Теперь слово наше будет об Алпамыше, который отправился на пир в обличьи старого Култая-пастуха. Едет Култай-Алпамыш верхом на Байчибаре на свадебный пир Ултантаза…
Ултантаз, временам Алпамыша подражая, такой порядок соблюдать приказал: если кто-нибудь козла в козлодрании добудет себе, то класть обязан его на бархатную юрту Барчин…
Тут Култай-Алпамыш подъехал, коротко Байчибара подвязал, улегся в тени своего коня на земле — и говорит:
— Ну-ка, и я в улаке счастье свое попытаю! — Удивились люди: престарелый чабан в улаке скакать хочет! Смеются над ним — позор мнимому старику предсказывают…
А его участие в козлодрании вот каково было:
Голова влюбленных мутна,
Сумеркам подобна она, —
Ей своя судьба не видна.
На улак ведут все пути.
Если крепок в счете — сочти,
Сколько силачей собралось:
Их двенадцать тысяч почти!
Все могучегруды они,
Как самцы верблюды, они.
Что ж не начинают улак!
Скоро разъярятся, да как!
Сколько будет шума и драк!
Вот и козлодранию знак…
Зная, что Култай — Алпамыш,
Будем на Култая смотреть.
Конский поводок он рванул,
Крепко он Чибара стегнул, —
И, как проволока, впилась
В Байчибара жгучая плеть.
Режет он толпу пополам, —
Люди растерялись: гляди, —
Этот дед Култай — впереди!
Он уже козла подхватил,
Он коня быстрее пустил,
Он к юрте Барчин своротил, —
Бросил он козла в чангарак,
Снова поскакав на улак…
Мчится Байчибар, как стрела,
Но вторую тушку козла
Рыжий конь Ултана схватил,
Быстро поперек седла
Ултантаз козла положил,
И на Рыжем прочь поспешил.
Рыжий вражий конь преуспел!
Ой, какой досадой вскипел
Мнимый дед Култай — Алпамыш!
Плеткою Чибара огрел,
Сбоку подскочил он впримык,
За ногу он заднюю вмиг
Этого козленка схватил,
За ногу добычу сволок, —
В сторону метнулся ездок.
Перерезал рыжий конек
Байчибару путь поперек.
Рыжего толкнул Байчибар,
Сшиб его — лягнул Байчибар,
Сам ушел с добычей вперед.
Вот какой чудесный тулпар!
Ай, да старичина Култай,
Ай, да молодчина Култай!
Обликом — светлей, чем звезда,
Белая, как снег, борода!
Ты за ним — туда, он — сюда, —
Этакий соперник — беда!
Людям — удавиться со зла:
У него не вырвешь козла!
Э, народ, — гадай, не гадай, —
Это Алпамыш, — не Култай!
Посмотрела Барчин, кто это козла в юрту бархатную бросил, — увидела уходившего Байчибара, сзади его по хвосту узнала, — и сыну своему, Ядгару, так говорит:
— Горько я рыдала день и ночь, Ядгар.
Знай, на пир явился твой отец-кайсар!
Я твоей счастливой верила звезде, —
Божья воля нас да выручит в беде!
Это хвост Чибара несомненно был!
Видно, всех врагов отец твой перебил,
Видимо, сынок мой, волю он добыл!
Жив-здоров вернулся он издалека,
Но открыть себя не пожелал пока!
Услышав слова своей матери, так ей сказал Ядгар:
— Если в самом деле вернулся отец мой, мне следует отомстить чем-нибудь Ултантазу и его людям. Если и пострадаю от них, — услышит отец мой стоны мои, — придет — выручит. Если же неверно, что вернулся мой бек-отец, все равно мне лучше умереть, чем под таким гнетом жить…
Схватил Ядгар палку и, подбежав к приготовленным для козлодрания козлам, разогнал их в разные стороны. Козлов гоняя, все дальше уходил он от юрты материнской, и тут ему Алпамыш в образе деда Култая на дороге встретился. Сына своего увидав, сказал Алпамыш:
— Где, в каком саду расцвел такой цветок?
Хорошо козлов гоняешь ты, дружок.
Чей ты будешь сын, ответь мне, мой сынок?
Месяцу подобна красота твоя;
С сизым ястребом тебя сравнил бы я;
С крутогнутым луком бровь твою сравню;
Голос твой похож на пенье соловья.
Ты скажи, сынок мой, правды не тая,
Кто отец твой знатный, чей ты будешь сын?
У тебя родивших — если есть одна
Тайная мечта, — да сбудется сполна!
Знай, что мне от бога благодать дана, —
Деду твоему судьба твоя видна!
Глядя на тебя, скажу я, не шутя:
Видно, ты породы не людской, дитя!
Раеликий отрок, чей ты будешь сын?
Любит смелый кобчик сесть на косогор.
Как ни юн, ты знал лишь горе до сих пор.
Будешь ты грозой батыров, как Рустам,
И с врагом сильнейшим выиграешь спор.
Шаху пред тобой быть пешим — не позор!
Слово это услыхав, расстроился сердцем Ядгар и такое слово сказал в ответ:
— В теле, муки знавшем, ты душою был,
Мне от всех защитой ты большою был, —
И тобой, увы, забыт я, бабаджан!
Сирота несчастный, умереть я рад.
Видно, не придет отец из дальних стран!
В тот злосчастный день, когда он уезжал,
В материнском чреве я еще лежал.
Но тобой, увы, забыт я, бабаджан!
Я в твоем саду раскрывшийся тюльпан,
Для кого-нибудь я тоже мил-желан,
Но тобой, увы, забыт я, бабаджан!
Бека, что давно ушел в калмыцкий край,
Бека Алпамыша я наследный сын!.. —
Мнимому Култаю так Ядгар сказал,
Глянул на дорогу — в страхе задрожал:
Всадников он двух в то время увидал, —
Сердцем сокрушился, горько зарыдал:
— Смертно я тоскую, милый дед Култай,
Пожалей меня, спаси от бед, Култай!
Кебанаком ты меня укрой своим,—
Этим дуракам в обиду не давай!
Страха смерти ради — ты на склоне дней
Не предай меня врагам семьи моей, —
Спрячь меня от них, сиротку пожалей!..
Двое верховых со стороны байги
Подъезжают к ним, как злобные враги.
И плетьми Ядгару-сироте грозят.
Он от них в испуге пятится назад.
— Бабаджан, они убить меня хотят! —
Так шептал сиротка, разумом смутясь,
За кушак Култая мнимого держась.
Перейдя предел жестокости своей,
За Ядгара взялись двое тех людей:
— Хватит нам о ханстве препираться с ним,
С этим сосунком покончим поскорей!
«Вот как с ребенком поступают злодеи!» — подумал Алпамыш. Не стало его терпения и, к подъехавшим обращаясь, так он сказал:
— И у него ведь когда-то отец был, а теперь — сиротою остался он. Можно ли сироту избивать?! Оставьте его, — поезжайте на байгу — веселиться продолжайте! — Схватил он одного из джигитов за кисть руки, — подумал тот: «Э, да ведь это — настоящий батыр!» Косточки затрещали в руке у него, слезами глаза налились, попытался он вырвать кисть свою — не удавалось. А Култаю-Алпамышу мысль пришла: «Лучше пусть настоящей силы моей не узнают они!» Отпустил он руки всадника, подарил ему и товарищу его двух козлов, на козлодрании добытых, — сели джигиты на коней — уехали, друг другу сказав: «Человек человека, оказывается, сколько ни знал бы, все-таки не знает: кто думал, что Култай силой такой обладает!»
А Ядгар мнимому деду Култаю так сказал:
— Милый дед, позволь-ка слово мне сказать:
Вижу я, ты хочешь смерти избежать.
Но нельзя ль, однако, правду мне узнать?
Ты меня от двух насильников отбил.
Если бы Култаем истинным ты был,
Где б такую силу ты, старик, добыл?
Ты ж ему все пальцы чуть не раздробил!
Не родной ли ты отец мой, Алпамыш?
Если так, — напрасно ты со мной хитришь!
Мнимый дед Култай-Алпамыш, так ему ответил:
— Словно нитка бус жемчужных порвалась,
При тебе роняю слезы я из глаз.
Кровь моя в груди от боли запеклась.
Я тебя, ягненок дорогой мой, спас,
Но смогу ль спасти в другой недобрый час?
Что поделать! — скорбь — один удел для нас!
Ты меня отцом не называй, Ядгар, —
Молод твой отец, а я, как видишь, стар.
Бедный твой отец в зиндане у врагов.
Если б он из вражьих вырвался оков,
Неужели б он не выручил тебя?
Алпамыш-батыр, отец твой, не таков!
Если б только он из плена убежал,
Кто б ему к тебе примчаться помешал?
Как бы он тебя к своей груди прижал,
Как бы он тебя, лаская, утешал!
Сына дорогого всей душой любя,
Если бы вернулся он из дальних стран,
Разве на руках не внес бы он тебя
В тойхану, где справить свадьбу с Барчин-ай
Хочет пёс-Ултан, бесчестный негодяй?
Если б твой отец явиться мог, то — знай —
Головы б лишился на пиру Ултан.
Но в земле калмыцкой, заточен в зиндан,
Он скончался в муках, Алпамыш-султан!
Такие слова услыхав, подумал Ядгар: «Оказывается, я тоже деда-Култая не знаю. Оказывается, наделен силой чудесной он! Надо мне с ним в укромном месте поговорить. Ни за что мать свою не отдам Ултану! Не стану дожидаться я прихода отца, — сам накажу негодяя!» И так сказал Ядгар:
— Дедушка, давай в сторонку повернем, —
По душам с тобой пошепчемся вдвоем:
Как бы не узнал собака-Ултантаз,
Что тут говорилось тайно промеж нас.
От руки Ултана пусть погибну сам, —
Мать свою, Барчин, паршивцу не отдам!
Как в лицо народу мне смотреть потом,
Если на себя приму подобный срам!
Мать мою насильно хочет взять дурак!
Сколько сватов шлет, суля ей много благ, —
Мать моя согласья не дает никак.
Дедушка, что сделать, чтоб расстроить брак?..
Култай-Алпамыш так Ядгару ответил:
— Что Ултан — насильник, знает весь народ,
Но для тяжбы с ним кто силы наберет?
Ты, дитя мое, прими и то в расчет:
Кто правитель — тот и заслужил почет.
Хоть Ултан — разбойник, все ж он — мухурдар,
С этим примириться следует, Ядгар.
Ты уже подрос — и должен понимать:
Для спасенья жизни в брак вступает мать.
Ты сними с души забот и горя кладь,
Мать отдав Ултану, дело с ним уладь.
Стал теперь Ултан грознее, чем дракон:
Если весь Конграт паршивцем угнетен,
Если перед ним трепещет весь Байсун,
Покорись и ты насильнику, мой сын.
На него обманом напусти туман,
Заслужи его доверье, Ядгарджан, —
Будешь вместе с ним Байсуном управлять.
Этим наставленьем сердце укрепи, —
Мать свою Ултану в жены уступи…
Ответил на это Ядгар таким словом:
— Скорбный раб, кому открыться я могу?
Пред своим народом в тяжком я долгу.
Прежде, чем отдам родную мать врагу,
От его руки готов я умереть.
Совесть, милый дед, и честь я сберегу:
Негодяй в Ядгаре не найдет слугу, —
Брачный этот пир испортить побегу!..
Такое слово от Ядгара услыхав, воскликнул мнимый Култай: — Молодец, сын мой! От честной матери рожденный, таким и оставайся всегда. Я тоже, от стада придя, отправлюсь-ка на пир этого сына потаскухи, — насколько смогу, праздник его расстрою… Ты, хотя еще малое дитя, а я — седовласый старец, но, как говорится, — из двух половин получается один. Такая в народе поговорка есть…
Такого теплого слова ни от кого никогда не слыхал Ядгар. Этим словом его мнимый дед Култай обласкал. Сердце в сироте взыграло, — не хочет он со стариком разлучаться.
Говорит ему Култай-Алпамыш:
— Если мы вместе с поля придем, скажут они: «Что между малым и старым? Наверно, сговор какой-то у Ядгара с Култаем». Врозь должны мы прийти: ты — со стороны улака, я — со стороны тойханы. Путь одинаковый — явимся в одно время с двух сторон; по данному тобою знаку, я затею ссору…
Теперь послушайте о приходе Култая-Алпамыша в пиршественный дом:
Вкус его речей отведай стар и мал!
Голосом своим весь мир он всколебал,
Он идет, дубинку-посох волочит, —
У ворот Конграта на колени пал.
Через те ворота в город он идет —
Знатный и простой он видит свой народ,
И родную мать, кормилицу свою,
Сам неузнанный, он сразу узнает.
Чистя требуху и головы зарезанных для пира баранов, сидела его мать на краю арыка. Не выдавая себя, подошел к ней Култай-Алпамыш, — говорит:
— Гай, как поживаете, тетушка Кунтугмыша? Живу я в степи при стадах, о вас не слыша…
Посмотрела на него мать-старуха, смотрит — пастуха Култая облик, слушает — Алпамыша голос: И такие она слова ему сказала:
— «Гай» ты произнес — и сердце взвеселил, —
Все мои больные кости исцелил:
Голос Алпамыша слух мой уловил…
За Култая ты не выдавай себя!
Слабые мои глаза опять сильны,
Внутренности все мои раскалены,
Высохшие груди молока полны,
Слезы счастья мне на старости даны.
Были мы с тобой семь лет разлучены, —
Мне ни солнца свет, ни ясный свет луны
Без тебя ни разу не были видны;
Улыбнуться мне ни разу не пришлось;
Ворот мой от слез давно промок насквозь…
За Култая ты не выдавай себя!
Я терпела здесь и горе, и позор,
Но жила святой надеждой до сих пор.
Не бросай же тело матери в костер!
Поспеши к Барчин — утешь супруги взор…
За Култая ты не выдавай себя!
Услышав слова матери своей, сказал ей Алпамыш:
— В своем ли вы уме, янга-джан! Не во тьме я говорю с вами, а среди бела дня, — видите сами, что я — Култай. Если б Алпамыш вернулся, он бы как Алпамыш и пришел. Зачем ему Култаем приходить, мать свою вводить в смущение?..
Подумала старуха: «Дай-ка я с ним пошепчусь!» — и такое слово сказала она:
— Чуть вздохну — и слезы падают из глаз,
Словно нитка бус жемчужных порвалась.
Сердце, милый мой, хочу с тобой отвесть:
О сынке моем, быть может, вестка есть?
Добрый человек не ропщет без причин.
Сетованья эти слышишь ты один.
Страшен, Култайджан, мне Ултантаза гнет!
Боязно пойти к невестке, к Ай-Барчин.
Всем опора нам она, Барчин-аим, —
Вместо «Алпамыш», «Барчин» мы говорим.
Если скажешь, — правду говори, но знай:
Огорчения Барчин не причиняй.
Только бы женой Ултана ей не стать!
Как оповестить бедняжку Барчин-ай?..
Култай-Алпамыш так ей ответил:
— Не касайтесь этого, янга-джан, — я все, что нужно, очень хорошо передам.
— Э, передай, передай, — ведь ты друг дома нашего, Култай-ака! — Так напутствовала его на прощанье старуха…
Пришел мнимый Култай в свадебную тойхану, видит — Ултантаз восседает на троне, а старик Байбури гостям прислуживает — на плече бурдюк черный, — воду носит старик. Некоторые гости, чтобы к Ултану подлеститься, грубо обращаются со стариком, толкают его, бранят, кулаками грозят, — глумятся над ним.
Увидел это Култай-Алпамыш, — сердце его от боли сжалось, подошел он к Ултантазу и, преподавая ему поучение, такое слово сказал:
— Носишь ты наряд зеленый, — так и быть!
Ты у нас — не шах законный, — так и быть!
Мало ли подобных беков на земле?
Но не может подлость неотмщенной быть!
Если дерзкий сын отца побить посмел,
Станет от проказы белым он, как мел.
Бия Байбури как смеешь избивать,
На его седины честные плевать,
Вынуждать ручьями слезы проливать!
Он в летах преклонных, знатный человек, —
Не чини ему обиды, Ултанбек!
Так сказал он Ултантазу и, обратившись к отцу своему, тоже слово сказал:
— Речь мою изволь послушать, мой мирза!
Много твоей соли скушал я, мирза!
Службу водоноса мне ты уступи, —
Я тебя избавлю от подобных мук:
Передай-ка мне тяжелый свой бурдюк.
Соли у тебя я скушал целый вьюк, —
Соль твою хочу я оправдать, мой друг.
Носишь в сердце ты мучительный недуг:
Сына потеряв, всего лишился вдруг!
На тебя смотреть я не могу без слез:
Старый бий Конграта — ныне водонос!
Передай-ка мне тяжелый свой бурдюк, —
Долго мне с тобой шептаться недосуг…
Выслушал его старый Байбури — и сказал:
— Плачу я, — насквозь мой ворот влажен стал.
Бием был в народе я так много лет,
А теперь унижен и ничтожен стал, —
Немила мне жизнь, — я всем ненужен стал!..
На это Култай-Алпамыш сказал отцу:
— Как умею, к слову слово привяжу,
Что ношу я в сердце, то тебе скажу:
Если за тебя сегодня послужу,
И тебе, и всем конгратцам удружу.
Если водоносом стану на пиру,
Хитрую с врагами поведу игру, —
Много вражьих тайн я в уши наберу.
Знаю, что сказать лжехану на пиру:
Весел будет пес поганый на пиру,
Что затеял он себе же не к добру!.. —
Так он с Байбури беседовал тайком.
Долго препирался он со стариком, —
Байбури боялся в деле быть таком, —
Лжекултай забрал бурдюк почти силком.
Входит он в поварню с этим бурдюком, —
Повара готовят пиршественный плов.
Новый водонос толкает поваров,
К очагам подходит — и без лишних слов
Наливает воду в несколько котлов.
Рады плововары — шутками шумят:
«Э, баба-Култай, ты вправду — азамат!..»
Вышел мнимый Култай из поварни — вернулся к Ултанбеку, поздравил его по случаю свадьбы, про себя думая: «Добра бы тебе не знать, нечестивцу!»
Польстил ему лжепастух, — принял поздрав-ленье, милостиво заговорил с ним Ултантаз, про прежнее слово смелое не напомнил:
— Вашим поздравлением, Култай-баба, сердце наше очень тронуто. Как поживает стадо? Счастливой пусть будет жизнь нашего преданного раба! — сказал он.
Ответил ему мнимый чабан:
— В стаде, сын мой, благополучно, бараны здоровы, тучны. Прослышав о том, что ты устраиваешь той, жену Алпамыша в жены беря, подумал я: «Немного таких бывает свадеб, — зря, чего ради б, торчать при стаде? Надо и мне побывать на тое. Дело простое: в кои-веки женятся беки! Плова нажрусь доотвала и я, как добрые люди, — может быть, получу и платок в награду, погуляю, сколько надо, — и вернусь в стадо».
Ултантаз отвечает ему:
— Хорошо вы поступили, бабаджан, что в такой день не забыли про нас — явились на свадьбу. Жалеть не будете: назначаю вас плово-варом. Станьте у любого котла, сверху и снизу ешьте на пробу, наешьтесь так, чтобы целый месяц быть сытым, пусть исполнится ваша мечта…
Отправился Култай-Алпамыш на поварню. Сорок джигитов-поваров стоят у сорока котлов — готовят плов. Сорок джигитов-истопников следят за огнем очагов. Пробирается между ними новый плововар, — ни с того, ни с сего сильно толкнул одного.
— Э, старик, — сказал тот, — что это с тобой!
— А то, — отвечает ему Култай, — что, наконец-то, наше время пришло. — Схватил он этого джигита за плечо — и отшвырнул прочь.
— Да что я сделал тебе! — завопил тот.
— Помалкивай, сынок, я сам и огонек разожгу. — Схватил он кочергу, стал истопником у котла, — развел огонь — занялся варкой плова. К одному котлу подошел, к другому подошел, — помешал, — готово! Оказывается, не доварив, засушил он и мясо и рис. Ешь, Ултан, подавись!..
Был там один слуга, звался он Парманкулом. Освободил его когда-то Алпамыш от рабства. При Ултане начальником поварни он стал — бакавулом. Зашел в тойхану маленький Ядгар. Увидел его бакавул — закричал:
— Чего тебе здесь надо, проклятый щенок! — Размахнулся он половником, ударил Ядгара, — раскровянил ему рот.
Култай-Алпамыш, видя это, такое слово сказал Парманкулу:
— Ветер шелестит густой листвою верб.
Косточка одна для плова не ущерб.
Э, дурак, за что Ядгара ты побил?
Ведь его отец султаном нашим был.
Вспомни, Алпамыш тебя освободил.
Иль тебе Ултан мозги перекрутил?
Так ты Алпамыша за добро почтил!
Косточка одна — для плова не ущерб.
С этими словами взял он из котла большую мозговую кость — дал Ядгару. Схватил кость обрадованный Ядгар, зубами в мясо вгрызся и, мясо жуя, побежал к матери. Видя это, один бек из прихвостней Ултана, сказал:
— Что-то этот Култай мутит народ. Надо отнять кость у Ядгара.
Другие сказали — Ничего! Култай тоже ведь в чести сегодня. Поважничать хотел — костью угостил мальчишку. Пусть полакомятся…
Узнала об этом случае жена Парманкула, — прибежала — на мужа раскричалась:
— Чванный, глупый сыч, над кем ты власть берешь?
Чувствую, что завтра в полдень ты умрешь.
Сироту избил, а сколько сам сожрешь?
Завтра смертный страх тебя повергнет в дрожь!
Ты мои слова печальные услышь:
Своего поступка ты не утаишь, —
Как бы не узнал об этом Алпамыш!
Лучше б ты подумал, кто тот муж седой,
Так легко носящий бурдюки с водой:
Это — не пастух Култай пришел на той,
Это Алпамыш пришел из дальних стран!
Головы лишится завтра твой Ултан!
Выслушав ее речь, муж ее, бакавул Парманкул, тоже одно слово сказал ей:
— С детства ты была пронырливой совой.
Дура! Придержи язык болтливый свой.
Кто тебе сказал? Узнает шах Ултан, —
Ты за эту речь ответишь головой!
Тогда жена его сказала ему еще одно слово:
— Глупостью меня напрасно не кори.
Ты на это дело так, как я, смотри:
Разве дед Култай моложе Байбури?
Ты помог ли бию бурдюки таскать?
Старику ль такие бурдюки таскать?
Этому бурдюк — нестоящая кладь!
Тут-то я смекнула: борода — обман:
Бек наш — Алпамыш вернулся, пахлаван!
Если ты при нем избил Ядгара тут,
Утром непременно кровь твою прольют.
Люди, видишь сам, его не узнают.
Он врагам своим устроит Страшный суд.
Ходит он в народе, как простой чабан, —
Завтра все увидят: он — Хаким-султан!
Завтра в полдень — темный упадет туман.
Сироту побить — позор для мусульман.
Голову ты завтра сложишь, как баран, —
Завтра неминуем ваш ахир-заман.
Ответил ей опять муж ее, начальник поварни:
— Светом глаз твоих любуюсь я, жена.
Все же за тебя мне боязно, жена!
Как с тобой теперь столкуюсь я, жена?
Если от рожденья ты была глупа,
Стала ты сегодня также и слепа.
Если Алпамыш и дед Култай — одно,
Значит, ты ослепла, может быть, давно.
Смолоду с тобой мне спорить суждено:
Я скажу — бело, ты говоришь — черно.
Я тебе, несчастной, не могу помочь.
Если так упряма ты, ишачья дочь,
Издыхай себе, но убирайся прочь!
Только знай, что если ты сейчас помрешь,
Тратиться не стану даже ни на грош!
Так начальник поварни жену избранил и прогнал ее…
Тем временем, обгладывая свою кость, Ядгар, смеющийся, веселый, прибежал к матери. Увидала Барчин-ай, что так весел мальчик, обрадовалась — и слово сказала:
— Что-то ты так весел, сын мой, Ядгарджан?
Может быть, себе позволил озорство?
Или слово ласки слышал от кого?
Что, скажи, причина смеха твоего?
Уточка упала, пронзена стрелой.
Будет мой сынок охотник удалой.
Меткою да будет у него рука,
Связанной рука да будет у врага,
Да зачахнет каждый недруг сына злой!
Будь благословен, сыночек милый мой!
Что, скажи, причина смеха твоего?
На высокий шест садится ястребок.
Дети провожают стадо на лужок.
Жертвой за тебя да буду я, сынок!
Что, скажи, причина смеха твоего?
Ядгар, к матери обратившись, тоже слово сказал:
— Мать моя, отвечу я на твой вопрос:
Больше не придется проливать мне слез.
В племени конгратском я в почете стал, —
Дед Култай мне кость хорошую поднес.
Вот я почему развеселился так!
В униженьи жил я, много лет страдал,
Под туманом горя сиротой взрастал,
Окружен врагами, сердцем трепетал, —
Ныне дед Култай моей защитой стал.
Бакавул прогнал меня из тойханы,
Да к тому ж ударил без моей вины.
Как его Култай за это изругал,
Как он обличал его и попрекал!
А меня погладил, речью обласкал —
Мозговою костью угостил меня!..
Мать Ядгара, Ай-Барчин, тоже слово ему сказала:
— Дед Култай — бедняк и сам — незваный гость, —
Дед Култай не мог бы дать такую кость.
Старика того Култаем не считай:
Это — твой отец, одетый как Култай,
Мстителем пришел на ултантазов той.
Он увидел — ты обижен, угнетен,
Сын его, Ядгар, унижен, угнетен!
Знаешь ты отца, — он в гневе — как дракон,
Но себя еще не открывает он.
Жил в Байсуне он, не ведая тревог.
Не было врагам при нем путей-дорог,
Он алмазный меч от ржавчины берег,
Он в бою врагов крушить несметно мог.
Шаг его могучий слышу я, дитя!
Голос — гром гремучий — слышу я, дитя!
Сохранила Алпамышу я дитя!
Сын мой дорогой, твой бек-батыр-отец
Из страны калмыцкой прибыл наконец!
Такими словами обрадовала Барчин сына своего…
А теперь послушайте о состязании в стрельбе из лука на пиру Ултана.
Люди валят валом на той:
Благородный род и худой,
Знатный человек и лростой,
Старец и джигит молодой.
Будут сорок дней угощать
Свадебной богатой едой!
Грязных потаскушек сыны,
Прихвостни Ултана хмельны;
Еле из дверей тойханы
Вышел сам паршивец Ултан.
Зрелища начаться должны!
Громом загремел барабан,—
Двинулся народ на майдан:
Лучшие из лучников там
Будут по мишеням стрелять,
Хана и гостей забавлять.
Озорны, ретивы стрелки,
Пробуют тет и вы стрелки, —
Проверяют силу руки.
Ходит между ними Култай,
Алпамыш — тот мнимый Култай.
— Ну-ка, дед Култай, не болтай —
Делом заниматься нам дай! —
Так ему стрелки говорят.
Алпамыш насмешкам их рад:
Значит, неопознан никем!..
Посланцы Ултана меж тем
Снова к Ай-Барчин пристают,
Подлые советы дают:
— Раз тебя разумницей чтут,
Что ж ты заупрямилась тут?
Розы ведь не вечно цветут,
Годы молодые пройдут,—
Сваты уж тогда не придут.
Ты не будь так чванна, Барчин, —
Выйди за Ултана, Барчин!.. —
Сватам отвечает она:
— Сколько я твердить вам должна, —
Самозванцу я не жена, —
Мужу своему я нужна! —
Те ей говорят: — Без причин
Счастье отвергаешь, Барчин:
Ултанбек — страны господин, —
Отвечая «нет», вместо «да»,
Своего не видишь вреда. —
А Барчин свое: — Никогда! —
Кольцекудрой честь и хвала!
Сватов она вновь прогнала.
Видят сваты — плохи дела, —
Что-то скажет бек Ултантаз,
Как-то примет новый отказ?
Надо возвратиться им к ней:
Может быть, ответит умней.
Снова беки входят к ней в дом,
Разговор ведут все о том:
— Слова мы разумного ждем, —
Не упрямься — думай путем.
Каяться ведь будешь потом… —
Ай-Барчин стоит на своем:
— Воду в решето с вами льем, —
Отнял у вас разум Ултан.
Он мне, говорю, нежелан.
Сколько б ни грозило мне бед,
Не скажу вам «да» вместо «нет».
Ултантаз ваш — вор, людоед,
Да погибнет он не в черед,
Семя его бог да сотрет!
Пусть меня он силой берет.
Стонет угнетенный народ.
Ой, родное племя мое,
Непосильно бремя твое,
Но настанет время твое!..
Ходят-ходят сваты к ней в дом, —
Ноги уж волочат с трудом.
Но не внемлет сватам Барчин, —
Гонит от себя со стыдом…
Говорят Ултану потом:
— Так и так, мол, речь с ней ведем,
Ай-Барчин стоит на своем.
Сердце у нее — словно лед, —
Замуж, мол, за вас не пойдет,
Ултанбек, мол, ей — не тюря,
Пусть он, мол, умрет не в черед,
Силой лишь меня пусть берет.
Столько раз со мной говоря,
Время, мол, теряете зря… —
Ултантазу так доложив,
Каждый сват — ни мертв и ни жив.
Ултантаз, щербат и плешив,
Выслушал, — пошел на майдан…
На майдане люди шумят:
Мнимый дед Култай-азамат
Тоже по мишени стрелял, —
Дальше всех стрелу он метнул!
Так он тетиву натянул,
Так упругий лук он согнул, —
Надвое тот лук разломал,
Половинки прочь отшвырнул!
Много наломал он других
Луков, очень крепких, тугих,
Стрелы по мишеням забил!
Где он эту силу добыл?
Лучников он всех посрамил,
Всполошил народ, изумил.
Спрашивают люди его:
— Э, скажи, Култай, бабаджан,
Что за перемена в тебе?
Где ты научился стрельбе?
Ты же нам известен, Култай!
Что за чудеса, Култайджан!..
Говорит им Култай-Алпамыш:
— Если уж хотите правду знать, — о своей силе скажу я так: издавна у меня она, да не была нужна. К чему, — думал я, на старости лет силою хвастать? Похвальбы не любя, держал ее про себя, — думал так будет лучше. А тут — праздничный случай, народу куча, — решил я: силу свою проявлю — народ удивлю, — скажут: «Такой, мол, дед скрипучий, оказывается — батыр могучий!» А дело так было: у Алпамыша от Алпин-бия, деда его, четырнадцатибатманный бронзовый лук был. Бывало, на озеро Арпали мы с ним приходим, лук тот поднимаем с земли — стрелять начинаем. Я стрелу пущу, он стрелу пустит, — молнией стрелы наши летят, до Аскарских гор долетали, большие вершины срывают, бывало. Но только мои стрелы всегда дальше алпамышевых летели.
— Э, э, баба-Култай! — перебил его кто-то, — на старости лет вы что-то путать стали. Если лук, — вы говорите, — имел вес © четырнадцать батманов, то — чудес на свете нет, — такой вес и для великанов тяжел!
— Ай-ай, — ответил Култай, — говоря короче, — не очень мы головы ломали над тем, легка, тяжела ли была эта вещь. Лук этот, впрочем, мы даже и за комара не считали.
— Э, — сказали ему люди, — жаль, что не знаем мы, где этот лук остался. Знали бы, постарались бы как-нибудь сюда его притащить.
Ответил Култай: — Если вы не знаете, я знаю. Сам Алпамыш уже семь лет назад умер в своих оковах, садя в калмыцком зиндане. А лук его оставался на озере Арпали. Ой-бой, он уже давно зарос степною травой!
Узнал об этом разговоре Ултантаз, послал он людей на то место, — вернулись посланные, говорят: «Действительно, есть этот лук». Приказал Ултан несколько упряжек волов погнать на то место, собрал своих беков, — сказал ям такое грозное слово:
— Вы в Конграте жизнь привольную вели,
С Алпамышем часто говорить могли.
Быть того не может, чтоб никто не знал,
Как он этот лук тяжелый поднимал,
Как с такого лука стрелы он пускал,
Как сшибал вершины столь могучих скал.
Требую от вас, чтоб к водам Арпали
Все вы, сколько есть, немедленно пошли,
Лук многобатманный чтоб из той земли
На волах моих сюда вы привезли, —
Мне бы, Ултанбеку, оказали честь.
Если не пойдете, сколько вас ни есть,
Помните: моя жестокой будет месть!
Что же вы затылки молча заскребли?
Краток мой приказ: ступайте в Арпали!..
Такие слова услыхав, сказали беки промеж себя:
— Теперь что будет с нами? — и страх охватил их… Ай-Барчин, дома находясь, узнав о жестокости Ултана, провидела в душе своей, что сироте Ядгару суждено подвиг совершить. Выйдя к растерянным бекам, сказала Барчин такое слово:
— Беки, просьба к вам униженна моя:
Да стоит — не рухнет хижина моя!
Листопад в саду — не уцелеть цветам.
Как же соловью теперь гнездиться там?
Сына своего, сиротку, я вам дам, —
Он для вас добудет тот пернатый лук.
Если пал верблюд среди пустыни вдруг,
Если надорвалась лошадь от потуг, —
Должен верблюжонок взять верблюжий вьюк.
Льва-батыра сын — мой львенок, Ядгарджан,
Вытянет, доставит тот отцовский лук!..
Узнав о словах Барчин-ай, Ултантаз подумал: «Наконец-то она полюбила нас! Этот проклятый Ядгар, оказывается, ее все время расстраивал, против нас восстанавливал! Видно, решила она избавиться от него, — сама его на смерть посылает!»
Ударил он Ядгара по голове камчой, — погнал его. Сжалось сердце Ай-Барчин, и, к Ултану обратись, она произнесла такое слово:
— Слово я тебе скажу от всей души.
Яблочко-лицо мое не засуши.
Мужа брат, как муж, его женою чтим,
Как мирза, отныне будешь мною чтим.
Только моего ягненка ты не бей,
Не глумись над ним, внемли мольбам моим.
Говорит невеста скорбная твоя:
Острым горем грудь распорота моя.
С плачем между вас должна метаться я!
Милость окажи — дитя мое не бей!
Бракосочетанья правя торжество,
Зря над ним чинишь такое озорство… —
А Ултан опять камчой хлестнул его.
Матери глядеть на это каково!
Молвит Ай-Барчин Ултану снова так:
— В шелесте листвы есть ветра верный знак.
Плещет на ветру мой шелковый джелак.
Пред тобой дитя, а не могучий враг.
Гнев такой и крики для чего нужны?
Слишком далеко заходишь ты, дурак!..
Речь матери своей услыхав, льву подобен стал сердцем сирота Ядгар — и тоже слово сказал:
— Бей сильнее, бей! — черед покуда твой.
Плачу в скорбный день, поникнув головой.
Бей сильнее, бей, собачий гнев удвой, —
Сирота Ядгар что сделает с тобой?
Как-никак, в твоих руках покуда власть, —
Краденою властью наслаждайся всласть!.. —
А камча его, как дождь, как снег, сечет, —
Жаркий ливень слез из глаз его течет,
Только никакой пощады он не ждет.
Явится отец — и даст Ултан отчет!..
Бьет Ултан Ядгара, подлая душа!
К озеру Арпа он гонит малыша.
Рядом с ним шагая, тяжело дыша,
Давится слезами бедный Алпамыш.
Мальчика утешить хочет Лжекултай:
— Потерпи, сынок, что делать? — пострадай, —
Властвовать не вечно будет негодяй.
Ай, приди, весна! Скорее, снег, истай, —
Алпамыша месть, насильник испытай!..
Далека тропа на озеро Арпа!
Не видать в горах просветов до сих пор.
Каждый стон Ядгара — небесам укор.
Озеро синеет, зеленеет луг.
Вот он, тот старинный, тот чеканный лук!
Как ему поднять многобатманный лук?
Но отец пришел ему на память вдруг, —
Сердце будто в нем разорвалось в тот миг,
Радости и страха испустил он крик, —
Поглядел на лук — безмерно лук велик, —
Тяжести подобной не потянет бык!..
Жалобно сиротка всем в глаза глядит:
От такой задачи кто освободит?
А Ултан его все хлещет, не щадит.
— Ну, тяни! — кричит он, словно тигр, сердит…
Лук берет Ядгар в две детских пятерни,
Бьет его Ултан: — Тяни, щенок, тяни! —
Молится Ядгар: — Э, боже мой, взгляни, —
Силу ты в меня отцовскую вдохни!.. —
Оплетен степной могучею травой,
Лук зарылся в землю, кверху тетивой.
Тужится Ядгар, мотает головой, —
То наляжет грудью, то нажмет плечом, —
Тяжесть одолеть не может нипочем.
Бьет его жестокий Ултантаз бичом,
Чем он чаще бьет, тем все больней удар, —
Сдвинуть лук бессилен сирота-Ядгар…
Алпамыш страдает, глядя на него, —
Мучит ведь без смысла гадина его!
Из последних сил свой сдерживая гнев,
В ярости немой как бы оледенев,
Смотрит на Ултана благородный лев,
Мнимый тот чабан, неузнанный султан:
Перед ним Ултан, конгратский лжесултан.
Э, как низок ты, разнузданный султан!..
Тщетно бился над тяжелым луком бедняжка Ядгар, — не мог он лук вытянуть, — людям в глаза опять с мольбою по очереди смотрит. Говорит сыну своему Алпамыш-Култай:
— Э, Ядгар, мой львенок, сын богатыря?
Жалостно в глаза людские смотришь зря!
Претерпи страданья, горд и духом тверд, —
Мужественным — будь, как твой отец-тюря!.. —
Словом он своим Ядгара укрепил:
Тот подумал: «Честь отца я посрамил!»
Спину во мгновенье мальчик распрямил,
На врага он взор презренья устремил, —
Ни одной слезинки больше не пролил.
Мощь батыра мальчик в мышцах ощутил!
Исполинский лук пошатывать он стал,
Мощи той аркан разматывать он стал, —
В землю вросший лук слегка пошевелил, —
С треском стали рваться стебли крепких траз.
Путы трав густых на луке разорвав,
Тот многобатманный исполинский лук
От земли Ядгар отваливает вдруг!
Волокам он тащит в сторону его,
Тащит за собой, как борону его…
Весь народ подобным дивом изумлен,
Алпамыш героем-сыном умилен.
Мрачен Ултантаз, не радуется он, —
Страшным подозреньем в сердце уязвлен:
— Этот сирота — не слабая овца, —
Как бы он не стал могучее отца,
Как бы не нажить беды от стервеца!
Ханского не снял бы он с меня венца,
Не дождаться б нам и худшего конца!.. —
Жизни цвет в тот миг сошел с его лица, —
Даже затрясло от страха подлеца.
«Как теперь нам быть?» — подумал Ултантаз.
Мальчика убить надумал Ултантаз…
Подвигом Ядгара потрясен Конграт:
«Новый Алпамыш!» — в народе говорят.
У людей сердца от радости горят…
Правда ли, неправда ль — петь нам не мешай,
Сладость этой вести, слушая, вкушай…
Высоко летает смелый соколок!
Путь от Арпа-коля труден и далек!
Тот многобатманный древний медный лук
К ворот а м Конграта мальчик приволок.
От ворот он путь направил к тойхане,
Лук огромный внес — оставил в тойхане…
К тойхане меж тем спешит Барчин-аим, —
Как же не гордиться ей сынком таким?
Столь великий труд им совершен одним!
Ходит вкруг него — любуется им мать,
Обойдя семижды, стала обнимать,
Стала его в щеки, в губы целовать.
— Ты — моя отрада, — говорит она, —
Совершив, что надо, — говорит она, —
Дому ты — награда, — говорит она, —
Ты — оплот народа, — говорит она,—
Ты свершил такое чудо! — говорит, —
Жертвой за тебя да буду! — говорит.
Будешь на отцовском месте, мой сынок, —
Станешь на весь мир известен, мой сынок! —
Слезы льет она, покуда говорит…
Мнимый дед Култай с народом в стороне.
Он словам Барчин внимает, как во сне,
Все не признаваясь сыну и жене.
Думает: «Не время открываться мне, —
Чудеса явить хочу родной стране…»
Еле помещаясь в шахской тойхане,
Лук его огромный прислонен к стене.
Алпамыш-Култай народу подмигнул,
Исполинский лук он поднял — повернул,
На плечо повесил, за порог шагнул —
И понес оттуда прямо на майдан
Бронзовый тот лук в четырнадцать батман.
А толпа шумит, как море-океан,
В головах людей — от тех чудес туман.
На майдан придя, он в руки взял свой лук,
На одну чинару дальнюю взглянул,
Тетиву тугую сильно натянул,—
И стрелу в чинару дальнюю метнул.
Молнией слетела с тетивы стрела,
Засвистела так, что весь народ вздрогнул.
Далеко чинара старая была,
Молнией стрела к чинаре той дошла, —
Ветвь одну большую с нее сорвала, —
Всю длину майдана покрыть бы могла!
Изумлен народ, — прекрасные дела!
Изумлен Ултан, — опасные дела!
— Ну, и показал работу дед Култай!
Подозрителен мне что-то дед Култай… —
Новая грызет забота: дед Култай!
Всю страну обходит о Култае слух:
«Вот какой стрелок чудесный тот пастух!»
Говорят иные: «В нем нечистый дух».
Про себя кой-кто, а кое-кто и вслух Говорят:
«Будь проклят ултантазов пир!
Сдох бы он, отродье шлюхи — Ултантаз!
Дед Култай давно от старости протух:
Не вернулся ль тайно Алпамыш-батыр? —
Переполошился весь конгратский мир…»
А теперь, помня свое обещание, о матери Ултантаза расскажем.
Когда-то мать Ултантаза называли «Бадам-поганша», — теперь величать ее стали «Бадам-ханша». Говорившему по привычке «Бадам-поганша» язык отрезали. В молодости персиянка Бадам пастушкой была. Привычку имела спать с высунутым языком. Отклевала ей однажды ворона кончик языка, — стала Бадам косноязыкой: вместо «р», говорила «й».
Стала она наложницей Байбурибия, родила от него сынка — Ултана этого. — Считал он себя Алпамышу братом, — случая дождался — овладел страной. Мать его, Бадам-поганша, ставшая Бадам-ханшей, зла была, как бешеный верблюд. Чуть ей что нашепчут, сама чинит налево-направо суд и расправу. Ненавидел ее и простой и знатный народ… Говорили про нее: «Поганый казан у хана не более благоухает, чем у чабана».
Между тем Ултантаз, обнадеженный словами Барчин, продолжал пировать, к свадьбе готовиться. Время подошло девичник справлять, «олан»[45] вести.
Сказала Бадам-ханша:
— В стайости моей дождавшись бъякосочета-ния бека-сына своего, готова я на ядостях сама на двугойбом вейблюде вейхом отпъявиться — девушек-къясавиц на олан собиять.
Села она на верблюда, поехала — девушек-молодок скликать. Едет Бадам — поет:
— Медленно, быстъенько скачу.
Уличкой къютенькой скачу,
Тъёпочкой узенькой скачу,
Гойлинкой сизенькой лечу,
Низко я, низенько лечу.
Видеть я, къясавицы, вас
На пию у сына хочу.
Пъёсьба — посетите наш пий!
Сами вы пъекъясны на взгляд,
Къясный надевайте наяд,
Язум ясный в девушке — клад,
В бойком слове ценится склад.
Вами же гойдится Конгъят!
Пий мы задаем на весь мий, —
Пъёсьба — посетите наш пий!..
Так Поганша-ханша Бадам
Ездит по родам-племенам.
Речь убогой кто разберет?
Слушает — смеется народ, —
Каждый закрывает свой рот…
Наступил вечер олана. Приходят девушки. Худышки — мышками шмыгают, козочками прыгают, порхают, как мушки, хохотушки-резвушки. Толстушки — мягки, как подушки, в ожиданьи пирушки сидят или ходят — величавы, как павы…
Со своего верблюжьего пастбища пришла и Ай-Калдыргач, сестра Алпамыша. Дошел до нее слух, что Барчин-ай дала согласие Ултану, что в этот вечер состоится бракосочетание их. Подумала: «После того как бракосочетание совершено будет, перейдет она к Ултану во дворец — когда-то еще придется мне с Барчин-ай, бедняжкой, свидеться?..» Как ни тяжело ей было думать, что Ай-Барчин женой Ултана станет, — решила она пойти.
Пришла она, — Бадам-ханша дала ей два светильника в руки, третий на голову ей поставила.
Тут Ядгар тоже пришел. Калдыргач Ядгару, любимцу своему, такое слово сказала:
— Ядгарджан, внемли-ка слову моему:
К племени пришла я снова моему.
В свадебном собраньи — для чего держать
Мне на голове светильник, — не пойму.
Ты, мой джан-Ядгар, так весел почему?
Иль обласкан теплым словом ты людским,
Иль над положеньем бедственным моим
Посмеяться хочешь ты, Ядгар-джаным?
В бесприютном сердце — только «ох!» да «ах!»
Слез ручей не сякнет у меня в очах:
Без вести пропал Хаким-ака, мой брат, —
Сын его, Ядгар, да озарит Конграт!
Ядгарджан, чему ты радуешься так?
Одинокая, верблюдов я пасла,
Слезы горькие в сухой степи лила,
На костре разлуки сердце я сожгла,
Истомясь от муки, я сюда пришла.
Я пришла сюда, друзей не обретя,
Ты вбежал, смеясь и весело шутя.
Разве ты сказал, Ядгар, мое дитя:
«Как ты поживаешь, Калдыргач-апа?
Не горюй, бедняжка, и не плачь, апа!»
Кто же мне утеха, если не Ядгар?
Что ты так смеешься весело, Ядгар?..
Барчин-аим, как невеста Ултана, также тут находилась. Слова своей тетки Калдыргач услыхаз, опечалился о ней Ядгар и, к матери своей, к Ай-Барчин обращаясь, так сказал он ей:
— Слово обращаю к матери моей:
Всякое про нас болтают меж людей.
Участь бедной тетки облегчить нельзя ль?
Память моего погибшего отца,
Дорогая мать, усердней чтить нельзя ль?
Свадебный светильник выбросить нельзя ль?
Смерти нам у бога выпросить нельзя ль?.. —
Он слова свои промолвил в простоте.
Встала Барчин-ай, слова услышав те, —
Образ Алпамыша ей предстал в мечте.
В теле есть душа, в душе есть много мук, —
Кольцекудрая вся побледнела вдруг.
Осень настает — цветник поблекший пуст, —
Сядет и ворона на розовый куст…
Молвила Барчин: «Погибни этот брак!»
Выбросила прочь светильник в чангарак.
В праздничной юрте настал могильный мрак,
Девушки визжат — им страшно в темноте.
Очень был большой переполох в юрте…
Шла с поля Бадам-ханша, подходит к юрте, — видит — темно в ней стало вдруг. Вошла — узнала, в чем дело, — подумала: «Если мне сейчас избранить ее как следует, может Барчин оскорбиться, — обратно свое согласие взять. Не буду ее пугать раньше времени, пусть уже невесткой моей станет, — тогда с нею сочтусь, как умею!..»
Зажгла она снова светильник, сказала строго:
— Больше чтоб этого не было! Начинайте, девушки, олан! — Сказала она так и села.
Тем временем Култай-Алпамыш входит.
— Что ты, Култай, шатаешься-болтаешься, без зова являешься? — сказала недовольно Бадам-ханша.
Отвечает ей Култай-Алпамыш:
— Мы, янга, с тобою в свойстве. На таком торжестве, на свадьбе сына твоего, Ултана, как же не погулять мне? Хочу три-четыре олана спеть с тобою в паре.
Бадам-ханша ему: — Если ты со мною оланы затянешь, пожалуй, возомнишь себя равным нам. — Так сказала Бадам, чванясь перед Култаем, и стала глумиться над ним:
— Что, спрашиваю, воспевать будешь ты? Горе-нужду раба-чабана, кибитку из самана, помет барана? Это для олана на свадьбе моего сына хана Ултана не годится.
Сказал ей Култай-Алпамыш:
— Зачем, янга моя, не боясь греха, своих не узнаешь, обижаешь бедняка-пастуха? Действительно мы равны: — ведь я — твой свояк. Разве не так?[46]
Шутницей была Бадам-ханша, знала, что и Култай — шутник большой. Не знала только, что не с Култаем, а с Алпамышем говорит. Согласилась Бадам несколько оланов с ним спеть, но захотела первой начать состязание.
Бадам-ханша:
— Овцы, — ты сказал, — бегут на водопой. — Яй-яй.
Колос пъевъящен в солому молотьбой. — Яй-яй.
То, что говойишь — да сбудется, Култай! — Яй-яй.
Въемя Ултанбека, мой свояк, воспой! — Яй-яй.
Култай-Алпамыш:
— За бараном вскачь бежит баран, Бадам! — Яр-яр. [47]
Стал кривой вербой твой тополь-стан, Бадам! — Яр-яр.
В старости невесткой ты обзавелась! — Яр-яр
За тебя я счастлив, янга-джан Бадам! — Яр-яр.
Бадам-ханша:
— Йижие баяны — вожаки отай. — Яй-яй.
Запою оланы — бъёсит мёйтвых в жай. — Яй-яй.
Девушки-къясотки, молодки, веселей! — Яй-яй.
Ултантаз теньгу пожейтвует вам в дай. — Яй-яй.
Култай-Алпамыш:
— Козы-безбородки — вожаки отар. — Яр-яр.
Старые уродки-тетки бросят в жар. — Яр-яр.
Разве я, красотки и молодки, стар? — Яр-яр.
Алпамыша деньги — грабленый товар! — Яр-яр.
Бадам-ханша:
— Двеи некъясивы без литых колец. — Яй-яй.
Девушки гъюстят без золотых колец. — Яй-яй.
Шуток-пъибауток вы не пъипасли. — Яй-яй.
Позабавит вас олан мой под конец. — Яй-яй.
Култай-Алпамыш:
Двери некрасивы без литых колец. — Яр-яр.
Девушки грустят без золотых колец. — Яр-яр.
Шуткам прибауткам время не пришло. — Яр-яр,
Будет ведь олан испорчен под конец! — Яр-яр…
— Э, Култай-джан, дуйная твоя голова, не ту игъю игъяешь, — пеевияешь слова! — оборвала его Бадам-ханша. Отвечает ей Култай-Алпамыш:
— Э, джан-янга, ворчливая карга, сердце не омрачай — не замечай, если я, твой свояк, что-нибудь не так скажу невзначай.
— Ну, — говорит ему Бадам, — яз так, то шайтан с тобой, — как умеешь, так пой.
И начала она снова:
Бадам-ханша:
— Ской на язговой он, яб-чабан, Култай! — Яй-яй.
Кайкающий воён, слаб мой джан-Култай! — Яй-яй.
Култай-Алпамыш:
— Ходят горя тучи, джан-Бадам-янга… Яр-яр.
Голос твой скрипучий мерзок мне, карга! — Яр-яр.
Человек я добрый, — честь мне дорога! — Яр-яр.
Ворон скорби каркнет в сердце у врага! — Яр-яр.
Бадам-ханша:
— Тычешь всюду нос, бъёдяжка-яб Култай. — Яй-яй.
Не шныяй, как пёс-двойняжка, яб Култай! — Яй-яй.
Не сладка вода, коль воду подает — яй-яй, —
Гъязный водонос-бедняжка-яб, Култай. — Яй-яй.
Култай-Алпамыш:
— Огонек в печи — лепешки горячи. — Яр-яр.
Не ворчи, молчи, язык свой излечи. — Яр-яр.
Бросил бы собакам я твои кишки! — Яр-яр.
Щедро платишь бранью, — сдачу получи! — Яр-яр.
Бадам-ханша:
— Остъый язычок имеешь, своячок. — Яй-яй.
Словом, словно бъитвой, бъеешь, своячок. — Яй-яй.
Помни, стаичок, что сын мой-бек Ултан: — Яй-яй. —
Язычок твой — чок! — заблеешь, своячок! — Яй-яй.
Култай-Алпамыш:
— Бойким острословам — хороша цена!.. — Яр-яр.
Родичам толковым — вся душа-цена!.. — Яр-яр.
Выйдешь с Ултантазом на толчок-базар, — яр-яр —
Скажут: «Раз — парша, то полгроша — цена». — Яр-яр.
Бадам-ханша:
— Язычок остъя, зъя не болтай, Култай! — Яй-яй.
Складно говоя, слова взнуздай, Култай! — Яй-яй.
Если попадешься в слове, — не пеняй. — Яй-яй.
Подвязать язык не опоздай, Култай! — Яй-яй.
Култай-Алпамыш:
— Грешен мой язык, — шутить привык, янга! — Яр-яр.
Прикушу язык, прижму кадык, янга. — Яр-яр.
Ты не влюблена ль в Култая-пастуха? — Яр-яр.
Ха-ха-ха! Старик — большой шутник, янга! — Яр-яр.
Услышали это начальники пира, — говорят:
— Култай-пастух, чтоб он пропал! — пася стада, упражнялся, оказывается, в острословии. Придя сюда, мать Ултанбека лишил уважения, — во всех оланах ее победил! Какая бы она ни была, — все-таки важного человека, нашего бека мать! Нехорошо старуху поднимать насмех! Если он сделает то же с кем-нибудь помоложе, — не так будет обидно. Как это может показаться, если состязаться с ним мы дадим Барчин?
Задумались некоторые: «Не посмотрит ли на это косо Ултанбек?» Пришли к нему — спрашивают: «Как это получится?»
Сказал пришедшим Ултантаз: — Култай — уже стар. Пусть они поют в паре.
Подняли начальники пира Култая с места:
— Оказывается, вы на острое слово мастер большой! Посостязайтесь теперь с невестой.
Барчин с Култаем-Алпамышем начали петь оланы.
Култай-Алпамыш:
— На склонах гор — цветов ковер,
В реке — бобер, — яр-яр.
Мне ваш супруг, — вам не в укор, —
Был близкий друг, — яр-яр.
Споем олан, чтоб остер Был разговор, — яр-яр.
Известье есть, — яр-яр.
Лет семь иль шесть Аим-Барчин Ткала ковер, — яр-яр.
Узор — хитер! — Яр-яр.
Она скромна, Барчин-ай,
Она умна, — яр-яр.
Твой кушачок, твой поясок Истрепан как! — Яр-яр.
Но это просто — платок,
А не кушак! — Яр-яр.
Барчин:
— Олан поешь — и в сердце мне вонзаешь нож, — яр-яр.
Слова плетешь — и голос твой, ой, как хорош! — Яр-яр.
На голос мужа моего он так похож! — Яр-яр.
Култай-Алпамыш:
Э, глупая ты женщина, — на свете нет чудес. — Яр-яр.
Ну, кто же видел, чтоб мертвец когда-нибудь воскрес?! — Яр-яр.
Барчин:
— Настанет осень — пышный сад увянет, — говорю! —
Яр-яр. Но соловья и куст пустой приманит, — говорю! — Яр-яр.
Мой витязь-муж из мертвецов восстанет, — говорю! —
Яр-яр Ядгар мой, обретя отца, воспрянет, — говорю! — Яр-яр.
Култай-Алпамыш:
— Возбуждена, наряжена в парчу и шелк, — яр-яр.
Своей судьбой угнетена, забыла долг, — яр-яр.
Но, коль надежды и любви напев не смолк, — яр-яр.
Паршивый волк зачем тебе? Где в этом толк? — Яр-яр.
Барчин:
— В парчу и шелк наряжена, огорчена, — яр-яр.
Блюла б я долг, не будь судьбой угнетена, — яр-яр.
Мне эта свадьба не нужна, — она страшна! — Яр-яр.
Но жизнь Ядгару сохранить ведь я должна! — Яр-яр.
Култай-Алпамыш:
— Спесив, но властен Ултантаз, к тому ж — богат, — яр-яр.
Плешив, но страстен, — чем не муж, чем я — не сват! — Яр-яр.
Барчин:
— Хоть он и властен и богат, — мне мерзок он, — яр-яр.
Народ несчастен, угнетен, повсюду — стон, — яр-яр.
Мой оланчи! Ядгар тобой заворожен, — яр-яр.
Отца мечтает он иметь опять, — яр-яр!
Проказник хочет бороду отца трепать, — яр-яр.
Он шапку с головы отца желает снять, — яр-яр.
Култай-Алпамыш:
— Болит моя душа, скорбит, — я в том клянусь, — яр-яр.
Я плачу, — слез, горячих бус, я не стыжусь, — яр-яр.
Разгорячусь — и петь берусь я до зари, — яр-яр.
Но шапку снять я не решусь, хотя я — не трус, — яр-яр.
Барчин:
— Что я сказала, оланчи, — то знак любви, — яр-яр.
Пой, не молчи, — себя скорей разгорячи, — яр-яр.
Не жди зари — и с головы тельпак сорви, — яр-яр.
Култай-Алпамыш:
— Не говори, чтоб до зари, — не торопи, — яр-яр.
Дух укрепи, терпи — гори, — не торопи, — яр-яр.
Блеснет заря, — ты на мои дела смотри, — яр-яр.
Барчин:
— Лакомство вкусней на зуб, чем у губ, — яр-яр.
Снимет шапку, кто неглуп, кто мне люб, — яр-яр.
Култай-Алпамыш:
— Срок весны пришел — расцвел в срок цветок, — яр-яр.
Стоя поперек дорог, рок — жесток, — яр-яр.
Шапку снять нельзя тому, кто плешив, — яр-яр.
Иль парша на голове — не порок? — яр-яр.
Барчин:
— Нет весны — и свежей здесь розы нет пока, — яр-яр.
Нет от рока ни угроз и ни бед пока, — яр-яр. Друг-супруг мой не плешив и не сед пока, — яр-яр.
Култай-Алпамыш:
— Горе мне, моя судьба истин-но горька, — яр-яр.
Я держу твое дитя, — льется слез река, — яр-яр.
Тяжело его держать, — затекла рука, — яр-яр.
Барчин:
— Срезала с ребенка я жертвенную прядь, — яр-яр.
Сам — по запаху — сумел он отца узнать, — яр-яр.
Мальчик на руках отца хочет подремать, — яр-яр.
Култай-Алпамыш:
В паре петь со мной олан ты не рада ли? — Яр-яр.
Вражьи выведала ль ты силы, клады ли? — Яр-яр.
Говорить: «прими дитя!» — дважды надо ли? — Яр-яр.
От опасностей ему ты ограда ли? — Яр-яр.
Барчин:
— Осень ходит по садам, — всем кустам отцвесть, — яр-яр.
Может и на куст пустой соловей присесть, — яр-яр.
Если мать дает отцу сына приласкать, — яр-яр, —
Для ребенка неужель в том опасность есть? — Яр-яр.
Култай-Алпамыш:
— Если «Алиф-бе» не знать, — не писать письма! — Яр-яр.
Сына, говорю, прими! Не сходи с ума! — Яр-яр.
Это ль не во вред ему? — Посуди сама! — Яр-яр.
Барчин:
— Плакала над сиротой я день и ночь: «Ой-бой!» — Яр-яр.
Мой сиротка золотой, масляный такой! — Яр-яр.
Но тебя отец родной гонит прочь! Ой-бой! — Яр-яр.
Култай-Алпамыш:
— Ай, Барчин-ай, — яр-яр.
Ай, Барчин-гуль, — яр-яр.
Луны светлей, цветка нежней,
Ты будь умней, — яр-яр.
За Ултантаза не иди,—
Смерть караулит впереди!
Гуль-Барчин-ай, — яр-яр.
Ты так и знай, — яр-яр.
Барчин:
— Так говоря, — яр-яр,—
Пугаешь зря, — яр-яр.
Ведь на джиду сядет в саду
Мой соловей, [48]— яр-яр.
Супругой врагу стать не могу, —
Честь берегу, — яр-яр.
Муж мой-султан — мой Хакимджан;
Он лишь один, — яр-яр,—
Люб Ай-Барчин, — яр-яр.
Култай-Алпамыш:
— Оставили мы тут козлят, —
Застали коз, яр-яр.
Без нас расцветшая Барчин
Не краше ль роз? — яр-яр.
Мир изумляя красотой,
Пир задает, — яр-яр.
Пир обручальный, говорят, —
Как он богат! — Яр-яр.
Мы оставляли жеребят, —
Коней нашли, — яр-яр.
Мы думали: нет жен верней,
Нежней Барчин, — яр-яр.
Но стала Ай-Барчин большой, —
И нам чужой, — яр-яр.
Барчин:
От многих дум у Барчин-ай
Развился ум, — яр-яр.
Нет, я не стала вам чужой, —
Клянусь душой, — яр-яр.
Ах, в проигрыше я, мой сват!
Вы — снова шах, — яр-яр.
Мне снова — мат! — Яр-яр.
Олан закончился. Заря взошла, утро прошло, день к полуденному рубежу приближался. Кучками-кучками между тем народ везде собирается — слухи по всей стране летят, — разговор все один. Где ни столкнется голова с головой, там только и слышно: «Этот Култай — не Алпамыш ли?»
Тем временем приезжает Култай настоящий. На нем — алпамышев батырский ватный кушак, шишак блестящий. Встретились Култай с Алпамышем, — Алпамыш ему и говорит:
— Бабаджан, созови-ка людей Ултана, оповести о приходе моем.
Отвечает Култай: —Э, умножились теперь прихвостни его; если, собрав их, объявлю: «Алпамыш вернулся!» — как бы не убили они меня.
Успокоил его Алпамыш: — Не бойся, — я близко буду, — чуть что, — выручу тебя.
Послушался дед Култай, — на Байчибара сел, поехал дальше — делать, как Алпамыш сказал. Никто его, настоящего Култая, не узнает, смотрят люди — диву даются — Кто такой этот важный витязь-аксакал?
Подъехал Култай ко дворцу, привязал Байчибара, созвал людей и сказал им такое слово:
— Праздника часы настают,
Цветники-сады расцветут.
Племени конгратского люд,
Ведай, что пришел Алпамыш!..
Нужно эту весть разгласить,
Радостью кипеть — не остыть.
Цвет сине-зеленый носить,
Близких и друзей посетить:
Здесь он, ваш тюря, Алпамыш!..
Голос дать великой трубе,
Пушечной начаться пальбе:
Внял господь народной мольбе, —
С вами ваш тюря, Алпамыш!..
Саду по весне зеленеть,
Розам — распускаться, алеть,
Соловьям — любовью пьянеть,
Песням соловьиным звенеть.
Самозванным ханам — конец,
Г нету всех Ултанов — конец!
Знайте, что пришел Алпамыш!..
Разойдись, печали туман,
Кайся, безрассудный тиран,
Радуйся, Конграт-Байсунстан, —
Здесь он, твой законный султан!
Друг — живи в чести и в любви,
Недруг — да потонет в крови!
Смерть врагу, — пришел Алпамыш!..
Род байсун-конгратский, живи!
Дружно и по-братски живи!
В славе и в геройстве живи,
И в благоустройстве живи, —
Меч тебе и щит — Алпамыш!..
Байбурибий, старец седой,
Бурдюки носящий с водой,
Кличет тебя сын молодой, —
Встреть его, — он здесь, Алпамыш!..
Тот, кто, твой нарушив запрет,
Чести исполняя обет,
Не страшась опасностей-бед,
В дальний край враждебный ушел,
Пролежал в зиндане семь лет,
Кто потряс тот край калмык о в, —
Он вернулся, жив и здоров, —
Встреть его, — он здесь, Алпамыш!..
Ты, чье сердце скорбью кипит,
Много натерпевшись обид,
Ты, его сестра, Калдыргач,
Больше не терзайся, не плачь, —
Брат твой калмык о м не убит, —
Встреть его, — пришел Алпамыш!..
Ты, чьим он вскормлен молоком,
Чьим он был любимым сынком,
Мать его, страдалица, знай:
Не был он убит калмык о м, —
Встреть его, — он здесь, Алпамыш!..
Родичи, друзья его, вы —
Сверстники, товарищи-львы,
Все конгратское племя мое,
Под врагом жестоким семь лет
Были без вожатого здесь,
Выли верблюжатами здесь!
Знайте, здесь ваш друг, Алпамыш!..
Юною оставшись вдовой,
Знай, Барчин, супруга его,
Хакимбек, возлюбленный твой,
Вырвался из плена живой, —
Встреть его, — он здесь, Алпамыш!..
Ханский подо мной Байчибар, —
Прилетел к народу шункар, —
Весь народ, и молод и стар, —
Встреть его, — он здесь, Алпамыш!..
Эту весть на пир чабан Култай принес, —
Зданье тойханы от криков сотряслось,
Светопреставленье будто началось.
Сразу все ултаны опустили нос.
— Что-то будет с нами! — говорят они, —
Он нам всем покажет киямата дни!..
Кто он, этот важный витязь-аксакал,
Что на Байчибаре ханском прискакал?.. —
Так никто из них Култая не узнал:
Ведь Култаем там считался Алпамыш!..
Алпамыш меж тем пастуший кебанак
Сбрасывает с плеч, а с головы — тельпак,
Козий белый мех с лица срывает вмиг,
Сбрасывает их — отбрасывает их, —
Золотой на нем сверкающий кушак, —
Перед красотой его немеет враг.
Бек-батыр Хаким, прекрасен и велик,
Открывает людям подлинный свой лик!..
В это время счастья раздается всклик:
В тойхану вбегает Байбури-старик,
Семеня ногами, он бежит, пыхтя,
Очи его блещут, радостью блестя:
— Ой, дитя мое, воскресшее дитя! —
К сыну он бежит, объятия простер,
Обнимает сына, гордо говоря:
— Стал ты величав, как истинный тюря!
Сколько мук терпело бедное дитя!.. —
В это время крик послышался опять:
То его старуха прибежала — мать, —
Дорогого сына стала обнимать,
Обнимает, речи ласки говоря:
— Э, мое дитя, мой Хакимджан тюря!.. —
В это время крик послышался другой:
— Ой, мой Хакимджан, супруг мой дорогой!.. —
Это Барчин-ай, его жена бежит, —
Слезы счастья льет на грудь ему рекой.
Плачет и Хаким от радости такой…
Пасшая верблюдов — вслед родным своим —
Прибегает с плачем Калдыргач-аим,
Обнимает брата: — Ака-джан Хаким!
Ой, мой дорогой, мой долгожданный брат!.. —
Так они стоят и с гостем говорят,
Каждый в свой черед к нему прижаться рад.
Все, ликуя, плачут — и сто раз подряд
О его здоровьи разузнать хотят.
Любящие вновь друг друга обрели:
Сына, брата в нем, супруга обрели!..
А уже в народе слух о том бежит —
И туда народ со всех сторон спешит,
Стар и млад, тем слухом возбужден, спешит.
Не одна дорога в град Конграт лежит,
Каждая людьми, как саранчой, кишит:
Если Алпамыш вернулся в свой народ,
Зрелища такого кто себя лишит?
Алпамыш меж тем, роднею окружен,
Знак подав, садится на отцовский трон,
А Ултан, пред всем народом посрамлен,
Голову повесил, сердцем огорчен,
И, заплакав, так сказал при этом он:
— Лучше бы я умер — и не знал вовек,
Что такое власть и что такое бек!
Лучше бы я жил, как всякий человек,
Если бы соблазна властвовать избег!
Всех богатств и власти мне милей сейчас
Тот укрук, с которым табуны я пас!
Стыдно мне, конгратцы, и глядеть на вас!.. —
В горе и позоре избивать себя
Кулаками стал несчастный Ултантаз.
Если Алпамыш вернулся в свой народ, —
Беку-самозванцу — умереть черед:
Кто бы о его бесчинствах не сказал?
Если б хоть Ядгара он не истязал!..
В это время с места вдруг вскочил Ядгар,
Он вскочил, как юный разъяренный нар, —
Подбежал к Ултану — и нанес удар.
Тот пощады просит, — мальчик не дает,
Руки ему вяжет — и к отцу ведет.
К трону подойдя, он перед отцом предстал,
Косточкою каждой он затрепетал, —
И отцу слова приветствия сказал…
Бека увидав, затрясся Ултантаз, —
Ужаса озноб преступника затряс, —
В землю он глядел, не поднимая глаз.
Раздается грозный алпамышев глас, —
Обвиненья речь в собраньи полилась.
Кончив гнева речь, он отдает приказ —
И под стражу взят злосчастный Ултантаз…
Увели Ултана… Спрашивает хан:
— Что случилось? Где мой друг алп-Кар-джан?!
Почему в такой счастливый день и час
Друга своего не вижу среди вас?
Отвечает один из присутствовавших:
— После ухода вашего, когда Ултантаз правителем народа себя объявил, он всех при вас состоявших людей на разную службу назначил. Караджана же ни на какую должность не определил и, к людям его не пуская, отправил на Алатаг. Лишил он его права с людьми встречаться. Ултан приказ написал, печать приложил к нему, — вручил бумагу Караджану: «Если, мол, увижу тебя хоть раз с кем-нибудь из людей не только разговаривающим, — рядом стоящим, — сам себя вини: вздерну тебя на виселицу и голову отрублю». По этой причине никто Караджана все это время не видел и ничего о нем не знает. Бумага эта у Караджана в руках должна быть, если только он на Алатаге не дождался уже своего смертного часа…
Услыхав такие слова, Алпамыш отдает приказ:
— Не медля седлайте лучших скакунов, в одиночку не отправляйтесь, — трое-четверо поезжайте, — разыщите, привезите Караджана. Одежду ему от меня, коня отборного в дар от меня доставьте, — весть обо мне передайте: вернулся, мол, Алпамыш в Конграт, друга своего скорее видеть мечтает!..
Четыре всадника на Алатаг отправились. Прибыли — разыскали Караджана. Увидел их Караджан-батыр, удивился: — В чем дело? — спросил он.
Сказали ему люди Алпамыша:
— Прибыл бек Хаким, наш султан!
Живо снарядись, Караджан!
Малое, великое ль будь, —
Ни о чем не думай, забудь, —
И — без промедления в путь!
В дар тебе прислал Хакимджан
Этого коня и чапан!..
Мешкать и не думал шункар.
Принял побратима он дар, —
В сердце его — радости жар.
Быстро им оседлан тулпар.
Ехали туда вчетвером, —
Ехали назад впятером.
Едет Караджан, а весть вперед бежит.
Приезжает он — за ним народ бежит.
Кто-то Алпамыша известить спешит, —
Алпамыш, узнав, нисходит с трона вниз.
Старые к нему вазиры тут сошлись:
С почестями нужно гостя встретить им, —
Вышли, смотрят — едет гость желанный к ним!
Вот он подъезжает: — Здравствуй, побратим!
После приезда Караджана совет собрали — дела обсудили — пир готовить стали.
Много белых юрт разбили для гостей,
Много было в них припасено сластей.
В золото из луков шла стрельба в тот день, —
Золотые тыквы — для стрельцов мишень. [49]
Вечера на землю опустилась тень,
А народ на пир валил, кому не лень.
Шествием веселья с факелами шли,
Из умолкших пушек вновь пальбу вели.
Множество котлов на поле принесли,
Множество костров на поле разожгли,
Резали баранов — счета им не чли,
Повара варили, пекари — пекли.
А людские толпы все текли-текли,
Собрался там весь байсун-конгратский мир.
Неразлучны были, возглавляя пир,
Алпамыш-батыр и Караджан-батыр…
Знатный и незнатный пировал народ,
Пир отпировав, большой созвали сход.
Алпамыш дела с народом обсудил, —
Сердце от печали он освободил.
Верных слуг своих он щедро наградил,
Прихвостней Ултана бек не пощадил:
Строгий розыск он не медля нарядил,
Недругов своих повсюду находил,
Пойманных врагов допрашивал-судил.
В темные зинданы многих посадил, —
Самых вредных он и на смерть осуждал.
Самого Ултана сорок дней подряд
Алпамыш со всей суровостью пытал,
Через сорок дней он приказанье дал —
Кончить Ултантаза… Мир в стране настал.
Алпамыш теперь порядок утверждал:
Он дела правленья мирно обсуждал, —
Малое, большое строго наблюдал, —
Он благоустроить родину желал.
Он свою родню счастливой увидал,
С Ай-Барчин себя любовью услаждал, —
Пыль страданья он из сердца выметал…
А время шло. Заря однажды вставала, — когда солнце взошло, прибывает во дворец несколько всадников, Барчин спрашивают. Вышел к ним Алпамыш, — Алпамышу они такое заявление сделали:
— В слове сказанном всегда ошибка есть.
Вам Байсарыбай, отец Барчин, шлет весть.
Осень наступает — всем цветам отцвесть.
Очень на чужбине тосковал ваш тесть, —
Все-таки домой вернуться он решил.
Много он труда на это положил,
Много испытаний тяжких пережил.
Кто с ним оставался — с ним откочевал.
Берег Кок-!Камыша — им теперь привал,
Там Байсарыбай, как встарь, залетовал.
По своей Барчин старик затосковал:
«Мне разлука с ней невмочь, — он говорит, —
Ведь единственная дочь! — он говорит, —
Глаза моего зрачок!» — он говорит.
Так, вздыхая, день и ночь — он говорит…
Эти слова услыхав, распорядился Алпамыш вестников дяди-тестя своего с коней спустить. Хорошо накормив их, подарками их снабдив, отправил он их обратно: скорей, мол, пусть дорогие гости прибывают. Назначив еще человек десять почтенных людей, он их вместе с вестниками на Кок-Камыш послал с наказом — сопровождать Байсары. Пастбище озера Кок-Камышского, если прямиком итти, недалеко было.
Прибыли люди на Кок-Камыш, — наказ Алиа-мыша сообщили. Выслушал их добрые слова Байсары, добрыми словами сам им ответил, оставил давнюю свою обиду, родичам своим за оказанный ему почет много благодарности высказал, — принял приглашение. Страстно желая Барчин свою увидать, на родине своей снова жить, поставив десять посланцев Алпамыша впереди каравана своего, — отправился Байсарыбай со спутниками в Конграт.
Об их приближении — навстречу высланный человек сообщил во дворец. Ай-Барчин пешком на дорогу вышла — увидела издали родителей своих, — и такие сказала слова:
— Боли сердца мне ужель теперь не знать?
Явь иль сон я вижу, — не могу понять!
Вправду ль предо мной моя родная мать?!
Чресла кушаком украсив золотым,
Не родной ли мой отец передо мной?! —
Распахнув объятья, к ним бежит Барчин,
Слезы счастья из очей струит Барчин.
Дочь свою увидев, ослабел старик,
Шевельнуть не мог суставами в тот миг, —
Грузом радости раздавлен был в тот миг.
Дочь свою увидев, слез не удержал,
К старческой груди свое дитя прижал.
Далеко-далёко край врагов теперь!
Как бы ни был тот далекий путь тяжел, —
Старый Байсары на родину пришел!
Дочь свою в объятья принимает мать, —
Радость этой встречи надо понимать!
Байсары стоит пред зятем дорогим:
— Ты здоровым ли пришел домой, Хаким? —
Алпамыш обласкан словом был таким.
Кто семь лет скитался по краям чужим,
Знает, как отрадно встретиться своим.
Все обиды их растаяли, как дым.
Встретить Байсары пришел и Байбури, —
Все-таки — два брата, что ни говори!
Братская любовь их вспыхнула опять,
Друг о друге все хотят скорей узнать,
Слезы друг о друге стали проливать.
То, что было — было, — стыдно вспоминать,
Рану распри старой надо ль растравлять? —
Лучше о делах страны потолковать, —
Край родной им надо благоустроят
Солнце между тем уж начало пылать,
Ко дворцу пришли, — Барчин уводит мать.
Стали дастархаи гостям приготовлять,
Знатные мужи пришли их поздравлять.
Вскоре собрались и сазандары там:
Карнайчи пришли и сурнайчи пришли,
Трубный рев стоял, звенели тары там,
Бубнов, барабанов громы — тара-там!
Кто на чем умел, на том он и играл,
Юных забавляя, как и старых, там.
Девушек, молодок толпа собралась —
И огонь веселья долго там не гас.
Но концу игры пришел, однако, час, —
Люди по своим стоянкам разбрелись.
Кое-кто остался: жалобы нашлись, —
Просят Алпамыша: «Вникни, разберись!»
Беки на совет державный собрались, —
Сообща разбором жалоб занялись.
Выслушав обиды, «да» сказав иль «нет»,
Беки встали с мест, — закончили совет…
Так-то возвратился после всех невзгод
В ту страну родную, в свой родной народ
Алпамыш-батыр, могучий сокол тот.
Так, семь лет пробыв у калмык о в в плену
Милую свою увидел он страну,
Так вернул себе любимую жену,
Так объединил байсун-конгратский мир…
Эти все дела случились в старину,
Их свершил тот сокол, Алпамыш-батыр,
О котором слава облетела мир.
Свой дастан о нем поет Фазил-шаир,
Если, воспевая Алпамыша тут,
Клики «гай!» от вас я часто слышу тут,
Лучшие слова на память мне придут.
Я — Фазил, простой дехканин и певец,
Как умел, так пел, — и песне тут конец!
