В июне 1941 года экипаж моего самолета получил ответственное задание – обследовать с воздуха Карское море. Вылетев из Москвы, мы через несколько дней совершили посадку на Енисее близ Игарки.
«Как быстро расцветает наш Север», - думал я, разглядывая сверху прямые улицы заполярного города, выросшего на моих глазах. Вот прекрасный аэропорт с его характерными зданиями, лестница к величавому Енисею, на котором делают посадку летающие лодки.
По дороге в город мы видели зеленые побеги картофеля – этого редкого ранее на севере овоща. На далеком острове виднелись здания совхоза.
Через некоторое время сюда же, в Игарку, прилетел Иван Иванович Черевичный.
– Ну-ка, - предложил он, - кто из нас совершит наиболее длительный полет?..
Мы вступили с ним в социалистическое соревнование.
Надобно сказать, что незадолго до этого Черевичный поставил своеобразный двадцатитрехчасовой рекорд пребывания в воздухе.
Двадцать первого июня мы с наполненными доотказа баками вылетели на ледовую разведку. В состав экипажа входили шесть человек: летчик Пусэп, штурман Штепенко, радист Богданов, механики Сугробов и Щербаков и я – командир экипажа.
Полет протекал успешно. Под крылом самолета мелькали льды Карского моря. Мы с Пусэпом сменяли друг друга у штурвала. Штепенко не отрывался от карты, отмечая состояние льдов. Сугробов внимательно следил за моторами. Настроение у всех было прекрасное.
Мы облетали все Карское море и собрали ценные сведения. Попутно мы выполняли второе, особенно приятное для нас поручение: сбрасывали зимовщикам посылки и письма.
Непрерывный двадцатипятичасовой полет подходил к концу. Мы шли курсом на юг, к далекой Игарке. Богданов связался с самолетом Черевичного, летящим над морем Лаптевых.
– Ваш рекорд побит!-радировал Богданов.
Черевичный тут же ответил:
– Знаю об этом и поздравляю. Мой радист следил за вами с начала вылета. Но вы особенно не радуйтесь. Через несколько дней я все равно перекрою ваш рекорд.
– Что ж, будем соревноваться дальше, - согласились мы.
Но соревноваться нам не пришлось.
Сразу же после возвращения на Игарку мы узнали о вероломном нападении фашистов на нашу страну и о выступлении Вячеслава Михайловича Молотова.
Я тут же заявил своим товарищам:
– Ледовая разведка окончена. Полетим, товарищи, защищать Родину!
Медленно тянулись часы полета в Москву. Сидя за штурвалом, я вспоминал свою жизнь. В памяти особенно четко всплыл 1939 год – дни боев с белофиннами.
В самом начале этих боев я явился к товарищу Ворошилову. Климент Ефремович внимательно выслушал меня.
Я напомнил о своем выступлении в день прилета с Северного полюса, о своем обещании направить самолет туда, куда прикажут мне партия и правительство.
– Этот час настал. Разрешите мне выполнить свое обещание, - просил я Климента Ефремовича.
Товарищ Ворошилов направил меня вместе с моим экипажем в город Петрозаводск, в распоряжение командующего армией.
По дороге я залетел в одну авиационную часть и на всякий случай установил бомбодержатели.
По моей просьбе командир части дал мне одного из лучших штурманов-бомбардиров, двух стрелков и специалиста по вооружению.
Члены моего экипажа были людьми гражданскими, но, по распоряжению начальника Военно-Воздушных сил, их срочно аттестовали. Штурман Штепенко – ныне Герой Советского Союза – получил звание капитана. Остальные тоже получили чины по занимаемым должностям.
В Петрозаводск мы прилетели во всеоружии. На аэродроме летчики и механики обступили наш самолет. Увидев бомбодержатели на нашей яркооранжевой машине, они с удивлением спросили: не думаем ли мы совершать на ней боевые полеты?
– Да вас на такой корове сразу же собьют, - уверенно заявил командир полка.-Какова скорость вашего самолета?
– Сто восемьдесят километров.
Все рассмеялись.
– Да… далеко на нем не уедешь! Больно неповоротлив, да и приметен. Разве только ночью…
– Ночью так ночью, - покорно сказал я.
Но смириться на словах было гораздо легче. На другой день на рассвете все самолеты полка пошли на боевые задания. Они возвращались, нагружались бомбами и летели вновь. Боевая жизнь была в полном разгаре. Мои товарищи рвались в бой.
– Товарищ командир! Мы что – прилетели сюда смотреть, как другие бомбят? Почему сидим? Бомбы подвешены, моторы в полной готовности!
– Полетим ночью, - ответил я.
– Ночью мы и так полетим, - упорствовали мои друзья.
Чем сильнее они настаивали, тем более убеждали меня в том, что они правы. Я подошел к самолоту.
– Хорошо! Заводите моторы, - сказал я механикам, – а я пойду на командный пункт, получу боевое задание.
После этого путей к отступлению у меня уже не было.
Откуда взялось у меня красноречие – сам не знаю, но командира я уговорил. Через час наш самолет был в воздухе.
Бомбы и пулеметы изменили летные качества машины. Скорость со ста восьмидесяти километров упала до ста пятидесяти, не больше. Высота также набиралась медленно.
Пролетаем линию фронта. День ясный, впереди виднеется цель. И тут я вспомнил, как пионеры не раз спрашивали меня:
– Товарищ Водопьянов, а вы смелый?
Меня всегда немного смущал этот вопрос: ну как ответить? Сказать – смелый, подумают хвалится. Сказать – нет, а как же я тогда летаю? Вот и теперь я держал курс на цель и сам с собой рассуждал на эту тему. С одной стороны, я боюсь, как бы на нас не напали истребители. С другой стороны, я уверен, что если они нападут, то не они собьют наш самолет, а мы их. Смелость заключается в уверенности, в конце концов решил я. Когда боец идет в наступление с винтовкой в руках, он уверен, что не враг убьет его, а он врага.
С такими мыслями я подлетал к цели. На маленькой станции мы заметили груду какого-то имущества, покрытого брезентом. Вероятно, имущество было военным. Одна на другой посыпались на брезент наши бомбы. Что там творилось! Все белое стало черным. Несколько бомб угодили прямо на железнодорожное полотно. Потом оказалось, что, разбив линию, мы отрезали путь к отступлению финского бронепоезда.
Потом мы наловчились. Вместо одного вылета в день стали делать по два.
Однажды командир части получил от командования задание разбомбить сильное укрепление врага.
– Хорошо бы, - обратился ко мне командир, - -слетать раза два на вашем самолете и сбросить на это укрепление тонн десять груза.
Я вспомнил, как он назвал мою машину коровой, и говорю:
– Летите со мной. Места вы знаете хорошо. И результат бомбежки увидите сами.
– С удовольствием, - отвечает он.
– Только, - говорю, - мы будем летать на «корове», как бы чего не вышло.
Он посмотрел на меня и улыбнулся.
Через час мы полетели. Задачу выполнили, только нас сильно обстреляли; привезли несколько пробоин.
Пошли во второй раз, поднялись выше облаков и в их разрывах сравнительно легко нашли цель. Груз лег там, где ему полагалось. Только я стал разворачивать машину, чтобы итти обратно, смотрю со стороны Финляндии с бешеной скоростью приближаются два истребителя. Стрелки приготовились к встрече. Не долго думая, я ушел в облака. Лечу по приборам, ныряя из одного облака в другое. Прошло с четверть часа. «Ну, думаю, отстали». Вылезаю из облаков, а истребители тут как тут, едва не задевают нас колесами. Потом оказалось, что истребители-то были наши. Узнав мой самолет, они повернули обратно…
Когда командование узнало через пленных, что за моей оранжевой машиной в самом деле охотятся финские истребители, нам запретили летать днем.
Вскоре ударили сильные морозы. Водомаслогрейки не успевали обслужить все самолеты, вода мерзла на лету. Вот тут-то и пригодился наш полярный опыт – ведь мы могли летать при любом морозе. Наш самолет не нуждался в водомаслогрейке. Вместо воды мы залили в моторы антифриз, который не замерзает даже при сорока градусах мороза. За час до вылета механики специальными лампами подогревали моторы. Одновременно грелись и незамерзающая жидкость и масло.
Я решил, что наш опыт следует применить широко. Полетел в Москву и, с разрешения товарища Ворошилова, заказал на заводе точно такие же подогреватели, как у нас.
В течение двух недель не только наша часть, но и другие авиационные соединения получили подогреватели.
…Когда война с белофиннами окончилась, мы вернулись в Москву, сняли бомбодержатели и снова полетели на далекий Север.
…В Москве я пересел на тяжелую бомбардировочную машину. После тренировки, в начале августа 1941 года, я получил задание бомбить фашистское логово – Берлин. Начался мой первый полет в глубокий тыл врага.
Со мной летели смелые, способные боевые друзья. Вторым пилотом был Пусэп, штурманом Штепенко, радистом Богданов, бортмехаником – все тот же Бассейн.
Пусэп – умелый, опытный летчик. Он целыми часами может, не видя земли и неба, вести машину по приборам точно по курсу. Его любимое выражение: «Все в порядке».
И у подтянутого, аккуратного Пусэпа действительно всегда все в порядке. Родители его переехали из Эстонии в Сибирь еще до Октябрьской революции, но Пусэп хорошо знает эстонский язык.
Небольшого роста, худощавый Штепенко отличается исключительной храбростью. Про него в шутку говорят: «как в таком маленьком и столько смелости». Это блестящий штурман. Меня всегда восхищала точность, с которой Александр Павлович приводил самолет к цели, а также хладнокровие, не покидавшее его во время самых сложных переделок.
С прекрасным радистом Богдановым я летал в Арктике и на финском фронте. Это хороший товарищ, всегда спокойный, уверенный, веселый. И внешность у него очень приятная: настоящее русское лицо с широким лбом и сероголубыми глазами.
Хорошая погода сопровождала нас только до линии фронта. Потом появилась облачность. По характеру облаков можно было предположить, что впереди нас ожидает циклон.
Путь предстоял дальний. Я решил лететь выше облаков. Солнце село, появилась луна. На высоте четырех тысяч метров мы надели кислородные маски.
Луна скрылась. Я передал управление Пусэпу. Штепенко время от времени менял курс. Отчетливо слышалась его команда:
– Пять градусов влево, так держать…
На высоте шести тысяч метров мы опять увидели луну, но она была в морозной дымке. Температура упала до 30° ниже нуля. Так мы шли около трех часов при слабом лунном сиянии. Облачность неожиданно кончилась высоким обрывом. Внизу, белыми от луны полосами, лежало море.
Самолет приближался к Германии. Курс был взят на Берлин.
Вновь появились облака. Сначала они были редкие, потом превратились в сплошную густую пелену, плотно окутавшую землю.
На высоте семи тысяч метров остановился крайний правый мотор. Это отказал компрессор, которому нехватало воздуха.
– Далеко ли до цели?-спросил я Штепенко.
– Двадцать минут полета, - ответил штурман.
Сбросить бомбы, не долетев до цели, и повернуть обратно? Но есть ли гарантия в том, что не остановится и второй мотор. Тогда мы все равно не дотянем к себе на аэродром и не выполним задание.
Надо лететь к дели. Ровно через двадцать минут самолет дрогнул. Это Штепенко открыл люки. Еще минута… и одна за другой посыпались бомбы.
– Домой!-крикнул штурман.
Внизу виднелось пламя взрывов от наших бомб. Сотни прожекторов устремились к нам, протягивая свои огненные щупальцы, но на их пути защитной стеной выросли густые облака. Шупальцы бессильно падали и тут же рассеивались в облаках. Стреляли зенитки. Я повел машину на снижение, и на высоте трех тысяч метров мотор снова заработал. Но не успел я порадоваться, как раздалась команда штурмана «вправо», потом «влево».
Впереди возник барьер заградительного огня зенитных батарей. Поневоле пришлось опять уйти вверх. На шести тысячах метров мотор опять остановился. Мы несколько раз пытались снизиться, но сразу же попадали под обстрел зениток.
Осколки снарядов пробили два бензиновых бака. Драгоценное горючее стало уходить. Механики прилагали все усилия, чтобы сохранить побольше бензина.
Светало. Вновь заработали все четыре мотора. Мы шли на высоте пяти тысяч метров. Впереди появились высокие обрывистые облака. Они напоминали каменные шпили горного хребта. Казалось, сейчас самолет врежется в них и разобьется.
Мощный циклон, как неприступная крепость, преградил нам путь. Когда самолет врезался в сплошную облачную стену, в кабине поднялась белая пыль. В каждую щелочку густой струйкой проникал снег.
«Настоящая Арктика», - подумал я. Но на крыльях самолета льда не было, и мы спокойно вели машину в сильнейшей пурге. Несмотря на свой опыт полярного летчика, я впервые встретил циклон такой силы. За какие-нибудь десять минут в кабину нанесло массу снега, а приборы плотно покрылись снежной пылью.
В конце концов нам удалось вырваться из снежных объятий, и мы снова летели над дождевыми облаками, похожими на бушующее море. По расчету времени машина находилась недалеко от линии фронта.
Самолет вел Пусэп, а я внимательно смотрел вниз. Земля, изрезанная мелкими полосками пашен, пересекалась отдельными участками леса. Виднелись хутора, расположенные недалеко друг от друга.
Впереди показалось несколько хуторов, объятых пламенем. Одновременно стали появляться частые клубы дыма, по которым легко можно было догадаться, что мы находимся над линией фронта. Снаряды рвались на западе и востоке. Стреляли и в нас.
– Под нами Эстония, - услышал я голос штурмана.
– Через полчаса будем дома, - добавил Александр Павлович. И вдруг произошло нечто совершенно невероятное. Как по команде, остановились сразу все четыре мотора. В кабине стало тихо. Высота была всего тысяча восемьсот метров, и самолет быстро снижался. Что предпринять? Прыгать с парашютами – значит попасть в руки фашистам. Садиться на открытое место – расстреляют. Выход один: сесть на густой лес, подальше от дорог, туда немцы доберутся нескоро. Разобьемся мы или нет, об этом я не думал.
– Приготовиться к посадке на лес, - предупредил я товарищей.
Один за другим люди уходили в заднюю часть самолета, где меньше риска погибнуть при посадке.
Молниеносно сокращалась высота. Слышен был только свист ветра. Лес стремительно летел навстречу. Я выравнял самолет, стараясь как можно больше потерять скорость.
Наша подбитая машина сперва хвостом коснулась верхушек деревьев, потом распростертыми крыльями легла на густой лес.
Словно страшная буря пронеслась над лесом, ломая сучья и вырывая с корнем деревья. И сразу наступила тишина. Фюзеляж с исковерканными крыльями опустился до самой земли.
– Товарищи!-крикнул я, - живы?
– Мы-то живы, - ответил Богданов, - а вы?
– Раз спрашиваю, значит все в порядке. Вылезайте, приехали!
Богданов выскочил из кабины первым. В одной руке он держал пистолет, в другой гранату. За ним вылезли и остальные. Неподалеку слышались орудийные выстрелы, трещал пулемет.
– Пошли скорее от самолета! Сейчас немцы появятся. Слышите?-сказал Пусэп.
– В таком обмундировании далеко не уйти, - остановил я товарищей, - надо переодеться.
Мы быстро сбросили меховые унты и комбинезоны. Уходя, мы захватили с собой продукты. Все остальное сожгли. Направление взяли на восток, по ручному компасу.
Дождь постепенно утихал. Сквозь деревья мелькнуло что-то похожее на блиндаж. Решили проверить. Итти в разведку вызвался Штепенко; он взял с собой стрелка. Мы внимательно прислушивались к каждому шороху, готовые броситься на помощь товарищам.
Вернувшись обратно, разведчики сообщили, что около блиндажа они видели немца часового. Остальные, вероятно, спали. Время было раннее – пять часов утра.
– А ты уверен, что это немец?-спросил я Штепенко.
– Вот тут, - указал он повыше козырька своей фуражки, - я видел две пуговицы, фуражка у него вроде шлема.
Решили обойти это место и итти дальше. Вскоре мы натолкнулись на полуразрушенные бараки.
Место было открытое. Вокруг ни души. Около бараков валялись в беспорядке поломанные койки. На открытой площадке навалом лежал строительный лес. Очевидно, его приготовили для постройки новых бараков. Тут же помещался тир. Об этом можно было судить по мишеням на почерневших досках.
В одном из бараков мы нашли стенную газету на русском языке. Она была сильно измята и порвана. С трудом разобрали только маленькую статейку старшины Семенова «Как обращаться с оружием и как его чистить». Никаких указаний на место, где мы находимся, обнаружить не удалось.
Штепенко положил ручной компас на пол, а сам отошел в сторону, чтобы избежать действия на магнитную стрелку пистолета, гранаты и гвоздей на подошвах сапог. Когда стрелка установилась, он указал направление, куда мы должны были итти.
Не успели мы пройти и полкилометра, как натолкнулись на небольшое озеро. Высокий левый берег был покрыт редким сосновым лесом; правый, пологий, зарос травой и мелким кустарником. Мы пошли правым берегом, чтобы легче было укрыться от вражеских дозоров. Обходить озеро пришлось долго: место оказалось болотистым, надо было прыгать с кочки на кочку, а мы были нагружены продуктами и держали наготове оружие. То и дело проваливались мы по колено в мягкую тину. К этим мучениям добавились беспощадные комары.
Дождик то и дело поливал нас, как из душа. Твердо придерживаясь компасного курса, мы шли по болотам около четырех часов.
Когда, наконец, мы выбрались на твердое место, то попали в березовый лес, перемешанный с ольхой и мягким дубняком. Итти стало легче.
Показалась лесная просека, столбы телеграфной связи. На столбах, как струны, натянуты провода. К невысокому столбику прибита тонкая дощечка с надписью на эстонском языке.
Пусэп без труда прочел надпись: «Ходить по просеке строго воспрещается». И все же мы не могли решить, кто в настоящее время хозяйничает на этой земле. Ясно было одно: линия фронта проходит где-то очень близко.
Обидно, что мы не знали, кому служат телеграфные провода. В случае, если бы их использовали немцы, мы легко могли перерезать их и нарушить связь.
К середине дня погода прояснилась, проглянуло солнце. Одежда на нас высохла, но мы сами были до неузнаваемости грязны. Я чувствовал себя отвратительно: сапоги, купленные за несколько дней до полета, невыносимо жали ноги. Я предложил их стрелку Федерищенко, а взамен попросил его меховые чулки. Мы быстро переоделись, и я бодро зашагал в чулках, не отставая от товарищей.
Неожиданно впереди показались крыши двух небольших домиков. Как видно, мы наткнулись на хутор. Важно было только выяснить, кто здесь живет: мирные эстонские жители или немцы. Если немцы, примем бой. Вооружены мы неплохо.
Когда мы подошли поближе, оказалось, что это не домики, а пустые деревянные сараи. За одним из сараев стояла русская печка с большой трубой, вокруг которой догорали угли.
Пусэп грустно покачал головой:
– Сегодня на этом месте стоял дом, интересно, кто же его сжег?
Кроме кур, гулявших в огороде, здесь не было ни одной живой души.
Задерживаться на хуторе было опасно: здесь нас легко могли обнаружить случайные фашистские отряды. Нарвав свежих сочных огурцов, растущих в огороде, мы ушли в чащу леса и в сумеречной прохладе продолжали путь по компасу. Тропинка, на которую мы выбрались, пересекала малоизъезженную проселочную дорогу. Дощечка на перекрестке указывала, что лесничий находится в трех километрах от данного места.
Мы не стали разыскивать лесничего, а продолжали свой путь. Справа от дороги, на лугу, мы увидели корову. Около нее стоял мальчуган с хворостиной в руке.
– Поговори со своим сородичем, - сказал я Пусэпу. – Только будь осторожен. В случае чего – дай знать выстрелом. Мы будем лежать здесь, d укрытии, и в любую минуту придем на помощь.
Вместе с Пусэпом пошел Штепенко.
Издалека раздался выстрел. В ту же минуту мы бросились цепью выручать товарищей. Но навстречу нам шли Пусэп и Штепенко, спокойные и улыбающиеся.
– Кто стрелял?-спросил я.
– Не знаем, - ответил Штепенко.-Мы тоже слышали далекий выстрел.
– Вероятно, охотник, - высказал предположение Пусэп.
– Что говорит мальчик?-спросил я.
– В четырех-пяти километрах отсюда проходит железная дорога, там наши.
– А не обманывает он?
– Может быть, и обманывает. Проверить не у кого.
Пошли дальше. Скоро тропинка привела нас на другой хутор. Из крайнего дома вышла старуха с ведром помоев для скотины.
Пусэп по-эстонски спросил ее, далеко ли до железной дороги.
Старуха оказалась любезной. Поставила на землю ведро, оправила фартук и, указывая рукой по направлению тропы, сказала:
– Версты две-три, не больше…
– Там кто, немцы или наши?-поинтересовался Пусэп.
Старуха внимательно осмотрела нас, как бы спрашивая:
– А вы сами-то кто такие?..
Помолчав, она ответила:
– Немцев там нет. Железную дорогу занимают красные.
Поблагодарив старуху, мы поспешили дальше. Настроение у всех поднялось. Теперь, когда подтвердились слова мальчика, появилась уверенность, что скоро доберемся до своих.
– Теперь можно и позавтракать, - сказал я.
– Со вчерашнего дня постимся, - добавил Богданов.
Мы уселись вокруг чемодана и принялись за еду. На закуску у нас имелись огурцы, сорванные на хуторе. Каждый из нас взял по огурцу, потер его грязными руками и съел с огромным аппетитом.
После короткого отдыха мы снова двинулись вперед. В тупике показался товарный поезд. По железнодорожному полотну шел человек в форме пограничника.
Обрадованные, мы быстро вышли из леса. Увидев нас, военный схватился за кобуру. Как потом оказалось, он принял нас за бандитов, и неудивительно. Вид наш никак не мог внушать доверие. Я, например, был в кожаном костюме, на голове шлем с болтающимся шнуром, на ногах рваные меховые чулки…
– Осторожнее!-крикнул я.-Это же свои!
Военный внимательно посмотрел на меня. На его удивленном лице появилась приветливая улыбка.
– Михаил Васильевич Водопьянов! Откуда вы?
Я не мог сразу вспомнить, где встречался с этим человеком.
– Моя фамилия Сидоров. Разве забыли? Я с вами в тридцатом году летал на Сахалин. Постарели вы, Михаил Васильевич… Седой уже…
Пока мы отдыхали у Сидорова от короткого, но очень тяжелого пути, он связался по телефону со штабом. Ночью нас отвезли в Ленинград, а наутро мы вылетели в Москву.
Меня вызвал И. В. Сталин.
Совсем близко вижу его усталые, но такие вдохновенные глаза.
Как всегда, первый его вопрос – о людях. Он беспокоится, нет ли убитых и раненых.
Выслушав мой доклад, Иосиф Виссарионович предлагает:
– Идите и отдыхайте!
Мне очень тяжело, что моя машина разбита. Я говорю об этом Сталину и прошу у него разрешения взять новую машину, чтобы продолжать свою боевую работу. Он смотрит на меня отеческим взглядом и говорит: – Если бы я был командиром части, я дал бы вам любой самолет.
* * *
Кончилась война. Наш великий народ, руководимый Коммунистической партией и Советским правительством, быстро залечивал тяжелые раны, нанесенные родной земле.
Мне довелось побывать на одном из участков строительства. Разговорился я с молодежью. Худощавый юноша с ясными серо-голубыми глазами сказал мне:
– Когда я учился в школе, мечтал стать летчиком. Все другие профессии казались мне совсем неинтересными. А вот сейчас я свой шагающий экскаватор не променяю на самолет. Полюбил я свою работу, полюбил на всю жизнь. Учусь заочно, хочу получить диплом инженера-электрика.
– Что же, - ответил я ему, - так и должно быть. Каждому своя специальность кажется самой нужной. А жизнь у нас действительно замечательная.
Я рассказал молодым строителям о ледяных пустынях, оживших при советской власти, о завоевании Северного полюса, а потом разговор перешел на настоящие и будущие дела. Оказалось, что все мои собеседники учатся. И большинство из них мечтает не только работать на уже существующих замечательных машинах, не и создавать новые.
Будущие конструкторы с таким увлечением, с такой подкупающей искренностью говорили о почти сказочных механизмах, что и я не выдержал, вместе с ними стал мечтать вслух.
…Снова на север летели наши тяжелые воздушные корабли. В кабине моего самолета находились научные работники. Они оживленно обсуждали широкие перспективы научно-исследовательских работ в советской Арктике.