Гурлов вот уже две недели отсутствовал в Вязниках. Он, по поручению князя, объезжал его дальние вотчины и вводил там новые порядки, везде заменяя барщину оброком. На возвратном пути он должен был заехать в город приблизительно в то же время, когда был там Чаковнин. Они хотели вернуться вместе. Но Гурлов опоздал и явился в город на другой день после отъезда Чаковнина в Вязники.
Ему это было досадно; тем более, что приходилось брать ямских лошадей и тащиться на них вместо быстроногих вязниковских коней. Но, помимо этого, выяснилось и еще гораздо большая неприятность. Оказалось, что ямские лошади заняты под поезд петербургского чиновника графа Косицкого, который уезжал сегодня из города.
Гурлов был в отчаянии. Две недели он не видал своей Маши, тосковал по ней и так определенно мечтал уже о свидании с нею, что неожиданная задержка, отлагавшая это свидание, была для него чувствительным горем.
Он отправился сам на ямской двор, чтобы узнать, куда едет этот Косицкий — может быть, по дороге, — и действительно узнал, что Косицкий едет не только по дороге, но именно в самые Вязники. Поезд снаряжался огромный. Косицкого сопровождали заседатель, полицейские и судебные чины, кроме его собственного секретаря и бывших с ним слуг.
Гурлов решил действовать прямо и отправился на квартиру к графу просить его о том, чтобы тот взял его с собою. Косицкий принял молодого человека очень любезно, любезнее даже, чем тот ожидал.
— Вы — тот самый господин Гурлов, который женился на бывшей артистке покойного князя Каравай-Батынского, Марье?..
— Дмитриевне, — подсказал Гурлов. — Да, я женился на ней.
— Так. Вы, значит, были в Вязниках во время смерти князя? Да? Очень хорошо. Скажите, правда ли, что нынешний владелец Вязников, князь Михаил Андреевич Каравай-Батынский, долгое время скрывался там под видом театрального парикмахера?
— Правда.
— А вы не'ъ знаете, зачем он делал это?
— Понять многие действия Михаила Андреевича трудно, — заговорил Гурлов, — но только одно могу вам сказать, что все, что он делает, хорошо, и если он нашел нужным скрываться под именем парикмахера, то, насколько я могу объяснить, это было сделано им для того, чтобы, по возможности, уменьшить то зло, причиной которого был покойный князь Гурий Львович.
— Вот как! — улыбнулся Косицкий. — Так вы так высоко ставите князя Михаила Андреевича?
— О, да! — подхватил Гурлов. — Правда, я узнал этого человека всего несколько месяцев тому назад, но с тех пор мог уже убедиться, что это — человек более чем исключительный. Я ему всем обязан — всем своим счастьем. И не один я! Он такой хороший, что возле него даже нельзя быть дурным. Кроме того, он, кажется, знает все. С ним лгать нельзя. Он читает в мыслях и знает все.
— Очень интересно будет познакомиться с ним, — заметил граф. — Так, если хотите, я дам вам место в своем возке.
— Зачем же в вашем? Я где-нибудь…
— Нет, я этого требую.
В тот же день Гурлов выехал из города в возке графа, вместе с ним.
Погода стояла морозная, но внутри возка было тепло, так что пришлось распахнуть шубу. Стекла на окнах покрылись причудливым узором мороза, и так плотно, что через них едва проникал молочный свет, мягко и без тени расплывавшийся по обитой гродетуром внутренности возка.
Косицкий сидел, прижавшись в угол.
— Ну, уж одно могу сказать, — проговорил он вдруг, — что ваш всеведущий князь, наверное, не знает, зачем я еду к нему.
Однако Гурлов был настолько уверен, что князь Михаил Андреевич все знает (он этому имел уже частые и выразительные доказательства), что убежденно возразил:
— Не говорите! Может быть, и знает. Я вам повторяю, что это — человек необыкновенный.
Ему самому давно хотелось узнать, зачем Косицкий едет теперь в Вязники, но спросить об этом он не решался. Он подождал — не скажет ли ему сам граф чего-нибудь, но тот заговорил о другом.
Он ехал теперь в Вязники с некоторым уже определенным взглядом на дело, успев выработать его в свое пребывание в городе. Он подробно и внимательно изучил переписку о смерти князя Гурия Львовича, которую местные власти, по тогдашней формуле, предали «воле Божьей». Он знал подробности самого происшествия из рассказов Дуньки. Кроме того, он внимательно прислушивался к тому, что говорилось в городе. Из всего этого у него уже составилась общая, как думал он, картина. Он был крайне польщен возложенным на него в Петербурге поручением и хотел отличиться. Это желание отличиться заставляло его думать день и ночь о деле. Он думал и, сам того не замечая, подбирал факты для подтверждения своих заранее возникших подозрений. Ему хотелось во что бы то ни стало раскрыть виновность князя Михаила Андреевича.