Путешествие мичмана Матюшкина по тундре, к востоку от Колымы летом 1822 года.
В наступившее лето 1822 года начальник экспедиции в сопровождении штурмана Козьмина намеревался посетить так называемую Каменную тундру, а мне поручил осмотреть и описать страны, к северо-востоку от Колымы лежащие. Мы выехали из Нижне-Колымска вместе 23 июня и 27-го числа достигли деревни Пантелеевки, где наши пути разделялись. Здесь застали мы купца Бережного — спутника нашего в последней поездке; он отправлялся с караваном к Чаунскому заливу для отыскания мамонтовых костей и меновой торговли с чукчами. Путь мой был один и тот же с его путем, а потому по просьбе Бережного решился я ехать с ним вместе.
Июля 1-го простились мы с начальником экспедиции, переправились на правый берег Пантелеевки, навьючили лошадей и начали путешествие. Сначала дорога шла по узкой тропинке на Пантелеевскую гору, а на третьей версте сворачивала на восток, к так называемым Камням. Сими поворотами избегли мы переправы через притоки рек Пантелеевки и Упчины, от беспрерывного, в течение двух последних дней, дождя разлившихся и не дававших брода. До заката солнца ехали мы через гряды утесистых, поросших лесом холмов и через болотистые долины, изрезанные бесчисленными ручейками и протоками. В сумерки переправились через глубокую и быструю реку Нупшан, вытекающую из Белых Камней и впадающую в Пантелеевку в 10 верстах выше деревни сего имени. Следы вчерашней бури были видны по всей дороге: вековые деревья, вырванные с корнем, лежали длинными рядами и весьма препятствовали езде. К ночи мы остановились, разбили палатку и пустили лошадей на луг.
На следующий день (2 июля) отправились далее. По мере приближения нашего к Белым Камням лес постепенно редел и, наконец, превратился в низменный кустарник, над которым изредка торчали обгорелые лиственичные деревья. Болотистый грунт был покрыт свежим зеленым мхом, а между кочками журчали бесчисленные ручейки. На возвышениях и холмах бродили стаи болотных птиц, которые к северу отсюда не попадаются. Вообще произведения животного и прозябаемого царств постепенно исчезали, и степь становилась мертвее и пустее; только тучи комаров роились над тундрой и мучили нас и лошадей. В надежде избавиться от их преследования мы расположились ночевать на возвышенном, ничем не защищенном от влияния ветра холме, но, к несчастью, ветер стих, и наша предосторожность нам не пособила. Напрасно закрывались мы сетками из лошадиных волос, окружали себя кострами из трав и мха, запирались в наполненную густым дымом палатку — ничто не могло защитить нас от укушения ужасных врагов. Наконец темнота и прохлада ночи доставили нам спокойствие, но не на долго, ибо с первыми лучами солнца появились мучители наши с новой яростью.
На следующее утро (3 июля) мы спустились с Белых Камней; заметно уменьшаясь, они тянутся на восток цепью плоских холмов и идут к югу через поросшую лесом и изрезанную реками холмистую долину. Лес становился гуще и гуще, так что, наконец, мы насилу могли подвигаться вперед. Ехать по берегам рек было неудобно, потому что они впадают в Анюй слишком далеко на запад от цели нашего путешествия, местечка Островного. Мы блуждали по лесу то направо, то налево, выбирая места, где деревья стояли не так часто, или следуя по тропинкам, протоптанным оленями. К ночи остановились на крутых берегах одного из притоков Упчины, среди дремучего лиственичного леса. Здесь в первый раз после отъезда нашего встретили мы следы людей, а именно — несколько ловушек для соболей и лисиц.
Июля 4-го рано поутру увидели мы за лесом две горы — Круги и Нупголь, лежащие на берегу Анюя. Между ними проходила наша дорога. Впрочем, несмотря на близость, мы никак не могли надеяться сегодня достигнуть реки. Лес становился на каждом шагу дремучее и непроходимее, и, вероятно, нога человека никогда еще не проникала сюда. Единственный наш путеводитель — оленья тропа — исчезла; корни, сучья и поваленные деревья беспрестанно пересекали нам дорогу.
Направляясь постепенно к востоку, мы часто принуждены были переправляться через быстрые ручьи, а иногда топорами прорубать себе путь, так что со всевозможными усилиями проезжали в час не более полуверсты. Несмотря на то, к вечеру, против ожидания, достигли мы безлесной долины, где уединенно возвышается отдельная гора Круги.[188] К востоку отсюда, за низменной цепью плоских холмов, называемых здесь Девятисопочными, лежит гора Нупголь, среди пространной долины, изрезанной бесчисленными озерами и реками. Дорога туда была весьма утомительна, и потому, не доехав пяти верст до горы Нупголя и лежащих там юкагирских летовьев, мы остановились на ночлег в лесу.
Дорогой при переправе через небольшой ручей заметили мы огромный мамонтовый клык, вероятно, пуда в два с половиной весом, который вполне вознаградил бы Бережного за все переносимые им затруднения. К сожалению, после ближайшего исследования оказалось, что значительная часть клыка примерзла ко льду на дне ручья и без помощи длинных, острых пешней не могла быть отделена. К досаде всего общества, по неимению при себе необходимых орудий, мы не могли воспользоваться нашей находкой.
На следующее утро (5 июля) в 9 часов утра достигли мы летовья одного семейства юкагирских рыбаков, лежащего при подошве Нупголя, на берегах Анюя. По совету юкагиров, мы переправились здесь через реку, потому что далее лес по сю сторону Анюя совершенно непроходим, берега необитаемы и переправа через устье реки Погиндены в настоящее время года невозможна.
Июля 6-го продолжали мы путь по берегу Анюя, через довольно густой лес. Между огромными лиственицами заметили несколько памятников прежних времен: гробниц коренных обитателей страны — юкагиров или омоков; в настоящее время у них здесь одно общее название некрещеных. Подобно большей части кочевых народов, племена северо-восточной Сибири хоронили своих умерших в больших четырехугольных гробах, утвержденных для большей от хищных зверей безопасности на высоких столбах.[189] Почти все виденные нами гробницы уже обрушились. Бревна, поддерживающие и составляющие гробы, были, повидимому, обтесаны каменными топорами. Я надеялся отыскать здесь какие-нибудь древние оружия или принадлежности одежды, но, кроме истлевших костей и черепов, ничего не нашел. Один из сопровождавших меня юкагиров утверждал, что в могилах шаманов попадаются иногда остатки идолов, а также разные вещи из китового уса и меди. За лесом лежала пространная болотистая долина, вероятно, некогда покрытая деревьями, что доказывали небольшие, круглые кочки, поросшие мхом; между ними изгибались бесчисленные ручейки. Дорога была ужасная. Лошади наши то спотыкались за кочки и пни, то утопали в болоте, так что несколько раз принуждены мы были их развьючивать. Езда не могла быть быстрой. Поздно вечером достигли мы небольшого селения на правом берегу Анюя в 25 верстах от нашего последнего ночлега. Сюда для рыбной ловли собралось тогда несколько чуванских семейств, потерявших своих оленей. Но даже и сия обильная рыбой река не избавила несчастных от голода: у них не было сетей и для ловли употребляли они весьма несовершенный род удочек и еще более несовершенный род неводов, в которые только чудом могла попасться рыба. Бедствия и нужды чуванцев превосходят всякое описание. Мы подарили им часть наших запасов. Один вид порядочной пищи привел голодных в истинное восхищение, а насытившись, они вдруг предались самым странным порывам радости и благодарности до того, что мы едва могли их успокоить и найти время отдохнуть от дневных трудов. На следующее утро все народонаселение деревни провожало нас на другой берег; женщины пели в нашу похвалу сочиненные стихи, а мужчины стреляли в честь нашу из ружей. Наконец, они расстались с нами, повторяя уверения в своей благодарности, и долго еще доносились до нас их веселые песни. Несчастные забывали, что только сегодня они еше сыти, а завтра нужда и голод наступят с новой силой, тем более, что по обшей беспечности их никто не заботился даже в тот день закинуть уду или запустить невод.
По высохшему руслу реки достигли мы довольно скоро летовья, лежащего на южном берегу Анюя, против горы Оброма. Нездоровье Бережного и утомление лошадей принудили нас провести здесь два дня.
Июля 10-го велели мы переправить наших лошадей на правый северный берег Анюя, а сами на небольшом плоту поплыли по реке в Островное, куда вскоре после нас прибыли и лошади с поклажей. Купец Бережной взял отсюда чувашского князька, знавшего чукотский язык и согласившегося провожать нас в качестве переводчика. Разные приготовления к поездке заняли целый день, и только 12-го числа отправились мы далее; вдоль северо-западного лесистого ската горы Оброма, переправились через речку Островную и недалеко оттуда расположились ночевать, проехав всего 15 верст.
На следующий день небо покрылась тучами, атмосфера наполнилась густыми парами; наконец, пошел дождь и продолжался беспрерывно целую неделю. 13 июля ехали мы по высоким лесистым холмам, до источников ручья Коновалова, где переночевали, а на другой день при сильном дожде поехали далее. К вечеру перед нами открылась пространная, голая долина, ограниченная с противолежащей стороны лесом, разделенным на отдельные купы. Нам казалось, что он прорезывается извилинами значительной реки, которую почитали мы Погинденой. К сожалению, достигнув леса уже поздно ночью, мы нашли только незначительный ручеек, через который переправились и потом переночевали.
До сего места дорога наша вела нас по обнаженной, мертвой равнине. Мы не видали ни птиц, ни других животных и желали скорее достигнуть усеянной озерами тундры, где можно было надеяться найти рыбу и гусей и ими дополнить истощенные наши запасы. С рассветом поспешили мы далее и вскоре достигли холма, с которого открыли к северу унизанную островами и обильную рыбой реку Погиндену. Мы приехали к ней в полдень и, долго и тщетно искавши брода, расположились на берегу в тени густой тополевой рощи. Лошади наши с наслаждением щипали сочную траву, а мы забросили сеть и пошли искать удобного места для перехода через реку.
Берега Погиндены составляют резкую противоположность с пустынной печальной страной, доселе нами осмотренной. Переход так внезапен, что кажется, как будто волшебством переносится путник в другую страну и другой климат. Вместо однообразных листвениц и беспрерывных топких болот видите вы здесь прекрасные, свежей зеленью одетые лужайки, с густыми рощами высокоствольных тополей, осин и особого рода ивы, отличающейся своими длинными, тонкими сучьями. На возвышенных берегах цветут разные благоухающие травы. Здесь нашли мы также много дикого лука, составившего очень вкусную приправу наших кушаний.
Не сыскав удобного для переправы места, мы возвратились к палатке; вытащили из воды нашу сеть, и — увы! она была пуста. Чрезвычайно недовольные двоякой неудачей, мы расположились здесь ночевать в надежде, что к утру вода в реке спадет. Такое явление в Сибири очень обыкновенно, потому что даже летом ночные морозы покрывают льдом ручьи и малые притоки больших рек, отчего в них вода по утрам всегда ниже, нежели вечером.
Действительно, 16-го числа рано поутру нашли мы, что вода в Погиндене сбыла на целых два фута. Мы поспешили тем воспользоваться и выбрали для переправы место, где река разделялась на три рассохи. Первая из них была совершенно суха, во второй вода достигала почти до седел, а в третьей мы едва не потеряли одной из наших вьючных лошадей. Через последнюю рассоху переправлялись мы по порогу; течение было весьма сильно, но гладкое каменистое дно представляло более удобности переправе. Противопоставляя стремительному напору воды всю силу лошади, должно было итти наискось против течения реки, и таким образом мы все счастливо достигли крутого противолежащего берега. Но пока передние лошади карабкались на него; сила течения повернула самую заднюю лошадь и повлекла ее с собой. Она погибла бы непременно со всеми вьюками, если бы не была привязана к передним лошадям ремнем, который был так крепок, что мы могли вытащить на берег несчастное животное.
Отсюда отправились мы далее на север. С вершины обнаженного холма открылась перед нами обширная болотистая равнина, усеянная бесчисленными озерами и орошаемая речкой Филатовой, принадлежащей к трем главным притокам Погиндены. Почти параллельно с ней тянется цепь лесистых невысоких холмов, по которой мы следовали и, переправившись через болото, достигли берегов Филатовой. На дороге заметили несколько пустых тунгусских юрт.
Филатова гораздо менее Погиндены и местами не шире 10 сажен, но ее течение чрезвычайно быстро и образует, можно сказать, беспрерывные водопады. Она испещрена островами, а песчаные берега ее поросли низменным ивняком. Приближаясь к холмам, река круто изгибается, составляя на правом берегу высокие мысы, где зеленеют отдельные купы листвениц. На одном из таких возвышений расположились мы на ночлег; древесные ветви защищали нас несколько от дождя, беспрерывно продолжавшегося.
Две цепи гор тянулись по обоим берегам реки, постепенно понижаясь, и в 20 верстах на юго-запад оканчивались высокой, зубчатыми утесами обставленной горой, известной под именем Шероховатого Камня. Далее горные цепи превращаются в ряды скал; большая часть их такого странного образования, что воображение находит здесь исполинские фигуры людей, зверей, развалины строений и т. п. Господствующая каменная порода в сей полосе — шифер, проросший кварцевыми жилами.
Несмотря на беспрерывный дождь, превратившийся ночью в сильный снег, мы продолжали путь. В 10 верстах от ночлега достигли мы реки, которую наши проводники называли Федотихой. Она течет по опушке леса и впадает с правой стороны в Филатову, под 69°3 широты.
Здесь оканчивается высокоствольный лес; на противоположной стороне растет только ивовый кустарник, превращающийся, наконец, в низменный, стелющийся ерник. Запасшись шестами для наших палаток, мы отправились далее и, переправившись через несколько ручьев, впадающих в Федотиху, остановились ночевать у подошвы небольшого холма, доставившего нам защиту от холодного ветра. Пока лошади наши выгребали себе корм из-под снега, проводники собрали достаточное количество прутьев, так что мы могли сварить себе ужин и поддерживать небольшой огонь. Ночью громкий лай собак разбудил нас: большой черный медведь приближался к палатке, но, испуганный лаем собак, побежал и вскоре скрылся в кустарниках. Темнота не позволила нам преследовать бегущего.
Холодная дождливая погода не слишком благоприятствовала путешествию. Июля 18-го густой туман покрыл всю окрестность; в ста шагах нельзя было различать предметов. Горы по правому берегу реки, вдоль которых мы следовали, казались выше и крутее лежащих на север; местами, где позволял туман, мы видели, что вершины гор были скалисты и покрыты снегом.
От беспрерывного дождя и снега разлившиеся ручьи, пенясь, вырывались из ущелий южной цепи гор и прорезывали во всех направлениях долину; она постепенно становилась уже и, наконец, уподобилась высохшему руслу реки; по обеим сторонам отвесно поднимались ряды скал, увенчанных зубцами странного образования. Между горами зияли мрачные пропасти и ущелья, вся земля завалена была осколками камней. Вообще вся долина являла дикий вид и произвела на нас унылое впечатление. Юкагиры уверяли, что злые духи основали здесь свое летнее жилище. Несмотря на такое мнение, туземцы, принимая большие меры для защиты себя от вредного влияния злых духов, посещают осенью сию долину для охоты за дикими баранами. Всего изобильнее водятся сии животные на берегах Березовой, получившей от того название Малой Баранихи. Несколько времени следовали мы между скалами, по извилистым берегам реки, но резкий ветер, вырывавшийся с неимоверной силой из ущелий и оврагов, ежеминутно грозил снести в пропасть лошадей и седоков и принудил нас остановиться. Для ночлега выбрали мы место под навесом скалы, защищавшей нас от беспрерывного снега.
К утру ветер стих, и мы могли отправиться далее. Долина, постепенно раздвигаясь, достигла, наконец, 10 верст ширины; с тем вместе обставлявшие ее горы понижались и в 20 верстах от ночлега превратились в отдельные земляные холмы. Течение Березовой сделалось спокойнее; изредка попадались небольшие, свойственные тундре озера. К вечеру расположились мы ночевать при подошве невысокого холма. Долина была здесь уже около двадцати верст в ширину.
За труды сегодняшней поездки были мы с купцом Бережным несколько награждены: он нашел прекрасный мамонтовый рог, а мне удалось застрелить жирного лебедя. Моя добыча в настоящих наших обстоятельствах была гораздо драгоценнее находки моего спутника, потому что наши запасы были очень уже скудны и ограничивались немногими сухарями.
На другой день поутру мы были разбужены громким криком стада диких гусей, в бесчисленном множестве плескавшихся недалеко от нас в озере. Мы поспешили вооружиться палками, оседлали лошадей и окружили озеро в надежде на богатую добычу. Собака наша бросилась в воду и выгнала птиц на берег; в короткое время нам удалось убить палками 75 гусей. Не привыкши владеть палкой так искусно, как туземцы, и не зная всех хитростей диких гусей, я убил только одного. Быстрота и проворство, с какими туземцы преследуют разбегающихся в разные стороны гусей, беспрерывно действуя палкой по всем направлениям, заслуживают удивления. Вообще гусиная охота представляет оригинальную и необыкновенную картину, несколько напоминающую поколку оленей в воде.
Обрадованные столь значительным приращением наших съестных припасов, мы нагрузили ими лошадей и отправились в путь. Сегодня был первый ясный день с самого отъезда из Островного. Мы спешили воспользоваться благоприятной погодой и достигнуть морского берега, по мнению нашего проводника, бывшего от нас в 30 верстах, но в полдень я взял полуденную высоту солнца и, к общей радости моих спутников, нашел, что мы находились только в 5 верстах от моря. Действительно, переправившись на правую сторону Березовой и перейдя цепь невысоких и плоских холмов, мы достигли морского берега и расположились ночевать в нескольких верстах на восток от устья реки. Твердый, блестящий белый лед покрывал море до краев горизонта, и только в заливах была вода. Ночью сильный ветер развел волнение и выбросил на берег огромные льдины; холод был весьма чувствителен.
Июля 21-го рано поутру отправились мы далее на восток, по морскому берегу. Обходя болотистые устья многих ручьев и речек, впадающих здесь в море, и занимаясь по дороге гусиной и песцовой охотой, подвигались мы весьма медленно и только в полночь прибыли к балагану экспедиции, где нашли начальника нашего с его спутниками.
Приготовления к дальнейшему путешествию задержали нас здесь несколько дней. Наконец, 31 июля оба каравана отправились в путь. Начальник экспедиции поехал на юг, к верховьям Большой Баранихи, а мы переправились на лодке, устроенной Козьминым, через три устья сей реки, до того места, куда лошади наши были отправлены за несколько дней. Здесь были мы принуждены остановиться, потому что чуванский князек, сопровождавший нас в качестве чукотского толмача, внезапно занемог. Наши простые лекарства, водка, чай и перец, соединенные с диэтой и спокойствием, оказали желаемое действие на больного. Через сутки был он почти здоров, и 1 августа могли мы продолжать путь.
Правый берег Баранихи, где мы находились, совершенно отличного образования против левого. Вместо обрывистых спутанных кряжей, скал и утесов, затруднявших прежде наше путешествие, тянутся здесь параллельные ряды невысоких холмов. По скатам их ехали мы на ZO. За нами, на краю горизонта, рисовались черные зубцы утесов и скал.
Период линянья гусей окончился и бесчисленными стаями летели они на юг, но столь высоко, что были вне наших выстрелов. Напротив, нам удалось убить 18 лебедей. Они линяют не стадами, как гуси, а попарно и изредка по четыре на одном озере.
В 10 верстах от речки, значительнейшей из впадающих в море на восток от Баранихи, заметили мы развалившийся холм. Все пространство от подошвы его до морского берега, на расстоянии полуверсты, было, в полном смысле слова, усеяно островами разных допотопных животных. Мои спутник надеялся получить здесь богатую добычу, но, несмотря на самые тщательные изыскания, не мог он найти ни одного мамонтового клыка. По большому количеству челюстей сего животного заключили мы, что другие более счастливые промышленники посещали уже здешние места прежде нас и завладели всеми драгоценностями. Наше предложение впоследствии оправдалось. Недалеко отсюда, на небольшой долине, заметили мы следы, где некогда горели костры и стояли палатки; вокруг валялось много полуиспорченных кусков мамонтовых клыков. Вероятно, партия промышленников очищала и приготовляла здесь к перевозу свою добычу.
На другом берегу реки переправились мы через ряд холмов и достигли долины, по которой течет речка Козьминка среди бесчисленных озер. На правом берегу ее встретились мы совершенно неожиданно со штурманом Козьминым. По недостатку рыбы в Большой Баранихе он переехал на лодке сюда и в первую ночь после своего приезда произвел весьма обильную ловлю. На следующее утро сильный северный ветер нагнал к берегу и в реку столько льдин, что рыбная ловля не могла продолжаться.
Козьминка при низкой воде — до 25 сажен шириной и от 4 до 5 сажен глубины. Мне кажется, что Козьминка не река, а узкий далеко впадающий в землю залив. Мое мнение подтверждается тем, что проводники наши, преследуя птиц, удалились на 20 верст от моря и заметили, что мнимая река нисколько не уменьшилась ни в ширине, ни в глубине, и что вода в ней имела вкус соленый, отвратительный и не годилась ни на питье, ни для пищи.
Августа 3-го разлучились мы с Козьминым; он остался еще на месте. С помощью его работников выстроили мы небольшую лодку, необходимую нам для переправы через встречающиеся реки. Наш караван состоял теперь из шести человек: купца Бережного, чуванского князька по имени Мордовского, трех якутов и меня. Под нами было 16 верховых и вьючных лошадей. Мы следовали в прежнем направлении. Ручей, впадающий в Козьминку, и небольшие озера были покрыты льдом, не ломавшимся под нами. Мы ночевали у подошвы холма.
На другой день, намереваясь с возвышения осмотреть окрестность, я отделился от моих товарищей и, пробираясь среди холмов, выехал на речку, текущую по WSW направлению. На ней плескалось целое стадо линяющих гусей. Оставив лошадь на холме, приблизился я с подветренной стороны к беспечным птицам и бросился на них с палкой. Привыкнув уже несколько владеть моим оружием и ознакомившись с хитростью гусей, довольно счастливо охотился я и убил несколько штук. Бережной, беспокоясь о судьбе моей, послал якута отыскивать меня. Он подоспел очень кстати, и мы возвратились к каравану с богатой добычей.
Августа 4-го провели мы ночь на краю глубокой долины, некогда, вероятно, составлявшей дно озера. Лошади нашли здесь хорошую траву, а крутые обвалы и земляные холмы обставлявшие долину, обещали Бережному богатую добычу мамонтовых костей. Он решился прожить здесь несколько дней. К сожалению, успех не соответствовал ожиданию. Мы нашли много костей, но собственно мамонтовых клыков добыли мало. Охота наша была счастливее. На берегу озера удалось нам застрелить двух оленей; они, казалось, принадлежали к постоянно живущим в севере и на зиму в леса не удаляющимся. Впоследствии встречали мы на берегу моря небольшие табуны таких оленей. С высоты обвала, где был расположен наш ночлег, показывались на восток, в 100 верстах от нас лежавшие, высокие горы: Вайваннии, Гейла, Раутан и Шелагский мыс, или Ерри. как называют его туземцы. Островершинные утесы, коими обставлены восточные и южные берега Чаунской губы, ясно рисовались на горизонте, а я мог запеленговать некоторые из них.
Проведя здесь два дня в напрасных изысканиях, Бережной решился ограничить свое путешествие только торговлей с чукчами, прекратив дальнейшие поиски мамонтовых костей. Не теряя более времени в исследовании качества соседних холмов, отправились мы 7 августа далее на юго-запад, через земляные яры и покрытые льдом озера. После небольшого перехода достигли западного устья Чаунской губы, доселе почитаемой рекой и называемой Большой.
Здесь должен я упомянуть о замечательном явлении, свойственном, кажется, только самым отдаленным полярным странам. Начиная от берегов Баранихи, а особенно от Козьминки, вся страна изрезана бесчисленными глубокими озерами разной величины, отделенными одно от другого узкими, иногда не шире фута, плотинами. Линия поверхности воды столь притом неравна (иногда на 2 фута и более), что подземное сообщение между соседними озерами невозможно. Самые плотины наверху покрыты тонким слоем чернозема, но далее состоят, вероятно, как и весь грунт, из никогда не тающего льда. Тем можно объяснить чрезвычайно холодную температуру воды в сих озерах. При сем предположении одно обстоятельство требует, однакож, пояснения, а именно; отчего узкие массы мерзлой земли, разделяющие озера, не тают от действия солнечных лучей и беспрерывного соприкосновения с водой.
Чаунская губа состоит из двух устьев, образующих остров Ойон (по прежним картам Сабадей), на севере оканчивающийся низменным песчаным мысом. Вообще весь остров, кажется, песчаного свойства; на нем не видно ни кустов, ни травы, и только изредка зеленеет мох. Западное устье, где мы находились, менее восточного и в малую воду глубина его не более 2 футов, а потому в прошлом году Бережной переправился через него вброд. В настоящее время, от продолжительных северных ветров, вода была, однакож, высока, и залив, разделяющий материк от острова, простирался до 15 верст в ширину.
Мы следовали вдоль скатов прибрежных холмов, по узкой песчаной полосе, покрытой раковинами. Здесь росли широколистная капуста и другие морские травы, а также изредка попадались полипы и скорлупа шримсов.
С самого утра дул сильный восточный ветер. Небо было совершенно чисто. В полдень показалось прекрасное небесное явление, и проводники наши почли его за предвестие непогоды: около солнца появились четыре побочных солнца, соединенных между собой радугами ярких цветов. Таким образом составлялся круг, поперечник которого равнялся 40°. Кроме того, через самое солнце и через два из побочных, проходила горизонтальная радуга длиной около 80°, а на оконечностях ее стояли перпендикулярно к горизонту две небольшие радуги с обратными, весьма слабыми цветами. Явление продолжалось два часа и потом исчезло. Ветер мало-помалу стих, а с тем вместе снег, и началась метель.
На ночь остановились мы в узкой долине, где нашли хороший луг для лошадей и довольно много наносного леса. На скате холма, подле которого расположились мы лагерем, земля растаяла только на три вершка.
Августа 8-го продолжали мы путь по низменному берегу. Направо от нас пролегал крутой яр, от 3 до 7 сажен вышины. В нем нельзя было надеяться найти мамонтовых костей, ибо он казался новейшего образования и состоял из волокон разных кореньев и ерника.[190] В одном из обвалов видели мы разрез небольшого обсохшего озера. Оно было от 4 до 6 футов глубиной. На дне его лежал довольно толстый и гладкий слой льда, над ним находился другой слой, а пространство между обоими было пусто. Верхний слой льда был покрыт землей, на которой росла трава и местами стлался ерник.
К полудню достигли мы небольшой реки, впадающей двумя устьями в Чаунский залив; она была не широка, но столь глубока, что мы переправили лошадей вплавь, а сами с поклажей переехали на ветке. Полагаю, что река сия только второе устье Козьминки, и мнение мое подкрепляется быстрым течением ее от запада.
Переправившись через реку, мы продолжали путь среди низменных холмов и бесчисленных маленьких озер. Дорога была чрезвычайно затруднительна. Восточный ветер перешел на NW, сильно скрепчал и ночью на 9 августа покрыл снегом всю окрестность. Метель, сопровождаемая дождем, сделалась столь густа, что мы не могли различать даже окружавших нас предметов. На верховьях одной реки заметили мы множество следов медведей. Недалеко отсюда выехали мы опять к морю. На берегу лежала доска с деревянными гвоздями, вероятно, оставшаяся от какого-нибудь разбитого судна. Непогода продолжалась, но дорога, хотя часто пересекаемая речками и ручьями, была гладка и удобна, состоя из крупного песка. Мы подвигались довольно скоро, вдоль отвесной гряды шиферных утесов, проросших толстыми кварцевыми жилами.
К вечеру небо прояснилось, и ветер перешел к северу. Несмотря на то, лед в Чаунском заливе не показывался; вероятно, отмели, находящиеся при входе в залив, были тому причиной. В море, недалеко от берега, находится уединенный утес, похожий издали на корабль, идущий в полветра; судя по дымчато-серому цвету, он должен быть кварцевого образования. Недалеко от ночлега, при переправе через неширокую, но быструю реку, один из наших якутов опрокинулся с лодкой и, не умея плавать, вероятно, утонул бы, если бы не успел схватиться за брошенный ремень и таким образом выбраться на берег.
Августа 12-го продолжали мы путь по морскому берегу. Он здесь крут, возвышен и составляет собственно скат Вайванинской горы. Нам попадалось довольно наносного леса, а в оврагах лежал глубокий снег. На ночь остановились мы при подошве холма. Ночью подошли к нашему стану четыре медведя, но, испуганные лаем собаки, убежали.
Августа 13-го отправились мы далее, в юго-восточном направлении, через холмы. С возвышения можно было осмотреть весь Чаунский залив. Берег его образовывал, недалеко от нашего последнего ночлега, мыс. После 7 часов быстрой езды достигли мы низменного песчаного берега моря; с южной стороны обставлен он рядом крутых зубчатых утесов. Отставши от товарищей, я ехал стороной и внезапно наткнулся на медведя, с жадностью терзавшего тюленя. Я хотел удалиться, но не успел. Медведь оставил свою добычу и с ревом пошел ко мне навстречу. Надобно было защищаться. Все мое оружие состояло из охотничьего ножа. Но, несмотря на то и вспомнив поверье охотников, что медведи боятся пристального взгляда, я слез с лошади и пошел смело на зверя. Не знаю, чем кончилась бы наша схватка. Моя твердая поступь, пристальный взор и обнаженный нож не делали никакого впечатления на зверя, с возраставшей яростью ко мне приближавшегося. К счастью, подоспела наша собака, с громким лаем бросилась на него и прогнала устрашенного неприятеля. Я поспешил завладеть оставленным от медведя тюленем и соединиться с товарищами.
Наше положение становилось весьма затруднительно. Около шести недель бродили мы по пустыням, но главной цели поездки нашей, Чукотской земли, не могли еще достигнуть. Разные неблагоприятные обстоятельства замедляли наше путешествие, а между тем холодное время года приближалось, и мы опасались, чтобы не пришлось нам окончить поездки нашей зимним путем, а к нему мы совершенно не были приготовлены. Бережной решился потребовать от нашего вожатого, чуванского князька, объявления, где именно мы находимся и скоро ли можем надеяться встретить чукчей? После многих отговорок оказалось, что я давно предвидел и предсказывал, а именно: чуванец, объявил, «что он надеялся здесь найти чукчей, а теперь совершенно не знает, где искать их самих и их землю». Можно себе представить наш гнев и нашу досаду при таком открытии! Я был еще так счастлив, что исполнил возложенное на меня поручение, описав осмотренную страну, а Бережной за все труды и лишения был вознагражден несколькими мамонтовыми клыками. Главная цель нашего путешествия: знакомство и меновая торговля с чукчами осталась недостигнутой. Сообразив все обстоятельства, Бережной решился, наконец, отказаться от своего намерения н прямой дорогой, через тундру, возвратиться в Нижне-Колымск. Вполне полагаясь на многолетнюю опытность и совершенное знание местности моим товарищем, я нимало не противоречил ему, и мы отправились 14 августа в обратный путь. Отсюда повернули мы на восток, в надежде достигнуть горы, подобно обрывистому мысу поднимавшейся над тундрой. С вершины ее хотели мы осмотреть окрестность и определить наш путь. Проехав 20 верст, мы приблизились к горе. С одной стороны подмывалась она быстрой и глубокой рекой, через которую не без труда мы переправились. Усталость и темнота принудила нас расположиться ночевать на другом берегу реки у подошвы горы.
С первыми лучами утреннего солнца мы увидели неожиданное приятное явление. Случай вел нас лучше проводника: мы находились в пределах Чукотской земли. Перед нами в долине изгибалась река Тауншео, а на берегах ее стояло множество юрт. Мы поспешили туда, но юрты были пусты. Все уверяло нас, что здесь недавно еще находились жители, ветер не разнес еще золы с мест, где горели костры, вокруг них валялись кости и разные остатки съестных запасов. Даже волки, немедленно приходящие после людей на оставленные ими места, не успели всего очистить. Вероятно, обитатели долины только что оставили сие место и находились еще не вдалеке. Я пошел на гору которую наш проводник, снова утверждавший, что знает страну, называл Гейлы, в надежде с вершины ее осмотреть окрестности; но мы не успели дойти до середины высоты, как внезапный туман спустился на землю и обхватил весь небосклон. Такое обстоятельство и сигнальные выстрелы оставшихся в долине товарищей принудили нас поспешить вниз. Бережной, оставшись при своем намерении, следовал вверх по течению реки; мы сели на лошадей и вскоре догнали караван.
Долина, орошаемая рекой Тауншео, довольно широка и усеяна бесчисленными озерами. С боков обставлена рядами плоских холмов; постепенно возвышаясь, они превращаются, наконец, в утесы, обрывом спускающиеся в долину. На местах, несколько защищенных от холодного северного ветра, стелется по земле низменный березняк; он служил нам топливом.
В продолжение всего пути вверх по реке 16 августа встречали мы много мест, где некогда стояли чукотские юрты, но самих жителей нигде не видали. Между прочим, заметили мы также большие стада оленей, позволявших к ним приближаться, из чего заключили мы, что то были, вероятно, домашние животные отсутствующих жителей. Впоследствии предположение наше оправдалось: олени действительно принадлежали чукчам, которые нас видели, но по боязни скрывались от нас.
По мере удаления нашего от морского берега воздух становился теплее, а вечером появились и комары. К счастью, сильный северо-западный ветер разогнал мучителей. Местами росли здесь по долине разные ягодные растения, как то: шикша (Empetrum), голубель (Vaccinium ulgiinorum) и морошка (Rabus chamaemorus), но по причине холодного лета на них не было плодов, и, вероятно, они даже не цвели. Грунт был сплошь, болотистый, усеянный моховыми кочками, а между ними стоял тонкий лед.
Августа 17-го порывистый северозападный ветер, с сильным снегом и дождем, не позволил нам продолжать путешествия. Мы остановились, но при сильной буре не было возможности ни разбить палатки, ни развести огня. Ночью, вместо снега и дождя, наступил порядочный мороз. Промокшие платья наши промерзли, и мы весьма страдали от холода, тем более, что ветер дул с большой силой.
С рассветом 18 августа поспешили мы отправиться в путь, надеясь движением согреть несколько наши оцепеневшие члены. От ночного мороза все озера покрылись толстым льдом, а болота так скрепли, что не проламывались под лошадьми, река дала также большие забереги. Мы провели ночь при соединении двух притоков реки; меньший из них шел с юга, а другой с запада.
Августа 19-го сделали мы небольшой переход, боясь слишком утомить лошадей, которым предстоял трудный путь через высокий хребет. Всю ночь провели мы без огня. Несколько сухих черствых сухарей были нашей единственной пищей.
На другой день повернули мы к западу; по нашему направлению тянулось несколько многочисленных стад оленей. В долине, между двумя реками, заметили мы порядочно уезженную дорогу; по ней, как впоследствии узнали мы, чукчи отправляются в Островное. Я предполагал было следовать по сей дороге, потому что, по моему счислению, она должна была вывести нас на север от тундры. Но товарищи мои не согласились с моим мнением и решились следовать вверх по реке, которая привела нас в дикую пустыню. Наполненная парами и туманом атмосфера ежеминутно изменяла вид окрестности. Мы находились в глубокой долине: окружавшие нас скалы беспрестанно принимали самые разнообразные и странные формы. Внезапно густой туман скрыл весь небосклон, и только местами можно было различать черные зубчатые верхи утесов. Плеск низвергавшихся со всех сторон водопадов, грохот отторгнутых волнами камней, свист и завывание ветра в ущельях и, наконец, постепенно сгущавшийся туман, закрывший от нас даже ближайшие предметы, — наводили невольный ужас. Подвигаться вперед, при совершенном незнании местности, было опасно и затруднительно. Мы заметили, наконец, что земля под нами становится круче, а шум волн постепенно отдаляется. Мы попали в узкий овраг, который мог довести нас в пропасть. Оставалось слезть с лошадей и вести их за поводья. Два часа карабкались мы вверх по рыхлому грунту; камни и песок катились из-под ног, угрожая увлечь с собой и нас и лошадей. В ежеминутной опасности сорваться с ужасной высоты ощупью добрались мы до вершины горы, где оканчивалась тропинка. Перед нами лежала пропасть; туман скрывал ее глубину. Один за другим собрались все наши спутники на небольшой площадке горы. Напрасно смотрели мы в мрачную бездну, наполненную туманом, и напрасно напрягали взоры вдаль — выхода не было! Положение наше становилось ужасно: впереди была пропасть, и возвратиться назад, к лугам, через расстояние около 30 верст при совершенном изнеможении лошадей, было невозможно. Из мучительной неизвестности были мы выведены раздавшимся невдалеке от нас топотом и хорканьем оленей. Мы поспешили за утешительными звуками, и вскоре увидели большую движущуюся массу. Она рассеялась от нашего приближения и скрылась в тумане. По следам мы заметили, что большая часть оленей побежала к ущелью на юго-запад. Мы пошли туда же, ведя наших лошадей. Узкая, крутая щель, изгибаясь з скале, вывела нас на вершину хребта, который все почитали пределом тундры, несмотря на мои уверения, что он должен лежать гораздо южнее. Здесь мы вышли из тумана, как море волновавшегося под нами. Густые массы паров, медленно клубясь, набегали на утесы, и сопка, на которой мы стояли, уподоблялась острову среди необозримого океана.
При всей трудности путь сюда мог почесться легким в сравнении с опасностями и препятствиями, ожидавшими нас при спуске с хребта. Сажен сто перпендикулярной высоты вела нас извилистая тропа оленей, и здесь равно надобно было удивляться осторожному и хитрому ходу их и цепкости наших лошадей. Далее тропа исчезала на рыхлом песке и осколках камней, беспрестанно катившихся из-под нас в бездну и попадавших в озеро, лежащее на дне ее. По крутому скату сводили мы наших лошадей, то опираясь на них, то поддерживая их. Поздно ночью достигли мы песчаных берегов и, несмотря на совершенное изнурение, должны были итти еще далее. Наконец, на берегу ручья, свергавшегося со скалы и впадающего в озеро, нашли мы хороший луг и расположились на ночлег. Лошади наши были обеспечены, но зато мы сами находились в жалком положении. Общий, самый подробный обзор всех мешков и карманов доставил нам только несколько старых сухих сухарей и немного рыбы. Поделившись поровну крохами, легли мы спать чразвычайно голодные, но большая часть в сладкой уверенности, что переход через горы совершенно кончен, голая тундра осталась за нами и поутру достигнем мы Анюя и лесов, где нас ожидали защита от непогоды и всякого рода съестные припасы. Мне казалось, что граница тундры еще далеко перед нами; но моему мнению никто не верил. Несмотря на голод, спали мы очень хорошо, и многие видели уже во сне жареных гусей и жирную уху.
С рассветом все наше общество поднялось и приготовилось к дальнейшему путешествию, но первый взгляд на окрестности уверил меня, что, к сожалению, я был прав. Крутой и высокий хребет гор, составляющий предел тундры, опоясывал всю южную часть небосклона. При вчерашнем тумане мы заблудились, взяли не ту дорогу; переправились с неимоверными трудами и опасностями через северо-западную ветвь главного хребта и вышли на один из источников Баранихи. Всевозможными доводами старался я уверить Бережного и других в нашей ошибке и необходимости обратиться назад, но напрасно. Служивший нам переводчиком чуванец утверждал, что совершенно знает страну, называл по именам каждую гору, речку и долину, и, несмотря на многократные доказательства его неведения, одержал верх. Бережной, как хозяин лошадей, решился итти вперед, и мы отправились.
В дурном расположении духа и с голодным желудком продолжали мы путь — я в полной уверенности, что принятое нами направление было неправильно, а Бережной в сомнении и беспокойстве о последствиях. Весьма медленно подвигались мы и шли почти всю дорогу пешком, ведя наших, утомленных лошадей. К вечеру достигли подошвы высокого кряжа скал и остановились на небольшой равнине, поросшей тощей травой. Дикий лук и несколько корней, вырытых из мышиных нор, были нашей единственной пищей.
Августа 22-го, с рассветом, мы увидели в направлении, которому следовали, густой морской туман, что открыло глаза моим странникам и даже чуванец признался, что он заблудился и совершенно не знал страны, где мы находимся. Бережной и якуты пришли в отчаяние, думали, что мы попали в Чукотскую землю и были в нескольких ста верстах от Анюев, без всяких средств к пропитанию, с утомленными лошадьми, и должны неминуемо здесь погибнуть.
Тогда все уверились, наконец, в справедливости моих предположений и обратились ко мне с просьбой вывести их отсюда, обещая во всем беспрекословно мне повиноваться. Хотя при сжатом голодном желудке человек не может быть слишком чувствителен к подобной чести, однакож я радовался, что дело приняло такой оборот и что я имел возможность освободиться из самого неприятного положения. По моему счислению находились мы в двух днях пути от Малого Анюя и его прибрежных лесов. На третьи сутки обещал я привести караван наш к реке, и 23 августа отправились мы в путь.
Пройдя 15 верст по глубокому, мрачному оврагу, бока которого, перпендикулярно спускавшиеся, скрылись от нас двумя и тремя слоями облаков, мы вышли к небольшой речке. Она быстро текла к северу и привела нас к большому озеру, берега которого были обставлены огромными черными скалами. Обогнув озеро с западной стороны и подвинувшись еще 10 верст, мы решились остановиться на ночлег, разложили огонь и, по привычке, повесили котел, но — варить нам было нечего. Пока все мы молча и угрюмо сидели около костра, один из якутов отозвал меня в сторону и, показывая из-под одежды своей утку, которую, отстав от товарищей, случайно убил он камнем сказал мне: «Возьми, тойон, и съешь один, ты сильно устал». Я поблагодарил якута за его добросердечие, и без всякого приготовления бросил утку в общий котел. Хотя похлебка наша была очень водяниста, и каждому из нас досталось по самому незначительному кусочку утки, однакож свежая пища несколько подкрепила наши силы. Зато, кроме перьев, от утки ничего не осталось: не только внутренности, даже кости ее были нами съедены.
Вечер был ясен. Ни одно облако не показывалось на темноголубом, усеянном звездами небе и мы заснули в сладкой надежде, что завтра погода будет благоприятна для нашей поездки. Ночью поднялся сильный ветер, и 23-го поутру, когда мы проснулись, вея окрестность была покрыта глубоким снегом. Стараясь несколько согреться и обсушиться, мы разложили огонь из шестов нашей палатки, поймали лошадей и пошли далее, прямо в гору.
Мы шли по течению ручья, по колено в снегу и весьма медленно подвигались к югу. Дорога становилась круче и привела нас, наконец, на остроконечный гребень хребта. Туман, облака и густая вьюга скрывали всю окрестность. Мы расположились отдыхать на снегу. Вскоре показалось солнце, и туман рассеялся. Нас окружали со всех сторон крутые, покрытые снегом горы. После долгого искания нашли мы на южной стороне местечко, казалось, удобное для спуска. Крутая и узкая расщелина упиралась в пропасть. Пустив лошадей наших вперед, мы начали спускаться за ними, и здесь вполне почувствовали мы благодетельность выпавшего снега, без которого не было нам возможности сойти с гор; снег неоднократно поддерживал нас, когда мы скользили, и спасал от ушибов при падениях. До наступления темноты все счастливо достигли подошвы хребта, и только иные из нас порядочно, но неопасно ушиблись. Наши лошади были также хотя изранены при падении на остроконечные камни, но могли за нами следовать. Мы поздравляли друг друга с счастливым переходом через горы и расположились на снегу, под которым лошади нашли себе траву. В надежде достигнуть завтра Анюя, все мы скоро заснули; но уже ночью голод, после трехдневного поста, при беспрестанных усилиях, начал нас мучить и вскоре сделался нестерпим… Замечательны были разные впечатления, которые такое мучительное чувство производило на всех нас: иной молился, другой беззаботно пел унылые песни, третий прыгал и кричал; некоторые стояли неподвижно, устремив в землю безжизненные взоры, а иные говорили, но без всякой связи. Якут, прежде с особым уважением, даже со страхом подводивший мне лошадь, обнимал меня и, полуплача, спрашивал: «Скоро придем к Анюю»? Я старался всех утешить, обещая к вечеру достигнуть реки и лучших стран. Без всякой побудительной причины повел я моих товарищей к высокой цепи холмов. С трудом добрались мы до них и вдруг увидели перед собой обширную долину, и разбросанные по ней купы деревьев. Как на море, после долгого и затруднительного плавания, крик: «Земля, земля!» возбуждает радость деятельность на корабле, так и здесь вид деревьев подействовал, будто электрический удар, на утомленное общество «Лес! Лес!», — раздалось со всех сторон и мы радостно погнали лошадей вперед. Анюй, а с ним и конец наших страданий были недалеко.
Утомленные лошади, не разделяя нашей надежды едва передвигали ноги, спотыкаясь на каждом шагу. Так дотащились мы до леса, проехали еще две версты и расположились подле небольшого озера на хорошем лугу. Голод мучил нас. Я предложил убить одну из лошадей. «Нет, — сказал один из якутов, — лошади наши измучены, покрыты нарывами и ранами; их кровь воспалена, и мы заболеем, если станем есть их мясо». Не заботясь о палатке и огне, бросились на сырой песчаный берег. С трудом удалось мне уговорить якута закинуть сеть в озеро. Через несколько минут все мы погрузились в крепкий сон.
Когда мы проснулись (25 августа), солнце уже высоко стояло на небе. Сеть наша лежала в воде. Никто не смел к ней коснуться. Казалось, все боялись, что лов окажется неудачен, что привело бы нас в совершенное отчаяние. Наконец, я решился и велел тащить сеть. Мы принялись за работу. Взоры всех устремились на мутную воду; сеть показалась. Она была тяжелее обыкновенной, в ней что то двигалось: мы поймали трех больших и несколько малых рыб. Огонь тотчас развели; котел закипел и за жирной ухой, с диким луком и другими травами, мы забыли перенесенные нами лишения и были вполне счастливы.
Лошади наши также подкрепили свои силы на тучном лугу, и мы отправились далее. Вскоре показался вдали Анюй, но путь наш к нему пересекал ручей, стремившийся из озера. Переправа через него, на утомленных и бессильных лошадях, была опасна, и, признаюсь, я не согласился бы повторить ее. Река была не мелка, так что вода иногда покрывала седла, и русло ее было покрыто огромными остроконечными камнями. Лошади на каждом шагу спотыкались и оступались, и если бы которая из них упала, то, вероятно, была бы не в состоянии подняться. Но мы счастливо переправились и, проехав еще 5 верст, переплывая и переходя через несколько речек, достигли, наконец, давно искомого, желанного Анюя. При устье небольшого ручейка расположились мы ночевать. Над нашими головами летели два стада гусей, а над ними несся сокол. Внезапно устремился он на стадо; один из гусей свернулся и упал мертвым на землю, а мы поспешили завладеть добычей сокола.
Августа 26-го расположились мы лагерем в небольшой тополевой рощице, на мысу, образуемом соединением рек Анюя и Шичугины. Отпустив лошадей на луг, покрытый высокой, сочной травой, еще до наступления ночи устроили мы закол на Шичугине и поставили там наш невод. Спустя не более часа после того невод начал утопать; мы поспешили его вытащить и нашли в нем до двухсот рыб разной величины. Тотчас разложили мы большой огонь и все принялись варить и жарить нашу добычу; а довольно сильный мороз позволил нам даже полакомиться свежей струганиной.
Подкрепившись изобильным, сытным обедом, снова принялись мы за ловлю и, работая всю ночь, наловили до 800 рыб. Заря играла уже на восточной части неба, когда мы легли отдыхать.
Если бы случай привел нас к реке неделю ранее или позже, вероятно, наша рыбная ловля не была бы столь удачна. Мы вышли на Анюй именно в тот самый период, когда рыба ищет для зимовки глубоких мест, уходя из небольших речек и притоков, при сильной стуже нередко совершенно вымерзающих. Днем здесь рыба не попадается, потому, вероятно, что лежит на дне, или что видит закол и сети. Так, 27 августа невод наш пролежал в воде целый день понапрасну, а ночью напротив, наловили мы до 2000 рыб.
Запасы наши был и теперь весьма богаты и, несмотря на ненасытность якутов, ежедневно умножались. Узнавши на опыте весь ужас голода, мы решились устроить здесь склад из оставшейся у нас рыбы для других путешественников, которые могут притти сюда во время менее счастливое для рыбной ловли. На двух лиственицах была нами устроена сайба, и в нее положили мы около 5000 рыб. Вполне наступившие морозы обеспечивали наши запасы от порчи. Подле сайбы поставили мы большой деревянный крест. Впоследствии два чуванца рассказывали нам в Нижне-Колымске, что целое семейство их земляков, томимое голодом, вышло на Анюй, нашло наш склад и несколько месяцев питалось нашей рыбой.
Постройка сайбы заняла нас целый день 29 августа. Между тем лошади наши, видимо, поправлялись на занесенном снегом, но тучном лугу.
Августа 30-го день именин Александра I — встречали мы с весельем и торжеством вдали от наших собратий и праздновали, сколько позволили нам наши средства. К обеду якуты наготовили множество рыбы во всевозможных видах, с приправой дикого лука и других трав и кореньев. По неимению водки Бережной разделил между проводниками остававшийся у него табак, а в заключение, по предложению моему, якуты стреляли в цель из луков, причем мой большой охотничий нож и хорошая узда были назначены наградами победителям. Несмотря на скудость средств наших к должному торжеству дня, истинное веселье господствовало в нашем обществе, и громкие песни проводников до самой ночи раздавались в долине. Благоприятное открытие заключило некоторым образом сегодняшнее торжество. Мы располагались на другой день ехать далее. Якуты наши пошли ловить лошадей и нашли в лесу чуванскую сайбу, где отсутствующие жители оставили несколько зимней одежды. Такая находка была для нас тем драгоценнее, что морозы ежедневно усиливались, а наши платья совсем не были приспособлены к зимнему путешествию. Взяв из сайбы для каждого из нас по меховой рубашке и по паре рукавиц и сапогов, мы оставили там взамен достаточное количество табаку, пороха и свинца. Кроме того, поставили здесь крест в направлении к построенному нами складу с рыбой. Такие простые указатели попадаются весьма часто в странах, где кочуют сибирские народы. Несмотря на видимую недостаточность подобных указателей, они бывают совершенно понятны для туземцев и всегда достигают своего назначения.
С рассветом 31 августа навьючили мы наших отдохнувших лошадей и, взяв с собою из съестных припасов до тысячи рыб, отправились далее. Крутые горы принуждали нас сегодня по нескольку раз переправляться через Анюй, что было весьма легко, ибо от сильных морозов и ветров вода в реке значительно спала. К вечеру переправились мы через реку Ебундон и переночевали на левом берегу ее. Стужа усиливалась; лед в небольших речках не ломался под нами, и даже на Анюе неглубокие места покрывались льдом.
Сентября 1-го шли мы через холмы и долины, почти всю дорогу пешком, в надежде несколько согреться. Чуванская зимняя одежда не защищала нас от холода. Анюй составляет здесь большой изгиб вправо; он оставался у нас в стороне, за густым лесом.
Сентября 3-го мы снова выбрались на Анюй и ехали 12 часов шибкой рысью, надеясь достигнуть юкагирского летовья, но темнота принудила нас остановиться на ночлег в лесу. Здесь, и на дороге сюда, видели мы несколько шалашей из древесных ветвей, где юкагиры обыкновенно сторожат стада оленей. Казалось, что охота их была несчастлива: около шалашей не было видно ни рогов, ни других остатков убитых животных.
Рано поутру были мы разбужены говором и песнями юкагирских женщин — они проводили ночь недалеко от нас за холмом и стерегли закол, устроенный для рыбной ловли на реке Елошбал. Новости, рассказанные ими, были для нас не радостны: по берегам Колымы и обоих Анюев свирепствовал голод. Оленья охота и рыбная ловля равно были неудачны, и все народонаселение здешней страны с трепетом ожидало ужасной наступавшей зимы.
В 5 верстах отсюда находились юрты встреченных нами юкагиров на левом берегу Елошбала. Там жило их пять семейств. Нас приняли радушно и отвели нам самый большой балаган. Якуты наши были в восторге, что, наконец, нашли людей, с терпеливым вниманием слушавших рассказы их об нашем путешествии, опасностях, каким мы подвергались, мужестве и решимости, оказанных при разных случаях всеми членами нашего общества. Проводники наши хвастали бессовестно и лгали ужасно. Присутствие наше нимало не стесняло якутов, а, напротив, неоднократно призывали они нас в свидетели и, казалось, сами твердо верили справедливости своих рассказов.
Бережной объявил мне, что он намерен прожить здесь несколько недель, отдохнуть от трудного путешествия и дать лошадям время оправиться и собраться с силами на здешнем хорошем лугу. Окончив осмотр тундры, я решился посвятить оставшееся до наступления зимы время описанию Малого Анюя до Нижне-Колымска на протяжении 500 верст. С сей целью велел я сколотить себе из осиновых бревен, связанных ивовыми прутьями, плот[191] и приделать для управления им два весла. К 6 сентября плот мой был приготовлен, и я отправился на утлом судне моем далее. Лоцманом в порогах и отмелях Анюя отпустил со мной старый юкагир своего сына, мальчика лет пятнадцати, а взамен того позволил я отцу пользоваться на охоте моим ружьем, порохом и свинцом.
Проплыв 5 верст, мы заметили на берегу дикого оленя. Мой проводник, хороший стрелок, убил его стрелой. Обрадованные столь неожиданным приращением съестных припасов, мы привязали добычу к плоту и поплыли далее. К вечеру достигли мы скалы Черевок, обрывом упирающейся в реку. Здесь, в настоящее время года, обыкновенно находится несколько юкагирских летовьев, но, к несчастью, мы никого не нашли, что было тем досаднее, что мы забыли взять с собой огниво и принуждены были провести холодную ночь без огня, довольствуясь, вместо теплой пищи, ножными жилами и мозгом убитого оленя, которые едят сырыми, почитая величайшим лакомством.
До восхода солнца мы уже отправились в путь. Трудно представить себе путешествие затруднительнее нашего. Неуклюжий плот не слушался весел и беспрестанно задевал за камни и отмели, и то вертелся среди реки, то шел кормой вперед. Силы наши были недостаточны управлять столь неповоротливым судном. При спусках с высоких порогов плот наш погружался передним концом в волны, и вода покрывала нас, так что мы были насквозь промочены. В таком положении, беспрестанно цепляясь за мокрые бревна, чтобы не упасть в реку, провели мы день, и к вечеру причалили в устье Лабунгены, впадающей с севера в Анюй. Ночь провели мы опять без огня.
В полдень 8 сентября увидели мы на берегу дым и поспешили туда, надеясь найти там людей, но напрасно. Взамен того нашли мы тлеющий костер, разложенный, вероятно, во время ночи охотниками или рыбаками. Тотчас воспользовались мы счастливой находкой, развели большой огонь и сварили себе славную похлебку из оленины. Подкрепившись и высушив по возможности наши платья, поехали мы далее, но, зная из опыта, как неприятно проводить холодные ночи без огня, устроили на плоту род очага и в нем целый день поддерживали небольшой огонек, что было возможно, потому что отсюда пороги прекращаются и Анюй принимает спокойное, хотя и быстрое течение. Впрочем, предосторожность наша оказалась лишнею. К ночи достигли мы подошвы горы Обром, где находились летовья нескольких юкагирских семейств. К несчастью, они могли нам предложить только шалаш из ветвей и огонь, и ничего более, потому что сами терпели голод и уже два дня ничего не ели. Угостивши наших хозяев олениной, мы провели здесь ночь весьма спокойно в сравнении с предыдущими. На другой день отправились мы далее, но за сильным ветром и противным волнением, достигли только до залива Мунголь. Сентября 11-го мы ночевали в Плотбище, а 12-го — в Малом Ветренном. Всю сию страну посещал уже я с доктором Кибером в прошлом году. Тогда жил здесь довольный и, по своим понятиям, счастливый народ, но теперь все было мертво и пусто. В покинутых хижинах, гнездились птицы, голодные волки рыскали кругом. Печальная картина Севера! Немногие, не истребленные еще голодом жители рассеялись по тундре, отыскивая себе пропитание. В Малом Ветренном нашли мы несколько юкагиров, едва похожих на людей. Они принадлежали к богатому некогда семейству Коркина, который в прошлом году так гостеприимно угощал нас. И ныне, несмотря на совершенную нищету свою, он предложил нам все, что мог — немного рыбы. Боясь оскорбить старика, мы должны были хоть отведать его пищи. Несчастные жители принимались за пищу только однажды в 48 часов! Некогда здоровый, сильный народ, теперь едва таскался и был более похож на мертвецов, нежели на людей.
Наш плот от долгого плавания весьма пострадал и не мог противостоять большим льдинам, которые неслись по реке. Добродушный Коркин, видя мое затруднение, предложил мне свой карбас, на котором и отправился я далее. Ветер был попутный; мы поставили парус, и в короткое время достигли Молоткова, где несколько юкагирских семейств рыбной ловлей снискивали себе скудное пропитание.
Несмотря на быстрое течение, Анюй дал уже большие забереги и местами покрылся тонким льдом; он ломался, однакож, от напора нашего карбаса. Зимние морозы приближались. Первое обитаемое местечко Байково лежит отсюда в 100 верстах. Опасаясь замерзнуть на реке прежде, нежели достигнем его, я решился на всякий случай нанять в Молоткове семь собак с нартой и взять их с собой на лодку.
С рассветом 15 сентября мы выехали из Молоткова и местами с трудом и опасностью пробивались сквозь лед. Несмотря на то, проехали мы 50 верст и к ночи достигли Русского острова, покрытого густым, высокоствольным лиственичным лесом. Недалеко от него две большие льдины затерли нашу лодку, и с трудом, промокши насквозь, выбрались мы на берет, вытащив с собой собак, нарту и наши вещи. Здесь предстояло нам прожить несколько дней, а потому тотчас устроили мы себе шалаш из шестов и ветвей, покрыли его сверху мхом, снегом и облили водой, так что составили себе довольно прочное и теплое жилище. Привязав собак вокруг шалаша и обезопасив тем себя от внезапного нападения медведей, мы развели огонь, сварили ужин и провели ночь весьма хорошо.
Два дня прожили мы на острове. Лед был так еще тонок, что 17 сентября спутник мой проломился на нем и едва спасся.
Наконец, 18 сентября можно было ехать далее, и мы счастливо переправили свою нарту на южный берег реки. Собаки наши были еще слабы, так что едва тащили пустые сани. Мы подвигались медленно, и в два дня проехали только 15 верст. Несмотря на сильные морозы, лед был еще тонок и два раза проламывался под нартой.
Сентября 20-го лед несколько окреп; собаки по хорошей дороге бежали скорее. В 15 верстах от ночлега заметили мы на левом берегу дым. Я поспешил туда в надежде найти людей, но в середине реки лед подо мной преломился, и только с помощью шеста удержался я над водой. К счастью, подоспел юкагир и на нартовом ремне вытащил меня на твердый лед. Обходом мы достигли берега и встретили там бедное семейство ламутов. Они лишились оленей, своего единственного богатства, и перешли сюда для рыбной ловли. Ламуты были счастливее юкагиров, имея у себя порядочный запас сушеной и мерзлой рыбы, и уступили нам ее достаточное количество для нас и наших собак. Ночью подул так называемый теплый ветер и принудил нас остановиться два дня на месте. Только 23 сентября отправились мы далее, и не без опасности достигли деревни Байковой. Здесь еще летовало одно русское семейство из Нижне-Колымска.
Наконец, 24 сентября возвратился я в Колымский острог после 94-дневного отсутствия.