В то самое время, когда Потемкин выезжал из дворца, в большом вестибюле его граф Феникс напрасно приказывал слугам, чтобы те доложили о нем.
– Не велено принимать никого, – получил он категорический ответ.
– Как? Даже меня?
Это «даже меня» было произнесено с величием, которое сделало бы честь любому актеру, изображавшему коронованную особу, но не произвело решительно никакого действия. Слуги стояли на своем:
– Принимать не велено!..
В это время в вестибюль вышел Кулугин.
Нельзя сказать, чтобы вид у него был очень веселый. Шпаги, которую он должен был сдать, как арестованный, дежурному, у него не было, шляпу держал он на отлете, как-то вбок, и одна бровь у него сильно вздрагивала. Он озирался и не мог найти глазами лакея, державшего его плащ.
– Скажите, пожалуйста, отчего сегодня не принимают даже меня? – поспешил спросить у него Феникс, обрадованный, что встретил наконец человека, который объяснит ему поведение слуг.
– Не знаю, ничего не знаю, – пробормотал Кулугин.
– Да что с вами?
– Спросите у Тубини. Он вам расскажет.
– Кстати, у меня есть дело к вам...
– Простите, мне не до дел теперь, – и Кулугин хотел пройти.
– Однако, – почти насильно остановил его граф, – это такое дело, которое не терпит отлагательств и должно быть решено при первой же встрече...
– Что же это? Дуэль? – удивился Кулугин.
– Вы угадали. Князь Бессменный, имеющий с вами, по его словам, какие-то счеты, сделал мне честь просить меня передать вам вызов.
– Никаких счетов нет у меня с князем Бессменным.
– В это я входить не могу, – пожал плечами граф Феникс, – мое дело было передать вам слова князя. Что вам угодно ответить ему?
– В настоящую минуту я ничего не могу ответить...
– Неужели так может говорить дворянин и офицер? – усмехнулся Феникс.
– Я в настоящую минуту – арестованный, – и Кулугин показал на отсутствие у него шпаги, – и должен отправиться немедленно на гауптвахту. Князю Бессменному придется подождать, пока я найду...
– Что найдете?
– Управу на вашего светлейшего у князя Платона Зубова! – договорил Кулугин и, холодно поклонившись, прошел мимо Феникса.
Этот разговор Кулугина с графом велся на французском языке, и стоявшие в вестибюле слуги не могли понять его.
«Во всяком случае, – решил Феникс, когда Кулугин ушел, – он из-под ареста не отправится к банкиру получать деньги по моему чеку. А Тубини, если случилось что-нибудь, придет и расскажет мне».
Он вышел на крыльцо, сел в карету и велел ехать к банкиру Зюдерланду. Нужно было торопиться туда, потому что приемный час банкира был на исходе и Феникс рисковал не застать Зюдерланда дома.
Банкир жил на Невском проспекте в особняке; тут же помещалась и его контора. Особняк был обставлен с претензией на роскошь, и видно было, что много потрачено денег на его обстановку, но отсутствие вкуса сразу поражало глаз. В передней толпилось много слуг, одетых в фантастические пестрые ливреи. Граф Феникс не мог не улыбнуться при виде этой разношерстной толпы, лишенной важной степенности благоустроенного дома. Слуги слишком засуетились при появлении графа, и трое из них пошли докладывать сразу.
Банкир заставил себя подождать, извинившись, что занят. Феникс провел некоторое время в библиотеке, очевидно, заведенной лишь потому, что всегда полагается иметь богатым людям библиотеку, впрочем, совершенно ненужную хозяину-богачу, который и не прикасается к ней.
Зюдерланд принял Феникса в кабинете с нелепыми и совершенно лишними там китайскими вазами. Банкир был старик с тонкими губами и бегающими маленькими глазками из-под нависших седых бровей. Было что-то неприятное в его суетливых движениях. Он беспрестанно поворачивал головой из стороны в сторону и размахивал руками, часто совершенно несоответственно тому, что говорил. Сегодня он казался особенно нервным.
Граф Феникс видел его уже не в первый раз, так как ему приходилось, по рекомендации француза-агента, приехавшего за документами, входить с ним в более тесные сношения.
– Я ждал, что вы приедете, граф, – встретил он Феникса. – Господин Лубе перед отъездом говорил мне сегодня, что вы блестяще исполнили принятые вами на себя обязательства...
– Я всегда исполняю их! – уклончиво ответил Феникс.
Он сегодня рано утром, перед тем как был у Бессменного и ездил с ним, отвез Лубе копии с документов и знал, что тот рассчитывал уехать немедленно. Лубе сказал, что Феникс получит деньги от банкира Зюдерланда и что этот банкир «посвящен во все» и ему можно доверять, но граф все-таки с первого раза опасался пускаться в слишком большую откровенность.
– Ваши обязательства относительно копий с документов, – подхватил снова Зюдерланд. – Дело было сделано отчетливо и чисто. Мне Лубе все рассказал...
– Он не забыл, вероятно, также сказать вам относительно денег? – спросил граф.
Денежный вопрос интересовал его прежде всего.
– Относительно кредита вам в сорок тысяч рублей? Он вам открыт в моей конторе, и вы можете получить его по чеку или по нескольким чекам... как вам угодно...
– Я получу его по одному чеку зараз, – сказал Феникс.
– Как вам будет угодно! Но вам, в свою очередь, господин Лубе говорил, что вы можете со мною не стесняться, что я человек посвященный и в случае чего, могу прибегнуть к вам...
– Говорил, и, признаюсь, это меня удивило, – ответил Феникс, оглядываясь на дверь.
– О, не беспокойтесь, здесь нас никто не подслушает, мы можем говорить свободно, не смотрите на дверь! – успокоительно произнес Зюдерланд. – Так что же вас удивило? – добавил он.
– Насколько я знаю, вы состоите банкиром светлейшего князя Потемкина?
– Совершенно верно, состою.
– И вместе с тем посвящены в мои действия и действия господина Лубе!
– Даже больше скажу вам: этот Лубе – не что иное, как мой агент, то есть он на службе у группы капиталистов, в числе которых состою и я. Он наш агент, значит, и мой. До сих пор мы имели дело с вами через него, теперь я хочу познакомиться с вами ближе лично, после того как вы достали столь успешно копии с документов.
– Но ведь эти документы не что иное, как планы кампании против турок, и они ценны только туркам. Значит, вы готовы помочь им?
– Очевидно!
– Вы – банкир светлейшего?
– Вас это удивляет?
– Не удивляет, а скорее... как бы это сказать?
– Говорите прямо: «Возбуждает недоверие ко мне...»
– Пожалуй, если хотите, – согласился Феникс.
– Ну, так я постараюсь уничтожить в вас сомнения. Видите ли, первая турецкая война при Румянцеве стоила России семь миллионов рублей. Потемкин на свои действия против турок истратил до шестидесяти миллионов – сумма, как видите, очень почтенная. Теперь ему нужны опять деньги для продолжения войны, и он найдет их и у меня, и через мое посредство, потому что Россия настолько богата, что сможет оплатить этот долг. Ссудив ему деньги, мы поместим их в верные руки и будем получать хорошие проценты. Значит, мне ничто не препятствует быть банкиром его светлости, как выгодного и верного плательщика. Но это не мешает мне также владеть турецкими бумагами и не допускать их падения. В финансах, как в политике, привязанностей и платонических чувств нет. России нужны деньги на войну с Турцией – мы даем их ей, потому что она кредитоспособна и нам выгодно получать с нее проценты; но вместе с тем мы делаем все возможное, чтобы не допускать до полного разгрома Турцию, бумаги которой тоже приносят нам доход. Если Россия окончательно разгромит Турцию, то ей не нужно будет больше денег на войну, и мы потеряем выгодного кредитора, а турецкие бумаги тогда будут стоить грош, и мы понесем на них убыток. Расчет очень прост и ясен.
Феникс должен был согласиться, что расчет действительно прост и ясен.
– Но Турция теперь накануне падения, – сказал он, уже убежденный тем, что говорил ему Зюдерланд, – еще одно усилие со стороны России – и Турции грозит полный разгром; планы, которые я только что достал вам, конечно, могут быть полезны, но они не предотвратят беды...
– Беда грозит немалая, – подтвердил банкир, качая головой из стороны в сторону, – до полного разгрома еще далеко, но беда грозит... В Лондоне эта гениально-сумасшедшая голова Питт открыто предлагает парламенту вооруженной силой заставить русских оставить в покое Турцию. Пруссия готовится к войне с Россией по этому поводу и ждет лишь от Австрии уверения, что она сохранит нейтралитет. Все это грозит европейской войной и усложнит финансовые дела. Наконец, Россия может бороться без ущерба для своей кредитоспособности с Турцией, но с Англией и Пруссией ей не совладать. Польша также примкнет к этому союзу. И сколько крови прольется! – горестно протянул банкир.
– И сколько солидных банкиров лопнет! – подсказал ему Феникс.
– Да, могут и солидные банки лопнуть, и все это из-за одного человека – Потемкина!..
– Но он, кажется, – возразил граф, – почил на лаврах в Таврическом дворце и занят лишь составлением планов в руководство Репнину, который теперь вместо него в действующей армии.
– Репнин другое дело; если бы он оставался, было бы прекрасно. Но Потемкин возвращается в армию...
– Когда же он успел решить это?
– Сегодня утром. Сегодня к нему приехал из Галаца курьер от Репнина с известием, что тот хочет заключить перемирие с турками, и светлейший через три дня желает выехать из Петербурга.
– И вам уже известно это? Положительно я начинаю думать, что финансисты такие же маги, как и мы, посвященные в тайные науки.
– На этот раз моя магия была несложна: в то время как вы пожаловали ко мне и я просил вас подождать, у меня сидел секретарь светлейшего Попов, который явился, разумеется, прежде всего ко мне за деньгами, необходимыми для отъезда Потемкина.
– Так вот отчего нет сегодня приема в Таврическом дворце! – сообразил граф Феникс.
– Там все готовятся к отъезду, – пояснил Зюдерланд. – Через три дня Потемкин уедет, и появление его в действующей армии грозит европейской войной... Погибнут тысячи людей...
– И миллионы рублей! – подсказал Феникс.
– И миллионы, миллионы могут погибнуть, – повторил банкир, становясь все более беспокойным.
– А между тем можно было бы... – начал Феникс.
– Что? – спросил Зюдерланд.
– Нет, ничего. Я так... Мне показалось, что вам пришло на мысль...
– Вы читаете мысли, граф?
– Тайные науки, которые, как вам известно, знакомы мне, учат нас делать это.
– Так что же вам показалось?
– Что вы подумали: можно бы избежать гибели этих миллионов...
– Тысяч людей, граф.
– Ну, все равно, тысяч людей, искупив их смертью одного человека.
– Я должен сознаться, что вы недаром изучали тайные науки: вы действительно можете читать в мыслях. Да, вы правы, смерть одного человека может предотвратить все эти беды, и божественная справедливость не покарает за это.
– А от правосудия человеческого можно укрыться легко.
– Вы думаете? Я слышал, правда, что существуют эликсиры, несколько капель которых, совершенно бесцветных в воде и в вине, имеют поразительное действие и без всяких внешних признаков.
– Каплями действуют теперь только неловкие и неразумные, – возразил Феникс с некоторым пренебрежением, – с ними слишком много возни: их нужно спокойно налить, а для этого требуется всегда время и нужны особо благоприятные обстоятельства.
– Так как же тогда?
– Гораздо проще – небольшой твердый шарик, который легко подкинуть в стакан и который распускается в вине в тот же миг, прежде чем успеет опуститься на дно...
– Да, это безопаснее, – согласился банкир, – но все-таки внезапная смерть может возбудить подозрения.
– Подозрения прежде всего падут на того, кому наибольшие выгоды принесет эта смерть.
– Вот именно.
– Значит, конечно, не на банкира, который может потерпеть якобы убытки.
– Я бы желал, чтобы банкир остался совсем в стороне; банкир тут вовсе ни при чем.
– Его и не заподозрит никто! Прежде всего, эта смерть будет наиболее выгодна его сопернику, князю Платону Зубову. На него и подумают все... Они – открытые и смертельные враги. Кому же придет в голову обвинять кого-нибудь другого?
– Но расследование по свежим следам может раскрыть все.
– Для этого действие средства, заключенного в шарике, приноравливается так, чтобы оно оказало свое влияние не сразу, а медленно, постепенно, но верно. Смерть наступит неизбежно, но через некоторый промежуток времени.
– И у вас есть это средство?
– К сожалению, его надо готовить каждый раз, когда оно требуется, иначе состав твердеет и может не распуститься в вине.
– Сколько нужно времени на приготовление?
– Три дня, если работа будет произведена с самой тщательной точностью; малейшая неправильность – и все нужно переделывать сначала.
– У вас остается именно только три дня...
– Все, что мне нужно.
– Но если произойдет ошибка и неудача?
– Для этого только нужно три дня и три ночи сидеть безвыходно в лаборатории и неотступно следить за процессом работы – тогда всякая неточность устранима вполне...
– И вы в состоянии сделать это?
– Безусловно, если мне к тому будут даны средства.
– То есть лаборатория и материал? Откуда же взять их?
– Нет, и лаборатория, и нужный материал есть у меня. Тут дело в материальных средствах – даром, разумеется, никто работать не станет...
– Понимаю! Вы хотите плату? Сколько же?
– Двести пятьдесят тысяч.
– Двести пятьдесят тысяч франков? – воскликнул банкир. – Но ведь это лее целое состояние!..
– Я сказал, – поправил его Феникс, – двести пятьдесят тысяч рублей.
– Но это еще больше, это в четыре раза больше... Такая сумма...
– Такая сумма ничто в сравнении с тем, что сохранит эта смерть для тех, которые заплатят за нее...
– Заплатят! Хорошо, если только деньгами, а если собственной головой?
– Вы желали, чтобы банкиры остались в стороне; если они заплатят деньги – остальное их не будет касаться.
– Вы берете все на себя?
– Все!
Зюдерланд встал, прошелся по комнате и подошел к окну.
Он смотрел на Невский проспект; там шли прохожие, кричали разносчики, проехал мальпост, проскакал верховой казак, но банкир ничего этого не видел. Он раскидывал руки и мотал головой, не зная, что сказать и на что решиться.
Граф Феникс вынул часы и, положив их перед собой, произнес:
– Теперь без двадцати минут два часа. Мне нужно еще доехать до дома, и затем необходимо трое суток, минута в минуту; если вы промедлите – будет поздно, потому что я не поспею. Я могу ждать десять минут только.
Не прошло этих десяти минут, как их договор был заключен и оформлен.