Орест, которому происшествие с турком помешало напиться, как он хотел, в ближайшем будущем вспомнил все же это свое намерение и ублажился так, что сердобольные голландцы замертво принесли его на мызу.
Саше Николаичу это стало противно и, когда Орест проспался, он долго убеждал его бросить пьянство.
Орест слушал, как будто вполне с ним соглашаясь, и в ту минуту, когда Саша Николаич был совсем убежден, что его красноречие подействовало, униженно попросил хоть чуточку опохмелиться.
Однако Саша Николаич не дал ему, сказав, что если он сейчас хочет перестать пить, то лучше всего бросить сразу и только тогда это будет действительно.
Он взял с Ореста слово и затем поставил ему жесткие условия, состоявшие в том, что он вовсе не станет давать Оресту денег и сам станет за ним следить.
Эти крутые меры Саша Николаич принимал с такой добросовестностью, что, даже когда Орест прощался с ним, чтобы идти спать, поднимался к нему наверх, чтобы убедиться, что тот лег в постель, а не удрал в герберг.
Первый день Орест ходил мрачный, тосковал и грубил, но потом повеселел и, словно и вправду настроившись на добродетель, занялся книгами в кабинете.
Читал он их или не читал, хватало ли у него на это терпения, неизвестно, по книги он выбирал такие, где было много иллюстраций, и подолгу смотрел картинки.
Однако скоро картинки надоели ему и он почувствовал, что эта добродетель ему невмоготу. С хитростью сумасшедшего, который хочет провести своего доктора, Орест стал придумывать, как бы ему провести Сашу Николаича, обмануть его бдительный надзор и, главное, достать денежный материал для утоления жажды.
Относительно денег он случайно сделал открытие, повергшее его в некоторое удивление.
У этого турка Али был какой-то мешочек, которого он никому не показывал и тщательно прятал. Очевидно, там у него были монеты какие-то, но зачем же он тогда прикидывался нищим?
Это было надувательством со стороны Али и потому с ним следовало поступить по обстоятельствам, то есть воспользоваться этим мешочком, если других средств не предвиделось.
К тому же турок был введен в дом им, Орестом, и потому должен был быть благодарен ему, но на самом деле относился к нему пренебрежительно.
Наконец, деньги у него можно было взять не навсегда, а с тем, чтобы потом, при случае, возместить.
Конечно, бесчувственный, дикий турок в долг ему не даст и с ним надо поступить не церемонясь, по закону Линча.
Так рассуждал Орест, хотя при чем тут был закон Линча, он не смог бы объяснить никому, даже самому себе. Но в такую дальнюю философию он не пускался, так как всегда был в жизни практиком.
Как раз, когда Орест ходил по своей комнате и обдумывал план действий, он услышал, как к дому подъехал экипаж, и, выглянув в окно, увидел, что к ним пожаловал какой-то господин.
Внизу Саша Николаич встретил гостя и, к своему удивлению, узнал в нем Агапита Абрамовича Крыжицкого.
Последний радостно, как старый добрый знакомый, отвечал на несколько суховатое, вполне официальное приветствие Саши Николаича.
— Да, да! — заговорил он. — Мне пришлось отправиться за границу по делам и я нарочно заехал к вам, по поручению Андрея Львовича Сулимы, чтобы закончить расчеты с вами.
— Что ж! — заявил Саша Николаич. — Я от своего слова не отказывался и от расписки тоже… Я готов выдать, когда вам угодно, половину стоимости мызы, согласно тому, как она оценена в завещании.
— У вас разве есть свободные деньги? — спросил Крыжицкий.
— Есть! — спокойно отвечал Саша Николаич.
«Это все, что мне нужно!» — подумал Агапит Абрамович.
Эта наличность у Саши Николаича и легкость, с которой тот согласился выдать их сейчас же, служили первым и существенным доказательством того, что указания, данные в Крыму, были справедливы, что капиталы и на самом деле были спрятаны где-то на мызе, и что Николаев нашел их.
Саша Николаич, хотя вовсе и не обрадовался встрече с Агапитом Абрамовичем, но счел своим долгом угостить его с дороги и повел в столовую.
В столовой Крыжицкий постарался быть любезным собеседником, стал передавать Саше Николаичу петербургские новости и рассказал, что случилось с графом Савищевым.
Поев и напившись кофе, он попросил показать ему мызу.
— Да, собственно, тут и смотреть-то нечего! — сказа Саша Николаич. — А, впрочем, пойдемте, если хотите…
Пошли.
На дворе было холодновато, моросил дождь и был грязно. Но Крыжицкий выказал необыкновенную любознательность ко всему.
В саду им попался Али, добросовестно трамбовавший дорожку.
— А это что за тип? — остановившись, спросил Крыжицкий. — По-видимому, он совсем не здешний.
— Это турок! — пояснил Саша Николаич, — Его завезли сюда, в Голландию, и бросили здесь; я его приютил…
— А, турок!.. Я немножко говорю по-турецки, вы мне позволите проверить, действительно ли он тот, за кого себя выдает? — спросил Крыжицкий. — Кстати, для меня это будет практика.
— Пожалуйста!
Агапит Абрамович обратился к Али и спросил у него по-турецки:
— Ты добросовестно наблюдал здесь, как я тебе приказывал?
— Да, господин! — ответил Али. — Вы видите, что я здесь.
— Ты выследил что-нибудь?
— Пока ничего, господин. До сих пор нет никаких признаков того, что были где-нибудь спрятаны большие деньги. Я тут оглядел каждую вещь.
— Ищи! Я знаю наверное, что тут целое богатство!..Не запирается ли молодой человек ночами в какой-нибудь комнате?
— Нет, господин! — ответил Али.
— И он ничем не выдал себя до сих пор? — спросил Крыжицкий.
— Нет!
— Приложи все свое старание и выведай во что бы то ни стало!
— Пока мои амулеты со мною, я уверен в успехе! — сказал турок.
— Пусть они помогут тебе!.. — сказал Крыжицкий, а затем, обращаясь к Саше Николаичу и снова перейдя на русский язык, произнес:
— Да, это настоящий турок! Но какое жестокосердие было бросить его так в чужой стране! Хорошо, что благодаря вашему доброму сердцу, он нашел приют у вас, а то куда бы ему деваться, в самом-то деле!
— Да, я им доволен! — проговорил Саша Николаич, ни звука не понявший из их разговора. — Он работящий и я нисколько не раскаиваюсь в том, что взял его к себе.