Мчится, глотая пространство, скорый дальневосточный поезд. К вечеру, после тихого дня разыгрывается метель. Во время коротких остановок слышно, как за окнами завывает ветер, видно, как огромным широким заходом, с размаху подхватывает он слой снега и мчит.
Белая пелена несется, как самолет во время разбега, подскакивает, опускается наземь, снова взмывает вверх и, наполняя воздух мутным, мечущимся во все стороны снежным туманом, прячет, кутает станционные постройки, поля, деревья, проносящиеся мимо селения.
Трое молодых людей в одном из купе экспресса сейчас не слышат ни завывания ветра, ни четкого перестука колес. По сосредоточенному блеску их глаз, по их бессознательно сжатым губам видно, что они целиком поглощены своими мыслями.
На столике лежит свежий номер «Правды». Вот один из спутников снова берет в руки газету. Она сложена так, что в глаза бросается небольшая заметка.
«Иркутск. 28 декабря (корр. «Правды»). В «Правде» уже сообщалось, что на Крайнем Севере замерз караван судов с грузами, доставленными Северным морским путем для Якутии. Решено забрать грузы с судов на тракторы. Сейчас закончилась подготовка к грандиозному переходу гусеничных тракторов Челябинского завода к месту нахождения каравана — от станции Большой Невер Уссурийской железной дороги до низовьев реки Лены. К месту старта из Иркутска отправлены специально сделанные сани для горючего. Водители машин выехали на станцию Большой Невер. Дирекция Челябинского тракторного завода посылает механиков для участия в переходе и снабжает тракторы необходимыми запасными частями. Поход гусеничных тракторов начинается приблизительно 10—15 января».
Может быть, не всех читателей «Правды» заинтересовала небольшая заметка; может быть, не все и прочли ее как следует. Но для молодых людей, сидящих в купе дальневосточного экспресса, она была очень важна. Еще бы! Ведь это о них сообщала газета: «Дирекция Челябинского тракторного завода посылает механиков для участия в переходе тракторов». Это они — инженер Козлов и его товарищи — механики Дудко и Складчиков — мчались теперь на восток, к какой-то неизвестной им станции Большой Невер, чтоб участвовать в переходе их родных гусеничных тракторов «Сталинец», переходе, который «Правда» назвала «грандиозным».
— За какое число газета? — могучим басом спрашивает Дудко.
— Вот, пожалуйста, 29 декабря 1935 года.
— Эх! — недоуменно и восхищенно качает головой механик. — Надо ж тебе такое! Мы, можно сказать, на всех парах из Челябинска мчимся, а московская газета с этой самой статьей нас прямо в поезде нагнала. Чудеса…
Дудко встает и сразу же заполняет значительную часть купе. Благодаря своему огромному росту и широченным плечам, он кажется старше своих товарищей, хотя Складчиков — его ровесник, а Козлов даже старше двумя годами. Сейчас добродушное, открытое лицо Дудко выражает некоторую растерянность и счастливое смущение. Дудко очень горд тем, что о них «сама» «Правда» пишет. «Дела-то, выходит, серьезней, чем я сначала посчитал. Вся страна знает!» — приосанивается Дудко. Почему-то делается душно. «Пойти погулять, что ли!» — решает Дудко, но вместо этого снова садится и крепко трет лоб. Складчиков взглядывает на друга, и озорная улыбка мельком трогает его подвижное лицо. В другую минуту он охотно отпустил бы шуточку по поводу этого бесполезного занятия, сейчас как-то неохота шутить, не до этого. Глаза Складчикова утратили обычное насмешливое выражение. Он берет газету и снова перечитывает заметку, напряженно хмуря брови и над чем-то раздумывая.
Инженер Козлов тоже взбудоражен. Покачивая круглой, стриженной ежиком головой, он говорит:
— Как это все, друзья, неожиданно получилось! Я ведь в отпуск собирался идти. Хотели с приятелем поохотиться, место себе облюбовали. И вот, пожалуйста: мчимся за тридевять земель от родного дома. И главное — по собственной воле. И отпуска что-то не жалко.
— Действительно! — выдохнул Дудко. — Чудеса!
Друзья молчат и вспоминают события последних дней.
«Как это началось?» Козлов вспоминает радостное, какое-то удивительно слаженное трудовое утро. Цех сборки и испытания моторов. Все стенды испытательной станции загружены. Сборщики моторов поработали на совесть и теперь… поспевай, нажимай только, испытатели! Горячий денек впереди! Занятый проверкой мотора, Козлов не заметил, как мимо него, держа в руках большой сложенный лист бумаги, прошел секретарь комсомольской организации цеха Коля Самохин.
— Василий! — окликнул инженера Самохин.
— А-а! — не сразу отозвался Козлов, отрывая взгляд от контрольных приборов.
— Не забыл, что сегодня бюро?
— Помню! — прокричал Козлов.
В реве и шуме моторов тонул, пропадал человеческий голос.
Самохин подошел к колонне посреди испытательной станции и прикрепил к ней лист бумаги. Вскоре раздался сигнал на обед, а еще через несколько минут, подойдя к рабочим, окружившим вывешенный Самохиным лист ватмана, Козлов узнал о полученной заводом телеграмме.
«Сверхсрочная. Правительственная. — Красивым, размашистым почерком было написано на листе бумаги. — Директору Челябинского тракторного завода имени Сталина. Во льдах реки Лены замерз караван судов жизненным грузом Якутии. Севморпуть организует экспедицию спасения и вывоз грузов тракторами «Сталинец». Нуждается технической помощи завода. Путь очень тяжелых условиях. 2000 километров. Молнируйте решение».
Ниже сообщалось, что дирекция и партийный комитет завода просят желающих участвовать в экспедиции подавать заявления сегодня же, ибо выезд отобранной группы людей намечен в ближайшие три дня.
Дальнейшие события, несмотря на то, что они вспоминались отчетливо, в деталях, были словно подернуты туманом. Происходило это, видимо, потому, что время утратило свой обычный размеренный ход и понеслось, понеслось, наполненное множеством дел, волнений и раздумий.
Козлов, словно в забытьи, проверял испытуемые моторы. В общем монотонном гуле цеха, среди десятка испытываемых на стендах двигателей чуткое, тренированное ухо инженера обычно различало работу не только каждого мотора, но даже отдельных его механизмов. В этот день инженеру приходилось напрягать всю свою волю, чтобы сосредоточиться, чтобы разобраться в дефекте, принять решение, которое в обычное время принималось легко и быстро.
«Экспедиция спасения нуждается в технической помощи. Путь в очень тяжелых условиях. Что же делать? Подать заявление? Отправиться в экспедицию, оставить завод и родных — или продолжать работать, испытывать моторы? Через две недели пойти в отпуск, поохотиться». И тут же ему становится невыносимо стыдно. «Да ведь ты же хороший специалист, ты больше других можешь помочь экспедиции. Что же, это по-советски разве будет, по-комсомольски, если ты испугаешься опасности, откажешься?» А потом — толстая пачка заявлений на широком, покрытым зеленым сукном письменном столе директора… Стыдно сейчас вспомнить свой удивленный возглас: «Неужели так много нашлось добровольцев?!»
Директор сказал: «Около двухсот человек».
Видно было, что он гордится своим коллективом, а на Козлова посматривает с иронией. «Действительно, что за нелепая спесь, что за бахвальство! Заранее вообразил себя героем, исключительной личностью! — думает Козлов. — Ну, ничего, век живи — век учись!»
…Отборочная комиссия у главного инженера. Были специалисты и получше. Но возраст, здоровье… Не рискнули их посылать. Вот когда впервые Козлов почувствовал, как хороши молодость и крепкое здоровье.
…Беседа с секретарем партийного комитета.
— Смотрите, Василий Сергеевич, мы доверяем вам большое, ответственное государственное дело. Не подведите экспедицию, не осрамите рабочих и инженеров нашего завода. Ведь никогда еще нашим челябинским тракторам не приходилось выдерживать такое большое и суровое испытание. За этим походом будет следить правительство, весь наш народ. Будут следить за ним друзья и враги за границей. Ведь если он пройдет успешно — это покажет, что наше отечественное тракторостроение — да, если хотите, вся наша молодая индустрия добилась высокого мастерства. Это будет прекрасная демонстрация нашей мощи, нашей технической культуры.
Короткая остановка поезда, тусклые огни, глухой шум за окнами вагона, и снова плавно, без рывка, все быстрей и быстрей мчится поезд, отбивая колесами: на вос-ток, на вос-ток, на вос-ток!
Папироса кажется неестественно маленькой в огромной руке Дудко. Будто вальцы катают проволоку — крутят папиросу, разминая табак, крепкие пальцы механика.
— Мне, по моему характеру, не трактористом — путешественником быть, — говорит он. — Страсть до чего люблю новое узнавать..
— Как иностранные туристы, что к нам на завод приезжали? — лениво спрашивает Складчиков. — В таких ботинках на слоновой подошве. На автомобилях. Дудочка-турист, представляю себе. Ходит и в блокнотик записывает, а сам зевает от скуки. И ботинки вот такие!
Складчиков показывает руками — какие. Выходит что-то около метра в длину.
— Не-ет! — словно отмахиваясь от назойливой мухи, говорит Дудко. — Мне так не нужно. Мне все подавай обстоятельно. Чтобы все знать, до тонкости. Где и как люди живут, чем занимаются, какие песни поют, на что в работе способны…
— Вот, знаете, — оживляется и доверительно, словно раскрывая тайну, говорит Дудко, — работаю я на заводе, все как будто в порядке. Дело идет хорошо, мною довольны, все как будто нормально, ан — нет: в груди, словно червячок какой-то маленький-маленький, может, с мизинчик величиной, — Дудко показал мизинец и быстро спрятал: червячок получился солидных размеров, — сидит и точит. Вот бы, думаю, в тех местах побывать, где наши тракторы службу несут. В Сибири, на Алтае, в Крыму, на Украине или Кавказе — везде! Может, думаю, там непорядок какой, затруднения. Техника-то новая, народ ее еще слабо знает. А я бы подмог с удовольствием. Очень хотелось проехать, а тут, как ни говори — судьба! — экспедиция подвернулась. Я ведь чего добровольцем вызвался? Одно дело — помочь людям нужно, а второе — очень мне попутешествовать, поглядеть наши края хочется. В общем, повезло человеку, — резюмирует Дудко. — Красота просто!
— Конечно, кому что, — строго замечает Складчиков. — Людям — несчастье, а Дудко — красота. Понимаешь?
Дудко недоверчиво смотрит на Складчикова, потом ловит скрытую усмешку в глазах товарища и успокаивается.
— Ладно тебе! — лениво говорит он. — Я же не про то совсем… Василий Сергеевич! Скажи, пожалуйста, какая она из себя, Якутия. Знаю, что морозы там лютые, а так, чтоб подробней…
— Я ведь и сам не очень-то много о ней знаю, — честно признается Козлов. — Даже стыдно. Вот только перед самым отъездом урвал я часок, побежал в библиотеку, прочел в энциклопедии раздел о Якутии, кое-что заметил себе…
И вот все трое глядят в небольшую записную книжку инженера, где вычерчены какие-то контуры с условными сокращенными названиями да идут такие же сокращенные поспешные записи.
Козлов водит карандашом по рисунку.
— Вот она, Якутия! Это, товарищи, целая страна — да еще какая огромная! Только народу здесь маловато, места суровые. Значит, так: с севера тут моря — море Лаптевых и Восточно-Сибирское. Это моря Северного Ледовитого океана. Ну с востока около Якутии — Чукотка, Камчатка, потом Нижне-Амурская область, она тянется по берегу Охотского моря. Понимаете, Якутия только немного не доходит до другого океана — до Тихого. То есть, расстояние там порядочное, но по сибирским масштабам это немного. Теперь, смотрите, с запада — Таймыр…
— Интересно! — вдруг басит Дудко.
— Что интересно? — недовольно спрашивает Складчиков.
— А вот «Северный», «Ледовитый»… Слова-то какие…
— «Ледовитый»! Взять бы оттуда хорошую льдину да стукнуть тебя по голове, чтоб не мешал слушать, — словно невзначай замечает Складчиков.
— А мы подберемся к Якутии с юга, — продолжает Козлов. — Вот тут, примерно, станция Большой Невер. Оттуда мы пойдем на север по горам, через Становой хребет, к реке Лене.
— Через горы! — говорит Дудко. — Что же, там иначе никак нельзя?
— Нет, специально для твоего удовольствия через горы полезут… турист! — фыркает Складчиков, но и сам тревожится: — И что же, Василий Сергеевич, там дорога есть или как?
— Есть, надо полагать, — задумчиво говорит Козлов. — Да мы ведь и не все время будем идти через горы. Дальше там суходольная тайга с даурской лиственницей — это Алданское плоскогорье. Вообще про Якутию написано, что там сложный рельеф: и мощные горные хребты, и плоскогорья, и болотистые низменности.
— Н-да, веселые местечки! — вздыхает Дудко.
Все трое смотрят на маленький листок бумаги, исчерченный черными волнистыми линиями. Не верится, что скоро надо будет идти через горы, проходить тайгу, видеть даурскую лиственницу… Все это кажется сном — того гляди сон прервется, и они окажутся снова в Челябинске.
Козлов читает дальше.
— Большая часть Якутии покрыта лесом. Преобладает лиственница. К северу лес редеет, превращаясь в лесотундру. Подумайте, леса там около 270 миллионов гектаров! Сказочная цифра! Ну, теперь насчет рек. Их много. Прежде всего Лена и ее притоки Алдан и Вилюй — это громадные реки. Потом Анабар, Оленек, Яна, Индигирка, Алазея, Колыма. Все реки Якутии текут в моря Северного Ледовитого океана. Все это ничего, но климат там невеселый. Написано: «исключительно суровый, резко континентальный и сухой». Ну да, от Тихого океана ее загораживают горы, а от Ледовитого толку мало. Морозы прямо сверхъестественные. В городе Верхоянске находится «полюс холода» — самое холодное место на земном шаре. Средняя температура января там 50 градусов, а бывают морозы и до 70 градусов.
— Вот это да! — почти восхищенно замечает Складчиков. — Пожалуй, немного и чересчур. Главное, за Дудочку боюсь: голову он, например, высунет на мороз да неосторожно повернется как-нибудь, а голова-то… дзинь! и отлетит, как кочан капусты… Жалко все-таки…
— Но-но, — лениво грозит Дудко. — Шути, да не слишком. Забыл про гостинец, еще хочешь? Твое счастье, что Василий Сергеевич здесь.
— Что за гостинец? — спрашивает Козлов.
— Да было такое, — несколько сконфуженно отвечает Складчиков. — Что с ним, с медведем, сделаешь… Сгреб меня, дал тумака и отпустил, так я два дня потом шеи повернуть не мог.
Складчиков с искренним дружелюбием поглядывает на своего могучего товарища.
— То-то! — назидательно басит Дудко и, уже забыв про обиду, приглушенно и тревожно спрашивает: — Ну, а как же мы, Василий Сергеевич, если там такие невозможные холода стоят, в поход пойдем? Не мы лично — люди, а вот — машины! Ведь поморозим их сразу, а, Василий Сергеевич?
В купе воцаряется тишина. Слышно только, как выбивают четкую дробь колеса, как тяжело дышит Дудко, сосредоточенно рассматривая чертеж Козлова.
Мягко светит с потолка электрическая лампочка. Мчится поезд. Молчат друзья, думая об одном и том же.
— В том-то наша задача и заключается, чтоб отстоять машины. Что бы там ни было, а отстоять — не дать морозу их покалечить, — говорит Козлов.
Поздно. Гаснет свет в окнах вагонов. Спят пассажиры. И только в одном купе светло.
Здесь происходит ответственное техническое совещание. Здесь намечают ориентировочную программу действий полпреды огромного завода.
Стучат колеса.