указывает направление посадки…

Девушка неподвижно лежала на снегу, широко раскинув руки. Иванов пролетел над ней, непрерывно сбрасывая пакеты с сажей. Затем зашёл ещё раз и бережно сел рядом с живым "Т".

Машина ещё не остановилась как следует, когда из неё кубарем выкатился Иванов и подбежал к Ане. Девушка лежала без движения. Обессиленная голодом и потерей энергии, она не выдержала напряжения последних минут борьбы за жизнь и снова потеряла сознание.

Схватив на руки неподвижное тело Ани, Иванов бережно перенёс его в тёплую кабину самолёта и, уложив на раскинутое кресло, быстро стащил с неё промёрзшие меховые одежды и стал оттирать снегом побелевшие руки. Аня открыла глаза и слабо улыбнулась. Иванов густо покраснел, вскочил и бросился в пилотскую рубку.

– Вишневский, помогите Бирюковой! – уже со своего места крикнул он.

***

"З-1", не выключая моторов, остановился у самой границы маленькой площадки. Люди Блинова восторженно приветствовали своих спасителей. Обгоняя всех, к самолёту бежал Грохотов, вопя во всю силу своих лёгких:

– Наконец-то мы вас дождались!

Он с быстротой вихря влетел в кабину и занял первое попавшееся на глаза кресло. На лице метеоролога одновременно отражались и радость и сомнение. Он ещё не верил, что пришёл конец скитаниям по неприветливым ледяным полям.

Не успевшие вылезти из кабины Фунтов и Вишневский недоуменно переглянулись.

На льдине творилось что-то невообразимое. Обросшие, грязные люди тискали в объятиях Иванова. И ему пришлось бы плохо, если бы Блинов вовремя не пришёл на помощь.

– Хватит, хватит, – гудел толстяк, расталкивая обезумевших от радости людей. – Задушите Иванова – кто же повезёт нас отсюда?

Лётчики обнялись.

– Думал, что и не увижу, – шепнул Блинов.

– Расчувствовался, старик? – весело спросил Иванов, освобождаясь из медвежьих объятий товарища.

– Расчувствуешься, когда с собственной смертью за руку здоровался.

– Будто так страшно?

– Попробовал бы…

– Придётся – попробую, а вот за Аню я тебе не прощу.

– Нашёл нашу девушку?

– Ясно, что нашёл.

– Мы все по очереди искать её ходили.

– Плохо искали.

Рассуждать было некогда. Иванов попросил помочь ему развернуться и полез в кабину.

Скоро самолёт остановился у противоположного конца площадки. Началась погрузка. Грузили самое ценное, стараясь не отяжелять самолёта ставшими ненужными вещами. Но трёх оставшихся в живых собак всё же решили взять. Похудевшие псы сами прыгнули в открытую дверь багажника.

Льдина опустела. Люди заняли свои места в пассажирской кабине самолёта.

Аня уже чувствовала себя хорошо. Глоток вина и пара галет возвратили ей бодрость.

Перед отлётом Иванов смущённо отстранил забирающегося на своё кресло Дудорова:

– Уступи, дружище, это место Бирюковой.

Дудоров понимающе улыбнулся и помог Ане устроиться на своём месте. Нескольких слов было достаточно, чтобы девушка поняла особенности "З-1", на котором ей приходилось лететь впервые.

***

Следом за "З-1" в бухту Тихая вернулся "П-6". Радость и веселье воцарились на Земле Франца-Иосифа. И было чему радоваться: все участники первой экспедиции на полюс в полном составе собрались на основной базе.

Работа блестяще закончена. Научное бюро академика Беляйкина собрало столько ценнейшего материала, сколько не было собрано за все годы изучения Арктики всеми учёными мира, вместе взятыми. Уже сейчас открытый Бесфамильным Остров дрейфов стал открытием мирового значения и привлёк внимание крупнейших учёных Советского союза, Европы и Америки. Рация Беляйкина круглые сутки была занята приёмом поздравительных радиограмм с родины и со всех концов земного шара.

Бухта Тихая постепенно освобождалась от льда. Почищенный и покрашенный свежей краской ледокол "Иосиф Сталин" стоял под парами, готовый в любую минуту отправиться.

Погрузку самолётов удалось закончить в несколько дней, и отплытие было назначено на первые числа июня.

В день отплытия в бухту пришёл открывший навигацию советский ледокол "Садко". Он доставил первую в этом году почту на Землю Франца-Иосифа. Забрав почту, "Иосиф Сталин" вышел из гостеприимной бухты, направляясь на юг.

Бесфамильный сидел на капитанском мостике и читал письма, полученные из дому. Мишка писал, что он учился на "отлично" и перешёл во второй класс. Он и мама с нетерпением ждут папу, чтобы вместе поехать в Крым, отдыхать.

Лётчик и не пытался согнать счастливой улыбки с лица. Говоря по совести, редкое счастье испытывал этот многое видавший в жизни человек. Его мечта осуществилась, стала уже славным прошлым…

Трудно было найти мрачного человека на этом судне. И тем не менее он был здесь! Достаточно было взглянуть на унылую фигуру Грохотова, чтобы убедиться в этом. Да, Грохотов был несчастен, зато общее внимание обращала на себя счастливая пара – Иванов и Бирюкова.

Кроша попадающиеся навстречу льды, могучий ледокол пробирался к Архангельску. Воздух наполнен весной, бездонное сине-голубое небо звенело от птичьего крика.

Птицы летели на Шпицберген, на Землю Франца-Иосифа, птицы летели и кричали от радости.

ЭПИЛОГ

Помню, я стоял перед большой картой Арктики в одной из комнат редакции "Комсомольской правды". Журналисты засыпали меня вопросами. Их особенно интересовали полёты в Арктике. Кто-то спросил в упор:

– Куда бы вы хотели полететь сейчас, товарищ Водопьянов? Какой маршрут был бы вам наиболее интересен?

Я ответил, что для меня явились бы новыми, а потому и интересными, два маршрута:

Первый – вдоль северного побережья Азии от Архангельска до Уэллена или мыса Дежнёва.

Второй – полёт на северный полюс с длительным пребыванием на этой пока ещё мало изученной точке земного шара.

Мне задали новый вопрос:

– А как вы представляете себе этот перелёт? Готовитесь ли вы к нему?

– Рассказывать об этом, – ответил я, – очень долго. Я лучше напишу.

И очень кратко рассказал товарищам то, что написано в этой книжке.

Миша Розенфельд предложил назвать рассказ "Мечта пилота". Приняв его предложение, я назвал свой рассказ этим именем: кто знает, быть может, мечта так и останется мечтой…

Вернувшись домой, я с жаром принялся за работу. Это объяснялось, очевидно, тем, что тема рассказа близка мне, а Бесфамильный и я – оба мечтаем об одном и том же. Правда, мечта Бесфамильного уже осуществилась.

Я с любовью работал над этим рассказом. Естественно, что в процессе работы пришлось вновь перечитать немало знакомых книг и произвести некоторые расчёты. И нужно сознаться, что эта работа дала мне очень многое. Я чувствовал, как расту, работая над книгой.

Героический Нансен, настойчивый Амундсен, трагический Скотт, как живые, проходили перед моими глазами. Перечитывая их книги, я невольно заражался величием их подвигов, учился у них силе воли, вере в успех, не покидавших их до самой смерти..

Само собой разумеется, мне приходилось многое придумывать. Ведь я писал не о действительных событиях, а о событиях вымышленных, якобы развивающихся через несколько лет. Пришлось учитывать развитие авиационной техники и заглядывать в будущее науки об Арктике.

Мне не хотелось, как говорится, вульгаризировать науку, но я готов встретить и этот упрёк. Вероятно, найдутся строгие научные судьи, которых покоробят отдельные строки этого рассказа. Они усмехнутся и скажут:

– Нет, товарищ Водопьянов, не выйдет из вас академика!

– Ну и что же, – отвечу я им. – Я и не собираюсь стать академиком. Пока ещё есть здоровье и силы, я хочу только одного: летать! Это моя любимая и родная работа.

Оправдайте появление этого рассказа, – добавляю я, – исключительно желанием учиться и быть всегда готовым ко всяким сложным и ответственным заданиям. Эта книга есть не что иное, как своеобразная психологическая подготовка лётчика к будущим перелётам.

В моём рассказе кое-где чувствуется явно шуточный тон. Но мне не хочется, чтобы всю мою работу приняли только как шутку. Это конечно не шутка. Уже сейчас, при современной технике авиации, мы можем проводить подобные комплексные научные экспедиции.

Мы уже можем обеспечить длительное пребывание людей на полюсе, не ломая и не оставляя там самолётов, как это сделал один из моих героев – лётчик Блинов. Чтобы этого не происходило, не следует торопиться, следует всегда помнить, что север не терпит горячности и авантюры. Спокойный и выдержанный пилот Бесфамильный достиг полюса. Блинов поторопился и поплатился за это потерей репутации и тяжёлым тридцатидневным переходом.

Кроме высказанных, мне хотелось в своём рассказе провести ещё одну мысль, проверенную моей долголетней лётной работой: на север надо посылать не один, а несколько самолётов и не в одну, а в разные точки одновременно. Это даст возможность лётчикам, в случае надобности, быстро придти на выручку друг другу, поддержать товарища при самых тяжёлых обстоятельствах. Это сделает во много раз устойчивее политико-моральное состояние полетевших людей и обеспечит успех их работы. Я, например, считаю, что талантливый руководитель выдуманной мной экспедиции на северный полюс академик Беляйкин, почти всё предусмотревший заранее, всё же совершил крупную ошибку. Ему следовало бы взять с собой на ледокол ещё один резервный самолёт. Если бы он догадался это сделать, группа Блинова была бы раньше спасена и последние дни работы экспедиции потеряли бы ненужную нервозность и напряженность. Впрочем, тогда Аня Бирюкова не так скоро стала бы Аней Ивановой…

И ещё: отправляя на север любую экспедицию, надо особо тщательно подбирать людей, исключать возможность проникновения в состав её людей, подобных метеорологу Грохотову. Один такой человек может снизить качество работы всей экспедиции.

В заключение мне хочется выразить глубокую уверенность в том, что в ближайшие годы подобные экспедиции станут обычным делом в нашей великой социалистической родине. Я уверен, что даже такая грандиозная задача, как освоение северного полюса, станет в самое ближайшее время неотложным делом для Советского союза.

И тогда, кто знает, быть может и осуществится "мечта пилота"…

Москва, ноябрь – декабрь 1935 г.