Повесть о разведчике

«Все видеть, самому оставаясь невидимым; все слышать, самому оставаясь неслышимым; все знать, самому оставаясь неуловимым».

1.

«На лбу этого человека косой светлый шрам — след сабельного удара. Этот человек высок, белокур, худощав, у него голубые глаза. Он гвардейский офицер Красной Армии и зовут его Андрей Одинцов. Кто доставит человека со шрамом, живого или мертвого, германскому командованию, тот получит военный орден, тридцать тысяч рублей и дачу в Тироле».

Такое объявление немцы расклеивали во всех городах, станицах и селах, через которые проходила дивизия «Викинг». Человек со шрамом не давал немцам покоя: умный, хитрый, хладнокровный и храбрый, он, казалось, был вездесущим, — и каждое его появление приносило много хлопот старому полковнику Лему, начальнику дивизионной разведки: то из блиндажей исчезали офицеры, то огонь советской артиллерии в течение десяти минут уничтожал боеприпасы, то загорались склады горючего, то русские ассы бомбили самые что ни-на-есть секретные штабы и командные пункты.

Следы всего этого тянулись к человеку со шрамом. По ночам солдаты видели его в блиндажах, однажды даже поймали, но он убежал, перебив конвоиров.

Полковник Лем рассвирепел. По его приказу гестаповцы начали тщательные поиски неуловимого разведчика в населенных пунктах, а отборные эсэсовцы следили за боевым участком так, что, кажется, муха не могла бы пролететь.

Полковник Лем бесился не случайно: по всем данным, человек со шрамом не был профессиональным шпионом, ловким агентом-одиночкой, у которого имелись бы явочные квартиры, резиденты, шифры. Нет, это был молодой кавалерийский офицер, лейтенант гвардейского полка, военный разведчик, который чаще всего действовал с небольшой группой казаков. И хотя подчас он забирался в глубокий тыл один, но главным образом вел тактическую и оперативную разведку на переднем крае, то-есть почти постоянно находился на немецких позициях, где его могли поймать, казалось бы, легко. И тем не менее он был неуловим.

Наконец, когда однажды дерзкий русский разведчик унес из штаба важные документы, полковник Лем не выдержал: расписываясь в собственной слабости, он попросил главную квартиру командировать в дивизию лучшего офицера немецкой контрразведки — капитана Герда Вертера.

Вертер прибыл в дивизию третьего мая и предъявил бумагу, в которой было сказано, что он командируется на месяц для поимки русского разведчика. И когда старик Лем усомнился, достаточный ли это срок, знаменитый капитан, поигрывая железным брослетом на запястье мускулистой руки, сухо отрезал:

— Через месяц, третьего июня, вы, полковник, будете иметь удовольствие допрашивать человека со шрамом.

2.

Гвардии лейтенант Андрей Одинцов лежал в землянке. Из дверей землянки виден был бирюзовый квадрат чистого весеннего неба и зеленые шапки степных курганов. На позициях стояла тишина, о которой говорят: «ничего существенного». Пока в штабах готовились к большим боям, противники сидели в окопах, лениво перестреливались и ждали.

Андрей Одинцов глубоко вздохнул: где-то вверху пели невидимые жаворонки, их песня висела над степью, тонкая и нежная; на курганах посвистывали суслики; ветер шевелил сухой кустарник, сквозь который уже пробивались острые стрелки молодой травы.

В землянке пахло свежим сеном, кожей и влажной одеждой — на веревке сушились шинель и гимнастерка. Здесь все было привычно и спокойно: висящий на проволоке светильник — четыре патрона, вставленных в консервную банку; автоматы в углу, бинокль и пистолеты на стенке; книги, сложенные стопкой на деревянном столе, — «Вопросы ленинизма», Клаузевиц, боевые уставы, записки о разведчиках Макса Ронге, Джонсона, Чарльза Росселя, воспоминания Наполеона.

Андрей встал, потянулся, сбросил гимнастерку, майку и стал умываться. У него было худое, мускулистое тело, белокурые волосы, холодноватые, серые с голубизной глаза. На высоком лбу, опускаясь к левой брови, светлел косой шрам. Тонкие губы и твердый изгиб подбородка говорили о воле и упрямстве этого человека.

Бывший колхозный агроном, донской казак Андрей Одинцов стал разведчиком в 1940 году, во время войны с белофиннами. Профессия разведчика увлекла его своей романтикой, благородным риском, безграничными возможностями творческих дерзаний. Там, в Финляндии, двадцатилетний Андрей Одинцов получил первое боевое крещение, там он выдержал замечательное единоборство с прославленным финским разведчиком Хартикайненом. Это чуть не стоило ему жизни — сдавленный железными руками Андрея, Хартикайнен перед смертью ударил его короткой финкой по лицу. Памятью об этом поединке остался глубокий шрам на лбу Одинцова.

С тех пор Андрей решил посвятить себя военной разведке. Он остался в армии, много читал, постоянно тренировал и закалял свое тело, учился владеть в совершенстве оружием, — словом, упрямо и настойчиво готовился. В первый же день войны его назначили в казачий кавалерийский полк, где он стал руководить группой разведчиков.

Андрей посмотрел на часы и закурил. Через пять минут должны прийти казаки-«язычники». Казаки любили и боялись лейтенанта Одинцова. Его многочисленные похождения, три боевых ордена, исключительная храбрость, — все это влекло к нему, но в то же время побаивались его за резкость, за строгую требовательность и некоторые странности.

Разведчики вошли в землянку, поздоровались и сели на сено. Андрей, скосив глаза, следил за ними и неожиданно сказал маленькому веснущатому ефрейтору Кочеванову:

— Ну-ка, Кочеванов, пройди по землянке.

Недоумевающий Кочеванов сделал несколько шагов. Андрей нахмурился.

— Так и есть: ступаешь не на всю ступню, а на пятку, как медведь. Этак немцы обнаружат тебя за километр. Ивашко, выйди наверх, подальше, и пройди так, как ходит Кочеванов.

Гигант-украинец Прохор Ивашко, молчаливый, рыжеусый силач, которого разведчики звали «дядей Прохором», вышел из землянки. Все притихли. Слышно было, как поют жаворонки и шелестит под ветром ковыль. Потом разведчики услышали четкие шаги — топ, топ, топ...

— Слышно? — спросил Андрей.

— Да, — ответили казаки.

— Ивашко, — закричал Андрей, — взойди на крышу землянки и походи так, как я учил.

Снова тишина, разведчики слушают, приложив ухо к земляной стене, но на этот раз звука шагов не слышно.

— Ходишь, Ивашко? — кричит Андрей.

— Хожу, товарищ гвардии лейтенант, по самой крыше хожу...

— То-то. Ходить надо умеючи.

Ивашко вернулся. Андрей спросил у смущенного Кочеванова:

— Ну-ка, скажи, как ты определишь проходимость болота?

— Ежели, скажем, на болоте растет мох и есть на нем очосы, болото проходимо, а ежели растет пушица-трава и часто попадаются лужи, значит, непроходимо.

— Так. А теперь возьми карандаш и изобрази мне на бумаге проходимое болото.

Кочеванов стал рисовать в блокноте. Андрей молча наблюдал.

— Кончил?

— Так точно, товарищ гвардии лейтенант, — сказал Кочеванов.

— Покажи, — Андрей повертел блокнот в руках. — На индюка похоже твое болото. Немцев одолеваешь, а болото нарисовать не можешь. Гелашвили, поработай с Кочевановым.

...Так Андрей учил своих бойцов каждый день. Упрямо отправляя всех, кого ему присылали по приказу, он признавал только разведчиков-добровольцев и тренировал их часами: то заставит неслышно пройти в темноте по тропе, где разбросаны пустые консервные банки, кучи стреляных гильз и патронные ящики, то учит азбуке Морзе и обращению с компасом; то показывает приемы «джиу-джитцу» и заставляет боксировать; то разложит на столе немецкие погоны, нарукавные шевроны, петлицы, значки, ордена, автомобильные флаги и прикажет разведчикам изучать весь этот музей; то пошлет охотиться на зайцев и лисовинов.

Он ненавидел сухую схоластику и, сам того не замечая, выработал в боях с немцами живую школу разведывательного искусства, из которой вышли такие молодцы, как силач дядя Прохор; ловкий, как кошка, грузин Гелашвили; хитрый и лукавый сержант Корнеев, казаки Ильяшев, Кочеванов, Гурьев.

Сегодня Андрею помешали. В землянку прибежал связной и сказал, что майор приказывает лейтенанту Одинцову немедленно явиться в штаб. Андрей отпустил казаков и ушел.

Толстый майор Кирюшин, начальник штаба полка, сидел в землянке. Перед ним стоял тощий солдат в замасленном мундире.

— Вот, Андрюша, это венгерец-разведчик. Сам перешел к нам. Садись, послушай, что он рассказывает.

Андрей сел на табурет, снял фуражку. Венгерец вскрикнул и попятился к стене.

— Чего ты? — удивился майор.

— Шрам, — залепетал венгерец, — человек со шрамом... господин Андрей Одинцов.

Офицеры засмеялись. Венгерец, заикаясь от волнения, торопясь, перевирая слова, забормотал:

— Господин Одинцов, в дивизию «Викинг» вызван капитан Герд Вертер, великий разведчик. Он приехал поймать человека со шрамом... вас, господин офицер.

— Капитан Герд Вертер? — оживился Андрей. — Это приятно. Вертер — лучший ученик полковника Николаи. Какой он из себя, этот Вертер?

— Он выше вас ростом, господин Одинцов, — сказал венгерец, — он тирольский снайпер, спортсмен... на левой руке носит железный браслет...

— Гм... Хорошо, — Андрей встал, прошелся по землянке. — Железный браслет на левой руке? Он получит такой же браслет и на правую руку.

Простившись с майором, Андрей ушел к себе. Венгерец проводил его восхищенным взглядом.

3.

Андрей решил отправиться в разведку на участок «Дейчланд» и понаблюдать за немцами.

Ночью в землянку собрались разведчики. Все уже знали, что к немцам приехал капитан Герд Вертер, и каждый хотел итти с Андреем, но Андрей сказал:

— Нам нужно раскрыть намерения немцев. Одна группа во главе с Корнеевым пойдет в глубокую разведку, на двадцать километров в тыл к противнику, разведает резервы врага и расположение артиллерии. Двое — Ивашко и Гелашвили — пойдут со мной наблюдать за передним краем.

Отпустив группу Корнеева, Андрей, как всегда, испытывал внутреннее напряжение, которое сказывалось в том, что он часто курил и, думая, насвистывал какую-то однообразную мелодию.

Предстоящее наблюдение за передним краем было особенно трудным: полк «Дейчланд» занимал участок в заболоченной низине, которая пересекалась речкой; впереди речки стояло боевое охранение немцев, а подходы к берегу были минированы.

— Какая глубина речки? — спросил Андрей.

— Примерно метр с четвертью, — ответил Гелашвили.

— Там, кажется, есть камыш?

— Очень редкий, кустиками.

— Так. Выходим в тринадцать часов. До наступления темноты наблюдаем за боевым охранением противника. В двадцать часов пробираемся к реке, входим в воду и в течение суток изучаем позиции немцев.

— Сутки в воде? — поеживаясь, спросил Гелашвили.

— Да, сутки в воде. Надеть противоипритные костюмы, застегнуть их наглухо, как делают водолазы. Капюшоны и плечи замаскировать камышом. На шею — пистолет и по две гранаты, на пояс — ножи. Продовольствия на сутки. Фляги наполнить спиртом. Понятно?

— Так точно, товарищ лейтенант.

Все разошлись. Андрей походил, посвистал, потом лег и спокойно уснул. Утром он разделся догола, жирно смазал тело ружейным маслом, надел брюки, гимнастерку, резиновые сапоги, противоипритный костим. Ивашко туго зашнуровал Андрею костюм и пришил к капюшону камыш. За пояс Андрей сунул финский нож, на шею повесил пятнадцатизарядный браунинг и гранаты.

Когда все было готово, он снял со стены широкий двойной пояс, сшитый из брезента, — такие бывают у связистов; в этом поясе был набор нужных для разведчика предметов: карты, ножи, тонкий и крепкий аркан, зажигательное стекло и всякие мелочи.

Ивашко — дядя Прохор, заметив, что Андрей взял пояс, усмехнулся:

— Ото добре, шо вы взялы свое стекло. А то я без курева не можу. Спички в води промокнуть...

— Ладно, — засмеялся Андрей. — Пошли.

Миновав линию боевого охранения, разведчики легли в траву и поползли. Светило майское солнце, в степи шумел ветер. Подвигаясь вперед, Андрей улыбался: ползли так неслышно, что жаворонки безбоязненно прыгали рядом, сверкая бисерными глазами, а суслики не прятались в норы.

До сторожевого охранения противника осталось метров пятьдесят. Разведчики приникли к земле и стали наблюдать: впереди, в замаскированной бурьяном землянке, сидели немцы-пулеметчики, изредка оттуда раздавались две-три коротких очереди. Дальше, в кустах ракитника, за большим диким камнем, блестели стекла стереотрубы — это лежал корректировщик. Правее, в лощинке, поросшей полынью, расположились автоматчики, — слышно было, как они разговаривали, смеялись, кашляли.

Так разведчики пролежали до темноты, а когда стемнело, сошлись в одно место, поели и поползли к реке. На этот раз ползли гуськом — впереди гибкий Гелашвили, за ним Андрей и дядя Прохор. Гелашвили искусно пробрался через минное поле и провел товарищей к реке.

Было темно. Где-то совсем близко слышались голоса, пахло дымом, а снизу тянуло сыростью. Река. Разведчики уползли в разные стороны — дядя Прохор налево, Гелашвили направо.

Андрей, нащупав руками берег, неслышно соскользнул в воду и тихонько пошел вперед. Сразу стало холодно. Когда вода закрыла плечи, а щеки коснулись листьев какого-то растения, Андрей остановился и стал ждать...

Рассвело. Речная гладь отразила новый кустик камыша — Андрей убедился, что лицо и капюшон замаскированы прекрасно.

Прямо перед Андреем, в пятнадцати метрах, темнели амбразуры немецких дотов. У одного из дотов сидел полуголый немец и, что-то мурлыча, зашивал сорочку; двое других чистили пулемет; из землянок поднимался голубоватый дымок. Потом один за другим стали вылезать солдаты. Они зевали, почесывались и, прикрыв глаза, смотрели на восток.

В девять часов немцы принесли завтрак. Солдаты снова разошлись по землянкам, но тут началась орудийная стрельба. Снаряды разрывались недалеко.

За линией дотов высились холмы. Андрей заметил, что к этим холмам подъезжают грузовики с минами. Десять солдат стали разгружать машины и складывать мины в бурьяне. «Так, значит венгерец сказал правду — «Дейчланд» готовится к атаке», — подумал Андрей. Потом солдаты стали носить в землянки патронные ящики и пулеметные ленты.

Наблюдая все это, Андрей стоял неподвижно. Это было нечеловечески трудно. Опуская глаза, он видел речное дно, листья водорослей, играющих рыб. Время от времени он осторожно переставлял ноги — тогда исчезали рыбьи стаи, со дна поднималась муть, а на поверхности появлялись серебристые пузырьки.

Вдруг внимание Андрея привлек мотоцикл, который подкатил почти к самому берегу. С мотоцикла сошел высокий офицер в камуфлированном плаще. Солдаты вскочили и отдали ему честь. Офицер сел на камень, расстегнул плащ и достал бинокль. Когда он подносил бинокль к глазам, Андрей успел увидеть на левой руке офицера железный браслет. «Капитан, Герд Вертер», — вздрогнул Андрей.

Если бы Герд Вертер знал, что в десяти шагах от него по горло в воде стоит человек, ради которого он приехал сюда и о котором думал дни и ночи, он закричал бы от счастья. Но Вертер не мог предполагать, что человек со шрамом может дойти до такой дерзости. Вертер изучал местность. Понаблюдав минут двадцать, — на протяжении этого времени Андрей не сводил с него глаз, — он сел в мотоцикл и уехал.

И снова мучительно тянулось время, окоченели руки и ноги Андрея и стала кружиться голова. Но он подавлял в себе мучительное желание выйти из воды, шевелил пальцами, до крови кусал губы и наблюдал.

Когда стемнело, Андрей осторожно вылез на берег, лег в траву, тихонько отстегнул флягу и выпил спирта. Спирт придал ему силы, и он пополз на восток, к кусту свербиуса, где условился встретиться с товарищами.

Гелашвили уже ждал его, но Прохора Ивашко не было.

— Где его чорт носит? — сердито сказал Андрей.

— Не могу знать, товарищ гвардии лейтенант, — прошептал Гелашвили.

Вдруг у реки раздался дикий вопль, взрыв гранаты, крик «доннер-веттер», выстрелы, шум борьбы.

Потом все стихло, только лодка захлюпала.

— Эх, сплоховал! — сквозь зубы сказал Андрей и, подумав, добавил:

— Гелашвили, за мной! Нам надо вернуться в полк немедленно. А Ивашко вывернется. Такой не пропадет, это настоящий разведчик... Пошли!

4.

Дядю Прохора допрашивал капитан Герд Вертер. Он не кричал на пленного, ничем ему не угрожал, но, глядя в светлые, как ледяшки, глаза офицера, дядя Прохор понял, что от него ждать пощады нельзя. На вопрос о прошлом Ивашко, не моргнув, ответил:

— Кулак. Убег из села. Скрывался.

Вертер постукивал карандашом по столу.

— Кулак? Это хорошо, — сказал он по-русски. — Лейтенанта Одинцова знаешь?

— Знаю, — ответил Прохор, — это мой начальник.

Вертер осторожно выпытывал у Прохора: с каким заданием его послали к реке, был ли с ним кто-нибудь, знают ли русские о готовящемся наступлении на участке полка «Дейчланд». Дядя Прохор спокойно отвечал:

— Задание было взять «языка». Ходил один. О наступлении русские ничего не знают.

Герд Вертер прошелся по блиндажу, отпил из стоящего на столе термоса кофе, вынул золотые часы и положил перед дядей Прохором.

— Это тебе. Возьми.

Дядя Прохор взял часы, подбросил их на ладони и опустил в карман.

— Покорнейше благодарим, ваше благородие.

— Это пустяк, — небрежно сказал Вертер, — приведи мне сюда Одинцова, и получишь орден, тридцать тысяч рублей, землю.

Дядя Прохор изобразил на своем лице недоверие, словно никогда не слышал о том, во сколько немцы оценили голову Андрея.

— Тридцать тысяч? Сразу?

— Конечно. И землю и орден.

Дяди Прохор приложил руку к сердцу, заморгал, будто собирался заплакать, и проникновенно сказал:

— Ваше благородие, чувствительно благодарен. Дайте мне двух добрых солдат, и я вам приведу лейтенанта Одинцова. Один я боюсь итти...

Герд Вертер решил рискнуть, в конце концов рисковал он только часами. Прохор Ивашко казался ему добродушным дикарем, который лукавить не может. Весь вечер немцы поили дядю Прохора хересом, коньяком, удивлялись его лошадиной силе, хлопали по широченной спине, похваливали, а он сидел, разомлевший от вина, потный, обнимал немцев, лез целоваться и, захмелев, кричал:

— Теперича Андрюшке Одинцову капут!

Перед рассветом он уходил с двумя солдатами. Его провожал Вертер.

— Смотри, Ивашко, — сказал он на прощание, — приведешь Одинцова — я сделаю тебя богатым, обманешь — на дне моря найду.

— Не извольте сумлеваться, — обиделся дядя Прохор, — на аркане приволоку Одинцова.

Он ушел с солдатами. Полз между ними в траве. Над степью мерцали звезды. В облаках краснели отсветы ракет. Перейдя линию секретов, дядя Прохор подозвал спутников-немцев, прошептал им что-то, потом ухватил обоих за вороты, стукнул головами и, опустив на землю, поволок за собой.

Он положил немцев у входа в землянку, где жил Андрей. Вошел.

— Товарищ гвардии лейтенант, разрешите обратиться.

Андрей поднял на него глаза и, сдерживая усмешку, ответил:

— Говорите.

— Товарищ гвардии лейтенант, у меня получилось опоздание на сутки, бо вышло чрезвычайное положение: як я стал вылезать из речки, то чхнул и напоролся на немцев, которые пришли за водой. Один немец ударил меня бачком по морде и трошки потревожил губу. Я его утопил, но вырваться не смог. Пятеро наскочили. Капитан с железной цепкой подарувал мне часы, щоб я поймал вас. Вот они. А за порогом два немца лежат.

Андрей взял часы, щелкнул крышкой. Потом достал шило и нацарапал на крышке: «В разведке не чихай...». Полюбовался надписью и протянул часы Прохору:

— Возьми. Ты заслужил эти часы.

Дядя Прохор просиял, чихнул и виновато схватился за нос.

— На здоровье, — сказал Андрей, — тут можно. Чихай сколько влезет!..

5.

Командир казачьей дивизии, знаменитый кавалерийский генерал, слушал донесение Одинцова, расхаживая по комнате. Высокий, сутуловатый, в серой папахе, лихо сбитой набекрень, он ерошил рыжеватый чуб, усмехался и помахивал жилистым кулаком.

— Добре, добре. Я им подставлю капкан, попадет этот «Дейчланд» ко мне в лапы.

Он снова зашагал по комнате, тяжелый, длиннорукий, и маузер в потертой колодке болтался в такт его неуклюжим шагам.

— Все, товарищ гвардии генерал-майор, — сказал Андрей.

Генерал подошел к Андрею, обнял его и поцеловал.

— Спасибо за службу. Разведчики твои — молодцы. Иди, отдыхай.

...Предприняв наступление, немцы не подозревали, что их планы известны русскому командованию. А между тем казачий генерал скрытно подтянул на фланги два полка, сосредоточил на участке предстоящего боя много пушек и «катюш». Так образовался огромный мешок, куда полк «Дейчланд» залез с головой.

Бой продолжался двое суток. Над степью грохотала канонада, дымился сожженный ковыль и, казалось, от огня и грохота раскалывается небо. Два казачьих полка, стоящие на флангах, ночью отрезали немцам пути отхода и атаковали противника в конном строю. Летели по кукурузе казачьи кони, в дыму и в пламени сверкали клинки, и слыша страшный гик всадников, немцы дрожали от страха. Две тысячи немцев изрубили в тот день казаки, тысячу взяли в плен, и только немногим удалось уйти.

Когда свечерело, бой утих. Кое-где в степи еще горели подбитые немецкие танки, взрывались мины; еще можно было видеть, как мечутся по курганам ошалелые кони, и слышны были стоны раненых; но уже остывала горячая, затоптанная земля, и с лиловыми вечерними облаками на землю нисходила тишина.

— Вот, — сказал Андрей своим разведчикам, — это дело наших рук. Глядите и запоминайте. А если бы мы не разгадали мысли врага, туго бы казакам пришлось. Победу решает разведка.

Тут Андрей, конечно, был не совсем прав, но то, что он считал разведку самым важным делом, было его искренним убеждением.

...Однако, лихая расправа казаков с полком «Дейчланд» стала в дальнейших событиях только героическим эпизодом. Наступили горячие летние дни 1942 года; крупная группировка немецких войск, поддержанная бронетанковой армией Клейста и отборным авиакорпусом Рихтгофена, начала наступление на Южном фронте.

В бессонных ночах, в беспрерывных ночных поисках, в опасных кавалерийских засадах, в маршах отступающих полков, в том стремительном водовороте людей и событий, когда огромные массы пришли в движение и за этим движением трудно было наблюдать, — Андрей забыл капитана Герда Вертера и весь отдался одному: быть в курсе больших операций, не спускать глаз с противника, разгадывать его планы, предупреждать замыслы.

За эти дни Андрей осунулся и побледнел. Лицо его почти всегда было покрыто пылью, глаза покраснели от бессонницы, нос заострился. Он по суткам не слезал с коня, почти ничего не ел, редко отдыхал. И к разведчикам своим относился еще строже, суровее. Отправляя их в наблюдение, он устало и тихо ронял:

— Смотрите мне. Доносить только то, что видели. Брехня для разведчика — смерть. Выдумки мне не надо.

И разведчики знали, что Андрей не шутит.

Разведка в дни отступления была трудным делом: за противником нужно было наблюдать каждую секунду. Андрей высылал лазутчиков во все стороны, и то, что другим казалось неясным, путаным, он читал как по книге.

Однажды — это было под Армавиром, где немцы несколько раз высаживали воздушные десанты — Андрей решил произвести крупную разведку: пройти в тыл к противнику и захватить нескольких «языков» — офицеров.

Он собрал всех своих разведчиков, объяснил задачу и приказал быть готовыми к ночи. Ровно в полночь кавалерийский разъезд в тридцать человек под командой Андрея вышел из хутора в степь. Разведчики продвигались неслышно: конские копыта были туго обмотаны тряпками, амуниция пригнана так, что не стукнет, не звякнет.

Миновав занятое немцами село, разъезд выбрался на грейдер, пересек его и углубился в степь. Через час Андрей вернул отряд к грейдеру, спешил людей, коноводов отправил в овраг, а сам с двадцатью человеками залег в низком кустарнике на обочине дороги.

— Замрите, — сказал он разведчикам, — стрелять только по моему сигналу сразу из всех ручных пулеметов и автоматов.

Рассветало. Над степью потянуло утренним холодком, травы покрылись росой, защебетали птицы. Прижавшись щекой к земле, Андрей смотрел, как тают звезды, как на востоке загорается золотая заря. Вот взмыл кверху первый жаворонок и, купаясь в солнечных лучах, зазвенел стеклянным колокольчиком.

Андрей слушал. Издали доносился ровный и глухой гул повозок, — должно быть двигался вражеский обоз. Но вот в однообразное постукивание колес вплелся резкий, прерывистый металлический грохот — это шла артиллерия. Привычное ухо Андрея чутко улавливало все звуки, и он живо представил себе, как по этой древней казачьей степи, где растет ковыль и поют жаворонки, сейчас идут торжествующие враги. Горячая ярость, обида и ненависть захлестнули его. Но тут он с радостью подумал о том, что кто-то из немцев сегодня умрет от его руки.

В бинокль Андрею был виден далекий холм, по которому петляла светлая полоса грейдера. Оттуда шли грузовики. Обдав приникших к земле разведчиков бензиновым перегаром и пылью, грузовики промчались по дороге. Но вот Андрей увидел приближающийся автобус, а за ним две легковых машины.

— Приготовиться, — сказал он разведчикам, — это штабной автобус, в нем ездят офицеры.

Автобус подходил все ближе, и в тот самый миг, когда он поравнялся с канавой, где лежали разведчики, черный «Мерседес», до этого шедший сзади, вырвался вперед. Андрей в течение секунды успел разглядеть сухой профиль Вертера и обрюзглое лицо старого офицера. Но думать о Вертере было поздно — Андрей выстрелил из браунинга в шоферскую кабину автобуса; сразу же затрещали пулеметные очереди слева и справа. В автобусе брызнули стекла, он пробежал еще метров десять, накренился, уткнулся в кювет и остановился. Вторая машина, круто свернув в сторону, бешено понеслась по степи.

Разведчики бросились вперед. Из автобуса захлопали выстрелы. Бежавший впереди молодой казак Беляков охнул и, схватившись за грудь, упал на дороге.

— Бей гадов! — закричал Андрей.

Казаки подскочили к автобусу и в яростном ослеплении перевернули его, столкнув в канаву. Выстрелы затихли. Из автобуса выползли четыре офицера. Морщась от боли, они угрюмо подняли руки.

— Обыскать машину! — приказал Андрей.

Разведчики вытащили из автобуса трупы семи офицеров, портфели и сумки с картами.

— По коням! — скомандовал Андрей.

Он сам поднял мертвого Белякова, перекинул его через седло, и, пришпорив своего вороного Орлика, помчался в степь. Следом за ним скакали разведчики. Первые четыре везли с сбой пленных...

Белякова хоронили вечером. На высоком берегу Кубани разведчики выкопали могилу и бережно опустили завернутое в палатку тело товарища. А на могильном холме положили дикий камень и ветку калины.

6.

В конце августа казачий полк, в котором служил Андрей, был переброшен в предгорья Кавказа. Полк занял оборону на подступах к важному перевалу, по которому шла единственная на этом участке дорога к морю.

И казачий полк и другие части, покинув долину, оказались в густых, непроходимых лесах. Зеленые леса покрывали здесь вершины, скаты гор, глубокие ущелья и перевалы. Ветви столетних дубов, буков и грабов, сплетаясь между собой, служили надежным укрытием от вражеской авиации: тщетно кружились над лесами немецкие самолеты, — полки и батальоны исчезли в зелени лесов.

Здесь уже не было сплошной линии фронта, которую привыкли видеть в степи. Тут на господствующих высотах, на перевалах, на подступах к долинам выросли невидимые узлы сопротивления. Казалось, что противники ослепли в этих лесах — ни бинокли, ни стереотрубы здесь не могли помочь. Непрерывная, умелая, умная разведка была здесь особенно ценной и необходимой.

В первый же вечер, как только разведчики отрыли себе землянки, Андрей приказал собраться на поляне. Заходило солнце, багряные пятна, пробиваясь сквозь густую листву, мерцали на древесной коре, на лицах людей, на ветвях. Пахло свежими стружками, дымом и тем особым запахом грибов и сушняка, который бывает только в лесу.

Стоя под деревом, Андрей осмотрел своих разведчиков, вспомнил погибшего Белякова, тяжело раненого Мартыненко, веселого Иволгина, который под Краснодаром пропал без вести. Люди выбывали, но еще многие сидели сейчас на поляне, испытанные товарищи, отважные бойцы, великолепные лазутчики. У некоторых поблескивали ордена и медали: гигант дядя Прохор, ловкий Гелашвили, умница Корнеев, смельчак Овсюгов, тонкий следопыт Ермолаев — все они были награждены.

— Вот вы награждены, — тихо сказал Андрей, — и наверное думаете, что уже лучше вас разведчиков нет. А это — поганая мысль, вредная мысль. Воевали мы в степи, а теперь вокруг нас леса да горы. Здесь с немцем нос к носу столкнуться можно. Разведка здесь первое дело, и разведывать надо по-новому. Немцы теперь будут щупать на стыках, искать лазейки, шляться по нашим тылам, вынюхивать, высматривать — где бы пробраться. А нам надо знать о них все, чтоб ни одна тропка не осталась без присмотра, чтоб мысли врага были у нас, как на ладони... Я отлучусь на три дня, вместо меня останется старший сержант Корнеев. Со мной пойдет Прохор Ивашко. А вы здесь работайте во-всю: ходите в ночной поиск, в засады, тащите «языков», чтоб казаки наши довольны были. Через три дня я вернусь...

Андрей ушел ночью в сопровождении дяди Прохора. Они шли лесом, одетые в крестьянские куртки, в полинялых картузах, похожие на степенных колхозников. Лес был наполнен ночными шорохами — то встрепенется на ветке сонная птица, то пройдет стороной дикий кабан, то упадет на землю груша.

К рассвету они спустились в долину, добрались до железнодорожной посадки, залезли в кусты и решили отдохнуть. Дядя Прохор вынул из мешка консервы, хлеб, водку. Наливая Андрею, он ухмыльнулся и сказал:

— Доброе лекарство. И разведчику оно в самый раз. Выпьем за казацкую долю, чтоб была она красивая, как цветок...

Лежа в посадке, разведчики следили за станцией, до которой было метров полтораста. На станции выгружали товарный поезд, солдаты носили ящики с минами, авиабомбы, снаряды.

— Смотри, Прохор, тащут немцы во-всю, — прошептал Андрей. — Думают они к морю тут прорваться и разрезать наши войска на две части...

К вечеру разведчики покинули посадку и пробрались к огородам большой станицы, занятой немцами. Прячась в бурьяне, они тихонько окликнули горбатую старуху, поливавшую огурцы:

— Бабушка!

Старуха оглянулась и, тяжело передвигая ноги, подошла к ним. Увидев лежащих в бурьяне людей, она не вскрикнула, не удивилась, только спросила:

— Откудава будете?

— С гор, бабушка, — ответил Андрей.

Старуха испытующе посмотрела на него.

— Ну что ж, пойдемте до хаты. Немцев у меня нема. Одна живу. Перебудете сколько надо — и пойдете.

В хате было чисто: усыпанный травой земляной пол, вышитые полотенца, лампада перед потемневшей иконой. Над сундуком висела большая карточка — девять плечистых, чубатых парней в картузах, с букетами цветов.

— Сыны мои, — сказала старуха, — девятеро их у меня... все на войне... вот и зовут меня в станице солдатской мамкой...

Старуха накормила разведчиков, показала им ход на чердак, рассказала, у кого стоят офицеры. Два дня прожили разведчики у старухи и за это время узнали много важного.

На третий день произошло то, чего дядя Прохор боялся больше всего. В этот день Андрей проснулся рано и отправил Прохора в соседний хутор, где стоял немецкий танковый полк:

— Сходи, подсчитай там танки, а к ночи пойдем.

Прохор ушел, а Андрей сидел в хате, думая о замысле немцев на участке горного перевала.

Старуха вошла в хату, постояла и протянула Андрею листок бумаги:

— Вот, погляди, карточка твоя пропечатана и написано тут, что немцы дадут за тебя землю и гроши...

Андрей засмеялся:

— И тут расклеили, — и хотел было подойти к старухе, но увидел в окно большую группу въехавших во двор всадников. Старуха вздрогнула, сунула листок за пазуху и толкнула Андрея к печке:

— Лягай... Немцы...

Немцы вошли в хату, их было четверо. За ними вошли еще шесть человек, с седлами в руках. Они осмотрелись, сложили седла у порога и один из них, с нашивками фельдфебеля, подошел к печке.

— Не трожьте, — сказала старуха, — это сын мой... Хворый он...

Фельдфебель засвистал, отошел от Андрея и сел за стол. Остальные тоже расселись вокруг.

— Матка, — сказал фельдфебель, — давай молоко, яйки, масло...

Старуха принесла кувшин молока, сыр, хлеб. Немцы достали фляги и начали есть и пить. Потом они, хихикая, стали показывать на горб старухи. Один из них, молодой светлоглазый ефрейтор, подошел к старухе, вывел ее на середину горницы и рывком кинул на колени. Потом взял седло и, взвалив старухе на горб, затянул подпругу.

Андрей закусил губы до крови, отстегнул от пояса гранату и посмотрел вниз. Старая женщина — мать девятерых бойцов, придавленная ефрейтором, стояла на четвереньках, уродливо раздвинув босые ноги; ее седые волосы касались пола, а на спине торчало тяжелое драгунское седло. И было в этой сцене такое унизительное и страшное, что Андрей, не выдержав, наклонился с печки и хрипло сказал:

— Мама! Принесите господам солдатам вина!

— Йа, йа, вина! — закричал фельдфебель.

И когда ефрейтор отпустил старуху и она, шатаясь, вышла за дверь, Андрей вырвал из-под одеяла гранату и швырнул ее на стол. Раздался грохот, дикий крик, стоны. Стреляя из пистолета, Андрей выскочил из хаты и побежал к огородам. Но по улице уже со всех сторон к нему бежали солдаты, и старуха видела, как на него навалились человек двадцать, скрутили ему руки проволокой и унесли...

Вернувшись, дядя Прохор увидел разбитую хату, окаменевшую от горя старуху и попятился назад. Прислонившись к стене, он заплакал и, вспоминая командира, мучительно выговорил:

— Эх, Андрей, Андрей... Андрюша...

7.

Дядя Прохор вернулся в полк на пятый день. Он словно онемел от горя, и страшно было смотреть, как этот большой сильный человек отворачивается и всхлипывает, рассказывая об Андрее.

Разведчики были потрясены рассказом дяди Прохора. Они долго молчали, а потом, не сговариваясь, пошли к генеральской землянке, темневшей под скалой. Думая об Андрее, они забыли о командире полка, об уставе и шли к землянке, точно их влекла непонятная сила.

Генерал сидел в ночной сорочке. Теребя рыжеватый чуб, он водил карандашом по карте и что-то бормотал про себя. Увидев разведчиков, генерал поднялся.

— Чего вам?

Дядя Прохор совсем по-деревенски снял шапку:

— Товарищ гвардии генерал-майор... Сергеич... пропал наш Андрюша. Командир наш пропал. Отпусти нас... пойдем мы вызволять Андрюшу.

Генерал сердито поморщился.

— Кто из вас старший? Говорите толком, что случилось?

Корнеев шагнул вперед и, волнуясь, рассказал генералу о горбатой старухе, о том, как Андрей бросил гранату, как его догнали на огороде, сбили с ног, связали и увели.

— Так. И вы допустили до этого? — грозно сказал генерал. — Даю вам сроку три дня. Чтоб через три дня Одинцов был здесь. Понятно?

Лица разведчиков посветлели.

— Понятно, товарищ гвардии генерал-майор!

Через два часа после разговора в генеральской землянке казачий конный отряд во главе с дядей Прохором и Гелашвили выехал на глухую тропу и исчез в лесной чаще.

8.

Андрей лежал в погребе, связанный телефонным проводом. Тело его, покрытое ссадинами, горело, голова кружилась. Лежа с закрытыми глазами, Андрей слышал, как с потолка падают капли воды. Капли мерно и звонко шлепались о днище миски, которая стояла на бочке с капустой, — однозвучные, тоскливые, как старые часы. Сквозь тяжелое забытье он подсчитал — две капли в минуту, сто двадцать в час. Стараясь ни о чем не думать, он стал подсчитывать сколько капель упадет за сутки.

«Сто двадцать на двадцать четыре — две тысячи восемьсот восемьдесят». И вдруг его озарили надежда: «Может быть кто-нибудь придет опорожнить миску».

Вечером в погреб вошли два солдата, развязали Андрею ноги и повели наверх. Один из солдат светил электрическим фонарем — узкий луч света падал на истоптанную траву, на стекла стоящей во дворе легковой машины. Пройдя по улице, солдаты повернули в третий двор справа.

Андрея привели в пустую комнату, посадили на табурет и ушли. Это удивило его. В комнате стояли стол, крестьянский шкаф, сундук.

Скрипнула дверь. Андрей с трудом повернул голову. На пороге стоял капитан Герд Вертер. Он был в желтой шелковой пижаме, чисто выбритый, надушенный и курил большую сигару. Несколько секунд Вертер с любопытством смотрел на Андрея, потом сказал по-русски:

— Здравствуйте, Андрей Михайлович.

По торжествующе-насмешливому тону Вертера Андрей понял, что капитан рассчитывает на эффект, и решил отпарировать удар. Равнодушно зевнув, он тихо ответил:

— Здравствуйте, капитан Герд Вертер.

Лицо Вертера вытянулось.

— Откуда вы меня знаете?

— У разведчика не должно быть особых примет, — усмехнулся Андрей, — а мы с вами меченые, капитан: у меня шрам, а у вас железный браслет.

Вертер откинул полу пижамы, — Андрей успел при этом разглядеть черную рукоятку маленького вальтера на поясе капитана, — подошел к пленному, достал перочинный нож и разрезал провод, стягивающий руки Андрея.

— Это излишняя предосторожность, — сказал Вертер, — все равно вы отсюда никуда не уйдете. Теперь вы, Одинцов, в моих руках.

Вертер сел за стол и пристально посмотрел на Андрея.

— Мне хотелось бы, господин Одинцов, поговорить с вами откровенно. Мы люди одной профессии, и меня сейчас не интересуют ваши политические убеждения. Должен сказать, что полковник Лем приказал расстрелять вас, но мне будет очень жаль, если погибнет такой изумительный разведчик, как вы. Я хочу сберечь вас для разведывательного искусства...

Андрей, улыбаясь, слушал Вертера. Заметив эту откровенно-ироническую улыбку, Вертер чуть-чуть нахмурился, потом привстал и протянул Андрею коробку с сигарами:

— Курите. Вы, конечно, ждете, что я сейчас предложу вам стать немецким шпионом и отправиться в тыл к русским, не так ли?

— Я не курю, — ответил Андрей, — а что касается шпионажа, то я думаю, что вы не настолько ограничены, чтоб заподозрить меня в продажности.

— Разумеется, — поклонился Вертер, — такие люди, как вы, не продаются и не изменяют. Я хочу предложить вам другое...

Вертер помедлил, встал и, понизив голос, сказал:

— Вы останетесь разведчиком, не превращаясь в предателя. Мы... мы отправим вас в концентрационный лагерь, а из лагеря вы убежите... Мы поможем вам убежать... Ну, скажем, в Америку. Там вы опубликуете сенсационный очерк о зверствах немцев...

— Почему же сенсационный? — засмеялся Андрей. — Об этом уже знает весь мир.

— Хорошо, допустим. Но вы остаетесь живы и покупаете себе жизнь недорогой ценой: избегнув предательства, вы будете связаны с нами только невинными информациями об американской армии и ничтожными сводками о военной промышленности Штатов...

Андрей с нескрываемой ненавистью посмотрел на холеную физиономию Вертера и, сдерживая себя, спросил:

— Капитан, вы верите в приметы?

— При чем здесь приметы? — удивился Вертер.

— Русские говорят, что желтый цвет — цвет разлуки. Вы напрасно надели желтую пижаму. Как видно, вам придется расстаться со мной...

Вертер покраснел и сердито кашлянул.

— Вам, Одинцов, угодно издевательски относиться к моему предложению. Вы очень пожалеете об этом. Сейчас солдаты уведут вас в погреб. Я даю вам трое суток на размышление и, если вы будете упрямиться — пеняйте на себя: все описания немецких зверств побледнеют перед тем, что вам придется испытать перед смертью...

Андрея увели. В погребе ему опять связали руки и ноги и бросили на солому. И снова наступила темнота, и тоскливые капли воды мерно падали в миску. Андрей ворочался от боли, зло скрежетал зубами и думал о том, как глупо и непростительно попал в руки к немцам: «С этой гранатой не утерпел... как мальчишка, как дурак», — сердито думал Андрей.

Проснулся Андрей от резкого звука отодвигаемого засова. В дверях погреба мелькнул свет фонаря. По ступенькам спускались солдат и девушка. Андрей видел только босые ноги девушки и слышал ее голос и заигрывающий смешок солдата.

Солдат остановился между девушкой и лежащим в углу Андреем, а девушка, склонившись над бочкой, выбирала в глиняную миску капусту и, не глядя на пленника, весело запела какую-то песню без слов. Потом Андрей услышал странные слова песни и вздрогнул.

— Ой, тут дядя Прохор,

И очень много ваших...

Они знают, где вы,

И придут сюда...

Так пела босая девушка. Кокетливо отбиваясь от обнявшего ее солдата, она смеялась и все пела свою чудную песню:

Приготовьтесь к ночи,

Поглядите в бочке,

Тут, в капусте, добрый

Есть для вас подарок...

Андрей слушал эту песню и ему казалось, что сердце его выпрыгнет из груди. Девушка набрала миску капусты, повернулась к солдату, обняла его за талию и потащила наверх. Щелкнул засов. Погреб погрузился в темноту.

9.

Андрей подполз к бочке, поднялся и, повернувшись спиной, стал ворошить связанными руками капусту. Он не замечал, что крепкий рассол огнем жжет раны на руках, и чуть не вскрикнул, когда его пальцы нащупали рукоятку ножа и кобуру пистолета.

Разрезать провода на руках и ногах было делом одной минуты. Андрей провел рукой по пистолету — это был немецкий «парабеллум», — вогнал патрон в ствол, взял нож в правую руку и, шатаясь, пошел по земляным ступенькам вверх. Там он, потеряв силы, присел и стал слушать.

Все это было похоже на чудесный сон. На мгновение ему даже показалось, что он сходит с ума. Но нет — он чувствовал и спасительную тяжесть пистолета в руке и теплую рукоять ножа.

За дверью шагал часовой. Андрей слышал его шаги. Иногда часовой останавливался у дверей и — от Андрея его отделяла только тонкая дверная доска — слушал. Потом сморкался, кашлял и снова ходил.

Нервы Андрея были напряжены до предела. Каждая минута казалась ему вечностью. Наконец, потемнели щели в дверях. Затихли человеческие голоса, перестали кудахтать куры, замолкли птицы. Только неутомимый часовой медленно шагал за дверьми.

Но вот Андрей услышал едва уловимый шорох, потом жаркое дыхание, всхлипывание и глухое падение тела. Кто-то осторожно возился с замком. Дверь открылась, дядя Прохор шопотом сказал:

— Товарищ гвардии лейтенант!

Андрей выскочил во двор и оказался в медвежьих объятиях Прохора.

Ни один человек не услышал бы, как осторожно в темноте разведчики обнимали Андрея, с какой тревожной нежностью ощупывали его — цел ли он, здоров ли...

— Ивашко, Гелашвили, Ермолаев, Овсюгов — за мной. Остальным ждать здесь.

Андрей коротко объяснил задачу:

— Это третий двор справа. У крыльца часовой. Гелашвили снимет его. В кухне денщик — Овсюгову убрать денщика. В спальне капитан Герд Вертер. Ивашко со мною берет капитана.

Андрей повел разведчиков к знакомому двору. Гелашвили лег под плетнем и беззвучно пополз. Следом за ним исчез Овсюгов. Через десять минут Гелашвили точно из земли вырос:

— Есть, товарищ гвардии лейтенант.

— И Овсюгов?

— И Овсюгов.

Андрей и дядя Прохор пошли в хату. У порога лежал труп часового, на кухне — труп денщика.

Послушав у дверей, Андрей вошел в спальню. Герд Вертер спал, повернувшись набок. Андрей молча кивнул своему спутнику. Дядя Прохор правой рукой сдавил горло спящего, а левой сунул в рот Вертера бинт. Потом быстро и ловко связал пленного, закутал ему голову простыней, поднял на руки и понес, как ребенка. Андрей вынул из-под подушки портфель капитана, захватил со стола полевую сумку, бинокль, снял с гвоздя одежду и вышел.

Разведчики бесшумно покинули станицу, благополучно миновали немецкие сторожевые посты и вышли на тропу, где их ждали коноводы с лошадьми.

В лесу, когда рассвело. Андрей остановил свой отряд и осмотрел разведчиков. Всадники, радостно улыбаясь, приветствовали его, сняв шапки. Рядом с весельчаком Ермолаевым Андрей увидел незнакомого бойца. Молоденький боец в лихо заломленной кубанке сидел на высоком сером жеребце и, усмехаясь, смотрел на командира.

— Новичок? — спросил Андрей, подъехав к бойцу.

— Так точно, товарищ гвардии лейтенант.

— Фамилия? Откуда?

Боец смутился, беспомощно посмотрел на товарищей.

— Девушка я... Галина Старовойтова... из станицы...

Голос девушки показался Андрею знакомым.

— Постой, постой, — взволнованно сказал он, — не ты ли песню пела в погребе?

— Я пела, — покраснела Галина, — песню разведчики сочинили, а я пела...

Андрей посмотрел в карие с золотистой искоркой глаза девушки и, перегнувшись в седле, обнял и поцеловал ее в губы.

— Спасибо тебе, Галя...

В полдень разведчики поднялись на высоту, где их встретили казаки из боевого охранения. Выбрав хорошо укрытую поляну, Андрей приказал сделать привал и подошел к дяде Прохору, который охранял капитана.

— Развяжи его, Ивашко, — сказал Андрей.

Развязанный Герд Вертер, прищурившись, осмотрелся и увидел Андрея.

— Вы? — удивленно спросил он.

— Я, — спокойно ответил Андрей. — Сейчас вам дадут мундир и брюки. Неудобно офицеру стоять в кальсонах.

— Спасибо, — ответил Вертер.

Одевшись, он присел на пенек и сумрачно бросил:

— Это все странно. Вы меня перехитрили, значит, я начал стареть.

— Между нами есть очень существенная разница, капитан, — серьезно сказал Андрей, — советский разведчик никогда не испытывает тягостного чувства одиночества, он знает, что ему помогут товарищи, у него тысячи друзей в народе. А вам не поможет никто, потому что у вас нет человеческих целей...

Вертер подумал, выкурил папиросу и, понизив голос, прошептал:

— Должен сказать вам, господин Одинцов, что я не столь несговорчив, как вы. Если угодно, я готов отправиться с поручениями вашего командования в Румынию или в Венгрию...

Сделав паузу, Вертер многозначительно добавил:

— Если мне хорошо заплатят...

Андрей сухо засмеялся.

— Нет, капитан. У нас достаточно наших разведчиков, бескорыстных, отважных. Теперь уже вам придется отдыхать...

10.

Прошло пять месяцев. В жестоких боях с немцами наши полки отстояли Кавказ и зимой погнали врага на север. И опять для разведчиков наступила страдная пора: отступая, немцы создавали мощные узлы сопротивления, огрызались, хитрили, заметали следы, бросались в контратаки.

И в этом огромном потоке событий, в этом движении трудно было разобраться, даже на том маршруте, по которому шел казачий полк.

Андрей и его разведчики шли по пятам отступающего врага, опережали его, разведывали укрепленные рубежи, спешно возводимые немцами, захватывали пленных, и уже по всему фронту шла слава о заслуженных мастерах разведки казачьего гвардейского полка...

Пришла весна. На истоптанных полях зазеленели травы, над степью, как волшебные корабли, поплыли золотые облака. В разоренные станицы вернулись взмученные люди.

Первого мая в приморский поселок, где стоял казачий полк, пришел указ правительства о награждении гвардии лейтенанта Андрея Михайловича Одинцова орденом Ленина. Утром член Военного Совета, седой генерал в очках, вручил Андрею четвертый по счету орден и горячо поздравил его с наградой. Днем Андрей читал разведчикам первомайский приказ Главнокомандующего.

— Тут есть слова маршала, обращенные к разведчикам, — торжественно сказал Андрей, — прошу запомнить сталинские слова...

И Андрей внятно и громко прочитал своим боевым друзьям:

— «Изучать противника, улучшать разведку — глаза и уши армии, помнить, что без этого нельзя бить врага наверняка»...

— И выходит, значит, — серьезно сказал Андрей, — что армия без разведки не может взять верх над врагом. Вот что значит разведка, — глаза, которые должны все видеть, и уши, которые должны все слышать...

Потом Андрей лежал на берегу моря. Рядом с ним сидела Галина. Оба они смотрели туда, где в морской дали синели очертания занятого немцами старинного русского города. Над морем носились белокрылые чайки, светило солнце и гулял ветер. И город на горизонте, качаясь, как мираж, звал к себе.

Андрей сказал девушке:

— Мы пойдем туда, Галя. Это большое счастье — приходить первым туда, где нас ждут.

Андрей задумался. Морские волны, набегая на каменистый берег, вскипали молочно-белой пеной и, откатываясь, таяли, словно кто-то сжигал тонкие кружева. По горячей прибрежной тропке пробежала изумрудная ящерица и скрылась в траве. В осоке стрекотали кузнечики, а вверху, сверкая слюдяными крылышками, носились стрекозы.

Взглянув в лицо Галины, — она лежала, закрыв глаза, — Андрей вдруг решил сказать ей, что любит ее, что она, эта девушка, хороша, как ветер над морем, как легкое облако. И еще много красивых слов хотел сказать Андрей, но сказал о другом:

— Очень хорошо у нас на земле, — так он начал, — очень хорошо... Но самое большое счастье — бороться за эту землю.

Галина приоткрыла глаза.

— Верно... Вы красиво живете, товарищ... товарищ гвардии лейтенант. Про вас книжку можно писать.

— Про всех разведчиков книжки можно писать, — убежденно сказал Андрей. — Вот, смотри, Галя, на том берегу город. Больше года враги мучают в этом городе наших людей. И думают враги, что туда никто не пройдет. А я пойду туда. И Гелашвили пойдет, и дядя Прохор, — и каждый разведчик...

— Я тоже пойду, — вспыхнула Галина.

— Да, я знаю, ты тоже пойдешь. — Андрей ласково посмотрел на девушку. — И подумай, Галя: наши еще далеко, немцы спокойны, а разведчик тут как тут. Идешь себе незаметный, неслышный, человек-невидимка, идешь сквозь тысячи врагов, сквозь тысячи смертей, и знаешь, что за тобой твой полк, дивизия, армия, — вся наша Родина. Разве это не самое большое счастье?

— Да, это большое счастье...

Галина остановилась на полуслове, и Андрей подумал, что она сейчас добавит: «товарищ гвардии лейтенант». Но она не сказала так, только тихонько коснулась теплой ладонью его руки.

Море светилось. Море мерцало солнечным золотом, и в неясной дали над городом вставала темная ветровая туча — предвестье больших боев.