Митьке с Соболевым, видно, не суждено было в этот день успокоиться. Едва освободились они от незваных гостей из Тайной канцелярии и хотели было опять отправиться каждый к себе, как к окну с улицы подъехал верхом молодой офицер и постучал в него.
— Митька! Это — князь Шагалов! — сказал Соболев, поднимая окно. — Князь, заходите к нам, мы оба тут.
— В нетрезвом состоянии!.. — перехватил Митька, стараясь придать себе разгульную развязность. — Идем, князь! Мы тут полынной настойкой себе живот согреваем!
— Ну, против соболевской полынной не устоять! — проговорил князь, знавший, что полынную настойку Соболеву присылали из деревни и что такой ароматной, как его, не было во всем Петербурге.
Он повернул лошадь и поехал во двор, а Митька поспешно шепнул Соболеву:
— Не говори ты ничего и никому, что у нас были из Тайной канцелярии, да и вообще говори обо мне, что я пьян всегда, и только… На этом, брат, никогда не ошибешься.
— Здравствуйте, господа, — проговорил, входя, князь Шагалов. — Я рад, что застал тебя, — обратился он к Митьке, — мне надо с тобой, пожалуй, даже и посоветоваться…
— Ну, что еще?.. Опять натворил что-нибудь? — спросил Жемчугов.
— Да ничего особенного! Видишь ли, вчера раздурачились мы очень — так как-то вожжа под хвост попала… Собралось у меня несколько человек новое цимлянское пробовать!.. Только пришло кому-то в голову взять длинную веревку и пойти под окнами на улицу делать измерения этой веревкой!..
— Это на Невской-то першпективе? — спросил Соболев.
— Ну, да! Ведь я там живу! — подтвердил князь. — Под самыми деревьями аллеи… Стали мы делать измерения, ну, разумеется, собралась толпа, глазеют, что такое. Тогда я взял зрительную трубу, ну, и с полною серьезностью навел ее на небо. Зрители из толпы, конечно, тоже стали глядеть туда, ну, а в это время остальные наши, схватив веревку за концы, потянули ее по земле под ноги толпе… Ну, забавно вышло — крик… шум… падают… Это привело всех в особенно хорошее настроение, и мы продолжали цимляниться, как вдруг приезжает ко мне адъютант немец и смеет мне делать официальный выговор, зачем я вчера в театре у немцев со словарем был!..
— Как со словарем? — удивился Соболев.
— Да так: взял огромный словарь, и как на сцене немецкий актер слово скажет, я, ну, отыскивать в словаре — «вертербух», что это слово значит. Ну, конечно, листы шуршат, немцы недовольны, зачем я мешаю слушать. В антракте ко мне подходит сам полицеймейстер, спрашивает, кто я такой. Я сказал ему, а он говорит адъютанту: «Запиши!» Тогда я спрашиваю его, а кто он такой. Он говорит: «Полицеймейстер», а я говорю Володьке Синицыну — он рядом со мной сидел: «Володька, запиши — полицеймейстер!» Ну, так вот по этому поводу приезжает ко мне адъютант, понимаешь ли ты, братец ты мой, с выговором. «Ну, постой же!» — думаю. Встретили мы его очень почтительно, выслушал я выговор, а затем мы стали накачивать немца!
— Ну, и накачали? — спросил Митька.
— Накачали.
— Вот это так! — одобрил Соболев.
— Накачали мы немца, вымазали ему седло столярным клеем, усадили верхом и отправили!.. Говорят, вышла потеха: по дороге к казармам адъютант к седлу приклеился, и его пришлось вынимать из рейтуз при всем честном народе!.. Сколько хохота было!.. Понимаете, ведь расседлать лошадь нельзя, иначе он, пьяный, с седлом полетит, а отодрать рейтузы от седла тоже невозможно. И вот его, голубчика, надо было распоясать, сапоги снять, да так из рейтуз и вынуть!..
Соболев с Митькой расхохотались, представив себе фигуру адъютанта в таком поистине странном положении.
— Ну, что ж, верно дуэль будет? — сказал Жемчугов. — Адъютантом-то кто у вас?
— Барон Цапф фон Цапфгаузен…
— А-а… он!.. — воскликнул Митька. — Ну, этот-то драться на дуэли не будет!
— Не будет? — переспросил князь. — Почему не будет?..
— Потому что у него, должно быть, нервы слабы очень!
— А ты разве знаешь его?
— Знаю! — коротко сказал Жемчугов.
— Так ты думаешь, он обратит все дело в шутку?
— Ну, что он сделает — не знаю, а только мстить он тебе будет — это наверное!..
— Ну, этого я не боюсь!.. — махнул рукой князь Шагалов. — Ведь на меня все немцы в Петербурге злятся, я, кажется, каждому из них досадил… Так одним больше, одним меньше… я думаю, если бы немцы только могли, так меня давно живьем съели бы…
— И зачем вы это делаете? — раздумчиво произнес Соболев.
— Терпеть не могу немцев; хотя сам не знаю, почему! Уж очень они сильно насели на нас сверху.
— А разве наши, русские, лучше? — спросил Соболев.
— Да не знаю… Впрочем, я ведь ничего… я так только… ведь подурачиться… Уж очень с немцами оно смешно выходит.
Несколько секунд приятели помолчали.
— А что, у этого барона Цапфа есть какие-нибудь связи? — спросил вдруг Митька.
— То есть с кем, собственно?
— Да хотя бы со двором герцога?!
— Вероятно!.. Ведь они, немцы, все друг друга тянут.
— Нет, так — нет ли какой-нибудь особенно близкой связи?
— Это можно узнать.
— Узнай ты мне, пожалуйста, мне это очень нужно.
— А что, сегодня играют в оперном доме?.. Надо бы пойти туда…
— В самом деле. Я пойду покупать билет! — проговорил Жемчугов. — Может, и тебе взять? — спросил он у Соболева.
— Нет, я не могу! — ответил тот. — У меня вечер сегодня занят!..
— Хе-хе… — протянул Митька, — может, не только вечер, но и ночь опять!.. У него интрижка завелась! — пояснил он князю.
— Нет, брат, ты это брось! — вдруг вспыхнув, серьезно произнес Соболев. — А то я про твою интрижку, — подчеркнул он, — стану рассказывать!..
Митька пристально посмотрел на него, как бы отметив себе что-то, и перевел речь на театральное представление. Они стали говорить про оперный дом.