Истина
1
Веселый, довольный и счастливый ехал Орленев в церковь, где должно было совершиться его венчание с милой и любимой Идизой.
Все было отлично и устроилось именно так, как желал он. Могилевское имение было закреплено за ним. Он желал именно туда уехать после свадьбы и теперь имел возможность сделать это благодаря полученной отставке.
Грустно ему было, что он мало кого знал в Петербурге и что свадьбу нельзя сделать многолюдной, но, когда пришлось рассылать пригласительные билеты, их оказалось такое количество, что он даже удивился. Приглашения рассылал он по указанию Гирли, который называл ему лиц, знавших его дядю.
Орленев послал всем, но неизвестно было, все ли соберутся.
О том, что никто не знал его невесты, он не беспокоился. Она становилась его женой, а кто она, откуда — какое кому дело? В приглашении он звал просто на свое бракосочетание, не указывая имени невесты.
Однако теперь, по дороге в церковь, он забыл обо всем: и о приглашении, и о том, все ли съедутся. Он не думал ни о прошедшем, ни о будущем. Одно только настоящее занимало его, потому что это настоящее было лучшей минутой его жизни.
«Да, — думал он, — для этой минуты стоило родиться, стоило и жить!»
Карета подъехала к церкви.
Орленев не мог не заметить, что у паперти стоит целая вереница экипажей, — значит, народа собралось очень много!
И действительно церковь оказалась полнехонька. Видно, дядя его пользовался доброй репутацией, и много лиц любило его и уважало, если съехались почтить свадьбу его племянника. И много было здесь важных лиц в богатых кафтанах, расшитых золотом, и в придворных мундирах.
Как его встретили, как приехала его Идиза, как они стали со свечами в руках пред аналоем и священник, то оборачиваясь к ним, то снова становясь лицом к алтарю, читал молитвы, а певчие пели, — Орленев не помнил. Все окружающее как бы слилось для него в одно сплошное сияние счастья и блеска, сосредоточением которого была его Идиза, стоявшая рядом с ним, и освещавшая все кругом, и дававшая жизнь всему этому и смысл!
Орленев слыхал, как говорили, что обыкновенно невесты кажутся от волнения менее красивыми, что они при этом всегда «дурнеют», но он видел теперь, что это — неправда или она, его Идиза, не могла подурнеть, но она стояла такая прекрасная, светлая и чистая, что лучше этого нельзя было быть.
Их обвенчали, заставили поцеловаться при всех; они за руку подошли к амвону, и начался молебен. Потом все поздравляли их.
Орленев не чувствовал, что он ходит, говорит, стоит или двигается; он точно весь вдруг стал не обыкновенным человеком из плоти и крови, а точно был соткан из воздуха и составлял часть этого воздуха, незримо и неощутительно для себя сливаясь с ним.
Он и Идиза сели в карету, уже вместе, как муж и жена, соединенные теперь законом, чтобы никогда не разлучаться больше.
С каким нетерпением ждал этого дня Сергей Александрович.
Если бы зависело от него, он, кажется, тогда же, на другой день после того, как виделся с Идизой у Гирли, потребовал бы свадьбы. Но нужно было кончить все дела, нужно было устроиться с имением, с отставкой. Орленев не хотел знать эти дела, однако волей-неволей приходилось ему заниматься ими, чтобы свободным и счастливым ехать после свадьбы, оставив Петербург.
И счастье его было так велико, что оно не убавилось, или, вернее, не могло убавиться ни от чего, раз Идиза была с ним и требовала, чтобы это было так.
Во время своего жениховства Орленев каждый день видел ее и с каждым днем, узнавая ее ближе, открывал в ней все новые и новые достоинства. Они часами говорили наедине друг с другом, и часы казались минутами. И все-таки Орленев едва дождался этого дня, дня своей свадьбы.
Теперь ему приходило в голову, не сон ли это? А вдруг он проснется и ничего не будет — ни кареты, ни белого платья его жены, ни самой ее. Но он взглядывал ей в глаза, видел ее улыбку и утешался — она была живая, любимая и любящая тут, близко, возле него; рука ее лежала в его руке, и он мог целовать эту руку.
— Знаешь, Идиза, — проговорил он для того только, чтобы услышать звук его голоса, — знаешь, Идиза, я счастлив!
Когда они были наедине, они давно уже привыкли говорить друг другу «ты».
2
Дома, при входе, новобрачных по старому обычаю осыпали хмелем, и потом за обедом гости, крича «Горько!», заставляли их целоваться, чтобы подсластить вино.
И все это было хорошо, и весело, и радостно.
Еще утром сегодня из дворца князя Таврического была прислана Орленеву шкатулка, о которой говорил Потемкин и ключ от которой он передал ему. Но утром Сергею Александровичу было не до шкатулки. И потом ключ он куда-то засунул еще тогда же, как получил его, и не мог найти.
«Потом открою!» — решил он и уехал в церковь…
Вернувшись оттуда, он уже ничего не мог сообразить последовательно. Он даже как-то спутал время и то, что было давно, казалось ему недавним и, наоборот, недавнее — давнишним.
Обед продолжался не долго, но прошел весело.
Старик Гирли был в числе гостей. В первый раз Орленев видел, что он, не пивший вина, выпил целый бокал за здоровье «молодых».
С самого сегодняшнего утра старый Гирли преобразился; для такого привычного к нему человека, как Орленев, не только было заметно, но, несмотря на состояние «не от мира сего», в каком он был, прямо бросилось в глаза особенное, обыкновенно не свойственное старику оживление в глазах его. Глаза его временами вспыхивали так радостно, что видно было, что и он переживает минуты особенного, незнакомого еще и неведомого счастья. Он все время держался в стороне, молча, и или, сосредоточенно и блаженно улыбаясь, смотрел пред собой, или останавливал долгий и как бы очарованный взгляд на Идизе и ее молодом муже.
Когда последний из гостей уехал, Гирли подошел к своей воспитаннице. Она была взволнована. Она все время, на людях, пока были гости, сдерживала себя и старалась быть веселой, но теперь, оставшись среди единственно ей близких во всем мире людей, вскинув свои маленькие ручки на плечи старика, всхлипывая слезами радости, проговорила: «Дядя Гирли, милый дядя Гирли!» — и прижалась к нему.
Все лицо Гирли дернулось судорогой, и Орленев видел, как у него на глазах показались слезы.
— Вы не оставите нас… ведь вы поедете с нами? — спросила Идиза.
Это был вопрос, который и хотел, и боялся давно предложить Орленев старику. Он боялся, что Гирли ответит отказом.
Но тот, смахнув, стараясь сделать это незаметно, непослушные, слепившие ему глаза слезы, ответил:
— Да, я поеду с вами.
— Чтобы больше не расставаться? — спросил в свою очередь Орленев.
Гирли обнял его и прошептал, обнимая:
— Чтобы больше не расставаться!.. Сегодня я очень счастлив!..
Больше он ничего не сказал и оставил новобрачных под предлогом распоряжений по приготовлению к отъезду, но на самом деле чтобы оставить их одних. Они уезжали на другой день.
3
— Что это у тебя? — спросила Идиза, входя, как хозяйка, с сознанием своего права в его кабинет и показывая на оставленную им запертой сегодня утром шкатулку, присланную из Таврического дворца.
И то, что она вошла так к нему, и слова, сказанные ей, в особенности слово: «тебя», и то, как она при этом положила ему руку на плечо — все это принесло новый прилив радости и счастья Сергею Александровичу.
— Это по приказанию покойного дяди, — ответил он, — он велел передать мне эту шкатулку в день моей свадьбы.
— И что же там?
— Не знаю. Не смотрел еще!
— Ай-ай, как же ты не посмотрел! Нехорошо!.. Где ключ? — добавила Идиза, рассматривая шкатулку и не находя ключа в ней.
Орленев подошел к бюро. Они вместе долго искали там ключ. Наконец они нашли его; шкатулка была отперта.
— Ну, это деньги какие-то! — сказала Идиза, выбросив из шкатулки пачку банковских билетов. — Ах, какая прелесть! — тут же воскликнула она, увидев массивной старинной работы медальон. — Этого я ни за что не отдам тебе. Это мой!
Они стали рассматривать медальон, на верхней крышке которого было сделано из бриллиантов чистейшей воды сияние, а внутри заключалась превосходной работы миниатюра, на которой были изображены два державшиеся за руку младенца. Кругом миниатюры эмалью был сделан венок из цветов.
Затем в шкатулке лежали еще несколько драгоценных вещей и наконец письмо, в котором дядя писал, что нарочно оставил предсмертное распоряжение, чтобы шкатулку с деньгами и бриллиантами передали ему, его племяннику, только в день его свадьбы, когда он вступит в новую жизнь, потому что деньги нужны не для себя, а для семьи.
«Ты будешь счастлив, и никто не разрушит твоего счастья, если сумеешь заключить его в супружестве, в тайнике твоего сердца, и жизнь твоя будет светла. Но помни, — написал дядя, — что свет просветляет тех, кто умеет пользоваться им, и ослепляет неразумных».