Уже на другой день по приезде в Москву я направился в Управление гражданского воздушного флота. Не терпелось увидеть товарищей по работе, рассказать о полетах в ледовый лагерь, выразить им благодарность за советы и помощь.
Каково же было мое изумление, когда начальник отдела кадров заявил мне:
– К сожалению, Михаил Васильевич, вы больше не наш…
– Как не ваш?
– Так. Вы больше у нас не служите. Вас приказом перевели в полярную авиацию.
После теплой беседы с товарищами я пошел в Управление полярной авиации Главсевморпути. Меня волновало и радовало то, что отныне я официально признан полярным летчиком. Но еще больше порадовался я, узнав о широких планах работ по дальнейшему освоению Арктики. Управление полярной авиации было занято организацией больших перелетов.
В начале 1935 года мне предложили совершить перелет по маршруту Москва – Свердловск – Омск – Красноярск – Иркутск – Чита – Хабаровск – Николаевск-на-Амуре – Охотск – бухта Ногаево – Гижига – Анадырь – Уэлен – мыс Шмидта. Весь этот путь туда и обратно до Хабаровска составлял около двадцати тысяч километров.
Мне предстояло выяснить ряд вопросов, касающихся организации почтовой и пассажирской связи по этому маршруту, а также определить конструктивные и другие требования, которым должен отвечать почтово-пассажирский самолет в условиях дальнего Севера.
Ходом подготовки к перелету заинтересовался товарищ Молотов. Узнав, что на моем самолете нет радио, Вячеслав Михайлович предложил не выпускать меня в полет до тех пор, пока радиостанция не будет установлена. Впоследствии, во время перелета, я не раз с благодарностью вспоминал о внимании товарища Молотова. Без радиостанции нам пришлось бы очень туго.
В паре со мной должен был итти полярный летчик М. Я. Линдель. Механиком на моем самолете был назначен Флегонт Бассейн, которого я знал еще со времен гражданской войны, радистом – челюскинец Серафим Иванов.
Первого марта мы стартовали, а через пять суток находились уже в Хабаровске. Было очень приятно вновь попасть на знакомый аэродром, с которого год назад вылетали на Чукотку спасать челюскинцев.
Первый этап перелета закончен. За тридцать девять летных часов покрыто семь с половиной тысяч километров. Но впереди самая трудная часть пути.
Подготовив машину к полету, я взял на борт почту и школьные тетради. Дело в том, что здесь, в Хабаровске, мне вручили радиограмму учительницы с Шантарских островов. Она сообщала, что в ее школе нет тетрадей, и просила захватить с собой хотя бы несколько сот штук.
Одиннадцатого марта в десять часов утра по местному времени мы поднялись над Хабаровском и взяли курс на Николаевск-на-Амуре. Мне опять пришлось итти по старой трассе. Сколько раз, летая на линии Хабаровск – Сахалин, я видел сверху знакомые до мельчайших подробностей Богородск и Малмыж, неровный, торосистый лед Амура.
Но вот часа через полтора начались новости. На берегу Амура, в том месте, где была еле приметная деревушка, показался большой город. С беспокойством взглянул я на карту: уж не сбились ли мы с пути? Нет, все в порядке. Это Комсомольск-на-Амуре, - город, возникший в последние два года. Хорошо видны корпуса строящихся заводов, новая мельница из красного кирпича, зерносушилка и масса складов. Пролетаем бывшее село, теперь город с асфальтированными улицами – Софийск. Как быстро преображается наша страна!
Недалеко от Троицка я обнаружил отсутствие Линделя. Что за оказия? Только что был справа, рядом со мной, а теперь как в воду канул.
– Где Линдель?-крикнул я Бассейну.
В ответ тот пожал плечами и показал на Иванова. Радист давно пытался связаться с Линделем, но безрезультатно.
Обеспокоенный внезапным исчезновением товарища, я развернулся и пошел обратно, решив проверить, не сел ли он где-нибудь. Вот внизу, на белизне снега, показалась точка, похожая на самолет. Подлетаю ближе. Нет, это сено. Таких точек я обнаружил множество, и они заставляли меня кидаться то вправо, то влево, а Линдель, как потом оказалось, все это время спокойно летел за мной, в хвосте моего самолета, не понимая, в чем дело. Когда я стал делать круги, то обнаружил его.
Сели в Николаевске. Здесь кончалась воздушная трасса, по которой регулярно летали наши самолеты. Дальше начинался а тяжелый, малоизведанный путь.
Меня опять поразил огромный размах строительства. Еще недавно, всего год назад, я пролетал здесь и ничего нового не заметил, а сейчас под Николаевском, за мысом Кошки, вырос целый город. Про него мне с гордостью сказали:
– Это наш зерновой городок!
– Почему зерновой?
– А вот поедем – посмотрим.
Мне не терпелось посмотреть этот городок. Поехали мы на машине, что также было новостью. До сих пор в этих краях мне приходилось либо летать на самолете, либо ездить на собаках или оленях. В городок вела новая, но уже укатанная автомобильная дорога.
Николаевцы не зря гордились своим зерновым городком. Действительно, здесь было на что посмотреть. На окраине города вырос большой, оборудованный по последнему слову техники мельничный комбинат: механическая мельница, элеваторы, склады, дома для рабочих.
На другой день решили лететь прямо до Охотска. В десять часов тридцать минут наши машины взяли старт. Курс – на северо-запад, через горы.
Для самолета десятки километров измеряются минутами полета. Скоро мы вышли на мыс Мухтеля. Под левым крылом показался залив Николая с островком Удд (ныне остров Чкалова). Это последняя точка, куда можно сесть в случае вынужденной посадки.
Началось Охотское море. Идем над торосистым льдом с большими редкими разводьями. Стали особенно чутко прислушиваться к работе мотора, попробовали по очереди оба магнето – работают хорошо.
Впереди стал вырисовываться остров Большой Шантар. Я сбавил газ и пошел на снижение. Линдель с правой стороны держался на такой же высоте.
У губы Якшино мы летели на высоте в триста метров. Делая круг над селением, я вспомнил, как в 1930 году разведывал здесь с воздуха морского зверя. Тогда острог казался пустынным, а сейчас он стал неузнаваем. Его покрыли десятки строений широко раскинувшегося питомника соболей. На берегу губы видны катеры и лодки.
Я зашел со стороны гор и снизился над строениями метров до двадцати. Из домов выбежал народ. Приветствуют, машут руками.
Даю сигнал. Почта и школьные тетради сброшены. Стал набирать высоту. Изменив курс, пошел через море, прямо на Аян.
В полете мы имели непрерывную связь по радио с тремя пунктами: Николаевском, Аяном и Охотском. Николаевск через каждые десять-пятнадцать минут спрашивал, где мы находимся. Аян и Охотск беспрестанно сообщали состояние погоды.
Мы уже три часа в воздухе, а еще и полдороги не пролетели. Впереди показался Аян. Линдель радирует: «Помпа не берет бензин из добавочных баков. Лечу на главных. Жду указаний».
До Охотска еще около четырех часов, на это время ему главных баков нехватит. В пути сесть будет негде. Даю распоряжение: «Приземлиться немедленно, перелить бензин из добавочных баков в главные и, не задерживаясь, вылететь в Охотск. Я садиться не буду».
Порт Аян расположен на западе Охотского побережья. Его бухта, окруженная высокими сопками, находится как бы в котловане. Посадка возможна только с моря. Линдель блестяще посадил свой самолет. Убедившись в этом, я дал полный газ и полетел дальше.
До Охотска лететь было очень трудно. Мне впервые пришлось испытать такую жестокую болтанку. Вдобавок и внизу ничто не веселило: справа виднелось открытое море с белыми гребнями высоких волн, слева – мрачный хребет Джуг-Джур. Берега моря скалистые, обрывистые. Нет ни малейшего намека на ровную площадку.
Между тем болтанка увеличивалась. Какая-то невидимая сила подхватывала самолет, поднимала его вверх, а потом совершенно неожиданно бросала вниз, метров на двести.
Казалось, вот-вот разорвутся поясные ремни, которыми мы были привязаны к сиденьям.
Наконец, показалось первое селение. Обрывистые берега кончились, потянулись пологие. Часто стали попадаться естественные аэродромы – реки, покрытые ровным снегом. Настроение сразу изменилось, да и качать стало меньше.
Через шесть с половиной часов после вылета из Николаевска наш самолет был над Охотском. Снизившись, я внимательно осмотрел аэродром, зашел против ветра и благополучно сел.
К вечеру прилетел и Линдель.
* * *
За ужином секретарь райисполкома рассказывал нам о жизни народов Крайнего Севера.
– Я работаю здесь уже три года, - говорил он.-Объездил на собаках почти все побережье от Аяна до бухты Ногаево. Многое видел. В Охотском районе есть два наиболее отсталых кочевых селения – Хейджан и Ульбея. Население их кочует почти в пятистах километрах от морского берега, на котором сосредоточены все административные и культурные организации. Зимой люди занимаются охотой, а летом ловят рыбу в горных речках. В это время к ним пробраться невозможно. Единственное средство сообщения – олени.
В ответ мы пообещали, что в недалеком будущем воздушная линия станет полностью освоенной и самолеты будут появляться здесь регулярно.
На другой день мы проверяли подготовку самолетов к отлету. Неподалеку от машин стояла железная бочка, к которой рабочие и красноармейцы пограничного отряда таскали дрова. В бочке вертикально стояла палка, вмерзшая в лед.
– Это зачем?-спросил я камчадала Люка, стоявшего около бочки.
– Мороз большой, - ответил он, - вода сильно замерзает, может бочку разорвать.
– А разве палка может предотвратить это?
– По этой палке лед вытесняется наружу и не жмет на стенки бочки. Понятно?
– Умный ты, товарищ Люк. Ты сам это изобрел?
– Зачем сам? Это народ придумал. У нас всегда большие морозы, а посуды мало. Все так делают.
Люк облил бензином дрова, и через несколько секунд кругом бочки запылал огонь. Скоро вода была подогрета и залита в радиаторы моторов.
В одиннадцать часов, получив сведения о погоде в бухте Ногаево, мы улетели.
Чем дальше мы пробивались на север, тем труднее становилось лететь на тяжелых, перегруженных почтой машинах.
Посадочные площадки встречались редко. Теперь дод нами расстилались дикие, необжитые места, где можно пролететь сотни километров, не встретив человеческого жилья.
Двадцать второго марта оба самолета благополучно опустились в культбазе Каменское.
Нас встретил местный работник, с которым я познакомился еще в прошлом году. К самолетам подъехали нарты, на них была нагружена почта.
– Товарищ командир перелета!-неожиданно обратились ко мне бортмеханики. -Что мы будем делать? Здесь нет горючего.
– Как нет? Мне сообщили, что бензин для нас приготовлен.
– Бензин есть, но он такой грязный, что на нем и дизель работать не будет.
Достать горючее было негде; оставался один выход: профильтровать грязный бензин не через одну замшу, как это делается обычно, а через две.
В помощь нам дали молодых коряков. К утру бензин был тщательно профильтрован, машины заправлены, но о вылете не могло быть и речи. Разыгралась такая пурга, что ходить без камлеек[3] стало невозможно: в мех набивался снег, и кухлянка превращалась в тяжелый белый войлок.
Вечер мы провели в кругу корякской молодежи. После моего рассказа о спасении челюскинцев развернулась беседа. Один комсомолец рассказал нам о том, как здесь жили раньше и как живут теперь, при советской власти.
– Много корякской молодежи, - говорил он, - уехало на материк. Получив знания, они вернутся сюда, на Север, приедут помогать нам…
После беседы молодежь начала танцевать свой национальный танец; в нем нарушены все привычные нам танцевальные традиции. В любом нашем танце движутся ноги, все остальные части тела только помогают им. У коряков, наоборот, движутся корпус, руки, а ноги остаются неподвижными. В такт музыке коряки делают резкие движения корпусом и изгибаются так, что туловище становится параллельно полу.
В заключение нам показали пьесу, написанную местными комсомольцами. Как приятно было ее смотреть! В этом маленьком факте, как в зеркале, отражалось то, что обрел корякский народ при советской власти, - стремление к культуре, стремление к жизни, достойной человека.
Двадцать шестого марта мы полетели дальше. Решили лететь вдоль реки Пенжино, с тем чтобы, миновав реку Майн, выйти на Красное озеро, а затем по реке Анадырь дойти до цели. Но уже в самом начале полета мы убедились, что нам не придется воспользоваться столь заманчивым маршрутом. Между реками Пенжино и Майн небольшие сопки. Хотели перебраться через них, но из этого ничего не вышло – видимость резко ухудшилась, а самолеты стало бросать. Пришлось облетать горы. В ущельях нас поджидал такой встречный ветер, что самолеты почти не двигались с места, расходуя всю свою энергию на борьбу со штормом. Возвращаться не имело смысла – мы знали, что в покинутом нами селении нет ни килограмма горючего. Оставался единственный выход – вперед во что бы то ни стало.
Наконец, мы вышли на реку Анадырь, но до наступления темноты остались считанные минуты, а нам еще лететь около двухсот километров.
Я приказал Иванову связаться с Анадырем и запросить погоду. Анадырь сразу же ответил:
– Погода хорошая, ясная. Ждем.
Радирую им:
– Мы запаздываем. Прилетим ночью. Не жалейте керосина, жгите большие костры.
Солнце село. Мы шли на высоте тысячи двухсот метров, скорость полета доходила до двухсот километров в час. Уже с трудом различал я смутные очертания самолета Линделя. Хотел сообщить ему по радио содержание разговора с Анадырем, но у него отказала рация.
Неожиданно Линдель пошел в сторону, стал резко снижаться, а через минуту я потерял его из виду. Отказал мотор?.. Выяснять некогда. Заметив по карте место посадки Линделя, я решил продолжать полет.
Впереди мелькнули огни. Сердце замерло от радости, но огни тут же пропали. Уж не показалось ли?
Смотрю вперед, по сторонам – огней нет. Делаю круг. Самолет накренился. Ага, вот они! Слева под крылом – несколько костров. Убрал газ, снизился метров до пятидесяти. Пролетев над кострами, заметил, что огонь отклоняется вправо от линии костров. Пришлось садиться не вдоль, а поперек линии. Сел хорошо.
К самолету бегут люди, указывают, куда рулить. Подрулил к берегу. На горе стоят дома, на высоких столбах висят электрические фонари. Что-то не похоже на Анадырь – электричества там в те годы не было. Вылезаю из самолета. Оказывается, сели мы не в Анадыре, а в Рыбкомбинате.
После короткого митинга я спросил начальника политотдела Рыбкомбината:
– Есть ли у вас бензин?
– Бензин для вас находится в Анадыре. Площадку мы здесь приготовили на всякий случай, думали уговорить вас из Анадыря прилететь к нам, показаться рабочим. Не зря готовили – пригодилась!
– Да еще как! Она спасла и нас и наши самолеты… А с кем же, все-таки, я разговаривал по радио? Разве не с Анадырем?
– Нет, вы говорили с нами. У нас своя рация. Анадырь вас не слушал.
– Они только послали вам в культбазу утреннюю сводку погоды, - вмешался радист Рыбкомбината, - а мне удалось связаться с вашим радистом, и я все время следил за вами.
Я крепко пожал ему руку и поблагодарил предусмотрительных работнргков Рыбкомбината. Где-то глубоко шевельнулось нехорошее чувство к беззаботным анадырцам:
– Значит, они не знают о нашем прилете?
– Нет, не знают…
Анадырь расположен на другом берегу залива, в семи километрах от Рыбкомбината. По моей просьбе туда немедленно были посланы нарты за бензином: утром я хотел во что бы то ни стало вылететь на помощь Линделю. Кроме того, я просил работников анадырской радиостанции регулярно давать свои позывные, надеясь, что мой товарищ ответит на них и этим облегчит поиски самолета.
Позже я узнал, что терпит бедствие не один Линдель. Два дня тому назад из бухты Провидения в Анадырь летели летчик Масленников и штурман-радист Падалка. Они попали в пургу и совершили вынужденную посадку. На поиски пропавших были высланы нарты.
Утром вылететь на помощь Линделю не пришлось, так как началась пурга. К вечеру получили от него радиограмму.
«Сели благополучно, не долетев ста километров. Сидим на реке Анадырь. Вышлите посуду для нагрева воды. Дров не надо – есть кустарник. Причиной посадки явилось сомнение, хватит ли бензина».
На поиски Линделя тоже выехали нарты.
Вот уже несколько дней сидим в Рыбкомбинате в ожидании хорошей погоды. Беснуется пурга. Порой становится мучительно стыдно от сознания того, что приходится сидеть здесь в тепле и бездействии, в то время как люди, затерянные в снежных равнинах, голодные, ждут нашей помощи. Но что поделаешь? В такую пургу было бы безрассудно трогаться с места…
Собственно, если строго разобраться, были основания беспокоиться только за Масленникова и Падалку. Их положение было поистине тяжелым. Они не могли точно указать места своей посадки, у них на исходе запас продовольствия. У Линделя положение несравненно лучше: он сидит на реке; посланные отсюда нарты непременно найдут его. К тому же в его распоряжении есть двадцатидневный запас продовольствия, палатка и спальные мешки; у него есть возможность приготовить горячую пищу: он захватил с собой целый мешок мороженых пельменей.
Обдумывая план спасения самолета Масленникова, мы детально ознакомились со всем тем, что было сделано до нас.
Масленников совершил вынужденную посадку двадцать четвертого марта и сразу же радировал в Анадырь:
«Сели хорошо. Самолет цел. Сами здоровы. Находимся, по нашему исчислению, примерно в сорока километрах от Анадыря, в шести-восьми километрах от берега лимана, входящего в залив Николая, но возможно и несколько ближе. Точно определиться не можем, так как горизонт закрыт облаками. Высылайте нарты. Завтра слушайте нас в четырнадцать часов».
Ему сообщили, что по указанному направлению высланы нарты. На другой день была получена вторая радиограмма:
«Нарты не пришли. Живем в снежной берлоге. Продовольствия хватит на четыре дня. Пытались запустить мотор, но безрезультатно. Повторим попытку в первый летный день. Вчера Падалка поднимался на сопку и пришел к заключению, что мы находимся не там, где предполагали. Мы далеко от берега, километров шестнадцать-двадцать, а то и больше. От нас виден конец Золотого хребта, подходящего к Анадырю. Предполагаем, что мы находимся севернее Анадыря в глубине материка. Просим продолжать поиски километрах в сорока-пятидесяти к востоку, а также немного к западу».
…Поиски Масленникова продолжаются уже восемь суток. Из Анадыря по предполагаемому направлению его посадки вышли шесть нарт под управлением лучших каюров, хорошо знающих местность.
Отрадно было слышать, что местные жители принимали горячее участие в розысках самолета. К высланным из Анадыря собачьим упряжкам присоединились по пути пять оленьих нарт. Чукча Телепин из колхоза «Полярная звезда» приехал в Анадырь и предложил свою помощь.
Но поиски не ограничились посылкой нарт. В разведку вылетел пилот нашего управления Сергучев, застрявший из-за пурги в Анадыре. Летал он недолго. Низкая облачность заставила его вернуться, ничего не обнаружив.
В своей предпоследней радиограмме Масленников и Падалка писали:
«Самолета Сергучева не видели. В следующий полет, как увидим или услышим шум мотора, зажжем масло. Сидим на голодной норме продуктов. Продержимся еще дня четыре, а там можно еще неделю прожить на траве и мху. Однако все же ищите возможно скорее. Мы здоровы. От голода не страдаем, но страдаем от холода и сырой одежды. Привет всем зимовщикам, пусть не беспокоятся».
От Линделя ничего не было слышно пять суток. На шестые получили радиограмму:
«Нарты пришли. При их помощи взлетели и взяли курс на Анадырь. Попали в пургу и сели у левого берега Анадырского залива, не долетев двадцати пяти километров до Анадыря. Самолет цел, все здоровы. Вышлите нартами горючее, бак для нагрева воды».
Собачьих нарт в Анадыре больше не было. Пришлось послать лошадь, запряженную в сани с широкими полозьями.
На другой день погода улучшилась, и я со своим экипажем вылетел на розыски Масленникова. Вся местность была закрыта туманом. Пришлось вернуться, ничего не обнаружив.
Прежде чем сесть, я решил проверить, привезли ли Линделю бензин. Прилетаю в Анадырский залив – никакого самолета там нет. Меня это обрадовало, значит Линдель улетел. Полетел к аэродрому через Нерпичий залив, смотрю – у левого берега что-то чернеет. Подлетаю ближе – самолет! Около хвоста стоит палатка. Делаю круг. Из палатки вылезают люди, бегут в сторону от самолета и ложатся на снег, изображая собой посадочное «Т». «Люди авиационные, - подумал я, - место должно быть хорошее, коль сажают».
Сел хорошо.
– Что же это вы, – спрашиваю, - неправильный адрес указали? Я выслал вам все, как вы просили, в Анадырский залив, а вы сидите в Нерпичьем.
– Разве тут разберешься! Снегопад, не видно ничего, ну и напутали.
Слив бензин из запасных баков в самолет Линделя, мы с бортмехаником полетели в Анадырь за горячей водой. Быстро установили в задней кабине самолета большой бак, налили в него семь ведер горячей воды и укутали чехлами. Вода была доставлена к самолету Линделя, и через полчаса обе машины сели на площадке Рыбкомбината.
Звено опять вместе, самолеты исправны, можно продолжать перелет. Но разве улетишь, когда экипаж Масленникова еще не найден…
Пурга не унималась. Вылететь на поиски мы не могли, хотя последняя радиограмма Масленникова уже более точно указывала место их вынужденной посадки.
«О полете Водопьянова знаем, но мы его не видели. Сидим недалеко от реки. Предполагаем, что это начало реки Волчьей. Вчера Падалка еще раз поднимался на сопку. На юго-запад и запад равнина с незначительными холмами. Познакомьтесь с описанием местности, поговорите со старожилами».
Вечером перечитали все радиограммы, полученные от Масленникова. Взяли карту и по ней попытались определить место посадки. Раз они пишут, что у них с юго-западной стороны равнина, то, несомненно, они сидят в горах Ушканье, недалеко от реки Волчьей… Наметили точку предполагаемой посадки самолета. Карта готова, но вылететь не можем: держит плохая погода.
Вылететь удалось лишь третьего апреля, когда погода немного улучшилась.
Небо было сплошь закрыто облаками. Вышли на реку Волчью. По ней дошли до гор Ушканье и там, между двумя невысокими горами, увидели самолет.
Иванов дал в Анадырь короткую радиограмму:
«Самолет обнаружили. Идем на посадку».
Я делаю круг, другой. Людей около самолета не вижу. Неужели они погибли?..
Снизился метров до ста, сделал еще круг и увидел, что из-под хвоста самолета вылез человек, за ним другой. Лениво пошли они в разные стороны.
«Знаки, наверное, выкладывать будут», - подумал я. Но люди отошли немного от самолета и упали на снег. Видно, они уже не в состоянии двигаться.
С какой же стороны ветер? Как садиться? Делать было нечего, и я пошел на посадку.
К нам подошли два человека. На лицах у каждого толстый слой копоти.
Бассейн достал мешок с продуктами. Откуда только у людей силы взялись! Схватили они этот мешок и моментально исчезли в своей берлоге.
Мы стали отрывать их самолет и греть мотор.
Потом я заглянул в «берлогу». Яма очень глубокая. В ней свободно можно стоять. Пол ровный, обросший густой травой. Им надолго хватило бы этой травы! На примусе в большом бензиновом баке грелась вода.
– Вы что это воду греете? Знали, что мы прилетим?
– Нет, - ответил Падалка, - это на всякий случай. Мы хотели попытаться сами запустить мотор.
Товарищи крепко жали нам руки, полезли было целоваться, да мы удержали их.
– Что вы!-кричал, отмахиваясь, Иванов.-Посмотрите на себя, на кого вы похожи?
Первым поднялся Масленников. Обе машины благополучно прибыли в Анадырь.
* * *
Наконец-то дождались летной погоды: Уэлен, Ванкарем и мыс Шмидта прислали хорошие сводки. Значит, вылетаем.
У нас оставалось время для того, чтобы во всех деталях продумать предстоящий перелет. Из многих вариантов мы выбрали труднейший, но самый выгодный в смысле расстояния: решили лететь напрямик через Анадырский хребет.
Полетели по долине. Справа Золотой хребет, слева – Ушканьи горы. Пошли через хребет с расчетом выйти на Чукотское море между Ванкаремом и мысом Шмидта.
Летим на высоте тысячи пятисот метров. Хребет закрыт. Вершины гор торчат из тумана, словно сахарные головы. Абсолютный штиль. Впереди виден горизонт. По облакам бежит тень самолета.
Хребет кончился. Под нами белая равнина облаков. Судя по времени, мы должны лететь уже над берегом Чукотского моря. На этот раз, наученный горьким опытом, Линдель идет совсем рядом.
Не желая залетать в море, я решил пробивать облака. Все-таки приятнее лететь, когда видишь землю. Убрал газ, стал планировать. Самолет вошел в облака. Солнце скрылось, земли не видно. Лечу по приборам и особенно внимательно слежу за высотомером. Высота быстро уменьшается. Вот уже пятьсот метров, а земли еще не видно. Триста метров – земли нет. Стало закрадываться беспокойство: а вдруг туман до земли, и я не замечу, как врежусь в нее. Неожиданно на какую-то долю секунды показалась земля и опять скрылась. Двести пятьдесят метров – туман. И только на высоте в двести метров показался берег моря.
Вышли хорошо. Справа виден Ванкарем – маленький домик фактории и несколько яранг.
Как приятно видеть знакомые места! Сюда, к этим ярангам, мы привозили челюскинцев. Тут мы узнали о высокой награде правительства…
Повернул по берегу влево. До мыса Шмидта осталось всего сто восемьдесят километров – час полета.
Взглянул направо – Линдель не отстает.
Через пятьдесят минут впереди показались дома, строения. Неужели мыс Шмидта? Как он изменился с прошлого года!
На аэродроме собралось много народа. Они знали, что мы везем им письма, газеты. Мой самолет еще не остановился, как его облепили люди. Встречали нас не приветствиями, а вопросами:
– Почту привезли?..
Десятки рук ухватились за почтовую сумку, десятки голосов называют свои фамилии. Пришлось письма раздать здесь же, у самолета.
В то время появление самолета было для зимовщиков праздником.
Поразительные перемены произошли на Чукотке. С 1928 года здесь начали строить культурные базы, включавшие в себя школы-интернаты, больницы, ветеринарные пункты и другие культурно-хозяйственные учреждения.
В 1930 году был образован Чукотский национальный округ. С годами росло количество школ, появились даже полные средние и профтехнические школы. Сотни чукчей получили высшее образование в Хабаровске, Владивостоке, Москве, Ленинграде и вернулись в свой округ врачами, учителями, летчиками, инженерами. В каждом районе Чукотского округа работают красные яранги с радио и кинопередвижками.
Мне довелось побывать здесь и в 1950 году. В этом краю расцвела новая жизнь.
Неподалеку от мыса Шмидта, в маленьком селении Инчоу, уже процветал в те дни крупнейший колхоз края – колхоз имени Сталина. Охотники на морского зверя, объединенные в этом колхозе, успешно выполняют и перевыполняют свои хозяйственные планы. В селении Инчоу выстроены добротные жилые дома, имеется просторная светлая школа, пекарня, магазин. Колхоз располагает мощными моторными вельботами, орудиями лова и охоты.
Подобных колхозов – рыболовецких, зверобойных, оленеводческих – уже десятки на далекой чукотской земле. В каждом новом доме, в каждой яранге радиорепродуктор. Электрические лампочки освещают большинство жилищ.
Зимовка на мысе Шмидта была организована в 1933 году. До тех пор здесь было только маленькое чукотское селение, насчитывавшее четыре-пять яранг. Зимовщики привезли с собой строительные материалы, но пока строительство не было закончено, жить приходилось кое-как, в палатках. За короткое время было построено несколько жилых домов, склад, здание радиостанции.
Поселок на мысе Шмидта постепенно превращается в небольшой городок. Он растет с каждым месяцем. Много чукчей стали охотно оседать вокруг зимовки.
…Пробыв здесь двое суток, мы вылетели в обратный путь. Под нами снова плыли заснеженные тундры, моря, леса.
Тридцатого апреля мы прилетели в Хабаровск. Здесь нас ждала телеграмма, в которой предлагалось сдать самолеты Управлению гражданского воздушного флота, а самим выехать в Москву.