Соболев спал, растянувшись на соломе, так как был неприхотлив; он спал так крепко, что и не слышал, как в его камеру вошел и был заперт Митька Жемчугов, когда же последний стал будить его, то он долго не мог очнуться и, протирая глаза, спрашивал Митьку:
— А-а!.. Ты уже вернулся?..
— Да проснись ты!.. — будил его Жемчугов. — Пойми, что мы в каземате Тайной канцелярии.
В решетчатое окно светили уже предрассветные сумерки, и в каземате было настолько светло, что можно было все разглядеть.
— А?.. Да!.. — очнулся наконец Соболев. — Постой!.. А как ты сюда попал?..
— Меня, брат, тоже заперли.
— Заперли?
— Ну, да!.. Утром отделаться удалось, а сейчас, когда тебя захватили, забрали и меня.
— И посадили нас вместе?
— А это, видишь ли, — шепотом стал говорить Митька, — у них такая сноровка, чтобы тех, кто вместе арестован, сажать в один каземат; тогда, думают здесь, арестованные наверное будут разговаривать о деле, а тут их и подслушивают, и таким образом узнают все. Понимаешь?..
— Но ведь нам-то с тобой, — воскликнул Соболев, — скрывать решительно нечего; ведь мы же ничего дурного не сделали! Так мы можем говорить громко!
— Ну, хорошо. Но только скажи, пожалуйста, как же это ты пошел на такое дело и один-одинешенек! Хоть бы со мной посоветовался!..
— Да какое же это дело?.. Ведь это так, пустяки!..
— А, впрочем, и о пустяках можно было поговорить со мной… мы ведь, кажется, никогда исключительно умными делами с тобой не занимались?
— Ну, видишь ли, я думаю, что нас завтра отпустят!..
— Ну, это едва ли!..
— Отчего же едва ли?
— Да оттого, что тут замешан сам герцог…
— А ты почем знаешь?
— Да мне сказали, что меня арестуют, как и тебя арестовали, по приказу самого герцога…
— Да, вот это я понять не могу!.. — простодушно проговорил Соболев и рассказал затем все, что с ним произошло, точь-в-точь так же, как уже знал обо всем этом Жемчугов из прочитанного ему Шешковским показания.
Это убедило Митьку в том, что Соболев в своем показании ничего не солгал.
— Но позволь, — сказал он, — что же ты делал за городом вплоть до того, как закрыли заставу?.. Где ты шлялся и почему не попал в герберг?
— Да, видишь ли, я, собственно, в герберг и пошел…
— Ну?..
Соболев замялся. Ему не хотелось рассказывать все. Ему жаль было так же, как было жаль сегодня утром, расстаться со своей тайной, и ему казалось, что как только он откроет эту свою тайну даже Митьке Жемчугову, своему другу и приятелю, так точно что-то отымется от него.
— Послушай! — заговорил опять Митька. — Ты пойми — тут дело серьезное, и мне надо знать все подробности!.. Ведь если замешался сам герцог…
— Я вот не понимаю, при чем тут герцог? — живо перебил Соболев, ухватившись сейчас же за возможность отклонить разговор в сторону.
— Мы это сейчас выясним. Ты говоришь, на веслах сидел немец?
— Ни слова не понимавший по-русски.
— То есть желавший говорить с тобой только по-немецки?
— Ну, да!
— Ну, это еще ничего не значит… он мог говорить и понимать на всех языках и все-таки отвечать только по-немецки. Он сильно картавил?
— Да.
— Ты у него на правой руке, на указательном пальце, не заметил железного кольца?
— Да, именно, он, когда греб, держал так руки, и я видел у него железное кольцо, черное. Я еще внимательно пригляделся, желая определить, что у него на пальце.
— Ну, так и есть, это был он!
— Кто?
— Да сам герцог.
— Этот картавый с кольцом?
— Нет, один из тех, которые вошли в дом; вероятно, тот, кто был поменьше ростом, потому что если на веслах сидел немец картавый и с железным кольцом на пальце, то, кроме герцога, никого в лодке не могло быть.
— Но зачем же герцогу ездить ночью в этот таинственный дом?
— А это — не нашего ума дело. Мы и то, кажется, с тобой слишком много знаем.
— Но, видишь ли, для меня это очень важно!
— Что для тебя важно?
— А вот зачем герцог ездит…
— Да тебе-то не все ли равно?
— Нет, мне не все равно! — ответил Соболев и опять замолчал.
Ужасная мысль пришла ему в голову. Ему вдруг как бы стало все понятно: и зачем тот дом был заколочен, и почему ржавый ключ защелкивал замок в калитке, и зачем приезды герцога в этот дом были обставлены такой таинственностью. Но неужели это могло быть на самом деле? Ведь если его светлость герцог Бирон приезжал ради красавицы, гулявшей в этом чудном саду, то, конечно, он должен был скрывать свои посещения и являться сюда только ночью, с особенными предосторожностями, а самый дом, где была скрыта красавица, обставить так, чтобы и в голову никому не пришло, что тут живут.
Но сама красавица… Неужели со своим младенчески-прекрасным и чистым лицом, со своей ангельскою красотою она могла принимать у себя отвратительного, чуть ли не в отцы ей годившегося герцога?
Но кто же она, откуда взялась и как и где мог герцог Бирон обольстить и присвоить себе это нездешнее по своей красоте, неземное существо?
Но иначе не могло быть.
Соболеву стало ясно все, и он в отчаянии поник головою.
— Что с тобой? — спросил Митька, испугавшийся не на шутку — такая бледность покрыла лицо его приятеля и такое выражение горя отразилось на нем.
— Нет, Митька, я не переживу этого! — вырвалось наконец у Соболева, и слезы потекли у него по щекам, и он заплакал жалостно, навзрыд, как плачут маленькие дети.
— Да что с тобой? — повторил Жемчугов. — Какая, право, муха укусила тебя?
— Нет, Митька, не муха, — продолжал всхлипывать Соболев, — а, представь себе, этот герцог, этот злодей… он… ах, сказать тебе не могу!.. Он ездит по ночам в этот дом для свиданий…
— Для свиданий? С кем?.. — удивленно спросил Митька.
— Ах, если бы ты знал, как она хороша, как прекрасна и молода!.. Понимаешь, кажется, когда смотришь на нее, то забываешь, что ты тут, на земле, а не где-нибудь в другом, лучшем мире… И вдруг к ней… ездит на свидания по ночам герцог Бирон!.. Нет, это пережить невозможно…