РАССКАЗ.
(СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ Е. Л. АФОНИНА)
I.
Оттого, что на улице весело и в комнатке весело. Целый сноп лучей бросило солнце в окошко. Косо протянулись они на пол и крутятся. И Пыль золотая, легкая, воздушная, танцует, к горячему весеннему солнцу нитками тонкими тянется...
Отворили форточку.
Батюшки!-- так и оглушило... Шум... гам... музыка... Ворвалось все это -- не удержишь... Точно сквозь сломанную запруду вода хлынула.
Басят автомобили... Звенят ребячьи голоса, будто кто за струны дергает... Воробьи взбеленились, хорохорятся, чувилькают -- в ушах звенит... Каждый из них с комочек навозный, а задору у петуха меньше.
А петух -- тоже!-- военкомдаром смотрит. Сурьезный, строгий, грудь дугою, голова выше всех кур на четверть... Головней убор на бекрень немножко... С бакенбардами... На ногах -- шпоры...
Красота!
Пройдется он, эдак, фертом, пробурчит недовольно под нос: ко-ко-ко, да кккак гаркнет во всю командирскую горластую глотку:
-- Здорово, ребята!..
Воробьи, пухом, кверху,-- точно сдунул их кто,-- и все по сучьям, по сучьям...
Умора!..
Митрофанов смотрит в окошко, улыбается, широко, добродушно, во всю свою круглую физию...
Обернулся, кричит:
-- Максимовна!..
Максимовна из кухни выглянула. Мокрые руки об фартук вытирает:
-- Ну, што?..
-- Поди-ка, поди...
-- Чево там еще... Некогда, лапша убежит...
-- Ладно, пусть бежит... Смотри-ка...
-- Ну?..
Смотрит Максимовна. Митрофанов ей руку на плечо положил. Воробьи опять: прыг, прыг,-- снова в навозе гужуются, кричат, ругаются, как ежи топорщатся. А петух -- колесом эдак, колесом да кккак гаркнет:
-- Безззобразие!..
Воробьи врассыпную, кто куда...
Потеха!..
Максимовна улыбнулась в лицо Митрофанова, в плечо толкнула:
-- Я думала, за делом...
Засеменила ногами, на стул села, посмотрела, с какой-то тихой грустью на мужа, головой покачала:
-- Чудной ты, Егор... На фронт едешь... Вернешься ли?-- а тебе хоть бы что... Ишь, ведь,-- воробушки, да петушки милы стали... Блаженный...
-- Эх ты, Максимовна!.. Не знаешь ты ничево... Ведь ото сама природа в душу просится... Размягчает она ее, душу-то... заставляет любить жизнь, людей, тварь всякую...
Подошел к Максимовне, обнял за голову, в уголок губ поцеловал.
Максимовна голову вывернула:
-- Да, ну, тебя... Шутец...
А сама чувствует, как сердце смеется.
До слез-ли тут!..
-- Батюшки!.. Про лапшу-то и забыла совсем...
Всплеснула руками, ударила по фартуку, суетливо в кухню побежала...
Маленькая Мушка прибежала с улицы. Разрумянилась. Глазенки круглые еще больше стали... В руках вербочка с белыми сережками... Кричит -- счастливую улыбку с лица срывает:
-- Папа!.. папа!.. Солнышко!.. Тепло как!..
А сама бежит, рученки, как крылышки, цыпленок, топорщит. С разбега на отца, обнимает...
Села к нему на колени, в петличку вербочку воткнула:
-- Это тебе, папочка, от меня...
Улыбнулась и добавила:
-- Подарок...
-- Ну, ладно... Беречь буду...
На столе чай.
Собралися все: Леня, Паша, Гриша, Маня и Аня-Лягушка.
Все за стол сели. Только Лягушка не угомонится никак, все еще какой-то танец продолжает, еще на улице начала его. Руки в боки, глаза в потолоки, грациозно изгибается -- то вправо, то влево. Припевает:
-- Раз, два, три... Раз, два, три...
Притопывает. А потом ножкой, ножкой, то правой, то левой в сторону выкидывает. И головкой тоже -- то направо, то налево наклоняет...
Балерина...
А Павел, братишка, баском да с иронией:
-- Гельцер!..
А она ему язык -- не умно, дескать...
Леня вопросительно смотрит на Павла, а Павел на Леню. Оба губами шевелят, шепчут что-то... А Гришуха то одному, то другому в бок кулаком толкает...
Заговор какой-то!..
Смотрит Митрофанов, виду не показывает, а чувствует.
Встал Леня -- шастъ к себе в комнату. Павел -- тоже. За ним Гриша и Маня туда же...
Загудели там, забубнили...
Вдруг дверь растворилась торжественно...
Депутация!..
Впереди Леня, а за ним все остальные, по старшинству, один за одним.
У Лени в руках маленький, маленький сверточек.
-- Вот тебе, папа, от нас... подарок...
Развернул Митрофанов -- футлярчик, в футлярчике красноармейская звезда на шапку, а под звездой крохотная бумажка. На ней написано:
-- В добрый час...
Обнял всех, расцеловал всех. Хватил об пол шапкою:
-- Эх, чорт тоби батьку знае... Теперь и умереть не страшно... Не последний я в роду Митрофанинском... Убьют -- начхать,-- вон они, молодцы-то...
А "молодцы" -- один к одному, на подбор точно,-- от слов от отцовских смутилися, точно девицы красные вспыхнули, скромно улыбнулися....
Павел всех отчаяннее. Встал, задрал голову, пальцем в грудь потыкал, шпорами звякнул, пробасил важно:
-- Конешно... Не дадим в обиду... Социалистическую!..
Гриша, самый младший, кулаком стукнул, два словца сказал только:
-- Ну, да...
А Леня, старший, самый сурьезный, сказал утвердительно:
-- Не бойся, отец... Не посрамим веру большевистскую. Поддержим...
Засмеялся Митрофанов, за ус нервной рукой задергал, обернулся к Максимовне:
-- А?!... каковы хлопцы-то?!. Ну, коли так, пора мне...
Встал в позу. И все встали. Рукой махнул, тенорком запел, молодым, сильным, звучным:
"Вставай, проклятьем заклейменный
Весь мир голодных и рабов"...
Это -- большевистский напутственный молебен.
"Мы свой, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем"...
Поют...
От слов, от торжественных, волоса шевелятся... Слезы навертываются. А внутри сила рождается новая, могучая, неизведанная. Грудь эта сила распирает, окрыляет дух, проясняет сознание...
Это будет последний и решительный бой,
С интернационалом...
Казалось -- чорта сломим, весь мир завоюем...
Каждый из них пел и богатырем чувствовал. Даже маленькая Мушка пела, на цыпочки топорщилась и с серьезным личиком ручонкой махала. И она, должно быть, богатырем себя воображала...
Кончили...
Одел Митрофанов поддёвку. Шапку серую, смушковую набекрень задрал -- стал похож на батьку, на запорожца, точно с Репинской картины сбежал...
И все оделись, провожать пошли. Спокойно... просто... без слез слюнявых...
II.
В соседней квартире тоже проводы, тоже прощание...
Также солнце пролилось в оконце, также в его косых лучах золотистая пыль купается. Только форточка законопачена. Шум весны о стекла бьется, плещется и... назад бежит...
Ничего не замечает и не слышит Митрий Задорнов. Сидит хмурится.
-- Сволочи...
И кулаком по столу -- громых!..
Звенят стаканы, пугливо дзинькают рюмки, дух самогонный по комнатке разносится.
Как же?.. При царе шесть раз призывался -- отбояривался. А тут, на-поди: призвали. Но успел опомниться на фронт...
Пожалуйте!..
Зубами скрипит... Зверь зверем...
Опять громых...
По столу громыхает, а, матери кажется, что он по сердцу ее кулаком-то бьет... Сжимается сердце в комочек, как курица, которой по горлу ножом полыхнули, колотится, трепещется... Лоб у старухи морщится... В глазах -- испуг...
Братишки, сестренки, как тараканы по щелям, кто куда...
Жутко...
А за окном расплавленное солнце льется...
За окном весна ликует...
III.
Через час Митрий, пошатываясь, стоял перед пьяным, разбуженным отцом и запуганной матерью.
Глаза у Митрия без понятая, мутные. Белки ворочаются, сверкают, а на белках кровавые жилки.
Страшные глаза, сумасшедшие, обалделые.
Робко, молчаливо, изподлобья, смотрят на них ребятишки, пугливо жмутся друг к другу...
В руках у отца образ "Победоносца" Егория, у матери Казанская.
Бултыхается Митрий, то отцу в ноги, то матери.
Встанет -- голова кружится, того гляди "с катушек долой".
Благословили...
IV.
Идет Митрий по двору. Поет хриплым, скрипучим голосом:
Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья...
А сам,-- нет, нет,-- да за грудь рукою. Что-то там твердое в грудь вдавливается:-- И больно, и неловко как-то...
А там, на груди, материнское благословение, "ограда в опасности", маленькая иконка матери божией, "Споручницы грешных".
Поерзает Митрий рукою по груди, выругается и снова:
А завтра, завтра чем светочек
Заплачет вся моя семья...
V.
Через год Митрофанов вернулся, бодрый, счастливый -- Колчака изничтожили...
-- А Митрий?..
Убили его.