За межою этого Плещеевскаго, а потомъ Мстиславскаго двора, по той же правой сторонѣ Троицкой улицы, находился обширнѣйшій дворъ Бориса Годунова.
Дворъ царя Бориса занималъ болѣе чѣмъ цѣлую треть Троицкой улицы и выходилъ угломъ на Никольскую улицу, по которой также простирался почти до соборной площади. На этомъ мѣстѣ нынѣ стоитъ Царь-Пушка и находятся дворы Синодальной конторы и казармъ, часть корпуса которыхъ также занимаетъ мѣсто древняго Цареборисовскаго двора. На чертежѣ Годунова здѣсь доказаны два громадныхъ высокихъ зданія въ нѣсколько ярусовъ вышиною.
Исторія Цареборисовскаго двора восходитъ къ первымъ временамъ исторіи самой Москвы.
Родословная книга бояръ Воронцовыхъ-Вельяминовыхъ свидѣтелъствуетъ, что изъ Володиміра съ первымъ Московскимъ княземъ Даніиломъ Александровичемъ пріѣхалъ въ Москву потомокъ Варяга Юрья Шимоновича Протасій, первый тысяцкій въ Москвѣ, какъ она стала Великимъ Княженіемъ. А Юрій Шимоновичъ, какъ извѣстно, былъ опекуномъ, а слѣдовательно и тысяцкимъ, еще у Всеволода Ярославича, а потомъ у Юрья Долгорукаго, въ Ростовѣ и Суздалѣ. Протасій при Иванѣ Даниловичѣ Калитѣ пользовался большимъ почетомъ и въ особенности большимъ расположеніемъ Петра митрополита, который предъ своею кончиною возложилъ на него святую обязанность достроить только-что заложенный первый въ Москвѣ каменный храмъ Успенія Богородицы. Святитель и скончался, можно сказать, на рукахъ Протасія, передавши ему собранную казну для постройки храма.
Имѣя въ виду такія отношенія святителя къ тысяцкому Протасію, можемъ предполагать, что и самый дворъ тысяцкаго существовалъ въ то время рядомъ съ новымъ дворомъ святителя, передъ новымъ храмомъ Успенія, куда святитель перешелъ отъ прежней соборной церкви Іоанна Предтечи у Боровицкихъ воротъ и гдѣ потомъ распространился дворъ Московскихъ митрополитовъ, а затѣмъ и патріарховъ. Дворъ Протасія выходилъ на ту же площадь, на которой строился Успенскій храмъ.
У Протасія былъ сынъ Василій, который былъ также тысяцкимъ, а послѣ Василія, его старшій сынъ, тоже Василій, былъ тоже тысяцкимъ.
Значеніе и власть тысяцкаго, какъ городоваго воеводы, чуть не равнялась значенію и власти самого князя, особенно въ древнее время. Въ Москвѣ съ развитіемъ княжеской власти въ государеву, какъ это явно обозначилось при Дмитріи Донскомъ, тысяцкій уже терялъ свое значеніе и, быть можетъ, вслѣдствіе какихъ-либо неудобныхъ столкновеній въ распоряженіяхъ вел. князя этотъ важный издревле санъ былъ упразднень именно съ кончиною въ 1374 г. упомянутаго Василія Васильевича, котораго лѣтописцы такъ и именуютъ послѣднимъ тысяцкимъ.
У этого послѣдняго тысяцкаго было три сына: Микула Васильевичъ, своякъ вел. князю Дмитрію Донскому, положившій свою голову на Мамаевомъ побоищѣ; второй-Иванъ Васильевичь, третій Полуехтъ Васил. Были вѣроятно и дочери. Второй сынъ тысяцкаго Иванъ, какъ можно предполагать, намѣревался занять мѣсто своего отца въ санѣ тысяцкаго и, не получивъ этого мѣста, убѣжалъ изъ Москвы къ Тверскому князю съ богатымъ купцомъ Некоматомъ «со многою лжею и льстивыми словесы на христіанскую пагубу». Тверской князь послалъ ихъ въ Орду добывать ярлыкъ на Великокняженіе и звать Мамая на войну противъ Москвы.
Ярлыкъ былъ привезенъ. Все было устроено такъ, чтобы разгромить Москву, и Литовскій князь обѣщалъ придти на помощь.
Но Москва не дремала и, не помедливъ, явилась подъ Тверью съ полками отъ всѣхъ подручныхъ князей, а ихъ было множество. Начались осады и битвы, и Тверское княжество было опустошено, какъ давно не бывало. Сдался, наконецъ, и Тверской князь на всю волю Московскаго.
Тѣмъ и окончилась крамола Ивана Васильевича. Въ это время и въ послѣдующіе годы онъ оставался въ Ордѣ, конечно, поднимая на Московскаго князя всякую вражду.
Въ 1378 г. въ славной битвѣ съ Татарами на рѣкѣ Вожѣ былъ взятъ въ плѣнъ нѣкій попъ, пришедшій съ Татарскими полками отъ Ивана Васильевича. У попа нашли мѣшокъ злыхъ и лютыхъ зелій, пытали его много и сослали въ заточеніе на Лачь-Озеро. Какимъ образомъ потомъ Иванъ Васильевичъ изъ Орды попалъ въ Москву, лѣтописцы не сказываютъ. Но они точно записали, что въ 1379 г., августа 1 во вторникъ до обѣда, «потятъ бысть мечемъ на Кучковомъ полѣ Иванъ Вас, сынъ тысяцкаго, повелѣніемъ вел. князя Дмитрія».
Дворъ его отца, по всему вѣроятію, какъ водилось, оставался за вдовою съ сыновьями, изъ которыхъ послѣ кончины Донскаго въ живыхъ оставался только Полуехтъ. На его дочери въ 1406 г. женился шестой сынъ Донскаго, Петръ Дмитріевичъ.
Но оставалась еще и дочь послѣдняго тысяцкаго, Марья, которая въ 1389 г. крестила послѣдняго сына Донскаго, Константина, вмѣстѣ съ кумомъ, старшимъ сыномъ Донскаго, 18-тилѣтнимъ Василіемъ Дмитріевичемъ, въ тотъ же годъ вступившимъ по кончинѣ отца на Великое Княженіе. Она названа лѣтописцемъ такъ: Маріа Васильева Тысяцкаго.
Все это показываетъ, въ какомъ высокомъ почетѣ находился родъ Тысяцкихъ Вельяминовыхъ.
Въ это же время почетнѣйшимъ и правящимъ бояриномъ въ Москвѣ былъ и Ѳедоръ Андр. Кошка изъ знатнаго Московскаго боярскаго рода Кобылиныхъ, отъ которыхъ пошли Захарьины-Романовы, Шереметевы, Колычовы.
Объ этомъ Ѳедорѣ Андр. Кошкѣ Татаринъ Едигей въ 1408 г. писалъ вел. князю Василію Дмитріевичу слѣдующее: «Добрые нравы и добрая дума и добрыя дѣла были къ Ордѣ отъ Ѳедора, добрый былъ человѣкъ! Которые добрые дѣла Ординскіе, тотъ тебѣ вспоминалъ, и то минулося. И нынѣ у тебя сынъ его, Иванъ, казначей твой и любовникъ, и старѣйшина, и ты нынѣ изъ его слова и изъ его думы не выступаешь; и отъ его думы учинилась твоему улусу пакость и христіане изгибли…» Великая знатность Ѳедора Кошки подтверждается и тѣмъ обстоятельствомъ, что въ 1391 г. Тверской князь Михаилъ Александровичъ женилъ сына своего у Ѳедора Кошки, Андреева сына Собакина, то-есть взялъ его дочь за своего сына.
У Ѳедора Андреевича, кромѣ старшаго сына Ивана, было еще 4 сына и второй по рожденію, Ѳедоръ, прозваніемъ Голтяй. Этотъ Ѳедоръ Ѳедоровичъ Голтяй извѣстенъ больше всего по своей женѣ Марьѣ Голтяевой, оставшейся послѣ него великою знаменитою боярынею. Мы полагаемъ, что эта Марья была дочь Василья Тысяцкаго и была въ замужествѣ за Ѳедоромъ Голтяемъ. Старый дворъ Тысяцкихъ могъ оставаться въ собственности Марьи Голтяевой, какъ ея приданое, отцовское наслѣдство. У Голтяя и Марьи было три сына, всѣ бездѣтны, и одна дочь Марья въ замужествѣ за княземъ Ярославомъ Владиміровичемъ Боровскимъ, сыномъ Владиміра Андреевича Храбраго, героя Донской битвы. Этотъ бракъ снова показываетъ, какимъ важнымъ значеніемъ пользовались дѣти Кошки.
Отъ этого брака у Ярослава былъ сынъ Василій и двѣ дочери, Марья-супруга вел. князя Василья Темнаго, и Елена-супруга кн. Михаила Андр. Верейскаго. Такимъ образомъ, Марья Голтяева становилась бабушкою Василья Темнаго и прабабою его сына Бориса Васильевича, ея любимца. Это была знатнѣйшая боярыня своего времени и по своему роду и по своему богатству, доставшемуся ей отъ отца и отъ бездѣтныхъ братьевъ, а, вѣроятно и отъ мужа. Въ Москвѣ она владѣла обширными мѣстами около Георгіевскаго (на Дмитровкѣ) монастыря и далѣе въ той же сторонѣ, и, по всему вѣроятію, «Марьина роща» сохранила о ней память, какъ о своей владѣлицѣ. Свои вотчины и свой Кремлевскій дворъ она отдала по духовному завѣщанію, любимому своему правнуку, своему вскормленнику, сыну Василья Темнаго, Борису Васильевичу (1449, 1494).
Мѣстоположеніе этого двора обозначено по случаю пожара въ 1473 г., когда загорѣлось на Великокняжескомъ дворѣ у церкви Рождества Богородицы и погорѣли многіе дворы, митрополичій дворъ и дворъ кн. Бориса Вас. по Богоявленіе Троицкое.
Самое это показаніе и послужило намъ основаніемъ для заключеній, что этотъ дворъ принадлежалъ Марьѣ Голтяевой, и для предположеній, что онъ принадлежалъ прежде Протасьевичамъ.
Послѣ князя Бориса Вас, по его духовному завѣщанію дворомъ, какъ и всѣми его вотчинами владѣлъ сынъ его Ѳедоръ Борисовичъ (1476, 1513 г.), скончавшійся бездѣтнымъ и потому отдавшій всѣ свои вотчины вел. князю Василью Ив. Въ 1501 г. великій князь звалъ Литовскихъ пословъ къ столу, а самъ пошелъ къ обѣднѣ; «а посламъ велѣлъ посидѣти на княжѣ, на Борисовыхъ дѣтей Ѳедора и Ивана дворѣ дождатися стола».
По смерти Ѳедора Борисовича кто владѣлъ этимъ дворомъ, въ точности неизвѣстно. Новый пожаръ въ 1565 г. снова обозначаетъ, что въ это время дворъ уже принадлежалъ кн. Владиміру Андреевичу, двоюродному брату царя Ивана Васильевича. Можно съ большою вѣроятностью предполагать, что при вел. князѣ Васильѣ Ивановичѣ дворъ былъ переданъ его брату Андрею Ив., сынъ котораго Владиміръ Андр. и владѣлъ теперь отцовскимъ дворомъ.
Въ этотъ годъ (1565) февраля 1 противъ пятницы, въ ночи загорѣлся дворъ князя Владиміра Андр. и сгорѣлъ весь, и церковь о трехъ верхахъ деревянная (Рождества Христова?), да дворъ Ивана Мстиславскаго, да Троицкій монастырь (подворье) выгорѣлъ весь, и у церкви Богоявленія три верхи сгорѣли; да на митрополичьѣ дворѣ на заднемъ конюшни и иные хоромы погорѣли.
На другой годъ (1566) государь пожаловалъ князя Владиміра, велѣлъ ему поставить дворъ на старомъ мѣстѣ, подлѣ митрополичьяго двора и посторонь Троицкаго двора, да къ тому мѣсту пожаловалъ государь кн. Владиміра, для пространства, дворовымъ мѣстомъ боярина Ивана Ѳед. Мстиславскаго, которому взамѣнъ, вѣроятно, тогда же было отдано мѣсто съ нарѣчной стороны Кремля, у Трубы, гдѣ прежде находился дворъ Дмитрія Шемяки.
Это были годы, когда Грозный царь учреждалъ себѣ Опричнину и задумывалъ устроить себѣ и въ самомъ Кремлѣ особое помѣщеніе, для чего еще въ 1565 г. повелѣлъ было мѣсто чистить позади стараго царскаго дворца, занимая мѣста и отъ дворовъ кн. Владиміра и отъ митрополичья, но послѣ упомянутаго пожара это намѣреніе было оставлено.
Извѣстна печальная участь князя Владиміра Андр. свирѣпый царь въ 1569 г. отравилъ его ядомъ. Вслѣдъ затѣмъ было погублено и все его семейство.
Съ этого времени въ большомъ комнатномъ приближеніи у свирѣпаго царя появляются Годуновы и первымъ Дмитрій Ив. Годуновъ, пожалованный въ 1571 г. въ постельничiе, затѣмъ въ 1573 г. въ окольничіе, а въ 1578 г. въ бояре. За нимъ слѣдуетъ и Борисъ Годуновъ, въ 1570 г. исполнявшій должность рынды; въ 1571 г. на свадьбѣ царя съ Собакиной, дружкою съ невѣстиной стороны и въ мыльнѣ съ государемъ, а потомъ въ 1578 г. кравчій и въ 1581 г. прямо мимо окольничества изъ кравчихъ бояринъ.
О большомъ приближеніи къ свирѣпому царю Бориса свидѣтельствуетъ въ точности его избирательная грамота, несомнѣнно подъ его руководствомъ и по его указанiямъ и написанная. Отсюда и можно видѣть, что дворъ Владиміра Андр., недолго спустя послѣ его опалы, поступилъ во владѣніе Годунова, женатаго къ тому же на дочери Малюты Скуратова и, слѣдовательно, состоявшаго въ прочномъ союзѣ съ этимъ свирѣпымъ опричникомъ. Съ кончиною Ивана Грознаго настаетъ прямое и сильное царствованіе Бориса подъ именемъ убогаго царя Ѳедора Ивановича. Борисъ шелъ къ своей цѣли очень твердыми и обдуманными шагами. Повидимому, эту цѣль онъ намѣтилъ еще при жизни Грознаго царя. По словамъ грамоты, утверждавшей его избраніе на царство, «онъ съ малолѣтства безотступно находился при царскихъ пресвѣтлыхъ очахъ Грознаго царя и потому навыкъ отъ премудраго царскаго разума Государственнымъ царственнымъ чинамъ и царскому достоянію». Это писано въ грамотѣ въ доказательство его способностей къ царствованію и его правъ на избраніе. Другои списокъ грамоты свидѣтельствуетъ, что Грозный за много лѣтъ до своей кончины взялъ въ свои царскія полаты еще малолѣтныхъ Бориса и его сестру Ирину и питалъ ихъ отъ своего царскаго стола, при чемъ Ирину назначилъ въ невѣсты сыну Ѳедору, а взялъ ее во дворецъ еще въ малолѣтствѣ, « седми лѣтъ, и была она воспитана въ царскихъ полатахъ до сочетанія брака». Вотъ каковы были начальные пути знаменитаго царедворца. Благозаконный бракъ царевича Ѳедора совершился, вѣроятно, около 1580 г. Никакихъ прямыхъ указаній по этому обстоятельству намъ не встрѣтилось, а это въ свой чередъ можетъ служить свидѣтельствомъ, что бракъ былъ совершонъ домашнимъ порядкомъ, безъ офиціальныхъ свадебныхъ разрядовъ и торжествъ, какъ бы утайкой, чтобы не помѣшала боярская среда.
Еще въ 1582 г. по случаю несчастной кончины сына, Ивана Ивановича, Грозный въ своей кручинѣ не чаялъ себѣ долгой жизни и потому говорилъ Борису, что отдаетъ на его попеченіе сына Ѳедора и Богомъ дарованную свою дочь царицу Ирину, присовокупивъ, «что какова мнѣ Ирина, таковъ и ты Борисъ въ нашей милости, какъ еси сынъ (родной)».
Другой списокъ грамоты разсказываетъ, что когда Борисъ былъ боленъ, то Грозный, по своему милосердному обычаю, жалуючи Бориса, пріѣзжалъ къ нему, и говорилъ ему государь отъ своихъ царскихъ устъ: «Борисъ! не ты боленъ, сынъ мой Ѳедоръ боленъ; не сынъ мой Ѳедоръ боленъ, Богомъ дарованная моя дочь, невѣстка Ирина, больна; и не невѣстка Ирина больна, я боленъ!» и простеръ свою царскую длань и показалъ на длани своей государскіе три перста, говоря Борису: «Борисъ! какъ тѣ три перста царской моей десницы видишь, такъ мой сынъ Ѳедоръ да Богомъ дарованная мнѣ дочь, Ирина, да ты, Борисъ, нашего царскаго величества въ милости какъ есть сынъ, а не рабъ» (Вивл., VII, 54.). Все это разсказывали патріарху на соборѣ сами бояре, приводя свидѣтельства объ особенной любви и милости Грознаго къ Борису.
Духовникъ государя архимандритъ Ѳеодосій также разсказалъ, что предъ кончиною онъ призвалъ его для исповѣди и принятія Св. Тайнъ. Борисъ въ это время находился при постели больного.
Когда духовникъ, приступая къ исповѣди, попросилъ Бориса выйти изъ комнаты, то государь не повелѣлъ ему выходить, сказавъ Борису: «Тебѣ душа моя обнажена вся». Послѣ причащенія государь со слезами обратился къ Борису: «Тебѣ приказываю душу свою и сына своего Ѳедора и дочь свою Ирину и все царство наше Великаго Россійскаго Государства; ты же соблюди ихъ отъ всякихъ золъ; если не соблюдешь ихъ, отдашь о нихъ отвѣтъ передъ Богомъ; на тебѣ взыщетъ Богъ души ихъ».
Такъ ли все это было, судить трудно, но грамота ясно выражала, что царь Иванъ Васильевичъ и при жизни и при кончинѣ назначилъ Борису быть царемъ, именуя его сыномъ, наравнѣ съ Ѳедоромъ, и потому оставляя его и наслѣдникомъ царства.
Въ ту же ночь, 18 марта 1584 г., какъ померъ Грозный царь, Борисъ началъ быстро очищать себѣ путь къ царству. Царевичъ Дмитрій тотчасъ былъ удаленъ въ Угличъ съ матерью своею и со всѣмъ родствомъ Нагихъ. Тогда же и многіе другіе потерпѣли крушеніе, конечно пока только тѣ, которыхъ особенно жаловалъ царь Иванъ, но которыхъ Годуновъ зналъ, какъ своихъ сопротивниковъ.
Все боярство очень хорошо знало, что новый царь Ѳедоръ слабоуменъ и совсѣмъ неспособенъ быть царемъ, что по слабоумію онъ находится въ рукахъ своей жены, царицы Ирины, а главное въ рукахъ и въ полномъ распоряженіи ея брата, самого Бориса. Въ думѣ, во дворцѣ боярству трудно было бороться съ самодержавнымъ властителемъ и потому оно перенесло свой протестъ на улицу.
Вскорѣ разнеслась по городу молва, что Богданъ Бѣльскій съ своими совѣтниками уморилъ царя Ивана Вас, хочетъ погубить и царя Ѳедора, и царскій родъ изгубить; хочетъ побить бояръ и прочитъ на царство совѣтника своего Бориса Годунова.
«И возмутися вся чернь и служивые Московскіе люди и пріидоша со многою силою и оружіемъ къ Кремлю, къ Фроловскимъ (Спасскимъ) воротамъ», которыя едва успѣли затворить и утвердить. Къ мятежникамъ пристали Рязанцы Ляпуновы и Кикины и иныхъ городовъ дѣти боярскіе. По другому свидѣтельству предводителями мятежа, по заводу бояръ Шуйскихъ, были именно упомянутые Рязанцы. Поставили большую пушку противъ воротъ, намѣреваясь ихъ выбить.
Царь Ѳедоръ, то-есть отъ его имени Борисъ Годуновъ, выслалъ къ мятежникамъ уговаривать и укрощать неукротимое ихъ суровство первостепенныхъ бояръ, Ив. Ѳед. Мстиславскаго и Никиту Романовича Юрьева, да дьяковъ двухъ, братьевъ Щелкаловыхъ. Очень вѣроятно, что переговоры происходили съ Кремлевской стѣны, съ выводной башни, существующей и донынѣ.
На вопросъ, зачѣмъ пришли въ городъ и на кого? мятежникк всѣ кричали: «Выдай намъ Богдана Бѣльскаго. Онь хочетъ извести царскій корень и боярскіе роды». Царь выслалъ сказать имъ, что повелѣлъ Бѣльскаго сослать въ Нижній. Слыша эти слова и видя всѣхъ бояръ, мятежники успокоились и разошлись по домамъ. По этому свидѣтельству возможно заключить, что къ мятежникамъ сказать имъ царево слово выходила вся боярская дума.
Народъ выкрикивалъ сущую правду, что во Дворцѣ гнѣздилась нечистая сила, готовившаяся извести царскій корень и боярскіе роды, какъ это въ полной точности и совершилось впослѣдствіи. Гласъ народа — гласъ Божій!
Кто же такъ исторически вѣрно понималъ эту вращавшуюся во Дворцѣ нечистую силу? Конечно, дальновидные изъ бояръ и. изъ знатныхъ купцовъ, хорошо и близко знавшихъ теченіе тогдашнихъ дворцовыхъ, то-есть Годуновскихъ, дѣлъ. Они и взволновали толпу посадской черни въ надеждѣ ниспровергнуть могущественнаго правителя и повелителя царству.
Само собою разумѣется, что Годуновъ, мстя бунтовой приходъ на Богдана Бѣльскаго, какъ должно распорядился съ мятежниками. Рязанцевъ и иныхъ дѣтей боярскихъ и многихъ посадскихъ людей повелѣлъ хватать и разсылать по городамъ и по темницамъ въ заточеніе и имѣніе ихъ разграбить.
Это былъ первый актъ начавшейся борьбы боярства съ Годуновымъ.
Все боярство раздѣлилось надвое, говоритъ лѣтописецъ. Съ одной стороны Годуновъ съ дядьями и братьями, съ своимъ родствомъ, и стоявшіе на его сторонѣ нѣкоторые бояре, думные дьяки и духовные и многіе служилые люди; съ другой стороны первой статьи бояринъ Ив. Ѳед. Мстиславскій, а главное князья Шуйскіе и приставшіе къ нимъ Воротынскіе, Головины, Колычовы и другіе служилые люди, и чернь Московская во главѣ съ купцами, то-есть весь Московскій посадъ, особенно чтившій Ивана Петровича Шуйскаго за Псковское дѣло. Шуйскіе вообще жили съ Московскимъ посадомъ въ большой дружбѣ.
Вражда разгоралась. Годуновъ держалъ великій гнѣвъ на Шуйскихъ. Шуйскіе, надѣясь на свою невинность, потому что стояли за правое дѣло, елико можаху сопротивлялись ему и никакъ ни въ чемъ не поддавались, опираясь главнымъ образомъ на гостей и торговыхъ и черныхъ людей Москвы, на торговыхъ мужиковъ, какъ выражался Годуновъ, стоявшихъ за Шуйскихъ неизмѣнно. Это была народная сильная и твердая почва, которою Годуновъ еще не успѣлъ овладѣть. Но зато онъ владѣлъ царскимъ именемъ и этимъ именемъ распоряжался по своему усмотрѣнію.
Митрополитъ Діонисій хотѣлъ примирить враждующихъ, созвалъ ихъ къ себѣ и умолялъ ихъ прекратить вражду. Они, конечно, не могли устоять противъ просьбъ и моленій святителя и помирились, но не истинно «сплеташе лесть въ сердцѣ своемъ». Собравшаяся толпа торговыхъ людей въ это время стояла на соборной площади противъ Грановитой полаты. Иванъ Петровичь Шуйскій, выйдя отъ митрополита и проходя мимо полаты, заявилъ, быть можетъ и съ искреннею радостью, что они съ Борисомъ помирились и впредь враждовать съ нимъ не хотятъ.
Тогда изъ толпы выступили два человѣка и сказали ему: «Помирились вы нашими головами, и вамъ, князь Иванъ Петровичъ, отъ Бориса пропасть, да и намъ погибнуть».
Въ ту же ночь тѣхъ двухъ человѣкъ Борисъ велѣлъ поймать и сослалъ ихъ невѣдомо куда; пропали они безъ вѣсти, никто не могь узнать, гдѣ они подѣвались. Этотъ случай являлся очень внушительнымъ предостереженіемъ для всего Московскаго посада. Наконецъ, въ 1586 г. составился противъ владычества Годунова большой заговоръ.
Митрополитъ Діонисій, премудрый граматикъ, князь Иванъ Петровичъ Шуйскій и прочіе отъ большихъ бояръ и отъ вельможъ Царевы полаты, и гости Московскіе, и всѣ купецкіе люди учинили совѣтъ и укрѣпились между собою рукописаніемъ бить челомъ царю Ѳедору, чтобъ онъ принялъ второй бракъ ради царскаго чадородія, такъ какъ царица Ирина Ѳед. многое время неплодна и потому отпустилъ бы царь ее во иноческій чинъ.
Народъ Московскій съ митрополитомъ во главѣ и при помощи князей Шуйскихъ заботился и хлопоталъ о томъ, чтобы не угасъ царскій корень. Это была всенародная правда, привлекавшая на свою сторону всѣхъ правдивыхъ людей, не служившихъ цѣлямъ Годунова.
Несомнѣнно, Шуйскіе потому и пользовались дружнымъ расположенiемъ посада, что поставляли предъ всѣми своими сторонниками именно эту цѣль для своей борьбы съ Годуновымъ, почему лѣтописецъ и упоминаетъ, что въ этой борьбѣ они надѣялись на свою невинность, на праведное дѣло, для котораго работали, «елико можаху».
Конечно, Годуновъ тотчасъ узналъ объ этомъ совѣтѣ и аки буря зѣльная разметалъ всѣхъ совѣтниковъ, и митрополичьихъ и княжескихъ, кого куда, не вдругь, потому что надо было найти разумные поводы для ихъ истребленія. Обычный его пріемъ въ этихъ случаяхъ заключался въ привлеченіи боярскихъ или княжескихъ людей доводить на своихъ господъ всяческую клевету.
Такъ сталось и съ Шуйскими. На нихъ ихъ людьми была доведена измѣна, обвиненіе страшное по тому времени.
Многихъ людей Шуйскихъ «изымавъ, пытаху и кровь звѣрски проливаху, а съ ними пытаху и гостей Московскихъ, Ѳедора Нагая съ товарищи». Князей Шуйскихъ похватали и посажали за стражу во узилища, а съ ними дворянъ Татевыхъ, Колычовыхъ и многихъ другихъ. Иванъ Петр. ІПуйскій былъ сосланъ сначала въ свое имѣніе, а потомъ на Бѣлоозеро и тамъ удавленъ, задушенъ сѣномъ; князь Андрей Ив. — въ Каргополь и тамъ удавленъ. Всѣ другіе совѣтники также были сосланы по далекимъ городамъ и посажены въ темницы на вѣчное жительство. А гостей Ѳедора Нагая и съ нимъ шесть человѣкъ казнили въ Москвѣ «на Пожарѣ, на Красной плошади, передъ торговыми рядами, главы имъ отсѣкоша».
Митрополитъ Діонисій и его собесѣдникъ Крутицкій архіепископъ, видя такое изгнаніе боярамъ и многое убійство и кровопролитіе неповинное, начали обличать въ этомъ Годунова и говорить царю Ѳедору о его неправдахъ. За это обличители лишились своихъ сановъ и были сосланы въ заточеніе въ Новгородскіе монастыри, тамъ и скончались.
На митрополію возведенъ былъ преданный Годунову архіепископъ Ростовскій Іовъ, будущій патріархъ. Такъ были укрощены Шуйскіе и преданный имъ Московскій Посадъ, въ лицѣ знатныхъ купцовъ-гостей. Борьба съ другими первостепенными боярами вначалѣ требовала другихъ пріемовъ. Ихъ надо было утѣшить и обворожить лестью.
Съ первымъ великимъ бояриномъ княземъ Ив. Ѳед. Мстиславскимъ Годуновъ сначала жилъ въ большой дружбѣ, называлъ его себѣ отцомъ, а тотъ называлъ его сыномъ. Однако разсказывали, вѣроятно сторонники Годунова, что Шуйскіе успѣли привлечь боярина на свою сторону и съ нимъ составили будто бы заговоръ, позвать Годунова къ Мстиславскому на пиръ и тамъ убить его. Вѣрно только одно, что онъ съ Шуйскими враждовалъ противъ Годунова и потому вскорѣ былъ обвиненъ въ измѣнѣ, сосланъ въ заточеніе въ Кирилловъ монастырь, тамъ постриженъ и умеръ въ 1586 г.
Другой великій бояринъ Никита Романовичъ Юрьевъ въ то же время въ 1585 г. «ко Господу отъиде», говорили, что отъ отравы. Оставались его сыновья, Ѳедоръ Никитичъ съ братьями. Съ ними на первое время надо было поступить умѣючи, потому что это былъ родъ очень опасный для всякаго подъискателя царскаго сана, именно по своему родству съ самимъ царемъ Ѳедоромъ. Остававшіеся Романовы были двоюродные братья ему. Борисъ вначалѣ умиротворилъ ихъ тѣмъ же порядкомъ, какъ и Мстиславскаго; держалъ ихъ сначала въ любви и даже клятву страшную далъ, что будутъ они братья ему и помогатели царствію, въ особенности Ѳедоръ Никитичъ, а впослѣдствіи разсѣялъ ихъ точно также, какъ разсѣялъ и разметалъ Шуйскихъ.
Годуновское время въ сущности было продолженіемъ царствованія царя Ивана Губителя.
Не больше какъ въ два или три года онъ вполнѣ расчистилъ поле для своего владычества, усмирилъ духовную власть въ лицѣ митрополита, осилилъ первостепенное боярство, укротилъ весь Московскій Посадъ, всѣхъ торговыхъ мужиковъ и чернь-народъ.
Но если во Дворцѣ страхомъ или лестью легко было водворить молчаніе, своего рода спокойствіе, или послушаніе предъ владыкою царства, зато для полнаго усмиренія и привлеченія на свою сторону улицы, хотя и укрощенной казнью большихъ купцовъ-гостей, но всегда грозной всенароднымъ множествомъ, потребовались совсѣмъ другіе пріемы.
Улица, какъ рабочая и промышленная сила, могла быть успокоена только заданною ей работою.
И вотъ въ тотъ же 1586 г. (или, по другимъ свидѣтельствамъ въ 1587 г.), когда совершилось разсѣяніе упомянутаго Совѣта о второмъ бракѣ царя Ѳедора, Московскому Посаду была задана очень большая работа, отвлекавшая умы народа отъ наблюденій надъ тѣмъ, что творилось во Дворцѣ.
«Царь Ѳедоръ Ивановичъ», пишетъ лѣтописецъ, вѣроятно, со словъ сторонниковъ Годунова, «видя въ своемъ государствѣ пространство людемъ и всякое благополучное строеніе (устройство), повелѣлъ на Москвѣ дѣлати градъ каменный около большаго посада подлѣ земляной осыпи (вокругъ земляного вала), и дѣлали его семь лѣтъ, и нарекоша имя ему Царевъ-градъ, а мастеръ былъ Русскихъ людей, именемъ Ѳедоръ Конь».
Новыя стѣны города были кладены изъ бѣлаго камня и потому впослѣдствіи сохранили названіе вмѣсто Царева-Бѣлый городъ.
Въ то время, когда постройка этихъ стѣнъ приближалась уже къ концу, 15 мая 1591 г. послѣдовало необычайное, ужасающее для народа событіе-убіеніе въ Угличѣ маленькаго царевича Дмитрія. По всенародному мнѣнію, это злодѣйство совершено по наученію Годунова, всѣми мѣрами истреблявшаго царскій корень. Событіе вполнѣ подтверждало убѣжденіе народа въ коварныхъ замыслахъ Годунова, высказанныхъ народомъ прежде. Да и его сопротивникаяъ это событіе было на руку, а потому могло совершиться и по ихъ замысламъ. Какъ бы ни было, но въ народѣ оно произвело великое смущеніе. Невинная жертва злодѣйской борьбы до слезъ трогала народное чувство.
Дабы ослабить и разсѣять горестное впечатлѣніе, грозившее возмущеніемъ, на помощь Годунову приблизился къ Москвѣ Крымскій ханъ съ войскомъ, спустя всего мѣсяца два послѣ совершоннаго убійства. Въ народѣ говорили, что онъ нарочно былъ призванъ Годуновымъ, что очень вѣроятно, судя по поспѣшному приходу и еще болѣе по поспѣшному уходу хана отъ Москвы.
Тогда Годуновъ задалъ Посаду новую работу-выстроить стѣны вокругъ всей Москвы, деревянныя, которыя и были построены такъ поспѣшно, что работа была окончена въ одинъ годъ, по окружности длиною на 14 слишкомъ верстъ, о чемъ мы уже говорили, см. стр. 160.
Получивъ дворъ князя Владиміра Андреевича въ свое владѣніе, Годуновъ конечно распространилъ его новыми постройками или же старыя зданія привелъ въ болѣе красивый и богатый видъ, такъ какъ теперь онь былъ уже владѣтелемъ и всего государства, а потому, какъ извѣстно, обладалъ громаднымъ богатствомъ. Еще при царѣ Ѳедорѣ онъ уже разыгрывалъ прямую роль царя и не разъ принималъ въ своемъ дворѣ иноземныхъ пословъ.
Такъ, въ 1589 г. мая 20 онъ торжественно принялъ у себя во дворѣ цесарева Австрійскаго посла Николая Варкоча, который, пріѣхавъ, слѣзъ съ коня въ воротахъ двора (въѣхавъ въ ворота), при чемъ отъ воротъ и по всему двору и по крыльцу и по сѣнямъ и въ передней избѣ стояли нарядно во множествѣ дворовые люди боярина. А въ комнатѣ (гостиной) боярина находились отборные немногіе люди въ нарядѣ, въ платьѣ въ золотномъ и въ чѣпяхъ золотыхъ. Вошедши въ комнату, посолъ правилъ отъ цесаря поклонъ боярину, а бояринъ, вставъ, спрашивалъ о здоровьѣ цесаря да звалъ посла къ рукѣ, сидя. Посолъ былъ у руки и затѣмъ говорилъ рѣчь, чрезъ толмача, одинъ на одинъ, для чего изъ комнаты вышли всѣ ненадобные люди.
Посолъ въ это время говорилъ тайно о томъ, чтобы Московскій государь присоединился къ замышляемому союзу всей Европы противъ Турецкаго султана и величалъ Годунова Вашимъ Благородіемъ, начавъ свою рѣчь такими словами: «Цесарскому Величеству извѣстно, что Ваше Благородіе у царскаго Величества скровной его, ближній тайный начальный Думца и большой бояринъ, о такихъ великихъ добрыхъ дѣлахъ радѣешь и крѣпко промышляешь. И то цесарскому Величеству ученилось вельми любо и радостно, и за такіе добрые дѣла, Ваше Благородіе, у всѣхъ государей христіанскихъ въ великой чести и славѣ«.
Годуновъ отвѣчалъ послу подтвердительною рѣчью, что готовъ усердно промышлять и противъ Турецкаго, и противъ всѣхъ басурмановъ, и велѣлъ ему сѣсть противъ себя на скамейкѣ, а послѣ переговоровъ на прощаньи подавалъ ему вина и меды красные и бѣлые въ кубкахъ и въ ковшахъ, какъ изстари водилось въ царсконъ дворцѣ по давнему прапрадѣдовскому обычаю.
Въ другой разъ, 7 октября 1593 года, тотъ же посолъ Николай Варкочь снова былъ принятъ Годуновымъ въ своихъ хоромахъ. Въ это время, быть можетъ, для большей торжественности, посолъ ѣхалъ на Годуновскій дворъ мимо Посольской полаты (у Ивана Великаго), да мимо Пречистой (Успенскаго собора) позади алтаря, такъ какъ переднія ворота Борисова двора выходили на Соборную площадь. Пріѣхавъ на дворъ, посолъ слѣзъ съ лошади, отъѣхавъ съ полсажени отъ воротъ, а его дворяне сошли съ лошадей за воротами и шли на дворъ пѣшкомъ.
Среди двора встрѣтили посла люди боярина, 10 человѣкъ. Другая встрѣча послу была на верхнемъ крыльцѣ тоже въ числѣ 10 челов. боярскихъ людей. Самъ бояринъ сидѣлъ въ комнатѣ, а въ передней и въ сѣняхъ и по крыльцу стояли боярскіе дворяне въ чистомъ платьѣ. А какъ посолъ вошелъ въ комнату, то явилъ его (представилъ) боярину челомъ ударить его государевъ приставъ кн. Семенъ Звенигородскій. Посолъ правилъ отъ цесаря поклонъ, говорилъ привѣтственную рѣчь; потомъ поднесъ дары-поминки: отъ Арцыкнязя Максимиліана-лохань да рукомойникъ серебряные, золочены.
Затѣмъ бояринъ спрашивалъ о здоровьѣ посла и цесаревыхъ дворянъ и велѣлъ имъ сѣсти въ лавкѣ по правую сторону себя.
Теперь посолъ именовалъ боярина «Вашимъ Велеможествомъ, Высотою, Государемъ», такъ какъ и къ офиціальному титулу боярина уже присовокуплялось имя слуги.
Поговоривъ опять о союзѣ противъ Турка, бояринъ кончилъ разговоръ такою рѣчью: «Николай! пригоже было мнѣ тебя у себя подчивати (столомъ) да зашли нынѣ многіе великіе дѣла царскаго Величества и я посылаю со столомъ къ тебѣ«. И отпустилъ посла. Встрѣчники проводили посла до тѣхъ же мѣстъ, гдѣ встрѣчали. А какъ посолъ отошелъ отъ лѣстницы, и бояринъ велѣлъ его почтить, лошадь подвести ему среди двора, а дворяне сѣли на лошадей попрежнему за воротами. Таковы были старозавѣтныя на Руси правила почетныхъ встрѣчъ и проводовъ. Столъ послу былъ посланъ на серебряныхъ блюдахъ, вина и меды красные въ кубкахъ и оловяникахъ (кувшинахъ).
Одинъ изъ сопутниковъ посла, какъ очевидецъ, описываетъ этотъ пріемъ такимъ образомъ: «Когда наше шествіе вступило въ Кремль, насъ повели паправо (мимо Успенскаго собора) къ жилищу Бориса Ѳедоровича. Это было очень обширное зданіе, только есе деревянное. Тутъ, кто ѣхалъ на лошади, сошелъ съ нея, а мы, несшіе подарки, устроились за посломъ и пошли чрезъ 2 покоя, гдѣ находились служители Бориса Ѳедоровича, одѣтые по ихъ обычаю пышно. Въ третьемъ покоѣ, въ который мы вошли, находился Борисъ Ѳедоровичъ съ нѣсколькими боярами. Этотъ покой и по полу и кругомъ, устланъ былъ прекрасными коврами, а на лавкѣ, на которой сидѣлъ Годуновъ, лежала красная бархатная подушка. На немъ было такое платье: во-первыхъ, на головѣ была надѣта высокая Московская шапка, съ маленькимъ околышемъ изъ самыхъ лучшихъ бобровъ; спереди у нея вшитъ былъ прекрасный большой алмазъ, а сверху его ширинка изъ жемчуга, шириною въ два пальца. Подъ этою шапкою носилъ онъ маленькую Московскую шапочку (тафью), вышитую прекрасными крупными жемчужинами, а въ промежуткахъ у нихъ вставлены драгоцѣнные камни. Одѣтъ онъ былъ въ длинный кафтанъ изъ золотой парчи съ красными и зелеными бархатными цвѣтами. Сверхъ этого кафтана надѣтъ на немъ еще другой, покороче, изъ краснаго съ цвѣтами бархата, и бѣлое атласное исподнее платье. У этого кафтана книзу и спереди кругомъ, и сверху около рукавовъ было прекрасное жемчужное шитье, шириною въ руку; на шеѣ надѣто нарядное ожерелье и повѣшена крестъ-на-крестъ превосходная золотая цѣпочка; пальцы обѣихъ рукъ были въ кольцахъ, большею частью съ сапфирами».
Нѣсколько болѣе подробностей о Борисовомъ дворѣ находимъ въ запискѣ о такомъ же пріемѣ другого цесарскаго посла Аврама Бурграфа, происходившемъ 27 мая 1597 года.
Ѣхалъ посолъ въ городъ и во дворъ боярина не верхомъ, а въ открытомъ возку по случаю болѣзни въ ногахъ, называемой камчугъ. Царскіе приставы ѣхали съ нимъ по обѣ стороны возка. Впереди ѣхало дворянъ и дѣтей боярскихъ 70 человѣкъ; за ними вели коней, назначенныхъ въ даръ боярину, и посольскіе люди несли поминки-дары. Въ это время на дворѣ боярина было устроено по посольскому чину: въ комнатѣ, и въ передней, и въ сѣняхъ были дворяне боярина въ золотномъ платьѣ; на крыльцахъ, и по лѣстницѣ, и на дворѣ по обѣ стороны стояли его дворяне въ чистомъ платьѣ. Какъ посолъ пріѣхалъ ко двору, приставы и цесаревы дворяне слѣзли съ лошадей у воротъ, а посолъ ѣхалъ въ возку на дворъ до крыльца, по приказу боярина. Встрѣчи ему были четыре: первая встрѣча середи двора, другая на приступѣ, какъ посолъ вышелъ изъ возка; третья на середнемъ крыльцѣ, четвертая на верхнемъ крыльцѣ. Встрѣчали боярскіе дворяне. Когда посолъ вошелъ въ сѣни, середи сѣней его встрѣтилъ сынъ боярина, Ѳедоръ Борисовичъ, при чемъ приставъ объявилъ послу особою рѣчью, что его встрѣчаетъ сынъ Его Царскаго Величества шурина, Слуги, Конюшаго, боярина и Двороваго воеводы и Содержателя великихъ государствъ, царства Казанскаго и Астраханскаго.
Ѳедоръ Борисовичъ далъ послу руку, спросилъ его о здоровьѣ и шелъ съ посломъ въ горницу. Когда посолъ пришелъ въ переднюю, среди избы передней его встрѣтилъ самъ Борисъ Ѳед. и, взявъ посла за руку, шелъ съ нимъ въ середнюю комнату. Здѣсь посолъ правилъ боярину поздравленіе отъ цесаря особою рѣчью, и когда бояринъ спросилъ о его собственномъ здоровьѣ, то посолъ отвѣчалъ, что «по грѣху по моему была мнѣ въ дорогѣ болѣзнь, и здѣсь было я позанемогъ, а нынѣ благодарю Бога, могу». Бояринъ подалъ послу ручку (sic) и посадилъ его близко себя въ другой лавкѣ, а самъ сѣлъ въ большой лавкѣ, что отъ комнатныхъ дверей. Затѣмъ звалъ цесаревыхъ дворянъ къ рукѣ, спрашивалъ ихъ о здоровьѣ и велѣлъ имъ сѣсть.
Когда всѣ усѣлись, слуга боярина являлъ ему цесаревы поминки-подарки. Послѣ того бояринъ сказалъ послу: «О которыхъ тебѣ дѣлахъ со мною говорить и ты говори, а цесаревыхъ дворянъ вышли вонъ». Такъ посолъ и исполнилъ и приступилъ къ переговорамъ все о томъ же Туркѣ, на котораго цесарь просилъ помощи. Посолъ, обращаясь къ Годунову, именовалъ его уже Вашимъ Величествомъ и Вашей Милостію.
Когда посолъ былъ отпущенъ, начались обычные проводы; самъ бояринъ проводилъ его до дверей передней горницы, а его сынъ проводилъ въ сѣни; прежніе встрѣчники проводили посла въ возокъ у лѣстницы, а приставы и цесаревы дворяне сѣли на лошадей за воротами.
По обычному порядку къ послу былъ отправленъ столъ на 130 блюдахъ, да питья въ 8 кубкахъ и въ 8 оловяникахъ.
Въ числѣ поднесенныхъ даровъ отъ Цесаря Рудольфа Борису Ѳедоровичу были присланы часы стоячіе боевые, съ знамены небесными, а его сыну Ѳедору часы стоячіе боевые, а придѣланъ на нихъ медвѣдь; и шесть попугаевъ, а въ тѣхъ попугаяхъ два есть, одинъ самецъ, а другой самка — и тѣ два Борису Ѳед., а четыре его сыну, да сыну же Ѳедору Бор. двѣ обезьяны.
Такимъ образомъ, въ хоромахъ боярина и тогда уже водились для забавы и попугаи, и обезьяны.
Въ 1595 г. случился великій пожаръ, выгорѣлъ весь Китай-городъ, «полаты каменныя и въ погребахъ вездѣ все выгорѣло, а послѣ пожара возстала буря велія, съ городскихъ башенъ верхи сломало и въ Кремлѣ съ Борисова двора Годунова съ воротъ верхъ сломило; и многіе дворы разметало; людей же и скотъ на воздухъ метало».
Какъ извѣстно, ворота у богатыхъ и достаточныхъ дворовъ, да и у всѣхъ обывателей, всегда строились болѣе или менѣе затѣйливо, а у богатыхъ воротные верхи устроивались въ видѣ шатровыхъ башенъ одинакихъ или даже и тройныхъ, какь это видно и на планѣ Кремля временъ Годунова, а потому и лѣтописецъ воспользовался случаемъ и отмѣтилъ разрушеніе Годуновскихъ воротъ, какъ примѣчательнаго Кремлевскаго зданія. хотя, съ другой стороны, такая отмѣтка могла явиться съ мыслью о Божьемъ наказаніи властителя за обиды и насилія, какими онъ прославилъ себя.
Въ то время ходила молва, что и пожаръ Китай-города былъ устроенъ тѣмъ же Годуновымъ съ цѣлью отвратить опасную народную молву объ убіеніи царевича Дмитрія въ 1591 году.
Достигнувъ царскаго вѣнца, Годуновъ, конечно, перебрался съ своего богатаго двора въ царскій дворецъ и съ того времени (съ 1598 г.) оставилъ свой дворъ пустымъ, не отдавая его никому, не находя никого достойнаго жить въ немъ, какъ это и было на самомъ дѣлѣ. Великой знатности людей уже не было въ это время. Только послѣ его кончины эти хоромы огласились плачемъ и воплями оставшейся его семьи, когда изъ дворца она была здѣсь заключена и погибла насильственною смертью.
«Что посѣешь, то и пожнешь», говоритъ народная пословица, что сѣетъ человѣкъ, то и пожнетъ, повторяли наши лѣтописцы при описаніи такихъ событій.
Настала, наконецъ, жатва и для царя Бориса. Нежданно, негадано появился живымъ убіенный царевичъ Дмитрій. Добытый злодѣйствами тронъ пошатнулся. Измѣна царю съ каждымъ днемъ выростала повсюду. Всѣ лицемѣрныя благодѣянья народу, всѣ добрыя попеченія о государствѣ и многое доброе его устройство исчезли изъ памяти людей, сохранившихъ только ненависть къ царствующему властителю. 5 апрѣля 1605 г. царь Борись, вставши отъ обѣда, внезапно заболѣлъ и черезъ два часа скончался. Говорили, что самъ себя отравилъ, но можно полагать, что былъ отравленъ угодниками Самозванца, если не умеръ апоплексіей, какъ свидѣтельствуетъ Маржеретъ. Однако, по свидѣтельству Массы, доктора, бывшіе во дворцѣ, тотчасъ узнали, что онъ умеръ отъ яда.
Спустя съ небольшимъ два мѣсяца Самозванецъ уже приближался къ Москвѣ и, стоя съ большимъ войскомъ на Тулѣ, послалъ въ Москву князей Василья Вас. Голицына, помышлявшаго тоже о царскомъ вѣнцѣ, Василья Мосальскаго и другихъ своихъ угодниковъ съ повелѣніемъ низложить, убрать съ дороги, патріарха Іова и истребить Годуновыхъ.
Повелѣніе было исполнено съ большимъ усердіемъ, которымъ особенно отличились упомянутые два князя.
Вдова царя Бориса съ сыномъ, уже вѣнчаннымъ царемъ Ѳедоромъ, и дочерью Ксеніею были безъ милости схвачены во дворцѣ и отвезены на водовозной телѣгѣ на старый Борисовскій дворъ, гдѣ и заперли ихъ подъ стражею. Вслѣдъ затѣмъ, немного времени спустя, туда явились помянутые князья-Голицынъ и Мосальскій-съ двумя помощниками и тремя стрѣльцами, которые и «предаша несчастнаго молодого царя и его мать царицу Марью удавленію», разведя ихъ сначала по разнымъ комнатамъ. Князь Вас. Голицынъ, выйдя послѣ того изъ Борисовскаго двора. возвѣстилъ народу, что царь и царица, его мать, отъ страха опились смертнымъ зеліемъ и померли. Царевна Ксенія была оставлена въ живыхъ и пострижена въ монахини.
Воцарившійся Самозванецъ, осыпая своими милостями первенствующаго боярина Ѳедора Ив. Мстиславскаго, подарилъ ему весь домъ царя Бориса, но, кажется, бояринъ не успѣлъ воспользоваться этимъ даромъ, — такъ событія быстро измѣняли ходъ дѣлъ.
Между тѣмъ, извѣстно, что на Борисовскомъ дворѣ при Самозванцѣ былъ помѣщенъ воевода Сендомирскій, а съ нимъ были помѣщены и Іезуиты, которые здѣсь стали свободно священнодѣйствовать по Римскому обряду.
Когда Самозванецъ былъ убитъ, бунтовавшая въ то время въ Кремлѣ толпа, искавшая повсюду Поляковъ, осадила въ Борисовскомъ дворѣ и пана Сендомирскаго. Ворота этого двора съ улицы были завалены всякою всячиною. «Мы», говоритъ свидѣтель этого обстоятельства, «заперлись изнутри. Насъ было весьма немного, но мы рѣшили при всей малочисленности защищаться. Уже наведены были на насъ пушки, однѣ въ окна, другія въ стѣну; но какъ во дворѣ были каменные подвалы, то безъ великихъ усилій нельзя было одолѣть насъ. Между тѣмъ посыпались камни къ намъ на дворъ и нѣсколько стрѣльцовъ готовились войти къ намъ изъ монастыря (Троицкаго подворья) чрезъ проломы, о коихъ мы ничего не знали, какъ вдругъ прискакали къ воротамъ нашимъ бояре, требуя, чтобы панъ-воевода послалъ кого-нибудь для переговоровъ съ Думными боярами. Осада тѣмъ и окончилась».
Послѣ для охраны пана-воеводы поставлена была около двора стрѣлецкая стража.
На Борисовскій дворъ былъ сведенъ изъ дворца и несчастный царь, какъ называли его въ народѣ, Василій Ив. Шуйскій и съ своею царицею и, дабы не могъ онъ воротиться на царство, тамъ же былъ постриженъ въ монахи и съ царицею.
Въ Смутное время, когда въ 1610 г. велемудрые Московскіе бояре присягнули королевичу Владиславу и отдали Москву во власть Полякамъ, въ Кремлѣ на Цареборисовскомъ дворѣ поселился самъ панъ гетманъ Жолкѣвскій и вмѣстѣ съ нимъ оставленный имъ послѣ своего отъѣзда главнокомандующимъ Польскою силою и градоначальникомъ Москвы панъ Александръ Гонсѣвскій, который по указаніямъ гетмана въ полномъ недовѣріи къ Русскимъ распорядился самымъ предусмотрительнымъ образомъ. Ключи городовые отъ всѣхъ воротъ забралъ къ себѣ, весь нарядъ (артиллерію), пушки со всѣхъ городовыхъ стѣнъ, а также зелье (порохъ), свинецъ, пушечныя ядра и всякіе пушечные запасы собралъ въ Кремль да въ Китай городъ, а иное и на Цареборисовъ дворъ, къ своему жилью. Во всѣхъ городовыхъ воротахъ онъ поставилъ сторожами своихъ Поляковъ, вмѣсто стрѣльцовъ, которыхъ всѣхъ выслалъ совсѣмъ изъ города; рѣшетки у улицъ сломалъ и обывателямъ строго запретилъ носить какое-либо оружіе, даже и плотникамъ съ топорами не велѣлъ ходить и ножи на бедрѣ никому не велѣлъ носить.
Для Поляковъ такія предосторожности были очень необходимы, потому что занявшее городъ и Кремль ихъ войско не было достаточно. Маскѣвичъ пишетъ, что они вступили въ городъ тихо, какъ бы тайкомъ, не желая показать обывателямъ слабыя свои силы.
По свидѣтельству Маскѣвича они вошли въ Кремль 9 октября по новому стилю; по свидѣтельству Польскаго Дневника-27 сентября по старому стилю. Выходитъ разница въ двухъ дняхъ.
Гетманъ Жолкѣвскій жилъ на Цареборисовскомъ дворѣ всего только мѣсяцъ и 6 ноября, по новому стилю, уѣхалъ къ Смоленску для свиданія съ королемъ. Въ Борисовскихъ полатахъ, какъ и при Самозванцѣ, былъ устроенъ костелъ. Происходило служеніе по Римскому обряду, и Латинское пѣніе доносилось от сюда до хоромъ патріарха Ермогена, сердечно негодовавшаго на такое поруганіе Православной вѣры о Христѣ.
Гонсѣвскій прожилъ здѣсь почти до самаго конца Польскаго владычества надъ истерзанною Русью, до конца іюня, то-есть слишкомъ 1 1/2 года. 27 іюня 1612 г. онъ изъ соперничества съ паномъ Струсемъ, прибывшимъ къ Москвѣ съ новымъ войскомъ, выступилъ изъКремля, а на его мѣсто въ градоначальники всту пилъ этоть панъ Струсь, который, конечно, поселился на той же квартирѣ Гонсѣвскаго, на Цареборисовскомъ дворѣ.
Но новый градоначальникъ, очень желавшій удержать Москву для королевича Владислава, пришелъ только для своего несчастія. Въ это время Нижегородская рать стояла уже въ Ярославлѣ. Отъ нея, какъ отъ благодатнаго солнца, съ великою силою двигалось очищеніе народныхъ умовъ, освѣщалась тьма народной смуты и, несмотря на измѣнные подвига собиравшагося подъ Москвою казачества, засѣвшіе въ Кремлѣ Поляки день ото дня все больше и больше стѣснялись и обездоливались. Въ послѣднее время они претерпѣвали невыносимый, неслыханный голодъ. «Ни въ какихъ лѣтописяхъ, ни въ какихъ исторіяхъ нѣтъ извѣстій», говорить ихъ дневникъ, «чтобы кто-либо, сидящій въ осадѣ, терпѣлъ такой голодъ, чтобы былъ гдѣ-либо такой голодъ, потому что когда насталъ этотъ голодъ и когда не стало травъ, корней, мышей, собакъ, ко шекъ, падали, то осажденные съѣли плѣнныхъ, съѣли умершія тѣла, вырывая ихъ изъ земли; пѣхота сама себя съѣла и ѣла другихъ, ловя людей. Пѣхотный порутчикъ Трусковскій съѣлъ двоихъ своихъ сыновей; одинъ гайдукъ тоже съѣлъ своего сына, другой съѣлъ свою мать; одинъ товарищъ съѣлъ своего слугу; словомъ, отецъ сына, сынъ отца не щадилъ; господинъ не былъ увѣренъ въ слугѣ, слуга въ господинѣ; кто кого могъ, кто былъ здоровѣе другого, тотъ того и ѣлъ. Объ умершемъ родственникѣ или товарищѣ, если кто другой съѣдалъ таковаго, судились какъ о наслѣдствѣ и доказывали, что его съѣсть слѣдовало ближайшему родственнику, а не кому другому. Такое судное дѣло случилось во взводѣ г. Леницкаго, у котораго гайдуки съѣли умершаго гайдука ихъ взвода. Родственникъ покойника, гайдукъ изъ другого десятка, жаловался на это передъ ротмистромъ и доказывалъ, что онъ имѣлъ больше права съѣсть его, какъ родственникъ; а тѣ возражали, что они имѣли на это ближайшее право, потому что онъ былъ съ ними въ одномъ ряду, строю и десяткѣ. Ротмистръ не зналъ, какой сдѣлать приговоръ, и, опасаясь, какъ бы недовольная сторона не съѣла самого судью, бѣжалъ съ судейскаго мѣста. Во время этого страшнаго голода появились разныя болѣзни и такіе страшные случаи смерти, что нельзя было смотрѣть безъ плачу и ужасу на умирающаго человѣка. Я много насмотрѣлся на такихъ. Иной пожиралъ землю подъ собою, грызъ свои руки, ноги, свое тѣло и что всего хуже, — желалъ умереть поскорѣе и не могъ, — грызъ камень или кирпичъ, умоляя Бога превратить въ хлѣбъ, но не могъ откусить. Вздохи: ахъ, ахъ, слышны были по всей крѣпости, а внѣ крѣпости-плѣнъ, смерть. Тяжкая это была осада, тяжкое терпѣніе!»
Проживая въ такомъ отчаянномъ положеніи цѣлыя недѣли, Поляки все надѣялись, что гетманъ Ходкевичъ спасеть ихъ, доставивъ продовольствіе и свѣжее войско. Но Ходкевичу путь къ Кремлю былъ достославно прегражденъ Нижегородскимъ Ополченіемъ, которому, наконецъ, помогли и казаки. Услыхавъ объ этомъ, Поляки порѣшили, наконецъ, сдаться. Панъ Струсь, мужъ великой храбрости и многаго разсужденія, по отзыву Русскаго лѣтописца, на площади передъ Иваномъ Великимъ собралъ оголодавшее, отъ глада ослабѣвшее славное свое рыцарство и предложилъ вопросъ: какъ быть? Всѣ единодушно рѣшили отдаться Москалямъ, просить милости, чтобы оставили всѣхъ живыми. 28 октября Кремлевскія ворота были отворены, и Русскіе вошли въ запустѣлый и разореный Кремль.
Панъ Струсь былъ сначала посаженъ за стражею въ Кирилловъ монастырь (на подворье; въ Дневникѣ написано, вѣроятно ошибочно, Кризтовскій, а можетъ быть и Крутицкій), потомъ перевели его въ Чудовъ покрѣпче, а затѣмъ посадили его въ тѣсный дворъ, укрѣпивъ его острогомъ.
Послѣ того панъ Струсь былъ взятъ со всѣмъ своимъ полкомъ въ казацкіе таборы Трубецкаго. Другой полкъ пана Будилы взятъ въ ополченіе Пожарскаго. Въ таборахъ почти весь Струсевъ полкъ былъ побитъ, несмотря на уговоръ при сдачѣ, что будутъ всѣ цѣлы.
Кн. Трубецкой, почитая себя главнокомандующимъ въ собравшемся ополченіи на Поляковъ, тотчасъ поселился на томъ же Цареборисовскомъ дворѣ, который, повидимому, представлялъ во всемъ Кремлѣ наиболѣе устроенное и удобное помѣщеніе для начальниковъ. Пожарскій остановился на Арбатѣ въ Воздвиженскомъ монастырѣ.
Царскій дворецъ въ это время былъ вполнѣ опустошенъ, стоялъ безъ кровель, безъ оконницъ и дверей, безъ половъ, такъ что и самому избранному царю Михаилу негдѣ было поселиться.
Когда все пришло въ старый порядокъ, князь Трубецкой, конечно, поселился гдѣ-либо въ своемъ собственномъ дворѣ, а Цареборисовскій дворъ поступилъ въ дворцовое вѣдомство и, повидимому, оставался пустымъ, доставляя надобныя помѣщенія для дворцовыхъ потребностей, въ томъ числѣ и для царской потѣхи. Въ 1620 г. сентября 11 молодой царь Михаилъ тѣшился на этомъ дворѣ медвѣжьимъ боемъ, о чемъ гласитъ слѣдующая записка: «Ловчаго пути конный псарь Кондратій Корчминъ да пѣшій псарь Сенька Омельяновъ тѣшили государя на старомъ Царевѣ-Борисовѣ дворѣ дворными медвѣдями гонцами и у Кондрашки медвѣдь изъѣлъ руку, а у Сеньки изъѣлъ голову».
Въ 1627 г. извѣстный въ то время мѣдныхъ дѣлъ мастеръ Дмитрій Сверчковъ на Борисовскомъ дворѣ дѣлалъ къ церковному строенію мѣдное дѣло, именно мѣдный шатеръ, для храненія Ризы Господней, стоящій и донынѣ въ Успенскомъ соборѣ.
Въ 1635 г. на Борисовскомъ дворѣ садовники Ив. Телятевскій да Титъ Андреевъ устроили садъ.
Въ 1644 г., какъ извѣстно, происходило неудавшееся сватовство царевны Ирины Михаиловны за Волдемара, принца Датскаго, графа Шлейзвигъ-Голштинскаго, для чего принцъ и прибылъ въ Москву, какъ женихъ царевны. Переговоры о сватовствѣ начались еще въ 1642 г., продолжались весь 1643 годъ, и когда было рѣшено, что нареченный женихъ прибудетъ, наконецъ, въ Москву, то для его помѣщенія царь Михаилъ Ѳед. назначилъ запустѣлый дворъ царя Бориса, повелѣвъ выстроить на немъ новыя деревянныя хоромы въ три яруса и соединить ихъ съ дворцовыми зданіями особыми внутренними переходами; при этомъ не была забыта и мыленка. Внутренняя уборка хоромъ состояла изъ суконъ багреца и другихъ красныхъ цвѣтовъ, которыми были обиты стѣны, двери, настланы полы.
Принцъ, именуемый по-русски королевичемъ Волдемаромъ Христіанусовичемъ, прибылъ въ Москву и поселился на Борисовскомъ дворѣ 21 января 1644 г. Встрѣча дорогого гостя на улицахъ города была самая торжественная и очень почетная. Черезъ четыре дня, 25 января, посѣтилъ его самолично и царь Михаилъ, пришедши къ нему упомянутыми переходами. Онъ нѣсколько разъ обнималъ королевича, очень ласкалъ его и часто повторялъ, что королевичъ будетъ ему такъ же милъ и дорогъ, какъ родной сынъ. Первыя двѣ недѣли прошли во взаимныхъ ласканіяхъ и въ самомъ дружественномъ, въ самомъ родственномъ расположеніи. 28 генваря царь угощалъ королевича и его свиту торжественнымъ обѣдомъ въ Грановитой полатѣ, при чемъ по русскому обычаю богато и очень щедро одарилъ его серебряными кубками, изъ которыхъ иные вѣсили отъ 16 до 19 фунтовъ серебра, дорогими соболями, златотканными и шелковыми тканями и пр.
30 генваря упомянутыми переходами посѣтилъ королевича царевичъ Алексѣй Мих. и пробылъ у него часа два[116].
Потомъ, 4 февраля, самъ царь въ другой разъ посѣтилъ королевича и пробылъ у него съ часъ. Цареборисовскій дворъ въ это время сталъ именоваться дворомъ королевича Волдемара. Съ обѣихъ сторонъ радовались, что свадебное дѣло окончится къ обоюдному удовольствію, но скоро обнаружились великія затрудненія. Съ царской стороны были убѣждены, что королевичъ приметъ Православіе и крещеніе по Православному обряду, а съ королевичевой стороны настойчиво стали отказывать въ этомъ.
Уже съ 6 февраля началась переписка по этому предмету, не личныя сношенія, а переписка, которая повела къ тому, что королевичъ 26 февраля сталъ просить отпуска, уѣхать изъ Москвы хоть сейчасъ же. Въ этомъ его особенно настроивалъ его пасторъ, а также и другія лица свиты.
Опасаясь, что королевичъ и въ самомъ дѣлѣ думаетъ тайно убѣжать изъ Москвы, царь повелѣлъ сторожить его, для чего и поставленъ былъ стрѣлецкій караулъ во всѣхъ дворахъ вокругъ Борисовскаго двора, подъ предлогомъ, что 25 марта наступаетъ праздникъ Благовѣщенія, когда происходитъ въ народѣ много скоморошества и пьянаго буйства.
Недѣли черезъ двѣ эта сторожба была снята. Между тѣмъ во все время съ царской стороны не пропускали случая, чтобы убѣдить королевича принять Православное крещеніе.
9 апрѣля затѣяли для него трехдневную охоту въ сопровожденіи избранныхъ лицъ: Василія Ив. и Семена Лукьян. Стрѣшневыхъ и Ловчаго, которые должны были и при такомъ развлеченiи уговаривать и убѣждать королевича присоединиться къ Русской церкви. Но ничто не помогало. Въ увѣщаніи королевича едва ли не первымъ двигателемъ этого дѣла былъ самъ патріархъ Іосифъ. Онъ, между прочимъ, полагалъ, что убѣдитъ королевича разборомъ его вѣры передъ лицомъ правды Православія, и для того назначилъ нѣсколько духовныхъ лицъ побесѣдовать и обсудить вопросъ съ доказательствами въ пользу Православной правды, истины. 28 апрѣля состоялось это преніе о Вѣрѣ и повело къ тому, что королевичъ рѣшился самъдругъ тайкомъ убѣжать изъ Москвы.
9 мая во второмъ часу ночи онъ вознамѣрился исполнить это но въ Тверскихъ воротахъ Бѣлаго города его остановили стрѣльцы, хотя и достаточно хмельные по случаю праздника Николина дня. Это обстоятельство происходило такъ. Въ упомянутый полуночный часъ человѣкъ 30 конныхъ и пѣшихъ Нѣмцевъ появились у Тверскихъ воротъ и вознамѣрились силою проломиться въ ворота, стрѣльцы не допустили ихъ до этого, вслѣдствіе чего послѣдовала даже кровавая борьба: Нѣмцы стали стрѣлять изъ пистолетовъ и колоть шпагами стрѣльцовъ, но все-таки были прогнаны отъ воротъ. Одного изъ Нѣмцевъ стрѣльцы взяли въ плѣнъ, того самаго дворянина, съ которымъ королевичъ хотѣлъ убѣжать. Самъ королевичъ успѣлъ возвратиться домой. Послѣ того, когда стрѣльцы ввели плѣннаго въ Кремль, то, поровнявшись съ соборомъ Николы Ростунскаго, они были встрѣчены прибѣжавшими отъ Бо-рисовскаго двора Нѣмцами, которые начали колоть ихъ шпагами, одного убили до смерти, 6 человѣкъ ранили и отбили плѣннаго. Оказалось, что убилъ стрѣльца самъ королевичъ, бывшій въ числѣ другихъ своихъ слугъ. Онъ и не скрывалъ своего грѣха и заявилъ боярину Сицкому, что-де хотѣлъ убѣжать за Тверскія ворота и убилъ стрѣльца, потому что онъ очень желаетъ уйти изъМосквы, а его напрасно задерживаютъ.
Конечно, царь не помедлилъ заявить ему свое великое неудовольствіе по этому поводу.
Между тѣмъ пренія о Вѣрѣ настойчиво продолжались съ обѣихъ сторонъ. Патріархъ прислалъ королевичу письмо на столбцѣ чуть не въ 48 саженъ, а пасторъ написалъ цѣлую книгу въ защиту своей Вѣры. Эти пренія отчасти происходили и въ Борисовскихъ хоромахъ въ присутствіи самого королевича, который хвалился, что онъ грамотенъ лучше всякаго попа, библію прочелъ пять разъ и всю ее помнитъ и можеть говорить отъ книгь сколько угодно.
Съ царской стороны почти ежедневно и словесно и письменно убѣждали королевича принять Русское крещеніе, перемѣнить Вѣру, а королевичъ также почти ежедневно просилъ отпустить его совсѣмъ домой. Отпускъ вслѣдствіе посольскихъ сношеній съ отцомъ королевича затягивался день ото дня. Время проходило въ пререканіяхъ о Вѣрѣ и въ большихъ стараніяхъ съ царской стороны убѣдить королевича на перемѣну вѣры, почему съ нимъ поступали по-прежнему съ великимъ вниманіемъ и дружелюбіемъ, доставляя ему всевозможныя удовольствія и развлеченія. Между прочимъ онъ пристрастился къ полевой охотѣ.
12 іюля 1644 г. насталъ день царскаго рожденія. Слѣдовало бы позвать королевича къ царскому столу, но теперь государь прислалъ ему обѣдъ на домъ въ 250 блюдъ, все рыбныхъ и пирожныхъ.
Такое дружелюбіе заставило и королевяча позвать тоже и къ себѣ въ гости самого государя съ царевичемъ. День для пира былъ назначенъ 17 сентября. Царь и царевичъ пришли въ Борисовскій дворецъ упомянутымъ внутреннимъ дворцовымъ ходомъ. Еще не входя въ королевичевы покои, государь послалъ требованіе, чтобъ королевичъ и его свита сняли свои шпаги, такъ какъ по русскому обычаю не водится, чтобы въ присутствіи государя кто бы то ни было имѣлъ при себѣ оружіе. Королевичъ до-казывалъ, что, напротивъ, по ихъ нѣмецкимъ обычаямъ оружіе и носится въ честь государю и въ оборону ему. Государь, наконецъ, уступилъ ласковому хозяину.
«Потомъ царь и царевичъ введены были въ столовую комнату, и подана имъ вода, а послѣ того, какъ они, наконецъ, и графъ усѣлись, и послѣдній подалъ и поставилъ передъ ними разныя кушанья, царь сдѣлалъ начало обѣду, а царевичъ еще воздерживался, безъ сомнѣнія, потому, что графъ ничего не подалъ ему особенно, а, слѣдовательно, не исполнилъ Русскаго обычая. Замѣтивъ это, графъ началъ подавать изъ своихъ рукъ и ему, и онъ тотчасъ же сталъ кушать. Послѣ того графъ предложилъ царю здоровье Его Царскаго Величества, и такъ далѣе. Потомъ стали обѣдать князья и камеръ-юнкеры, пришедшіе съ царемъ и царевичемъ. По Русскому обычаю, графъ два раза изъ своихъ рукъ подносилъ имъ поочередно по чаркѣ водки, каждаго одѣлилъ вкуснымъ кушаньемъ со стола и пожаловалъ по полуфляжкѣ испанскаго вина. При этомъ можно было видѣть обычаи вѣжливости. По окончаніи стола царь пожелалъ, чтобы графъ и своихъ людей почтилъ напиткомъ; этотъ отговаривался, полагая, что совсѣмъ неприлично подносить своимъ людямъ, которые находились тутъ для прислугй Его Царскому Величеству. Если же царю угодно изъявить свою милость графскимъ людямъ, то онъ можеть пожаловать ихъ изъ своихъ рукъ, о чемъ графъ и проситъ его.
«Царь соизволилъ на это и потомъ жаловалъ чаркою водки по порядку всѣхъ и каждаго, бывшихъ у стола въ графскихъ покояхъ. Послѣ него царевичъ тоже подносилъ всѣмъ изъ своихъ рукъ и изъ той же золотой чарки. Царю было угодно, чтобы и графъ оказалъ такую же милость своимъ служителямъ; этотъ и согласился, но только съ тѣмъ, чтобы сначала поднести и пожаловать изъ своихъ рукъ людямъ Его Царскаго Величества. Межъ тѣмъ трубачи и литаврщики были готовы къ услугамъ графа, который велѣлъ узнать чрезъ переводчиковъ, угодно ли царю послушать ихъ? А такъ какъ ото было угодно, то пили здоровье и трубили изо всей мочи. Такое увеселеніе продолжалось нѣсколько времени. Со стороны царя и царевича великая любовь и расположеніе къ графу изъявлялись въ очень ласковыхъ словахъ, тѣлодвиженіяхъ и объятіяхъ. Графъ тоже отдавалъ имъ должное во всемъ, насколько дозволяла ему совѣсть. Тогда дворецкій царевича, Борисъ Ивановичъ Морозовъ, почелъ удобнымъ сказать что-нибудь о перемѣнѣ Вѣры; для того и подошелъ къ царю, царевичу и графу, съ такими словами: «Большая отрада видѣть столь великую любовь и дружбу между такими государями; но еще больше радости было бы у всѣхъ, кабы могли они сойтись и въ Вѣроисповѣданіи». На это царь перемигнулся съ нимъ, но графъ отвѣчалъ, что любовь и дружество могутъ быть и остаться безъ соединенія въ Вѣроисповѣданіи. «Но тогда, отвѣчалъ дворецкій, такая любовь и искренняя дружба будутъ еще больше и постояннѣе, чѣмъ когда-нибудь, и всѣ высшаго и низшаго званія люди, духовные и миряне, порадуются, полюбятъ его графскую милость и станутъ отдавать ему такія же почести, какъ и Его Царскому Величеству и царевичу». «Его Царское Величество, отвѣчалъ графъ, и безъ того оказываетъ ему большой почетъ, и графъ отдаетъ ему должную справедливость въ томъ, а при случаѣ готовъ отплатить ему за то своею кровью. Но чтобы мѣнять Вѣру, отказаться отъ крещенія и принять Вѣру и крещеніе Его Царскаго Величества, этого не будетъ и не должно быть ни вовѣки-вѣковъ, въ чемъ и теперь, какъ и прежде, желалъ бы онъ увѣрить царя».
«Такъ этотъ разговоръ и кончился. Черезъ нѣсколько времени послѣ того царь и царевичъ пожелали посмотрѣть садъ, отведенный графу; ихъ проводили въ новоустроенную бесѣдку, гдѣ царь и сѣлъ, направо отъ него помѣстился царевичъ, а налѣво графъ. Расположеніе и довѣріе возрастали все больше и больше, да и стало замѣтно на царѣ и на графѣ, что въ подчиваньи напитками недостатка не было. Въ знакъ совершеннаго расположенія, по ходатайству царя и царевича, прощены и приняты опять на службу нѣкоторые графскіе служители, провинившіеся въ дерзости къ одному изъ высшихъ офицеровъ графа, осужденные было на смерть и уже посаженные въ темницу; а по заступничеству его графской милости царь освободилъ одного, взятаго подъ стражу, нѣмца за убійство какого-то Русскаго. Потомъ, когда, по случаю суроваго вечерняго воздуха, графъ велѣлъ принести себѣ шапку, шитую серебромъ и золотомъ и подбитую соболями, и накрылся ею, царю угодно было посмотрѣть ее. Онъ и снялъ ее съ графа, осмотрѣлъ и надѣлъ себѣ на голову, а свою черную бархатную, обложенную сзади и спереди черными лисицами и немного жемчугомъ, надѣлъ на графа, который тотчасъ же снялъ ее опять и притомъ сказалъ въ шутку: «Славно! Пусть всякой оставитъ у себя, что у него въ рукахъ!» Когда переводчикъ растолковалъ эти слова по-русски, царю они понравились, и онъ не требовалъ назадъ своей шапки. Графъ и не воображалъ того: тотчасъ же сталъ очень извиняться, что не думалъ о томъ въ самомъ дѣлѣ, да и зналъ, что ему неприлично имѣть такія притязанія и пользоваться шапкой, которою накрывался прежде Его Царское Величество.
«Отвѣтъ былъ тотъ, что царю такъ угодно почтить графа, который и надѣлъ на себя эту шапку, изъявляя свое удовольствіе. Дворецкій, Б. И. Морозовъ, вообразиль, что это ему на руку, подошелъ въ другой разъ и заговорилъ о Вѣрѣ, въ томъ мнѣніи, что сослужить своему государю. Замѣтивъ и понявъ изъ графскаго отвѣта, что такія рѣчи надоѣдаютъ, царь велѣлъ отойти боярину; спьяна этотъ было заупрямился, но тогда всталъ, наконецъ, царевичъ, схватилъ его за кафтанъ на груди и велѣлъ идти вонъ, а двое дворянъ тотчасъ же и увели его. По отправленіи дворецкаго, жалованье водкою все продолжалось. Царь казался очень милостивымъ особливо ко всѣмъ низшаго разряда людямъ графа, стоявшимъ кругомъ бесѣдки и пркслуживавшимъ, и жаловалъ напиткомъ каждаго изъ своихъ рукъ. Между царемъ, царевичемъ и графомъ ничего нельзя было замѣтить другаго, кромѣ великаго расположенія и дружбы, и особенной милости къ графскимъ служителямъ. Напослѣдокъ, такъ какъ была уже полночь, царь и царевичъ пожелали вернутъся домой. Графъ провожалъ ихъ. Когда же царь былъ уже недалеко отъ воротъ сада, гдѣ стояли и играли трубачи съ литаврщиками, и увидалъ ихъ, онъ остановился. Когда музыканты сыграли, онъ пожелалъ послушать еще, они снова играли по его желанію, а между тѣмъ принесли стулъ, на которомъ онъ и сѣлъ; направо отъ него стоялъ царевичъ, налѣво графъ. Трубачи перестали. Тогда графъ предложилъ царю, что въ честь Его Царскаго Величества онъ самъ будетъ бить въ литавры, если только угодно ему послушать. Царь изъявилъ Свое желаніе. Графъ снялъ съ себя шпагу, но, когда хотѣлъ было принять ее одинъ изъ служителей, царь взялъ ее къ себѣ и, оглядѣвши очень внимательно, обнажилъ, повертѣлъ ею въ воздухѣ, вложилъ опять въ ножны и отдалъ. Графъ ударилъ потомъ въ литавры, и это особенно понравилось царю: онъ благодарилъ его объятіемъ и неоднократнымъ дружескимъ поцѣлуемъ. То же сдѣлалъ и царевичъ, послѣ чего пили здоровье. Графъ проводилъ царя высокимъ ходомъ до его дворца, гдѣ оба благодарили другъ друга и потомъ разстались. На другой день явился къ графу царевичъ и благодарилъ за оказанную вчера любовь, дружбу и честь, а черезъ два часа простился немедленно».
Здѣсь мы приводимъ разсказъ объ этомъ обѣдѣ изъ подлинной записки о пребываніи королевича въ Россіи, составленной участникомъ-очевидцемъ этого пребыванія. Подробности разсказа тѣмъ особенно любопытны, что описываютъ едва ли когда случившійся въ царскомъ быту обѣдъ Московскаго государя въ гостяхъ у своего же гостя, прибывшаго въ Москву королевича. Вмѣстѣ съ тѣмъ эти подробности раскрываютъ простоту царскаго обхожденія съ иноземцами и противоположность нѣкоторыхъ обычаевъ Европейскихъ съ Московскими, именно въ отношеніяхъ къ низшимъ служителямъ.
Прошло уже 9 мѣсяцевъ, а свадебное дѣло не подвигалось ни на волосъ. 29 дек. 1644 г., по случаю пріѣзда и пріема Персидскаго посла, царевичъ Алексѣй Михаиловичъ опять пришелъ къ королевичу и позвалъ его посмотрѣть шествіе Персіанъ, а потомъ пригласилъ его въ свои хоромы на угощенье. Къ концу пированья вошелъ въ комнату царевича и самъ государь, дружелюбно обласкалъ гостя и снова повторилъ свою просьбу принять Русскую Вѣру и снова получилъ рѣшительный отказъ со стороны королевича. Заявивъ ему и съ своей стороны, что свадьба ни въ какомъ случаѣ не состоится, если онъ не приметъ крещеніе, что и отпуску ему не будетъ, царь разстался съ королевичемъ въ неудовольствіи.
Но на другой день царевичъ все-таки пришелъ опять къ упрямому гостю и потѣшилъ его медвѣжьей травлей.
1 марта именинница царица Евдокѣя Лук. прислала по Русскому порядку обычный обѣдъ королевичу. Онъ сказался нездоровымъ и не принялъ кушанье самолично, оно было передано его дворецкому.
Сколько не ухаживали за дорогимъ женихомъ, онъ не подавался и мыслилъ такъ, что готовъ въ собственной крови креститься, чѣмъ согласиться на желаніе царя и принять Русское крещеніе.
Государь думалъ и всѣ бояре, что королевича смущаютъ и научаютъ упорствовать его пасторъ и его приближенные, а потому время отъ времени и повторялъ свое желаніе. Но все было напрасно.
Пререканія и исповѣдные споры съ Нѣмцами перенеслись потомъ и на улицу въ народную толпу. Въ это время, въ концѣ февраля 1645 г., прибыли въ Москву Донскіе казаки.
Они представлялись государю, были хорошо угощены и, возвращаясь очень веселыми изъ Кремля, встрѣтили Нѣмца, быть можеть, чѣмъ-либо оскорбившаго ихъ, напали на него и ограбили (обобрали). Въ другой разъ, также поссорившись, казаки совершили даже кровавую расправу, двоихъ Нѣмцевъ убили.
Какъ королевичъ проводилъ иногда на Борисовскомъ дворѣ время, объ этомъ есть, впрочемъ, случайное свидѣтельство.
25 іюня 1645 г. было донесено государю, что королевичъ заболѣлъ сердечною болѣзнью, сердце щемитъ и болитъ, что скушаетъ пищи или чего изопьетъ, то сейчасъ назадъ и если скорой помощи не подать, то можетъ, пожалуй, умереть. Но на другой же день постельный сторожъ Русскій разсказалъ, что 25 числа королевичъ кушалъ въ саду, съ нимъ были его придворные и были всѣ веселы, ѣли и пили попрежнему. Послѣ ужина королевичъ гулялъ въ саду долго, а придворные ушли въ хоромы и тамъ пили вино и романею и рейнское и иное питье до втораго часу ночи. Были всѣ пьяны, играли въ цымбалы.
Дѣло о свадьбѣ тянулось безъ пользы для обѣихъ сторонъ.
12 іюля 1645 г. царь Михаилъ Ѳедоровнчъ померъ. Передъ самою кончиною государя, 4 іюля, по настоянію Польскаго посла, назначено было опять богословское преніе о Вѣрѣ, именно въ присутствіи посла. Гдѣ происходила эта бесѣда, неизвѣстно, но когда прибыли туда королевичевы придворные, то они должны были пройти черезъ нѣсколько тысячъ народа, слѣдовательно въ преніяхъ уже принимала участіе улица или всенародное общество.
Бесѣда и пренія попрежнему окончились ничѣмъ, а потому въ народѣ распространилось большое неудовольствіе на пастора, такъ что государь принужденъ былъ увѣрить его въ полной безопасности отъ всякихъ угрозъ.
Съ кончиною государя дѣло приняло другой оборотъ, очень благопріятный для королевича. Новый шестнадцатилѣтній царь Алексѣй Мих., всегда оказывавшій самое дружелюбное расположеніе королевичу, очень скоро порѣшилъ вопросъ и объ его отпускѣ.
Послѣ неоднократныхъ неудачныхъ попытокъ упросить королевича перекреститься въ Русскую Вѣру молодой государь и все общество бояръ приговорили покончить дѣло почетнымъ отпускомъ королевича къ дому. Между тѣмъ въ народѣ ходило большое негодованіе на Нѣмцевъ по этому поводу. По свидѣтельству ихъ записки, 24 іюля было совѣщаніе въ толпѣ, какъ бы половчѣе свернуть шею королевичу и его людямъ, но, къ счастію, такія кровопролитныя затѣи не совершились.
Наконецъ, послѣ торжественнаго пріема въ Золотой полатѣ 13 августа, королевичъ 20 августа также торжественно выѣхалъ изъ Москвы, оставивъ Цареборисовскій дворъ опустѣлымъ.
Ровно черезъ семь лѣтъ, въ августѣ 1652 г. 15 числа, Цареборисовскій дворъ былъ пожалованъ царемъ Алексѣемъ Михаиловичемъ новопоставленному патріарху Никону въ домъ Пресв. Богородицы, въ Успенскій соборъ, почему съ этого времени исторія Борисовскаго двора сливается уже съ исторіей Патріаршаго Дома, о которомъ будемъ говорить въ особой статьѣ.
Передъ тѣмъ какъ состоялось пожалованіе двора патріарху, царь Алексѣй Мих. не одинъ разъ на Борисовскомъ дворѣ увеселялся медвѣжьею потѣхою. Въ 1648 г. генваря 4 Ловчаго пути охотникъ Тимоѳей Невѣровъ возился съ ступнымъ медвѣдемъ, который изодралъ на немъ однорядку и кафтанъ. То же повторилось съ Невѣровымъ и въ 1649 г. февраля 3.
Оканчивая Цареборисовскимъ дворомъ, мы обозрѣли правую сторону Троицкой улицы, начиная отъ Троицкихъ воротъ.
Теперь возвратимся къ этимъ воротамъ и пройдемъ по лѣвой сторонѣ Троицкой улицы. Какъ упомянуто, у самыхъ воротъ находился дворъ дохтура Валентина Билса, потомъ слѣдовало устье Житницкой улицы и расположенный на ней дворъ кн. Голицына, послѣ принадлежавшій Стрѣшневу. Этотъ дворъ, занимавшій по Житницкой улицѣ 57 саж., занималъ и по Троицкой 55 саж., выходя своимъ угломъ къ св. воротамъ Троицкаго подворья и оканчивая свою линію по Троицкой улицѣ противъ Цареборисовскаго двора.
За межою этого двора находился каменный конюшенный дворъ патріарха, обозначенный и на Годуновскомъ планѣ. Широта патріаршаго быта, конечно, не умѣщалась уже въ предѣлахъ древняго митрополичья двора и должна была распространиться отъ своей старинной межи и черезъ Троицкую улицу, гдѣ рядомъ съ Голицынскимъ дворомъ было занято мѣсто и для патріаршихъ конюшенъ.
По улицѣ этотъ Конюшенный дворъ занималъ саженъ 20, а внутрь двора 27 саж.; къ Никольской улицѣ онъ граничилъ съ дворами поповъ, выходившими на эту улицу, въ томъ числѣ съ дворомъ попа Владиміра, находившимся на углу улицы, противъ угла Цареборисовскаго двора.
На этомъ Конюшенномъ дворѣ размѣщались не только конюшни, но также и каретные амбары и сараи. И лошадей, и каретъ у патріарха было не мало. Напримѣръ, въ 1630 году, въ августѣ, на домовый патріаршій обиходъ было куплено въ табунѣ ногайскихъ лошадей 23 лошади за 61 р. 27 алт. 4 деньги, всѣ лѣтами по 3 года; различной масти, — буланыя, гнѣдыя, чалыя, сѣрыя, карія, бурыя, коурыя, пѣгія, рыжія, мухортыя, иныя со звѣздою во лбу.
Это было при патріархѣ Филаретѣ Никитичѣ, когда патріаршій дворъ мало — по — малу только что приходилъ въ должное устройство. Но съ расширеніемъ патріаршаго быта во второй половинѣ XVII ст. представилась необходимость увеличить помѣщеніе Конюшеннаго двора, а потому патріархъ въ 1676 г. выпросилъ у государя присоединить къ этому двору смежный и тогда пустой дворъ ключаря Благовѣщенскаго собора, объясняя, что «Конюшенный его дворъ гораздо тѣсенъ, никакими конюшенными обиходы убратца, обиходныхъ и подъемныхъ лошадей держать негдѣ, а которыя де по нуждѣ для выходовъ лошади держатца на стойлахъ, и тѣмъ отъ утѣсненія чинится поруха великая».
По этому случаю былъ описанъ и дворъ ключаря Вас. Климонтова, о которомъ мы упоминали при обозрѣніи Никольской улицы.
Однако и этимъ приращеніемъ земли патріархъ не удовлетворился и въ 1683 г. для округленія межи своего Конюшеннаго двора выпросилъ у государя новую небольшую прибавку изъ двора Стрѣшнева въ длину по всему Конюшенному двору, а поперекъ въ переднемъ концѣ, по Троицкой улицѣ, 3 саж., а въ заднемъ 6 саженъ, объясняя опять, что его Конюшенный дворъ тѣсенъ и каменнаго строенія за утѣсненіемъ построить негдѣ и въ пожарное время лошадей вывесть не успѣть, а каменные запасы на то строеніе изготовлены.
Въ 1691 г. на этомъ каменномъ уже дворѣ, находившемся противъ заднихъ воротъ домоваго большого патріаршаго двора, описаны слѣдующія каменныя постройки: три полаты жилыя въ два этажа; конюшня въ 31 стойло, надъ нею сушило; на дворѣ 10 чулановъ на столбахъ; подлѣ конюшни особая конюшня стадныхъ лошадей безъ стойлъ; полата кладовая. Въ нижнемъ этажѣ одной изъ трехъ упомянутыхъ полатъ, подлѣ печи, съ надворья, былъ сдѣланъ горнъ, а въ немъ котелъ желѣзный для разогрѣванія воды лошадямъ, мѣрою ведеръ въ 8 и больше.
Въ коретныхъ амбарахъ помѣщалась 9 коретъ, болѣе или менѣе богато украшенныхъ, 1 полукорета. 3 коляски, возокъ 29 саней походныхъ, 7 телѣгъ, въ которыхъ возилась Ризная и другая всякая казна, 9 телѣгъ походныхъ, 17 телѣгъ Черкасскихъ, 7 телѣгъ простыхъ, 53 саней-болковни, 20 саней-дровни, и разные конюшенные и коретные приборы, сѣдла, полсти, попоны и пр.
По указу Петра 1702 г., Конюшенный патріаршій дворъ назначенъ былъ къ разборкѣ для помѣщенія здѣсь строительныхъ матеріаловъ при постройкѣ Арсенала, которая на нѣсколъко лѣтъ была остановлена, и потому упомянутый дворъ и при немъ церковь Пятницы были окончательно разобраны уже въ 1722–1723 гг. (Дѣла Московскаго Отдѣленія Военнаго Архива).
Такимъ образомъ, на Троицкой улицѣ, идя отъ Троицкихъ воротъ по лѣвой сторонѣ, существовали дворы: 1) доктора Валентина Билса, 2) Богдана Бѣльскаго, потомъ кн. Ивана Голицына, впослѣдствіи принадлежавшій Стрѣшневу, 3) Конюшенный дворъ патріарха, 4) дворъ попа Владиміра.
Улица оканчивалась Никольскимъ Хрьстцомъ, перекресткомъ улицъ Никольской, проходившей къ Ивановской площади, и Троицкой, направлявшейся въ Чудовскую улицу мимо Чудова и Вознесенскаго монастырей къ Кремлевской Спасской стѣнѣ и къ Новоспасскому подворью.
Между зданіями Цареборисовскаго двора и Чудова монастыря Никольская улица имѣла ширины всего 3 саж. На этой межѣ противъ Царь-Пушки, въ 3 саж. отъ стѣны Чудовскаго зданія, въ 1882 году обнаружился провалъ, гдѣ былъ открытъ прекрасно сложенный изъ бѣлаго камня погребъ съ щелевидными окнами вверху на уровнѣ улицы, принадлежавшій къ Цареборисовскому строенію.
Въ своемъ мѣстѣ мы упоминали, что прямую улицу отъ Никольскихъ воротъ къ Соборной площади провелъ впервые вел. князь Иванъ III около 1500 года. Въ древнее время и въ половинѣ ХV ст. мѣстность упомянутаго перекрестка, гдѣ впослѣдствіи было выстроено зданіе Чудова монастыря, была занята боярскими дворами, именно дворами извѣстныхъ дѣятелей Шемякиной смуты, Петра, Ивана и Никиты Константиновичей, какъ, только по отечеству, именовали ихъ лѣтописцы. Родъ Константиновичей происходилъ отъ Касожскаго князя Редеди, котораго въ единоборствѣ побѣдилъ Мстиславъ Тмутороканскій въ 1022 году. Отецъ ихъ былъ Константинъ Ивановичъ, прозваніемъ Добренскiй, по селу, гдѣ живалъ. При вел. князѣ Василіи Дмитріевичѣ, по всему вѣроятію, онъ занималъ мѣсто Суздальскаго или Ростовскаго намѣстника, какъ и сынъ его Петръ былъ намѣстникомъ Ростовскимъ, быть можетъ, послѣ отца. Это былъ тотъ Петръ Константиновичъ, который въ 1433 г. на свадьбѣ Василія Темнаго узналъ на Васильѣ Дм. Косомъ подмѣненный у Дмитрія Донскаго золотой поясъ и сказалъ о томь вел. княгинѣ Софьѣ Витовтовнѣ, которая не помедлила и отняла поясъ у Косаго, изъ-за чего возникла нескончаемая вражда между князьями, настала Шемякина смута. Другой, младшій Константиновичъ, Никита, дѣйствуя въ пользу Шемяки, захватилъ у Троицы въ плѣнъ несчастнаго вел. князя Василія Васильевича.
Когда смута окончилась и вел. князь восторжествовалъ, то, само собою разумѣется, Константиновичи подверглись опалѣ и дворы ихъ поступили въ государево владѣнье. Эти дворы примыкали къ стоявшей въ этой мѣстности церкви Рождества Христова, о которой мы упоминали выше, стр. 440, и вмѣстѣ съ тѣмъ занимали мѣстность Чудовской улицы и теперешняго зданія Чудова монастыря.
Сначала дворы Константиновичей по духовной вел. князя Василія Темнаго были отказаны въ 1462 г. его княгинѣ съ указаніемъ, что кому изъ дѣтей она захочетъ, тому и отдастъ. Она отдала ихъ государю Ивану Вас, который въ своей духовной 1504 г. отказывалъ ихъ своимъ сыновьямъ Юрью, Дмитрію, Семену, Андрею, а потомъ по тѣмъ мѣстамъ онъ проложилъ прямую улицу отъ Никольскихъ воротъ къ площади и въ томъ же 1504 году, взамѣнъ этихъ дворовъ, отдалъ сыновьямъ другіе дворы и остатокъ мѣстъ Константиновичей, не вошедшихъ подъ улицу и лежавшихъ возлѣ Чудова монастыря, гдѣ тогда жилъ, въ переулкѣ, протопопъ Благовѣщенскій Ѳома, вѣроятный духовникъ вел. князя, послѣ котораго это мѣсто оставалось навсегда за государевыми духовниками.
Вблизи двора Константиновичей находились дворы князей Оболенскихъ, Григорья да Петра Ѳедоровичей Давыдовыхъ, Василья Ѳед. Сабурова (съ 1465 г. бояринъ) и другихъ, которые простирались уже по нынѣшней площади передъ Чудовымъ монастыремъ и Николаевскимъ дворцомъ.
Изъ князей Оболенскихъ здѣсь жили кн. Александръ Васильевичъ, кн. Иванъ Вас. Стрига, князья Василій и Ѳедоръ Васильевичи Телепни. Князь Ѳедоръ былъ отцомъ ки. Ивана Ѳедоровича Овчины-Телепнева, знаменитаго любимца Великой княгини Елены Глинскихъ.