ПРИХОД И УХОД МАРКИЗА
Маркиз Монферрат роскошнейшим образом обставил свое путешествие из Акры в Сидон, со свитой, на шести галерах. Впрочем, должно быть, и этого было ему мало: в Сидоне он взял с собой свою любимую жену с ее женщинами, евнухами и янычарами. Его сопровождали в Триполи уже целых двенадцать кораблей. Оттуда он отправился по алепской дороге в Рыцарский Карак, а два дня спустя — дальше, к великому подъему на Мон-Ферран. С ним двигалась вся блестящая компания — все его эсквайры и рыцари в златотканых одеждах с алыми чепраками на мулах и носилками для женщин, с поэтами и скоморохами, со своим попом, турками и наложницами.
Целью маркиза было — произвести внушительное впечатление на Старца из Муссы, но вышло наоборот. Старца нелегко было тронуть: он привык ко всему такому. Пророку не напророчить, попа не удивить чудесами!
Поднявшись на вершину Мон-Феррана, он был встречен старым суровым шейхом, который преспокойно объявил ему, что он должен тут и остановиться. Маркиз разозлился, шейх держался степенно. Маркиз бушевал и поминал про свои рати.
— Смотрите-ка сюда, сударь мой! — проговорил шейх.
Горные зубцы были унизаны лучниками; в висячих лесах блистали копья; а между ними и небом угрюмо стояли ледяные вершины.
Маркиз почувствовал, что колени у него опускаются. Наутро он проснулся в целомудренном настроении, и переговоры были возобновлены на иную ногу. В заключение он просил, чтоб ему дозволили взять с собой хоть трех молодцов, без которых он не мог обойтись. Ему были необходимы: его духовник, его шут да цирюльник.
— Нет, это невозможно! — возразил шейх и прибавил: — Если они уж до такой степени нужны вам, можете покуда оставаться с ними на Мон-Ферране. Но в таком случае вы уж не можете рассчитывать на свидание с Повелителем ассассинов.
— Но, высокопочтенный господин мой, — возразил маркиз с дурно скрываемым нетерпением. — Ведь в этом вся цель моего путешествия.
— Так и было слышно, — заметил шейх. — Но это уж ваше дело. Я же могу со своей стороны сказать, что эти особы не могут быть необходимы при кратком свидании.
— Я могу уделить его величеству целую неделю, — проговорил маркие.
— Господин той может уделить вам целый час, но считает, что и половины этого времени за глаза довольно.
— Друг мой! — сказал маркиз, широко раскрыв глаза. — Я избран в короли Иерусалима.
— Ничего про это дело мне не известно, — отвечал шейх. — Я думаю, нам лучше спуститься.
И они пошли только втроем: шейх, маркиз и Джафар-ибн-Мульк.
Когда они, наконец, достигли цветущей долины и вступили в третий из парадных покоев, их встретил глава евнухов и заявил, что его господин в гареме, а потому тревожить его невозможно. До сих пор маркиз все расточал улыбки и восторги, но теперь его взяла страшная досада. Но делать было нечего. Поневоле пришлось ему ждать аа голубом дворе часа три. Наконец его ввели в приемную залу, залитую молочным светом, и он чуть не упал в обморок от злости и смущения. Он был ослеплен; он, спотыкаясь, прошел по кроваво-красному ковру до трона и, едва держась на ногах, остановился с сомкнутым ртом, в то время как Повелитель ассассинов уставился на него до того прищуренными глазами, что трудно было даже поручиться, видит ли он его. Окружающие как колы, стояли на коленях.
— Что вам нужно от меня, маркиз Монсферрат? — Спросил старый владыка самым глухим голосом.
Маркиз набрался храбрости и сказал с достоинством:
— Прекрасный повелитель мой! Я хочу свести двух королей на дружественной почве, я ищу союза для общей доброй цели и ищу обмена выгодами и прочими подобными любезностями.
Все эти предложения были записаны на табличках и внимательно просмотрены Старцем из Муссы, который, наконец, сказал:
— Рассмотрим все это по порядку. Каких же это королей вы хотите свести на дружественной почве?
— Вас, государь мой, и себя, — отвечал маркиз.
— Я не король, — отозвался Синан, — и не слыхал, чтобы вы были король.
— Меня избрали королем Иерусалима! — резко возразил маркиз.
Старец поднял свое морщинистое чело.
— Ну, дальше. Что это за общая добрая цель?
— Хе-хе! — просиял маркиз. — Это — справедливая кара. Я буду разить вашего врага, султана, через его друга, короля Ричарда.
Старец задумался.
— Ты сам нанесешь ему удар, маркиз? — спросил он наконец.
— Государь! Твой вопрос совершенно справедлив, — поспешил ответить Монферрат. Выходит так, что я не могу сам сразить короля Ричарда: мне до него не добраться. Я в этом сознаюсь — видишь, как я откровенен! Но вы, я уверен, можете сразить его. А этим, позвольте вам заметить, вы нанесете смертельный удар Саладину, который его любит и заключает с ним договоры вам в ущерб и всему христианству на позор.
— Ты говоришь о позоре христианству? — переспросил Синан, заморгав глазками.
— Увы! Будешь поневоле говорить, — мрачно подтвердил маркиз.
— Я вижу, ты принимаешь близко к сердцу это дело.
— Да, очень близко! — отвечал маркиз. Старец опять пристально посмотрел на него, потом спросил, где можно найти Мелека.
— Мы думаем, что он теперь в Аскалоне и отделился от герцога Бургундского, — сказал маркиз.
— Джафар-ибн-Мулък и Коджа-Гассан! — сказал старец как бы во сне. — Подите сюда!
Молодые люди отошли от стены и упали ниц перед троном, а их господин обратился к ним таким голосом, словно заказывал обед:
— Возвращайтесь с маркизом на берег через Эмезу и Баалбек и, как завидите Сидон, наносите удар! Одного из вас сожгут живьем. Я думаю, пусть лучше это будет Джафар. Другой же пусть поспешит вернуться с доказательством. Прием окончен.
Старец сомкнул глаза. Лежавших ниц кто-то тронул легонько. Они подползли к своему повелителю и поцеловали его ногу. Затем стали поджидать маркиза. А тот, бледный, как смерть, ничего не видел и не слышал. При новом знаке один из ассассинов положил ему руку на плечо.
— О, Господи Иисусе! — пробормотал маркиз, обливаясь потом.
— Перестань блеять, глупый баран! Ты разбудишь господина, — торопливо прошептал Джафар.
Маркиза увели, а Старец спал себе преспокойно.
Никого из своих так больше и не видал маркиз: во-первых, их уже не было в Мон-Ферране, во-вторых, его повезли другой дорогой. Сперва ехали по угрюмому хребту Мазиафа, где крепость, словно повисшая в воздухе, как облачко, стережет долины, потом — по снежным полям, по террасам, вырубленным во льдах, где крутизна поднимается и падает на тысячу футов с обеих сторон. Так добрались до Эмезы — горного селения, окутанного вечными туманами; оттуда спустились к Баалбеку и через тернистые речные ущелья — к залитому солнцем морю. Вот по каким местам вели приговоренного к смерти итальянца! А он тем временем уж понял, что конец его близок, и старался закалить себя, чтобы мужественно встретить смерть.
Башни Сидона засверкали непорочной белизной над сизой пеленой туманов. Путники увидели золотистые пески, окаймленные морской пеной, увидели и корабли. Спускаясь по долине, роскошно усеянной цветами и душистыми кустами, там, где крепкие кактусовые изгороди замыкали вспаханные поля и оливковые сады, а кузнечики поднимали свою трескучую музыку, Джафар-ибн-Мульк прервал молчание, в которое были погружены все трое:
— Пора? — спросил он своего брата, не поворачивая головы.
— Нет еще, — отозвался Коджа.
Маркиз принялся горячо молиться, но не раскрывая уст.
Они вступили в степь, среди которой торчали утесы, покрытые альпийскими розами и диким виноградом. Здесь воздух был мягкий, чистый, солнце нежно. Осел маркиза вдруг вздумал порезвиться, насторожил уши и заржал. Джафар-ибн-Мульк подошел вплотную к маркизу и обнял его за шею.
— Добрый знак! — сказал он. — Рази, Коджа! Коджа всадил свой нож по рукоятку — маркиз только кахикнул. Джафар сиял его с осла — труп трупом.
— Ну, а теперь отправляйся обратно, Коджа, — проговорил он. — Я должен оставаться здесь: такоко ясное желание Старца!
— И я тоже думаю, — сказал тот. — Дай мне доказательство!
Они отрубили маркизу правую руку. Коджа, встряхнув ее, положил себе за пазуху. Когда он уж отъехал далеко по дороге в горы, Джафар сел на кучку фиалок, поел немножко хлеба и фиников и крепко уснул на солнышке. Там его и нашел объезд сидонских солдат, которые тут же поблизости нашли бренные останки своего повелителя за исключением правой руки. Солдаты забрали Джафара-ибн-Мулька и сожгли его живым.
Старец из Муссы был ласков с Жанной; он был до того доволен ею, что редко проводил время без нее. Он находил теперь, что Фульк — прекрасный мальчик, да иначе и быть не могло, принимая во внимание, какие у него родители. Жанне была дана самая полная свобода, какая только возможна для любимицы великого владыки. Однажды, недель шесть спустя после того, как она в первый раз явилась в долину, он послал за ней. Когда она пришла и низко поклонилась, он потянул ее за руку, чтоб она стала рядом с троном, обнял ее и поцеловал. С чувством самоудовлетворения заметил он, что у нее прекрасный вид.
— Дитя мое! — ласково начал он. — У меня есть для тебя новость, которая, наверное, будет тебе приятна. В настоящее время большая часть маркиза уже разложилась в склепе.
Зеленые глаза Жанны дрогнули на мгновенье; она молча всмотрелась в умное лицо старика.
— Государь! — спросила она по привычке. — Это правда?
— Сущая правда, — ответил он. — В доказательство взгляни на эту руку, которую один из моих ассассинов — тот, что остался жив — принес мне.
Он вынул из-за пазухи мертвую руку и положил бы ее на колени Жанны, если б она не воспротивилась.
Он опустил ее на пол рядом с собой. Потом Старец продолжал:
— По справедливости, я мог бы требовать себе награды за это. Я и потребовал бы, если б не был уже вознагражден.
Опять Жанна вдумчиво всматривалась в него.
— Какое же это еще вознаграждение, государь? — промолвила она.
Старик только улыбнулся своей умной улыбкой и теснее обнял ее стан. Жанна продолжала думать свою думу.
— Ну, что же вы сделаете теперь со мной, государь? Убьете меня? — спросила она.
— Можешь ли ты задавать такой вопрос? — ответил Старец.
Затем он продолжал говорить уже более важно. Он сообщил Жанне, что, по его мнению, жизнь короля Ричарда находится пока в безопасности, но что он предвидит большие затруднения на его пути, пока он не уберется восвояси.
— Не один ведь маркиз Монферрат враг ему, — продолжал Старец. — Мелек страдает от того же, от чего и все великие люди — от зависти людей, которые, с его точки зрения, слишком глупы, чтоб он мог считать их человеческими существами. Для дурака нет ничего противнее, как видеть собственную глупость; а так как твой Мелек — все равно, что зеркало для таких людей, то можешь быть уверена, что они придушат его при первой возможности. Он — самый смелы и из всех людей на свете и один из лучших правителей, но он нескромен. Он — человек чересчур властительный; и слишком мало в нем любви. Жанна слушала его с широко раскрытыми глазами.
— Разве вы знаете моего господина? — спросила она.
Старик взял ее за руку.
— Весьма немного есть людей на свете, — сказал он, — про которых я не знал бы чего-нибудь. Говорю тебе: есть предел власти Мелека. Не может человек своенравно говорить Да или Нет без того, чтобы за это когда-нибудь не поплатиться. С той, как и с другой стороны, долг все растет. Его дело — с кем столкнуться: с теми ли, к кому он сперва благоволит, или с теми, кого он отвергает. Обыкновенно первых труднее удовлетворить, чем последних. Поэтому пусть он остерегается своего брата.
Жанна прильнула к нему, умоляя его и взглядом, и устами.
— О, господин! — сказала она, и губы ее задрожали. — Если я хоть что-нибудь значу для вас, скажите мне, когда королю Ричарду будет угрожать опасность — тогда я должна буду покинуть вас.
— Будь, что будет, — проговорил ее повелитель. — Но я сообщу тебе все, что найду нужным для тебя; и этим ты должна удовлетвориться.
Красота Жанны, еще возвеличенная роскошным нарядом, который ей нравился, а также и ее телесным благосостоянием, была, конечно, замечательна, а скромность — еще больше, но сердце было самым великим ее достоинством. Она опять подняла взор к моргающим глазам своего повелителя и несколько секунд твердо смотрела в них, обдумывая его слова. Затем она опустила глазки и проговорила:
— Конечно, я останусь у вас до тех пор, пока не будет угрожать моему господину прямая опасность; здешний воздух полезен моему малютке.
— Он для всего полезен, — заметил Старец. — Особенно он полезен для тебя, о мой источник неиссякаемых наслаждений' И я уж позабочусь, чтобы этим воздухом питались розы у тебя на щечках, о мое прекрасное дитя!
Жанна сложила руки и пробормотала:
— Вы сделаете, как вам будет угодно, о, господин мой! Я не сомневаюсь.
— Будь в этом уверена, дорогое, милое дитя! — сказал Старец и отослал ее обратно в гарем.