В полночь колонна подошла к поселку Чуран на берегу Лены. Рев моторов и свирепый лай собак быстро разбудили привыкших к тишине жителей. Одно за другим начали светиться окна. Заскрипели, захлопали двери. К колонне подошла группа людей. Впереди шагал высокий, крепкий старик. Он степенно поклонился приезжим и сказал мягким басом:
— Добро пожаловать, дорогие гости, счастливо ли шли? Я — председатель Чуранского поселкового совета Терентьев. Ждем вас, дорогих гостей. Место для отдыха вам давно приготовлено и едой нашей уж не побрезгуйте.
— Скажите, у вас в поселке есть врачи? — после первых слов приветствия спросил Абрамов. — У нас тут болен один человек.
— Врачей нет — так, чтобы с образованием. Но свой лекарь имеется. Не одному из нас жизнь отстояла. Варвара Никитишна, здесь ты? — крикнул он, обращаясь к стоящим поодаль людям.
— Нету, дома она, — ответил кто-то.
— Ну, кликни, — спокойно приказал старик, и сразу от толпы отделился парень и кинулся бегом в глубь поселка.
«Дисциплина», — подумал Абрамов. Пришла Варвара Никитишна — высокая, пожилая, спокойная женщина.
— Без сомнения оставляйте парня, — сказал Терентьев. — Никитишна, прямо скажем, не хуже доктора его выходит.
— Ты меня зря захваливаешь, председатель, — спокойно сказала Варвара Никитишна, посмотрев на больного, — а только чего ж не выходить? Известное дело, обмерз человек.
Самарин недоверчиво глядел на нее. Ему показалось, что этот местный лекарь слишком легкомысленно и самоуверенно судит о состоянии больного. «Профессор какой выискался!» — неприязненно подумал он. — Только глянула — и уж все знает!» Однако он понимал, что больного нужно оставить здесь, и боялся ссориться с женщиной. «А то еще назло плохо лечить будет». Поэтому он придал своему голосу просительные интонации:
— Уж надо бы выходить человека! Гляди, сколько намучился…
Никитишна спокойно взглянула на Самарина.
— Сродственник он тебе доводится? — спросила она.
— Нет, так, товарищ, — смущенно ответил тот.
— Поезжай дальше, да будь в надежде: оживет твой товарищ.
Певучий голос женщины, ее по-молодому ясные серые глаза — все это дышало такой уверенностью, что Самарин успокоился. «А ведь вылечит!» — подумал он.
Когда шофера принесли в просторную, чистую избу Никитишны и уложили на кровать, Самарин все же сказал:
— Так ты, мамаша, уж пожалуйста…
— Экой ты беспокойный, — удивилась женщина, — Ведь сказано тебе: выходим — значит, выходим.
Самарин хотел еще что-то сказать, но только шумно вздохнул и подошел к постели. Шофер лежал с закрытыми глазами и как будто спал. Осунувшееся, потемневшее лицо его было спокойным.
— Ну, прощай, товарищ! — тихо сказал Самарин. — Выздоравливай, главное, поскорей.
Шофер не шевельнулся. Самарин попрощался с хозяйкой и вышел на улицу.
Абрамов беседовал с председателем.
— Нам бы очень хотелось пойти дальше, — говорил он. — Мы порядком задержались в пути, там нас ждут уже, не дождутся.
Терентьев качнул головой:
— Чего ж, можно и дальше. Только вот… — он оглядел огромные машины, тяжело груженные прицепы, — как бы сказать… тут, в общем, с головою действовать нужно. Круто у нас. Пойдемте ближе к берегу — сами видите.
— Вот она, Лена-красавица, — представил реку старик, когда все подошли к обрыву. — «Большая вода» — ее прозвище, якуты такое дали.
Где-то внизу, смутно различаемая в полумраке, простиралась скованная льдами Лена. Она была похожа на гладкую снежную равнину. Абрамов наклонился над обрывом: берег реки круто падал вниз.
— Да, брат, загвоздка, — размышлял вслух начальник экспедиции. — Такую крутизну ночью не взять. Да и лед не проверен: выдержит ли он наши машины?
— А другого спуска, получше, здесь нет? — поинтересовался Козлов.
— Был бы, неужто не сказали б, — немного обиделся Терентьев. — Это и есть самый лучший. Все остальные — злей.
— Ну, ничего не поделаешь, — резюмировал Абрамов. — Утро вечера мудренее. Свободная смена пусть отдыхает. Остальные — по машинам.
…Жители поселка оживленно беседовали с трактористами, рассматривали машины, жадно расспрашивали о пройденном пути, о том, как живут люди в далекой России. В это время в вагончике экспедиции, невдалеке от горящей печки, впервые заседала созданная в походе редколлегия.
Редактор, Абрамов, задержался у машин, и его заместитель, тракторист Соколов, экономя время, решил самостоятельно начать заседание.
— Ладно, — не «Правда», не «Известия», как-нибудь выпустим, — уверенно произнес он. — Начнем, товарищи!
Саша Белоусов, выбранный в редколлегию за умение рисовать, сидел непривычно тихо, и только глаза его светились сдерживаемым весельем. Ему никогда еще не приходилось участвовать в выпуске газеты, и весь процесс ее создания интересовал и веселил шофера.
Важно выпятив грудь, сидел Вобликов и улыбался. Он написал статью о том, как соревнование с Самариным помогло ему выйти в число лучших трактористов. Первая статья в жизни! Вобликову казалось, что все вышло довольно складно, и его прямо распирало от авторской гордости. Несколько поодаль на скамейке примостился Андрей Сироткин. Отчаянно хмуря брови и прикрывая листок рукавом, он мудрил над какой-то «аховой штукой». Что это за штука, он никому не говорил, но все знали, что Андрей пишет стихи о походе.
Паша хозяйничала бесшумно, незаметно, никому не мешая.
— Итак… что у нас имеется на сегодняшний день, товарищи члены редколлегии? — тоном заправского оратора начал Соколов и остался доволен: получалось солидно и гладко. — Есть статья Василия Сергеевича про то, как каждый тракторист работает, как машину ведет, как следит за ней. Затем статья Вобликова…
У Вобликова сильнее забилось сердце.
— Кое-что я сам написал. Вот… — после некоторой паузы решительно продолжал Соколов… — беру на себя обязательство: машину содержать в полной сохранности. И вызываю других товарищей на социалистическое соревнование. Еще тут одна заметка есть — благодарность нашей Паше. За то, что кормит нас хорошо и поит, словом, — за ударную работу.
— Ну, что вы, что вы! — Паша замахала руками, зарделось. — Разве можно такое писать!
— Пашенька, ты, как не член редколлегии, ничего не знаешь, ничего не видала, ничего не слыхала, тебя здесь нет, вот тебе и наш ответ, — скороговоркой проговорил Белоусов. — Дальше, товарищ замредактора.
— Все! — ответил тот, но спохватился и добавил: — Да, еще Евгений Ильич обещал статью написать, и вот Андрей пишет, так что статей хватает. У кого какие вопросы?
Члены редколлегии задумались, но вопросов не оказалось. Белоусов достал припрятанный лист ватмана, развернул его и, мысленно прикидывая расположение материала, спросил:
— А название газеты какое писать?
— Название?! — удивленно воскликнул Соколов.
Только сейчас все вспомнили, что газета действительно не имеет названия.
— Вот это так да-а! — засмеялся Вобликов. — Газета есть, а названия нет.
— Откуда ж оно возьмется, если никто не думает, — сердито сказал Соколов. — Ты, чем смеяться, лучше предлагай.
— Что предлагать?
— Да название, чудак человек.
Вобликов замялся.
— Ага, заело? — спросил Белоусов. — А я знаю, как назвать! «В походе», вот как!
— Ну, это что за название! — сказал Соколов. — Если так, например: «Вперед!» Это вроде по-боевому. А то в каком походе?
— А куда вперед? — Белоусов засмеялся. — Ну ты, Вобликов, думай скорей, может, у тебя лучше выйдет.
Но и у Вобликова вышло не лучше. Потом Белоусов и Соколов придумали еще несколько названий и совсем растерялись. Тут пришел Опанасенко, и Паша засуетилась, приготовляя еду.
— А вот мы сейчас на свежем человеке это дело проверим! — сказал Белоусов. — Сидор Поликарпович, вы же у нас человек справедливый, солидный.
Опанасенко важно поглядел на него, очень довольный.
— А чего тебе, хлопче? — спросил он.
— Да вот решите, какое название для нашей стенгазеты больше подходит. Вы себе ешьте, я буду вам говорить, а вы потом скажете, какое вам понравилось.
— Ага-га, давай, давай, — согласился Опанасенко и принялся за обед.
После каждого названия он глубокомысленно прижмуривал один глаз, словно пробуя название на вкус, и говорил: «А добре, ей-богу, добре!»
— Так какое же лучше? — не выдержал в конце концов Вобликов.
— А то вже я не знаю, — добродушно ответил плотник и развел руками. — Я так считаю, что все хорошие.
Все расхохотались. Соколов начал терять терпение.
— Смешки да смешочки, — сказал он, — а дела не видно.
Из открывшейся двери хлынул холод. В вагончик вошел Абрамов.
— О-о! Да у вас тут людно. Ну, как газета — заканчиваете?
— Да вроде заканчиваем… — смущенно ответил Соколов. — Вот только с названием бьемся, никак не можем придумать.
— Название? — задумчиво переспросил Абрамов. — Дело серьезное, конечно. А если назвать ее «Сталинец», а? «Орган экспедиции Б. Невер-Якутск». Как считаете?
Название всем понравилось, и споры закончились. Соколов показал Абрамову весь материал для номера и добавил:
— И у Андрея вон что-то есть, кажется, стихотворение пишет.
— Стихотворение? — обрадовался Абрамов. — Это интересно.
— А ну, Андрей, покажи, что у тебя получилось, — сказал Соколов.
Сироткин не отозвался. Он сидел, уставившись в окошко, и монотонно бормотал что-то.
— Сироткин! — закричал Соколов, приставив ладони ко рту.
— Чего кричишь, не глухой, — досадливо ответил тот. — У меня конец никак не выходит!
— Чудак человек, — засмеялся Белоусов. — Да ты читай пока без конца.
— Как же без конца-то? — не решался Сироткин.
— Да читай, говорят!
Сироткин ладонью разгладил листок бумаги и начал читать:
Через перевалы,
Сквозь тайгу седую,
По рекам замерзшим
Пролегал наш путь.
Долгими ночами
При морозах лютых
Медленно, но верно
Двигались вперед.
И во мгле таежной,
Разбудив безмолвье,
Двигалися стройно
Наши трактора.
По дороге длинной
Ни зверья, ни хаты,
Лишь, куда ни глянешь,
Сосны вековые…
Этим переходом
Миру мы докажем,
Что наш трактор сто́ит,
Что наш трактор может.
И пусть ветер дует,
Пусть бушует вьюга,
Лед трещит на реках…
— А дальше вот не выходит, — вдруг закончил Сироткин и потупился.
Трактористы глядели на него с восхищением. Кто бы мог ожидать от тихого и скромного Сироткина! Правда, все знали, что он много читал, куда больше других трактористов. Но все-таки одно дело читать…
— Андрюша, друг милый, да ведь это же… Да ты ж молодец какой! Как у тебя все здорово! — восторженно кричал Белоусов.
Сироткин решительно покачал головой:
— Вот то-то и оно-то, — сокрушенно сказал он. — Какое уж здорово, когда конца вовсе нет!
Андрей горестно махнул рукой. Абрамов посмотрел на него и улыбнулся.
— А ну, покажи, что у тебя там, — сказал он.
— Да вот, последняя-то строчка. Я написал, было: «Мы придем к финишу», а слово-то не входит никак. «Фини́шу» получается. А ничего в голову не лезет больше.
— Да нет, по существу правильно, — сказал Абрамов. — А насчет слова… я, конечно, не поэт, но попробуем что-нибудь сообразить вместе. И еще одно у тебя немного не так. Ты вот пишешь: «Миру мы докажем, что наш трактор сто́ит, что наш трактор может…», но ведь дело-то не только в тракторах, а в людях. Ну, ничего, в следующий раз напишешь о людях… Ты часто, Андрей, стихи пишешь?
— Да так… — застеснялся Андрей. — Это разве писание… Так, иногда…
— Значит, пишешь… Тебе, брат, учиться надо — может, у тебя способности есть.
Андрей еще больше покраснел. Абрамов засмеялся.
— Чего ж ты смущаешься? Дело хорошее. Только ты не зазнавайся — стихи пока у тебя неважные. Тебе еще учиться да учиться.
Вместе с Сироткиным он склонился над листом бумаги и через некоторое время объявил:
— Ну вот, у нас с Андреем Ивановичем будто бы вышло. Слушайте:
Пусть бушует вьюга,
Лед трещит на реках, —
К финишу колонна
Все равно придет!
Так будет ничего? Как редколлегии кажется?
— Да просто замечательно, чего там! — искренне сказал Белоусов. — Эх, даже свои стихи есть, до чего здорово!
Абрамов подумал: «А ведь это, и в самом деле, очень хорошо, что стихи есть. Сами трактористы пишут о себе. Да и память о походе сохранится хотя бы в этих безыскусственных стихах, в этих простых и точных статьях».
— Ну, что ж, Саша, — сказал он Белоусову, — постарайся оформить получше газету. Пусть люди порадуются на свои дела, почитают, что про них написано.
Сквозь пушистые морозные цветы на стекле в окно медленно пробивался рассвет.
…Утром над рекой долго не расходился морозный туман, Лена лежала, словно укрытая тонкой, кое-где разорванной беловатой кисеей. Потом медленно, словно нехотя, взошло солнце, острыми лучами рассекло кисею на тысячи кусков, сбросило ее куда-то вдаль, и вокруг, куда только хватал глаз человека, вырисовались угрюмые, заросшие лесом отроги гор, легло громадное, тускло блещущее пространство заснеженного льда. Склоны гор сплошной линией подступали к берегу Лены. Немного не доходя до поселка, они обрывались, и, словно продолжение их, спускался к реке берег — высокий, крутой, обрывистый.
Участники экспедиции столпились на берегу реки и опасливо заглядывали вниз.
— Левый, он еще ничего, пологий, — задумчиво говорил Терентьев, — а правый… чего уж и говорить, круто поставлен…
— Да… бережок правильный, — протянул Складчиков, — ну-ка я его ножками померяю.
Пригнувшись, придерживаясь руками, осторожно пробираясь меж камнями, он боком стал спускаться вниз. Вскоре его подвижная фигура в пятнистой, перепачканной маслом и осыпанной снегом одежде замелькала на льду реки.
— Вот! — задирая голову, весело крикнул Складчиков. — Первым на Лену вышел — видали?
Трактористы качали головами, переговаривались, поглядывая вниз.
— Ночью было плохо видно, и то показалось, что страшно, а теперь рассмотрел все как следует — еще страшней кажется, — говорил кто-то.
Наклон берега действительно был страшен. Спустившись вслед за Складчиковым, люди смотрели снизу вверх на эти обрывистые склоны. Как сойдут здесь машины, не опрокинутся ли они при таком наклоне, не понесутся ли кувырком прицепы, волоча за собой и разбивая машины?
В конце концов решили свести вниз сначала один трактор без прицепов. Потом будет видно. А заодно и надежность льда надо проверить.
Нетерпеливый Самарин, не дожидаясь приказа, быстро отцепил свой трактор от прицепов и повел его к берегу. Не доезжая несколько метров до обрыва, Самарин замедлил ход и, еле-еле двигаясь, начал подходить к краю.
С высокого сиденья расстилающаяся внизу река казалась еще дальше, а обрыв — еще круче. Трактор шел пока на ровной плоскости, но последние десятые метра отделяли передние гусеницы машины от пустоты, от воздуха, в котором они должны были повиснуть, чтобы потом, резко качнувшись вниз, упереться в наклонную плоскость берега.
Спуск с горы был не нов для людей, одолевших труднейшие хребты магистрали Невер — Алдан. Но одно дело — все время спускаться, пускай даже с очень крутых гор, а другое — с горизонтальной плоскости резко пикировать вниз. Как работать в это время тормозами, как регулировать газ? Не опрокинется ли машина, подмяв под себя человека?
Передние башмаки гусениц уже повисли над обрывом, когда дрогнула рука тракториста. Самарин остановил машину, дал задний ход, отвел трактор немного назад и, оглянувшись, смущенно посмотрел на застывших в напряжении, следивших за ним товарищей.
— Сейчас, — глухо сказал он, — дух слегка переведу, а то что-то жарко вдруг стало…
— Э-ге-гей! Погоди! — раздался протяжный крик Дудко.
Механик быстро карабкался наверх, спеша к машине Самарина.
— И хороший ты тракторист, ничего не скажешь, но для начала дай-ка я, брат, сам попробую.
— Я тоже могу, — обиделся Самарин.
— А кто ж за тебя вести будет? Конечно, сам сведешь, но пока вставай, да быстро! — торопил Дудко.
Самарин оглянулся на подошедшего Козлова: тот утвердительно кивнул головой: «Вставай, мол!».
Сменив Самарина, Дудко быстро перебрал рычаги и, приподнявшись на сиденье, всем корпусом подался вперед. Теперь он походил на всадника, стоящего в стременах мчащейся лошади.
Перегнувшись вперед, не глядя на рычаги и педали, он безошибочно, точно орудовал ими. Мотор то затихал, то взвывал изо всех сил. Вот он взял особенно высокую, звенящую в ушах ноту и стих: центр тяжести трактора приблизился к самому краю обрыва. Трактор на какой-то миг застыл, словно думая, что ему делать дальше, затем лениво наклонился носом вниз и, звеня рессорами, шлепнулся о склон берега. А потом снова заработал, взревел мотор — трактор осторожно, будто живое существо, начал спускаться вниз. А Дудко все стоял, полусогнутый, напряженный, как струна, собранный до предела, всецело поглощенный спуском.
Сколько он длился, этот тридцатипятиметровый спуск? Минуту, пять, а может быть, восемь? Что думал механик во время спуска, был ли спокоен или волновался? Дудко не мог потом вспомнить. Он будто слился с трактором, и единственное, что интересовало его в то время, была вон та находящаяся под ним синеватая полоса заснеженного льда. Полоса разрасталась. Она казалась теперь огромным сизым небом, которое очутилось почему-то не над головой, а внизу. Наконец машину качнуло, гусеницы стукнулись, заскребли о лед, и трактор, словно избавившись от тяжелого груза, легко и плавно пошел по льду.
Сверху донеслись радостные крики. Дудко поднял голову, и на фоне голубого, теперь уже настоящего неба увидел странно изогнутые фигуры людей, машущих руками.
Трактор шел вдоль берега. Лед не трещал, и казалось, не вода, а суша лежала под тяжелой машиной. Но вот берег реки начал все больше отдаляться, уже едва можно было различить людей, а Лена все тянулась — широкая, могучая река Якутии.
— Можно ехать, — докладывал, поднявшись на берег, Дудко. — Лед надежный, но спускать сани надо очень осторожно. Берег неровный, то и дело нужно делать развороты, чтоб обогнать валуны. Трактору это сделать просто, но как развернуть сани? Не иначе, как чем-нибудь сдерживать и направлять их сзади придется. Не то…
Начался спуск. Впереди каждого прицепа, осторожно волоча свой груз, спускался трактор. За каждым прицепом, придерживая и разворачивая его в нужную сторону стальными тросами, шли еще два трактора.
Треугольник тракторов с заключенными между ними санями с грузом медленно, осторожно лавируя меж камнями, сползал вниз. Дойдя до льда, он рассыпался: сани с ведущим трактором оставались внизу, а задние машины вновь карабкались вверх за очередным грузом.
С раннего утра до темноты продолжался тяжелый, изнурительный, полный нервного напряжения спуск.
— Рекорд скорости, — посмеивался неугомонный Складчиков, — тридцать пять метров за десять часов. Каково?
— Ничего, большое дело сделали, — отвечал Абрамов.
— Теперь подтянем грузы: они все сдвинулись, расшатались во время спуска, просмотрим машины, наденем все шпоры, — думаю, что и так на льду буксовать не будем, — и айда вперед! — инструктировал механиков Козлов.
Ночью колонна пересекла Лену, подошла к ее левому берегу и двинулась дальше в путь.