Потемкин был не в духе, то есть сидел у себя в кабинете в халате, небритый, никуда не ездил, никого не принимал и никого не хотел видеть. Тем не менее большая круглая приемная Таврического дворца с утра наполнялась народом, искавшим случая «поклониться» светлейшему. Старые и молодые люди в военных и придворных мундирах толпились тут, шептались и, когда дежурный офицер объявлял, что и сегодня приема не будет, расходились неудовлетворенные. Третий день уже продолжалась эта хандра Потемкина.
Приемная опустела. Осталось только двое-трое наиболее упорных, но и они ушли наконец.
В это время дверь из кабинета светлейшего отворилась, и на пороге показался сам Потемкин в распахнутом халате, с плохо расчесанными, ненапудренными волосами, распадавшимися в разные стороны, с искаженным гневом лицом.
– Господин дежурный офицер! – крикнул он полным голосом, и из дежурной комнаты показался на его зов Кулугин – дежурный в этот день в Таврическом дворце. – Кто смел, кто смел положить ко мне эту записку? – набросился на него Потемкин, тряся в руке небольшой лист синей почтовой бумаги.
Полное недоумение выразилось на лице Кулугина. Он выпрямился и глядел на князя, видимо, готовый исполнить всякое его приказание, но решительно не понимая вопроса, который задавали ему.
– Вот эту записку? – повторил Потемкин, показывая на бумагу.
– В течение моего дежурства с утра никто не входил в кабинет вашей светлости! – отчетливо произнес Кулугин.
Потемкин остановился. Он, казалось, убедился по виду Кулугина, что тот не виноват ни в чем, повернулся и ушел в кабинет, хлопнув дверью.
Через некоторое время в кабинете послышался звонок. Кулугин кинулся туда. Потемкин сидел у стола. Он все еще держал записку в руках и теперь внимательно разглядывал ее.
– Что это такое? – гораздо уже мягче произнес он. – У меня на столе очутилась записка какого-то графа Феникса. Вы все время были в дежурной?
– Все время, ваша светлость.
– Никто не входил сюда?
– Никто.
– Странно! Вы не знаете, кто это – граф Феникс?
– Я знаю, ваша светлость, что граф Феникс – человек, достойный удивления во всех отношениях. Он появился недавно в Петербурге. Образ жизни его поразителен по своей роскоши, но еще более поразительны дела этого человека. Ему все доступно...
– И даже доступно класть невидимкой записки в мой кабинет?
– И даже это, ваша светлость! – спокойно подтвердил Кулугин.
– Вы знакомы с ним?
– Знаком, как и многие в обществе.
Этот ответ и, главное, спокойствие Кулугина, казалось, произвели свое действие и убедили светлейшего. Начни только Кулугин отрицать свое знакомство с Фениксом – Потемкин не поверил бы его непричастности к таинственному появлению записки, но он держал себя так наивно просто, так смело глядел в глаза и, видимо, так действительно был уверен в могуществе графа, что сомневаться в нем не представлялось возможности.
Потемкин снова опустил взор на записку. В ней было всего две строки: «Для человека сильного нет ничего невозможного. Так говорит граф Феникс».
– Пошлите сейчас, – приказал светлейший, – за этим графом. Я хочу его видеть.
Кулугин поклонился и пошел, чтобы исполнить приказание, но едва отворил он дверь в приемную, как дрожь охватила его, он пошатнулся и удержался за ручку двери, чтобы не упасть.
– Ваша светлость, – с усилием выговорил Кулугин, – граф Феникс... граф Феникс уже в вашей приемной... Он здесь...
Его испуг и удивление казались настолько правдивы, что нельзя было допустить мысли, что они поддельны. Кулугин так и замер, отворив настежь дверь, а на пороге этой двери показалась фигура графа Феникса, который низко, но с достоинством поклонился Потемкину и не торопясь произнес:
– Вы желали видеть меня, ваша светлость?
На этот раз сам Потемкин как будто был удивлен. Но он быстро овладел собой, показал Кулугину, чтобы тот вышел, и рукой пригласил Феникса сесть против него.
Граф не выказал перед светлейшим ни смущения, ни особенной и излишней развязности. Потемкин сразу увидел в нем человека, уверенного в себе, привыкшего к обращению во всяком обществе, по виду скорее даже скромного, но не слабого этой скромностью, а напротив, словно вооруженного ею. Эта обходительность странного графа и понравилась Потемкину, и вместе с тем была ему немного неприятна. Он предпочел бы, чтобы Феникс выказал смущение перед ним.
– Я не люблю, сударь, ничего невыясненного и таинственного, – прямо заговорил он. – Начнем с того, что вы мне объясните сейчас же, как попала ваша записка ко мне сюда на стол?
Потемкин сказал это до некоторой степени тоном приказания, тоном человека, не привыкшего к ослушанию, а напротив, уверенного в том, что сию минуту ему ответят точным и подробным объяснением того, о чем он спрашивает.
Но граф Феникс не выказал никакой поспешности.
– Ваша светлость, – начал он после некоторого молчания, – не спрашивали так настойчиво, откуда получили план укреплений Очакова, когда осаждали этот город, а напротив, получив его, поспешили только приступить к делу, то есть к штурму.
– Вам известно нечто об очаковском плане? – спросил Потемкин, нахмурив брови.
– Как видите, ваша светлость! – ответил Феникс.
Потемкин помнил, как сейчас, тяжелые дни осады Очакова. Наши войска, далеко не превосходившие численностью неприятеля, обложили город и держали турок в осаде. Турки и думать не хотели о сдаче. Идти на приступ было опасно, потому что очаковские твердыни считались неприступными. Мало того, было известно, что у неприятеля работают французские минеры, заложившие мины вокруг укреплений, чтобы взорвать штурмующие колонны. План этих мин был прислан из Парижа. Потемкин ассигновал неограниченный кредит нашему парижскому послу, чтобы тот достал этот план, и после долгого ожидания план наконец пришел, но не от посла, как оказалось впоследствии. Посол писал о полной невозможности достать его тогда, когда он был уже в руках у светлейшего. План был привезен тайным агентом Потемкина и оказался вполне верным. Благодаря ему сделаны были распоряжения, как и с какой стороны брать турецкие редуты вдали от мин, и, действительно, наши войска ничуть не пострадали от них.
Но граф Феникс был прав: тогда, в горячую пору войны, Потемкин не спросил агента, как и откуда достал он план, хотя и поспешил воспользоваться этим планом. Однако все это держалось в величайшем секрете. Знать об этом мог только прикосновенный к делу человек. Граф Феникс знал – значит, был прикосновенен.
– Насколько я могу понять теперь, – снова спросил его Потемкин, – вы участвовали в этом деле лично, потому что иначе узнать о нем не могли?
– Я был тогда в Париже, – сказал граф Феникс, – и план был доставлен вашему агенту мною.
– За какую сумму?
– Я не торгую такими вещами, ваша светлость, – ответил граф, улыбнувшись и покачав головою.
– Хорошо, но что же побудило тогда вас достать план для моего агента?
– Одно лишь желание сказать вам об этом впоследствии, когда придет время.
– Значит, это время пришло?
– Пришло, ваша светлость.
– Но у вас есть доказательства, что вы оказали мне эту услугу? – спросил светлейший.
Граф Феникс неторопливо вынул из кармана и показал ему расписку в получении плана – «безвозмездном». На расписке стояла подпись «Юрий Цветинский».
– Я узнаю эту подпись, – сказал Потемкин, – она принадлежит моему агенту. Совершенно верно. Я признаю себя вашим должником. Что же вам угодно от меня?
– Пока – ничего, ваша светлость. Может быть, я и приду просить вас о чем-нибудь, но не теперь... Теперь вы сами желали меня видеть. Я к вашим услугам.
– Я желал видеть вас благодаря вашей же записке, чтобы спросить, как она попала ко мне?
– Мы уже оставили этот вопрос, ваша светлость; перейдем прямо к делу. Или вы только и желали меня видеть, чтобы удовлетворить свое любопытство?
– Я желал видеть вас главным образом потому, что слова вашей записки совпали с моими собственными мыслями: «Для человека, сильного нет ничего невозможного!». Я не могу признать себя человеком слабым, а между тем для меня многое невозможно.
– Могущество еще не есть сила, князь. Но вы и сильны достаточно. Если бы вы пожелали, то могли бы достичь всего, что хотите.
– И даже победы над временем?
– И даже победы над временем, и его действие можно предотвратить...
– Каким-нибудь эликсиром? – усмехнулся Потемкин.
– Нет, ваша светлость, я не торгую эликсирами, как не торговал планами Очакова. Эликсир, разумеется, не поможет, а люди, составляющие их, – сумасшедшие. Они принимают внешнюю форму за суть, вместо того чтобы искать в рецептах внутреннего смысла. В старых книгах, правда, говорится о том, как составить себе эликсир, положим, долгой жизни. Там сказано: «Возьми соль, разведи ее водой, кипяти на огне». И неразумные берут соль, разводят ее водой и кипятят на огне... И ничего у них не выходит, потому что они не знают истинного значения соли, воды и огня.
– А вы знаете?
– Не один я! И вашей светлости известно, что под «солью земли» подразумевается ее мудрость. Такое же переносное значение имеют и вода, и огонь. «Возьми соль» – значит, будь мудр. Под видом рецепта для эликсира старые книги дают систему самовоспитания и показывают, каким образом с помощью его продлить жизнь.
Граф Феникс по своему разговору был совершенно не похож на тех шарлатанов, которые довольно часто надоедали Потемкину предложением своих услуг, то обещая ему передать секрет долголетия и вечной молодости, то суля открыть тайну философского камня, с помощью которой можно переделывать все металлы в золото. Потемкин не входил в рассуждения в такими людьми, гнал их от себя, но это не значило, что он не задумывался иногда над краткостью земного счастья и над переменчивостью судьбы, хотя и благосклонной к нему до сих пор, но все-таки неверной и неопределенной.
В настоящее время особенно часто приходили светлейшему грустные мысли. До сих пор он не боялся соперников, зная, что стоит лишь ему захотеть, и они падут, словно сами собой; так было с Ермоловым, с Мамоновым, но теперь «колесо фортуны», как говорили тогда, как будто медлило повернуться в его сторону.
При дворе все большую и большую силу забирал молодой красавец Платон Зубов, человек ничтожный и бездарный, но, несмотря на ничтожество его и бездарность, он становился все властнее и властнее. Почти открытая молва чуть ли не громко говорила о закатившейся звезде Потемкина.
В былое время светлейший только смеялся над такими слухами, но теперь он чувствовал, что года берут свое, что он стареет и опускается и что сила соперника в том и состоит, что союзником его является неумолимое, беспощадное время.
Конечно, Потемкин был слишком умен для того, чтобы попытаться остановить разрушительную работу этого времени каким-нибудь эликсиром, но то, что говорил ему граф Феникс, было совсем другое. Речь его шла не о теле, а о духе, вечно молодом, вечно юном, и светлейший чувствовал, как он под влиянием разумных слов молодеет душой. К тому же Феникс ничего не просил, ни о чем не хлопотал, он, по-видимому, ни в чем не нуждался, а Потемкину почти не приходилось говорить с людьми, которые ничего не ждали от него. Всякий, заговоривший с ним, не мог удержаться от мысли, что, может быть, так или иначе что-нибудь да перепадет ему от власти светлейшего. Потемкин не мог не чувствовать этого.
С графом же Фениксом ему было свободно и просто. И потому он, разговорившись, был доволен его беседой и расстался с ним, простившись почти дружески. Когда ушел Феникс, Потемкин более уже не сердился, зачем к нему на стол попала записка графа, и не желал допытаться, каким образом случилось это; он просто был даже рад, что это случилось, вот и все.
«Или он действительно бескорыстен, – решил Потемкин про Феникса, – и в таком случае – удивительный человек по добродетели, или же, наоборот, исключительно расчетливый мошенник, если воображает обвести меня своей добродетелью».
Светлейший ударил в особый звонок, и тотчас же в кабинете появился секретарь светлейшего, Попов.
– Что, Цветинский в Петербурге? – спросил Потемкин, не оборачиваясь к нему.
– В Петербурге, ваша светлость.
– Ему не дано никакого поручения?
– В настоящее время – никакого.
– Пошли за ним! Мне нужно видеть его.
Секретарь вышел, сказав «слушаю», и немедля послал курьера за Цветинским.