В то время, как одни двинулись вслед за императрицей из зала, а другие столпились вокруг князя Косого с его дамой, поздравляя его, – к стоящему в отдалении у окна и старавшемуся не попадаться на глаза другим Ополчинину подошел Лесток.
Императрица сказала Ополчинину, что за его прежнюю службу прощает его, но не знает, как отнесутся к его поступку товарищи по полку и удобно ли ему будет продолжать службу. Ополчинин заранее уже знал, как после этих слов могут отнестись к нему товарищи по полку, и не сомневался, что карьера его потеряна навсегда.
Он остановился у окна, потому что в дверях была толпа, которую ему, конечно, хотелось избежать, и сделал это с той целью, чтобы дать разойтись всем, видевшим его унижение, и затем уехать по возможности незаметно.
Ему был виден собравшийся вокруг Косого кружок, и он злобно смотрел на князя, теперь уже перебирая способы отомстить ему, но ничего не мог придумать и только мысленно повторял сам себе:
«Погоди же ты, погоди, мы так еще с тобой не расстанемся. Мы сведем наши счеты!»
Лесток нарочно отстал от свиты государыни. Он все время следил за Ополчининым и прямо подошел к нему.
– Завтра приезжайте ко мне, – сказал он ему вполоборота, так, будто и разговаривает с ним, и вместе с тем – нет. – Вы мне будете нужны, если захотите поправить случившееся с вами сегодня…
Ополчинин, за минуту пред тем чувствовавший себя отверженным и окончательно пропавшим, вдруг приободрился и поднял голову. Оказывалось, с ним могли еще разговаривать, он мог быть зачем-то нужен даже таким людям, как Лесток.
– Я рад исполнить все, – ответил он, – если окажусь еще на что-нибудь годен.
– Я думаю, что вы будете годны и именно теперь, – ответил Лесток. – Мне нужен решительный человек, которому почти нечего терять и который решился бы на все, имея, конечно, в виду, что будет вознагражден за это; а если за поручение, которое я хочу сделать, возьметесь вы и выполните его удачно, то можете рассчитывать, что этим совершенно исправите все, происшедшее сегодня. Завтра в одиннадцать приезжайте ко мне, – повторил Лесток, и, минуя группу князя Косого, направился к ложе государыни.
Через толпу протиснулся к князю Ивану молодой Бестужев, служивший ему, по-видимому, ментором сегодня, и сказал, пригибаясь к его уху:
– Вам лучше теперь остаться одним. Идите за мною, я проведу вас в ложу отца. Он велел отворить ее для вас.
Князь Иван почувствовал, как его дама взяла его под руку, и они, окруженные говором суетившихся вокруг них новых доброжелателей, липких ко всякому, кого коснулась милость императрицы, пошли из фойе, миновали коридор, где посторонние отстали от них, и, наконец, очутились в полутемной, освещенной только рефлексами горевших в зале ламп, глубокой ложе.
Такие дни, какой выпал сегодня на долю князя Косого, приходят раз в жизни человеку.
Сегодня ему пришлось испытать скуку и отчужденность толпы, не обращавшей на него внимания, когда он только что приехал, затем узнать о приезде Соголевых. Это было радостно и вместе с тем несло волнение горя, потому что приезд Соголевых в Москву означал приближение свадьбы Сонюшки с Ополчининым, свадьбы, против которой он не умел еще принять никаких мер. На его глазах Сонюшка боролась, пыталась отстоять себя и исчезла, намекнув Ополчинину о том, что он раскается.
Теперь, войдя в пустую ложу с чужой, таинственной, но волей-неволей готовой стать ему близкой девушкой, князь жалел, зачем не дали ему найти его Сонюшку и зачем случилось все, что произошло после ее исчезновения. Что ж из того, что опутавшая было его ложь раскрыта теперь и он получил удовлетворение, даже награду? Эта «награда» – тут, возле него, в своем белом богатом платье и кружевной, закрывающей ее лицо, маске, но каково ему-то!.. Нет, лучше было бы, если бы ничего этого не было!
В довершение всего, к нравственному утомлению после только что пережитого присоединилась чисто физическая усталость. Нога от неловкого положения на деревяшке затекла и болезненно ныла.
Князь Иван, войдя в ложу, почти машинально стал отстегивать свою деревяшку с ноги, чтобы дать отдохнуть ей.
– Вы меня простите, – сказал он, – но эта деревяшка измучила меня.
Это были первые слова, с которыми он обратился к своей спутнице.
Принцесса в белом платье кивнула головой и ничего не сказала.
Косой принялся разнимать пряжки ремней и, освободив ногу, с удовольствием вытянул ее. В тесноте ложи иначе ему было не повернуться.
Думал он в это время о Сонюшке и мало-помалу подбирал себе успокоение. Не должна она была дойти до полного отчаяния, не могла она сделать это! Да и, наконец, тут, в маскараде, что она может? То, что произошло в зале фойе, было слишком открыто, чтобы сейчас же не стать вполне гласным. Об этом, вероятно, говорили уже, и слух мог долететь до Сонюшки, образумить ее. Теперь она могла отказать опозоренному Ополчинину. Вера Андреевна из одного дворянского самолюбия не захочет видеть за ним хотя бы даже нелюбимую свою дочь. Да, Сонюшка была свободна. Но он? Государыня думала наградить его, избрала ему невесту и обещала дать ей приданое!.. Как иногда зло смеется судьба!..
Князь поглядел на свою белую даму, и ему пришло в голову, что ведь она сама-то не виновата ни в чем. И ему стало жаль ее.
– Странно наше положение теперь!.. – сказал он, взглянув на нее.
Она не снимала своей маски, и князь Иван не имел права настаивать на этом – они были в маскараде. Но он хотел услышать ее голос.
– Отчего же это странно? – спросила она.
Говор ее был совершенно незнаком Косому, но он тут же подумал, что это был голос скорее грубый и резкий, даже неприятный. И резкость этого голоса отталкивающе подействовала на князя.
Кто она такая? может быть, одна из фрейлин-любимиц государыни, жизнь которой она хочет устроить счастливо?
«Да, почти наверно так?» – решил князь Иван, но во всяком случае следует сказать ей все прямо, и лучше, что она не снимает маски: так и ему говорить удобнее.
– Наше положение странно потому, – сказал он, – что мы теперь вместе по воле государыни, но, собственно, по правде-то в нашем положении не должно было бы быть чужой воли.
– Простите, говорите за себя? – ответил грубый голос из-под маски. – Ведь, может быть, мое желание вполне совпадает с волею императрицы…
Одна догадка за другою замелькали в воображении князя Ивана. Он не знал, кому, собственно, обязан тем, что государыня лично взялась за его дело. Он видел, что тут принимал участие Бестужев, но тот мог только действовать, главная же причина этого действия, направлявшая его, могла лежать в ком-нибудь другом.
– Может быть, и все случившееся в зале произошло не без вашего участия? – спросил он.
– Может быть!
– Значит, вы знали меня раньше, видели, говорили со мной?
– Я вас знала раньше, видела и говорила с вами.
Косой постарался вспомнить, с кем из приближенных к императрице девушек он был знаком. Но или он не помнил, или их встреча была слишком мимолетна, чтобы он узнал ее. Он, казалось, никогда не слышал ее голоса.
– Хорошо, – сказал он, – но, кроме воли императрицы и вашего желания, все-таки вам интересно знать и то, что касается меня в данном случае?
– Ну?
– Ну, и я должен вам сказать, что мое желание не совпадает с волей императрицы и, значит, с вашим желанием.
– Это и смело, и откровенно… – начала было она.
– Да, может быть, смело… Что же касается откровенности, то во всяком случае она здесь приличнее всего.
– Но ведь вы меня не знаете; может быть, открой я лицо…
– Я вас не знаю, но знаю другую, которую люблю как только умею, как только могу!..
– Другую? Что же, она красива, умна?
– Она и красива, и умна, и мила.
– Но, может быть, я красивее ее?
– Простите! Для меня лучше ее никого не может быть.
– И вы не согласитесь ни на кого променять ее?
– Ни на кого на свете!
– Даже если такова воля государыни, если она обещает вам лучшую будущность, почет, богатство?
– Государыня может приказать мне умереть, и я пойду на смерть ради нее, но полюбить она не может заставить.
– Так что же – она богата, знатна?
– Нет, у нее ничего нет, но она тем дороже и милее для меня.
– Значит, вы от меня готовы отказаться?
– Я думаю после того, что я сказал вам, вы сами откажетесь.
– Это все равно. Но, может быть, вы будете раскаиваться?
– Не знаю. Но только люблю не вас, а другую…
– Другую? Подумайте то, что вы говорите! Ведь вы же не знаете меня…
– Все равно, я скажу то же самое, когда я узнаю вас…
– Наверное?
– Наверное.
– Ну, говорите! – сказала она и сняла свою маску.
Пред князем была Сонюшка в белом платье принцессы.
– Соня! – крикнул он. – Злая, милая!.. Что же это?.. Я… я не узнал тебя!.. Вот, значит, как измучили меня сегодня!.. Боже мой… тебя не узнал…
– Да ведь ты не меня любишь – другую…
– Тебя, моя радость, тебя одну!.. Но только зачем же ты так долго мучила меня здесь, зачем? Знаешь, ведь это было жестоко, слишком жестоко…
Теперь, когда он был на всей высоте своего достигнутого почти до безумия счастья, ему казалось жестокостью то, что сделала с ним Соня.
Она видела, что он в этот миг был искренне огорчен.
– Милый, – начала она, – ну, прости… слышишь? прости! Ты подумай только, какое мне было счастье услышать все, что ты говорил! Я не сомневалась в тебе, нет, но если бы ты знал, как ты был мил в эту минуту и как я слушала тебя и радовалась!.. Милый, я так рада теперь!
– Рада?.. Ну, я сам не знаю, что говорю! Я сам потерял голову… Но как же случилось все?.. Откуда это платье, откуда ты у императрицы? Ведь я видел тебя Сандрильоной!..
– Видел? когда?
– Во время интермедии. Ты говорила с Ополчининым. Я узнал твой голос, ты не переменила его тогда, как теперь со мной.
– А хорошо я меняю его? хорошо? – спросила Соня тем смешным теперь говором, которым объяснялась с князем Иваном под маской. – Так ты слышал наш разговор?
– Я стоял почти сзади вас у двери, у занавески…
– Ну, и видишь, что Сандрильона стала принцессой, как в сказке. Я хотела убедить Ополчинина сознаться заранее, чтобы он избежал позора, который перенес потом в зале; я знала, что это будет, знала, что ты возьмешь верх… Но как ты поймал его?
– Знала?.. Вот оно что! А я было думал…
– Что ты думал?
– Нет, ничего. Значит, это все было приготовлено заранее? Но кем, кто же сделал все это?
– Бестужев.
– Бестужев? Откуда же он узнал про тебя? Ведь я ничего не говорил ему.
– Ну, об этом я после расскажу, – все равно, как узнал. Только знаешь, наши письма, которые ты получал от меня в вашей почте, – это тоже он. Он мне велел дать ему знать, когда мы приедем в Москву, а сегодня я здесь тоже благодаря ему, хотя маменька и думает, что привезла меня сюда насильно. Меня нашли по костюму и по заранее условленному знаку и представили императрице пред вашим приходом в зал, еще Сандрильоной, а затем она послала меня переодеться в уборную, где был готов уже этот костюм.