Одна карета особенно рвалась вперед. Это была золоченая богатая карета на тяжелых, крепких колесах. Форейтор ее, не обращая решительно ни на что внимания, отчаянно стегал лошадей и своих и чужих и кричал громче всех.
– Пади, пади! – раздавался его неистовый крик, и не успевшие посторониться рисковали быть задавленными.
Литта отошел несколько от подъезда вперед, чтобы найти свой экипаж, но богатая карета загородила ему дорогу.
Что-то задержало ее сзади. Она задела задним колесом за санки, в которых сидел какой-то купец, беспомощно, с испуганным бледным лицом махавший руками. Однако это был один миг. Карета рванулась вперед, санки опрокинулись, и купец, барахтаясь, исчез где-то внизу. Карета двинулась и с размаха сшиблась с другою; что-то крякнуло, треснуло. Кузов кареты, на которую наехала первая, качнулся; оттуда раздался женский крик испуга.
Литта был в эту минуту у самых лошадей. Он, не рассуждая, выхватил шпагу и, нервно ударив ею несколько раз по соединению валька с дышлом, перерезал его. Передние лошади цуга с форейтором, почувствовав свободу и испугавшись бившихся у них по ногам постромок, понеслись вперед. Карета остановилась. Кучер, выпустив вырванные из его рук вожжи, едва усидел на козлах и в голос кричал страшную брань. Литта, не обратив на него внимания, хотел обойти карету, но вдруг в ее окне увидел высунувшееся, искаженное злобой лицо Зубова.
– Что такое? Вперед… пошел! – кричал последний, не понимая, что случилось, но чувствуя лишь, что его экипаж остановился.
Дышловых лошадей уже держали под уздцы двое дюжих добровольцев из толпы.
Кучер кареты, с которою столкнулась карета Зубова, заметив, с кем имеет дело, хлестнул по своим лошадям и, как-то счастливо высвободившись (там, сзади, тоже помог кто-то), умчался в темноту.
Зубов вышел из кареты. Вокруг собралась толпа. Зубов был очень бледен и весь трясся и от испуга, и от злости. Фигурка его в собольем бархатном салопчике была очень жалка и смешна теперь. Кто-то из толпы, узнав его, снял шапку и поклонился. Это вышло еще комичнее.
– Да что случилось? – задыхаясь и глотая слова, продолжал спрашивать фаворит.
Кучер, сползший уже с козел, повалился ему в ноги на снег и прерывающимся, отчаянным голосом силился объяснить:
– Я, ваша светлость, неповинен, видит Бог, неповинен… Вот господин валек испортил, кони и рванулись… Что же мне делать?.. Я не виноват…
Зубов посмотрел на «господина», на которого указывал кучер, и узнал Литту.
Граф, разумеется, не ушел, вовсе не желая скрываться пред Зубовым, и, как только тот обратился к нему, он, приподняв шляпу, спокойно проговорил, называя себя:
– Граф Литта… Если вы почитаете себя обиженным, князь, я к вашим услугам.
Вслед за тем Литта повернулся и пошел, не заботясь уже о князе Зубове и о том, чем кончится это столкновение.
Графиня Скавронская, опомнившись от первого испуга, после того как ее карета чуть не опрокинулась, столкнувшись с тяжелою каретой Зубова, дрожа всем телом, схватила сидевшую с ней рядом сестру за руку и едва выговорила:
– Саша, что же это?
Браницкая, давно привыкшая к этим беспокойным разъездам и испугавшаяся гораздо меньше Скавронской, ответила, уже улыбаясь, потому что теперь их карета катилась беспрепятственно по широкой улице:
– У вас, за границей, ты ничего подобного не видела? Везде свои нравы, мой друг. Что же, мы, кажется, отделались благополучно?.. Почти каждый раз, после выезда куда-либо вечером, приходится поправлять что-нибудь в карете.
Скавронская чувствовала, как нервно билось ее сердце. Было ли это от испуга или оттого, что она видела, кому они обязаны избавлением, – она боялась признаться себе. Она инстинктивно жалась теперь в холодный угол кареты, чтобы чем-нибудь не выдать себя. Ей казалось, что сестра должна была слышать, как шибко билось ее сердце.
– А ты знаешь, кто нас спас? – спросила Браницкая после долгого молчания.
«Не знаю», – хотела ответить Екатерина Васильевна, но не решилась – голос сразу выдал бы ее.
Она рада была темноте, в которой они сидели, потому что сестра не могла видеть ее лицо.
– Катя, ты спишь? – спросила та, подождав еще немного. – Что с тобой?
– Ничего, – ответила из темноты Скавронская, сама удивляясь своему голосу, – так он оказался спокоен. – Я испугалась только… и потом, боюсь говорить на морозе…
– Это был граф Литта, – продолжала Браницкая, видимо, не боявшаяся говорить на морозе, – мальтийский рыцарь… Ты, верно, встречала этих рыцарей в Италии, они там где-то поблизости, кажется; про них рассказывают чудеса, и цесаревич очень интересуется ими.
Однако, не встретив в сестре сочувствия к разговору, она замолчала.
Карета поехала тише, пробираясь по ухабам Большой Морской.
– Сначала, – заговорила опять Браницкая, как бы думая вслух, – я испугалась за него. Ведь карета, которая зацепила нас, была Зубова, а этот не станет церемониться… Но теперь думаю, что граф Литта отлично знал, что делал; недаром говорят, что итальянцы очень хитры… Зубов, пожалуй, уже и не опасен ему. Однако, значит, он сильно уверен в своем успехе.
– В каком успехе? – спросила Скавронская.
– Ах, это целая история!.. Вот уже сколько времени, как ходят разные толки, это самые последние у нас новости… Началось все на последнем балу у Безбородко. С тех пор только и разговоров, что про графа Литту.
– Каких разговоров? – протянула Скавронская, отклоняясь вперед.
– Ждут его «случая».
– Ждут… его… случая? А… он? – переспросила Скавронская, не заботясь уже о том, что ее голос дрогнул и что сестра может заметить это.
– А он, кажется, очень рад, – ответила та. – По крайней мере, говорят так, да к тому же, видишь, он не побоялся даже оскорбить самого Зубова. Значит, рассчитывает уже на свою силу…
Браницкой показалось, что в это время с той стороны, где сидела ее сестра, послышалось сдержанное всхлипывание. Она поняла, что с нею делается что-то неладное.
– Катя, что с тобой? – забеспокоилась она. – Что ты? Неужели еще не пришла в себя от испуга? Да полно…
– Нет, не может этого быть… не может! – силилась между тем выговорить Скавронская. – Не может быть… я… знаю его…
– Кого ты знаешь? Литту?.. Что с тобой?..
– Знаю… там… еще в Неаполе… И вдруг теперь… Боже мой!.. Это было бы так ужасно!.. Нет! Неужели это правда? – И в холодной темноте кареты Скавронская вдруг прижалась к плечу сестры и сквозь слезы шепнула ей: – Саша… я… люблю его… потом расскажу все…