НЕОЖИДАННЫЙ СОЮЗНИК
Пока ребята пытались определить местоположение, с севера, от пологих холмов, потянулись тучи, обогнули горизонт и закрыли солнце. Сразу потемнело вокруг; готовился большой дождь. Микола и Антошка спрятали записные книжки, переглянулись и обратились к летчику:
— А как теперь? — спросили они в один голос.
— Теперь? — переспросил летчик, — теперь дело табак. Бензина нет, помощи ждать неоткуда…
Обескураженные путешественники не обратили внимания на то, что летчик разговаривает на чистейшем русском языке.
Неожиданно задрожал воздух и затряслась земля. Грозный раскат грома пронесся над землей. Летчик сделал знак. Друзья кинулись за ним к машине и общими усилиями потащили ее под большую кряжистую пальму. Летчик накрыл мотор брезентом и забрался под крыло. Едва ребята успели последовать его примеру, как громовой раскат повторился, сверкнула ослепительная молния, забарабанили вокруг, прибивая траву и сбивая ветви и листья, крупные, густые дождевые струи. Скоро дождь полил косыми ручьями, словно кто-то открыл миллионы невидимых водонапорных кранов. Вода лилась с шумом, похожим на шипение брошенных в воду раскаленных углей.
Скоро пальма перестала защищать от воды. Ствол превратился в рукав, по которому, ворча, сбегали дождевые потоки. На земле они забирались под плоскости аэроплана и подмачивали ноги путешественников. Поле начало покрываться водой. Трава легла, уступая место разбушевавшимся струям.
Нездыймишапка схватил Миколу за руку:
— Слышь, Микола! Нас тута снести может. Того и гляди, машину подмоет.
— Француз знает, — ответил Микола, поглядывая на летчика.
Тот вдруг засмеялся:
— Ну, какой я, к чорту, француз?
Ребята пооткрывали рты:
— Как, не француз?
— Да очень просто, хоть и числюсь в рядах французского воздушного флота, а француз такой же, как и вы!
— Чего он говорит? — переспросил Нездыймишапка.
— Говорит — не француз, — сказал, не поворачиваясь, Антошка.
— А как же вас понимать? — спросил у летчика Микола.
— Понимать меня Андреем Поликарповичем Сидоренком, — вот как понимать. А у французов я служу по тяжелому случаю.
— Расскажите! Расскажите!
Ребята придвинулись ближе.
А ливень не утихал. Низины уже представляли собой клокочущие озера. Ноги путешественников были по щиколотку в воде. Но летчик настолько заинтересовал, что, забыв о необычности положения, о воде и ливне, ребята приготовились слушать.
— Так вот, — начал Сидоренко, — было это еще в немецкую войну. Вы ее, должно быть, не помните. Отправили наш корпус во Францию на союзную поддержку. Загнали нас союзники эти на самую тяжелую позицию, где каждый день немцы тяжелыми орудиями громили. Увидели мы, что дело это тяжелое, что зря пропадать приходится, и стали требовать, чтобы нас обратно в Россию отправили. Тогда командование, с французами в компанию, отвело нас в тыл и давай наводить порядок. Меня, как агитатора, загнали вроде каторжника на какой-то Нормандский остров. Это недалеко от Гавра. Там у них аэропланная база была. Ну, стал я аэропланы работать. А я по специальности монтер. Скоро приспособился. В доверие вошел и стали мне давать пробу машин. Начал я понемногу летать. Так прошло до семнадцатого года. Там, как узнал я про нашу свободу… Эх, защемило сердце, тоска, товарищи, сушить начала. Но что поделаешь! Уж я подумывал машину приспособить и… драла. Да, черти, следили очень. Бензину больше как на пятьдесят километров не отпускали, проклятые. Ну, куды полетишь? Кругом ихние миноносцы, аэропланы сторожевые… Я туда, я сюда… Ничего не попишешь. С острова далеко не уйдешь. Тут, однажды, приехал к нам новый летчик. Только-что школу кончил. Приказано было ему, значит, выдать машину, и прямо с базы имел он лететь куда-то с серьезным поручением. Машину ему приспособили, — ничего машина была — Фарман 600 сил. Только не хотел летать барон без бортмеханика. А такого на базе не было в тот день. Просили его обождать, потерпеть, повременить… А он фордыбачится. К самому, говорит, Фошу пойду на телеграф жаловаться. У меня, говорит, самое секретное и самое важное поручение. Ну, тут, конечно, растерялись. Вижу я, мое время подходит, и говорю начальнику: а как, говорю, ваше сиятельство, если бы мне грехи перед свободной родиной в вашей земле великодушной замолить? А он говорит: «Пожалуйста. Это дело возможное. Лети себе за бортмеханика; вместе грехи замаливать будем». Я своим ушам не верю. Еще не знал, что да почему, а чувствовал, что тут я свободу свою возьму.
«Вот поднялись мы с ним, сразу над морем понеслись. Держит он курс не на юг, к французским берегам, а на север, в открытое море. Забирается на самую высоту, до отказу. Вот уже тысяча, тысяча двести метров… Ну, думаю, летим к богу в гости. Наконец, уже и моря не видать; идем над облаками, густыми-густыми… Подумал, подумал… и решил: теперь или никогда. Сидел я у него сзади, в кабинке наблюдателя. Оружия у меня никакого. Тогда я снял мотузок от штанов, петлю сделал да ему на шею накинул. Хрипит француз, а рычагов не выпускает. Тогда я на него взлез, рычаги принял и, думаю, валяй Андрей Поликарпович в Советскую Россию на всех парах. Только глянул, а бензина чорт-ма. Что будешь делать? Не хотелось руки марать французом, а пришлось. Иначе гнить бы мне во французской каторге до второго потопа. Затянул я петлю потуже, а мой француз уже синий, не дышит. Взял его документы, оделся в его форму, а его, голубчика, в море выкинул. Вот лечу я и бумаги просматриваю. Оказывается, есть пакет за сургучными печатями, с надписью: «Вскрыть по прибытии в Лондон». А острова эти самые, английские, уже близко должны быть. Уменьшил газ, стал спускаться. Есть! В самый раз: Лондон под ногами. Спустился на аэродроме, как полагается союзному летчику, пошел с рапортом. Кое-как по-английски наскреб. Спасибо, был у нас мастер англичанин — от него в каторге научился. Вот в гостинице вскрываю пакет: «Явиться, — написано там, — в распоряжение лорда Пальмерста, адмиралтейство…»
«Делать нечего. Явился я в распоряжение этого знатного лодаря, вручил бумаги, добытые у француза и закатились мы с ним на три года в Азию. Скитались мы там по Бирме. Мой лорд все желтых собирал в союзную армию, попутно крамолу выводил, чтоб не воспользовались бирманцы войной и свою свободу не объявили. А как кончилась война, и уехал лорд Пальмерст, стали мы с французским генералом Мурреем оружие контрабандой в английскую Индию перебрасывать. С англичанами в союзе, а за спиной — индусов подымаем. Так уж у них повелось, у цивилизованных. Все это время бежать никак нельзя было, и я продолжал состоять поручиком воздушного флота «великой французской республики» — Жаком Де-Лятюр-Бем. Только уже в двадцать пятом году послали меня на высшие летные курсы в Париж. Терпел я. Сердце в кулак зажал, ждал все. А от учебы не отлынивал. Зачем отлынивать? Учеба-матушка, она и у нас в СССР пригодиться может. Вот за день до вашего приезда произвели меня в старшие пилоты. А полет этот через океан должен был я держать вроде экзамена. Да чорта с два. Если бы не руль, были бы мы теперь в СССР…
Ребята так заслушались приключений Сидоренка, что и не заметили высоко поднявшегося и начавшего снова палить солнца.
Воды в поле уже не было. Только капельки сверкали бриллиантами в обсыхающей и подымающейся траве, да далекая радуга украшала синее, синее небо.
Первым очнулся Микола. Он горячо пожал руку Андрея Поликарповича и сказал:
— Хоть у нас никто не поверит… а я верю и буду за вас…
— И я, и я… — присоединились Нездыймишапка и Антошка.
— Ребята, объясняться в любви успеем, а теперь надо нам выбраться из этой безлюдной, неизвестной земли и двинуться каким-нибудь способом к своим. Не забывайте: у нас нет бензина, нет пропитания, мы не знаем, где находимся, а наши нас не ждут, — сказал Сидоренко.
— Стойте! Стойте! — вскричал вдруг Микола. — Что там ревет?
Все насторожились. Откуда-то из зеленого степного простора доносилось низкое металлическое гудение и плыло настойчивыми рывками над степью.
— Завод! — крикнул Нездыймишапка.
— Аэроплан! — перебил Микола.
— Ни то и ни другое, — спокойно сказал Сидоренко. — По-моему, где-то близко идет пароход. Если бы вы меньше возились, слышно было бы и вам. Только-что ревел, а сейчас пыхтит слышно.
— Пароход? Как пароход? — изумились ребята. — Что ж он, по-вашему, по песку, что ли, плывет?
— Зачем по песку? — невозмутимо сказал Сидоренко. — Вы не понимаете, друзья. Здесь, в этом необъятном поле, благодаря зелени, не видно отчетливо контуров. А я уверен, что долина не так ровна, и у берега реки есть холмы, закрывающие ее от наших глаз. Только холмы эти не видны из-за сплошного зеленого фона.
— Да ну? — изумился Микола, — я бы никогда этого не понял…
Антошка не дожидался конца спора. Быстро сбросив куртку и ботинки, он начал взбираться на пальму. Ее шероховатая поверхность, несмотря на объем, позволяла легко карабкаться по стволу. Скоро Антошка скрылся в развесистой пальмовой кроне. Через минуту донесся его голос:
— Вижу! Вижу! Больша-а-я речища! Страсть… и верно — пароход на ней.
Подкрепившись скромными запасами летчика, друзья сговорились двигаться к реке. Порча руля оказалась настолько незначительной, что аэроплан был вполне пригоден к дальнейшему путешествию, оставалось только наполнить резервуар бензином. У реки ребята надеялись раздобыть горючее, справедливо полагая на берегу разыскать населенный пункт.
Машину решили временно оставить под пальмой. Около получаса ушло на маскировку аэроплана зеленью. Затем путешественники двинулись напрямик к реке.
Через два часа, когда солнце начало опускаться за далекие, невидимые горы, друзья достигли цели. Перед ними была широкая водная равнина, около пяти километров шириной. Величественно катились массивные волны. Вода была мутна, но это не уменьшало силы и красоты ее плавного движения.
— Ура! —крикнул Сидоренко. — Теперь ясно… Я знаю точно, где мы.
— И я знаю, где мы, потому что знаю, какая это река! — крикнул Микола.
— Какая? Какая? — в один голос закричали Нездыймишапка и Антошка.