КРОВНАЯ МЕСТЬ И ИСТОРИЯ НАГОРНОЙ ИНГУШИИ
(Убийства и месть, мстители и ответчики, «нападение на дом», пени за убийство, пени за ранения, суд посредников, присяги, соучастие в убийстве, право убежища, «охрана труда», пени за кражи, происхождение «хороших» и «плохих» фамилий, объединение галгаев, освобождение «рабов»)
Если мы, жители деревень или городов центральной России, попадем на Кавказ, то нас могут поразить здесь рассказы о частых случаях убийств между горцами, жителями этой страны. Мы услышим, что одно убийство, происшедшее даже только по неосторожности, непременно вызывает другое, так как родственники убитого мстят за его смерть убийце. Эта месть за смерть и называется «кровной местью», или «враждою» (по-ингушски «доу»), а люди, которые враждуют друг с другом из-за убийства, называются «кровниками» или состоящими в «кровной вражде» («до́ухой»). Со стороны, нам, русским, может показаться, что все эти убийства происходят только потому, что жители Кавказа меньше ценят человеческую жизнь, чем мы с вами. «Удивительный народ!» скажет какой-нибудь заброшенный случайно на Кавказ тамбовский крестьянин о наших ингушах, чеченцах и других: «и что это за люди: для них, что барана зарезать, что человека — все одно». Такое объяснение годится, однако, лишь с первого взгляда. Правда, горцы Кавказа, как все жители юга, вспыльчивее нас, северян. И если случаи поножовщины известны и в наших деревнях и городах, не приходится удивляться, что бывают убийства и среди ингушей часто из-за каких-нибудь пустяков в случайной ссоре. Убийства облегчаются тем, что оружие — винтовка или револьвер, кинжал — у ингуша всегда под руками. Причины таких убийств, конечно, разнообразны. В ссоре молодых людей, например, на вечеринке в присутствии девушек, когда самолюбие юношей особенно насторожено, или в споре из-за личных достоинств, из-за славы и древности своего рода, из-за какой-нибудь случайно сказанной колкости и т. д., и т. п. кинжалы в руках ингушей подчас сами начинают резать, а ружья стрелять. Довольно часты убийства и от неосторожного обращения с оружием. Например, на свадьбе или в других торжественных случаях, когда ингуш привык выражать свое удовольствие выстрелами на воздух, во время такой беспорядочной стрельбы иногда оказываются раненые и убитые. Но бывают, наконец, и случаи споров из-за денежных расчетов, неуплаты долга и проч., которые тоже вызывают убийства; раз убийство произошло, будь то случайное, неумышленное или намеренное, — в дальнейшем все идет уже по строго определенным обычаям, свято сохраняющимся от старых времен.
По обычаю у ингушей остается совершенно безнаказанным и считается как бы в порядке вещей убийство отцом сына, если оно совершено в наказание за какую-нибудь крупную, по ингушским понятиям, вину.
В последнее время бывают также случаи, когда в ссоре убивают родного брата и даже отца. Из-за убийства двоюродного брата, родного дяди или племянника начинается, как говорят ингуши, «неприязнь», т.-е. разрыв родственных отношений между семьями. Все такие убийства кровной мести еще не вызывают, хотя и ложатся позором на голову убийцы; о них ингуши метко выражаются: «Собака сожрала свое собственное молоко» и считают это внутренним делом семьи потерпевшего. По этому поводу старики, конечно, говорят, качая головой: «В старое время таких дел не водилось; это все потому, что теперь народ избаловался». Но пройдет одно-два поколения, и при какой-нибудь ссоре между потомками убитого и убийцы первые могут припомнить старое преступление и заставить наследников убийцы ответить за преступление их предка. За убийство троюродного брата уже может быть объявлена месть, хотя, обычно, в таких случаях кончают дело примирением. Если же убийца и убитый не принадлежат к ближайшим по ингушскому понятию родственникам, то родичи убитого объявляют непримиримую кровную вражду убийце и его ближайшим родственникам и всяческими способами ищут случая отомстить за кровь, т.-е. убить в свою очередь убийцу, или его ближайшего родственника. Эти лица считаются ответственными за преступление и подвергаются настоящему преследованию со стороны родичей убитого. Их подстерегают из засады, всячески выслеживают, часто не дают показаться днем даже во дворе своего дома, до тех пор пока не будет убит кто-либо из них, и тогда вражда считается оконченной. Но если убийца умрет сам по себе или будет только ранен, вражда продолжается, а вместо умершего намечается другой родственник, который должен заплатить своей жизнью за чужую вину. Пока длится эта кровная вражда, все родственники обеих сторон принимают в ней участие, — различное, смотря по степени своего родства. Для того, чтобы лучше понять этот обычай, припомним еще раз родственные связи ингуша. Род, как единая большая семья, все члены которой приходятся друг-другу братьями, уже давно перестал существовать для ингуша, хотя и сохраняется в ингушских названиях родства. Ближе всего это заметно как-раз по кровной мести. Всех своих родственников — однофамильцев ингуш теперь делит на две неодинаковые части: дальних родственников, и ближних, т.-е. родственников, так-сказать, второго и первого сорта. Родственники ближние связаны между собой уже настоящим семейным родством, хотя для нас с вами, читатель, ингушское семейное родство и показалось бы, пожалуй, слишком большим и обременительным. Сюда относятся родственники из «фамилии» отца в пределах 3–4 поколений, т.-е. родные и двоюродные деды, отцы и родные дяди, родные и двоюродные братья, сыновья, родные и двоюродные племянники, родные и двоюродные внуки. Сюда же причисляются и некоторые родственники по материнской линии (из «фамилии» матери), т.-е. дядья по матери, которые пользуются у ингушей особым почетом и двоюродные братья со стороны матери. Из «фамилии» матери отца (т.-е. родной бабки по отцу) особо родственным считается двоюродный дед (брат матери отца), наконец, из чужих «фамилий» — родные «фамильные» племянники и их сыновья (т.-е. двоюродные внуки по женской линии) и «шучи» (двоюродные братья от родной сестры матери) и их сыновья. Все перечисленные ближайшие родственники убитого могут отомстить за него по собственной инициативе, хотя и делают это обычно с ведома и согласия семьи убитого. Остальные родственники: «фамилия» отца дальше 3-х поколений, «фамилия» матери, «фамилии» бабок по отцу и по матери, «мохчи» (троюродные братья, происходящие от 2-х родных сестер), не родные «фамильные» племянники и проч., считаются дальними. Отдельные лица из них, особенно «мохчи» и однофамильцы отца и матери сами обыкновенно не воюют с убийцей, но должны всячески помогать своим потерпевшим родственникам «искать крови», т.-е. мстить. Они выслеживают врагов и извещают своих, наконец, при случае и по приглашению ближайших родственников могут принять участие и в самом убийстве.
Но дальние родственники убитого участвуют в мести также другим способом. Они избегают встречаться, говорить и иметь какие-либо общие дела со всеми родственниками убийцы по отцу и по матери, его родными «фамильными» племянниками и проч. В Ингушии вам бросится в глаза одна особенность, что ваши знакомые ингуши часто избегают заходить с вами в тот или иной дом, объясняя это «маленькими недоразумениями», тем, что они «питают неприязнь» к тем или иным семьям: «иегыз коаб», как выражаются они по-ингушски. Мы назвали бы это «бойкотом», т.-е. прекращением всяких деловых сношений с враждебной стороной. К такому же способу борьбы прибегают в иных случаях целые государства или общественные организации и в передовых странах Европы, когда не хотят или не могут пустить в ход оружия.
Словом, все перечисленные нами ближайшие родственники-мужчины являются и сейчас еще для ингуша той боевой силой, тем войском, которое он может собрать в случае столкновения с враждебными родами. Следует помнить, что нападение на убийцу и его дом прямо и называется у ингушей «войною» («туом»), а принимающие участие в нападении родственники — «войском» («бо»). Если это так, то дальних родственников нападающей стороны мы можем сравнить с тыловыми и вспомогательными войсками, а перечень всех ближайших и дальних родственников, которые должны принимать участие в ведении войны против убийцы, — с мобилизационным списком, по которому теперешние государства держат на учете и в случае войны призывают своих солдат. Вся разница только в том, что ингуш держит все свои списки в голове, знает их на-память так хорошо, что не редкость встретить здесь человека средних лет, который легко и ни на минуту не задумываясь перечислит вам больше сотни своих дальних и ближних родственников. Каждого из них, вплоть до детей и давно умерших предков, он назовет по имени, укажет степень его родства и сообщит многие другие подробности из его жизни[20].
Родственники убийцы также делятся на две части: ближайших, которые наряду с убийцей могут быть лишены жизни из мести, и более дальних, которые находятся только под «бойкотом». Конечно, ответчиков, т.-е. родственников, которых можно убить, по обычаю гораздо меньше, чем тех, кто обязан охотиться за ними. Теперь, по ингушским обычаям, родственники убитого мстят только немногим из «фамилии» ответчиков: они имеют право убить самого убийцу или вместо него его родного брата, особенно невыделенного, отца или взрослого сына. Каждый из ответчиков, — тех кого можно убить, — называется, собственно, «кровником», ответчиком за кровь или «ме́арий», как говорят ингуши. Если убийца умрет своей смертью или бежит куда-нибудь в дальние, края, то один из этих ближайших родственников занимает его место в глазах мстителей и должен ответить за чужую вину. Из более дальних, мщению может подвергнуться родной дядя или племянник, или двоюродный брат убийцы. Женщинам, детям и дряхлым старикам не мстят, но на них на-ряду со всеми остальными родственниками из «фамилий» отца и матери убийцы, а также его фамильными родными племянниками, «шучи» и прочими распространяются неприязненные отношения — «бойкот», о котором мы уже говорили раньше. Из рассказов о том, как происходила кровная месть в старые времена, когда ингуши жили еще в своих горах, не подчиняясь никакой посторонней власти, видно, что раньше ответчиками за убийство была вся «фамилия» убийцы до десятого поколения включительно. Самое мщение за кровь в те времена подчинялось более строгим правилам, соблюдавшимся у горцев до недавнего времени. Любопытно послушать подробное описание такой «старинной» мести.
Положим, что где-нибудь в Ингушии только-что произошло убийство. Убийца обыкновенно спасается бегством и прячется в своем доме или чаще в высокой боевой башне («воу»), если дело происходит в горах. Его ближайшие родственники наготове, с оружием в руках спешат собраться сюда же и с часу-на-час ждут нападения врагов. Между тем весть об убийстве доходит и до родственников убитого. Тотчас же съезжаются все ближние его родные, на которых ложится тяжелая обязанность отомстить за смерть. На весть об убийстве спешат и дальние родичи, чтобы выразить свое сочувствие потерпевшим и, в случае нужды, оказать им всяческую помощь. Собирается родственный совет, на котором решается вопрос, кого наметить ближайшей жертвой мщения. Намечается, конечно, прежде всего сам убийца и в качестве его заместителей, на всякий случай, еще несколько человек его ближайших родственников, при чем стараются выбрать наиболее видных и «знаменитых» ответчиков, чтобы их смертью с лихвой окупалась потеря убитого. Решающий голос в таком совете имеет старшее поколение родичей — «старики»: отец и дед по отцу убитого, родные дяди по отцу и матери, «шучи» отца (т.-е. двоюродный брат отца, происходящий от родной сестры матери отца), наконец, двоюродный дед из фамилии матери отца (т.-е. брат матери отца). Старики обыкновенно только руководят местью, помогают молодежи своими советами и указаниями, но сами не принимают участия в «военных действиях». Если же молодых мстителей (родные и двоюродные братья, «шучи», сыновья, родные и ближайшие «фамильные» племянники, родные и двоюродные внуки, сыновья «шучи» убитого и проч.) для успеха дела недостаточно, то исполнение мести берут на себя и старики. На совете родственников обычно решают устроить нападение на дом убийцы. Для этой цели быстро собирается боеспособная молодежь, к которой по приглашению или без приглашения присоединяются и более дальние родственники. Но вот совет окончен, оружие приведено в порядок, и шайка мстителей или «войско», («бо»), как говорят ингуши, двигается в сопровождении толпы зевак и мальчишек к дому убийцы. Подойдя к нему с шумом и выстрелами, «войско» начинает перестрелку и перебранку с запершимися в доме кровниками, которые в свою очередь не остаются в долгу и отвечают тем же. Перестрелка обходится обыкновенно без поранений и убийств, так как обороняющиеся хорошо защищены, а сами стреляют скорее для устрашения, так как вторичное убийство может только ухудшить их положение. Но бывают случаи, когда, смотришь, в такой перестрелке случайный выстрел осажденных вдруг убивает проходящую по двору жену хозяина дома. Однако это событие, может быть, происшедшее не без умысла, не влияет на поведение нападающих: осада продолжается. Этот первый шаг к исполнению мести — нападение на дом — называется по-ингушски «войною» («туом»). Как и во всякой войне, нападающим надо кормить свое войско, и вот здесь, по обычаю, на второй день осады с осажденных торжественно требуется «войсковой бык» («бе уст»), т.-е. бык для угощения «войска». Если быка добровольно не отдают, то осаждающие жгут и грабят постройки, берут скот силою и тут же на кострах из обломков деревянных строений начинают готовить угощение. Поэтому «войскового» быка нападающие обычно, получают довольно легко. На третий день нападения войско требует с осажденных выкупа за снятие осады и прекращение открытой «войны». Этот выкуп называется по-ингушски «хмиелым» и состоит из 12 коров. Если во время осады убит кто-нибудь из нападавших, «хмиелым» требуется в двойном размере. Получив все причитающиеся выкупы, войско снимает осаду и расходится по домам, но месть этим не кончается. Дому убийцы не угрожает теперь прямой опасности нападения, но сам убийца и другие намеченные жертвы должны тщательно скрываться в четырех стенах, если хотят сохранить свою жизнь. Враги легко могут подкараулить и убить кого-нибудь из них, если представится малейшая возможность.
Между тем родственники убитого посылают посредников к остальным родичам убийцы, начиная с выделившихся родных его братьев и кончая «однофамильцами» до десятого поколения включительно, с требованием «побратской платы», или «вошил», как выражаются ингуши. Под угрозой нападения «на дом» каждый из этих родственников убийцы должен уплатить выкуп по такому расчету: каждый родной отделившийся брат платит по 10 коров, каждый двоюродный брат или родной племянник по 9 коров, троюродные братья — по 8 коров и т. д. до десятиюродных братьев, с которых полагается получить по 1 корове. Переговоры об уплате «вошила» обыкновенно ведут со всеми плательщиками уважаемые старики из чужих «фамилий», выбираемые посредниками — «юккерий», как называют их ингуши. Чтобы точно вычислить, в какой степени родства состоит каждый из родственников к убийце и какую плату в зависимости от этого он должен вносить, назначается по одному «оценщик» со стороны мстителей и родственников убийцы. В оценщики не выбирают родственников той и другой стороны, чтобы их нельзя было обвинить в пристрастии, но людей из чужих «фамилии», которым обе стороны вполне доверяют. Если кто-либо из обложенных платой родственников откажется платить, то, хотя бы он был только десятиюродным братом убийцы, на его дом устраивается такое же нападение, как и на дом убийцы.
Кроме того, есть и другие уплаты, которые идут в пользу мстителей. Так, убийца может выпросить себе право безопасно ходить возле своего дома, например, по двору или по усадьбе. За это он со второго года вражды должен ежегодно уплачивать мстителям по одному быку, который называется «быком кровника» — «меарий уст».
Существует, как мы видим, целый ряд уплат, которые ставили убийцу и его род в положение данников мстителей и могли превращаться в постоянную кабалу провинившейся семьи с ежегодной выплатой под угрозой смерти бесконечных выкупов. Если же убийца хотел очиститься перед мстителями, освободиться от постоянной угрозы смерти и стать вполне свободным человеком, он должен был вымолить себе прощение и выплатить самый большой выкуп, плату за кровь или «пхя». С этой целью иногда по целым неделям убийца и его род, безоружные, опоясавшись кушаками из белой материи, плакали на могиле убитого, втыкая в землю белое знамя. В посредники выбирали они наиболее уважаемых и влиятельных стариков всей округи, подсылая их к неумолимым мстителям. Старики неделями просили о прощении, становились при этом на колени, и все-таки только в очень редких случаях, когда убийство было явно случайным, ненамеренным, удавалось склонить мстителей к примирению и добиться разрешения внести плату за кровь. А полная плата за кровь во много раз превосходила все достатки горца и исчислялась в 120 коров, 3 лошади (из коих одна под седлом), кусок шелка местного грузинского производства[21] и одного быка для угощения в честь примирения. Эту плату с трудом собирали со всей фамилии убийцы и скотом и другим имуществом, стоимость которого нарочно выбранные оценщики с трудом переводили на скот. Примирение сопровождалось обрядом побратимства между главными ответчиками и главными мстителями. И все-таки даже примирившиеся ответчики и их потомки не могли чувствовать себя вполне равноправными, свободными ингушами в присутствии своих бывших мстителей; у них сохранялось какое-то приниженное, полузависимое положение по отношению к мстителям на всю жизнь. Но случаи такого добровольного прекращения кровной мести всегда были крайне редки. Месть переходила обычно из поколения в поколение до десятого потомка, становилась бичом, постоянно висевшим над головами обреченных. Хозяйство преследуемой семьи приходило в упадок; под угрозой смерти поля не обрабатывались, скот не выпасался, ежегодные выплаты довершали разорение. Неудивительно, что вся фамилия вздыхала свободнее, когда, наконец, месть приводилась в исполнение и кто-нибудь своей жизнью покупал спокойствие своих сородичей; неудивительно, если на почве такой ужасной мести некоторые роды целиком выселялись в дальние края, целые селения разорялись и пустели, и даже брат иногда втайне старался подвести родного брата под удар мстителя, чтобы только самому поскорей освободиться от постоянной угрозы.
Однако убивать родственника убийцы, внесшего «вошил», для мстителей было уже не выгодно. Такое убийство считалось позорным обманом доверия («тишеа болх бе́аб»), но, самое главное, после него «фамилия» убийцы могла требовать обратно все внесенные уплаты и даже объявить, в свою очередь, кровную месть за убитого. Точно так же, если во дворе убивали самого убийцу, уплатившего за право ходить по двору, то должны были вернуть все внесенные им и его однофамильцами со времени осады дома платы.
Но раз месть становилась средством обогащения и возвышения одних родов за счет других, богатеющие роды, конечно, старались всеми правдами и неправдами извлечь из положения мстителей как можно больше выгоды. Вот как рассказывают ингуши в горах об одном таком случае.
Лет сорок назад пятнадцатилетний юноша, отец рассказчика, был очевидцем следующего случая кровной вражды в горах. К-вы подозревали в краже лошадей У-вых и сделали нападение на их жилище. Дома в это время находился лишь один больной и дряхлый старик У-в. К-вы ограбили дом, надругались над стариком, сбросили его с кровати на пол и, похитив очаговую цепь, что считается большим бесчестием для ингуша-горца, удалились. У-вы, вернувшись домой, нашли, по их словам, старика на полу мертвым, похоронили его с честью в своем «фамильном» могильнике и, обвинив К-вых в убийстве, объявили их своими кровниками. Однако, К-вы были твердо убеждены в том, что старика они не убивали, и, подозревая что-то неладное, подослали человека к могильнику У-вых, которому поручили выкрасть труп старика, чтобы осмотреть его и установить, отчего он умер. В черепе трупа они обнаружили длинную железную иглу от гребня для чесания шерсти. Ее, очевидно, забили больному в голову сами У-вы для того, чтобы был повод объявить кровную вражду К-вым и тем отомстить за грабеж и замести следы конокрадства. Когда К-вы объявили о своей находке У-вым, последние, чтобы окончательно запутать дело, пошли войною на дом К-вых. С собой пригласили они одного слабоумного старичка из своих дальних родственников. Старичок доверчиво побрел за ними к месту осады… Здесь во время перестрелки один из главарей У-вых собственноручно незаметно пристрелил старичка из пистолета и с громкими воплями стал оплакивать его труп и укорять К-вых за это новое убийство: «Мало вам того, что вы надругались над нашим домом, убили нашего родителя, обесчестили его могилу, вытащив из нее труп, теперь вы совершили еще новое убийство. Вы убиваете самых „знаменитых“, самых видных людей из нашего рода. Не будет вам пощады, пока не дадите нам полного удовлетворения!». Так как К-вы уступали силой У-вам, им пришлось на все согласиться и в придачу к украденным лошадям уплатить еще 2 полные платы за кровь за эти два подложные убийства. Отец рассказчика вместе с многочисленной молодежью был очевидцем этого случая и сам участвовал в пиршестве, которое тогда устроили нападавшие У-вы, получив от осажденных обычного быка для угощения своего войска.
Если в стычке ингуш не убит, но получил ранение, то с виновника требуют плату за рану, которая называется по-ингушски «примирением» («тоам»). В этих случаях надо решить целый ряд сложных и спорных вопросов: насколько тяжела рана, не безобразит ли она внешний вид раненого (рана на лице) и какую плату определить за нее. Плата исчисляется по обыкновению в быках и коровах, а прейскурант, т.-е. список цен за раны различного рода и величины, разработан у ингушей до тонкости, хотя хранится он только на память в головах ингушских знатоков судебного дела — местных «юристов». Различными ценами платят ингуши за каждый отрубленный палец, отрубленную руку и так далее; рана на лице оценивается дороже, чем рана на теле, а величина ее измеряется величиной зерна или шириной пальца. К наиболее крупным увечьям причисляется потеря половой способности, оплачиваемая половиной платы за кровь, т.-е. шестьюдесятью коровами, и потеря глаза, оцениваемого еще дороже: в 90 коров. Если ранение было соединено с болезнью, то виновник должен оплатить все расходы по содержанию и лечению больного. В случае выздоровления он уплачивал выздоровевшему еще особую «постельную корову», т.-е. корову за лежание в постели («ме́тты йе́тты»). Если же больной умирал до полного выздоровления от раны, хотя бы совсем от другой причины, несчастный виновник должен был отвечать, как за убийство. Вот рассказ об одном из таких случаев, который пришлось слышать нам в горах.
В старые времена ингуши хоронили в горах своих предков в небольших каменных домиках-могильниках, похожих на склепы, построенные на поверхности земли. Эти склепы назывались «солнечными могилами» («ма́лхыры кэш»). У каждой большой «фамилии» был свой родовой могильник, в котором хоронили только однофамильцев, и иметь отдельный родовой склеп, как и отдельную родовую военную башню («воу»), считалось необходимым признаком каждой полноправной ингушской «фамилии». Но некоторые небольшие и слабые фамилии своих могильников не имели, и им приходилось выпрашивать себе разрешение хоронить своих родственников в склепе чужой «фамилии». Однажды во время сильного мора (холеры) некий Дзурыпов, житель селения Среднего Одзика (в нагорной Ингушии), не имевший своего фамильного могильника, хотел самовольно похоронить умершего в склепе родственной «фамилии» Котиевых. Могильники их находились недалеко от аула, и некий Темирза Котиев, двоюродный дед рассказчика, увидал Дзурыпова, направлявшегося с трупом к склепу чужой фамилии. Боясь заразы и, чтобы помешать похоронить холерный труп в своем могильнике, Темирза издали вступил с Дзурыповым в перебранку, а потом бросил в него камнем. Камень угодил тому в ногу и переломил ее. Дзурыпов упал. Когда Темирза успокоился, он сразу сообразил, что дело принимает дурной оборот: его могут обвинить в ранении и, может-быть, в убийстве. Страх кровной мести оказался сильнее страха заразы, и бедный Темирза должен был собственноручно похоронить мертвеца в своем могильнике, а раненого перенести на своих плечах в покинутую мельницу на берегу реки. Здесь наложил он липовый лубок на сломанную ногу, кормил больного и ходил за ним в течение 4-х недель. Наконец, нога срослась, и Дзурыпов встал с постели. Боясь заразы в своем селении, он ушел жить в лес, где и умер на третьи сутки от холеры. Собрался суд стариков, который постановил взыскать с Котиева 20 коров за ранение Дзурыпова, так как было доказано, что он умер после того, как оправился от полученного им ранения. Если бы Дзурыпов умер раньше, когда лежал с больной ногой в мельнице, то Котиев сделался бы кровником его родственников, как прямой убийца. Кровником сделался бы он и в том случае, если бы не уплатил 20 коров за нанесенное увечье.
Однако объявление кровной вражды и нападение на дом бывает не только в случае убийства или телесных повреждений. Если совершена покража, например, скота или другого имущества, захват земельного участка, или нанесен другой имущественный убыток и виновный не сознается в этом преступлении или не желает уплатить возмещения, обиженная фамилия тоже может взяться за оружие. В этом случае нападающие стараются заставить виновника подчиниться решению суда и уплатить возмещение. Вот как происходили в недалеком прошлом стычки этого рода между «фамилиями».
Некий «знаменитый» ингуш, по имени Дуда́, угнал лошадей у жителей селения Те́ргим. Те собрались и устроили нападение на дом похитителя. Во время перестрелки сам Дуда убил случайно проходившую по двору свою жену. Это, однако, не облегчило его участи. Нападавшие ворвались в дом и взяли в плен самого Дуду и его родственника в качестве заложников. Пленников повели в селение Тергим и посадили в «лэрым». Так называется по-ингушски «каменный мешок», тесное и глубокое каменное помещение, которое устраивали в каменных, похожих на башни, горных домах Ингушей. Служило оно для хранения муки, зерна и других продуктов. Сюда же сажали провинившихся рабов и пленников. Круглый ход в такое помещение делался сверху, как в наши погреба, и заваливался каменной плитой. В боковой стене «лэрыма», выходившей обычно в жилую комнату дома, устраивали иногда небольшой «глазок», чтобы можно было наблюдать за находившимися внутри узниками.
В такой-то тесный «каменный мешок» и бросили пленного Дуду и его родственника. Отец рассказчика был в это время мальчиком. Он любил Дуду и хотел как-нибудь облегчить его положение. По совету родни он взял одеяло и пошел в дом, где содержались пленники. В комнате, куда выходил глазок каменной темницы, пировали довольные победители, осыпая бранью заключенных и побуждая их сознаться в совершенной краже. После долгих просьб со стороны мальчика, тергимцы позволили ему передать одеяло пленникам. Открыв верхний люк, мальчик увидел, что темница была полна доверху колючек, которых набросали туда разозленные женщины. Из люка пахло человеческими испражнениями. На следующий день наш мальчик упросил победителей дать пленникам мяса, и те великодушно позволили сунуть в «глазок» часть вареной передней бараньей ноги. На третий день Дуда, наконец, сознался в краже лошадей и был выпущен на свободу, обязавшись уплатить возмещение, согласно решению суда, который и кончил дело примирением.
«Но почему же ингуши с такими усилиями ведут войну против убийц и подвергаются при этом новым опасностям? Ведь, наверно, от этого приходит в упадок их хозяйство, нарушается спокойная, трудовая жизнь, а ответчики под постоянным страхом смерти бросают все свои полевые работы и разоряются вконец?» спросит читатель. «Не лучше ли и не проще ли было бы ингушам передать дело преследования убийц государственному суду, милиции и, вообще, властям а самим спокойно заняться делом?». В том-то и суть, читатель, что ингуш еще не вполне понимает, что такое государственная власть. Прежняя русская власть всегда была для ингуша чужой, появившейся на Кавказе для того, чтобы отобрать у ингуша землю, свободу и надежду на безбедное существование. Русские власти и русские суды существовали в его глазах для того, чтобы защищать и оправдывать казаков и преследовать ингушей. Поэтому в своих домашних делах ингуш не доверял этой власти и ее судам, а предпочитал разбирать дела в выборных посреднических судах. Для того, чтобы лучше понять, что такое ингушский суд и как разбираются в нем дела, посмотрим поближе, как он устроен и в каких случаях действует.
Ингуши любят судиться друг с другом по всем правилам и обычаям старины. По сравнению с нами, русскими, привыкшими в судебных делах полагаться на государственный суд и защитников-адвокатов, ингуши — большие знатоки разных тонкостей этого дела, и часто простой горец-ингуш для защиты своей выгоды пускается на такие увертки, которые сделали бы честь любому нашему «юрисконсульту», ученому советчику по судебным делам. Вот вам пример. В 1921 году, проезжая по нагорной Ингушии, мы наняли в проводники одного горца, говорившего по-русски. При найме ему объявили поденную плату советскими деньгами. Ингуш ничем не выразил своего недовольства или несогласия. По прошествии недели, когда с ним захотели рассчитаться, он вдруг заявил, что хочет получить вдвое больше, чем ему полагалось. «Но ведь вам объявили плату при найме, — убеждали мы его — вы не сказали тогда, что не согласны на такие условия». «Правда, я не сказал, что я несогласен, — отвечал он, — но ведь я не говорил и того, что я согласен», конечно, мы принуждены были уплатить ему полностью все, что он просил.
Есть преступления, за которые обычно расплачивались только оружием, только нападением на дом виновного. К таким делам относится убийство, если убийца уличен или очевиден. Подозреваемый убийца уже может добиваться суда и снятия с него подозрения. В таких случаях он пользуется прежде всего «посредниками». В «посредники» или по собственному желанию или по просьбе подозреваемого идут наиболее влиятельные и уважаемые старики селения, иногда целой округи, особенно те, мнение которых имеет вес для обвиняющей стороны. «Посредники» стараются склонить непримиримых обвинителей к мирному решению дела и устроить суд. В делах об убийствах это удавалось очень редко, и самое разбирательство дела на суде называлось «доу дуцы», т.-е. разбирать вражду. Иногда в таких случаях обвинители требовали заложника, который своей жизнью отвечал за справедливое решение суда. При согласии на суд, «посредник» выбирали со стороны истца и со стороны ответчика по одному «поручителю» («да»), т.-е. «хозяину», или «старейшине», как называют их ингуши. «Поручители» отвечали за мирное поведение каждой из сторон до суда, за своевременную явку судей, за точное исполнение приговора. Поэтому в поручители выбирали наиболее влиятельных и уважаемых среди своей «фамилии» лиц, по возможности не состоящих в семейном родстве с истцом и обвиняемым. Истец, т.-е. главный мститель (ближайший родственник — отец, сын или родной брат убитого), и обвиняемый, т.-е. главный виновник убийства, — оба одинаково называются по-ингушски «доуны дей», т.-е. «хозяевами вражды», так как от доброй воли главного мстителя и от жизни убийцы зависит прекращение кровной вражды между «фамилиями». Когда обе стороны согласились на суд и «посредники» выбрали «поручителей», каждая из сторон выбирает по равному количеству судей («ке́лыхой») — по одному, по два или по три человека. Если одна из сторон объявляет избранных судей неподходящими, другая должна их сменить. На суде выступают «доказчик» («кие́кыр») и «свидетели» («тиешыж»), но для того, чтобы доказать свою невиновность, единственным и главным средством для обвиняемого в убийстве была торжественная, приносимая вместе со многими родственниками и инофамильцами «присяга».
В прежние времена ингуши исповедовали полуязыческую веру, от которой и сейчас сохранились в горах полуразрушенные храмы с изображениями крестов и склепы-могильники. Каждое селение имело свой приходский храм, посвященный главному богу «деале» или одному из мелких божков, в честь которых справлялись праздники. Во дворах почитаемых храмов часто творился и суд, чтобы придать ему большую обязанность и силу. В одном из таких дворов[22], огороженном полукруглой каменной оградой, была нарочно устроена посередине каменная стенка аршина в 1 1 / 2 вышиной, которая отделяла во время суда сторону ответчиков от судей и истцов и служила как бы перилами или решеткой, отделяющей в наших судах скамью подсудимых. Здесь же производилась и торжественная присяга, или «дуу», как выражаются ингуши. Чтобы очиститься от подозрения в убийстве, обвиняемый должен был принять присягу вместе с 17 «соприсяжниками» или «дуухой», как называют их ингуши. 8 «соприсяжников» назначались судьями из числа полноправных взрослых мужчин-ингушей, однофамильцев обвиняемого, 9 остальных приглашал сам обвиняемый из лиц, принадлежащих к другим «фамилиям». Конечно, «соприсяжниками» не могли быть лица, уличенные во лжи. Присягающие шли без оружия к храму и здесь, в ограде, в присутствии потерпевшего и 2-х «поручителей», сняв шапки, клялись богом, святым храмом и пеплом домашнего очага, что не убивали (или не совершали того, в чем их обвиняют). Главной силой такой присяги был суеверный страх перед храмом и божеством. Ингуши верили, что у давшего ложную присягу детей или совсем не будет, или они родятся хромыми, слепыми и т. д. Страх небесной кары был так велик, что к идущим на присягу или возвращающимся с нее не осмеливались прикасаться даже родственники из страха, как бы божье проклятье, в случае ложной присяги, не передалось через прикосновение. Если присягавший забывал свою шапку, палку или другой предмет, возле храма, то боялись прикоснуться и к нему, так как и на шапку, по понятиям ингушей, мог перейти божий гнев. Совершив благополучно присягу, подозреваемый, как после трудного и опасного дела, резал дома барана и угощал «соприсяжников». Однако бывали случаи, когда потерпевшего не удовлетворяла присяга в храме: она казалась ему недостаточно сильным и действительным средством уличить вора. Тогда он требовал присяги на могиле, или, как говорят ингуши, «на христианской могиле» («кэшаг керыстий дэлы диедзы»). Для такой присяги подозреваемый взваливал себе на спину «сапетку», т.-е. корзину, служащую кормушкой для скота. В корзину клались железная лопатка от очага, три камня, топор, гребень для расчесывания шерсти, корка хлеба и бурдюк с водой. Если подозреваемый был слаб, с двух сторон его поддерживали два родственника. Так шли они на кладбище потерпевшего. Здесь их встречая сам обвинитель с обнаженной шашкой в руках, и пока несчастный подозреваемый три раза обходил вокруг могильного склепа, обвинитель говорил грозные слова: «Если ты пришел чистым, скорее да отпустит тебя бог на свободу, если ты пришел запятнанным, то пусть твой умерший предок пойдет на дурное дело раньше моего умершего, пусть зачтется твоему умершему все дурное, что сделал мой покойник, пусть сядет мой покойник на твоего покойника! Если же ты пришел чистым, то иди скорее на свободу!»
Наконец, от старых времен, когда, по преданию, в горах Ингушии жил народ «дувий», сохранилась присяга с женщиной и собакой («сиесыгы кэры рхё хиетыбы биедзы»), или, как говорят ингуши при такой присяге: «кобель в руках женщины становится заместителем виновного». Замужняя женщина, ведущая хозяйство в доме, где жил подозреваемый, — его мать или жена или замужняя сестра, наконец, жена его дяди и т. д., — берет своего домашнего кобеля и ведет его на кладбище потерпевшего. Тот убивает собаку со следующими словами: «Да будет эта собака под мышкой у твоего покойника, когда он ложится спать. Да будет она у него на руках, когда, он сидит; да будет она о ним, когда он сядет за стол. Если же ты пришла чистой, то иди скорей на свободу!». Эта присяга считалась самой тяжелой и позорной для ингуша, который выше всего привык чтить память своих умерших предков.
Вообще же, присяга была делом настолько тяжелым, что, если потом обнаруживался настоящий виновник, обвинитель в награду за перенесенные волнения устраивал для невинно присягавших торжественное угощение.
Если на примирение и суд с самим убийцей («ме́арий»), как мы с вами уже видели, ингуш соглашался очень туго, то в каждом почти случае убийства все же мог встретиться ряд щекотливых и тонких вопросов, для решения которых надо было обращаться к судебному разбирательству. По обычаю, могло быть много случаев, когда за смерть отвечал человек, и не прикасавшийся к убитому. Например, хозяин лошади или другого животного, которого заранее предупреждали трое людей одновременно, что это животное опасно для людей, отвечает за все происшедшие от него несчастья с людьми и даже становится «кровником» в случае смерти, причиненной животным. Так же отвечает ингуш и за оружие, если он дал его на время не родственнику-убийце, который воспользовался этим оружием для преступления. Такой владелец оружия должен уплатить родственникам убитого особую плату, называемую «халхание» и состоящую из 10 коров, 1 быка, 1 куска шелковой материи, и, кроме того, зарезать барана для угощения в знак примирения. Или владелец должен доказать, что он не знал, что оружие у него брали для убийства. Для этого он должен дать присягу, по выражению ингушей, в «полкрови»., т.-е. с 8 «соприсяжниками». Так же отвечает и спутник или знакомый убийцы, если он не приходится ему родственником, за преступление, совершенное в его присутствии. Или он должен доказать, что не знал о замыслах своего приятеля и ничем не помогал ему. Наконец, отвечает и хозяин того помещения, где произошло убийство, если он не приходится родственником убийце. Все эти обычаи следуют мудрому правилу «две собаки грызутся — третья не приставай!» Под двумя «собаками» разумеет ингуш две враждующие «фамилии» со всеми их родственниками. Все остальные не-родственники или не должны принимать никакого, даже косвенного участил в столкновениях, или расплачиваются, как за соучастие в преступлении. Даже в своих ссорах и вражде ингуш старается возможно лучше и полнее обезопасить жизнь и здоровье своих сородичей и достигает этого с помощью мудрого правила: чем больше ответчиков будет платиться за каждое убийство, тем реже будут эти убийства происходить. Допустим, что произошел следующий случай, о котором могут вам рассказать, как о примере соломоновой мудрости ингушского суда. В кузницу пришло четверо ингушей-заказчиков. Сам хозяин-кузнец куда-то вышел. Один из приезжих и ждавших очереди заказчиков попросил посмотреть заряженный кремневый пистолет у другого. Третий сидел поодаль на скамейке. В эту минуту четвертый приезжий ударил молотом по раскаленному куску железа, лежавшему на наковальне. Посыпались искры. Одна из них попала в замок пистолета и подожгла порох. Раздался выстрел, и ингуш, сидевший в стороне на скамейке, оказался убитым наповал. Как разберет этот случай наш государственный суд, читатель? Самым строгим обвинением было бы здесь неосторожное обращение с оружием, но скорее всего суд просто установил бы, что убийство произошло от роковой случайности, в которой не виноват ни один из находившихся в кузнице людей. Не так посмотрит на дело ингушский суд. Всякое убийство, даже по неосторожности, должно быть отомщено или оплачено полностью. Ненамеренный, неосторожный убийца имеет только ту льготу, что он скорее может выпросить у мстителей согласие на примирение. Но в нашем случае, когда убийство произошло явно случайно, когда даже самый подозрительный старик-отец не сможет найти никаких следов тайного умысла убить его сына[23] с помощью такого неверного способа, как искра с наковальни, дело, конечно, обойдется без кровной мести и будет передано на решение ингушского суда. И суд постановит, что плату за кровь следует разделить на 4 равных части. Одну должен внести кузнец, как владелец помещения, отвечающий за все, что в этом помещении происходит. Остальные три части платят поровну: владелец пистолета, разглядывавший пистолет заказчик и неудачный молотобоец, потому что все они действительно, хотя и различными способами участвовали в убийстве.
Нам рассказывали в горах следующий другой случай, происшедший 35 лет назад: младший брат отца рассказчика отправился однажды вместе со своим знакомым (не родственником) на грабеж. По дороге этот знакомый случайно встретил своего врага и убил его. Дядя рассказчика помог ему скрыться от преследователей, и долгое время, около 30 лет, убийство оставалось нераскрытым, и убийца не был разыскан. За это время один из племянников успел сделаться кровником того дядиного знакомого-убийцы. Убийца, чтобы досадить своим новым врагам, сознался в своем прежнем преступлении и сам уплатил «половину крови», указав, что другую половину следует взять с помогавшего ему дяди нашего рассказчика. Тогда дядя доказал, что во время убийства, хотя он жил и отдельно от своих пятиродных братьев, но имел с ними неподеленный скот, который разделил лишь спустя 20 лет после убийства. Этого было достаточно чтобы ингушский суд решил, что все 6 братьев или их наследники должны платить поровну. Сам виновник происшествия — дядя рассказчика — заплатил 1 / 6 часть «половины крови», а остальные 5 / 6 разверстали между его племянниками, сыновьями остальных уже умерших в то время его братьев; 1 / 6 платил в том числе и сам рассказчик.
Есть, однако, кроме ближайших родственников убитого, и другие лица, которые, по обычаю, имеют право получить плату за убийство человека, не состоящего с ними в родстве, или мстить за него убийце. Это, прежде всего, — хозяин дома, в гостях у которого находился убитый. Хозяин, принявший в свой дом гостя, отвечает за его целость и жизнь до той минуты, пока гость благополучно не доберется туда, куда он собирался доехать, выезжая из дома хозяина. Из разговоров со своим гостем хозяин, конечно, всегда знает ближайшую цель его путешествия. И вот, если гостя по пути от хозяина убьют, хозяин требует с убийцы уплаты «халхание» за гостя в том же размере, как и за «оружие» (см. стр. 83). Права хозяина в глазах ингуша настолько святы и нерушимы, что это правило не знает решительно никаких исключений или смягчающих вину обстоятельств. Если даже заведомый убийца пришел к кому-нибудь в гости, то и тогда кровники, отомстившие ему на обратном пути из гостей, подвергаются мести хозяина дома или платят ему выкуп. Они не отвечают только в том случае, если при 2-х свидетелях заранее предупредят хозяина, что их кровник слишком часто ходит к нему в гости, укрывается у него от мести и потому, мол, пусть хозяин не считает себя на них в обиде в случае убийства. Даже если убийца сейчас же после убийства укроется у кого-либо в доме, и прибывшая по следам беглеца погоня устраивает настоящее нападение, требуя выдачи убийцы, старый ингушский обычай решительно запрещает хозяину сделать это. «Настоящий» ингуш с оружием в руках должен защищать в таких случаях жизнь гостя, как свою собственную. И если укрыватель достаточно влиятелен, а род его силен и многочислен, то убийца в этом случае может быть почти уверен в том, что в дело вмешаются посредники, нападающие в конце-концов согласятся на суд, так как им невыгодно приобретать себе новых влиятельных врагов или, может-быть, даже мстителей, обе стороны примут присягу о подчинении решению суда и дело окончится примирением с уплатой всех причитающихся с убийцы выкупов. Наоборот, всякое проявление слабости или уступчивости в этом случае может навсегда уронить робкого хозяина в глазах ингушей, поставить его вне ингушского общества и закона. Нам передавали, что в старое время был в горах такой случай. Один ингушский хозяин, приняв в свой дом спасавшегося от мстителей убийцу, легко выдал его преследователям, и те, как всегда в таких случаях, убили кровника. На следующий день явился к нему отец выданного убийцы и сказал: «Ты выдал моего сына, так отдай же мне своего». Несчастный вынужден был исполнить и это требование. С тех пор за ним укрепилась презрительная кличка «дважды умерший», и род его стал считаться наравне с родами рабов; из его «фамилии» избегали сватать невест и т. д. Словом, этот ингуш, не сумевший с оружием в руках защитить свое право хозяина, как бы потерял при этом все права свободного человека.
Еще легче воспользоваться правом такого покровительства похитителю невесты. Внебрачное сожительство с девицей считается у ингушей тягчайшим преступлением, за которое, как и за убийство, единственной расплатой считается смерть виновника. Вот, например, один из недавних случаев этого рода. Юноша и девушка во время полевых работ, полки кукурузы, вступили в связь. Некоторое время эта связь оставалась незамеченною, пока не обнаружилась беременность девушки. Тогда ее родные братья угрозами вынудили ее открыть имя виновника. В тот же вечер они послали за старшим братом юноши. Когда ничего не подозревавший брат приехал, они рассказали ему о преступлении, заявив: «Если ты с ним заодно, мы убьем тебя, если же ты считаешь его виновником, пошли за ним, чтобы мы могли отомстить ему». Захваченный врасплох, старший брат должен был выполнить их требование. Он послал к виновнику записку, приглашавшую его приехать для примирения. Дело было ночью. По дороге к своему дому мстители сделали засаду и убили наповал несчастного любовника.
Естественно поэтому, что во время погони за похитителем невесты последний может быть убит без дальних разговоров ее однофамильцами. Однако, если ему удалось укрыться в доме какого-нибудь влиятельного друга из «большой фамилии», дело наверняка кончается примирением, и при этом большое значение имеет покровительство и посредничество хозяина.
Иногда (правда, очень редко) может случиться, что кровник, сам того не подозревая, попадает в дом к своим мстителям. Это бывает, например, с каким-нибудь потомком убийцы, родственные отношения которого к виновнику долгое время оставались нераскрытыми и вдруг почему-нибудь обнаружились. Даже в этих случаях долг хозяина — честно выполнить все свои обязанности и отпустить гостя, предупредив его, что он будет убит, если попадется в другой раз на глаза своему хозяину.
Особенно следует отметить те случаи, когда хозяин нанимает себе ингуша в пастухи или другие работники. Хозяин, по старому обычаю, отвечает за жизнь и здоровье своего работника. В случае, если работник умирает по вине хозяина, хозяину угрожает кровная месть или он платит полный выкуп за кровь. Если смерть наступит не по вине хозяина, но на хозяйской работе, выкуп за смерть может быть уменьшен, но отвечает все-таки хозяин. Теперешняя Ингушия почти не знает ремесленников или мастеровых-ингушей, но в старое время в горах имелись целые роды, занимавшиеся, например, постройкой башен из камня. Такова фамилия Берхиноевых, жителей селения Берхин в Горной Ингушии, которые из поколения в поколение первый этаж были мастерами-каменщиками, или «искусниками камня», как выражаются ингуши («тоны гоудзыж»). Их руками строились широкие 3-х этажные «галы», т.-е. башни-дома, в которых и сейчас еще ингуши живут кое-где в горах, или высокие десятисаженные, 4–5-ярусные стройные боевые башни («воу»), которые служили надежным убежищем всему роду при нападениях враждебных фамилий, наконец, маленькие «солнечные могильники-склепы», куда ингуши хоронили предков, и многочисленные храмы («цуу», «элгац» и др.). Из всех этих сооружений особой тщательности и искусства требовала постройка боевых башен. Вся постройка такой башни должна была закончиться непременно в один год. В противном случае, башня так и оставалась неоконченной. Она стоила дорого и боевые башни решались строить, конечно, только зажиточные и воинственные семьи; в дальнейшем башня так же, как и родовой могильник, делалась неотчуждаемой общей «фамильной» собственностью всех потомков ее владельца-строителя. Только имевший наследственную долю в боевой башне и могильнике считался полноправным свободным ингушом. На не имевших такой доли смотрели, как на низших, с ними остерегались заключать браки. Для постройки этого важного сооружения приглашались каменщики, с которыми заключалось условие относительно платы и других подробностей постройки, при чем строители во время работы находились на полном довольствии хозяина.
Схематический план селения «Верхний одзик» (горн. Ингушия)
План жилой башни — «галы» и типичного родового селения из Нагорной Ингушии.
После благополучного окончания боевой башни мастер-строитель, поставив последний клинообразный камень, так-называемый «дзёгыл», на верхушке ее красивого купола (или «небесной крыши», «небесного яруса» — «сигил тхоу»), не слезал оттуда до тех пор, пока не получал особую «спускную плату», целого быка, и в знак как бы подписи, на своем произведении он оставлял отпечаток своей руки на известковой штукатурке башни у подножия. Окончание постройки, конечно, праздновалось со всей возможной у ингушей пышностью. Закалывался скот и устраивалось обильное угощение. Строилась башня из камня на извести без лесов. Для подъема камней вверх на постройку служила особая машина, вроде ворота, называемая по-ингушски «че́гыркь». По преданиям, машину эту во время действия нельзя было выпускать из рук, иначе, раскручиваясь с огромной силой, она сбрасывала с башни строителя. И вот однажды при постройке одной такой башни каменщик выпустил «че́гыркь» из рук и почти в тот же момент был сброшен машиной с огромной высоты. В последнюю минуту он, однако, успел крикнуть по-ингушски «феатты, феатты!», т.-е. «натощак, натощак», и, конечно, разбился насмерть. Услыхавший внизу этот крик хозяин постройки сейчас же ответил с возмущением: «Как натощак, когда я только-что накормил тебя бараниной?» Чтобы стал ясен смысл этого разговора, надо вам знать, читатель, что у ингушей существует твердое суеверное убеждение не начинать никакой работы на тощий желудок. Ингуши верят, что полный желудок имеет власть предохранять человека и от болезни, и от колдовства, и от несчастных случайностей. Крик мастера-каменщика обозначал, что он считает причиной своего несчастья то, что с утра он не был досыта накормлен хозяином и начал работу натощак. Несчастный случай с ним происходит поэтому как бы по вине хозяина. Благодаря своевременному и находчивому ответу хозяина, собравшийся по этому случаю суд постановил, что каменщик погиб по собственной неосторожности. Только благодаря этому постановлению хозяин, все-таки обязанный отвечать за всякую несчастную случайность со своим рабочим, уплатил лишь половину платы за кровь. Если бы было доказано, что погибший действительно вышел на работу натощак, хозяину пришлось бы отвечать как за настоящее убийство. Как видим, ингушская старина тоже имела свой «рабочий вопрос» и даже недурно поставленную «охрану труда» рабочих.
Селение Верхний Лейми (Нагорная Ингушия). На переднем плане гумно аула; видны — высокая боевая башня — «воу» — рода Леймоевых и низкие жилые башни — «галы». (стр. 89).
Кроме всех перечисленных случаев, ингушский суд разбирает также дела о ранениях, о кражах и всяком нанесенном вреде или убытке. Суд о кражах и других убытках, при которых, большею частью, дело не доходит до кровной мести, называется, в отличие от суда по кровным делам (т.-е. «доу ду́ци», судом по тяжебным делам или, по-ингушски, «дош дуцы», т.-е. разбирательством словесной тяжбы.
Жилая башня — «галы» — в селении Тергим (Нагорная Ингушия) с двором, обнесенным каменным забором (стр. 89).
Если мы остановимся на делах о кражах, то и тут увидим, что еще в старые времена ингуши успели разработать до тонкости перечень различных по степени важности краж и установить за них различные наказания. Кража считается тем важнее, и наказание за нее тем строже, чем дальше забрался вор во владения хозяина. Самым средоточием этих владений считалась та часть «жилой комнаты» (во втором этаже горного ингушского дома-башни), которая находилась за чертой матицы, или по-ингушски «гейбы», т.-е. балки, проходившей ниже потолка поперек комнаты и делившей ее на две части. В этой самой священной части жилой комнаты находился среди пола очаг, на котором разводили огонь. Никаких труб тогда еще не было, и топили по-черному. Каждый вечер хозяйка сгребала железной лопаткой жар на очаге в кучу и, прикрыв сверху золой, приговаривала: «Дай бог, чтобы огонь сохранился» или «Дай бог, чтобы огонь век был целый». На праздниках на очаг в виде жертвы клали кусочек «хинкала» (род галушек), кусочек сала и т. п. Над очагом висела железная цепь, на которую вешался котел для варки пищи. Эту цепь, теперь давно уже лежащую без употребления, горец-ингуш хранит и сейчас, как родовую святыню. Он не продаст ее вам ни за какие деньги, считая это делом зазорным для своей родовой чести. На самую балку «гейбы» в праздники прикреплялись зажженные свечи. Естественно, что кража в этой священной для ингуша части жилища оценивалась как самое важное преступление, за которое уличенный вор должен был уплатить 9 коров, 1 быка, 1 кусок шелку и зарезать 1 барана в знак примирения. Кроме этой платы за кражу, или «тоам» («примирение»), как называлась она по-ингушски, всякий вор должен был еще вернуть тройную стоимость украденного, т.-е. за каждую украденную лошадь — 3 лошади и т. д. Даже зять, который впервые переступал в доме тестя черту «гейбы», должен был резать барана для угощения ее хозяина.
За кражу во внешней части жилой комнаты (т.-е. между входом и матицей — «гейбы») вор платил уже только 7 коров, 1 быка, 1 кусок шелка, резал барана и возвращал украденное втройне. Рассказывают, что эту плату должен был отдать дед одного из теперешних горцев, укравший всего только нитки для чувяков.
За кражу из конюшни, хлева (в первом этаже дома-башни) или какой-нибудь надворной постройки полагалось уплатить 3 коровы, 1 быка, 1 кусок шелка, втрое за украденное и зарезать барана. Наконец, за кражу с поля или с пастбища — всего одну корову, тройную стоимость украденного и того же непременного барана.
Чтобы получить возмещение за покражу, прежде всего, конечно, надо было уличить вора в преступлении. Для этого потерпевший выбирал 2–4 человек в качестве посредников и посылал их к подозреваемому с требованием дать немедленно имущественный залог и согласиться на разбор дела на суде. Если подозреваемый отказывал в даче залога, то на следующий же день назначалось нападение на его дом (об этом см. рассказ на стр. 69–70), и залог старались захватить силой; так, у одного ингуша, деда рассказчика, в его отсутствие украли из башни одну косу, 3 мерки зерна и на три рубля меди. Потерпевший, подозревая некоего Курса из селения Тумги, дрался с ним и попортил ему шашкой нос. Раненый, однако, указал на настоящего вора. По поводу ранения собрался суд и постановил взыскать с обидчика в пользу раненого 6 коров. Между тем, настоящий вор бежал на плоскость, в Назрань. Тогда потерпевший от кражи забрал земельный участок беглеца. Много лет спустя его родственники просили сына потерпевшего вернуть им землю. Тот предложил уплатить за украденное по закону. Но потомки вора оказались не в состоянии сделать это, и земля осталась за рассказчиком.
Подозреваемый в краже может очиститься от подозрения, дав присягу в храме вместе с 5 «соприсяжниками», из которых 2 должны быть его родственниками-однофамильцами, или одну из других очистительных присяг.
Мы перечислили только самые важные случаи, которыми занимался и занимается еще и сейчас ингушский суд, но и сказанного достаточно, чтобы читатель мог видеть, что страх открытого нападения, объявления «войны» со стороны одного рода другому и заставляет ингушей подчиняться этому добровольному суду посредников как в кровных, так и в тяжебных делах. Именно под влиянием страха нападения виновные стараются склонить враждующую сторону к примирению, точно выполнить приговор суда и т. д.
Чтобы понять это, давайте, читатель, окинем беглым взглядом ингушскую историю. У ингушей до сих пор не было своей государственной власти, и защита с оружием в руках своей жизни и имущества заменяла у них все то, что в нашей жизни делают милиция, суд и тюрьма. Жили ингуши в древние времена отдельными родами, «фамилиями». Каждый из них вел свое отдельное родовое хозяйство, знал только власть своего старшины и так же, как теперешнее самостоятельное государство, вел войны или вступал в союзы с другими такими же отдельными родами-государствами. Никакой еще единой власти над этими разрозненными родами-«фамилиями» не было. О таком устройстве ингушские предания не помнят, но память о нем до сих пор сохраняется в ингушском счете родства и других явлениях жизни, оставшихся от этих древнейших времен.
Но вот мало-по-малу между отдельными родами начинаются торговые сношения. Одно родовое хозяйство начинает, например, заниматься земледелием, другие, скотоводы, выменивают у первого зерно или муку на скот. Раз начинают налаживаться такие мирные отношения и один род начинает нуждаться в другом, у разных отдельных родов появляется сознание общей выгоды, общих интересов, и пробуждается желание вместо постоянных нападений и грабежей установить какие-нибудь права, охраняющие жизнь и имущество членов одного рода от прямого захвата или убийства со стороны чужих. И вот прежняя беспорядочная война мало-по-малу превращается в «кровную месть», т.-е. в такую же войну, но подчиненную целому ряду строгих ограничений и правил. Появляются посредники и посреднический суд, как первая попытка выразить влияние и интересы, общие для нескольких родов. Однако отдельные роды все еще считаются вполне самостоятельными, хотя на деле их выгоды постепенно подчиняются выгодам наиболее богатых и сильных «фамилий». А более сильные и богатые «фамилии» выростают сами собой, постепенно накапливая за счет других свое имущество и боевую силу, «войско». Появляются роды уже более сильные, «хорошие», и роды обедневшие, захудалые, «плохие», как скажет вам ингуш. Правда, тут же ингуш будет вам с гордостью доказывать, что они всегда были самым свободолюбивым народом, что каждый ингуш считается вполне свободный и равноправным, что у ингушей никогда не было князей, которые бы ими управляли, однако, если вы начнете поближе присматриваться к быту и отношениям ингушей друг к другу, — вы без труда заметите, что все-таки во всех важнейших случаях, когда речь идет об отношениях между различными «фамилиями», например, при вступлении в брак или в побратимство и проч., ингуши еще деловито обсуждают вопрос, достаточно ли благородна, «хороша» по происхождению та или другая «фамилия», чтобы стоило породниться с нею, от каких предков происходит эта фамилия и проч. Деление на «хорошие» и «плохие» «фамилии» доходит до того, что некоторые по качеству, т.-е. по степени благородства, насчитывают их до 5–6 сортов. К первому сорту ингуши относят потомков тех «фамилий», которые когда-то верховодили в горах остальными ингушскими «родами», а к последним — потомков их бывших крепостных, пленников и рабов.
Если вы начнете подробнее расспрашивать, что же это за древние и славные роды и в чем заключается их превосходство над другими, вам расскажут родовые предания о тех далеких временах, когда ингуши еще жили в горах в своих каменных башнях. Здесь зародились и окрепли роды «Трех селений» («кеккеалы»), ведущие начало от трех братьев: Эги, Хамхи и Те́ргима. Отец их жил в долине реки Ассы, прорезающей всю горную Ингушию. Перед смертью он собрал сыновей и стал спрашивать их, что умеют они делать и чем хочет каждый из них заняться. Младший, Тергим, сказал: «Я могу делать деревянные маслобойки». «Отдаю тебе свое место, живи здесь и занимайся хозяйством», решил отец. Средний, Хамхи, сказал: «А а могу сделать лук и люблю охотиться». Отец отдал ему ближние горы. Старший, Эги, сказал: «А мне нравится место у реки, где бы я мог чистить коня и принимать гостей, больше мне ничего не надо». Отец отдал ему луга на берегу реки Ассы. Здесь по главному ущелью Ингушии построили братья свои башни, и все пути из гор на плоскость казались в их руках. Всякий, кто проезжал или прогонял свой скот через владения трех братьев, должен был платить им дань, которая исчислялась скотом или пулями и зарядами пороха. Так, за проход с одного человека и с каждой головы скота братья брали по 1 пуле и 1 заряду пороха.
Мало-по-малу в руках братьев и их потомков скопились богатства, поселения их разрослись, и по их именам получили названия селения: Эги-кеал, Хамхи и Тергим. В союзе с другими соседними родами Беркимхоевых, Евлоевых и родом Ферта-Шоулы, потомки трех братьев, или роды «Трех селений», вооруженной рукой распространили свою власть на ряд соседних племен: феппинцев, аккинцев и др.
Селение Тергим, общий вид. (Нагорная Ингушия). Видны: 4 боевые башни четырех фамилий, происходящих от Тергима, жилые башни и их развалины. Вследствие переселения на плоскость в 1921 г. в селении оставалось всего 3 обитаемых двора. Налево, на противоположном склоне, видно фамильное кладбище селения с башнеобразными склепами — «солнечными могилами» (стр. 99).
Вот как описывает предание один из случаев этой вооруженной борьбы. Через землю Эги ехал один аккинец (из соседнего племени Акки, живущего на восток от ингушей) со своим отрядом. Эги потребовал с него дань за проезд, но аккинец дерзко отказался платить. Тогда Эги сел на своего богатырского коня и выехал против аккинца. В бою Эги столкнул его вместе с конем в реку Ассу. Семь воинов Эги и 15 воинов аккинца стали биться между собой. В бою было убито трое из отряда Эги и 7 человек из отряда аккинца. Тогда обе стороны стали готовиться к мести за убитых родственников и сделались «кровниками» друг-другу. Но, по обычаю, они согласились примириться, уплатив за каждого убитого его родственникам установленный выкуп, «хиелым». Эги, как представитель господствующего рода, должен был получить с аккинцев за кровь каждого своего сородича по 12 коров, а сам платил за аккинца только по 6 коров. Получилось, что 6 аккинских жизней стоили столько же, сколько три жизни воинов Эги. Эги уплатил всего шесть коров за 1 аккинца, и состоялось общее примирение.
В те времена еще не было общего названия для всех ингушей, и галгаями назывались только три-четыре сильнейших рода, занимавших лучшую часть горной Ингушии[24]. Раз в году собирались эти союзные роды в самом большом и древнем «Храме Тысячи» и, справив здесь сообща годовой праздник, отправлялись с оружием в руках за сбором дани ко всем окрестным племенам. Неравенство между племенами стало порождать неравенство и между отдельными родами. Выходцы из чужих родов, беженцы, пленники, найденыши становились рабами или получали от господствующих родов земли для поселения и становились их крепостными земледельцами. Естественно, что эти более богатые, жившие на лучших землях и потому сделавшиеся более многочисленными роды первые стали спускаться по долинам рек к плодородным землям на плоскости. Очевидно, это они основали у выхода из гор в цветущей Тарской долине большой аул Онгушт, по имени которого русские и окрестили весь народ ингушами. Наконец, лет сто пятьдесят назад вышел из гор Кэрцхал и основал первое на плоскости ингушское поселение в Назрани. Сам он происходил от потомка младшего из трех братьев, Тергима, и, руководя заселением плоскости, естественно, устраивал на новых землях прежде всего своих сородичей. Отсюда и пошел численный перевес потомков трех братьев на теперешней ингушской плоскости.
Однако, именно массовое выселение из гор на плоскость нарушило начинавшееся слагаться в горах резкое экономическое и политическое преобладание одних родов над другими и перестроило все взаимоотношения людей в Ингушии. Взамен скотоводства развилось земледелие; на ингушей стали давить более сильные соседи: кабардинцы и потом русские. Накопление богатств стало совершаться иными путями. Тут впервые борьба за землю на плоскости и давление соседей заставили отдельные роды и разрозненные племена ингушей сплотиться и почувствовать свое единство. Только теперь стало возможным объединение их в один народ, и, можно сказать, на наших глазах родились ингуши, как единый народ, как единая национальность. Название господствующих родов, «галгай», было перенесено на всю народность, и эти новые отношения ингуш сейчас же изложил в виде следующего предания.
«Галгай Хамхи был дружен с одним богатым феппинцем (из племени феппий, живущего ближе к Дарьяльскому ущелью), который посватался за сестру Хамхи, калеку от рожденья. Два года тянулись переговоры, так как галгай не хотели родниться с низшим, подвластным им племенем феппинцев. Наконец, старший в роде галгаев, Эги, согласился на брак, назначив большой „калым“. Калека-жена родила от феппинца двух мальчиков. Они понравились своему дяде Хамхи и тот взял их себе на воспитание. Одного он сделал пастухом, а другого оставил в своем доме. Однажды Хамхи заметил, что его воспитанник-мальчик сидит печален. Хамхи призвал свою любимую жену и спросил: „Что с мальчиком?“ „Не знаю“, отвечала она: „я спрашивала его, но не добилась ответа“. „Иди сейчас же к нему и узнай, что случилось, или я убью тебя!“ приказал Хамхи. Тогда мальчик рассказал женщине следующее: „Лалоевы убили брата моего отца и за его смерть хотят платить лишь 6 коров, как за феппинца“… Хамхи, узнав в чем дело, порадовался: „Настоящий выйдет из него человек. Я не ошибся, взяв его на воспитание“. Он собрал войско и объявил Лалоеву: „Плати за убийство 12 коров или будем биться“. Лалоев долго отказывался, говоря, что ведь убитый — не галгай, за которого следует платить 12 коров, а феппий, за которого издавна платилось только 6 коров. Наконец, под страхом нападения Лалоев должен был заплатить 12 коров, и произошло примирение. С тех-то пор, говорят ингуши, и стали галгаи и феппинцы называться одинаково „галгаями“, т.-е. ингушами».
Если вы сейчас спросите ингуша, есть ли у них князья или дворяне и холопы или крепостные, как еще недавно было у соседей-осетин и, особенно, у кабардинцев, то вы, наверно, получите гордый ответ: «Нет, ингуши все равны между собой, все свободны от рожденья». И в этом утверждении есть доля правды. В ближайшем прошлом с переселением на плоскость приостановился начавшийся в горах рост власти и богатства одних ингушских «фамилий» за счет других. Из старых «благородных» родов не успели еще развиться настоящие князья и царьки. А на плоскости, в новых условиях ведения хозяйства, сначала все «фамилии», — и прежних благородных и прежних рабов, — как бы подравнялись, а затем стало медленно совершаться новое накопление богатств в руках отдельных семейств, но уже иными путями. Произошло это исчезновение прежних зарождавшихся феодальных отношений у ингушей еще до укрепления русской власти на Северном Кавказе, и, конечно, ингуш постарается рассказать вам и это в виде предания. Такова легенда об Ивизды Газде.
«Испокон века жили ингуши в Галгайском ущелье. Поперек ущелья была сделана каменная стена, и стояла их стража у единственного входа. Без разрешения часовых никто не мог ни выйти, ни войти. Начальником у входа был некий Пхягал Беарий. Стража и вся страна находились под управлением „отца“ (т.-е. старшины, — старшего в роде) „Трех селений“, „отца“ Беркимхоевых, „отца“ Евлоевых и Ферта-Шоулы, устанавливавших законы. Однажды пришла им в голову мысль: „Сколько ни живет на свете людей — у всех есть свои князья. Не лучше ли и нам поставить над собой князя?“ И каждый из четверых в сердце своем мечтал сделаться князем. Тогда собрали они всех галгаев. Три дня и три ночи продолжалось их совещание на лугах Соу. В те же времена жил один ингуш, по имени Ивизды Газд, который известен был своей мудростью и богатством. Он не был воинственным человеком и славился гостеприимством. „Чаша Газда“, из которой он угощал своих гостей, вошла даже в пословицу у ингушей: она была так велика, что три человека с трудом поднимали ее. Этот Газд один не явился на всенародное собрание, и за ним, как за именитым человеком, послали галгай вестника. Но Газд наотрез отказался явиться и сидел дома два дня, пока шло совещание. На третий день он узнал, что собравшиеся готовятся метать жребий, кому быть князем на Ингушии, и готовят всего четыре жребия: для „отца“ Трех Селений, для „отца“ Беркимхоевых, для Евлоевых и для Ферта-Шоулы, Тогда Ивизды Газд стал собираться в дорогу. На себя надел он шелковый халат, оседлал лучшего коня, взял отделанную золотом шашку. Свою роскошную шелковую одежду опоясал он грязным вьючным ремнем, которым увязывается груз на спине осла. В таком виде явился он на собрание, где сошлась вся страна галгаев. После того, как он приветствовал собравшихся, пожелав им здоровья, его вывели на середину круга и стали спрашивать: „Скажи, почему не являлся ты эти три дня на собрание? Ведь, мы несколько раз посылали за тобой!“ „А что мог бы я сделать, если бы и пришел?“ отвечал Газд. „Почему ты на коне, почему надел шелковые одежды, почему привесил к поясу отделанную золотом шашку и почему опоясался грязным ослиным ремнем?“ „Не идет разве мне этот грязный ремень?“ спросил Газд. „Как может итти ослиный ремень к шелковой одежде?“ отвечали собравшиеся. „Клянусь моим отцом“, воскликнул Газд: „как ослиный ремень — к шелковым одеждам, так князь и раб не идет к ингушам!“ Тогда все собравшиеся единодушно постановили: „Пусть вырастет негодное потомство у того, кто отныне предложит поставить над нами князя“. И разошлись собравшиеся со словами: „У кого есть рабы, пусть сейчас же отпустит их на волю“. С тех пор и получили свободу Барахоевы, рабы Тергимхоевых, и потомки Гадаборша, рабы Беркимхоевых».
Если мы посмотрим на положение теперешней плоскостной Ингушии, то увидим в основном ту же картину постоянной борьбы между родами-«фамилиями»; только случаи открытых нападений здесь и под давлением государственной власти, и в интересах соседей-односельчан понемногу исчезают, и самая борьба оказалась, как теперь выражаются, «загнанной в подполье». Вместо присяги в полуязыческом храме или на кладбище, теперешний ингуш-мусульманин клянется на коране. Вместо ответственности за убийство десяти поколений, теперь подвергаются мести лишь три-четыре, а разработанный до тонкости перечень выкупов за кровь стал как-будто короче и проще, и коровы давно уже переведены на деньги. В остальном все осталось по-прежнему, и кровная месть до самого последнего времени смущала покой не одной тысячи ингушских граждан.