Тайна молитвенника
С покупкой молитвенника произошло все именно так, как предсказывал Орест. Он отправился на переторжку, не встретил там конкурента и купил молитвенник всего за три рубля, то есть он ему обошелся всего в сто три рубля. Эта сумма была довольно крупной, но все же ничтожной в сравнении с тысячей восьмистами двадцатью пятью рублями, и Саша Николаич даже был рад, что отделался сравнительно дешево.
Орест, совершенно трезвый, принес книгу Николаеву и на этот раз говорил с ним очень серьезно и не через окно, а вступив в его кабинет на правах полноправного гражданина.
— Позвольте вручить вам, драгоценный гидальго, — заявил он Саше Николаичу, — вашу семейную реликвию в полной неприкосновенности… Вместе с тем, я приношу тысячу извинений, что стал невольной причиной исчезновения этой книги! Но в таком случае вы, главным образом, должны пенять на самого себя и собственную вашу суровость по отношению ко мне. Однако твердость вашего характера наскочила на мою изобретательность…
— Да полно вам молоть вздор! — остановил его Саша Николаич. — Ну, принесли молитвенник, и я очень рад этому!.. Надо скорее позвать господина Тиссонье и отдать ему молитвенник…
Орест, развалившись в кресле, положил ногу на ногу и, серьезно подумав, заявил:
— Совершенно согласен с вами и уже заранее вижу ту радость, с которой почтенный француз примет этот молитвенник; он будет счастлив, а я, бедный, останусь в полном огорчении!.. — и Орест, глубоко вздохнув, опустил голову.
— Почему же в огорчении? — спросил Саша Николаич.
— Потому что с утра не имел во рту ничего, кроме зубной щетки.
— Вы опять пить?!
— Гидальго!.. Это слово «пить» мне не нравится совершенно!.. И потом, уверяю вас, что нынче в высшем обществе принято пить водку; я могу это доказать моим знакомством с господином Люсли…
— С кем, с кем? — переспросил Саша Николаич.
— С господином Люсли… с тем самым, с которым мы на торгу набавляли цену на молитвенник, а потом он не побрезговал в своей колеснице отвезти меня в трактир. Вы вот этого для меня не делаете, гидальго!..
— Вы говорите, его зовут Люсли? — снова спросил Саша Николаич. — Вы точно помните, что его называли именно так?
— Если вы сомневаетесь, могу вам принести самую страшную клятву. — Орест высоко воздел руку и торжественно произнес: — Высохни на земле вся водка!..
— Да бросьте! — опять остановил его Саша Николаич. — Как имя и отчество этого господина?
Орест стал припоминать.
— Видите ли, великолепный гидальго, — убедительно проговорил он, — надо отдать мне полную справедливость, я был в уже известном градусе, когда поближе познакомился с этим господином; поэтому мне непременно надо выпить три рюмки. Велите подать их мне, и я сейчас же вспомню!
— Орест! — серьезно сказал Саша Николаич. — Я вам уже раз и навсегда сказал, что у меня в доме вы водки не получите…
Орест развел руками:
— Твердость вашего характера напоминает скалу. Но, может быть, пару рюмок разрешите?..
— Ни одной!..
— Делать нечего, приходится припоминать и без водки!.. Его звали, если я не ошибаюсь, Иван Михайлович…
— Иван Михайлович Люсли?! А каков он собой?
— Рыжий, с большими темными очками, строго говоря, как выражаются в салонах, в общем, такая морда, что так и хочется плюнуть в нее…
— Странное совпадение! — продолжал Саша Николаич.
— Что вы в этом находите странного?
— То, что человека, который воспитывал меня в Париже и на попечении которого я рос, звали тоже Иван Михайлович Люсли.
Орест прищурился и покачал головой.
— Нет, мой джентльмен по годам как будто бы не годится вам в воспитатели.
— Да он им и быть не может, потому что мой воспитатель умер!
— Царство ему небесное! — вздохнул Орест.
— Вы знаете, где живет этот господин?
— Вот этого я не знаю! — пожал плечами Орест. — Признаюсь больше: он меня спрашивал, где мое местопребывание, я же осведомиться у него о том совершенно не догадался!
— Очевидно, это совершенно случайное совпадение! — рассудил, наконец, Саша Николаич. — И все-таки мне бы очень хотелось повидать этого господина.
— Он, верно, объявится еще! — успокоил его Орест.
— Почему вы так думаете?
— Да потому, что его крайне интересует этот молитвенник, и, очевидно, он еще наведается, чтобы справиться о нем.
— Я никак не ожидал, — признался Саша Николаич, рассматривая молитвенник, — что это такая редкая и ценная книга.
— Вообще я не понимаю, — даже обиделся Орест, — как это можно платить за самую редкую книгу такие большие деньги!..
В это время в комнату вошел старик — француз Тиссонье, человек очень почтенной наружности, одетый во все черное.
— Я слышал, — заговорил он, — что вы принесли назад мой молитвенник?
— Да, да! — подтвердил Саша Николаич. — Вот он! Возьмите его!
Тиссонье быстро схватил книжку и, тщательно осмотрев ее со всех сторон, как бы желая вполне убедиться, та ли эта самая книга, произнес:
— Да, это она!
— А вы знаете толк в книгах? — спросил у него Саша Николаич.
— Я несколько попривык обращаться с ними в библиотеке монсеньора кардинала…
— Так что вы должны знать, что этот молитвенник — библиографическая редкость?
— Помилуйте! — улыбнулся Тиссонье. — Таких экземпляров довольно много и они никакой библиографической ценности не имеют!
— Вот и верьте после этого ученым! — пожимая плечами, вставил свою реплику Орест. — Один хочет заплатить за эту книгу тысячу восемьсот рублей, а другой говорит, что она ничего не стоит! И выходит, только и справедливо, что правда — только на самом дне стакана…
— Однако, — обратился Саша Николаич к Тиссонье, — за этот молитвенник только что давали тысячу восемьсот рублей…
— А, вот оно что! — протянул Тиссонье. — Теперь я понимаю, монсеньор мне перед смертью наказал хранить этот молитвенник и не отдавать его никому, ни за какие деньги, кроме одного лица, точные приметы которого он мне определил…
— Какие же это приметы?
— Я не имею права говорить это даже вам. Я, признаюсь, думал, что слова монсеньора относительно денег за молитвенник были, так сказать, лишь способом выражения, но теперь я смог убедиться в их полной справедливости, если за эту книгу давали такие бешеные деньги…
— Что же в ней такое? — с живейшим любопытством спросил Саша Николаич.
— Этого мне монсеньор не открыл! — с почтительным поклоном ответил ему Тиссонье.
Разговор заключил Орест, который встал со своего места и резюмировал все ими сказанное так:
— Чем больше я живу на свете, тем больше мне хочется пить водки!..