Второй день в Песковатском дул резкий северо-восточный ветер. Ветви старой березы, на которой была укреплена антенна, подломились у самой верхушки. В дедушкиной хате, где Шура с отцом, матерью и Витей теперь обыкновенно проводили лето, радиоприемник молчал с утра. Усевшись верхом на тонком раскачивающемся суку, Шура долго возился с антенной. Когда он окончил починку, вся семья сидела уже за обедом. От котла с картофелем поднимался пар.
— Скорее, а то простынет, — сказала мать, накладывая ему полную миску.
— Погоди, дай проверить. — Он включил вилку. Радиоприемник захрипел, как простуженный человек. И вдруг сквозь глухие нечленораздельные звуки прорвались отчетливые слова: «…без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы и подвергли…»
— Война! — Крикнул Шура.
Надежда Самуиловна вскочила с места.
— Как! Война?
— С кем война? — недоумевал Павел Николаевич.
— С немцами, с Гитлером.
— Господи Иисусе! — крестилась бабка Марья Петровна, глотая слезы вместе с горячим картофелем. — Теперя всех заберут — и сынов и зятя.
Только дед Николай Осипович, крепкий семидесятидвухлетний кузнец, без единой сединки в темноволосой голове, с невозмутимым спокойствием дожевывал картофель.
— Не скули, мать. Ешь, раз что тебе пища дадена. Ешь да силы набирайся. Война, она много силы требует, опять же и терпенья. А кого заберут, кого нет — это от нас независимо. Кому что на роду. Иной, может, и здеся останется, а животом помрет, а иной на самой линии огня, в пекле адовом уцелеет. У кого какая планида. Понимать это надо.
Шура напряженно прислушивался к глухому бормотанью радиоприемника, что-то передвигал, подвинчивал.
«…Советским правительством дан нашим войскам приказ отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины…» — неожиданно четко заговорил радиоприемник, но тут же оборвал и совсем замолк. Махнув рукой, Шура бросился к двери.
— Куда? — забеспокоилась мать.
— К Виноградовым. У них радио в порядке.
— И я с тобой! — побежал за ним Витя.
— Шура… голодный… поел бы… — сокрушалась Надежда Самуиловна.
Но обоих уже не было в избе.
Директор Песковатской школы Николай Иванович Виноградов, обычно такой сдержанный и ровный, взволнованно ходил из угла в угол. Антонина Ивановна сидела на диване в непривычной праздности. Грибок с натянутым для штопки чулком валялся на полу подле нее. В другом конце комнаты Леля и Левушка вполголоса о чем-то говорили.
Хлопнула дверь.
— У нас радио испортилось. Расскажите, Николай Иванович, — попросил Шура.
Витя подбежал к ребятам. Радуясь случаю поговорить со свежим человеком, директор изложил своими словами речь Молотова.
— Что же теперь делать? — волновался Шура.
— Как что делать? Бороться.
— Ну да, это Красная армия. А нам что делать? Которых не призвали.
Николай Иванович усмехнулся.
— Каждый будет свое дело делать: ты учиться, я учить.
Шура с удивлением взглянул на него.
— Учиться! Разве усидишь теперь за партой?..
— Что же ты хочешь делать? — спросила Антонина Ивановна.
— Брошу все и пойду воевать.
— Да ведь тебе шестнадцать лет, в армию не возьмут.
У Шуры загорелись глаза.
— В разведчики пойду! В двенадцатом году, когда Наполеон вторгся, бабы воевали, не то что ребята. А вы говорите… Ну, прощайте, я пошел.
— Куда ты? — подскочил к нему Витя.
— В Лихвин. Хочу узнать, что там.
— И я с тобой.
— Нет. Ступай домой, скажи матери, а то она с ума сходить будет.