«Ну да, она прямо так и сказала мне, что любит его, она не может лгать, – раздумывал Елчанинов, быстро шагая по направлению к Киршу. – Другая стала бы жеманиться, отнекиваться, постаралась бы отделаться, говоря обиняками, а она так и сказала – и за это я еще больше люблю... Люблю? Что такое люблю? Почему? Почему я прежде не знал ее и не любил, и вдруг встретил и полюбил? Неправда! Я ее любил всегда, только не видел. И вот мы встретились, и любовь проснулась, потому что мы должны были встретиться. А маркиз? – остановил он себя. – Как же маркиз? Причем он тут и зачем? Она должна меня любить».
Дальше он шел и опять думал:
«А за что она должна любить меня? Что я сделал? Чем я лучше маркиза? Вот исполню ее просьбу – тогда другое дело... А пока скорее, скорее к Киршу».
Елчанинов не сомневался, что приятель поможет ему в этом деле. В случае чего он захватит и Варгина, но Кирш, наверное, придумает какой-нибудь план, который можно будет выполнить. Да к тому же он знаком немножко с домом на Пеньках.
«Во всяком случае без него ни на что решаться не буду, – решил Елчанинов, подходя к дому Кирша, – лишь бы застать его!»
Он прошел в сени и взялся за ручку двери. Та оказалась запертой.
«Опять сидит за своими книгами!» – сообразил Елчанинов.
С той самой ночи, которую он почти целиком провел у Кирша, выпив у него почти всю бутылку рома после происшествия на Пеньках, они не виделись. Елчанинов все время ходил только на службу, а остальную часть дня проводил дома «в огорчении и в тузе», как он мысленно трунил теперь над собой. Кирш тоже не показывался к нему.
Елчанинов постучал. Ответа не было.
«Нет, батюшка, уж я дверь выломаю, а достучусь к тебе сегодня!» – озлобился Елчанинов, зная привычку Кирша оставаться глухим ко всему во время занятий.
И он начал так барабанить в дверь кулаками и ногами, что, казалось, готов был разнести весь дом, сотрясавшийся от его ударов. Крепкая дубовая дверь сильно трещала под его кулаками.
– Что вы, сударь мой, неистовствуете? – расслышал наконец за собой Елчанинов старческий голос и обернулся.
Дверь хозяйской квартиры, выходившая в те же сени, была отворена, и на ее пороге стоял старик, маленький, худенький, бритый, в халате, туфлях и ночном колпаке.
– Вам кого угодно? – спросил он Елчанинова, когда тот обернулся.
– А вы здешний?
– Я – хозяин этого дома, отставной коллежский асессор Матвей Мартынович Зонненфельдт, – отрекомендовался старик и не без некоторой грации приподнял свой колпак.
– Вы не знаете, господин Кирш не у себя?
– Нет, не у себя, Если хотите, то есть, пожалуй, и у себя, только его здесь нет.
– Ну да, его здесь нет дома?
– Нет.
– Вы наверное знаете?
– К сожалению, наверное.
– Почему же «к сожалению»?
– Потому что хороший все-таки человек был, хотя и не платил денег аккуратно, но все-таки имел свои достоинства, словом, хороший человек был.
– Позвольте! Как это «был»? А где же он теперь?
– Может быть, там, – и коллежский асессор поднял палец, – а может быть, и там, – и он опустил руку и показал в землю.
– Я вас не понимаю. Что значат ваши слова?
– Я собственно, – пояснил Зонненфельдт, – про душу господина Кирша говорю, а тело его теперь уже там! – и он снова показал в землю.
Первое, что пришло в голову Елчанинову, было, что он, вероятно, имеет дело с сумасшедшим.
Должно быть, он так выразительно глянул на коллежского асессора, что тот догадался о его предположении.
– Вы, вероятно, сударь мой, думаете, глядя на меня, что я с ума спятил и несу вам околесицу, – заговорил он, – а между тем такова воля судеб – сегодня жив человек, а завтра нет его. Вы его хорошо знали, может, приятелями были? Я, кажется, видал вас через окно, как вы к нему хаживали.
– Господи, да что же это? – воскликнул Елчанинов, все еще боясь верить, хотя тон старика был очень похож на правду, – неужели в самом деле случилось что-нибудь с Киршем?
Зонненфельдт пожал плечами и не торопясь ответил:
– С ним случилось то, что должно случиться со всеми нами. Все реки текут в море и происходят из моря же! Так и мы. И дни наши нам не указаны.
– Да как же случилось это? Отчего же никто не дал знать нам? Отчего он не прислал за мной?
– Этого я не ведаю. Я знаю только, что господин Кирш около недели тому назад вышел из дома утром и больше не возвращался. Я подождал его день, другой, а на третий сделал объявку в полицию. Сегодня мне сообщили, что в устье Невы всплыл труп, неизвестно кому принадлежащий, и предложили осмотреть его. Я осмотрел и признал своего бывшего жильца, господина Кирша.
– Вы признали его?
– Труп был сильно попорчен, но, насколько я мог судить, я не ошибся.
– Какая одежда была на нем?
– Он был, извините, совсем голый.
– А когда он пропал?
Старик стал припоминать и объяснил с точностью. Это приходилось как раз на другой день после того, как Елчанинов спас Кирша из рук иезуитов.
Елчанинов вне себя, пораженный, уничтоженный, кинулся к Варгину.
Последний в первую минуту обозлился на приятеля, когда тот сообщил ему ужасную весть, подумал, что он захотел пошутить, и сказал, что такими вещами не шутят; но когда ему пришлось убедиться в истине и серьезности дела, он перекрестился, закрыл руками лицо и заплакал.
Целый день они, не расставаясь, провели вместе, вспоминая о бедном Кирше, ездили и узнавали и наводили о нем, где могли справки. Но единственные сведения получили они в полиции, и эти сведения были те же самые, которые дал Елчанинову отставной коллежский асессор Зонненфельдт.
Они попробовали было осторожно намекнуть частному приставу, нет ли здесь насильственной смерти; прямо обвинять они боялись, не имея в руках никаких данных. Пристав выслушал, покачал головой и махнул рукой.
– Ну, полноте! Какая там насильственная смерть! Просто ваш приятель купался и затонул. Мало ли бывает: иногда судорога в ноге или что-нибудь такое. Он, вероятно, имел обыкновение купаться?
Елчанинов с Варгиным должны были подтвердить это, потому что Кирш, действительно, любил освежать себя летом в реке.
– Ну, вот видите! – подхватил пристав. – Да позвольте: мне только что принесли справку из Васильевской части, что туда пять дней тому назад доставлено чье-то платье, найденное матросом на берегу острова; съездите туда и посмотрите.
Они поехали, посмотрели. Платье оказалось Кирша; больше уже не было сомнения, что он, несчастный, погиб.
Грустные и молчаливые вернулись приятели в квартиру Елчанинова, где не так часто, как в мастерской Варгина, собирались, бывало, втроем, когда и Кирш был между ними.
Больше того, что они сделали, они не могли предпринять для него; его тело уже было предано полицией земле тотчас после того, как оно было признано хозяином квартиры.
Однако, не переставая думать об умершем Кирше, Елчанинов вспомнил о живом человеке, судьба которого зависела теперь от него, потому что он один мог прийти к нему на помощь.
– Вот что, Варгин! – начал он. – Как ни жаль Кирша, а мертвого все равно не воскресишь. Так постараемся, по крайней мере, хоть в его память о живых. Ты помнишь слугу маркиза де Трамвиля, Станислава?
– Ах, этого, – как-то криво усмехнулся Варгин, – поляка, который говорит, что бежавшая от него жена похожа на леди Гариссон?
– Дело не в том, что он говорит, а в том, что он засажен в погреб теми самыми иезуитами, на душе которых, может быть, лежит и смерть Кирша.
Елчанинов рассказал, не упоминая, однако, источника, откуда он узнал это, о заточении Станислава, но Варгин как-то холодно и вовсе не воодушевленно принял его рассказ.
– Да, надо будет что-то для него сделать! – сказал он довольно безучастно и добавил: – Послушай, вот ты говоришь о живых; меня леди Гариссон приглашает устроить у нее на яхте всю декоративную часть бала, который она желает дать у себя. Ведь, понимаешь, я возьмусь за это не для собственного же веселья! Ведь это для меня дело, а не развлечение.
– Полно, – остановил его Елчанинов, – я тебе говорю о человеке, которого заживо хоронят, а ты мне о каком-то бале!
– Да что же, я ничего! – сконфузился Варгин. – Я рад помочь тебе, скажи только, что нужно сделать!
«Скажи только, что нужно сделать! – мысленно передразнил Елчанинов Варгина. – Эх, нет моего Кирша! Тот бы не стал разговаривать так!»
И он вдруг почувствовал такую тоску, такое одиночество и такую жалость к погибшему приятелю, словно теперь только оценил его и понял, как тот был ему необходим.
И его неудержимо потянуло в тот маленький домик, где жил Кирш и где оставались еще его книги и вещи; ему казалось, что если он сейчас пойдет туда, то, хотя и не увидит уже больше умершего друга, все-таки, побывав в его квартире, как будто вступит в общение с ним, посоветуется, что ли, или что-нибудь вроде этого.
Он не хотел брать Варгина с собой и предложил ему просто пройтись, рассчитывая, что тот отговорится тем, что ему пора домой.
Так оно и вышло. Елчанинов один пробрался к домику Кирша и нашел на дворе коллежского асессора Зонненфельдта, сидящим на скамеечке у дверей.
– Что, опять пришли? – встретил тот его с доброй улыбкой, взглядывая на него снизу вверх.
«Я не заметил, что у него такое славное лицо», – подумал Елчанинов, разглядев как следует Зонненфельдта только теперь.
И он доверчиво рассказал ему, зачем пришел – только просить впустить его в комнату к Киршу.
– И рад бы, сударь мой, исполнить ваше желание, да не могу, ибо предержащие власти опечатали вход в бывшую квартиру господина Кирша, как тому и быть должно, в силу охранения прав наследства.
– Да у него и наследников-то нет никого, я думаю! – возразил Елчанинов.
– Тогда имущество будет выморочным и поступит в собственность казны! Да вы присядьте со мной тут, милости просим! Здесь, бывало, и ваш приятель, сиживал.
Елчанинов сел возле старика, тот долго-долго молчал и потом вдруг заговорил каким-то глухим, сдавленным голосом, уставившись своими бледными выцветшими глазами в одну точку, как будто повинуясь чужой воле и сам себе не отдавая отчета, почему он говорил именно это, а не что-нибудь другое.
– Теперь вот, – начал рассказывать старик, – от всего моего имущества остался у меня один этот маленький домишка, деревянный, невзрачный, а прежде, когда я был на службе, я владел другим домом, каменным, который я купил по очень сходной цене, можно даже сказать без всякого острословия, за бесценок. И странный это был дом: бывало, знакомые смеялись, говорили: «Все равно что огурец, как без окон и без дверей полна горница гостей». И до некоторой степени это была правда; то есть в том отношении, что окна были только во втором этаже, а на нижнем их не было; одна лишь дверь выходила на улицу. Дом был солидный и с богатым убранством внутри; правда, стоял он в не очень казистой местности за Чернышевым мостом, на Пеньках, но он мне нравился. За домом был разведен сад; он тянулся до закоулка и ограничивался тут стеной с калиткой. Но в этой же стене было углубление, а в последнем – железная дверь, от которой вела лестница вниз, в подземный ход; этот ход шел под садом и подымался в толстой внутренней стене дома в одну из комнат верхнего этажа, Рассказывали, что этот дом принадлежал прежде некой княгине и она устроила такой ход для своих амурных похождений; уж не знаю, насколько справедливо это, только мне было очень жаль продавать этот дом; да ничего не поделаешь: видно, такова была судьба!
Так говорил старик, и Елчанинов, боясь дохнуть, слушал его, и ему казалось, что недаром пришел он сюда, что действительно было какое-то таинственное сообщение между ним и Киршем и что тот из какого-то неясного, неопределенного далека дает о себе знать, что он существует и мыслит и что он где-то здесь.