В конце 1845 года Белинский тяжело заболел. Из последних сил, надрываясь, работал больной Виссарион Григорьевич. Его состояние делалось все хуже и хуже; не выдерживая, он жаловался друзьям: «Журнальная срочная работа высасывает из меня силы, как вампир кровь… Способности мои тупеют… здоровье видимо разрушается. Но труд мне не опротивел… Мне невыносима и вредна только срочная журнальная работа. С Краевским невозможно иметь дело. Это, может быть, очень хороший человек, но он приобретатель, следовательно, вампир, всегда готовый высосать из человека кровь и душу, а потом бросил, его за окно, как выжатый лимон».
К этому времени у Белинского созревает решение разорвать с Краевским, уйти из «Отечественных записок» и выпустить «толстый огромный альманах» под названием «Левиафан». На такую мысль его натолкнул Некрасов, только что издавший свой «Петербургский сборник», в котором, кстати сказать, участвовал также и Белинский.
Для нового сборника достать материал было нетрудно. Помимо Герцена, Тургенева, Некрасова и Панаева, давших свои произведения в альманах, участвовать в нем согласились Достоевский, Гончаров и Григорович, незадолго до того впервые признанные и оцененные самим Виссарионом Григорьевичем.
Знакомство с Достоевским произошло в 1645 году, когда Некрасов принес Виссариону Григорьевичу повесть «Бедные люди» никому тогда неизвестного молодого автора. Первые же страницы рукописи заинтересовали Белинского. Он не спал всю ночь и прочел повесть сразу, не отрываясь.
Наутро Белинский едва дождался Некрасова, и когда тот пришел, задыхаясь от волнения, стал говорить ему о появлении в русской литературе нового могучего таланта, который превзойдет Гоголя. В заключение Белинский потребовал, чтобы Некрасов немедленно привел к нему Достоевского.
«Да вы понимаете ли, — сказал Белинский Достоевскому, — что это вы такое написали? Вы до самой сути дела дотронулись, самое главное, разум указали. Вот тайна художественности, вот правда в искусстве! Вот служение художника истине! Вам правда открыта и возвещена, как художнику досталась, как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем».
Встреча с великим критиком была решающим событием в жизни молодого Достоевского. Через тридцать лет, на пороге смерти, он вспоминал о ней: «Я остановился на углу его (Белинского) дома, смотрел на небо, на светлый день, на проходивших людей и весь, всем существом своим, ощущал, что в жизни моей произошел торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то совсем новое, но такое, чего я и не предполагал даже в самых страстных мечтах моих… О, я буду достоин этих похвал!»
Точно так же, с первого раза, Белинский оценил замечательный талант Гончарова. Встреча их произошла во время чтения Гончаровым своего романа «Обыкновенная история» в доме их общих знакомых. «Белинский, — по свидетельству Панаева, — все с более и более возраставшим участием и любопытством слушал чтение Гончарова и по временам привскакивал на своем стуле, с сверкающими глазами, в тех местах, которые ему особенно нравились».
Личная близость к великому критику не только благотворно влияла на лучших русских писателей того времени, но и помогала им вырасти в художников мирового значения.
Ежегодно Белинский писал обзоры русской литературы, которые являлись в то же время глубокой картиной всей русской жизни, сделанной на основе передовой философской мысли. Статьи Белинского до сих пор остаются непревзойденными по глубине и тонкому пониманию художественного мастерства и общественного значения творчества Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Кольцова, Герцена, Тургенева, Достоевского, Гончарова и многих других русских писателей. Каждая страница, написанная Белинским, свидетельствует о непрерывном горении его мысли, о страстной, всепоглощающей любви к родной литературе. Это непрестанное горение представляет собою наиболее яркое отличие «неистового Виссариона» от всех остальных критиков — и малых да и великих, русских и зарубежных.
Белинский с полным правом может быть назван революционным просветителем, народным трибуном, о котором Некрасов так справедливо говорил:
Ты нас гуманно мыслить научил,
Едва ль не первый вспомнил о народе,
Едва ль не первый ты заговорил
О равенстве, о братстве, о свободе.
Сороковые годы были временем наибольшего расцвета таланта и деятельности Белинского. Статьи его, как вспоминал Герцен, «судорожно ожидались в Москве и Петербурге с 25-го числа каждого месяца. Пять раз хаживали студенты в кофейные спрашивать, получены ли «Отечественные записки». Номер журнала рвали из рук в руки. «Есть Белинского статья?» — «Есть!» — и она поглощалась с лихорадочным сочувствием, со смехом, со спорами… и трех-четырех верований, убеждений как не бывало».
Преодолев идеалистическую философию Шеллинга[16] Фихте, Гегеля, Виссарион Григорьевич переходит теперь к материализму Фейербаха[17]. Но «неистовый Виссарион» не ограничивался созерцательным отношением к действительности, а идет дальше и делает революционные выводы из воззрений Фейербаха. Поэтому с полным основанием говорил впоследствии Чернышевский, что развитие философии в России «совершалось частию под влиянием… мыслителей, явившихся после Гегеля, отчасти — мы с гордостью можем сказать это — собственными силами. Тут в первый раз русский ум показал свою способность быть участником в развитии человеческой науки».
Именно в этот последний период своего философского развития Белинский категорически заявил: «Идея социализма… стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней». Он ведет непримиримую борьбу со славянофилами, которые учили, что общинный уклад лежит в самой основе русской народной жизни и что поэтому развитие России пойдет совсем иным путем, чем развитие западноевропейских стран: в России невозможна революция. «Неистовый Виссарион» со всей яростью возражал против этой реакционной концепции. Он знал, что» усвоение русским народом опыта исторической жизни западноевропейских народов нисколько не уничтожит самобытности нашего народа, а только еще более обогатит его. «Любить свою родину, — писал Белинский, — значит, пламенно желать видеть в ней осуществление идеала человечества и по мере сил своих споспешествовать этому. В противном случае патриотизм будет китаизмом, который любит свое только за то, что оно свое, и ненавидит все чужое за то только, что оно чужое, и не нарадуется собственным безобразием и уродством». Так выступал Виссарион Григорьевич против всякой национальной исключительности, против вздорного бреда о «расовом превосходстве».
Он беззаветно любил родину и в русской истории находил неопровержимые доказательства силы, талантливости и великого будущего нашего народа. «Нам, русским, — говорил он, — нечего сомневаться в нашем политическом и государственном значении: из всех славянских племен только мы сложились в крепкое и могучее государство и, как до Петра Великого, так и после него, до настоящей минуты, выдержали с честью не одно суровое испытание судьбы, не раз были на краю гибели и всегда успевали опасаться от нее и потом являться в новой и большей силе и крепости. В народе, чуждом внутреннего развития, не может быть этой крепости, этой силы. Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово, свою мысль». Поэтому он так уверенно мог глядеть на столетия вперед и видеть то, что обычно бывает скрыто от многих. В 40-х годах прошлого века он вдохновенно-пророчески говорил: «Завидуем внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940 году, — стоящую во главе образованного мира, дающую законы науке и искусству и принимающую благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества… Движение, данное один раз, не остановится, и время только будет ускорять его полетом своим».
Но он видел кругом себя жизнь, страдавшую под гнетом произвола помещиков-крепостников и дикого режима самодержавия. Поэтому он звал к непримиримой борьбе, указывая, что «самые живые современные вопросы в России теперь — уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть». Он ненавидел самодержавие и с гневом спрашивал: «Какое имеет право подобный мне человек стать выше человечества, отделиться от него железною короною и пурпуровою мантиею?»
Белинский знал, что к будущему своему счастью народ не сможет притти мирным путем, и страстно ожидал революции, Он звал к сплочению всех сил для, предстоящей борьбы и, как великий патриот, был убежден, что «на святой Руси не было, нет и но будет ренегатов, то есть этаких выходцев, бродяг, пройдох, этих расстриг и патриотических предателей, которые бы, играя двойною присягой, попадали бы в двойную цель…»
С исключительной прозорливостью он указывал на то, что в русском обществе «кипят и рвутся наружу свежие силы, но, сдавленные тяжелым гнетом, не находя исхода, производят только уныние, тоску, апатию. Только в одной литературе, несмотря на татарскую цензуру, есть еще движение вперед». Поэтому он всю страсть своего большого сердца отдал русской литературе. В 40-е годы Белинский, опираясь на передовую философию своего времени и развивая ее в духе революционного просветительства, создал подлинно научную эстетику, в основу которой положил идею народности.
Признаком истинной народности великий критик считал правдивость художественного произведения, изображение жизни с позиции передовой общественной теории, типичность образов, лиц и характеров. Задача искусства, по его мнению, сливается с задачей научного исследования, пользующегося опытным методом. Белинский создал и утвердил теорию правдивости, реализма в искусстве. Таким образом, русская теоретическая мысль в лице Белинского на несколько десятилетий обогнала западноевропейскую, сделав тем самым свой ценный вклад в сокровищницу общечеловеческой культуры.
Свои эстетические взгляды Белинский сформулировал следующим образом:
1. Поэзия есть истина в форме созерцания. Поэт мыслит образами; он не доказывает истины, а показывает ее.
2. Поэт свои идеальные образы переносит в действительность, то есть видимое одному ему делает видимым для всех. Поэт не украшает действительности, не изображает людей, какими они должны быть, но каковы они суть.
3. Поэзия есть мышление в образах, и потому, коль скоро идея, выраженная образом, не ясна, ложна, не полна, то и образ по необходимости не художественен.
4. Одно из главнейших условий каждого художественного произведения есть гармоническая соответственность идеи с формой и формы с идеей и органическая целостность всего произведения.
5. Всякое художественное произведение есть нечто отдельное, особое, но проникнутое общим содержанием — идеею. Нет границы между идеею и формой, но та и другая являются вместе, как нечто целостное, единое.
Подлинно народным писателем Белинский считал такого писателя, который борется за счастье своего народа. Он вел непримиримую борьбу с реакционными теориями о том, что искусство должно служить только искусству, что оно выше жизни. «Отнимать у искусства право служить общественным интересам, — горячо заявлял Белинский, — значит не возвышать, а унижать его, потому что это значит — лишать его самой живой силы, то есть мысли, делать его предметом какого-то сибаритского[18] наслаждения, игрушкой праздных ленивцев».
Белинский внимательно изучал историю нашей родины. Он понимал, что народный характер, настоящее и будущее народа в значительной степени определяются его прошлой жизнью. Великий критик указывал русским писателям на законность и необходимость исторической тематики в литературе.
«История русского народа, — писал он, — так богата героическими и драматическими событиями, что составляет прекрасный материал для романиста и драматурга, ждет своего Шекспира и Вальтера Скотта».
Исключительное значение придавал Белинский эпохе 1812 года. «У всякого народа, — говорил он, — своя история, а в истории свои критические моменты, по которым можно судить о силе и величии его духа, и, разумеется, чем выше народ, тем грандиознее, царственнее достоинство его истории, тем поразительнее трагическое величие его критических моментов и выхода из них с честью и славою победы».
Белинский имел в виду не только внешнее величие и блеск, которыми покрыл себя русский народ в эту великую эпоху своей жизни, но главным образом то обстоятельство, что «напряженная борьба насмерть с Наполеоном пробудила дремавшие силы России и заставила ее увидеть в себе силы и средства, которых она дотоле в себе не подозревала».
Задача создания русского исторического романа, поставленная великим критиком перед нашей литературой, была гениально разрешена менее чем через четверть века после его смерти «великим писателем земли русской» Львом Николаевичем Толстым в исторической эпопее «Война и мир». Лев Толстой глубоко раскрыл народное значение войны 1812 года, показал непобедимую силу и величие русского народа, когда он поднимается на борьбу за честь, независимость и славу своей родины.
Только моральные выродки, потерявшие человеческий облик, только тупые фашистские бандиты, павшие до уровня диких зверей, не в состоянии были понять наглядного урока прошлой нашей истории. Вероломно они вторглись в пределы нашей родины, думая в течение нескольких месяцев поставить на колени наш народ, поработить его. Бредовые планы германского фашизма безвозвратно погребены на полях великих битв под Москвой и Сталинградом, под Курском, Ленинградом, на полях Белоруссии и Украины. Перед изумленными взорами всего человечества наш народ выступает теперь в ореоле небывалой еще славы, как избавитель народов от фашистского изуверства и варварства, как защитник цивилизации от мракобесия и средневековой реакции. И в эти торжественные часы истории наш народ о благодарностью вспоминает имена своих великих сыновей — и среди этих имен одним из наиболее чтимых является имя Виссариона Григорьевича Белинского.