«Ледовый опыт капитана Николаева — шестое чувство, свойственное немногим полярникам». (Замечание в кают-компании «Литке» после проводки «Партизана Щетинкина».)
Буксируя речной пароход, мы шли проливом Вилькицкого, проверяя правильность решенного сутки назад уравнения с тремя неизвестными.
— Вскроется ли пролив в предполагаемый срок и вскроется ли вообще?
— Какова крепость льда перемычки?
— Удастся ли провести через перемычку суда второй Ленской экспедиции?
Профессор Визе определил день вскрытия пролива Вилькицкого: двадцать седьмое августа. Именно к этому дню синоптик Радвиллович (прозванный моряками более понятно — «ветродуй») ждал перемены ветра, который взломает перемычку и вынесет голубые льды в восточную часть моря Лаптевых. До намеченного срока вскрытия пролива оставалось целых шесть суток, вполне достаточных для того, чтобы вторая Ленская достигла бухты Тикси и приступила к перегрузке продовольствия и машинного оборудования на речные баржи.
Дуплицкий и начальник второй Ленской Орловский, находившийся на ледоколе «Ермак» по ту сторону пролива, долго беседовали друг с другом по радио, заполняя эфир планами досрочного взятия пролива Вилькицкого.
Планы предусматривали воздушную разведку. Пилот амфибии «Ш-2» Федор Кузьмич Куканов и капитан Николаев поднялись над проливом и определили состояние льдов. Перемычка растянулась на пятнадцать миль. Сплошное ледовое поле перегородило пролив, упиралось одним концом в отвесные скалы острова Большевик, другим — в отлогие берега Таймыра. Течения двух морей — Лаптевых и Карского — сжимали перемычку, держали ее на месте. Помощь мог оказать только ветер, норд-вестовый ветер.
Орловский нашел иной выход. Он повел «Ермак» в наступление на льды с запада, решив выиграть у Арктики шесть лишних суток, обеспечивающих возвращение второй Ленской в Европу в текущем году.
«Литке» подступал к ледовой перемычке с востока.
Повторяя слова капитана «Правды» Смагина, игра стоила свеч. Двадцать первого августа дедушка ледокольного флота «Ермак» вывел в море Лаптевых «Сакко» и «Молотова», а двадцать второго утром, форсируя взломанный таранами «Ермака» десятибалъный лед пролива, мы вошли в Карское море и отдали якоря у мыса Челюскин, самой северной точки Старого света.
Гурий[30], сложенный терпеливыми руками моряков «Королевы Мод», темнел на отлогом берегу мыса Челюскин, увенчанный железным шаром с надписью Амундсена:
«NO passagens beseirere Adolf Erik Nordenskiöld оg hans kjoekke moend til minde Maudekspeditionen 1918–1919»[31].
Годы не расшатали груду плоских камней гурия. Только люди оставили на ней царапины надписей да в стороне, где Амундсен видел унылую скудость болотистой тундры, вырос новый советский поселок — станция Челюскин.
У берегового припая разгружал строительные материалы первенец сквозного похода — «Сибиряков». Буксируя громоздкие бревна разобранных домов, победно рокотали вездеходы. Пять дымков столбами поднимались над рейдом. Узловой порт Северного морского пути принимал очередную эскадру большевистских кораблей, плывущих в Якутию. На синем фарфоре неба дрожали неясные очертания Северной Земли, поднятые рефракцией над горизонтом. Течение уносило в пролив источенные водой и ветрами ледяные поля, оторванные от многолетнего пака. Манил просторами чистой воды путь на запад.
Снова краснознаменный ледорез шел штурмовать перемычку Вилькицкого. Это был сверхплановый рейс, наш подарок Якутской республике: проводка речного буксира, носившего славное имя сибирского героя — партизана Щетинкина.
*
Августовская ночь Заполярья окружала караван. Багрово светило над мачтами незаходящее солнце. Отблески пожара горели на взломанной перемычке пролива и квадратных иллюминаторах «Литке». Иногда снежная мгла прятала солнце. Набухшие, мягкие хлопья снега, лениво стлались на палубе и надстройках.
Проводка была неожиданна.
«Литке» выручал вторую Ленскую. Проводку «Партизана Щетинкина» должен был осуществить «Ермак». Но конструкция ледокола не позволяла ему ошвартовать вплотную к корме речной пароход: мешали выдвижные винты. А идти в кильватере «Партизан Щетинкин» не мог: огромные глыбы льда, придавленные грузной тушей «Ермака», выплывали позади неожиданно, как нерпы. Одного удара любой из них было бы достаточно для того, чтобы пустить ко дну идущее сзади маленькое судно, поврежденное еще у архипелага Норденшельда.
Речной буксир «Партизан Щетинкин» за кормой «Литке».
«Партизан Щетинкин» входил в состав второй Ленской экспедиции. Там раздавались голоса противников переброски парохода через пролив Вилькицкого. Говорили, что «Партизану Щетинкину» лучше вернуться в устье Енисея. Трусливые нотки слышались в этих голосах. Кое-кому из судоводителей, видимо, было чуждо всякое новаторство и непонятно значение переброски на Лену восьмисотсильного буксира, непонятна неотложность задачи — обеспечить своевременную доставку вверх по реке грузов, приплывших с запада, в отрезанные бездорожьем якутские наслеги.
Начальник второй Ленской Орловский обратился за помощью к «Литке». И капитан Николаев, слово которого решало судьбу проводки, немного подумав, согласился: «Партизан Щетинкин» был хорошим подкреплением Ленскому флоту.
*
Капитан не покидал мостика. Его усталое лицо неизменно было обращено к корме ледореза. Охватив длинными тонкими пальцами двойное дуло бинокля, он размеренно шагал по скользкой палубе мимо напряженно-внимательных штурмана и рулевого.
«Литке» форсировал перемычку. Нужно было пройти пятнадцать ледовых миль и доставить миниатюрный буксир невредимым на чистую воду. Удача целиком зависела от хладнокровия капитана, от его умения быстро ориентироваться в окружающей обстановке. Не спуская глаз с кормы, где за крыльями самолета кадила труба «Партизана Щетинкина», он жонглировал ручками телеграфа, направляя послушный ледорез в нужную сторону.
Моряки любили капитана Николаева. Этот скромный, молчаливый человек обладал необходимыми качествами мастера ледовых широт, и, поражая всех исключительным хладнокровием, капитан никогда не переступал границ вежливости. Он не имел привычки обрушивать ярость и гнев на штурманов, что охотно практиковали многие капитаны, однако помощники скорее бы согласились на дюжину «разносов» другого человека, чем на одно замечание капитана Николаева.
Невозмутимость была основным качеством капитана Николаева. Она никогда не изменяла ему, какие бы трудности он ни преодолевал. Она не изменила ему и в тот день, когда он повел израненный ледовыми битвами «Литке» на помощь «Челюскину».
Десятого ноября старший радист ледореза Олег Куксин постучал в дверь капитанской каюты.
— От Шмидта и Воронина, — сказал он, передавая стопку листков.
Командование «Челюскина» прислало ответ на посланное несколько дней назад предложение руководства Северо-Восточной экспедиции помочь дрейфующему пароходу. На приказ командования коллектив литкенцев, измученный шестнадцатимесячной работой во льдах, ответил:
«Несмотря на исключительный риск при настоящем техническом состоянии ледореза, большевистскими темпами провести подготовку «Литке» к выходу в Арктику — на помощь «Челюскину».
А еще через двое суток, выкачивая каждый час двести пятьдесят тонн воды из дырявого корпуса, рискуя судном и людьми, Николаев гнал полузатопленный ледорез в гибельный дрейф Чукотского моря. Начинались заморозки. Прогалины между торосистыми полями затягивало коркой молодого льда. Он с каждым днем уменьшал бег ледореза…
Семнадцатое ноября тысяча девятьсот тридцать третьего года. Американское море Бофора.
Место и дата навсегда остались в памяти.
Невеселую думу обдумывал Николаев, слушая взволнованного начальника Северо-Восточной экспедиции капитана Бочек.
Лакированные стены просторной кают-компании «Литке» увешаны снимками судов ледокольного флота.
За длинным столом мрачнели насупленные лица совета полярников. Сутулая фигура начальника Северо-Восточной экспедиции капитана Бочек еще более cropбилась. Седина — след бессонных ночей — поблескивала в его всклокоченных волосах. Задумчиво гладил выцветшую бороду однорукий соратник Вилькицкого — доктор Старокадомский. Старший механик — латыш Фридвальд — шептал отсекру партколлектива ревизору Тарасову:
— Положение — как тузовый пик. Выберемся. На всякое ядие есть противоядие.
Любопытствуя, оглядывал необычайное совещание гость с «Челюскина» — поэт Илья Сельвинский.
— Молодой лед, — информировал начальник, — нарастает очень интенсивно. Два-три дня, и мы застряли. Найти проход к «Челюскину» не удалось, хотя искали со всех сторон и сами забрались севернее, чем судно профессора Шмидта. Промедление равносильно смерти.
— Что скажете, чиф?
Седобородый механик развел руками:
— Удирать надо! «Литке» — «калека. Мощность машин только три восьмых. Корпус, как решето. Тушить котлы до полного обмерзания невозможно, а к тому дню не останется ни одного кило угля. Весной судно затонет, если этого не случится раньше.
— Ваше мнение, Николай Михайлович?
Капитан встал, понурив голову. Казалось, острая физическая боль расширила зрачки Николаева. Отступление было неизбежным. Запаса угля хватало на семь ходовых суток, в обрез до бухты Проведения. Если уголь сгорит раньше, перестанут работать донки, и «Литке» пойдет на дно. Отдать разъяренной пучине дорогой для страны, одержавший столько побед краснознаменный ледорез? Погубить корабль, с которым сроднился двенадцать лет назад на Белом море под командованием опытного ледокольщика-отца?..
— Самое трудное, — выдавливал слова капитан, — принять моряку такое решение, какое мы сейчас примем. Пусть лучше зимует один корабль. Придется оставить «Челюскин» на волю дрейфа и провести «Литке» в безопасное место. Иначе погубим людей и судно…
*
И он провел его сквозь замерзающее море Бофора и двенадцатибальный ураган под мысом Дежнева так же блестяще, как провел без единой царапины через льды пролива Вилькицкого крохотный речной пароход «Партизан Щетинкин».
…Рассказывать особенно нечего. Всю ночь капитан искусно пробирался щелями разводий перемычки и то, что считали невозможным старые ледокольщики, сделал за десять часов. Благодарственно крича сиплым гудком, «Партизан Щетинкин» уходил от кромки в море Лаптевых.
Третий раз мы бежали проливом Вилькицкого, непочтительно расталкивая льды. Рация «Литке» принимала восхищенные поздравления полярников. А виновник нашей победы прикорнул на диване штурманской рубки. Лицо капитана было безмятежно-спокойно.
Последнее слово принадлежало кочегарам.
Был второй час ночи. Мы сидели на железной палубе кормового бункера, отдыхая после перештивки. Разговор шел о судовых буднях и близком конце сквозного похода.
— Кажись, выгребли, — сказал первый шахматист ледореза — кочегар Любарский. — Мне корешки наставление прочли перед отходом: «Если зазимуете — лучше не возвращайся на Дальний Восток. Не позорь нас».
Марка дальневосточников не опозорена. Даже лишнее дело сделали, — вспомнил он проводку «Партизана Щетинкина».
— Молодец наш кэп, — заключили в бункере. — Настоящий моряк. Легко с таким человеком плавать. Знает, за что берется. А если возьмется, обязательно доведет до конца.
*
Двадцать третьего августа две важнейших задачи сквозного похода, были выполнены: освобождена первая Ленская и закончена проводка второго каравана. «Сакко», «Молотов», «Байкал» и «Щетинкин» шли курсом на бухту Тикси.
«Литке» и «Ермак» возвращались к мысу Челюскин.
Большевики взломали ледовую перемычку пролива Вилькицкого на пять суток раньше намеченного профессором Визе срока.